Мерцание золотых огней

.. Они с Женей решили пожениться, когда он закончит ордина туру. Но вот, оказывается, у неё сегодня родственники! Пятни ца, папу с мамой на дачу отправила, а к самой родственники наг рянули? Или однокурсники? Женя училась на третьем курсе Инсти тута иностранных языков. Конец мая, зачеты, консультации к эк заменам, конечно, у неё могли собраться и однокурсники, в такие дни причин для шумных вечеринок хватает. Но почему она его не пригласила? Почему скрывает от него шумную компанию в своей квартире?
      Вадим надел черную кожаную куртку и пошел к выходу. Про фессор Валиуллин прав: чтобы отвлечься, нужно встретиться со своей девушкой. Но не ресторан и не танцы вытащат его из серого болота тоски, а разбитая морда одного из "родственников". Пусть они будут всего лишь подвыпившими студентами, плевать! Девушка, на которой он собирается жениться, которая клялась, что любит его, забыла спросить, как прошла первая операция... Кто-то за это должен ответить. Кто-то из гостей.
      На метро он доехал до "Полежаевской", пешком дошел до бе ло-голубого дома на Хорошевском шоссе, поднялся на шестой этаж. Из-за закрытой двери доносились громкие голоса, смех, визг по аккомпанемент громкой музыки группы "Квин".
      Сто грамм чистого спирта притупили тоску в душе Лавренть ева, но распалили ярость в его груди. Значит, родственники? Трудно себе представить родственников из Ярославля, или Средней Азии, или с Кавказа, которые, ввалившись в квартиру, стали бы орать, визжать и смеяться!
      Мрачно усмехнувшись, Вадим нажал кнопку звонка.
      Дверь открыла раскрасневшаяся Женя и замерла, уставившись круглыми глазами на своего жениха. Улыбка медленно гасла на её губах.
      - Это ты?... - пробормотала она, отступая в глубину прихо жей. Вадим, но я же тебя предупреждала, что сегодня не могу... Зачем ты пришел?
      На ней были голубые просторные джинсы и розовая блузка, которая с правой стороны вылезла из джинсов. Вадим внимательно посмотрел на Женю. Лихорадочный блеск её глаз и нездоровый ру мянец на щеках, а также сладковатый дым марихуаны говорили о том, что девушка не просто пьяна.
      - А кто это к нам пожаловал такой серьезный? - из-за спины Жени высунулась лохматая физиономия с мутными глазами.
      - Вадим Павлович Лаврентьев, жених этой дамы, - недобро со щурился Вадим. - Сейчас познакомимся поближе.
      - Эй, бандиты, - крикнул "родственник". - К нам Лаврентий Павлович пожаловал, собственной персоной!
      Пьяные голоса в гостиной принялись громко обсуждать это известие.
      - Вадим!... - крикнула Женя. - Погоди, мой хороший, не горя чись, я тебе сейчас все объясню. Все-все! - она протянула к нему руки, намереваясь обнять, но Вадим решительно отодвинул её в сторону.
      Он шагнул вперед и, не замахиваясь, всадил кулак в челюсть лохматому "родственнику".
      - Запомни, меня зовут Вадим Павлович, а не Лаврентий Пав лович, сказал он парню, который вряд ли мог его услышать, рас тянувшись на афганском ковре ручной работы.
      - Вадим! - закричала Женя.
      Из гостиной высыпали остальные "родственники". Да много же их там было, человек десять! Парни сообразили в чем дело и ри нулись на Вадима с кулаками, не обращая внимания на истошные требования Жени остановиться и прекратить безобразие.
      Вадим несколько раз легко ушел от ударов, уложил двух наи более горячих парней и, наверное, успокоил бы таким образом других "родственников", но, оказавшись в гуще гостей, увидел перед собой испуганное лицо девчонки, дернулся вправо - и там была девчонка, готовая завопить от ужаса. Не драться же с ними! На какое-то мгновение Вадим потерял ориентировку и этого оказа лось достаточно для того, чтобы получить по голове бутылкой и свалиться на пол. Терпкая, красная жидкость залила лицо. Вадим понял, что в бутылке было вино, скорее всего - "Хванчкара". И тут же острый носок туфли - женской туфли! - ударил его по реб рам.
      Женя завопила с такой силой, что гомон в прихожей стих. Залитое красным вином лицо Вадима заставило воинственных "родс твенников" испуганно отшатнуться. Вино было похоже на кровь. А столько крови - это уже серьезно.
      - Он сам ворвался к нам и начал махать кулаками, - глухо сказал кто-то.
      - Дурак! Дурак! Пошел вон! - кричала Женя, опустившись на колени перед Вадимом. - Вадик... Вадик, ты живой?..
      Лаврентьев поморщился, ощупал свой затылок - шишка была приличная, но голова цела. Спасибо, что полной бутылкой шарах нули, пусто и убить могли бы. Он медленно поднялся на ноги, усмехнулся, глядя на присмиревших "родственников".
      - Кто из них - твой? - с угрозой спросил Лаврентьев. - Я хо чу поговорить с ним. Даже если их несколько - пусть объявятся сами. Или я буду разговаривать со всеми подряд мужиками. К да мам большая просьба - уйти в комнату, - он смахнул ладонью капли вина с лица. - И не бить лежащего ногами. Не женское это дело.
      Женя тоже вскочила на ноги, вцепилась в его плечи.
      - Хватит, Вадим, прошу тебя, хватит! Умоляю, ты слышишь, Вадим?! Пойдем в ванную, я умою тебя, дам папину рубашку... Ты совсем свихнулся, испортил нам вечер!
      Лаврентьев внимательно посмотрел на нее, потом вынул из кармана носовой платок, старательно вытер лицо, куртку, наглухо застегнул "молнию" на куртке.
      - Значит, испортил вечер, да? - переспросил он.
      - Это же мои однокурсники, я не хотела тебе говорить... Мы тут дурачились, веселились, курили... Сегодня был последний за чет, и мы решили собраться... Ну, Вадик! Почему ты не веришь мне? Если хочешь, можешь остаться. Это не мои парни, это просто друзья, понимаешь? Однокурсники. Оставайся, Вадик, я тебя со всем познакомлю...
      - Ты же знаешь, как я отношусь к тому, что ты куришь вся кую гадость.
      - Знаю, знаю, это в последний раз, честное слово. Ты оста нешься? Я тебе чистую рубашку дам...
      Ну да, конечно, чистая рубашка... Они тут дурачились, ку рили "травку", а он этого не одобряет, не понимает, и вообще, приперся не вовремя...
      Вадим сунул смятый платок в карман, опустил голову.
      - На операционном столе умер человек, - глухо сказал он. - Сердце не выдержало. Это была первая моя операция... Не обра щайте внимания, ребятки, веселитесь дальше.
      И вышел из квартиры, тщательно закрыв за собою дверь.
      Вадиму всегда было трудно спорить с отцом. Он слишком ува жал его, к тому же, Павел Сергеевич Лаврентьев был человеком жестким, решительным, а с его доводами трудно было не согла ситься. Сегодня же не было никакого настроения возражать отцу после всего, что случилось. Не надо было говорить, что собира ется бросить ординатуру, но теперь уже поздно об этом жалеть. Для отца такие заявления - как красная тряпка для быка.
      - Видишь ли, Вадим, причины, вернее, одна причина, побуж дающая тебя сделать такой шаг, мне ясна. Я также понимаю логику твоего мышления. Но, черт побери, это же логика слабака! Чело века, который пасует перед первым же серьезным испытанием! А я всегда считал, что мой сын не из таких!
      - Ты не прав, папа, - пробормотал Вадим. Он сидел в кабине те отца, откинув голову на спинку глубокого мягкого кресла и с равнодушным видом разглядывал потолок, на котором черным пау ком расползалась тень от хрустальной люстры. - Может быть, приз наться себе, тебе, маме, всем, что я совершил ошибку, поступив в медицинский, это не слабость, а что-то прямо противоположное.
      - Разумеется, признать свою ошибку, в любом случае, не слабость! резко сказал Павел Сергеевич Лаврентьев. Он снял оч ки, принялся протирать стекла специальной мягкой тряпочкой. - Но спасовать перед первой же трудностью - это не просто слабость, но ещё и глупость! А в данном случае я вижу именно такой пово рот событий.
      - Мне и раньше не хотелось быть хирургом, папа. Просто я пошел по пути наименьшего сопротивления, твое любимое выраже ние.
      - Ты сейчас собираешься идти по этому пути, - проворчал Па вел Сергеевич, надевая очки. - Почему ты хочешь бросить ордина туру именно теперь? Потому что впервые столкнулся со смертью человека во время твоей операции. Кстати, я говорил с Шамилем Фатиховичем, твоей вины здесь нет. Но я не об этом. Поражает, что мой сын раскис, опустил руки, сдается!
      - Моей вины в том, что человек погиб, нет. Но это была первая операция, папа!
      - Ну и что? У тебя впереди тысячи операций и десятки, это в лучшем случае, летальных исходов! Это - твоя работа. Профес сия, образ жизни, в конце-концов.
      - Понимаешь, мне и раньше казалось, что выбрал профессию, которая не доставляет мне радости. Просто она была более... близкой, понятной, я ведь с детства слышал разговоры об опера циях, о медицине. Ты настаивал, я согласился. Но это - не мое дело.
      - Что ты считаешь своим делом? - Павел Сергеевич поднялся из-за стола, подошел к сыну, присел на валик кресла, заглянул Вадиму в глаза. Скажи мне, чем бы тебе хотелось заниматься?
      - Компьютерами, папа. Я в них неплохо разбираюсь, даже программировать умею.
      - Ты неплохо играешь в компьютерные игры, это я знаю. Но игра и профессия - разные вещи, Вадим.
      - Не только играю. Я иногда вспоминаю Мишку и думаю, надо было мне бросить институт и организовать компанию по продаже компьютеров.
      - Какого Мишку?
      - Майкла, Майкла Нормана, помнишь, я приводил его к нам? Американец, который учился в нашем институте.
      - Разумеется, помню. Очень серьезный молодой человек, вот он, я уверен, станет хорошим хирургом. Но при чем здесь компь ютеры?
      - Его отец хозяин концерна, который выпускает компьютеры и хотел бы выйти на наш рынок.
      - А Майкл?
      - Он хочет стать хирургом, зарабатывать деньги сам и ни в чем не зависеть от отца. У американцев так принято.
      - Стремление Майкла заслуживает самого глубокого уважения. И дело не в том, что он хочет быть самостоятельным, главное - он не спасует перед трудностями. Добьется своего. И мне хочет ся, чтобы мой сын был таким же.
      - Я говорил с ним о том, что хирургия - не мое дело. И знаешь, что он предложил? Организуй компанию, а я уговорю отца, чтобы вы стали официальными представителями его концерна в Со ветском Союзе. Но тогда никто не знал, как это можно сделать. А сейчас... я бы занялся этим делом.
      - Хирургия - твое дело, - твердо сказал Павел Сергеевич.
      - Видишь ли, папа, сегодня, когда во время первой операции умер человек, я понял, что это... это - как знак свыше, что не стоит мне быть хирургом.
      - Знак?
      - Да. Я воспринял это именно так.
      - Ты врач, Вадим, и должен быть выше предрассудков. Твоя профессия в высшей степени благородна, гуманна и трудна. И в ней нет места всяким знакам. А точнее - истерии по поводу каж дой профессиональной неудачи. Если бы я каждый такой случай воспринимал, как знак, если бы Шамиль Фатихович или любой дру гой врач - сейчас некому было бы людей лечить! Это не знак, а твоя слабость, Вадим. Ты разочаровал меня.
      - Это первая самостоятельная операция, папа!
      - Ну и что? Почему это знак тебе, а не кардиологам, кото рые обязаны исключить подобные случаи? Пациент погиб не потому, что ты ошибся, у него остановилось сердце! Почему это не знак анестезиологам, невропатологам, которые, возможно, накануне операции не рассчитали дозу реланиума, не провели соответствую щую психотерапию пациента?
      - Первая операция - это ведь, как печать в профессиональ ной пригодности человека. Мне эту печать не поставили.
      - Глупости! Первая операция - это всего лишь первая опера ция, и ничего больше.
      - Ты так думаешь, папа?
      - Я в этом не сомневаюсь. А посему, возьми себя в руки и не говори глупостей. У меня в баре стоит бутылка коньку, выпей рюмку-другую. легче станет. Кстати, и я с тобой выпью. За твое боевое крещение, это так можно назвать. И пусть победа усколь знула от тебя, она непременно придет в следующий раз.
      - Знаешь, в чем моя самая большая слабость, папа?
      - Профессор Лаврентьев знает все... о нейрохирургии и пси хологии собственного сына.
      - Моя самая большая слабость в том, что я не могу спорить с тобой. Хорошо, я закончу ординатуру, но если из меня получит ся плохой хирург, в этом виноват будешь ты.
      - А если хороший - тоже я. И знаешь, твоя слабость может оказаться решающим фактором в становлении тебя, как отличного хирурга. Не у каждого молодого врача есть рядом такой совет чик, - довольно усмехнулся Павел Сергеевич. - Мать пригласим вы пить рюмочку за успешное окончание трудных переговоров?
      - За успешную промывку мозгов, - сказал Вадим. - Пригласим. Я все время чувствовал её присутствие.
      - Еще бы! Она испереживалась в спальне, пока мы тут бесе довали.
      Телефонный звонок разбудил Вадима. Он открыл глаза, бросил взгляд на светящиеся цифры электронного будильника - половина первого. И взял трубку, не сомневаясь, что это Женя, только она могла позвонить в такой поздний час.
      Он не ошибся.
      - Вадик, ты что, совсем обиделся на меня? Я же не знала, что твоя первая операция закончится так ужасно! - затараторила она. - Мог бы сказать мне, а не врываться, как Джеймс Бонд!
      Вадим скрипнул зубами. Они что, веселились до полуночи, и лишь потом ей взбрело в голову позвонить ему? Даже после того, что он сказал ей в шесть вечера?! И на этой женщине он собирал ся жениться...
      - Ты разбудила меня.
      - Я и сама только проснулась. После того, как ты ушел, и все ребята, мои однокурсники, тоже ушли, а я хотела тебе позво нить, ждала, когда ты доберешься домой, и нечаянно уснула.
      - Одна?
      - Что - одна?
      - Уснула.
      - Ну конечно одна... Ой, Вадим, ну как ты можешь говорить всякие глупости? Я что, давала тебе повод для подозрений?
      - Ты просто не помнишь, одна уснула или нет, - усмехнулся Вадим.
      - На что ты намекаешь?
      - На твою плохую память.
      - Думаешь, что я... Замолчи, дурак! За кого ты меня прини маешь? Я все помню, и как ты пришел, и как драку устроил, по голове бутылкой получил. Ночью проснулась и сразу решила позво нить. А ты мне гадости говоришь!
      - Больше не буду.
      - Вот и замечательно. Голова не болит? Ты нормально доб рался домой?
      - А это больше не должно тебя интересовать.
      - Что ты хочешь сказать, Вадим? Пожалуйста, перестань злиться и разговаривай нормально.
      - Это и есть самый нормальный разговор. А чтобы тебя он не огорчал, больше не звони мне. Никогда.
      - Никогда?.. Ты хочешь сказать, что...
      - Я уже сказал это. Спокойной ночи, Женя, - Вадим бросил трубку и поудобнее устроился в постели.
      - Отцу я не могу сказать "нет", но это не значит, что всем должен говорить "да" и делать то, что мне не хочется, - пробор мотал он.
      7
      Июль 1993 года. Ростов-на-Дону
      Юля варила на кухне компот из вишен. Сидела на низеньком табурете у газовой плиты и задумчиво смотрела, как в большой полированной кастрюле лениво булькает темно-красная жидкость.
      В кирпичной кухня, стоящей во дворе напротив дома, было две комнаты. В передней - печка, обеденный стол, старый шкаф с посудой, газовая плита с огромным красным баллоном, ведра с во дой. Под земляным полом был небольшой, два на два метра, погреб с деревянной крышкой, прикрытой старой циновкой. Юля старалась не ступать на крышку под циновкой, старые доски угрожающе скри пели, того и гляди, провалишься. Говорила отцу, чтобы он приде лал железную крышку, да теперь это стоит очень дорого. А во второй комнате стоял старый диван, купленный за бесценок у со седей, которые не знали, как избавиться от ненужной вещи, стол, накрытый льняной скатертью, да трюмо. Здесь Юля частенько ноче вала, оставляя пьяного отца в доме.
      В последнее время он много пил, и Юля боялась, что вот-вот его уволят с завода. На деньги, которые она получала в книжном магазине, работая теперь, после окончания школы, полноправным продавцом, очень трудно было прожить вдвоем. А ещё у отца в последнее время часто болело сердце, два раза даже "Скорую" пришлось вызывать. Но для него, по-прежнему, водка была главным лекарством от душевной и сердечной боли.
      Вытянув длинные ноги в стареньких, протертых на коленях до ниток, джинсах, Юля пыталась найти способ, который помог бы ей выбраться из этого унылого существования. Но все её мысли сво дились к одному: изменить что-то можно лишь тогда, когда встре тится ей Алладин с джинном, или Иван-дурак, который на самом деле окажется царевичем...
      Мать в Москве стала большим начальником, в прошлом году по телевизору показывали рекламу фирмы, где она стала генеральным директором: "Фермопил". Смешно было слушать. Все же знают, что на самом деле - Фермопильское ущелье, где триста спартанцев от ражали нападение персидского царя. Фермопилы. Неужели мать не знает этого?
      Можно было поехать в Москву, разыскать её, глядишь, и по могла бы встать на ноги, поступить в институт, все ж таки - мать. Да отца ведь здесь одного не бросишь. Да и через собс твенную гордость трудно было переступить - она же сама трижды отвергала её настойчивые приглашения приехать в Москву. И даже разговаривать с ней не стала. Последний раз осенью того года, когда Котов скатился вниз на бочке с квасом. Тогда мать разоз лилась, крикнула: ну и живи, как знаешь! Больше я к тебе и близко не подойду!..
      Ну и не надо!
      Во дворе залаяла собака. Юля нехотя поднялась - наверное, кто-то из отцовых дружков пожаловал, а его дома нет, сказал, что вернется поздно. Откуда вернется - этого Юля не знала.
      Она подошла к калитке и удивленно подняла брови. За забо ром стоял... Саня Иваненко.
      - Ты чего приперся? - спросила она.
      - Юля, если не можешь пригласить меня к себе, то хотя бы выйди, посидим на лавочке, - уверенно сказал он.
      Саня здорово изменился за эти два года: повзрослел, возму жал. Теперь перед нею стоял крепкий девятнадцатилетний парень с широкой грудью и тугими мышцами под голубой футболкой. Она ни чего не знала о его жизни в эти два года и не хотела знать. А он, видите ли, решил заявиться к ней!
      - Чего это я должна приглашать тебя?
      - Я на каникулы приехал из Москвы... Ну и решил заглянуть к тебе. Посидим на лавочке?
      - Да уж ладно, пришел, так заходи. В кухню, я там компот варю. Подожди, я собаку закрою.
      В кухне она сняла с плиты кастрюлю с компотом, поставила её на стол, выключила газ и лишь после этого повернулась к Са не.
      - Говори, зачем пришел, а то мне некогда. Скоро отец вер нется, надо ужин готовить. Небось, хочешь похвастаться, каким журналистом уже стал?
      - Я не стал журналистом и не стану, - усмехнулся Саня. Он присел на табуретку у плиты и внимательно смотрел на неё снизу вверх. - Я поступил в милицейскую школу и скоро стану самым нас тоящим ментом.
      - Надо же... - удивленно протянула Юля. - И долго ты думал, прежде чем поступить?
      - Целый месяц. С того вечера, как я позорно удрал и до конца выпускных экзаменов. И понял, что так жить дальше нельзя. Какая там журналистика, если не можешь защитить любимую девуш ку?
      - Про любимую - не надо, не хочу этого слышать.
      - Юля, ты с кем-нибудь встречаешься?
      - Нет, и наверное, долго ещё не буду. Не хочется, - с вызо вом сказала Юля.
      - Понятно... - Саня опустил голову, куда подевалась его уверенность! - Если я в этом виноват, может быть... я сумею и помочь тебе?
      - Интересно, как?
      - Ну-у... пойдем куда-нибудь, я на твоих глазах отлуплю пятерых хулиганов. Теперь я смогу это сделать. Жаль, что этих ублюдков нельзя теперь встретить, я бы им показал! - он стукнул кулаком по колену.
      - Они свое получили. А ты не переживай, я в помощи не нуж даюсь.
      - Это ты их? Слухи всякие ходили, будто ты сама рассчита лась с Котовым и Кочегаром, да так все устроила, что и следс твие ничего не заподозрило.
      - А это неважно.
      - Юля... - Саня вскинул голову, заглянул в её глаза. - Пер вый год без тебя я нормально выдержал. Много тренировался, и потом - вокруг же Москва, думал, встречу девчонку, похожую на тебя и все будет нормально. А второй год - только ты была перед глазами. Чуть ли не каждую ночь снилась.
      - Не бери дурного в голову, Саня. Компоту хочешь? Он, правда, горячий, только сварила.
      - Юля, я не знаю, как исправить свой подлый поступок. Сам себя не могу простить. Лучше б меня избили, покалечили, убили бы тогда! Мы в Москве в наряды ходим, улицы патрулируем... Ес ли вижу каких-то подонков, сам не свой становлюсь, просто зве рею. Ребята уже опасаются со мной в наряд ходить. Юля, что сде лать, как заслужить твое прощение?
      Она с нескрываемым интересом следила за этим взволнованным монологом, и вдруг почувствовала что-то вроде жалости. Он ведь ничего не мог сделать в тот вечер, как и она, а переживает... Их обоих сделали несчастными два пьяных подлеца.
      - Забудь об этом, Саня, - сказала она, и ласково взъерошила его жесткие волосы. - Становись знаменитым милиционером, найди себе хорошую девушку в Москве, ты парень видный, за такого лю бая пойдет, и не думай обо мне.
      Иваненко обнял её ноги, прижался щекой к коленке.
      - Юля, такую, как ты я никогда не найду. Потому что таких больше нет...
      - Да ладно тебе, - усмехнулась Юля. - В Москве - и нет?
      - Нигде нет. Юля... я ведь тогда ни разу не обнял тебя, не поцеловал, а так хотелось...
      - А я ждала, когда ты поцелуешь меня, - неожиданно вспомни ла Юля. Но ты все рассуждал о роли журналистов в политической и вообще, всякой жизни страны...
      - Юленька!.. - Саня вскочил, крепко обнял её, и, прежде чем она успела что-либо сообразить, жадно приник губами к её губам.
      Юля замычала, попыталась оттолкнуть его, но Саня был нас тойчив, и она смирилась. Поцелуй оказался приятным, сладостной истомой от отозвался во всем её теле. Юля тихонько застонала, отдаваясь во власть его крепких рук и властных губ.
      И вдруг в её голове явственно зазвучали голоса.
      "Я хочу сделать что-то невероятное для тебя..."
      "Ну так сделай, Саня!.."
      "Классная телка, Стас... дай и мне..."
      "Резинка нужна, чтобы по сперме не определили, если кос нется..."
      "Ну так сделай, Саня!... Сделай... сделай... сделай..."
      "А ты будешь трусы ей натягивать, да?... Классная телка..."
      "Ну так сделай!..."
      "Подержи голову, зальем ей в бензобак водяру..."
      "Ты же хочешь этого? Хочешь? Хочешь?!"
      Тошнота подступила к горлу, живот как будто огнем обожгло. Поцелуй стал мерзким, а сладостную истому сменила боль.
      - Нет! - закричала Юля, отталкивая Саню. - Нет! Никогда не смей ко мне прикасаться, слышишь - никогда!
      - Юля... - он тотчас же разжал свои объятия. - Юленька...
      - Никогда, слышишь - никогда!
      - Извини... пожалуйста, прости меня, Юля. Я не хотел тебя обидеть, причинить тебе боль, прости, прости меня, Юля! Я готов ждать, сколько угодно, хоть тысячу лет. Тысячу лет, Юля! Только прости меня... когда-нибудь.
      - Когда-нибудь - может быть, - сказала она, успокаиваясь. - Но сейчас... я хотела, но сам видишь - не могу.
      - Я понимаю... - опустил голову Саня. - Он достал из заднего кармана джинсов блокнот и авторучку, написал номер телефона, адрес, протянул Юле. Если когда-нибудь понадоблюсь тебе в Москве или в Ростове - найди меня. В Москве адрес может изме ниться, звони родителям, они скажут, где меня искать. Я твой вечный должник, Юля. Я сделаю для тебя все, только бы ты прос тила меня.
      - Хорошо, Саня... Компоту хочешь?
      - Спасибо, Юля. Я увидел тебя, я понял, что ты стала ещё красивее, чем была... Я люблю тебя, Юля, но ты не можешь... ты не можешь... Найди меня, ладно? Если будет трудно, пожалуйста, только скажи. Где бы я ни был, чем бы не занимался - я твой должник, Юля...
      - Хорошо, Саня...
      - Я пойду, да? Я увидел тебя, понял, что не зря ты мне снилась. Ради такой девчонки стоит жить и надеяться, - он усмех нулся. - Я даже не спросил, как ты живешь, чем занимаешься?
      - Работаю в книжном магазине... Никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь...
      - Это все потому, что...
      - Не надо об этом, Саня...
      - Хорошо, не буду. Я пошел, Юля. Спасибо тебе... спасибо за то, что ты такая... красивая. И вообще...
      8
      Лай собаки и пьяные голоса во дворе разбудили Юлю. Она вышла из кухни, где задремала, читая роман Даниэлы Стил, зябко поежилась, обхватив себя за плечи.
      - Это ты, папа?
      - Я, дочка, я.
      - Мы! - возразил другой, скрипучий голос.
      Опять отец вернулся пьяным, да ещё и не один, привел како го-то забулдыгу! Она взглянула на свои часики - без двадцати двенадцать. Ну и что ей теперь делать с ними? Кормить ужином?
      Рядом с отцом маячил невысокий, кривоногий мужчина лет со рока в широких штанах и грязной куртке.
      - Папа, - укоризненно сказала Юля. - У тебя же больное серд це, а ты напиваешься так, что завтра не встанешь на работу! И ещё приводишь кого-то с собой. Мне, между прочим, тоже завтра вставать рано, я уже спала!
      - Суровая у тебя дочка, - одобрительно проскрипел мужик. - Так ему, так, задай жару пахану!
      - Суровая, но - справедливая! - поднял вверх указательный палец Малюков. - Она - моя самая главная надежда и опора. Без Юльки я - никак. И никуда. Хозяйка!
      - Ну и что будем делать, Гриша?
      - Пошли в дом, выпьем. Бутылка у тебя, не разбил?
      - Как можно!
      - Папа, кого ты притащил? какая бутылка, ты и так еле сто ишь на ногах! - возмутилась Юля.
      - Это - Борис Рогатулин. Мой кореш. Он сейчас пока не ра ботает, но парень за-ме-чательный.
      - А кто работает? - хмыкнул Рогатулин. - Дураки одни, да слишком умные, хитрожопые. Нормальному человеку разве можно ра ботать, когда платят гроши?
      - Да и те по два месяца не платят, - согласился Малюков. - Пошли в дом, Борис, Юлька нам чего-нибудь закусить сварганить. Юля, дочка, сделай какой-то салат, огурчиков сорви.
      Юля негодующе всплеснула руками, покачала головой и пошла в огород за огурцами.
      - Какая у тебя дочка, а! - восхищенно покачал головой Рога тулин, глядя ей вслед. - Прямо - фотка из журнала!
      - Вся в меня, - с гордостью заявил Малюков. - От матери, этой стервы - ничего нет.
      Когда Юля принесла в дома сковородку с яичницей и миску с салатом, отец уже клевал носом, не выпуская из пальцев стакан с водкой. Бутылка на столе была наполовину пустая.
      - Юля... - пробормотал Малюков, садись, посиди с нами, по говори. Ты умница, Юля...
      - А ты дурак, папа, - сердито сказала Юля. - Разве можно так себя вести? Ну сам подумай, тебе же завтра вставать рано! Я бу дить не буду, надоело! А вы чего расселись? - повернулась она к Рогатулину. - Идите домой, поздно уже.
      - Суровая, суровая, - усмехнулся Рогатулин, с вожделением облизывая губы.
      - Но справедливая, - напомнил Малюков. - Не сердись, дочка, и Бориса не прогоняй. Он останется ночевать у нас, в кухне.
      - Вот еще! - негодующе фыркнула Юля. - В кухне буду спать я, а вы, если хотите, размещайтесь здесь.
      - Ну, здесь, так здесь, - согласился Малюков. - Выпьем, Бо рис? И спать. А то завтра на работу не встану, Юлька права...
      - Да плевать на эту работу, Гриша, - проскрипел Рогатулин, не сводя глаз с Юли, которая стояла рядом со столом, вниматель но глядя на отца. Через пару лет, даже раньше откинется мой младший братан, все будет высший класс. Аркан - парень, что надо, он фирму организует, или банду, а теперь, что фирма, что банда ю - все равно. И будем жить, как белые люди.
      - У вас что, брат сидит в тюрьме? - насторожилась Юля.
      Он сразу не понравился ей, этот Рогатулин, а ещё и брат в тюрьме! Как же оставлять его на ночь в доме? Уйдет и утащит последнее. Отец уже совсем раскис, а Рогатулину хоть бы что! Вот напасть...
      - Аркан! Пять лет дали за вооруженное ограбление! - с гор достью сказал Рогатулин. - Ты что, не знаешь Аркана? Придет - познакомлю. Обязательно. Его все знают. Иду по улице - "Мерс" тормозит, садись, боря, подвезу. Ты же братан Аркана. Ну как он там? Да как? Нормалек! Аркан - он и в зоне Аркан!
      - Вам бы лучше пойти домой, - сказала Юля. - У нас тут не ночлежка.
      - Дома что? - махнул рукой Рогатулин. - Тоска зеленая. А здесь такая красавица, ну прямо смотрю и любуюсь. Тебе сколь ко годков-то?
      - Восемнадцать.
      - Нормалек, годишься, - довольно хмыкнул Рогатулин. - Не бось, мужики так и липнут, как мухи на мед, а?
      - Не ваше дело! - отрезала Юля. - Собирайтесь и уходите!
      - Не-е-е, мы с Григорием ещё посидим. Да, Гриша? - Рогату лин ущипнул девушку за упругую ягодицу.
      - В чем дело?! - Юля звонко шлепнул его по руке. - Папа, что здесь творится, ты можешь мне ответить?
      - Посидим... - кивнул Малюков.
      - Ну, как знаешь! - разозлилась Юля. - Потом сам на себя обижайся. Я ухожу в кухню, видеть больше не могу этот кошмар!
      Она вышла из комнаты, спиной чувствуя похабный взгляд Ро гатулина. И этот туда же! Ну прямо сил больше нет видеть все это, терпеть!.. Господи, хоть закрывай глаза, да беги куда-ни будь... Куда-нибудь, лишь бы подальше от этих взглядов, щипков, идиотских рассуждений!
      Она долго лежала с закрытыми глазами, но сон все не прихо дил. То ли переволновалась, столько событий за один вечер, то ли перебила сон, вздремнув перед приходом отца...
      Но думалось не о визите Иваненко, не о гнусных намеках Ро гатулина, а о том, как жить дальше, как выбраться отсюда? Уже и родной дом не радовал, часто, закончив работу в книжном магази не, Юля ловила себя на мысли о том, что возвращаться домой не хочется. А больше идти некуда...
      Осторожный стук в дверь поднял её из постели. Босиком и в одной ночной рубашке, Юля вышла в переднюю комнату, включила свет, спросила:
      - Кто там?
      - Это я, Рогатулин... - послышался скрипучий голос. - Юля, иди скорей к отцу, он весь посинел, хрипит... Заболел, что ли? Я не знаю, что делать.
      Юля, не раздумывая, отбросила в сторону толстый крюк, на который заперта была дверь, распахнула её и... сильный толчок в грудь отбросил её к стене. Рогатулин воровато шмыгнул в кухню, запер за собою дверь.
      - Что... что вы задумали? Вы обманули меня? - с ужасом до гадалась Юля.
      - Только тихо, тихо, все будет замечательно, я быстро... немножко потрогаю, поцелую... тебе будет приятно, можешь не сомневаться, - бормотал Рогатулин.