Знакомство с Тишковым

      А между прочим, он и сейчас не понимает, за что его трясли. При Капорове таких недоразумений не было. А ведь тоже составляли планы. И все было в порядке. И Сергей Варфоломеевич никого, кроме Виктора Ивановича, не боялся. И корреспонденты ему были не страшны. По главным показателям район был всегда на видном месте в области.
      И никто не смел кричать Сергею Варфоломеевичу на бюро райкома, что он не читает новую сельскохозяйственную литературу. А когда ему читать? Акатьев заставил этой литературой всю этажерку в его кабинете. Часть брошюр Сергей Варфоломеевич перенес к себе на квартиру, сложил в спальне на тумбочке у самой кровати. Однако читать - ну совершенно некогда. Газету возьмешь перед сном - и то глаза сразу слипаются. И раньше никто за это не придирался к нему. Не обращали на это внимания, не спрашивали, читает ли он какие-нибудь там брошюры. Не школьник же он, в самом деле. И никто не требовал, чтобы он ни с того ни с сего, без всякого смысла ехал вдруг вот так, на пролетке, куда-то к черту, в Желтые Ручьи, когда это никак не связано с его планами.
      7
      Желтые Ручьи ничего не определяли и сейчас не определяют во всем районном масштабе.
      А чтобы там побывать, надо, вот как сегодня, целый день убить. Целый день! И никакой пользы району от этого не будет.
      Ведь там, в Желтых Ручьях, все равно как во всех колхозах, сидят районные уполномоченные. Они подают сигналы, делают указания, нацеливают колхоз на определенные задачи. Чего же еще надо?
      Этот вопрос Сергей Варфоломеевич мысленно адресовал как бы самому Перекресову. Ведь все равно Перекресов будет расспрашивать его о Желтых Ручьях. Будет, конечно, упрекать, указывать, обращать внимание. Все, наверно, будет как водится. Но Сергей Варфоломеевич раньше всего хотел бы заметить секретарю обкома, что район этот не маленький: в районе больше тридцати колхозов, точнее сказать, тридцать два. Желтые Ручьи и вот вся эта сторона должны были бы отойти к железнодорожной станции, где мог образоваться новый районный центр. Был уже года два назад такой проект, но где-то его замариновали.
      Жеребец опять задрал голову на бегу и заржал с такой исступленной страстью, что спутал все мысли Сергея Варфоломеевича.
      И Перекресов спрятал свой блокнот в карман.
      А кучер сказал, кивнув на жеребца:
      - Застоялся наш Эдуард. Давно не был на просторе. Доволен. Мечтает о своих делах...
      - И дорога хорошая, - сказал Перекресов. - Вот бы так все время.
      - Так теперь будет все время, - пообещал кучер. - Это уж хозяйство Тишкова начинается. Это уж он тут свирепствует...
      - Правда, что свирепствует, - поддержал разговор Сергей Варфоломеевич. - Я его знаю. Он с прошлой осени тут выбран председателем. Был он у меня зимой. Чего-то такое ругался, даже угрожал. Я его, правда, осадил немножко. Больше не являлся...
      - Значит, вы с ним в конфликте? - спросил Перекресов и с любопытством посмотрел на Сергея Варфоломеевича. - Из-за чего же, интересно, поссорились?
      - Да не поссорились мы, - мотнул головой Сергей Варфоломеевич, отбиваясь от крупной мухи, неведомо откуда появившейся. - Просто серьезно поговорили, и, видать, этот Тишков мужичонка, заметно, свирепый. Или нервный слишком. Не понял я его...
      - И больше не виделись?
      - Нет, виделись. У нас зимой конференция была. Опять он мне чего-то дерзкое сказал. С трибуны. Но разве можно на все обращать внимание, тем более он здесь долго не продержится, этот Тишков. Это ошибка была еще товарища Капорова - рекомендовать Тишкова в председатели. Хотя, конечно, мы должны были эту ошибку исправить...
      - Да никакой ошибки нет, - сердито дернул вожжи кучер.
      Но Сергей Варфоломеевич, как бы не услышав его слов, продолжал говорить о Тишкове. Он что-то такое затеял, этот Тишков, с прежним председателем тамошнего колхоза Бескудниковым, что-то вроде вымогательства. И все на почве пьянства...
      - Да он и не пьет, - опять сказал кучер.
      - Все они не пьют, - махнул рукой Сергей Варфоломеевич. - И брат у него оказался ворюга. Мне начальник милиции рассказывал, Терентьев...
      Упомянув о Терентьеве, он невольно зажмурился. А кучер предложил:
      - Хотите, я об этом расскажу подробно?
      - После, - сделал строгое лицо Сергей Варфоломеевич, желая завести с секретарем обкома обстоятельный разговор. Дело ведь не в самом Тишкове. Тишкова, конечно, нужно освободить. Но как, очень важно выяснить, будет с разделением района? Вот главный вопрос.
      И Сергей Варфоломеевич начал было об этом говорить, но Перекресов перебил его:
      - А этот Тишков тут, стало быть, с прошлой осени?
      - С осени.
      - А вы, - опять спросил Перекресов, - вы, Сергей Варфоломеевич, давно уже председателем?
      - Да как сказать...
      - Давно, - чему-то усмехнулся кучер.
      И усмешка эта непонятная задела Сергея Варфоломеевича.
      - Ты, Григорий Назарыч, за меня не отвечай, - гневно попросил он. - Я за себя сам способен ответить. - И повернулся к Перекресову. - Я, видите ли, какое дело... Я до войны тут секретарем райкома комсомола работал. Первым. Первым секретарем. Потом, после войны, когда я сюда вернулся, меня взяли на работу в райком партии. Завотделом. Ну, и тут, как видно, массы меня вспомнили и уже вскоре выбрали председателем райисполкома.
      - Так. Значит, вы человек популярный?
      - Можно и так считать, - скромно потупился Сергей Варфоломеевич. - Во всяком случае, я не сам себя назначил на пост председателя...
      - Ну, это понятно, - кивнул Перекресов. - А до этого поста что делали?
      Сергей Варфоломеевич перечислил как будто все свои должности.
      - Ну, это, так сказать, руководящая деятельность, - улыбнулся секретарь обкома. - А где вы работали, пока вас не узнали массы?
      - Это сейчас вот, вдруг, и не вспомнишь, - затруднился Сергей Варфоломеевич. - Вообще-то трудно сказать...
      В разговор опять вмешался кучер.
      - Я так понимаю, - посмотрел он на секретаря обкома, - что вас интересует, где Сергей Варфоломеевич находился с молодых лет?
      - Ах, с молодых лет, - сказал Сергей Варфоломеевич. - С молодых лет, просто с детства, я учился в школе. И, по желанию родителей, кроме того, проходил обучение у портного в сельской местности. Потом я поступил в столярную мастерскую и вскоре на маслозавод...
      - А портняжному-то ремеслу научились? - спросил Перекресов.
      - Как сказать...
      - Ну допустим, можете себе сами сшить рубашку? - поинтересовался кучер и опять усмехнулся.
      - Не вижу пока такой надобности, - сверкнул глазами Сергей Варфоломеевич.
      Ему хотелось выругать Григория Назаровича, поставить его, как полагается, на место. "Это уж какая-то комедия получается, - сердито подумал он. - Нечего из меня комедию строить. Заговорили о Тишкове и вдруг на меня перешли". Но тут же у него мелькнула тревожная мысль: может, и Григорию Назаровичу уже заметно, что под него, Сергея Варфоломеевича, где-то подводят мину. От этого, может, и осмелел. Григорий Назарович вообще-то тихий мужик. Все может быть. Однако сдаваться нельзя. Нельзя себя слишком низко ставить. И Сергей Варфоломеевич спросил:
      - А что это вы, товарищ Перекресов, решили с меня анкету снимать? Вообще-то мое личное дело находится в обкоме...
      - Обиделись? - удивился Перекресов.
      - Не обиделся, но вообще говорили о деле...
      - А дело, как известно, делают люди, - улыбнулся Перекресов. - Я, понятно, и интересуюсь людьми. И вы мне интересны. Вы сами из крестьян?
      Сергей Варфоломеевич уже пожалел, что так резко ответил секретарю обкома, и старался теперь говорить мягко, деликатно. Да, так точно, он из крестьян, но в крестьянском хозяйстве, к сожалению, долго работать не пришлось, хотя он любит крестьянское дело. Ну как же! У него вся родня крестьяне. Колхоз "Авангард" - его, можно сказать, родина. Вспоминают его там. Как приедет в "Авангард", сейчас же вокруг него народ, земляки. Вспоминают, как в детские годы в городки играли. И тогда ведь невозможно еще было угадать, кто кем будет. Большинство его сверстников и по сей день рядовыми колхозниками работают. Бывают забавные случаи. Бабка одна, некая Аграфена Понтрягина, недавно приехала по своим делам в райисполком, зашла в приемную председателя и, показав на двери кабинета, спросила у секретаря: "Серега-то здесь?"
      Перекресов улыбнулся. И Сергей Варфоломеевич, заметив его улыбку, успокоился. Значит, секретарь обкома не обижается на него.
      8
      - Вот они самые и есть, долгожданные Желтые Ручьи, - показал кучер на незавидные избушки, расставленные неровно на краю оврага и ползущие на облысевшую бурую гору, где совсем немного сохранилось елей и сосен, и еще каких-то деревьев - не то лип, не то дубов.
      А внизу, под горой, столпились белоствольные березки и яркой, праздничной своей красотой как бы подчеркивают бедность жилищ. И недавно побеленные каменные столбики у въезда в деревню тоже оттеняют эту бедность. Но они же, эти столбики, серьезному наблюдателю внушат, может быть, и ободряющее чувство. Кто-то же вкопал здесь эти столбики, и выбелил их, и окаймил для большей красоты черной краской или, скорее всего, печной сажей. Была, наверно, у того, кто это делал, какая-то веселая мысль.
      - Батюшки, Григорий Назарыч! - всплеснула руками немолодая женщина, выглянувшая в распахнутое окно самой крупной избы, где над дверью прикреплена большая железная вывеска: "Правление колхоза "Желтые Ручьи". Батюшки! Да что же это такое? А Тихона Егорыча-то нет...
      - Где же он? - спросил Григорий Назарович.
      - В разбеге, - засмеялась женщина, завязывая на подбородке белый платок. - Я сама его жду. Беги, Никишка! - закричала она тут же мальчику, стоявшему у столба. - Беги на ферму. Может, там знают, где Тихон Егорыч. Скажи, что Григорий Назарыч приехали. И с ним, скажи, какие-то... представители, - оглянулась она на пролетку, из которой уже вышли секретарь обкома и председатель райисполкома.
      Перекресов засмеялся. А Сергей Варфоломеевич опять помрачнел. Почет, выказанный женщиной Григорию Назаровичу, был явно не по душе Сергею Варфоломеевичу. "Вот комедия! - подумал он. Почти все неприятное определялось им этим словом. - И еще чего-то будет. Не иначе чего-то еще будет. И зачем я только взял с собой этого вредного щелконога Григория Назарыча?"
      У правления стали собираться люди, в большинстве старики и старухи, несколько подростков. И нельзя сказать, чтобы они совсем не обращали внимания на секретаря обкома и председателя райисполкома. Нет, их, конечно, интересовали эти степенные люди, как всегда везде всех интересуют приезжие. Однако разговаривали и здоровались за руку колхозники только с Григорием Назаровичем. Видимо, он им был известен давно, а Сергея Варфоломеевича они не знают. А когда он сам узнал и назвал по фамилии одного старика, старик обрадовался, заморгал и засуетился:
      - Ну да, я тоже тебя сразу признал. Только немножко усомнился. Больно полный ты из себя-то сделался. Раздобрел...
      Замечание это нельзя было признать приятным. И Сергей Варфоломеевич уклонился от разговора со стариком. Да и на площади вскоре появился, видимо, сам председатель колхоза. Большой, сутулый, в выцветшей солдатской фуражке и в солдатских же старых штанах и гимнастерке, он тяжело опирался на суковатую палку, но шел все-таки довольно быстро, с сердитым выражением лица, точно стремился кого-то поскорее наказать. Но вот он поравнялся с пролеткой, увидел Григория Назаровича, и на буром грубом его лице, иссеченном морщинами, вдруг засияли молодые глаза.
      - Григорий Назарыч! А я уж тебя и не ждал. Вот, скажи на милость, какая радость! А я думал, ты очень занятой. Не можешь вырваться к нам. Ну, смотри, как ты меня обрадовал...
      Он пожал ему руку прямо-таки с хрустом и поглядел на председателя райисполкома.
      - О, глядите, и Варфоломей Сергеич...
      - Сергей Варфоломеевич, - поправил Григорий Назарович.
      - Ну, это я извиняюсь, - не сильно смутился председатель колхоза. Редко видимся. А вы, наверно, и фамилию мою не помните?
      - Почему же? - улыбнулся Сергей Варфоломеевич. - Тишков. Встречались.
      - Тишков, вот именно встречались, - подтвердил Тишков и взглянул на секретаря обкома. - А вас я, кажется, знаю. Вы, наверно, будете товарищ Перекресов. Ну да, я вас видел в прошлом году на областном совещании. Вы речь говорили... - И опять повернулся к Григорию Назаровичу, точно боясь, что тот вдруг уйдет. - А тебя я, имей в виду, сегодня не отпущу. Я тебя арестовываю прямо на сутки. Ты у меня должен будешь тут кое-что поглядеть...
      - Я погляжу, - пообещал Григорий Назарович. - Мне самому интересно на твои яблони посмотреть.
      - Да что яблони! Ты погляди, что мы в Темном Углу делаем. Мы там весь кустарник, всю эту бузину свели. Сейчас будем сеять...
      - Я погляжу, - еще пообещал Григорий Назарович и пошел через площадь.
      - Должно быть, толковый человек, - кивнул в его сторону Перекресов.
      - Толковый - это мало сказать. Первый агроном в районе, если не во всей области, - просиял Тишков. - Я у него учусь. Всю зиму, с моими ногами, по два раза в неделю к нему ездил. Он мне много чего хорошего в голову вложил. Брошюр одних сколько я от него перечитал. А также ответы дает на все вопросы...
      - А что у вас с ногами?
      - Ноги у меня, можно сказать, не свои, - постукал он палкой по носкам башмаков. - Одна, как говорится, искусственная - протез, а вторая болит. Может, тоже придется отымать. А жалко. Все-таки своя нога, она много значит. Частная, можно сказать, собственность...
      Он шутил, и видно было, что в человеке этом, несмотря на его больные ноги и, наверно, значительный возраст, заключена большая энергия, живая и веселая. Она светилась и в его глазах, неожиданных на этом лице, словно вырубленном из бурого камня, каким богата, должно быть, вон та гора, по которой ползут подслеповатые избушки.
      Перекресов кивнул на гору:
      - Камень никак не используете?
      - Как же это так не используем? Очень даже используем. Но ведь вот начальство не поддерживает нас. - Тишков показал палкой на Сергея Варфоломеевича, поставившего ногу на колесо пролетки и счищавшего щепкой присохшую грязь с сапога.
      Он делал это, пожалуй, только затем, чтобы как-то скрыть свое, все еще продолжавшееся смущение. Неумная его затея - взять агронома вместо кучера - теперь и ему самому представлялась нелепой. Что это он, спьяна, что ли, придумал? И как он мог надеяться, что это не будет разоблачено? Перекресов, наверное, еще в дороге догадался. Конечно, Григорий Назарович мог всегда понадобиться для справок. Сергей Варфоломеевич не раз брал его с собой как живой справочник даже на областные конференции.
      Всего ведь не удержишь в памяти, как ни старайся. Но Перекресов специально предупредил, что никого с собой брать не надо. А Сергей Варфоломеевич схитрил.
      И теперь уже все покатится под гору. Перекресов теперь ничего ему не простит, ничего. И этот Тишков еще наболтает. Хоть вспомнить, что же Тишков просил у него зимой, из-за чего скандалил и еще на конференции из-за чего-то оскорбил его с трибуны!
      Сергей Варфоломеевич напрягает память, но вспомнить ничего не может, ведь у всех председателей колхозов свои претензии.
      Кажется, шел какой-то разговор о детских яслях. Нет, о яслях просил Жолобов из колхоза имени Ворошилова.
      А этот Тишков ругался, если память не изменяет, из-за кирпичного завода. Ну да, кажется, из-за кирпичного завода.
      Стоять вот так, на глазах у всех, возле пролетки и счищать присохшую грязь с сапог, пожалуй, не очень удобно. И главное - глупо. Все равно ведь не отвертишься от разговора. Надо что-то сказать. И Сергей Варфоломеевич говорит Тишкову:
      - Вы ведь тут с осени?
      - Нет, - улыбается Тишков. - Я тут не с осени. Я уже тут третий год живу. Мне, - смотрит он на Перекресова, - врачи на нашей шахте свежий воздух прописали. Я-то их так понял, что свежий воздух перед смертью. Болезнь у меня в самых легких. Называется "силикоз". Шахтерская болезнь от вдыхания угольной пыли. И, кроме того, я, можно понять, уже в хороших годах нахожусь. Ну, не в очень хороших, мне под шестьдесят, но по моим болезням оно, разумеется, надо собираться. После фронта, когда я приехал на шахту об одной ноге, мне уж обратно спускаться под землю не велели. Я на поверхности стал работать. Но, поскольку врачи говорят про свежий воздух, я смотрю - значит, и на поверхности мне не удержаться. Что-то, значит, надо соображать. Тут, откровенно скажу, я и вспомнил про брата. Написал ему, он ответил. Я и поехал сюда...
      - И вот видишь, - вдруг вступила в разговор суховатая женщина с визгливым голосом и со скорбным лицом монашки, - вот видишь, брат-то тебя принял, как родного принял, единоутробного. А ты как, красиво поступил?..
      - Ты, пожалуйста, не скули, - кротко попросил ее Тишков.
      - Как же это я могу, то есть, не скулить? - взвизгнула женщина. - Ведь брата родного, все видели, не пожалел...
      - Да погоди ты, пчела! - опять попросил Тишков и как бы заслонил ее своей спиной от Перекресова. - Вот такая у меня, выходит, биография жизни. Из шахтеров я обратно превращаюсь в колхозника. Хотя раньше я колхозником не был. Я тридцать шесть лет проработал на шахтах. А до шахтерства был просто крестьянином, жил в родительском дому. Ну и вот, я приехал сюда почти что три года назад. Жена моя сразу же ударилась в слезы. Воздух-то здесь имеется точно такой, какой нужен, - чистый, свежий. Речка красивая рядом. Гора. Лес. А вот с пищей, глядим, неважно.
      "Это верно", - про себя согласился Сергей Варфоломеевич, вдруг почувствовав, что хочет есть. Ведь с утра, кроме стакана молока, он ничего не ел. А день уже клонился к вечеру. Однако надежды на обед не было. Едва ли тут, у этого Тишкова, пообедаешь.
      9
      Только что улыбавшийся Тишков опять посуровел, сделался даже страшным. Бурая кожа на его лице побагровела. Он стал рассказывать о Федоре Бескудникове, который председательствовал тут до него.
      "Правильно, - про себя подтвердил Сергей Варфоломеевич. - Это брат Клавдии Бескудниковой. Я его знаю - алкоголик. А где теперь, хорошо бы узнать, сама Клавдия?"
      - И ведь что обиднее всего? - говорил Тишков. - Обиднее всего, что все в колхозе видели, что этот Федор Иванович никуда не годится. А вот они, он кивнул на председателя райисполкома, - его все-таки поддерживали. Бескудников прямо откровенно заявлял, что у него своя рука в райисполкоме. Вот эта рука. - Тишков уже с ненавистью смотрел на Сергея Варфоломеевича.
      Сергей Варфоломеевич хотел возразить: Бескудникова он и не собирался поддерживать. Но вдруг подумал с почти болезненным безразличием. "А, все равно, валите все на меня!" И ему даже есть больше не хотелось.
      В толпе, окружившей приезжих, Тишков отыскал какую-то старуху и сказал ей:
      - Иди, Варвара Саввишна, к себе. Мы сейчас к тебе придем твоих чушек смотреть. - Потом увидел молоденького паренька и ему приказал: - Ты тоже жди нас, Семен. Будь у себя, на месте.
      "Он, видите ли, этот Тишков, уже все заранее решил. Даже не спрашивает приезжих, куда бы они хотели пойти. Он сам за них распорядился, будто они тоже прибыли под его начало. Нехороший мужик, - поглядел на него Сергей Варфоломеевич. - С ним только свяжись. Правильно про него рассказывал Терентьев, что они тут с братом какие-то махинации творили и он брата родного обманул. Даже женщина вон какая-то подтверждает. Надо поговорить с этой женщиной. А Капоров допустил грубейшую ошибку - рекомендовал его в председатели. И теперь я буду это расхлебывать. Нет, кажется, не Капоров его рекомендовал. Кажется, Никитин. Ну, все равно, все равно. А мне расхлебывать".
      - ...И вот, - продолжал рассказывать Тишков, - я сперва определился тут по конной части. Потом меня перевели в бригаду по огородничеству. А дальше уж пришлось заняться полеводством. И спасибо Григорию Назарычу. Ведь полное расстройство во всем. А этот Федор Бескудников гуляет. Жена его спекулирует на станции, а он гуляет. Баб много, бабы молодые. И он везде желанный гость. Всем справки выдает, кто ударяется в спекуляцию. Ну, что тут делать? А? - как бы спрашивает он секретаря обкома. - Ну, что вы станете делать? Жена моя, понятно, предлагает, как женщина: уедем, Тиша. Не мы, говорит, уделали этот развал, не нам, мол, его и разбирать. А кому же? Нет, я подумал, это будет для меня слишком обидно - уезжать, поскольку я уже сюда прибыл и поскольку некоторые колхозники уже уцепились за меня и поверили, что я буду наводить порядок. И, кроме того, я шахтер. Конечно, здесь обстановка другая. Но я так всегда считаю - и на войне считал, - что если человек есть мастер какого-нибудь дела, то он, где бы ни было, все равно себя окажет, и не потеряется, и все поймет вне зависимости от обстановки. А я все-таки на шахте был и бригадиром, и недолго, правда, работал начальником участка. Кто же, кроме меня, тут может разобраться, поскольку к тому же я нуждаюсь в свежем воздухе для поддержания своего здоровья. А свежий воздух здесь есть. Вы глядите, какая красота!
      Никакой особой красоты его собеседники, однако, не заметили.
      Они шли по длинной улице вдоль покосившихся клетушек-амбарушек, и Тишков продолжал рассказывать о неукротимом характере Федора Бескудникова, чуть было вконец не развалившего этот колхоз.
      И ведь до чего был упорный этот Бескудников! Ни за что не хотел уйти со своего поста. Уж по-всякому его уговаривали колхозники: уйди, мол, добровольно, Федор. Он одно что твердил: "За меня - райком и райисполком".
      Тогда Тишков решил подойти к нему по-иному. Тишков купил на станции пол-литра и еще четвертинку, зазвал к себе Бескудникова, хорошо с ним выпил и обрисовал ему за выпивкой всю картину бедственного положения колхоза.
      "И ведь все это так просто не кончится, - говорил ему Тишков. - Ведь рано или поздно нагрянет какая-нибудь комиссия, все вскроется. И хорошо ли тогда тебе будет, Федор, в твоих сравнительно молодых годах сидеть за решеткой?"
      Бескудникова, похоже, проняли эти слова. Он даже всплакнул пьяными слезами, признал, что в колхозе творится черт знает что. Глядеть даже на все это не хочется. И, чего греха таить, может, правда, его, как председателя, потом первого потянут в суд. А жена его Аришка останется с детьми одна.
      Бескудников решил завтра же отказаться от председательства и, успокоившись на этом, пьяный, уснул на сундуке у Тишкова. Но утром, протрезвев и допив оставшуюся в четвертинке водку, он вдруг начал кричать, что Тишков пройдоха, что он прибыл сюда неведомо откуда, что он спаивает и мутит порядочных колхозников и обманом старается пролезть на пост председателя колхоза, что таких, как Тишков, надо кончать на месте, а не давать им ходу при социализме, а тем более при полном коммунизме.
      В тех же словах он написал заявление в райком, кое-чего еще, наверно, прибавил. И вскоре из района в Желтые Ручьи приехал на машине "газике" (дело было зимой) сам Ерофей Петрович Капоров, секретарь райкома.
      Он сразу спросил Тишкова: "Было ли все точно так, как описывает в своем заявлении Бескудников: ставил ли ты ему выпивку, сговаривал ли уйти из председателей, грозил ли тюрьмой?"
      "Все было точно так", - признал чистосердечно Тишков.
      "А кого же ты, - еще спросил секретарь райкома, - кого же ты, если не секрет, намечал вместо него в председатели?"
      И Тишков опять чистосердечно признался, что намечал в председатели именно самого себя, Тишкова, поскольку некого больше было намечать, кроме разве Надежды Бескудниковой, комсомолки и очень старательной девицы, имеющей среднее образование.
      "Некрасивый поступок для коммуниста, - сказал Капоров. - Очень некрасивый".
      Тишков стал было ему возражать. Но Капоров, очень нервный мужчина, никого не мог долго слушать. Он только погрозился, что в случае повторения подобных фактов Тишков будет строго наказан по партийной линии за подрыв руководства колхоза. И сейчас же уехал на своем "газике", так и не выяснив, в каком состоянии находится колхоз Желтые Ручьи.
      Тишков на этом, однако, не остановился. Он ездил к Капорову в райком, но никак не мог к нему попасть и пошел в райисполком - вот к Сергею Варфоломеевичу.
      "Правильно, - вспомнил про себя Сергей Варфоломеевич, - было давно, наверно, с год назад что-то такое. Был у меня еще тогда Тишков. Я готовился как раз, кажется, к пленуму. Он чего-то такое кричал. Значит, я его давно знаю. А Федька Бескудников, это точно, пьянчужка".
      И все-таки Сергей Варфоломеевич возмущался сейчас не Бескудниковым и не Тишковым, хотя он много лишнего рассказывает, а Перекресовым.
      "Неправильно ведет себя Перекресов, совершенно неправильно. Даже странно для секретаря обкома. Ему бы надо было потребовать у председателя колхоза документы, допустим, тот же план, просмотреть его, потом проверить в крайнем случае на фактах. Можно даже было собрать колхозников, поговорить с ними, дать указания, напомнить задачи. Люди любят послушать руководителя. А Перекресов вроде как пошел на поводу у этого Тишкова. Для чего-то согласился смотреть свиней. Что, он их никогда не видел, что ли? И хоть бы раз он перебил Тишкова. Слушает все сплетни. А ведь известно, нужно выбирать главное даже в разговоре. Надо хотя бы задавать вопросы. А Перекресов молчит".
      Сергею Варфоломеевичу опять хотелось есть. У него даже чуть кружилась голова, может, от голода или от вчерашнего - ведь выспаться так и не удалось. И он уже совсем невнимательно слушал Тишкова. Хотя Тишков еще раза два кольнул Сергея Варфоломеевича.
      Тишков снова за что-то хвалил Григория Назаровича, превозносил его агрономические способности и, похоже, противопоставлял агронома всему районному руководству. Ну, это-то уж явный перекос и глупость.
      Наконец Тишков рассказал, как снимали Бескудникова и выбирали его, Тишкова. Ему, видно, не с кем раньше было поговорить обо всем этом. Некому было это все рассказать. И вот он обрадовался, что нашлись слушатели.
      - Ну, а теперь прошу поглядеть наше хозяйство, - сказал Тишков и обвел вокруг своей суковатой палкой, когда они вступили на узенький мостик через ту же Кудинку, которая здесь, на землях колхоза, делает излучину.
      10
      У Сергея Варфоломеевича вспотели ноги. И это было самое неприятное. Все-таки нельзя столько ходить по такой жаре в сапогах. Надо было бы туфли с дырочками надеть. Что, в самом деле, обуться разве не во что? Но кто же знал, что придется так долго ходить!
      "Этот черт безногий Тишков, - сердился Сергей Варфоломеевич, - будто нарочно решил уморить и секретаря обкома, и председателя райисполкома. А ему самому ничего не делается. Или на протезе ему легче ходить? Он ведь сам сказал, что у него не свои ноги. Не своих-то ног не жалко!"
      Тишков повел гостей сперва на колхозные огороды. Потом провел зачем-то по некоторым приусадебным участкам. Показал, где уже строятся из бурого камня коровник и конюшня. "Все-таки, глядите, я добился своего! радовался он. - Свой строительный матерьял!" И уже затем вывел гостей на поля, где в первую очередь, по новому заведению, будет разведена кукуруза, а также увеличены посевы пшеницы, ржи и овса.
      Особо гордился Тишков так называемым Темным Углом, где нынче колхозники выкорчевали весь ненужный кустарник, освободив для посевов большое пространство.
      - Тут у нас вроде как свой Казахстан, - смеялся он, хотя ничего смешного, по мнению Сергея Варфоломеевича, не было. - Глядите, какая целина! А ведь никто не верил, что освоим. Освоили.
      И Тишков повел гостей вокруг Темного Угла, уже вспаханного и готового принять семена.
      - Земля-то какая, масло! - наклонялся он над черными комьями и брал в руки. - Хоть сию минуту на хлеб намазывай.
      А у Сергея Варфоломеевича просто отваливались ноги.
      - Коровок я сейчас вам не покажу. Не имею возможности, - сожалел Тишков. - Они у нас далеко, на выгоне. К вечеру только прибудут.
      "Ну и слава богу!" - вздохнул про себя Сергей Варфоломеевич.
      - А вот чушки тут. Сейчас мы вам покажем чушек.
      О чушках Тишков упоминал несколько раз, водя гостей по полям. Чушки, можно было подумать, главный предмет его гордости.
      "Уж показал бы ты их скорее, и ну тебя к дьяволу, - раздраженно думал Сергей Варфоломеевич, тяжело дыша и искоса поглядывая на Перекресова. Неужели он не устал, Перекресов? Неужели это, все ему интересно? Хотя, кто его знает, может, это все ему в новинку. Книг-то, брошюр разных по сельскому хозяйству он начитался, а в натуре, наверно, мало что видел. Вот и восполняет пробел в образовании. А я для чего тут болтаюсь?"
      Хозяйство Тишкова не произвело сильного впечатления на Сергея Варфоломеевича. "Конечно, - думал он, желая быть справедливым, достижения тут кое-какие есть. Тишков, должно быть, мужик с головой, хотя и наговаривает лишнее. Но кто видел хозяйство в том же "Авангарде", того этими показами не удивишь. В районном масштабе это семечки. Что бы о нас ни думали в обкоме, мы тоже, слава богу, не дураки. Если б Желтые Ручьи представляли районный интерес, мы бы сами давно ими занялись. Никитин что-то сюда не торопится. Он тоже вокруг передовых колхозов хлопочет. Там решаются главные успехи. А чушек разных мы видали... Не в них дело. И где они у него, эти чертовы чушки? Уж показывал бы скорее, да хоть бы присесть. Ноги прямо не идут. Мочи никакой нет".
      Они подходили опять к узенькому мосту, с которого начался осмотр хозяйства.
      Сергей Варфоломеевич напрягал последние силы. Если б его сейчас посадили обедать, подали бы ему, допустим, даже кетовую икру с маслом, яички всмятку, украинский борщ с сосисками или любимые с детства пельмени, он бы все равно не смог есть - устал до последней степени. Уснуть бы лучше всего. Или хотя бы посидеть. Перейти мост, поглядеть, если уж так хочет Тишков, на этих его паршивых чушек и потом посидеть в прохладе, выпить холодной водички, а еще лучше бы кваску из погреба. Вот кваску бы он, правда, выпил. Не надо никакого обеда, а только бы кружечку кваску кисленького.
      Подошли к мосту.
      Сергей Варфоломеевич чуть приободрился. Но Тишков вдруг сказал:
      - Погодите. Вон видите кустарник в низине? Вы думаете, он останется? Нет. Тут же лучшие земли!