Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)

      - Прости, я с ума сошел, совсем голову потерял, не сердись...
      - Не смей так больше никогда, слышишь? Не смей силой...
      - А ты научи, я буду все делать, как тебе нравится.
      Этот короткий диалог, хоть и не особо нежный, означал, что у новоиспеченных любовников есть все-таки будущее...
      Юрий же Анатольевич после ухода назойливого гостя успокоиться ну никак не мог, руки тряслись. Поднялся со стула кое-как, кинуло его к двери, чуть косяк не своротил. В бывшей Тамариной комнате - он редко туда заходил, зажег свет, поискал глазами на столе. Вот она, папка с незаконченным переводом. Последняя страница. "Я это сделала, сделала, я это сделала". И ещё чуть выше: "Я живу в аду, я живу как в аду"...
      Где эта чертова книга, очередной дурацкий триллер, который она не успела перевести? Кажется, вот этот - пестрая глянцевая обложка, убористый шрифт... Название - "An Unsuitable Job for a Woman" - "Работа, не подходящая для женщины"... Сейчас он найдет этот отрывок, это же просто чужой текст, не себя же в самом деле имела ввиду Тамара, когда писала, повторяя снова и снова, бессмысленные строки.
      Книжонка легко раскрылась, в ней лежала закладка. Странная, право, закладка: свернувшись, будто маленькая змея, между страницами притаилась золотая недлинная цепочка. Юрий Анатольевич мгновенно её узнал, сам купил в Париже у негра-гиганта в белом бурнусе на Барбес возле моста. Постеснялся почему-то зайти в магазин, там пришлось бы объяснять, что ему надо, руками показывать, а чернокожий коммерсант сразу все понял, из вороха цепочек вытянул вот эту, красивого хитрого плетенья, короткую. Нагнулся, показал: вот сюда, на щиколотку. Пробу продемонстрировал, фальшивую, наверняка, судя по цене. Засмеялся белозубо и подмигнул напоследок.
      Юрий Анатольевич подержал цепочку на ладони, встряхнул: ну да, разорвана, как и следует ожидать. Опустил на прежнее место, захлопнул книгу. Ваша догадка оказалась правильной, молодой человек. Ну и что, кому от этого легче?
      На веранде он вылил в свою рюмку остаток коньяка, чокнулся с пустой рюмкой ушедшего гостя. Поздравляю, поздравляю, но где же доказательства? Где необходимые улики? Книжицу эту завтра же в костер вместе с содержимым, вместе с опавшими листьями и прочим мусором и хламом... Стало быть, Тамара жила в аду свои последние на земле дни. А девочка его, рыжая Мира за несколько минут до смерти ссорилась с дураком-мужем. какое это теперь имеет значение? Спите спокойно, дорогие мои, ушедшие, не простившись. Никто не потревожит вашу светлую память.
      Он выпил за это залпом и до дна.
      - Ты чего такая?
      - Какая такая?
      - Смурная... Что-то стряслось?
      Павел приехал поздней электричкой, он теперь каждый раз приезжал, когда Лизина мать уходила на ночное дежурство, не упускал случая. Уходил рано, в семь утра, не позже - до возвращения хозяйки дома. Приличия тут по-деревенски соблюдались.
      - Джека увели, - хмуро сказала Лиза, - Хозяин объявился!
      - Неужто жена гнев на милость сменила?
      - Сын у них умер. Не понимаю, причем тут собака...
      - Тоже не понимаю. А Джек-то как - узнал его? Он вроде к тебе привык...
      - Ушел и не оглянулся. Пожил - и хватит с вас. Настоящий мужик!
      Господи, ну прямо ребенок: на Джека обиделась!
      - Будет горевать! - Паша обнял подругу, но та неуступчиво повела плечами, скидывая его руки.
      - Кто тут горюет? Было бы из-за чего.
      Павел не сдался, притянул её снова, подышал в теплую шею.
      - Давай кошку усыновим.
      - Какую?
      - Сиамскую. По имени Топси.
      - Ага, что-то новое узнал, - Лиза окончательно освободилась, поднялась на крыльцо, отворила двери на веранду.
      - Заходи!
      - Все расскажу, как на духу, только после.
      - Нет, сейчас, - потребовала капризная возлюбленная, - Здесь и немедленно. Что ты узнал про Станишевского? Что-то плохое, раз на его кошку виды возымел. Посадишь его?
      Разные у них темпераменты, куда его мужскому нетерпению против женского любопытства. Пришлось повиноваться, сесть и приступить к изложению новостей.
      Собственно, Павел пересказал Лизе только то, что узнал от Конькова, а тот много чего разведал "по своим каналам". Заглянул как бы мимоходом в управление, навестил старых друзей, мало их осталось, классных следаков. Растолстевшие, сильно, как правило, пьющие, высокомерные - они до Паши Пальникова ни за что бы не снизошли, а Конькову все выложили, что узнали.
      Смягчая именно этот аспект, Павел поведал жадно слушающей подруге и помощнице о найденном в подвале трупе - тот же двор, заметь, где живут Станишевские. Жильцы соседнего дома заподозрили неладное: запах из подвала их достал, один мужичок порасторопнее вооружился фонариком и спустился. Через минуту с воплем наружу - мертвое тело, милицию скорей!
      Подоспевшая милиция - надо же, что у неё под самым носом творится! предложила предварительную версию: пьяный бомж свалился с крутой лестницы и шею сломал. Просто и мило, но... Экспертиза показала, что пьян покойный не был. И не совсем понятно, что ему понадобилось в подвале. Если по нужде мог и поближе, в кустах устроиться. Впрочем, непредсказуемая это публика, свои у них нравы и свой юмор: возле лифта, к примеру, нагадить...
      Еще и решетка железная, преграждавшая доступ в подвал, оказалась не то, чтобы заперта, - замка там нету, только петли, и в них проволока продета и замотана туго. Конечно, кто угодно мог это сделать порядка ради, не подозревая о покойнике, но никто из жильцов пока не признался...
      Дело это досталось не самому Павлу, а напарнику его, дежурившему в тот день, и потому показания вездесущей старшей по подъезду бабы Тани, уверенно опознавшей клетчатую рубаху, серые штаны и пластиковый пакет как принадлежащие предполагаемому убийце гражданки Станишевской, дошли до следователя Пальникова не сразу, а через несколько дней. Он не поленился, тут же слазил в подвал, где трупа, естественно, уже не было, - его интересовало, не было ли при погибшем бритвы, ножа, чего-нибудь этакого. В описи такового не значилось, но ведь никто и не искал. Это бабе Тане представлялось бесспорным, что незнакомец, вышедший из подъезда, непременно и убил. Специалистов же этот факт не слишком убедил, бомжи снуют по всем чердакам и подвалам, настоящий же преступник мог проживать в одной из квартир - скрылся, совершив черное дело, за собственной дверью, на звонки не ответил. Или, если пришел откуда-то со стороны, то запросто мог подняться на чердак, перейти в любой из соседних подъездов. Чего ж ему на рожон-то переть?
      В сыром и темном подземелье, откуда ещё не выветрился жуткий запах покойник пролежал тут, по определению судмедэксперта, никак не меньше трех недель - Павел терпеливо шарил лучом карманного фонаря по грязному полу, трогал носком ботинка битые кирпичи, бутылочные осколки, ворошил кипу размокших газет - притащил, видно, с ближней помойки какой-то бедолага для ночлега. Раскидав эти газеты, услышал, как что-то звякнуло, нагнулся - и поднял скальпель. Почерневший, попорченный временем и сыростью до неузнаваемости, если такой и мог послужить орудием убийства, то в незапамятные времена. Да и принадлежал ли он загадочному типу в ковбойке? Вон здесь сколько всякого мусора. Впрочем, подобрать следует. И положить в прихваченный на всякий случай прозрачный целлофановый пакет.
      По следам напарника Павел повторно опросил жильцов, кого днем застать успел, в основном стариков. Ничего нового: бродягу замечали во дворе, но с какого именно времени, - никто не помнит. И в беседы с ним никто не вступал, а на ругань дворника и всякие обвинения в свой адрес - лужу, мол, возле лифта устроил и прочее, и бутылки свои забери, гад, - не отвечал, уходил смиренно, бомжи - они редко когда скандалят, пока не напьются. Но этот вроде и не пил особо.
      Однако к концу дня Павлу неожиданно повезло. Сменилась дежурная в диспетчерской и заступившая на смену, в отличие от той, что работу закончила, рассказала кое-что любопытное. Как и все в округе, она, конечно, слышала, что в подвале соседнего подъезда найдено мертвое тело, и припомнила, что однажды, примерно недели три назад направляла туда некоего гражданина, забредшего к ней в диспетчерскую в поисках сбежавшей кошки.
      - Высокий, в очках, - уважительно отозвалась она о госте, Интеллигентный, а животными мелкими не гнушается...
      Безусловно, она имела в виду Станишевского, он же сам говорил, что искал кошку. Однако связи между ним и обнаруженным в подвале мертвецом толстуха не допускала:
      - Не такой это человек, чтобы с бомжами валандаться.
      - Ерунда, - недоверчиво произнесла и Лиза, дослушав его рассказ, - Ну спустился он в этот подвал, кошку не нашел, так человека решил убить? Ладно, заподозрил, что это и есть тот тип, что его жену зарезал, - стал бы он мстить? Ну сам посуди, Паша, - полный бред...
      - Конечно, с виду так оно и есть. А Коньков по-другому рассуждает. Конькову ты, надеюсь, веришь?
      - Конькову верю, - до обидного прямолинейно ответила Лиза, будто ему, Павлу, верить вовсе и не обязательно. А ведь не видела ещё суперсыщика, понаслышке только знает. - Ну и что он говорит, твой Коньков?
      А Коньков много чего говорил. В частности, сослуживцы его бывшие доложили, что человека из подвала опознали без всякого труда, однако гласности этот факт решили не предавать. Какая-нибудь склонная к сомнительным обобщениям газетка вроде "Московского комсомольца" (любимое Лизино чтение, а вот старые следаки этакую прессу терпеть не могут) непременно раздула бы историю. Погибший числился в розыске четвертый уже год (вот и повод газетчикам позубоскалить, он же и не скрывался, этот псих, обитал себе в Москве под самым носом у тех, кто его ищет). Тянется за ним кровавый след. Фельдшер из Калуги, в Афганистан отправился добровольцем не убивать, а спасать и лечить. А там сломался: насмотрелся войны, схоронил с десяток друзей, к гашишу пристрастился, в плену побывал - но недолго, обменяли на кого-то. И тронулся рассудком. Это уже после установили когда, вернувшись домой, зарезал он начальника военкомата, который его в Афганистан оформлял. Причем бедняга-то? Просто чиновник. А тут такая ненависть, ещё и семью его грозился вырезать. Пока в психушке обследовали "афганца", он сбежал - сиганул с третьего этажа в цветочную клумбу. Портрет его расклеили - "Обезвредить преступника", но без толку; неказист, неприметен, без возраста, на всех сразу похож... Подозревали его, непойманного, в трех-четырех убийствах, когда преступник пускал в ход именно нож и жертвами становились военные или их близкие... Одинокий мститель, маньяк...
      - Наш случай не подходит, - быстро возразила Лиза, ни единого слова не проронившая во время долгого пересказа, - Где у нас военные? Ни одного.
      - А скальпель? - напомнил Паша, - Он медик, помнишь? Коньков считает, что скальпель неспроста...
      - Скальпель... И откуда он взялся, этот скальпель? - задумчиво сказала Лиза, - Знаешь, никогда не думала, что в вашей работе все так... зыбко, что ли. Домыслы, фантазии. Сплошная игра "угадайка".
      - И от этой "угадайки" зависит жизнь человека - ты это хотела сказать? Расхожая идея. Всем больше нравится, как в кино.
      Павел разозлился не на шутку. Дурак, что приехал. Последняя электричка ушла - а то бы...
      - Последняя электричка тю-тю, - прочитала его мысли Лиза, ещё и поддразнила: - Ах, как я зол, как я зол...
      Любила она его позлить - и была тому тайная причина. Гнев странным образом красил её приятеля. Павел бледнел, водянисто-голубые чуть навыкате глаза суживались, становились льдистыми, колючими, сжимались губы, и перед Лизой вместо вполне взрослого, но сохранившего детскую розовость и пухлость пашиного лица представал каменный лик героя комикса - погубителя женских сердец. Эта перемена каждый раз и пугала, и возбуждала её. Паша о том не догадывался, его озадачивал странный взгляд подруги во время нередких, увы, ссор. А она попросту любовалась им в такие минуты...
      Перехватив непостижимый этот взгляд, Павел, хоть и не уловил его истинного смысла, внезапно успокоился: зря он завелся, ей-Богу! И электричка ушла, и они одни, до самого утра, а главное - подруга подошла, обняла его, такое с ней нечасто... Так в обнимку и пошли в спальню. Да ну их, убийц этих, убитых, подозреваемых, жизнь так хороша, и жаркому лету конца не видно, и герои наши молоды и влюблены не на шутку.
      За полночь, когда сквозь тонкие ненадежные занавески просочился в окно лунный свет и убогая комнатенка засияла серебром, они ещё не спали. Лиза, как и многие девушки до нее, ласково проводила ладонью вверх-вниз по светлым курчавым волосам на Пашиной груди, а он, как многие мужчины до него, накручивал на палец черный шелковистый локон.
      Ах, как бы это им, молодым, теплым и любящим, соединиться - нет, не телами, это они умеют, а душами, как пробиться друг к другу, научиться разговаривать, а не обмениваться словами серыми и заскорузлыми, как подсолнуховая шнлуха? Вот и сейчас, поглаживая нежное плечо и, будто украдкой ещё более нежную грудь, касаясь как бы невзначай твердого выпуклого соска, пылкий влюбленный произносит - что бы вы думали?
      - Ты красивая, самая красивая, все оборачиваются. Тебе богатого какого-нибудь, заиграла бы как бриллиант в дорогой оправе, бриллианту хорошая оправа положена... - И сам содрогается от нечаянной пошлости.
      Но подруга пошлости не замечает, вторит, щуря влюбленные глаза:
      - Не в деньгах счастье, Павлик милый, но и без них никуда.
      И приводит в качестве неоспоримого доказательства недавно выученную испанскую пословицу "Para dinero baila perro", что означает: "За деньги и собака потанцует". Кстати пришлась пословица. Бывший бой-френд Гриша курсы до конца года оплатил, вот красавица и учится испанскому, не пропадать же деньгам...
      И услышанное нисколько не мешает Паше, обняв любимую покрепче, давая ей таким образом понять, каковы его ближайшие планы, сообщить ей и о более отдаленных:
      - На той неделе у меня один вечер свободный, хочу тебя с отцом познакомить, придешь?
      Пашины приятельницы, которые удостаивались приглашения к нему домой, все как одна садились на стул пряменько, держались несмело, с благонравным любопытством оглядывали гостиную и неизменно интересовались старинным портретом в потемневшей от времени тяжелой раме. Красивая дама в темном, неразличимого цвета платье, приоткрывавшем узкие плечи, пристально наблюдала со стены за тем, что происходит в большой, загроможденной старой мебелью комнате, и взглядом усмиряла самых бойких, давала понять, что именно она тут хозяйка. Каждой гостье казалось, будто красавица неспроста глаз с неё не сводит. Следит, не одобряет, знает что-то.
      Старина как раз вошла в моду, и во многих домах сохранившиеся раритеты, извлеченные на свет Божий с антресолей, соседствовали с предметами "под старину". В квартире Пальниковых однако все было подлинным - тусклая бронза светильников, переделанных в свое время из керосиновых ламп, расползающаяся от ветхости ткань темных гардин, резные шкафы - пыль въелась в резьбу, была неистребима, Гизела годами вела с ней борьбу, но не помогали никакие пылесосы. Поблескивали золотом переплеты старых книг за стеклами высоченного, до самого потолка шкафа, поскрипывали и проваливались под садившимся кресла с неудобными жесткими спинками.
      Среди подруг Павлика знатоков и любителей истории не было, однако о портрете спрашивали все: кто такая и кем доводится хозяевам. Это становилось началом беседы. Всеволод Павлович любопытных не разочаровывал, у него давно наготове была легенда, он излагал её как экскурсовод в музее, - с заученными интонациями и продуманными интервалами в тех местах, где слушателям надлежало выказать удивление и восторг.
      Павел знал легенду назубок, как и то, о чем Всеволод Павлович умалчивал и гостям не рассказывал. Лет двадцать назад - не так уж, стало быть, давно, - в массивной резной раме случайно, во время ремонта, что ли, обнаружен был настоящий клад: несколько золотых монет царской чеканки и полтора десятка дорогих старинных колец. Таинственные, неведомо кем спрятанные сокровища нашли приют в одном из дальних ящиков отцовского стола, где однажды и отыскал их, на свое несчастье, Павлик - как раз он был приглашен на тринадцатилетие одноклассницы, девочка сильно ему нравилась и, выбрав из кучи перстенек с синим камешком, в цвет её глаз и ссыпав остальные обратно в пластиковый пакет, он в тот же вечер, не спросясь старших, преподнес его имениннице.
      Никто бы и не заметил пропажи - Бог весть сколько времени провалялся пакет в ящике стола, - но родители девочки и утра не дождались, явились среди ночи, учинили целое следствие: где взял да как посмел дарить столь юной и неопытной... До конца дней своих будет Павел помнить, как побледневшая Гизела, ни слова не промолвив, взяла злополучный перстень и вышла из комнаты, а отец долго ещё расхлебывал заваренную сыном кашу, пытаясь утихомирить сердитых гостей и успокоить их рыдающую дочь, - ей, кажется, в суматохе ни за что, ни про что досталась родительская оплеуха.
      - Просто недоразумение, - уверял тогда Всеволод Павлович, беря грех на душу и выгораживая дурака-сына, - Ну взял обормот без спроса материнское колечко, уж больно ему дочка ваша нравится, они же ещё дети...
      - Дети, дети, - смягчаясь, ворчал папаша, - Следить за ними надо, а то, смотри-ка, настоящий сапфир дарит... Разгулялся. Да ещё в такой огранке - вы хоть знаете, сколько это стоит? На все времена ценность. Я сам ювелир, разбираюсь.
      Ужасно было слышать, как врет отец, бормочет что-то насчет фамильных украшений, ещё хуже смотреть, как он успокаивает плачущую маму. Его, Павла, даже не ругали, только сгоняли в кухню за валокордином и за кипяченой водой. Из-за чего весь сыр-бор тогда загорелся? Ни до, ни после этой глупой истории не видел Паша ни одного из этих колец, куда-то перепрятали... Мама носила только гладкое обручальное да тоненькое колечко, стершееся, с зеленым камешком иногда надевала "на выход". Вот это действительно бабушкино, "фамильная драгоценность", с теми же - туман...
      Много спустя Павел отнес в антикварный магазин золотые старинные монеты - мама болела, понадобились дорогие лекарства, отец сам вручил их сыну - он тогда от мамы не отходил... Лекарство пришлось купить на деньги, взятые в долг, - монеты долго не продавались. Потом кто-то все же их купил, слава Богу. Снова деньги понадобились - на похороны...
      ...В назначенный вечер Паша, как договорились, встретил Лизу на Чистых прудах у метро и оглядел её внимательно, вчуже, как бы глазами отца. Строгая блузка, юбка не слишком короткая, волосы связаны на затылке в пони-тейл, но все равно видно, какие они густые и блестящие. Отец сумеет оценить и нежный овал лица, и тонкие черты, и прозрачные, будто восковые краски...
      - Боишься, не угожу? - разгадала его сомнения Лиза, - Папа предпочитает блондинок?
      - При чем тут блондинки? - примирительно сказал Павел, - Просто я хочу, чтобы ты понравилась моим домашним, что в этом обидного?
      - А никто и не обижается...
      Но она заметно нервничала, уж кому-кому, а Павлу было известно, что когда подруга - нервничает, жди беды, ляпнет что угодно...
      Отступать было поздно, они уже входили во двор... И в окне Павел заметил две физиономии: ждут, выглядывают...
      Внешность Лизы произвела должное впечатление. Паша аж умилился, заметив, как приосанился отец, как бодро засуетился Коньков. Не все ещё потеряно, а? Реагируют на красивую женщину, то-то!
      Едва Всеволод Павлович затянул свою балладу о фамильном портрете, Паша улизнул на кухню к Конькову проверить впечатление. Это была ошибка. Коньков, одновременно мывший застоявшиеся в буфете "гостевые" тарелки и поджаривавший в гриле хлеб, поспешно выдворил его обратно. Но недостаточно, оказалось, быстро. По возвращении Павел обнаружил, что в комнате не то чтобы назревает конфликт, но разливается в воздухе взаимное неудовольствие.
      - Прямо музей-квартира, - кривила губы гостья, - Как это вам столько старья сохранить удалось? Мамаша моя все к черту повыкидывала, а потом жалела. Не от большого ума - все равно потом покупать пришлось, а новая мебель, сами знаете, дрова.
      - Не скажите, - сухо возражал хозяин "музея-квартиры", - Сейчас мебельные магазины на каждом углу и торгуют замечательными вещами, просто великолепными, выбор огромный.
      - Это не про нас, - и в голосе уже злорадство и насмешка, завелась-таки Лизавета, - Вот мой приятель купил недавно итальянскую спальню - знаете, сколько заплатил?
      - Представления не имею, - ответствовал Всеволод Павлович, - А чем занимается, если не секрет, этот ваш друг?
      - Торгует аргентинской бараниной, - услышал Павел заранее им угаданный ответ, - Торговля, я считаю, работа, а вовсе не воровство, как некоторые полагают... И нечего путать грешное с праведным.
      - Мы не путаем, - вмешался Павел, - Дядя Митя, за стол не пора?
      Коньков угадал в его голосе отчаянное "СОС", примчался из кухни со стопкой вымытых и вытертых тарелок:
      - Лизанька, расставьте волшебными ручками, и рюмки вон в том шкафчике, сами выберите...
      А Палыча услал на кухню открывать вино. Разрядил обстановку... И за трапезой светскую беседу начал тот же незаменимый друг дома:
      - А вот скажите, Лиза, вы-то своего начальника хорошо знаете, вам по должности положено. Прав ли Павлик в своих рассуждениях по поводу насильственной смерти его, так сказать, подруги от руки законной супруги?
      Ишь ты, в рифму заговорил, и так витиевато - Павел сам едва ли понял бы, не знай он сути дела. И рассуждения эти вовсе не его, а чисто коньковские, кому первому эта идея в голову пришла? Лиза смысл уловила, ответила по существу:
      - Я тоже сначала не поверила, но есть же доказательства, Дмитрий Макарович. Показания мальчика, фотография...
      - Косвенные доказательства, дорогуша, косвенные... Но сам-то ваш шеф мог он к смерти жены руку приложить?
      - Н-нет. Но если был в состоянии аффекта или сильно пьян... У него алиби есть, вы знаете?
      - К заказному убийству алиби отношения не имеет. В состоянии аффекта убийство не заказывают. И в пьяном виде тоже - это ведь дело хлопотное. Исполнителя надо найти, а где его взять интеллигентному человеку?
      - Правда, - с явным облегчением сказала Лиза, - Киллеры на улице не валяются, их искать надо, а у него времени не было. Я же Паше говорила это не он...
      Коньков задумался, помолчал, снова разлил вино по рюмкам и при общем молчании сформулировал следующий вопрос. Ужин становился похожим на сцену из кинофильма: герои едят и, не теряя времени, работают, объясняют зрителям, что происходит за кадром. Паша остро пожалел, что позвал Лизу - а все потому что отцу хотел угодить. Ох, не угодил...
      - Вот вам, Лиза, психологический ребус, - продолжал между тем неугомонный Коньков, - Если ваш начальник такой уж, как вы считаете, рохля, то как же он решился на, допустим, развод? Одно дело - поухаживать за молоденькой, по ресторанам золушку поводить, бельишком её порадовать, цепочкой там золотой - мне Паша рассказывал. И совсем другое - поломать свою жизнь, устоявшуюся. В прежние времена это и карьеры могло стоить бывало такое, во все времена мужики головы теряли. Но тут-то такой случай у него выбор был, а обратала его обыкновенная секретарша...
      Невпопад брякнул старый сыщик, совсем чутье утратил. Забыл, с кем говорит...
      - Вы только на свой счет, Лизанька, не принимайте, - спохватился Коньков, заторопился и усугубил свой промах.
      - А я и не принимаю, - высокомерно заявила гостья, - Вы просто Мирку не знали. У нас ничего общего. Она из породы маленьких таких бульдожек. С мертвой хваткой.
      - Что-то все у неё срывалось, - возразил на сей раз Павел, - Одно замужество неудачное оказалось, и второй раз не повезло, и ещё не факт, что Станишевский бы на ней женился.
      - Как миленький бы женился, - Лиза заговорила громко и уверенно, как и подобает специалисту по семейно-бытовым делам, - Тут она бы не пролетела, тут все схвачено было.
      Смеющиеся желтые глаза обвели собравшихся за столом. Ну сейчас выдаст!
      - Лизок, обрати внимание на селедку под шубой, - попытался спасти положение Павел, - Сольный номер, дядя Митя готовил...
      - Погоди, - отмахнулась Лиза, - Я же тебе ещё не ответила. Может, и тебе пригодится в личной жизни, ещё спасибо скажешь. Так вот, запомни: стареющего мужика голыми руками брать можно. А Юрия свет-Анатольевича, развеселого кавалера, тем более. Он в родном коллективе всех баб перебрал, а рыжая всех обскакала. Объяснить, как?
      Взгляд её, внезапно ставший пронзительным, остановился на бедолаге Конькове: получил-таки за "обыкновеннкю секретаршу".
      - Ну и ну, - только и нашелся провинившийся.
      - А старым способом, - торжествующе воскликнула Лиза, - Ты, мол, лучше всех, да я ещё никогда, да у нас с тобой полная секс-гармония, постельное соответствие. Ну и подрожит подольше, постонет погромче. На вашего брата это действует, а то нет?
      - Кто бы спорил, - поспешил согласиться Павел.
      - А тем более, - вдохновенно продолжала Лиза, отсылая возлюбленного в дебри стыда и отчаяния, - если старый козел - ну, не экстракласс, все у него как бы в порядке, но никаких тебе изысков, только по-солдатски...
      - По солдатски? - обескураженно переспросил Паша.
      - Вот именно. Наспех, а то увольнительная на исходе. Ать-два, просто и прямо, без затей. Ну и где эта ваша селедка?
      На самом ли деле её не заботило произведенное впечатление или просто решила посмеяться над маленькой мужской компанией? Павел попытался было поймать её взгляд, но она уже сосредоточилась на закусках и с готовностью поддержала незамысловатый коньковский тост:
      - Со свиданьицем! Авось не в последний раз!
      О Господи, а ещё чай предстоит, чего она ещё за чаем наплетет...
      Дальше, однако, пошло спокойнее, за чаем Всеволод Павлович любезно осведомился, чем милая барышня занимается в свободное время, и продавщица из овощного, как мысленно обозвал её Паша, немедленно приняла облик милой барышни и поведала, что изучает испанский язык. Всеволод Павлович выказал одобрение, спросив, однако:
      - Почему же именно испанский? Английский или немецкий - более практично.
      Сейчас опять всплывет аргентинское мясо, похолодел Павел, но Лиза завела речь о красоте и полезности испанского и даже прочитала что-то непонятное и звучное, с раскатистым "р-р-р". Оказалось, стихи Лорки.
      - Без языков иностранных нынче никуда, - высказалась она в заключение, - Жаль, что ты, Павлик, свой немецкий никак не используешь...
      - Да я его так только знаю, на бытовом уровне. Может, пойдем, Лизок, а то с этими электричками... Провожу и вернусь, - пообещал он старикам.
      - Ну излагай давай, что не так, - начала Лиза прямо за дверью подъезда на темной улице, - Папаша твой за сердце хватался - потрясен? А Коньков ничего - выдюжил. Сразу видно - простой человек, из народа... Вроде меня, не то что вы, интеллигенция.
      - Мы все притворяемся - вы народом, а мы интеллигентами, на практике все одинаковые, - сказал Павел, - Ну что они тебе сделали?
      - А пусть не наезжают, я не люблю, когда на меня наезжают.
      - Зато я обожаю, - Павел махнул рукой, пытаясь остановить старенький "москвичок", но тот пропуделял мимо, - Никто на тебя и не наезжал, никто в твоих малаховских комплексах не виноват.
      - Что это с тобой? - опешила Лиза, - Псих!
      - Директор, говоришь, всех баб перебрал и в постели не шибко горазд? Я-то догадываюсь, откуда такая осведомленность, но зачем было отцу моему сообщать? Потому ты утопленницу эту чертову так люто ненавидишь, правда? Отбила рыжая шавка у эдакой красотки...
      - Скажи еще, что это я её утопила...
      Затормозили рядом "жигули", высунулся водитель:
      - Едем, молодые люди?
      - Едем, едем! - Паша, приоткрыв заднюю дверцу, попытался впихнуть в машину дрожавшую от гнева подругу, та вывернулась, возникла небольшая потасовка. Пока Паша извинялся перед водителем, Лиза была уже далеко: перебежала на бульвар, направляясь к метро. А, и черт с ней! "Жигули" уехали, а Павел все стоял на месте. Догонять не стал, но и домой не повернул. Смотрел вслед уходящей, не в силах поверить, что так вот дико закончился долгожданный вечер. Пожалуй, и не только вечер - все закончилось, от него отделались, отставку дали, весь этот скандал был просто прелюдией к отставке, неспроста она вела себя так вызывающе. Перед отцом страсть как стыдно, а Коньков - он проще, он поймет...
      ...И это был ещё не конец горю: вернувшись раньше, чем его ждали, Павел услышал из-за двери: ссорятся старики, кричат друг на друга. Голос отца:
      - Обычная хамка, быдло. Пашка - слепой дурень!
      - Девка как девка, все они сейчас такие. Благовоспитанную барышню ему подавай - да где ж Пашке её взять? Белогвардейских нянек больше нету...
      - При чем тут нянька? Прилично себя вести - вот и все, что требуется, неужели так трудно? Гизела могла - почему же эта малаховская дура хотя бы помолчать не пожелала? За умную бы сошла...
      - Гизела... - отозвался. Коньков, и даже из передней Паше слышно было, как дрогнул сипловатый голос. Всегда он подозревал, что старый сыщик неравнодушен был к его матери, а вот отец, убаюканный семейным счастьем, этого не замечал. - Сколько Гизела твоя хлебнула - другая бы в ведьмы записалась, род человеческий истреблять. Ребенок незаконнорожденный, муженек - Господи пронеси, тюрьма, психушка... А она все тебе ангел, гутен морген, цирлих-манирлих, салфетку к каждому куверту. Таких больше не производят. В карете прошлого далеко не уедешь, не помню, кто сказал...
      - Двоечник чертов, - в голосе отца уже улыбка, незаменимый гость дядя Митя. Ссоре конец, но что это за разговоры про тюрьму и прочее? Паша постановил непременно в ближайшем будущем это выяснить, а пока повозил ногами по резиновому коврику в передней, покашлял: мол, заканчивайте, я уже тут.
      Его появление стариков явно смутило, уж не подслушал ли чего Павел и с чего так рано явился?
      - От метро вернулся, - сообщил молодой человек, хотя никто его не спрашивал, очень уж выразительны были физиономии сидевших в комнате, - Мне дали понять, что мое общество более нежелательно.
      - Оно и к лучшему, - отозвался Всеволод Павлович, поднимаясь. - Ты, Дмитрий, у нас заночуешь?
      - А негде больше. Вся семейка заявилась. На семейной кровати дочка с мужем, стоеросы по диванам расположились, бабка в кухне на раскладушке.