Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)

      Павел представил себе отчетливо двоих мужчин и женщину, ожидающих в машине, - или под дождем стояли, не замечая его, в страхе и тревоге, все уже поняв? Представил нетрезвых, матерящихся, деньги вымогающих спасателей: "А чего мы, каторжные, что ли? Рабочий день кончился." Заплатил, конечно, "бой-френд".
      Чтобы отвлечься от этого несимпатичного персонажа драмы, Павел спросил:
      - Борис точно за ней в воду не входил? Сразу к вам пришел?
      - Не сразу. Покричал ещё с берега: Мирка, вылезай!
      - Стало быть, он её утопить не мог, хотя мотив у него был определенно. Версию о самоубийстве ты тоже отметаешь. По всему видно - несчастный случай.
      - Конечно, - подтвердила Лиза, - По-другому никто и не думает.
      - Не скажи, - задумчиво протянул Павел. - Тут в связи с убийством этим я решил посмотреть материалы вскрытия Дорфман. Я тебе уже вчера сказал как-то они могут быть связаны, эти две смерти. Да тем более в первом деле насчет Станишевской - и ухватиться не за что.
      - Ну и что в материалах вскрытия? - Лизины глаза расширились от изумления, - Что там, чего я не знаю? Я ж там была...
      - Да все, как ты рассказываешь. Покойница перед тем как утонуть, ела и пила, причем изрядно. Высокий процент алкоголя в крови - пьяные, как ты знаешь, на воде всегда группа риска. Но вот на обеих лодыжках патологоанатом отметил гематомы - синяки, стало быть. Будто кто-то её крепко за ноги ухватил...
      - А-а! - воскликнула Лиза, - Вспомнила! Это Борис. Они возились так, шутя, он норовил с неё цепочку снять.
      - Цепочку?
      - Ну да, золотую цепочку, Юрочка-страдатель из прошлой загранпоездки ей привез, специально на ногу, видел такие? Мирка в первый раз её нацепила, Борьке не понравилось... С этого они скандалить и начали, а так все шло нормально...
      - Так снял он цепочку? В описи её нет.
      - Патологоанатом украл... Извини, пошутила. У Бориса я её не видела. Господи, неужели её из-за цепочки паршивой утопили? Польстился кто-то... У нас там на озере всегда шпаны полно. Паш, пошли отсюда, проводишь меня до вокзала. Я поздно не возвращаюсь, боюсь вечерних электричек...
      Домой Павел вернулся засветло. Предложил было Лизе проводить её до Удельной, но та ответила неожиданно грубо:
      - Этого ещё не хватало!
      Весь Пашин энтузиазм разом пропал. Ну её к черту! Вы не моего круга, мадемуазель. Деловая знакомая, и никак не более. А все ж обидно.
      До поздней ночи проговорили с отцом и дядей Митей - тот все чаще задерживался у них по вечерам, иной раз и ночевать оставался. Отец, впрочем, скоро отключился - сказал, что на него профессиональные их беседы тоску наводят. Сел перед телевизором. Посмеивался раньше над мамой, над её пристрастием к "Санта Барбаре", а теперь сам смотрит.
      Зато дядя Митя, отставной сыщик, услышав Пашин рассказ, так и завелся;
      - А ну давай, давай! На озере, говоришь, средь бела дня... И ту тоже средь бела дня. Нет, просто так не бывает, чтобы и жену, и подругу на одной неделе Бог прибрал, что-то тут есть, Павел Севыч. Эк не повезло мужику, правда? А может, наоборот, и повезло: его счастье, что алиби у него железное, стальное прямо. Сейшельские острова - это хоть в нашем полушарии, или в южном? Ты все ж проверь, какие отношения у него были с той и с другой. И мотивы прощупай. Имущественные, к примеру, - наследство, может, какое? Сейчас это в моду вошло - за квартиру убивать, за дачу, за машину, всякое такое. За что хошь на тот свет отправят.
      - Дядя Митя, да ведь сам говоришь - у него алиби.
      - А про заказные убийства слыхал?
      - Ну, то совсем другое. Люди другие - криминального пошиба, сам знаешь. А это, можно сказать, мирные обыватели.
      - Не скажи, Павлуша, не скажи...
      Старый сыщик бормотал ещё что-то, нес, по обыкновению, околесицу, но голубенькие выцветшие глазки смотрели - и не видели ничего вокруг, взгляд внутрь обращен. Он всегда так: мыслит вслух, прикидывает, крутит-вертит в голове факты, выстраивает цепочки. И часто получается у него нечто стройное, логичное, неопровержимое. От Бога сыщик, если может быть от Бога такая профессия - людей ловить.
      Павел давно изучил эту его манеру. Ему вообще всегда, с самого детства нравился вздорный, с виду простоватый, но очень даже себе на уме дядя Митя, Коньков-Дойл, так отец его когда-то прозвал. И родители недаром любили и привечали не шибко деликатного, подчас надоедливого и утомительного знакомца: ценили его искреннюю к ним привязанность, всегдашнюю готовность помочь. А мама жалела его - раз человек так к чужой семье прибился, значит, в своей нелады. Словоохотливый Коньков, впрочем, никогда на эту тему не распространялся. Известно было - жена, дочь, у дочки муж - шведский коммерсант и двое мальчишек-близнецов. Какую роль в этом семействе исполнял сам Коньков, судить было трудно...
      Когда Паша закончил школу с серебряной медалью, маленький семейный совет, с участием того же Конькова, постановил: штурмовать отличнику юридический, поскольку ни к отцовским инженерным занятиям, ни к чему другому тот склонности не обнаружил. Отец, разумеется имел ввиду адвокатуру - занятие почтенное и высокооплачиваемое. Паша же, переглянувшись с Коньковым, вытащил тихонько из кармана и показал ему пеструю обложку очередного романа о Перри Мейсоне, он вечно таскал в карманах затрепанные разномастные покет-буки, заверяя родителей, будто подобное чтение - лучший способ выучить английский.
      Да и какой, скажите, мальчишка устоял бы перед сыщицкими историями, которыми с младых пашиных лет щедро угощал его друг дома? Коньков тогда ещё работал в УГРО и был поистине неиссякаем. Если не с ним самим, то с его друзьями-коллегами каждый день происходило нечто увлекательное, что там Перри Мейсон и Ниро Вульф. А были ещё коллеги-недруги, злокозненные и коварные, благодаря именно этим качествам выбившиеся в начальники, в работе Коньков их всегда посрамлял, в интригах же они брали свое, мстилид, почему и остался он вечным старлеем, так и на пенсию вышел... Ну, разумеется, и преступники фигурировали в его рассказах: убийцы, грабители, воры, но в смысле пакостности и вреда, наносимого обществу, им до коньковских начальников было ой как далеко.
      Вот так и попал юный Паша, Паульхен по-домашнему, в сыщики...
      - Цепочка, значит? Золотая? - продолжал между тем Коньков несвязное свое бормотание, - Интер-ресно дела поворачиваются. Сама же она свалиться не могла, застежка там какая-нибудь, замочек, ты у Монолизы этой разузнай. А почему она, кстати, в милиции про цепочку ничего не сказала? Все трое умолчали, может, это и сговор...
      - Да забыли просто, дядя Митя. Представляешь, какое потрясение, только что была живая девушка, любила, скандалила, планы строила далекоидущие, и вдруг нет её, одни пузыри на воде...
      - Какие ещё пузыри, что ты мне про пузыри? Ах да, дождь же был...
      В тот самый вечер, когда состоялся этот многозначительный разговор между двумя сыщиками - старым и молодым, случилось ещё одно событие, имевшее косвенное, правда, отношение к расследованию убийства гражданки Станишевской: в гости к бабе Тане, дежурной по подъезду, приехала из Малоярославца любимая племянница. Тетку навестить, а заодно купить кой-чего мужу, себе и детям. В Москве лучше как-то покупается, чем в Малоярославце, интереснее. Удивилась, увидев двух кошек: это ещё откуда? Выслушала ужасную историю, как соседку, бывшую их хозяйку, прямо в лифте зарезали. Испугалась до смерти:
      - Ой, а я в нем ехала!
      - Все ездим. Что ж теперь, пешком подыматься? - успокоила её рассудительная тетка.
      Ночью белая с черным кошка изловила мышонка - откуда бы ему взяться на пятом-то этаже? Отродясь тут мыши не водились, видать, судьба.
      Обнаружив поутру на коврике возле своей кровати дохлую мышь и гордую охотницу, ожидающую похвалы, баба Таня сделала все, что следует; покойницу завернула в бумагу и отнесла в помойное ведро, кошку почесала за ухом, приговаривая:
      - Вот и умница, сразу видать - работящая кошка.
      Племянница, проснувшись и узнав о происшествии, сказала грозно:
      - Та-ак! А наш Васята только спать и жрать горазд, мыши прямо по нем скачут. Теть Тань, заберу я эту кошечку, все равно ведь сирота.
      - У неё хозяин есть, - засомневалась было старуха, но прикинула в уме: когда ещё появится тот хозяин, да что с ним ещё будет когда узнает о смерти супруги своей, да и вообще как такому мужчине вальяжному, большому начальнику за двумя кошками ходить? Еще и спасибо скажет...
      Вот так и получилось, что кошка Мариетта (имени её баба Таня не знала) отбыла вскоре в Малоярославец, где ей предстояло называться Муркой, ловить мышей и быть верной супругой ленивому красавцу Васяте.
      Это маленькое событие повлекло за собой, как ни странно, довольно серьезные последствия...
      Заместитель директора института не только сам отправился в аэропорт, но и жену свою прихватил. Не так-то просто человека, только что прилетевшего с неведомых, но, конечно, волшебных островов, ошарашить сообщением о постигшем его несчастье. Пусть уж и Зоя будет рядом, женщине вообще легче найти нужные слова, к тому же они с бедной Тамарой не то, чтобы приятельствовали, но друг другу симпатизировали. По этой, кстати, причине Петр Сергеевич, не имевший от жены собственных секретов, утаил от неё занимавший весь коллектив роман Юрия с рыжей секретаршей Мирой. Хотя язык иной раз так и чесался - Петр Сергеевич шефа не одобрял. Но узнала бы Тамара - что тут хорошего? И так натерпелась, бедная, - Юра по бабам неутомимый ходок, при его приближении все как одна институтские дамы прихорашиваются и встряхиваются, как птички. Он и цветочки ко дню рождения не забудет, и подарочек из-за границы каждой, и не то, чтобы всем одинаковые, а как бы индивидуально, с учетом склонностей, пристрастий, возраста и даже цвета волос... Тамара, пока с ним ездила, сама же эти подарки и покупала:
      - Дешевле получается, - призналась она как-то Зое, - Я хоть выбрать могу, а он втихаря да в спешке напокупает всякой дряни втридорога.
      Был в ней цинизм какой-то, в этой Тамаре, странные у них с Юрием были отношения. Дамы восхищались вкусом и галантностью очаровательного Юрия Анатольевича, не подозревая, что угодила им его супруга. А его, заместителя, как мужчину в грош не ставили. Кличку приспособили: "Зойкин муж". Петр Сергеевич старался не обижаться и постановил для себя, что с такой репутацией руководить коллективом легче, никто не посмеет сказать: а ты-то!
      Заметив эту пару в толпе встречающих, Юрий Анатольевич Станишевский сразу понял: что-то произошло. Институт закрыли, бомбу взорвали... Обнявшись дружески с пухленькой Зоей и обменявшись рукопожатием с дорогим другом Петей, он заметил, как тот сделал шаг назад, выдвинув на передний план Зою, заметил её странно кривящееся от желания заплакать лицо, и похолодел:
      - Кто? Кто умер? Не томи, говори сразу.
      Вестница беды заплакала все же, взяла его руку, сжала:
      - Юра, дорогой, у тебя дома несчастье. Ужасное. С Тамарой.
      - Жива?
      Зоя скорбно покачала головой и снова обняла, пригнула к себе его голову, теплой ладонью погладила по седому затылку. А вокруг, в обычной суете смеялись, громко разговаривали, приветствовали друг друга прибывшие и встречающие, и никто не обращал внимания на маленькую горестную группу...
      Подробности Юрию Анатольевичу рассказали уже в машине.
      - Поедем к нам? - предложила Зоя, когда стояли в пробке на мосту у Белорусского вокзала, - Как ты сейчас один будешь?
      - А кошки? ужаснулся дотоле тяжело молчавший, ни единого вопроса не задавший вдовец, - Про них-то все забыли. Нет-нет, домой, только домой.
      Петр Сергеевич совсем уж занервничал. Ему предстояло преподнести Юрию ещё одно печальное известие: о безвременной, непредвиденной и ужасной кончине Миры Матвеевны Дорфман, его личного референта. Сделать это надо было поделикатнее и самому, тут как раз Зоя могла напороть: одно дело просто референт и совсем другое - референт любимый. Петр Сергеевич покосился на две плотно набитые дорожные сумки директора, которые тот с усилием вытаскивал из багажника. Уезжал он с одной, - вспомнилось Петру Сергеевичу, - Не дождалась рыжая обновок. Раньше бы непременно из аэропорта на службу заскочил, поклажу бы оставил... После каждой его заграничной командировки Мира Матвеевна щеголяла в новых туалетах, и недешевых, и никак нельзя сказать, что женскую часть коллектива это сильно радовало. Будь у иных дам возможность, утонуть бы рыжей не в чистой озерной водице, а в мутных волнах зависти и неприязни, к тому же намного раньше, чем это с ней произошло на самом деле... Она ещё и подразнить любила менее удачливых своих соперниц, из которых многие были её предшественницами. Язык распускала, хвасталась. Допрыгалась. Теперь опасаться некого. Нет Тамары, но и рыжей порадоваться не пришлось... И как теперь Юрию сказать?
      - Знаешь, Юра, это ещё не все наши несчастья, - отважился он, наконец, когда оба стояли, дожидаясь лифта, - Мира Дорфман погибла. Утонула на следующий день, как ты отбыл. Купаться отправилась в воскресенье - и вот, у всех, можно сказать, на глазах. Представляешь? Лиза Маренко с ней была, видела.
      - Представляю, - безжизненным, упавшим почти до шепота голосом отозвался директор, закинул в разъехавшиеся двери прибывшего, наконец, лифта обе сумки, вошел, оттерев плечом сунувшегося было за ним заместителя и взмыл вверх... Нехорошо как-то получилось, даже и не попрощались, у Петра Сергеевича возникло такое ощущение, будто бедолага и не расслышал сказанного - он же и без того в шоке. Эх, надо бы с ним хоть до квартиры... Петр Сергеевич потоптался ещё на лестничной клетке, дожидаясь неизвестно чего, и поспешил к сидевшей в машине Зое.
      В доме - тлен и запустение, и никто не выбегает навстречу, не трется об ноги, урча, как крохотный трактор.
      - Топси, - окликнул он безнадежно, - Мариетта! - Все равно, что Тамару звать. Нет её здесь, и нигде нет. Но, говорят, кошки живучи. Целую неделю одни в запертой квартире? Невозможно... Да, и что-то ещё такое о Мире ему сказали - нет, вот этого уж точно быть не могло. Как это - лишиться сразу всех, кто тебе дорог? Разве я - самый большой грешник на свете? Здесь где-то кошки, дома - забились под диван, лежат обессиленные, но живые, живые... Иначе ему самому завыть остается, лечь на пол и сдохнуть.
      Записка под зеркалом в передней, по счастью, во время попалась ему на глаза. Корявые буквы возвестили, что за кошками надлежит спуститься в нижнюю квартиру, где проживает старшая по подъезду - и замысловатая закорючка вместо подписи. Юрий Анатольевич тут же вспомнил вздорную крикливую особу, возомнившую себя начальством и по любому поводу делавшую жильцам замечания. Однажды наорала на них с Тамарой, когда они вылезали из такси. "Ишь баре, - заверещала на весь двор. - С улицы зайти не могут, дыши теперь ихним бензином!" Ах дай ей Бог здоровья, усатой кликуше, выразительнице классовой ненависти - спасла его кошек. И как только она проникла в запертую квартиру? Впрочем, это неважно... На общем фоне...
      Не сняв плаща, он упал тут же в передней в глубокое, истерзанное кошками кресло. Тамару кто-то убил. Девочка его любимая - он так и называл её "мой ребенок" - утонула... Где, как? Может, в смертную минуту на помощь его звала? Он один виноват: мог взять малышку с собой... Не взял, скандала испугался, Тамара пригрозила скандалом. Вот, вот кто виноват, из-за неё все, из-за Тамары, старой этой злобной грымзы умерла его девочка, его куколка рыженькая... Не узнай Тамара, что муж оформил поездку на двоих Мира специально и паспорт заграничный выхлопотала, и визы уже готовы были, - и не узнай об этом жена, все бы по-другому... Поехали бы вдвоем, полетели, как на крыльях. "Боинг-707", бизнес-класс, ну где она это видела? А потом купались бы в прозрачных, нестерпимо синих волнах, шлепали босыми веселыми ногами по мелкой воде, ужи в ресторане, подолгу колдуя над меню, в котором сплошь экзотика. А потом - необозримо широкая - два метра на два кровать в номере люкс пятизвездного отеля... Так все и происходило в его воображении, повсюду девочка его сопровождала, ни на минуту не оставляла одного - на местных шоколадных красоток и взглянуть не позволяла... Милая, как же ты ушла, не простившись? Покинула меня, а я и не почувствовал ничего...
      Будь проклята Тамара, законная опостылевшая супруга! Как же она в тот вечер взбесилась, он и не видел её прежде такой. Будто в первый раз проведала о супружеской измене. Бывало же и раньше - и ничего. Подуется, помолчит - и дальше поехали... А тут заорала, завизжала, как торговка, слоном в него запустила фарфоровым - чей-то давнишний подарок под руку попал, стоял себе на шкафу... Юрий Анатольевич невольно глянул на шкаф в прихожей, на котором некогда красовался слон, потом на пол, на то место, куда он грохнулся, просвистев мимо его головы. Ничего не осталось - ни слона, ни груды белых обломков, только вмятина на косяке...
      Он тогда выскочил из дому, дрожа от ненависти, остался бы - убил. Слушать такое про себя, про Миру - и от кого! От святоши этой...
      Даже сейчас, вспомнив, он весь затрясся. Как посмела, гадина, такие слова! Про его позднюю, последнюю, истинную любовь...
      Опомнился: Боже мой, не о том он думает. Улеглись, свернулись комочком на дно души, только что сотрясавшие её страсть и ненависть, накатила другая беда: беспросветная печаль. Навалилась на сердце, и тут ещё смутная тень замаячила на грани сознания, наваждение: было, не было? Приснился ему тот мужичонка или в самом деле познакомились они в ночной закусочной?
      ...Хлопнув дверью, швырнув напоследок связку ключей в ненавистное, искаженное лицо, оказался он тогда на улице один, ночью. Намерение было твердое: никогда, ни за что, ни за какие коврижки в дом, к этой женщине не возвращаться. Звон ключей - похоронный звон по их совместной жизни.
      Чуть остыв, похлопал себя по карманам. Бумажник, слава Богу, при нем, закусочная на углу открыта всю ночь... Единственный в тот час посетитель сам подсел:
      - Разрешите, господин? Не побеспокою?
      Ускользнул было из памяти учтивый незнакомец, а тут - на тебе! отчетливо всплыло перед глазами бледное, помятое лицо. Одет чисто, а то бы в закусочную не пустили - бомжи за порогом остаются. Ворот клетчатой рубахи распахнут, цепочка не с крестом - с ладанкой какой-то, беседовали - а о чем? Кажется, не надолго отключился, а разлепил глаза - мутный свет в окне, утро. Напротив за столиком никого, бумажник пуст, а накануне изрядно денег было. Привычный ко всему малый за стойкой все претензии отвел сходу:
      - Мы не при чем, вы там вдвоем сидели, мирно беседовали, приятель ваш под утро домой пошел, просил за вами присмотреть.
      Этот ли малый бумажник опустошил, тот ли вчерашний знакомец - какая разница? Из того утра память сохранила только скрип и стон лифта, когда поднимался Юрий Анатольевич к себе домой, и сострадание в опухших глазах жены, открывшей на его звонок так скоро, будто стояла под дверью... Может, всю ночь провела в том самом кресле в прихожей, где сидит сейчас он сам и стонет от рвущих душу и сердце воспоминаний.
      Убегая от тоски, поднялся Юрий Анатольевич, так и не зайдя в комнаты, перешагнул через брошенные на пол сумки и отправился к соседке. Не совсем ещё он осиротел, есть живые существа, которых он любит и которые любят его...
      Однако тут подстерегал его ещё один удар - будто мало ему досталось.
      - А беленькая-то сбежала! - сообщила старуха из нижней квартиры (баба Таня за лучшее сочла соврать насчет исчезновения Мариетты. Подумаешь, кошка - невелик грех). - Как я к себе их несла, она из корзинки скок да на чердак. А вам вот тут повестка из милиции к следователю. Лично велел передать.
      Юрий Анатольевич машинально взял протянутую бумагу.
      - Ой, горе-то какое! - опомнившись (совсем приличия забыла, старая!), запричитала было баба Таня, но жилец слушать не стал, стиснул зубы так, что желваки на щеках выступили, забрал оставшуюся кошку и, не поблагодарив, ушел. Закрыв за ним дверь, старуха перекрестилась.
      А неблагодарный жилец, вернувшись к себе, повалился на диван, завыл, зарыдал - доконала его последняя соломинка, пропажа Майки - Мариетты, выросшей на его глазах из жалкого помоечного заморыша в опрятную, складную, хоть и не из самых красивых киску: белую с черным хвостом, и на голове между ушами черное пятно, будто бант... И плача, все пытался взять на руки, прижать к себе Топси, но сиамская красавица, соскучившись по дому, побежала осматривать свои законные владения, рассчитывая отыскать пропавших невесть куда хозяйку и подружку Мариетту, потому что где ж им ещё быть, как не здесь?
      После двух-трех бесед с дядей Митей молодой, не слишком ещё искушенный в профессии следователь Пальников утвердился в мысли, что муж погибшей гражданки Станишевской Т. Г. может иметь к её смерти непосредственное отношение, несмотря на неопровержимое алиби. Уж больно выгодна ему - и только ему - эта смерть. Принесла желанную свободу и некоторые даже материальные блага: на имя жены записана приобретенная четыре года назад за бесценок выморочная развалюшка в Малаховке, превращенная стараниями Тамары Геннадьевны в уютную, со всеми удобствами дачку. И сад красивый, и место престижное, и, главное, цены на недвижимость за последнее время взмыли вверх. Муж - единственный, по справедливости, наследник. Так что мотивы просматриваются, и заказное убийство, о котором твердит дядя Митя, вполне возможно.
      Однако в ту самую минуту, как отворилась дверь следовательского кабинета (одного на троих, но двое "сокамерников", как они себя называли, по счастью отсутствовали) - в ту самую минуту, как приглашенный повесткой Станишевский Ю. А. неуверенно ступил на порог, держа в руке эту самую повестку, все логические построения, подсказанные Паше отставным суперсыщиком, разом рухнули. Такой человек на убийство просто не способен. Ни на заказное, ни на какое другое. Интеллигент чеховского толка - так определил его Паша. Высокий, сутуловатый, седой. Глаза за толстыми стеклами очков грустные - похож на большую, добрую собаку, на сенбернара, что ли... Немедленно вспомнив, что у сенбернара только что убили жену - ну, изменял он ей, однако все же двадцать с лишним лет прожили вместе и смерть эта не может не быть для него утратой, - следователь поднялся навстречу посетителю, пододвинул стул, и голос его, когда он заговорил, звучал участливо:
      - Припомните, Юрий Анатольевич, были у вашей супруги недоброжелатели? Враги, может быть? Угрожал ей кто-нибудь?
      - Недоброжелатели пожалуй, - у кого их нет? А врагов настоящих, опасных... Помилуйте, откуда им взяться? И не угрожал никто и никогда, Тамара бы мне сказала, я уверен.
      - Может быть, отомстить кто-то хотел?
      - За что? - вдовец только плечами пожал, посмотрел беспомощно: Боюсь, никакого проку от меня. Бывает же, что просто так подойдут и убьют...
      - Бывает, Юрий Анатольевич. Не слишком часто, но бывает. Но похоже, жену вашу выслеживали. Подозреваемого ещё раньше во дворе замечали. Старухи, что на лавочках сидят, - они приметливые, чужих сразу определяют... Он появился за несколько дней до... - Паша деликатно замолчал, не решаясь произнести страшное слово "убийство", заменил его нейтральным "до происшествия". - Околачивался во дворе, бабки говорят, и дворничиха его гоняла даже...
      - Почему?
      - Да тут вокзал, сами знаете. Подозрительного люду хватает. Стянет чего-нибудь, ещё как-нибудь напакостит - и на электричку. Ищи ветра в поле...
      "Как с маленьким разговариваю, - поймал сам себя Павел, - Как будто уж если интеллигентный человек, так обязательно несколько не от мира сего, все равно что ребенок. А на самом-то деле он, может, лучше тебя все понимает. Особенно если причина есть что-то скрыть".
      - Простите, а как выглядел этот... вор?
      - Среднего роста, среднего телосложения, - прочитал следователь из протокола, им же самим составленного, - Возраст предположительно около сорока, одет в клетчатую рубашку-ковбойку, черные брюки... А почему вы решили, что он вор?
      - Да вы же сказали!
      - Я только к примеру. Внешность такая вам знакома?
      Тот смотрел растерянно, будто не понимая, Паше пришлось повторить вопрос.
      - Ах нет, нет, - испуганно отмахнулся рукой Юрий Анатольевич, - Может, и встречал, описание у вас, простите, не очень выразительное... Но в чем я сомневаться никак не могу - среди моих знакомых такого нет.
      - Еще бы, и быть не может, - мысленно согласился следователь Пальников, - вы-то хорошо воспитаны, элегантны. Пиджак вот твидовый, рубашка с маленькими пуговичками, пристегивающими уголки воротника, Паша только недавно узнал, что такой фасон называется "баттн-даун", галстук расписной, но неярких тонов... Паша бы и сам от такого прикида не отказался, однако для этого в Лондон, скорее всего, пришлось бы сгонять. Хотя, говорят, и здесь все есть, были бы деньги. И время по магазинам побегать. Ни того, ни другого у молодого следователя не было, и обходился он джинсами, свитерами и куртками...
      Отбросив суетные мысли, он сказал:
      - Давайте я вам пропуск подпишу.
      Когда за посетителем закрылась дверь, Паша рассеяно полистал протокол. В самом деле, какая связь между рубашкой "баттн-даун" и серо-синей ковбойкой? Да никакой связи - разве что точечный контакт, случайно встретились и тут же разошлись, на улице кто угодно с кем угодно может столкнуться. Или в метро, или в подземном переходе, или даже в магазине, или даже за стойкой - в закусочные по вечерам заглядывает разный люд, может, и такой вот лощеный господин выпить рюмку водки и тут же уйти, перемолвясь парой слов с соседом в ковбойке. А следствием точечного контакта может явиться ещё один контакт, совсем уж краткий - взмах ножа, акт бессмысленный, необъяснимый, если не предшествовала ему какая-то встреча, какой-то разговор...
      "Совсем уж я стал подозрительный, как дядя Митя, - прервал сам себя Паша, - Впрочем, пошли мне Бог его удачливость - распутывал старик самые безнадежные дела. Но в данном случае, пожалуй, зацепки нет. Вот если бы доказать, что встречался Станишевский с бродяжкой, замеченным дворовыми сплетницами, события обрели бы смысл, а так все домыслы... Надо к старшей по подъезду заглянуть, может, попался ей где-нибудь снова на глаза мужик в ковбойке. Хотя и против него доказательств нету...".
      Слава Богу, следователь не заметил, как пол пошатнулся под стулом недавнего его гостя. Юрий Анатольевич, выйдя из обшарпанного здания, в котором помещался районный отдел милиции, вздохнул глубоко, прогоняя подкатившую тошноту, а заодно и страшное видение, посетившее его в следовательском кабинете: некто с помятым бледным лицом, в распахнутой на груди ковбойке шепчет вкрадчиво: "Сколько заплатите, господин, если я вас освобожу? Я возьмусь, если за хорошие денежки, и не узнает никто..."
      Это уже под утро было в привокзальной закусочной, в двух шагах от дома. Недалеко он тогда ушел, швырнув связку ключей, их звон он вдруг отчетливо услышал. И тот разговор вспомнил, что начисто выпал из памяти. Следователь своими расспросами прервал спасительное забытье, и Юрий Анатольевич, стоя на пороге отделения милиции, припомнил и чудовищные слова ночного знакомца, и собственный пьяный жест: как распахнул свой бумажник. Все бери, во - рубли, баксы, забирай. И короткие, с обломанными желтыми ногтями пальцы, нырнувшие в отделение, где деньги.
      - Провожу-ка я вас до дому, господин...
      - Не хочу домой, - капризный свой ответ будто услышал Юрий Анатольевич, и вот тут-то отключился. Неужто перед тем назвал-таки свой адрес? Быть не может. Да и тому зачем? Деньги он забрал, выполнить же обещанное странному этому вору ни к чему. Что сделала ему незнакомая женщина? А убийство - дело рискованное, за него ответ придется держать хорошо если только перед Богом, а если и перед людьми?.. Нет, это простое совпадение, мало ли клетчатых рубашек на свете...
      ...Тамара рассказала наутро, что кошки разом побежали к входной двери, шорох послышался, неуверенный звонок - на её испуганное "кто, кто там?" не ответили, снова только шорох. А кошки от двери не отходят, нервничают. Она решилась все же, приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Беглый муж сидел на черном резиновом коврике - пьяный, невменяемый. Ей немало усилий стоило затащить его в дом. Он тогда этому рассказу не поверил, как, впрочем, давно уже не верил ей ни в чем. Ему-то помнилось, что он позвонил - ему тут же и открыли. И бумажник не мог валяться на коврике, он же ещё в закусочной сунул его в карман, убедившись, что деньги исчезли.
      Какое это теперь имеет значение?
      Юрий Анатольевич постоял возле милиции и повернул было обратно: рассказать следователю все, что вспомнил. Но тут же одумался: как истолкует самоуверенный юнец рассказ о человеке из закусочной? Получится, будто я сам заказал, заплатил, распорядился жизнью жены... На самом деле все не так, был только пьяный, забытый впоследствии напрочь разговор, не я первый, не я последний, кого обокрали подобным образом. Разумеется, этому типу только деньги были нужны, вот и воспользовался откровениями случайного собутыльника. Не он же, в самом деле, зарезал Тамару... Он и адреса нашего не знал.
      - А кто же тогда убил? - спросил тихонько, едва слышно чей-то голос, будто прошептал. Юрий Анатольевич вздрогнул, оглянулся и, шагнув с тротуара, махнул рукой проходящему такси. Домой, домой, да поскорее. Обдумать, припомнить все хорошенько, не в панике, а спокойно, решение какое-то принять...
      На следующее утро Юрий Анатольевич явился на службу. Бессонница продиктовала единственно возможный вариант дальнейшей жизни: будь, что будет, и чему быть, того не миновать. Другими словами, предпринимать ничего не следует. Вчерашний разговор в уголовном розыске - это реальность, все же остальное - бред, дьявольское наваждение. Никак он не повинен в смерти жены, произошел несчастный случай - следом за ней в лифт вошел маньяк... Такое случается, про такое в газетах пишут...
      Бреясь утром в ванной, приглядываясь к осунувшемуся лицу, отраженному зеленоватым, забрызганным зеркалом, он подумал про себя теми же словами, что и Паша Пальников накануне: такие не убивают, нет...