Проклятые зажигалки !

      - Я знала! Я замечала! - взвывала Марья, катаясь по полу. - Я уже давно замечала, что он ни одной ночи не спит, ни одной ночи! Лежит, думает, стонет! А дышит он ночью как! Как будто у него внутри горит! И как раскрыт бывает рот, и какие глаза! А когда встанет и займется делом, тогда как будто ничего...
      - Теперь поздно плакать... - произнес Афанасий, сидя на стуле и холодно взглянув на жену и сына, как чужой и далекий. - Надо было раньше хвататься за медь...
      Он встал, перебросил через плечо мешок, с которым ходил за медью, сунул в карман отвертку, молоток, напильник, надел картуз, направился к двери.
      - Ты куда? - перегородил ему дорогу Данила и ласково обнял его за талию.
      - Пусти! - вырывался и неприязненно хмурился Афанасий. - Ты украл мою медь. Я пойду, еще наберу.
      Марья привстала с полу.
      - Не пускай его, - тихонько проговорила она Даниле, потом обратилась к мужу. - Афонечка, погоди, милый, не уходи, сейчас должен притти мой брат Филипп, вместе пойдете, у него много, много меди.
      - Воры! - злобно сказал Афанасий и, понуждаемый сыном, сел на стул.
      Данила снял с него картуз, взял с плеча мешок, вынул из карманов инструменты. Афанасий особенно не протестовал, он все смотрел в одну точку и, казалось, не переставал о чем-то думать, что-то припоминать. Очки он разбил накануне, новых ему решили не покупать, все равно разобьет, и теперь лицо его выглядело необычным, другим, более морщинистым и помятым.
      Вскоре в мастерскую прибежал Филипп, родной брат Марьи, такой же, как и она, худой, некрасивый, быстрый, типичный рабочий-металлист, с кожей лица, шеи и рук, как бы отсвечивающей металлической синевой. Пожилой, но еще очень бодрый, член завкома, он тоже делал у себя дома зажигалки.
      - Здравствуй, Афоня! - протянул он Афанасию свою железную ржаво-синеватую руку, с деланной веселостью улыбался вокруг, а сам бледнел, волновался, нервно пощипывал свои черные реденькие бачки на щеках.
      Афанасий посмотрел на него и отвернул лицо в сторону, ничего не сказав.
      Филипп испугался еще более и еще более старался казаться развязным. Он смело подсел вплотную к Афанасию, хлопнул себя по коленкам и пошутил, обращаясь к больному:
      - Ты что же это, старый товарищ? Никак тово... не в своем уме? Это не хорошо!
      - Я за медь деньги платил! - враждебно повел глазами в его сторону Афанасий.
      - Все плотют, - бойко затараторил Филипп. - Не только ты один плотишь. Никто тебе об этом ничего не говорит, браток, что ты не плотишь.
      Он как бы незаметно поднялся, стал к Афанасию спиной, состроил на лице ноющую гримасу, подозвал к себе Данилу.
      - Вот что, дружок, - говорил он ему вполголоса, - лети сейчас к нашему заводскому доктору, объясни все, в чем дело, скажи, что буйства никакого нет и ни на что вообще не жалуется, только, похоже, даже своих родных не признает. Живо!
      Данила убежал и через час возвратился в сопровождении двух докторов, одного заводского, другого специалиста-психиатра, случайно приглашенного первым.
      - Пока, конечно, ничего такого определенного нет, - сказали оба доктора после тщательного исследования Афанасия, изредка бросавшего им обрывки фраз про зажигалки, про медь. - Но, во всяком случае, факт его помешательства на-лицо. Наблюдение за ним необходимо, одного его пока-что не оставляйте. А там посмотрим.
      - Доктор, - с клокочущими в горле слезами обратился к специалисту уже во дворе Данила, - ну, а сознание к нему когда-нибудь вернется?
      - Как сказать? Оно и будет возвращаться, и будет опять пропадать. Картина болезни, ее ход определятся позже.
      - А может, это нервное?
      - И это может быть.
      Доктора сели рядышком на линейку и уехали. Собравшийся возле дома Афанасия слободской народ таращил на них глаза с завистью, как на счастливчиков: хорошо одеты, хорошо упитаны, пешком не ходят, лечат друг друга бесплатно и без обмана...
      И потянулись для дома Афанасия жуткие, томительные дни...
      Как и предсказывал доктор, сознание иногда возвращалось к Афанасию. Но что это было за сознание! Он опять говорил только о зажигалках, о меди, обо всем, что связано с ними, и, не жалея себя, дни и ночи проводил у станка, работал зажигалки в запас. Но, главное, он все время что-нибудь при этом изобретал. Он изобретал и штамп для выделки готовых зажигалок, и пытался приготовить из какого-то смешанного состава камушки для зажигалок, и приноравливал электрические батареи для серебрения зажигалок, доставал ванночки, растворял в воде щелочи, убивал бесполезно на все это массу времени, переводил материал, портил инструмент. Он писал заявление в Москву, просил выдать ему патент на монопольное производство зажигалок, как великому самородку-изобретателю. Однажды он заставил Данилу написать вывеску "Здесь делаются зажигалки" и нарисовать горящую зажигалку с протянутой к ней папиросой.
      - Что-то будет! - предсказывал он какие-то социальные грозы. - Зажигалки надо готовить!
      По-прежнему то-и-дело украдкой убегал он в город добывать медь, с той только разницей, что теперь в его мешке на-ряду с негодными, поломанными медными вещами оказывались и вещи вполне годные, иной раз даже совершенно новые. Больше всего он приносил медных ручек от парадных дверей.
      - Где ты взял эту крышку от самовара? - выпрастывая его мешок, требовала от него ответа Марья и топала на него ногой. - Говори сейчас, где взял, признавайся, а то пойду в милицию, заявлю, и тебя посадят в тюрьму. Воровать?.. - для острастки замахивалась она на него кулаком. Воровать?.. Скажите, пожалуйста, что мне с ним делать, где-то совсем новую крышку с нового самовара снял! Люди, может, поставили на паратном крыльце скипятить самовар, рассчитывали вечером чаю с гостями попить, а он, без совести, снял с кипящего самовара крышку, в мешок и - домой! Еще подумают, что мы его посылаем. Мало того, что на всех паратных медные ручки поотворачивал, так ты уже и к чужим самоварам дорогу узнал! Этому конца не будет! Сына своего напрасно перед хорошими людьми ставил вором, а сам кто: не вор?
      - Медь, меди, медью... - на все подобные попреки успокоительно отвечал Афанасий, в то время, как лицо его выражало сознание исполненного очень важного долга.
      Но как только эта полоса сравнительного сознания у него проходила, он тотчас же впадал в состояние полного младенчества. Тогда они как бы менялись с Данилой ролями: Данила выполнял по производству зажигалок самую ответственную работу, а Афанасий делал только то, самое несложное, что давал ему Данила. Но, конечно, это была уже не работа, а мука и для отца, и для сына. Ночами он вел себя еще более беспокойно. Вообразив медь великой драгоценностью, он, один, среди спящего дома, носился с нею из угла в угол, и по квартире, и по двору, перепрятывал ее с места на место, подглядывал, не следят ли за ним налетчики, чтоб убить его и отнять у него столь дорогое и нужное для всех сокровище. Или когда среди ночи вдруг вставала над крышей соседнего сарая медно-желтая с легкой прозеленью луна, безумец приходил в страшное волнение. Он становился на пол на колени, прятал лицо от луны за край подоконника и жадно горящими глазами в продолжение долгих часов следил за медленным движением в небесном просторе ночного светила с таким возбуждающим медно-зеленым металлическим отблеском. Стоило луне или месяцу скрыться за соседним сараем, как Афанасий начинал метаться по комнате, задыхаться, стонать, потом он рвал все дверные запоры и выбегал на улицу, чтобы итти и итти за околдовавшей его луной.
      И как за ним ни следили, и как его ни запирали на десятки замков, он все-таки ухитрялся вырываться из дому и отправлялся на поиски меди. Днем он ходил по людным улицам, выслеживал человека, который закуривал папиросу о зажигалку, внезапно нападал на него, валил на землю и отнимал у него зажигалку.
      - Караул! - кричал испуганный хозяин зажигалки. - Держите его, держите!
      Афанасия хватали.
      - Это моя зажигалка, он ее у меня украл! - говорил он и зажигалки не отдавал.
      Собирался народ, его вели в милицию, там с трудом разжимали его руку с зажатой в ней зажигалкой, и, продержав несколько дней, выпускали.
      Придя домой, Афанасий, вместо того, чтобы отдохнуть, брал лопату и принимался рыть землю во дворе, в одном месте, другом, везде. Сбегалась семья, поднимала на Афанасия крик, что он испортил весь двор, пыталась отнять у него лопату. Афанасий оказывал сопротивление и упорно твердил, что в земле у него запрятаны зажигалки.
      Он и на самом деле имел обыкновение уворовывать целые зажигалки или их части у Данилы и прятать их во всех потайных местах.
      Потом он повадился выпрашивать зажигалки у прохожих или специально для этого ходил по дворам. Позвонит в парадную дверь, ему отворят.
      - Что вам?
      - Дайте зажигалку.
      - Что-о?..
      - Зажигалку.
      Одни с громом захлопывали перед ним дверь, другие, принимая его за нищего, выносили ему кусочек хлеба, третьи думали, что чудак просит закурить.
      - На, - выносили они ему зажигалку и ждали.
      Афанасий совал зажигалку в карман и делал попытку скрыться.
      - Воры! - кричал он, когда у него отнимали чужую зажигалку. - Воры! кричал он и на народ, обыкновенно сбегающийся на такие скандалы в очень большом числе. - Кто такого, как я, обидит, тот пропадет!
      Народ, видевший в Афанасии человека необыкновенного, принимал его последние слова за прорицание. И в карманы сумасшедшего со всех сторон совали мелкие деньги, булки, кусочки сахару, яблоки... Старухи при этом крестились.
      На Афанасия нередко приходили с жалобами, что поймали его, когда он отвинчивал у парадных дверей медную ручку; однажды его привели домой окровавленного, избитого и рассказали, что среди ночи застали его на балконе за подпиливанием медных перил. Домашних он не слушался, и они все чаще в обращении с ним прибегали к побоям. Он много ел, обрюзг, опух, оброс, был очень тяжел, и чтобы сдвинуть его с места, иногда возле него стояли и били его кулаками в спину, как в стену, и Марья и Груня.
      - Ишь, проклятый. Не хочет итти.
      Они немного отдыхали, потом принимались снова его бить. Часто призывали себе на помощь и Данилу. Данила тоже бил. А у Афанасия, когда его били, было такое выражение, как будто он и сознавал, что напроказил, но помочь горю при всем своем желании никак не мог, а только стоял, жался и по-детски испуганно моргал глазами на каждый занесенный над ним кулак.
      И вот, после долгих мучений с ним, после крушения надежд на полное его выздоровление, после длительных споров членов семьи между собой, жена и дети решили с помощью завкома отправить его в соседний город в дом умалишенных.
      XV.
      В день посадки больного в поезд в его доме, кроме своих, собрались прежние два врача, Филипп и двое рабочих-металлистов, старых товарищей Афанасия по заводу, вызвавшихся провожать его до места.
      Афанасия перед дальней дорогой подстригли, вымыли, приодели. С ним перед разлукой и обращаться стали ласковей и кормили его лучше, сытее. И он, казалось, учуял, что его собираются упрятать в какое-то нехорошее место. Он забрался в угол мастерской, огородился мебелью и уперся.
      - Что уже сговорились, сволочи? - спрашивал он у собравшихся из своего угла, из-за баррикады. - Сговаривайтесь, сговаривайтесь!..
      - Афоня, - с обычной бойкостью вертелся возле него и весело болтал Филипп с самым невинным видом. - Афоня! Об чем же мы сговорились? Нам не о чем сговариваться. Ты ведь все слышишь, о чем мы говорим. Мы ничего такого тебе не желаем, ты не сомневайся, мы все свойские. А что касается поездки, то тут ничего такого нету. Я тоже еду. Поедем вместе. И вот люди поедут, двое наших старых товарищей, тоже заводские. Погостим там немного, отдохнем от работы, хорошо покушаем и обратно домой. Едем? А там хорошо! Вино, закуски, все на свете! Ну, подымайся, идем...
      Афанасий не давался. Брать его силой не решались, боялись шумом привлечь внимание соседей, улицы. Доктор посоветовал на некоторое время совершенно оставить его в покое, дать ему забыться и выйти из засады.
      И среди собравшихся мало-по-малу завязалась беседа. Беседа еще более оживилась, когда, после вечернего гудка, в мастерскую пришли, проводить Афанасия, еще человек десять рабочих-металлистов. Это были большею частью люди пожилые, однолетки больного, степенные, и было чрезвычайно трогательно видеть, как они, провожая своего старого друга, быть может, в последний путь, умыли свои синевато-прометалличенные лица, руки, надели чистенькие сорочки, праздничные платья.
      Старики-металлисты были очень рады встретить друг друга не на заводе, а в обстановке частной жизни. Они тотчас же разбились на отдельные кружки и оживленно заговорили. Говорили о зажигалках.
      - ...Такой штамп изобресть безусловно можно, - слышались убежденные слова старика в одной группе.
      - ...Штамп, - донеслось это же слово из другой.
      - Штамп... штамп... - повторялось это слово по всем углам квартиры.
      Вопросом вскоре заинтересовались оба доктора. Это вдохновило речистого Филиппа на самые пространные объяснения.
      - Это ведь тоже, как говорится, своего рода, неизвестно что! - перекатывался в комнате его бойкий голосок, когда он, отвечая на вопросы докторов, старался говорить с ними по-ученому. - Зажигалка! Каждый ее имеет, каждый ее носит в кармане, но не каждый имеет об ней правильное понятие! Многие, даже очень многие, в особенности люди сильно ученые, вот хотя бы взять вас, докторов, думают, что зажигалки, это изобретение науки, развитие промышленности, техника, оптика, диабет, нумизматика! А если на этот вопрос взглянуть, как следует, серьезно, практически, то окажется, что никакой заслуги перед наукой тут нет. Наоборот! Зажигалки - это просто всеобщее помешательство рабочих-металлистов, болезнь, эпидемия, бороться с которой не в силах оказалось даже государство!
      - Правильно! - с добродушным смешком загудели изо всех углов металлисты. - Так оно и есть!
      - Дураки! - обратился к присутствующим Филипп. - Зажигалками хотят побить спички! Разве это мыслимо? Разве в здравом уме на зажигалку можно смотреть, как на серьезную вещь? Это скорей забава для детей: вот нет ничего, а вот огонь, и без спички! Для детей это своего рода китайский фокус, игрушка, рождественский подарок с елки. Но мы же все-таки не дети! "Самостоятельность", "самостоятельность"! Они помешались на "самостоятельности"! Хотят стать выше людей, отбиться от кучи, от всеобщего стада, - какие умники! Но только нет, не отобьются!
      - Дядя Филипп, - раздался обиженный голос одного металлиста: - а разве вы не делаете зажигалки?
      - Как же! - вскричал Филипп и подпрыгнул, и завертелся, стоя на месте и жестикулируя. - Делаю, очень делаю! Я не скрываю! И если бы люди узнали, какие я все время терплю на зажигалках убытки, как я на зажигалках раздеваю невинное семейство, меня давно бы связали и тоже отправили в сумасшедший дом! Вы думаете, один Афанасий на зажигалках сошел с ума? Все! Я первый! У меня у первого вот уже два года нет сну! А вот в этой комнате перед нами сидят, по крайней мере, десять старых, можно сказать, заслуженных мастеровых, посмотрите на них, послушайте, о чем они говорят, разве это не сумасшедшие?!
      В комнате раздался взрыв общего смеха, особенно хорошо смеялись оба доктора. Один из них, специалист-психиатр, ловил каждое слово Филиппа с таким острым вниманием, с такой лихорадочной жадностью, точно случайно вдруг увидел перед собой всемирно известного великого ученого, о котором раньше только слыхал.
      - Подумайте сами! - указал рукой Филипп на заслуженных металлистов. Проработали на заводе, как люди, по тридцати лет, нажили кое-какое, хотя и небольшое, состояние, считались рабочими первой руки, получали по первой категории, а потом взяли и сошли с ума: начали днями и ночами ковыряться в квартире с зажигалками, разорять дом, изводить жен, уродовать детей, и все ждут какого-то сумасшедшего случая, когда зажигалки их враз подымут! Хотел бы я увидеть хотя одного металлиста, который бы продавал зажигалки не в убыток себе! И это, несмотря, что медь у всех краденая! Вы, доктора, и прочие люди науки, когда видите перед собой очень красивую фигурную зажигалку, наверно думаете: вот какие хорошие заграничные фабрики зажигалок пооткрывались! Ничего подобного! Никаких фабрик зажигалок нигде не пооткрывано! Этот товар работается вручную! Если бы вы хотя раз посмотрели, каким путем из куска меди получается зажигалка, вы бы решили, что зажигалки делают сумасшедшие мученики, и если бы вы не были очень сильно ученые и если бы у вас не была потерянная совесть, вы бы первые вышли на площадь и разбили свою зажигалку о мостовую с тем, чтобы больше никогда ее в руки не брать! Вы думаете, это медь? Это не медь, не металл, это наши слезы, это крик души рабочего-металлиста!
      - Ооо!.. - волной покатилось одобрительное гудение заволновавшихся матерых мастеровых. - Ооо!.. Верно!.. Верно!..
      - Я извиняюсь, - перебил Филиппа врач-специалист, держа записную книжечку в руках и карандаш. - Если вы так хорошо сознаете и разорительность работы над зажигалками, и все безумие этого дела, отчего же вы тогда не бросите эту работу?
      - Бросить нельзя, - сделал убежденный жест Филипп.
      - Отчего же?
      - Вещей жаль. У меня весь инструмент, вся мастерская, вся квартира, весь дом, весь двор, вся семья, жена и все дети, - все подогнано под зажигалки! Неужели все это бросить? Да и сам я уже вроде как ни на что другое не способен... Правда, я, как хороший мастер, все-таки нахожусь в лучшем положении, чем они, потому что я в последнее время почти что уже совсем изобрел такой пресс, который будет штамповать сразу готовые зажигалки. Если бы не этот пресс, конечно, я тоже давно бы сошел с ума. Меня этот пресс очень должен спасти!
      - Теперь пора, - тоном гипнотизера вдруг произнес врач-специалист, не спуская внимательных глаз с Афанасия, который перекинул через плечо мешок, надел картуз и тихонько выходил во двор.
      По знаку доктора несколько человек пошли вслед за Афанасие незаметно окружили его, усадили вместе с собой на поджидавшую на улице линейку...
      Филипп, со слезами на глазах, распоряжался возле линейки:
      - Дань, держись ближе к отцу, чтобы он все-таки видел своих! Возьми его под руку! Маша, теперь не плачь, теперь не время! Груня, не забудь отблагодарить доктора!
      Линейка тронулась, оторвалась от домика, в котором Афанасий родился и прожил всю свою жизнь. Старики-металлисты, группой стоявшие на улице возле калитки, достали носовые платки, вытирали глаза, кашляли, качали головами в направлении линейки, увезшей их старинного друга...
      - Доктор, - смущенно подошла Груня к врачу-специалисту. - У нас таких денег нет. Хотите получить зажигалками?
      На другой день, было еще совсем темно, когда Данила вскочил с постели, босой пробежал в потемках от койки к станку, зажег самодельный бензиновый светильник, ополоснул холодной водой лицо, схватил в углу длинную медную желто-зеленую трубку, похожую на высохшую камышину...
      Молодой токарь по металлу торопился!
      Хлеб дорожал! Зажигалки дешевели!
      - Один спятил, - подумал Данила, ставя ногу на отцовское место, на подножку станка. - Теперь другой будет сходить с ума. Проклятые зажигалки!
      Он вертел ногой и вертел вихляющее колесо станка, когда вдруг его сердце больно, как никогда, защемили слова: "Второй Репин"!