Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица

ModernLib.Net / Современные любовные романы / Нестерова Наталья / Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Нестерова Наталья
Жанры: Современные любовные романы,
Современная проза

 

 


Наталья Нестерова

Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица

Сантехника

Хотелось бы посмотреть на человека, который никогда не имел проблем с трубами, вентилями, смесителями и прочей сантехникой. Да и есть ли такие счастливчики? Мне, например, решительно не везет на краны и сантехников — представителей крайне важной профессии.

Когда мы однажды залили горячей водой пять этажей, в том числе одну свежеотремонтированную квартиру, в которой упали на пол дорогущие обои, а потолок напоминал мокрую спину крокодила-альбиноса, мне долго снились водопроводные кошмары. Слесарю, который за пять секунд прикрутил трубу, выскочившую из соединения, заикающимся голосом я твердила:

— Это надежно? Точно надежно? Я вам вдвойне заплачу, только хорошо сделайте, как на космическом корабле: улетел — и никакой инженерной поддержки.

Слесарь снова выкрутил трубу горячей воды, посмотрел на нее, дунул три раза и завинтил.

— Надега! Платите!

Ушел, а я почти каждую ночь вскакивала и бежала проверять трубы…

В другой раз засорился слив в ванной. По вызову прибыл немолодой мужчина заметно подшофе.

— Собак моете? — первое, что он спросил.

— Каких собак? — поразилась я. — Мы детей моем, и сами…

— Некоторые собак купают, шерсть забивается, — пояснил он. — Если животные, то другие расценки.

Я заверила, что животных у нас в квартире не имеется. Слесарь быстро, грубо, с мясом вырвал декоративную панель, которая закрывала несимпатичный бок ванны. Лег на пол и полез к трубе слива. Через несколько минут, слышу, бубнит:

— Все, хозяйка, несите стакан.

Как я рассуждала? Человек в неудобном положении тела скрючен, под ванной места мало, ему нужно какой-то засор слить, подсунуть можно только стакан. Как назло, в тот момент в доме побились все стаканы, кроме одного в подстаканнике, персонального, из которого муж любил пить чай. Придется жертвовать. С трудом выкрутила стакан из серебряного подстаканника и пошла с ним в ванную.

Слесарь уже стоял на ногах. Увидел меня, опешил, глаза вытаращил, перешел на «ты»:

— Ну, ты даешь! Пустой принесла!

Оказывается, он имел в виду стакан с выпивкой…

Но это все мелочи — разминка.


Мы переехали в новую квартиру, сделали ремонт — трубы-краны новехонькие, только из магазина. Слесарь, который их монтировал, дал гарантию и уехал на Украину, где проживает с семьей.

Через месяц началось светопреставление. Всего в квартире имелось пять вентилей — это конструкция, которая соединяет две трубы, а сверху рубильничек открыть-закрыть. Вентили оказались бракованными, сделанными из металла чуть толще фольги. Зафонтанировали они не одновременно, а по очереди, с интервалом в неделю, но случалось это обязательно поздней ночью, от двенадцати до трех.

Так мы познакомились с начальником жэковских сантехников Василием Петровичем. Он обладал чем-то по значимости не меньшим, чем маршальский жезл, дающим право спуститься в подвал и перекрыть воду. Подчиненным Василий Петрович данное право делегировать отказывался. Мы оплачивали ночной приезд Василия Петровича на такси как с другого конца города, хотя он жил в соседнем подъезде. Василий Петрович перекрывал воду всему подъезду (за что нас очень любили) до следующего дня, пока не приходил слесарь и не менял очередной злополучный вентиль.

Поскольку мы были «больны» на сантехнику, на регулярные ежедневные утренние визиты Василия Петровича я поначалу не обратила внимания. Хороший педиатр, например, обязательно заглянет к хворающему ребенку, когда пришел на вызов в соседнюю квартиру.

Но вот уже последний вентиль поменяли, а Василий Петрович все ходит. В восемь утра раздаст наряды на работу, а в девять звонит в мою дверь. Входит, по-свойски переобувается в тапочки, достает расческу, приглаживает волосы перед зеркалом, шагает на кухню. Его вкусы я изучила: если кофе, то с молоком, если чай, то с лимоном, если бутерброды, то с сырокопченой колбасой, ветчину не уважает, сыру российскому предпочитает швейцарский… Внешне Василий Петрович был шкафообразен, как боксер-тяжеловес, переставший выступать на ринге.

Особо подчеркну: в квартире я пребывала не одна. Муж и дети — на работе, но в наличии имелись мои мама и сестра, а также приехавшая в гости родственница. Иными словами, Василию Петровичу рассчитывать на интимную обстановку не приходилось, но он упорно заявлялся по утрам.

Возмутилась моя сестра.

— Почему к тебе повадился сантехник? — строго спросила Тамара.

— Он — не просто сантехник, — печально ответила я, — он — сантехников начальник. — И тихо добавила: — И мочалок командир.

— Какая разница? И это не первый сантехник в твоей жизни! — напомнила сестра.


Каюсь, было. Еще на старой квартире. Как-то потек унитаз, я вызвала слесаря. Он пришел, что-то резко дернул, сливной бачок стал боком.

— Менять надо ВСЕ! — вынес приговор слесарь. А потом попросил: — Чайком не угостите?

Разве откажешь человеку? Сидим, пьем чай. Один час сидим, второй пошел… Сантехник рассказывает, как в школьные годы пел в детском хоре радио и телевидения. Я киваю и внутренне переживаю надвигающуюся катастрофу. У нас семья из пяти человек, плюс сестра с мужем временно живет. Итого семеро, при неработающем унитазе — настоящее экологическое бедствие. А сантехник мне подробно репертуар детского хора описывает, кое-что даже спел…

Пришел Тамарин муж. Я бросилась в прихожую, прижала руки к груди, панически зашептала:

— Коля! Катастрофа! Бедствие! Цунами! Унитаз не работает, а сантехник на кухне песни поет!

— Почему ты его не выставишь? — разумно спрашивает Коля.

— Как я могу выгнать человека, которого угощаю? Кроме того, похоже, человеку некому душу излить, негуманно его прерывать.

— Гуманистка! — обозвал меня Коля. Заглянул в туалет, показал пальцем на унитазную конструкцию, спросил: — Какой козел бачок своротил?

— Тише! — прижала я палец к губам. — Он на кухне.

Коля распахнул дверь на кухню, осмотрел уютно устроившегося сантехника и грозно процедил:

— Подкрепился? Теперь двигай отсюда!

На обиженное сопротивление слесаря, мол, мы тут с Натальей хорошо беседуем, Коля отреагировал грубо:

— Выметайся! Мастер!

Провожая сантехника до двери, я корчила извинительные гримасы, чтобы компенсировать нанесенный моральный удар.


В случае с Василием Петровичем сестра вновь предложила услуги своего мужа Коли.

— Нет! — отказалась я. — У Василия Петровича маршальский жезл.

— Чего-чего? — удивилась Тамара.

Штука, которой воду всему подъезду отключают. Обидим Василия Петровича, а завтра у нас смеситель полетит. Сантехников начальник станет в позу и жезл не даст. Томочка, ты, пожалуйста, не рассказывай ни моему мужу, ни своему, ни детям, что ко мне изредка каждый день сантехник ходит! Я сама справлюсь, без посторонней грубой мужской помощи, знаю, как действовать.

А действовать уже пришло время, потому что Василий Петрович решил покончить с церемониями, стал называть меня по имени, из Натальи Владимировны я превратилась в просто Наташу. Его же, соответственно, было предложено называть по-дружески Васей.

К очередному приходу Василия Петровича я готовилась по медицинскому справочнику для сельских фельдшеров. Начало визита было традиционным: звонок в дверь, тапочки, расческа, кофе, бутерброды. Забыла упомянуть о теме наших бесед с Василием Петровичем. Собственно, тема была одна — биография Василия Петровича (как и у первого сантехника — очевидно, профессиональная особенность). К моменту, когда я решила визиты прекратить, мы добрались до его службы в армии.

Уяснив, в чем заключается разница между боевой и политической подготовкой, я мягко подвела к сумме прожитых лет.

— Мне сорок исполнилось, — сообщил Василий Петрович.

— А мне — пятьдесят восемь, — сходу прибавила я пятнадцать лет и смущенно потупилась (врать нехорошо).

Надо отдать должное Василию Петровичу: он оторопел, уставился на меня в полнейшей растерянности. Из открытого рта вывалился кусочек недожеванной сырокопченой колбасы.

— Надо же, как сохранилась! — проговорил он.

Точно я была отрытой из-под земли античной статуей с минимальными повреждениями.

— Это потому, что больная, — пояснила я. — На пенсию ушла по комплексу заболеваний. Больные часто внешне выглядят свеженькими, а внутри!

И принялась перечислять свои «хвори». Начала с ларингита и фарингита, подробно растолковала разницу между ними (мелкая месть за боевую и политическую подготовку) и способы лечения.

— При фарингите надо обязательно закапывать масло в нос, чтобы размягчались голосовые связки. Но только не облепиховое! Оно сушит горло! Самое лучшее — масло шиповника…

От заболеваний уха-горла-носа я перешла к бронхотрахеиту, потом вспомнила все, что читала про эмфизему, следом настала очередь сложного комбинированного порока сердца…

Если обычно Василий Петрович видел на моем лице деликатную улыбку, я вежливо кивала в ответ на его рассказы, то теперь Василий Петрович лицезрел «пожилую» даму в состоянии возбужденного словоизвержения. Меня несло, симптомы, диагнозы, методы лечения сыпались без остановок и пауз. Василий Петрович и междометия не мог вставить в поток моей «медицинской исповеди». Он ерзал на стуле, кряхтел, покашливал, смущенно стрелял глазами по сторонам, а меня знай несет.

Делясь своими сомнениями по поводу того, заменять ли бракованный от природы клапан в сердце на искусственный, я думала: «Экий ты, дружок, Василий Петрович, крепкий! Так мы и до женских болезней доберемся. Гинекологией я тебя точно додавлю!»

Не пришлось. Василий Петрович сломался на заболеваниях органов пищеварения. Пробормотал что-то вроде «мне пора» и рванул на выход. Пока он переобувался, я продолжала трындеть:

— Воспаление желудка — это гастрит, раньше то катаром называли. А дуоденит — это воспаление поджелудочной железы. Плохо, когда они вместе выступают, как у меня — гастродуоденит. Лечение трудно подобрать, потому что воспаление печени — холецистит — многие лекарства исключает.

— Вы… это… выздоравливайте! — попрощался Василий Петрович и рванул вниз по ступенькам, как ошпаренный.

А я испытывала легкое чувство досады из-за невысказанного. Напрасно читала про заболевания нервной системы, толстого и тонкого кишечника, столько могу поведать про врожденные вывихи…

Визиты Василия Петровича, ясное дело, прекратились. Мои сыновья удивлялись: «Странный этот Василий Петрович. Каждый раз, когда во дворе сталкиваемся, он спрашивает, как здоровье мамы, качает головой и скорбно добавляет: какая женщина!» Со мной Василий Петрович здоровается издалека, мы ручкой друг другу машем. Наверное, боится, что я схвачу его за грудки и буду терзать каким-нибудь менингитом.

Богатый опыт общения с сантехниками привел к тому, что, как только намечается визит слесаря в нашу квартиру, я под любыми предлогами стараюсь улизнуть из дома.

В лифте

Дом был старый, и лифт в нем — допотопный. Прямоугольная шахта лифта располагалась в колодце серпантина лестничных пролетов. В отличие от современных, скрытых в теле здания, она смотрелась стыдно нагой, как старушка в дореволюционном купальнике на пляже. Чтобы зайти в лифт, надо было нажать на ручку железной двери на этаже, затем распахнуть створки-ставни собственно дверей лифта, проследить, чтобы сверху на них опустилась горизонтальная перекладинка, и только затем нажимать на кнопку. Когда входишь в лифт, пол с характерным «грюк!» слегка опускается, сантиметров на пять.

На отсутствие «грюк!» и проседания пола я не обратила внимания, потому что вместе со мной в лифт вошел мужчина. Я работаю в школе, преподаю русский язык и литературу в пятых и шестых классах. Тысячу раз на классных часах, посвященных основам личной безопасности, говорила детям: «Никогда не входите в лифт с незнакомыми мужчинами! Никогда!»

— Вам на какой этаж? — спросил мужчина, стоя вполоборота и протянув руку к пульту на стене.

— На четвертый.

— Мне выше. Кажется, это четвертый, — надавил он на кнопку.

Сомнения понятны: над пультом надругалась рука варвара, кнопки были сожжены, обуглены, расплавлены, цифр на них не различишь. Не исключено, что я отлично знаю этого варвара. «Панкина работа», — подумала я.

Гриша Панкин — наказание, исчадие 6-го «Б». Моя, классного руководителя, головная боль. Да и всех учителей от одного слова «Панкин» начинает бить мелкая дрожь, а в глазах загорается недобрый огонь.

Гриша неуправляем. Во время урока он может нахально свистеть, бросать бумажки, щипать девочек, передразнивать учителя. Если его вызывают к доске, то ответ превращается в представление под хохот класса. Панкин глух к крикам (уж на него орали, будь здоров!), бесстрашен и злобен. Однажды, выйдя из себя, учитель ботаники схватила Гришу за ухо и потащила к выходу из класса. Панкин извернулся и вцепился зубами ей в руку. До крови прокусил, перевязку пришлось делать.

Только на первый взгляд кажется, что в арсенале учителя много способов воздействия на детей. В действительности дисциплина держится на страхе и уважении учеников к учителям. Когда эти две составляющие отсутствуют, как в случае с Панкиным, то начинаются хаос, брожение в массах, урок превращается в мучение.

Ну что делать с хулиганом? Кричать на него — как об стенку горох. В угол поставить? А он не хочет, не желает в углу стоять! Насильно не удержишь! Выгнать из класса? О, это — мечта! Только ведь учитель отвечает за здоровье ученика и его благополучие во время своего урока. В пятнадцатой школе выгнал учитель буяна с урока, тот пошел шляться по улице, попал под машину. Учителя — под суд. Никому не хочется из-за Панкина в тюрьму садиться.

Конечно, есть главный рычаг воздействия на ребенка — родители. Кто с ними обязан дело иметь? Классный руководитель, то есть я. На меня все шишки, обиды коллег, призывы что-то делать. Отца у Гриши Панкина нет, воспитывает его мать. Очень странная женщина. После общения с ней невольно приходит мысль о легком аутизме, то есть неспособности входить в эмоциональный или вербальный контакт с людьми. Мать Панкина, Елизавету Григорьевну, в школу вызывали: я — бессчетное количество раз, завуч и директор — неоднократно. И никто не сумел расшевелить ее, заставить переживать, нормальной человеческой реакции не добились. Смотрит не в глаза, а по диагонали, в угол у тебя за спиной. Отвечает односложно: да, нет, да, нет.

Педагоги в разговорах с мамашей не напирали на то, что Панкин у нас уже в печенках сидит. Речь вели о благе самого ребенка.

— Вы понимаете, что если Гриша не изменится, не начнет уважать интересы других людей, не усвоит, что для достижения любой цели надо потрудиться, то мальчика ждет печальное будущее?

— Да.

— Вы знаете, как воздействовать на своего сына?

— Нет.

— Давайте подумаем вместе. Что Гриша любит? Что его интересует, увлекает?

Молчание.

— Может, спорт?

— Нет.

— Рисование, шахматы, автомобили?

— Нет.

— Но вас-то он любит, уважает?

— Да.

— Готов ли он, чтобы вас не расстраивать, изменить поведение?

— Нет.

— Послушайте! Вы отдаете себе отчет, что ваш сын растет антисоциальным элементом, что он может стать бандитом, преступником?

— Да.

— Надо же что-то делать!

Молчание, взгляд в угол.

С таким же успехом можно общаться с замороженной рыбой или со статуей.

Когда-то я свято верила в педагогику, поклонялась педагогическому богу, который внушал своим апостолам (учителям), что в пастве (учениках) изначально заложены прекрасные качества, впоследствии исковерканное жизненными обстоятельствами. Поэтому ученик дерзит и хулиганит, а в глубине души он — ангел. Задача учителя — убрать вредные напластования, дать ангелу кислород, пробудить к жизни.

Но у Панкина Гриши мне не удавалось обнаружить маленькой щели к заточенному ангелу. В разговорах с глазу на глаз, которые могли бы стать душевными, Панкин наглухо замыкался, точь-в-точь как его мамаша. Насупленный, колючий, злой мальчишка, сгусток отрицательной энергии в крепкой броне — не достучаться, не доцарапаться, не добиться.

Два года я стояла за баррикадой, защищающей Гришу Панкина от коллег-учителей. Говорила, что мы не нашли к нему ключика, что нельзя, стыдно расписываться в педагогической беспомощности. Но после двух лет мучений баррикада рухнула, я была вынуждена признать поражение, сдаться, поднять руки.

Тридцать учеников 6-го «Б» должны получать знания и навыки, а не страдать из-за одного негодяя. Педагоги, на мизерной зарплате, больше на энтузиазме, на ответственности перед будущим детей работающие, не должны последние нервы тратить на паршивую овцу — Панкина.

Решено было перевести Гришу Панкина в специнтернат для детей с отклонениями, с задержкой в развитии. Попросту — к дебилам.

Потому что в интернат для детей-преступников Панкин не проходил — не было судебных дел или приводов в милицию. Хотя ему самое место среди заключенных! Привлекли психологов, составили заключение, кучу бумаг оформили.

В дом, где жил Панкин, я пришла, чтобы его мамаше объяснить на пальцах: либо вы переводите сына в другую школу, либо мы отправляем его в специнтернат. Последний всплеск сочувствия к Грише. Поймет ли его мать, что надо хватать документы и бегом нести их в другую школу? Ведь интеллектуально Гриша не кретин и не дебил, по письменным работам у него твердая тройка, чуть напрягся бы, и верным хорошистом или даже отличником стал. А мы его — к олигофренам!

Одного ребенка на закланье ради блага остальных трех десятков. Справедливо? Тысячу раз я задавала себе этот вопрос. Но ответ не находила. Потом решила: мать Панкина, Елизавета Григорьевна, — вот кто обязан ответить.

С ней состоится разговор. И даже если Елизавета Григорьевна опять останется безучастной, не стану себя казнить. Сделала все, что могла.


Лифт дернулся и пополз вверх. Поднялся на несколько метров, снова задергался и остановился.

— Только этого не хватало! — воскликнул мужчина, мой попутчик.

Повернулся ко мне. Симпатичный, даже импозантный, как заметила бы моя подруга — учительница химии и большой знаток мужского пола. Русые с рыжинкой борода и усы, густые и аккуратно подстриженные. А на лбу — глубокие залысины. Кого-то напоминает… Не артиста… Кого-то важного и забытого…

Владимир Ильич Ленин и последний российский царь Николай в одном облике. Точно! У меня привычка отыскивать сходства в лицах. Повторяемость черт внушает иррациональную надежду на познаваемость людей. Стоит изучить типы, и ты легко будешь ими манипулировать. Но повторялись только взрослые человеческие особи, перевалившие за тридцатилетний пик. Дети не дублировались никогда. Дети — это вечное чудо.

Что за мысли лезут в голову в подобных обстоятельствах? Застрять в лифте с незнакомым мужчиной!

Он давил на кнопку, на которой предположительно должно быть написано — «вызов». Безрезультатно. Маленькая, десять на пять сантиметров, решетка над пультом — динамик, микрофон или как его., способ связи с диспетчером, — оставалась мертвой. Мужчина стал давить, чертыхаясь, на все кнопки подряд. С тем же успехом. Мы были наглухо закупорены в допотопном лифте, отрезаны от связи с внешним миром, что стало ясно после нескольких минут упражнений с кнопками.

— Надеюсь, не страдаете клаустрофобией? — спросил обладатель ленинско-царской бородки.

— Нет.

«А у вас эффекта кабины, надеюсь, не наблюдается?» — подумала я.

«Эффектом кабины» в студенчестве мы называли состояние невыносимой потребности бежать в туалет по маленькому, которое накатывало в лифтах. Вполне объяснимо: маленькая кабина вызывала желание, справляемое в туалете, — такой же по размеру комнатке. Все, как у собак Павлова.

— Вы здесь живете? — продолжал расспросы мужчина.

— Нет.

— У вас есть сотовый телефон?

— Нет.

— Дьявол! И мой сдох, забыл вчера зарядить аккумулятор. Что же делать? Идиотская ситуация! Послушайте, перестаньте смотреть на меня, как на насильника! Я не собираюсь вас… домогаться, — не сразу подобрал он слово.

Мне стало неловко за подозрительно-настороженный вид.

— Вы тоже не местный?

Работаю в фирме, которая устанавливает пластиковые окна, стеклопакеты. В квартире на шестом этаже ремонт, я туда направлялся, чтобы сделать замеры. Здесь раньше, наверное, были коммуналки, теперь их расселяют, большие квартиры приобретают богатенькие.

Гриша Панкин с матерью жил как раз в коммуналке, в узкой и длинной, похожей на пенал, комнате. Если их квартиру расселят, то замена школы будет вполне логичной.

— Давайте знакомиться, раз такое дело. Меня зовут Виктор.

— Елена.

— Спасение утопающих, как и спасение замурованных… Ну, что, Елена, будем пытаться выбраться?

— А как?

— Сломав к чертовой бабушке этот лифт. Ну не сидеть же нам в нем до конца света?

Виктор встал на цыпочки (он был невысокого роста) и принялся поднимать планку, которая удерживала вверху створки дверей. Планка не поддавалась, пальцы Виктора соскальзывали, не удавалось крепко захватить деревяшку.

— Подвиньтесь! — я стала рядом и тоже начала отдирать планку. — А мы не рухнем вниз?

— Вряд ли. Да и падать невысоко, по-моему, до второго этажа мы не доползли.

Через несколько минут общими усилиями мы сломали-таки запор планки, распахнули створки дверей. Лифт застрял на подъезде к лестничной площадке. Пол располагался на уровне моего подбородка. Если бы кто-то открыл металлическую дверь лифта на этаже, он бы увидел две головы у себя под ногами. Точно футбольные мячи или арбузы, закатившиеся под столешницу.

— Что дальше? — спросила я.

— Надо звать на помощь.

— Начинайте.

— Э-гэ-гэй! — откашлялся и раскатисто крикнул Виктор. — Люди! Кто-нибудь! Народ! Помогите! Мы застряли!

Он кричал минут пять, устал. Потом я заступила на вахту.

— Ay! — тянула с подвываниями, задрав пособачьи голову. — Ау! Товарищи! Вы слышите меня? На помощь! Придите! Ау!

Никто не откликнулся и не пришел нас спасать. Народ точно вымер. Или сидел за дубовыми дверями квартир, не слышал воплей о помощи.

— Бесполезно орать, — горестно вздохнул Виктор. — Надо ждать, пока хлопнет дверь, кто-то выйдет из квартиры или войдет в подъезд.

Ждать пришлось больше часа. Уселись на пол, подстелив газеты, которые Виктор вытащил из своего портфеля. Виктор спросил, что занесло меня в этот дом. Хотела отделаться односложным ответом, но слово за слово — подробно рассказала про Панкина. Надо было поддерживать беседу, сидеть молча на полу лифта совсем уж неловко, а «детская» тема универсальна.

— Безотцовщина, — сделал вывод Виктор. — Некому мальца пороть.

— Бить ребенка — это не метод.

— Отличный метод, проверенный. «Педагогическую поэму» читали? Конечно, читали. И с чего у Макаренко начались успехи? С того, что он отвалтузил своих беспризорников. Как шелковые стали.

— У вас есть дети?

— Дочери четырнадцать лет.

— Вы ее наказываете ремнем?

— Во-первых, девочки — другая статья. Во-вторых, тоже надо в строгости держать. Недавно заявляет: хочу пирсинг сделать. Три дырки в ушах и пупок проколоть, серьгу повесить. Я вот так кулак, — Виктор показал наглядно, — поднес ей к носу и сказал: будешь под папуаса подстраиваться, я тебе все ребра пересчитаю.

— Помогло?

— А как же! Как все нормальные девушки, сделала по одной дырке на ухо. Я сережки подарил золотые с красными камушками… как его?., с рубинчиками.

— Носит?

Простой вопрос заставил Виктора задуматься. Он почесал макушку, развел руками.

— Вроде.

— Скажу вам как педагог, ежедневно имеющий дело с подростками. Если ваша дочь носит старомодные золотые сережки с рубинчиками, значит, либо она — исключительно сильная личность, выдерживающая насмешки подруг с пирсингом, либо задавленная страхом перед вами несчастная девочка.

— А ведь точно! — почесал бороду Виктор. — Не видел у нее в последнее время моих сережек.

— Что и требовалось доказать.

— Между прочим, у вас самой дети есть?

— Двое. Сыну десять. А дочери…

Не успела договорить, как хлопнула, железно звякнула дверь подъезда. Мы одновременно вскочили на ноги. Кричали, перебивая друг друга:

— Сюда! На помощь! Мы застряли! Пожалуйста, помогите!

— К лифту! Подойдите к лифту! Кто там? Эй! Спасайте!

И замолчали вместе, прислушиваясь. Раздался звук дерганья за ручку двери лифта. После нескольких попыток дверь распахнулась. Нашему взору предстали старенькие кроссовки и потрепанные края джинсов. Их обладатель присел на корточки и уставился на головы пленников.

— Елена Петровна?

— Панкин! Гриша!

Легок на помине! Не успела ничего сказать, как Виктор приказал:

— Пацан! Быстро! Пулей лети к диспетчеру жэка и скажи, что мы застряли.

Гриша на него ноль внимания.

— Елена Петровна, а чё вы тут делаете, а?

— Шла к твоей маме, — вынуждена была честно признаться, — но, как видишь, лифт сломался.

— А зачем вам моя мама?

— Гриша! Не думай, я не собиралась на тебя жаловаться…

— Да что вы антимонии разводите? — перебил Виктор. — Кому сказано? Лети…

— Гриша, позови, пожалуйста, свою маму, — теперь я перебила Виктора.

— Ее дома нет.

— Гришенька, она дома. Я разговаривала с ней два часа назад, предупредила о своем визите.

Это было очень неудобно: разговаривать с мальчиком, сидящим на корточках, когда твоя голова находится на уровне его ступней.

— Слушай, ты, мелкий! — встрял Виктор. — Тебе русским языком сказано: позови взрослых! Двигайся!

— Ага, сейчас! — выпрямился Гриша. — Разбежался!

Мы увидели удаляющиеся кроссовки.

— Что вы наделали! — тихим злым шепотом проговорила я. — Как с ним разговаривали! Никуда он не пойдет и никого не позовет!

— То есть, как это? Он что, больной?

— Битый час вам рассказывала, какой это сложный ребенок.

— Да нет! — в сомнении покачал головой Виктор. — Сейчас он кого-нибудь приведет.

— И не надейтесь!

Через десять минут томительного ожидания стало ясно, что я абсолютно права, никто не спешил нас вызволять.

— Этот Гриша у меня получит! — обещал Виктор и постановил: — Будем сами вылезать.

— Как?

— Дверь открыта. Я приседаю, вы становитесь мне на плечи, распрямляюсь — выкарабкиваетесь наружу. Потом меня вытаскиваете.

На мне была юбка. Мягко говоря, не та одежда, чтобы становиться на плечи незнакомому мужчине. Поэтому я выдвинула встречное предложение:

— Давайте наоборот? Я вас поднимаю.

— Восемьдесят килограммов живого веса? — в сомнении покачал головой Виктор.

Еще десять минут ему понадобилось, чтобы уговорить меня принять его план. Как назло, в подъезде более никто не появился. Да и мне стало уже не до стеснения, только бы выкарабкаться из ловушки.

Когда Виктор меня поднял (нечто цирковое, акробатическое), я плюхнулась животом на пол лестничной площадки. Виктор схватил меня за лодыжки и с силой послал вперед. Проехала пузом (то есть новым бежевым костюмчиком) полметра, собрала грязь. Встала на ноги.

Какое же это счастье — быть свободной!

Попытки вытащить из лифта Виктора кончились полным крахом. Присев, захватывала его кисти, тянула, но Виктор даже ступни не отрывал от пола.

— Зови на помощь, — перешел Виктор на «ты». — На шестом этаже, квартира семнадцать, должны быть ремонтники, мужики.

Почему-то по лестнице я бежала, точно минуты промедления могли пагубно отразиться на сокамернике.

— Пойдемте! Скорее! — призывала двух мастеров в пыльных комбинезонах. — К вам должен был прийти инженер по окнам. Так вот! Он застрял в лифте. Я с ним тоже, но он меня вытолкнул. Пожалуйста, пойдемте!

Строители смотрели на меня, взлохмаченную, перепачканную, с удивлением, кажется, ничего не поняли из моей сумбурной речи, но все-таки послушно отправились оказывать помощь.

И они вытащили Виктора не на раз-два-три, а с трудом! Каждый держал двумя руками кисть Виктора, тянули, чуть суставы ему не выдернули. Виктор ногами перебирал по сетке, помогал.

«Какое вранье!» — подумала я, вспоминая сцены из фильмов, где герои, вывалившись из небоскреба, держатся одной рукой за карниз, а потом, легко запрокинув ногу, перекидываются во внутрь здания. Или висят над пропастью, пальчиком ухватившись за выступ, подбегает субтильная девушка и с картинным смазливым напряжением, одной рукой (!) спасает героя. В подобные сказки никогда более не поверю. Кино!

— Спасибо, мужики! — поблагодарил Виктор строителей. — Сейчас я к вам приду. Дело одно есть. В какой квартире эта шпана живет? — спросил он меня.

— Зачем вам?

— Вы говорили на четвертом этаже? Пошли!

И стал подниматься по ступенькам. Я потрусила следом, продолжая спрашивать, что Виктору нужно от мальчика.

На площадке четвертого этажа Виктор двумя большими пальцами резко показал на квартирные двери справа и слева.

— Которая?

— Эта, — кивнула на правую. — И все-таки, Виктор, не понимаю, что вы задумали. Боюсь, вы можете…

— Не бойся! — перебил Виктор. — Сейчас мы справедливость будем устанавливать.

На двери сбоку был прикреплен листочек с фамилиями в столбик:


«Глазовы — 1зв. Воробъяненко — 2 зв. Панкина — 3 зв. Лазарь — 4 зв».


Виктор не обращая внимания на инструкцию, давил на кнопку, не убирая пальца. Был слышен пронзительный, как у старых трамваев, звонок за дверью. Открыла мать Панкина.

— Здравствуйте, Елизавета Григорьевна! Мне нужно с вами поговорить, а это… это… — не знала, как представить Виктора.

— Педагог Макаренковской школы, — ухмыльнулся он и, оттеснив Елизавету Петровну, шагнул в квартиру.

Можно было не спрашивать, какая дверь из шести по сторонам коридора вела в комнату Панкиных. Та, что открыта. К ней Виктор и направился. Остановился в проеме, мы с Елизаветой Григорьевной маячили у него за спиной.

В конце длинной, гробообразной комнаты, напротив двери располагалось окно. Возле него стоял стол, накрытый старенькой скатертью. За столом сидел Гриша и ел из глубокой тарелки кашу.

— Ну, здравствуй, голубь! — почти весело произнес Виктор.

— Чё? Чё надо? Вы кто?

— Твоя утерянная совесть. Давно ты ее потерял, щенок? Да вот нашлась! Сейчас будет тебя уму-разуму учить. Снимай штаны, Гриша!

Мальчик испуганно вскочил:

— Вы чего? Вы чего?

Виктор сделал несколько шагов вперед. С ужасом я увидела, поняла по движению локтей, что он расстегивает ремень, вынимает его из брюк. Гриша тоже, как завороженный, наблюдал за действиями Виктора.

В тесной узкой комнате мебель располагалась по стенкам, и передвигаться можно было только по тропинке в середине. Поэтому мы выстроились в затылок: Виктор, я, Елизавета Григорьевна.

— Снять штаны! — гаркнул Виктор.

Очевидно, его лицо было не менее грозным, чем тон. Потому что Гриша стал спускать джинсы, пролепетал:

— И трусы?

— Трусы можешь оставить, — позволил педагог Макаренковской школы.

— Да что же это такое! — возмутилась я. — Немедленно прекратите! Не позволю!

Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:

— Пусть, не мешайте!

Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?

— Да вы! Вы! — задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте. — Вобла замороженная! Спирохета, а не мать! … Извините, пожалуйста!

Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.

— Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!

Нет, клещами уцепилась.

Пока я безуспешно пыталась вырваться, за моей спиной что-то происходило. Как Виктор захватил Гришу, я не видела. Бросив сражаться с чокнутой мамашей, вывернула голову. Гриша был зажат под мышкой Виктора, лицом к двери. Рука экзекутора взлетала вверх и опускалась, сложенный вдвое ремень хлестал мальчика ниже спины. Гриша тихо, по-девчачьи пищал. Виктор приговаривал с каждым ударом:

— Будь человеком! — Хлесть! — Будь человеком! — Хлесть! — Не будь гадом!..

Как ни была я шокирована происходящим, мой услужливый учительский ум вспомнил, что в Англии во многих школах разрешены физические наказания детей. И статья одного тамошнего педагога, воспевавшего кнут как действенное воспитательное средство, вспомнилась. Но в статье настойчиво, с апелляцией к детской психике подчеркивалось: хлестать розгами нужно конкретно, чтобы ребенок точно знал, за что страдает. Разбил стекло футбольным мячом — за стекло получи. Удрал с уроков — получи за самоволку. Не хочешь кашу есть — захочешь.

А Виктор порол Гришу неконкретно! В общем!

— Будь человеком! — Хлесть. — Ты не пуп земли! — Хлесть. — Уважай других!

Я поймала себя на абсурдном желании подсказать Виктору: «Это тебе, Гриша, за биологию! Это — за русский и литературу! Это — за математику!..» Но ничего подобного, естественно, не произнесла. Воскликнула гневно:

— Виктор! Прекратите немедленно!

Оживилась Гришина мама. На вид субтильная, Елизавета Григорьевна оказалась весьма крепкой физически. За пояс выволокла меня в коридор, там привалилась спиной к двери, не позволяя проникнуть в комнату. Спасти мальчика от избиения! Прекратить казнь!

— Вы в своем уме?

— Что вам нужно? — вопросом на вопрос ответила Елизавета Григорьевна. — Зачем пришли?

Там, — показала я пальцем на дверь, — бьют вашего сына! Это — уголовное преступление! И мы с вами как не оказывающие помощь страдающему ребенку тоже несем ответственность!

— Что вам нужно? — повторила Елизавета Григорьевна.

Подобным тоном плохо воспитанные люди обращаются к непрошеным гостям. Значит, она видит во мне досадную помеху? Ну и пожалуйста! На меня навалилось усталое раздражение. Опустила глаза — запачканный костюм, такое впечатление, что меня на животе волокли по пыльному асфальту. Почти так, собственно, и было.

«Идите вы все к лешему! — подумала я устало. — Нравится тебе, что сына избивают? На здоровье! Семейка!»

Заговорила быстро, забарабанила, как Оля Сидорова из 5-го «А». Девочка обладала феноменальной способностью заучивать огромные куски текста из учебника, выстреливала их с пулеметной скоростью у доски. Но стоило задать ей отвлеченный вопрос, терялась, испуганно хлопала глазами.

— На вашего сына подготовлены бумаги для перевода в школу для детей с отклонениями психики. Настоятельно рекомендую не доводить до этого. Заберите документы в конце года и переведите его в другую школу. Таков мой совет.

— Все?

— Все.

— До свидания!

— До свидания!

Я ответила автоматически, не успела изобразить на лице, как отношусь к ее грубости, прямо сказать, хамству, как Елизавета Григорьевна скрылась за дверью комнаты. И тут я остолбенела от услышанного.

Экзекуция, очевидно, закончилась. И отчетливо прозвучало предложение Елизаветы Григорьевны:

— Не хотите чаю?

Конец света! Это она Виктору? Выставить учителя за дверь и привечать постороннего человека, который лупит ребенка!

Мое остолбенение длилось недолго, через минуту я вышла из квартиры.


На следующий день рассказала в учительской о происшедшем. Реакция коллег была точно такой, как и моя. Панкин заслуживает быть выдранным, но бить ребенка недопустимо! И никакого тут нет противоречия. Мало ли что тебе хочется! Ты — культурный, воспитанный человек, педагог, и обязан держать свои эмоции в узде. У нас не Англия!

Самое поразительное — Панкин присмирел. Не превратился в идеального тихоню, но уже не срывал уроки. Напоминал обезвреженную бомбу, из которой вытащили взрыватель. На радостях учителя математики и английского поставили ему «четверки» в годовых контрольных. Мать Панкина документы забрала, их квартиру расселили, они переехали в другой район.

Позвони мне, позвони!

Говорят, незаменимых людей нет. Очень сомневаюсь! Кто мне мужа заменит? Уж не говоря о бесценности наших детей! И в производственной сфере встречаются работники, которые за пятерых трудятся. Например, Валя Кравцова — диспетчер нашего частного автопредприятия.

Вале двадцать два года — хорошенькая, стройненькая. Брючки в обтяжку, топик на бретельках, сзади — полоска голой спинки, впереди — пупочек обнаженный. Водители шалеют, глядя на Валю, и речь у них тянется, как в замедленном кино. Целую минуту «Это-о-о моя пу-утевка?» произносят. Но все знают, что Валя — девушка строгая, без глупостей. Работает реактивно: принимает заявки, выписывает путевки, шлет по долам и весям фуры с овощами и мороженым мясом, мазы-кразы со стройматериалами, перевозит на дачу и с дачи домашний скарб, формирует свадебные кортежи и даже подает к аэропорту бронированные «Мерседесы» для VIP-персон с сомнительной биографией.

Вести беседы по нескольким линиям для Вали — обычное дело. Ее рекорд — семь каналов одновременной связи. Но в тот день, когда судьба отвернулась от девушки, перегрузки на линиях не было. Я потом Валю выспросила и знаю произошедшее в деталях. Звонила старушка и требовала неукачиваемый автомобиль для перевозки кота со слабым вестибулярным аппаратом. По другой линии взывал о помощи водитель, которого задержали на посту ГАИ и штрафовали за отсутствие техосмотра. Загорелась третья лампочка, Валя извинилась, попросила оставаться на линии и ответила на новый звонок.

— Здравствуйте, Валя! Это Олег. Как поживаете?

— Холосо, — вдруг от волнения стала картавить и шепелявить Валя.

— Я долго не звонил, потому что ездил в командировку. Как вы относитесь к идее поужинать со мной сегодня вечером?

Сердце у Вали оторвалось с привычного места, стало биться в грудную клетку. Затем, не сумев найти выхода, покатилось в пятки.

С Олегом она познакомилась месяц назад на дне рождения у подруги. Олег был юристом. Существуют ли настоящие полковники, о которых поется в песне, Валя не знала. Престарелые полковники ее не интересовали. Но Олег был настоящим юристом! Стройный, подтянутый, остроумный и умопомрачительно галантный. Он проводил Валю до дома, элегантно выпросил телефон и поцеловал на прощание руку. А потом пропал, в воду канул. Она представляла Олега в большом зале суда (как в американских фильмах), он — адвокат, блестяще защищает сирых, убогих (и при этом почему-то получает большие гонорары). Валя сидит в публике, которая после пламенной речи Олега подхватывается и устраивает овации адвокату.

Потом они празднуют выигранное дело в интимном полумраке со свечами. Потом они… ну как водится, как в тех же кино подробно показано.

Олег не появлялся, и радужные мечты стали меркнуть. Валя терзала себя сравнениями: кто он и кто я? Аргументов в собственную пользу становилось все меньше, а достоинства Олега уносились в заоблачную высь. Подобными противоречиями и объясняется эмоциональный шок, пережитый Валей в момент звонка Олега.

Казалось бы, чего проще: ответь согласием — и вся недолга. Но Валя была диспетчером высшего класса! У нее два полушария мозга работали, как параллельные электростанции. Закрепился профессиональный навык: возникает перегрузка напряжения, извиняешься, отключаешься на время. Пока одно полушарие разговаривает с новым абонентом, другое находит решение возникшей проблемы.

— Извините, — проговорила Валя, — одну минуточку! — и отключилась.

Она щелкнула по кнопке линии, на которой сидела старушка с котом. Но Вале только казалось, что она переключилась. Пальцы дрожали, удар вышел слабым, и она продолжала разговаривать с Олегом:

— Значит, котика укачивает? — спросила Валя приторно-сладким голосом. — Ах, как печально! Попробуйте заранее принять противорвотные таблетки.

Она щелкнула по другой кнопке (с таким же результатом) и взяла строгий тон:

— А кто за тебя должен техосмотр проходить? С тобой вообще разобраться надо! Клиенты жалуются, что от тебя несет, как из спортивного зала или из конюшни. Может, тебе и дезодорант за счет фирмы покупать надо?

В ответ Валя услышала нервное покашливание, а потом раздался голос Олега:

— Весьма неожиданный диалог у нас получился. Мне остается только извиниться перед вами за… за беспокойство. — И положил трубку.

Сотрудники нашего автопредприятия, как-то: директор Павел Александрович — одновременно мой муж, я — бухгалтер, Пал Саныч — охранник, вахтер, курьер, слесарь-электрик (просит называть его начальником службы безопасности) — все мы прибежали на вопли из диспетчерской.

Валя стояла посреди комнаты и показывала пальцем на сорванные с головы, брошенные на стол и напоминающие большого расчлененного скорпиона наушники с микрофоном. И при этом, срываясь на визг, голосила:

— Это он! А я! Они! Кот тошнотворный! Дезодорант! Господи! Я сказала, что от него воняет! Погибла! Куда мне теперь? В петлю! Повешусь!

— Наезд? Рэкет? Шантаж? — сходу выдвинул версию Пал Саныч.

— Валюша, — успокаивающе проговорила я, — не обращай внимания на телефонных маньяков!

— Конкретно и по делу, — потребовал Павел Александрович. — Что случилось?

— Случилось? — повторила Валя. — Моя жизнь кончена, разбита. Любовь загублена. Повешусь!

При слове «любовь» мужчины облегченно вздохнули, да и я перевела дух. Но чтобы на моем лице не отразилось общее мнение — девичьи печали не трагедия — нахмурилась и сочувственно покачала головой. Подошла к Валюте, обняла ее, ласково гладила по плечам. У меня на груди Валя зарыдала с утроенной силой. Через пять минут мою блузку можно было отжимать.

Конечно, Валю утешали. Говорили, что она умная, симпатичная, что женихов у нее еще будет взвод, полк или даже дивизия. Валя плакала, икала и отрицательно трясла головой:

— Такого не будет!

Пал Саныч (как вы догадались, полный тезка моего мужа и потому для отличия именовался сокращенно) уважал народную мудрость, но путался в значении пословиц и поговорок.

— Если к другому уходит невеста, — многозначительно поднял палец, — то неизвестно, кому повезло! — Выдержал паузу и уточнил: — Стерпится, слюбится!

Павел Александрович тоже решил блеснуть остроумием, но уже литературным, Пушкина вспомнил:

— Чем меньше женщину мы любим… — спохватился и уточнил: — ив обратную сторону справедливо, мужиков тоже касается.

Я показала мужу кулак, повернувшись к Пал Санычу, покрутила пальцем у виска: думай, что несешь, твои пословицы — не в каждую бочку затычка.

— Если вы такие умные, — сказала я двум Павлам, — садитесь на телефон и поработайте за Валю.

А сама повела бедную девочку в свой кабинетик. Поила чаем, выслушивала ее рассказ про сногсшибательного юриста Олега. Я пыталась утешать Валю по разным направлениям. Заявила, что не такой уж юрист умный, если не сумел понять, что не с ним разговаривают. Валя восприняла критику в штыки, буквально захлебывалась, превознося Олега. Тогда я решила зайти с другой стороны: мол, что ни делается, все к лучшему, не судьба — так не судьба. Валя заявила, что судьбу загубила собственными руками, и теперь ей счастья никогда не будет.

Словом, как я ни старалась, девочка оставалась безутешной. Положительным было лишь то, что перестала плакать и как бы немного отупела, заморозилась. Павел Александрович и Пал Саныч, проработав за Валю до конца дня, зауважали девушку еще больше. У них головы опухли от напряжения.

На следующий день Валя вышла на работу как обычно. Мы рассуждали: девичьи слезы что вода, неделя-другая и все войдет в норму. Ошибались! Рано успокоились, недооценили глубину Валиной трагедии и производственных последствий.

В нашем автопредприятии наступили черные дни. Белый свадебный лимузин с золотыми кольцами на крыше подавался на перевозку мебели, а к молодоженам подкатывала «газель» с крытым кузовом. В Воронеж вместо фуры с бананами прибыл груз бройлеров.

— А чем вам куры не угодили? — печально спрашивала Валя беснующегося на противоположном конце провода торговца фруктами.

Она никак не могла сосредоточиться на работе, все мысли были заняты Олегом и чудовищностью собственной ошибки. Надо сказать, что за Валей ухлестывали не только шоферы. Она училась на вечернем отделении в хозяйственной академии и пользовалась успехом у молодых предпринимателей. Но ей подавай Олега и никого кроме. Теперь Валя была согласна на понижение его социального статуса: пусть не адвокат, пусть бедный, пусть косой, глухой, слепой, хоть водитель поливальной машины, но только Олег.

Деятельность фирмы была почти парализована. С каждым днем Валя таяла, а вместе с ней — прибыль и клиенты. Знаю, что на нашем месте многие фирмачи, не чихнув, вышвырнули бы плохого работника. И за ничтожные провинности на дверь показывают, а то и вовсе по блажи. Но наше предприятие — как семейное, родственное. А в семье живут с тем, на ком женился и кто родился.

Павел Александрович заявил: «Надо что-то делать!», когда VIP-персона из кавказского зарубежья получила в аэропорту похоронный катафалк вместо бронированного «мерседеса». Такие накладки могли стоить и жизни, и бизнеса.

Пал Саныч тряхнул связями, вспомнил былую служебно-розыскную деятельность и провел подготовительное следствие. Было выяснено, что искомый Олег, двадцати шести лет, в браке не состоит, к суду не привлекался и в порочащих связях не замечен. Работает в юридической фирме, запись — по телефону.

Мы записались, втайне от Вали, все трое. Пришли, расселись. Олег — по одну сторону стола, мы — по другую. Симпатичный молодой человек, не отнять, вежливый, деловой. Но из-за него столько проблем возникло, что лучше бы прохвостом оказался, меньше мороки.

Миссия наша была странной, потому волнительной. Заговорили почему-то о производственных успехах Вали, называя ее по фамилии, и об этапах развития предприятия.

— Кравцова стоит у истоков фирмы, — сообщил Павел Александрович. — Первоначально офис находился в нашей личной трехкомнатной квартире. Как говорится, на коленке работали. А сейчас — отдельное помещение, гараж на шесть боксов и пять десятков водителей с собственным транспортом на договоре. Кравцова живет в соседнем подъезде, дочь наших хороших знакомых. Пять лет назад Кравцову, школьницу, попросили на каникулах «посидеть на телефоне».

— Вы поймите! — перебила я мужа. — В конкурирующей фирме пять диспетчеров! А это оборудование, рабочие места, уж не говоря о фонде заработной платы.

— Птицу видно по полету, а рыбу с головы, — туманно выразился Пал Саныч.

Снова заговорил Павел Александрович:

— Зарплату Кравцовой повышали регулярно, премии ежеквартально, в конце года и на Восьмое марта.

— Мама у нее тяжело заболела, — напомнила я, — оплатили лечение в клинике.

— С нашей стороны, — подтвердил Пал Саныч, — комар нос держит востро.

Олег внимательно нас слушал, не перебивал, переводил взгляд с одного на другого, кивал, делал пометки в блокноте. Когда мы выдохлись, культурно спросил:

— Позвольте узнать, кто такая эта Кравцова и какого рода юридическая помощь ей требуется?

Мы переглянулись: столько болтали и все не по делу. Муж ткнул меня в бок — говори. Я издалека начала, обстоятельно рассказала и про бабушку со старым укачиваемым котом, и про водителя, которого задержали на посту ГАИ. Олег уже стал терять терпение, смотрел на меня, не понимая, к чему я веду, готовый в любую секунду прервать и попросить говорить по делу. Но когда я описала Валину ошибку, он, наконец, догадался, кто такая Кравцова, и что все происшедшее имеет к нему непосредственное отношение. В лице поменялся: смутился, покраснел. Блокнот захлопнул, принялся нервно ручку крутить.

«Не любит он Валюшку, — пронеслось у меня в голове, — забыл, мимолетное увлечение. А мы навязываемся. Как неловко!»

Очевидно те же мысли посетили моего мужа:

— Вы не подумайте, что мы пришли… — замялся он.

— Свататься с серьезными намереньями, — подсказал Пал Саныч.

Мне стало обидно за Валю, которую, получалось, мы пристраиваем.

— Да у нее женихов, как грязи! — воскликнула я.

— Рак на горе свистнет, — подтвердил Пал Саныч. — В шеренги выстраиваются.

— Золото девушка! — кивнул Павел Александрович.

И тут мы зачем-то пустились расписывать, какой популярностью пользуется наша Валя среди водителей и студентов-вечерников. Словом, вели себя именно как сваты, пристраивающие залежалый товар. Чувствовали, что говорим не то, а остановиться не можем. Впрочем, с самого начала разговор с Олегом не заладился, выходил каким-то глупым и сумбурным. И на вопрос Олега, чем вызвано наше участие в судьбе девушки, заверили: исключительно человеколюбием и стремлением исправить нелепые ошибки. А потом полчаса живописали, какие убытки терпит фирма из-за Валиной любовной трагедии. Получалось, что движут нами корысть и служебные интересы. Но это было верно только отчасти!

Мы уже раскаивались, что вообще влезли в чужие дела, что напортили еще больше, взмокли от напряжения и сознания, что говорим все не то и не так.

Олег посмотрел на часы:

— Спасибо! Приятно было познакомиться! Я все понял.

Выпроваживал нас, но мы не пошелохнулись. Ответ-то какой?

— Ты как решил действовать? — прямо спросил Пал Саныч.

— Обязательно позвоню Вале.

— Сегодня? — мне очень хотелось конкретности. — Лучше в семь вечера, когда уже стихает обвал заказов.

— Постараюсь.


Мы ехали в контору и обсуждали: позвонит или обманет? Вяло переругивались, обвиняли друг друга, каждому казалось, что он говорил четко и по делу, в отличие от двух других, которые несли ерунду.

Семи вечера мы ждали с такими нетерпением, будто сами помолодели и с затаенным трепетом надеемся на свидание. Когда стрелки часов показали семь, я не выдержала, подкралась к двери диспетчерской, тихонько приоткрыла и стала подглядывать-подсматривать. Павел Александрович и Пал Саныч, соответственно, наблюдали за мной через открытую дверь кабинета.

Наушники с микрофоном Валя сняла, они валялись на столе. Отлично: значит, включена громкая связь, я все услышу. Валя читала книгу. Вернее, изображала, что читает. Я бы не удивилась, узнай, что книга перед ней лежит вверх ногами, настолько безучастно и печально выглядела девушка.

На пульт поступил сигнал — замигала красная лампочка. Олег или не Олег? Валя не торопилась отвечать, смотрела на огонек, будто ожидая, когда он погаснет. Не ожидала я от нее такого пренебрежения обязанностями! Клиент оказался упорным, лампочка мигала красным глазком. Валя тяжело вздохнула, щелкнула по тумблеру, ответила:

— Автопредприятие «Скороход». Добрый вечер!

— Здравствуйте, Валя! Это Олег. Техосмотр прошел и таблетки от укачивания принял. Не окажете ли честь пойти завтра со мной в театр?

Валины кисти взлетели, как по команде «руки вверх!» — боялась ненароком коснуться клавиш. Она наклонилась к решетке встроенного микрофона, едва не касаясь его губами, зажмурив глаза, проговорила:

— Согласна, с удовольствием! Диктуйте адрес, куда подать авто… Ой, извините! Это у меня машинально вырвалось…

Они рассмеялись хором, Валя и Олег.

Я вернулась в кабинет и показала двум Павлам большой палец — все отлично! Получилось!

Через несколько минут нам послышалось пение. Валя включила радио? Нет, это она пела! Кружила по диспетчерской и пела.

Зефир в шоколаде

Брат сказал по телефону, что заедет к нам, требуется помощь. Юре тридцать шесть лет, инженер, зарабатывает хорошо. Но как все холостяки, в тратах неумерен, периодически оказывается на мели.

— Денег занять? — с порога спросила я. — Сколько нужно?

— Нисколько, — отказался Юра, переобуваясь в тапочки. — У меня сурьёзный разговор. Привет, Серега! — поздоровался он с моим мужем. — Как мои племянники?

— Плавают, — ответил Сергей.

— В математике? — уточнил Юра.

— В бассейне.

У них давняя игра в многозначность слов. Например, Юра говорил: «Моя начальница — женщина полная». Сергей спрашивал: «Полная задора и огня?»

Когда уселись в комнате, Юра заявил:

— Ребята! У меня проблема, я влюбился.

— Тогда это не твоя проблема, — ответил Сергей.

— Хватит словами в пинг-понг играть! — я слегка повысила голос. — Братик, очень за тебя рада. Ты влюбился, наконец, с серьезными намерениями?

— Серьезнее не бывает.

— Прекрасно! — от радости я даже в ладоши захлопала.

Юре давно следовало жениться. Мы с мамой терзались затаенными страхами (о которых постоянно говорили Юре в лицо), что он останется бобылем, до старости будет случайными связями опутан, греться у чужого (читай — моего) очага.

— Но есть проблема, — напомнил Сергей. — Девушка немного замужем?

— Нет.

— Она тебя не оценила? — насторожилась я.

— Вполне оценила.

— На «удовлетворительно»? — поинтересовался Сергей.

Я показала мужу кулак.

— На «пять с плюсом»! Но, ребята! У нее есть сестра.

— И тебя печальная доля не миновала, — напомнил Сергей.

— Тамарку — (То есть меня.) — и Алису и близко сравнить нельзя!

— Алиса твоя невеста? — спросила я.

— Нет! Какие вы бестолковые! Алиса — это младшая сестра моей невесты.

— А старшей по рождению не забыли имя дать? — веселился Сергей.

— Не забыли! Вера! Ее зовут Вера. Еще вопросы есть?

— До Веры, — предположила я, — ты крутил роман с Алисой?

— Ничего я с ней не крутил! — возмутился Юра. — Стоп! Молчите! Никаких вопросов! Слушайте меня. Историческая справка.

Их две сестры, родители погибли, утонули в реке. Вере тогда было пятнадцать лет, младшей Алисе — десять. Вера очень боялась, что Алису заберут в детдом, не позволят старенькой бабушке опекунство оформить. Но из дома девочек не вырвали, вскоре бабушка умерла. Вера перешла в вечернюю школу и устроилась ученицей мотальщицы на прядильный комбинат. Далее она не училась, так и осталась в рабочем классе. Да и какая учеба, если весь дом, хозяйство, ребенок на ней. Вера в драных чулках ходила, копейки берегла, но старалась дать Алисе все возможное и одевать, как куколку. Дополнительные занятия по английскому, кружок при доме пионеров, секция фигурного катания и так далее.

Алиса в институт поступила, три месяца проучилась и привела жить парня — свою пламенную любовь. У Веры, таким образом, два нахлебника-студента на шее оказались. Через год Алиса родила сына и распрощалась с мужем — не сошлись характерами. Вера перешла работать в ночную смену, чтобы днем с малышом сидеть, дать сестричке спокойно доучиться.

— На данный момент, — подвел итог Юра, — обстановка следующая. Алиса институт закончила, работает на полставки корректором в газете. Вера племянника воспитывает. В садик, из садика, к врачам, на прививки — все Вера. А у младшей сестры — талант и вдохновение. Она стихи пишет! Дрыхнет каждый день до обеда, на два часа в редакцию заглянет, вечером к ней такие же поэты с вином приходят и всю ночь гудят.

— Твое отношение к Алисе понятно, — кивнула я.

Избалованный трутень! — в сердцах обозвал будущую родственницу Юра. — На первый взгляд — зефир в шоколаде, но попробуй укусить — внутри камень. Голосок писклявенький, но чуть не по ее, включает ультразвуковой визг. Чтобы у меня на ночь остаться, Вера каждый раз у сестры отпрашивается! А та еще кочевряжится, — Юра стал передразнивать Алису: — Не знаю, если ты утром не задержишься, ведь надо Вадика в сад отвести. Представляете? Ни свет, ни заря Вера выскакивает из моей хаты и мчится к племяннику. Начинаю говорить, что, мол, у ребенка родная мать есть. Вера тут же замыкается, в скорлупку прячется, не достучишься. Для нее Алиса — священная корова. Скотина! Задушил бы ее!

— Нашими руками? — уточнил Сергей.

— В самом деле, братик, — вступила я, — в чем наша помощь должна заключаться?

— Во-первых, вам пора знакомиться с Верой. Во-вторых, у меня есть отличный план. В-третьих, вы посмотрите на ситуацию объективно. Может, я действительно на бедную девочку Алису напраслину возвожу? Или, как Вера говорит, слишком строг к малютке?

— Уф! — Сергей театрально смахнул пот со лба и повернулся к мне. — Пронесло! Думал, он заставит мать-одиночку отстреливать.

— Это я тебя отстрелю! — стукнула кулаком мужа по коленке. — Все хиханьки да хаханьки! Серьезное дело, у моего брата судьба решается, а ты юродствуешь!

— Я не виноват, что у тебя брат умственно отсталый, — скривился как бы от боли Сергей, поглаживая коленку. — Потому что только дебил может делать врагов из родственников будущей жены.

— Объясни нам, душевно скорбным, — попросил Юра.

— С кем ты сражаешься? — усмехнулся Сергей. — С кем войну затеял? Родственники жены, правильно, — священные коровы. У меня их, например, целое стадо. Сколько лет терплю, что ты, когда у нас ночуешь, утром моим бритвенным станком пользуешься. Хоть бы раз потом помыл!

— Не отвлекайся на мелочи! — потребовала я.

— Для кого мелочи, — ответил Сергей, — а для кого плевок в душу, то есть в лицо посредством грязных безопасных лезвий.

— Ты прав по сути, — задумчиво сказал Юра. — Лезвий, так и быть, подарю на пятилетку вперед, одноразовых. Верина сестра присосалась к ней, как пиявка, кровь и соки тянет.

— Тебе что ли мало остается? — хмыкнула я. — Вера не жалуется? Значит, положение дел ее устраивает.

— Начнешь резать пуповину между ними, — поддержал меня Сергей, — много крови прольется. И неизвестно, кто выживет. Вдруг не ты?

— Ребята! — покачал головой Юра. — Вы говорите, как теоретики, приличные люди в окружении себе подобных. Вы последнюю рубашку для другого снимете, но в то же время знаете, что и для вас донорская почка всегда найдется. Там ситуация иная. Ладно! — махнул он рукой. — Разберемся и прорвемся! Кстати, в этом доме ужином кормят? Я на свидание с любимой девушкой опаздываю. И не мешало бы мне, — Юра провел по щеке, — побриться. Сереженька, ты как считаешь?


Хотя мы были настроены на мирное сосуществование, познакомившись с Верой и Алисой полностью стали на сторону Юры.

Вера нам очень понравилась. Добрая, тихая, уютная она напоминала ласковую кошку. Бывает так: придешь в гости, возьмешь хозяйскую кошку на руки, кошка испуганно замрет, но не царапается, не вырывается, терпит и молчаливо просит, чтобы ее отпустили. Потом в середине вечера прыгнет тебе эта кошка на колени, свернется клубочком, и уходя из гостей, очень хочется забрать теплую кошку с собой. Так и Вера. Вначале она держалась скованно, робела. Но потом освоилась, ловко и незлобиво шутила, а чувство юмора в нашей семье всегда было камертоном душевного здоровья.

Алиса — совершенно иная статья, как от других родителей. Сигарету изо рта не вынимает. Нам, некурящим, находиться в табачном дыму, мягко говоря, неприятно. Это ладно. Вера тоже не курит, а привыкла вдыхать то, что выдыхает ее сестричка. Но перенести отношение Алисы к себе как к пупу земли мог не всякий.

Она смотрела на окружающих будто на челядь — слуг, которые обязаны ее обслуживать и прихоти удовлетворять. «Сергей, у вас машина? Отвезете меня в субботу к приятелю на дачу! Тамара, кажется, вы — портниха? Я вам принесу юбку, ее нужно подшить».

Выходной день насмарку — на дачу Алису отвезли, с дачи забрали вечером, сильно нетрезвую. С моим мужем она обращалась точно миллионерша с личным водителем. Я — не портниха, а заведующая ателье. Ладно! Юбку Алисе подшили, джинсы укоротили — все бесплатно. Ну, скажи ты людям элементарное «Спасибо!» Поблагодари хоть взглядом! Нет! Как должное!

И уж совсем я возмутилась, когда однажды услышала разговор двух сестер. Специально не подслушивала, но у нашего телефона такая громкость, что можно к уху не подносить. Вера сестре звонила, отпрашивалась у Юры заночевать.

— Что ты в нем нашла? — презрительно удивлялась Алиса. — Серый, скучный тип. Да и все их семейство! Пошлые обыватели. Дальше Некрасова они в своем развитии не продвинулись.

И Некрасов ей не угодил! Прекрасный поэт, между прочим. А то, что продвинутая Алиса вымучивает, на больной бред похоже, не даром ее творения ни один журнал не берет.


— Что я говорил? — спросил Юра, когда через некоторое время пришел к нам обсуждать свой план. — Как вам сиамские сестрички? Можно ли пуповину резать?

— Оно — не пуповина, — признал Сергей, — оно — раковая опухоль. Удалять решительно!

— Мне иногда кажется, — заметила я, — что Алиса — какой-то уникум, инопланетянка. Никогда не встречала подобного оголтелого эгоизма. Бывает, человек на словах всех любит, а на деле — никого. Но Алиска даже на слова или улыбку не расщедрится! Откровенно никого не любит: ни сына, ни сестру, ни собачку, ни цветочек. Только себя! Безудержно!

— Зато взаимно, — хмыкнул Сергей.

— Это нельзя воспитать, — продолжила я мысль. — Нельзя, немыслимо так разбаловать человека! Вера не виновата, Алиса от природы сдвинутая.

— И вряд ли мы задвинем ее обратно! — кивнул Сергей.

— Пиявка сорок шестого размера, рост метр семьдесят! Вурдалачка! Присосалась к Вере, — кипятилась я. — Вампирша!

Наболело, честное слово! Вообще я к людям отношусь очень терпимо. Считаю, у всех есть недостатки, что принципиально, — неисправимые недостатки. Надо с ними смириться и жить, опираясь на достоинства человека. Но у Алиски недостатки (при абсолютном, на мой взгляд, отсутствии достоинств) были гигантских размеров, мало кто выдержит. Вот только Вера и выдерживала.

— Сестричка! Ты уже готова Веру по всем пунктам защищать! — рассмеялся Юра.

А что ты против Веры имеешь? Она чудная! Подарок Божий! Хотя если по справедливости доброту и самоотверженность распределять, от старшей сестры надо отнять, а младшей прибавить. Боженька просчитался.

— Ничего подобного! — возразил брат. — Все — мое, и в хозяйстве пригодится.

— У кого-то был план, — напомнила я.

— У меня! — Юра, как на уроке, поднял согнутую в локте руку. — План прост и гениален. Первое. Используя тайное оружие и некоторые домашние заготовки, я подбиваю Веру подать заявление в ЗАГС и отправиться в отпуск на две недели. На теплоходе от Москвы по Волге, путевки уже куплены, билеты до Москвы — тоже.

— Волга протекает через Москву? — спросил Сергей.

— Не перебивай! — оборвала я очередную попытку пикировки. — У разных людей Волга по-разному протекает.

— Далее, — продолжил Юра, — пока мы плывем по Москва-реке, — кивок в сторону Сергея, — каналам и притокам, вы заявляетесь к Алисе и объявляете ей, что сестричка вышла замуж. И более проживать по старому адресу не будет, так как переезжает к мужу в его отдельную квартиру. В ходе отпуска я применяю секретное оружие… Ребята, последнее секретное! И сойдя по трапу с теплохода, в смысле в родном городе из вагона поезда, мы прямиком движемся в ЗАГС, где вы нас ждете с цветами и поцелуями. Столик в ресторане не забудьте заказать!

— Почему нельзя сначала расписаться, — пожал плечами Сергей, — а потом уплывать?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3