Черный беркут - Месть и закон

Не глядя на женщину, Маргелов отрицательно покачал головой.

Ширяева, не мешкая ни секунды, положила трубку на место.

Следователь успел подумать, как же ему полегчало. Даже ощутил легкую испарину на лбу. Но удивился: как-то подозрительно быстро сдалась Валентина.

Удивление быстро сменилось подозрением.

Отвечая на его немой вопрос, Ширяева ответила:

– Я не дам этому сукину сыну времени для передышки. Я позвоню ему из вестибюля его же офиса. Я буду долбить его, пока он не сдохнет.

Не глядя на следователя, Валентина вышла из кабинета. Маргелов едва переборол желание кинуться вслед, чтобы вернуть ей оружие.

49

– Могу я услышать голос Курлычкина?

Секретарь Станислава Сергеевича недовольно поморщилась, подумав, что воспитанных людей становится все меньше: звонившая даже не поздоровалась. Хотя звонит не в баню, а в солидную организацию. В основном абоненты, выходившие на связь с приемной Станислава Сергеевича, как и положено, представлялись.

– Здравствуйте, – секретарь постаралась, чтобы ее голос прозвучал вежливо. – Разрешите узнать, кто его спрашивает.

– Из Октябрьского народного суда.

Просто из суда. Некто без имени, отчества и фамилии. Бордель какой-то.

– Извините, вы можете конкретнее...

Ширяева перебила секретаршу на полуслове, в свою очередь подумав, что эта представительская волокита выглядит довольно смешно: упырь, переодетый в цивильный костюм, играет на глазах всего города в делового человека. Однако справедливо рассудила, что девочка, сидящая на телефоне, тут ни при чем. От этого резкий вначале голос Валентины смягчился:

– Передайте ему... что с ним желает поговорить судья. Этого достаточно.

– Подождите, пожалуйста, я узнаю, на месте ли Станислав Сергеевич.

Почти сразу в трубке раздался сочный баритон:

– Да.

– Здорово, подонок! – услышал Курлычкин. – Не боишься, что тебя подслушивает секретарша?

– А ты не боишься? – Хозяин кабинета заиграл желваками. Ему захотелось взять в руки гранатомет и одним прикосновением к "спусковому крючку решить проблему под названием «судья из Октябрьского народного суда».

– Я? – спросила Валентина и рассмеялась. – Мне бояться нечего.

– Где Максим?

– В надежном месте твое сокровище.

– Что ты хочешь?

– Аудиенции.

– Чего? – Курлычкин не верил своим ушам: неужели эта Фемида решится на встречу? Так... что она еще задумала? Судя по всему, у нее солидная карта, она играет уверенно – причем уже давно, а сейчас, по-видимому, настал черед крупного козыря. И не дай бог, если он у нее в рукаве.

– Что, незнакомое слово? – осведомилась судья, слушая тишину в трубке. – Выскажусь проще: разговор тет-а-тет. Тоже непонятно? Тогда последняя попытка: я забиваю «стрелку». Алло, подонок! Ты меня слышишь?

Курлычкин пропустил оскорбление мимо ушей.

– Я согласен на встречу. Куда мне подъехать?

– Все-таки ты ничего не понял... Это я прошу у тебя аудиенции, кретин, а не ты у меня. Я – понимаешь? Скажи девочке на связи, чтобы сварила кофе. И пусть поторопится – я уже иду.

Прошла всего минута, одна коротенькая минута, Курлычкин не успел собраться с мыслями и отдать соответствующие распоряжения, а охранник второго этажа уже докладывал по сотовому, что к нему пришла женщина – имени своего не называет, но утверждает, что ей назначено.

– Пропусти ее, – распорядился Станислав Сергеевич.

Он все еще думал: сейчас откроется дверь, и в комнату войдет женщина, которой он действительно назначил встречу, но забыл об этом. Однако в кабинет, любезно улыбнувшись секретарю, вошла именно Ширяева: существенно изменившаяся, с повелительным и в то же время ироничным взглядом, в элегантном платье и модных босоножках на высоком каблуке; тонкий кожаный поясок на талии гармонировал с сумочкой-кейсом.

Это была та самая строптивая судья и в то же время не вполне она.

Ширяева непринужденно села на офисный стул, открыла сумку и выложила на стол видеокассету.

– Это либо пролог к нашему разговору, либо эпилог – решать тебе.

– Ты забыла добавить – подонок. Или ты только по телефону храбрая?

– Да нет, мразь, я уже ничего не боюсь. Ты просмотри кассету, времени остается все меньше и меньше. Правда, в ней нет ничего особенного, просто очередное доказательство, что твой сын пока еще жив.

– Сейчас я попробую угадать, – на американский манер выразился Курлычкин. – Ты предложишь на выбор два варианта...

– Почему два? – возразила Ширяева. – Я предоставлю тебе три варианта. Первый: ты получаешь свое сокровище живым и невредимым. Второй: у тебя появится возможность похоронить сына в открытом гробу. И третий – в закрытом. Я приобрела в магазине крупную партию кухонных универсальных терок – затупится одна, мой человек воспользуется следующей. И приступит он к делу ровно через два часа. Это очень жестокий человек, я заплатила ему крупную сумму. И будь уверен, он отработает все до последней копейки.

Чуть помедлив, Курлычкин вставил кассету в деку магнитофона и включил воспроизведение. После показательного выступления толстого маляра в упражнениях со скакалкой он не надеялся получить очередной видеосюжет, но ошибся.

– Ты блефуешь, – наконец сказал он, когда запись окончилась.

– А ты задержи меня на пару часов, и поймешь, насколько глубоко ошибался. – Ширяева покачала головой: – И как ты до сих пор ходишь в лидерах, не пойму. Тебе бы следовало спросить: чего я хочу.

– Ну? – выдавил из себя Курлычкин, еле сдерживая себя.

– Это вопрос?

– Будешь строить из себя героиню, тобой займутся немедленно.

– Ладно, считай, что я смертельно напугана... Я хочу совсем немногого. Ты выдаешь мне подонков, убивших девочку, и получаешь назад свое чадо.

– Я передам. Они охотно встретятся с тобой. Определим место встречи? – Курлычкин нервно хохотнул.

– В любом месте, которое ты укажешь, – охотно согласилась судья. – Но желательно, чтобы они были в мусорном контейнере и завернутые в полиэтилен. Если ты откажешься, то уже я в свою очередь укажу тебе место, где ты сможешь найти фрагменты своего сына. Как и положено, хорошо расфасованные: гуляш, вырезка, грудинка. Если у тебя плохо с памятью, я могу напомнить, что двое твоих людей следили за моим домом в течение недели, они снимали на пленку моего сына, я знаю их не только в лицо. Доказательством тому послужит всего лишь одна фамилия: Иван Мигунов, 1965 года рождения, проживает по адресу: улица Нахимова 119, квартира 24, имеет машину «Митцубиси Галант» красного цвета и девяносто девятую модель «Жигулей». Я не ошиблась? Или тебе назвать всех участников – также с домашними адресами, телефонами, номерами машин? Или ты думаешь, что двое подонков, убивших девочку, мне неизвестны? До тебя, мразь, я тоже доберусь, а пока заверни и отошли то, о чем я попросила.

Тех двоих, которых упомянула Ширяева, она могла и не знать. Во всяком случае, кроме Мигунова, ей мог быть известен только Тетерин. Хотя как знать, может, судья действительно вышла на людей, которые интересовали Курлычкина постольку-поскольку.

– Давай дальше, – бросил он, – для меня этого мало.

– Хорошо, продолжу. Итак, у меня есть два свидетеля, которые видели Мигунова на его «Жигулях» и всю остальную компанию. Они уже дали письменные показания – пока только мне. Что же видели свидетели преступления? – Ширяева умело скопировала известного в России адвоката. – Во-первых, гнусную личность, которая снимала видеокамерой больного паренька и несчастную девочку из многодетной семьи. Во-вторых, доподлинно установлено, что в водку, которую выпил слесарь-сантехник, был подмешан клофелин. К тому же я ознакомилась с делом и обнаружила, что судебные медики работали спустя рукава. Не была произведена экспертиза следов пота, запаха, перенесенного на потерпевшую при ударе ножом, и следов металлизации. Мелочи, но в дело вступит опытный адвокат – не чета твоему уроду, без которого ты не ходишь даже в туалет.

– Мелочи я хорошо усвоил, но пока не услышал главного.

– Главное заключается в следующем: собранные мною показания свидетелей и явные промахи, допущенные при проведении экспертизы, будут тщательно проверяться не только следственным отделом прокуратуры, в работу включатся опера из ГУБОПа, а они умеют развязывать языки. Они опять же ничего не смогут доказать, но в очередной раз в протокол будет занесено твое имя. А что касается исполнителей... Допустим, они станут упорно молчать, их отпустят, но останется ли у тебя доверие к людям, побывавшим в подвале ментовских костоломов? Ты думаешь, они будут цацкаться с ними, зная, что перед ними садисты, замучившие до смерти несовершеннолетнюю девочку? Да или нет? А если нет доверия, тебе самому придется убрать их. Так что своим предложением я просто экономлю тебе время. Отдай их мне!

Курлычкин никак не отреагировал на приведенные Ширяевой доводы. Откинувшись в кресле, он сложил руки на груди и неотрывно смотрел на судью.

– Теперь я хочу напомнить, кто ты есть на самом деле, вернее, кем себя выставляешь напоказ. У тебя два пути – либо на кладбище, либо с головой уйти в легальный бизнес. Если тебя не шлепнут свои, уберут спецы из секретных подразделений, исполняющие карательные функции. Почему? Потому что ты до сих пор не определился, сочетаешь беспредел с честным бизнесом. Теперь так не делают. Беспредельщиков давили и будут давить – не мне тебе это объяснять. Может, я ошибусь на год-два, но тебя уберут, и эта идея будет зреть по мере упоминания твоего имени в делах, граничащих с беспределом. Вот и я внесла свою лепту. И пока ты мечешься из стороны в сторону, досье на тебя будет день ото дня пухнуть, пока, наконец, не лопнут тесемки. И вот тогда тебе выпишут талончик на прием к прозектору. Это тебе мой заочный приговор.

– А если я передам эту кассету в прокуратуру? – Курлычкин кивнул на видеомагнитофон. – Что тогда?

– Да ничего особенного. Начнешь преждевременное строительство фамильного склепа. А в ГУБОПе начнет вызревать то, о чем я только что сказала. В конце концов они докопаются до истинных причин, у них будут объяснения – не показания – живого человека, то бишь меня. Как ни странно, но такой сильный фактор, как похищение, а затем и убийство, совершенное народным судьей, пойдет на пользу мне, а не тебе. Подумай над этим. Для тебя выгоднее выбросить вонючий мусор в контейнер, нежели доводить дело до крайностей.

Ширяева не дала высказаться Курлычкину, выставив ладонь:

– Я могу дать объяснения на любой вопрос, но не забывай про время: будильник тикает. И еще: я облегчу тебе задачу. Вижу, что твое гнилое положение не дает тебе права спросить, каким образом я собираюсь осуществить данные мною обязательства. Также ты еще не веришь, что вскоре отдашь соответствующее распоряжение относительно двух, будем говорить, единиц твоей бригады. Ничего, это временно. А пока отвечаю и постараюсь не смотреть на твою смущенную рожу. Кстати, тебе не кажется, что мы в некоторой степени симпатизируем друг другу? Если так дело пойдет и дальше...

– Ближе к делу, – перебил ее Курлычкин.

– Ладно, – кивнула Валентина. – Ты убираешь своих людей – уверена, лишних людей, которыми ты не дорожишь и которые в дальнейшем принесут тебе одни неприятности, – так вот, я нахожу их в контейнере и тотчас отдаю приказ своему человеку освободить Максима.

Прежде чем задать очередной вопрос, который действительно казался глупым, равно как и весь разговор в целом, Курлычкин усмехнулся:

– Как он узнает об этом?

– Я позвоню ему. Могу воспользоваться твоим сотовым.

– А ты?

– Господи, – Валентина всплеснула руками, – какая забота! Клянусь, я не заслужила такого попечительства. Неужели ты считаешь меня дурой набитой? Как раз этот момент проработан мною очень тщательно. Я исчезну до того, как меня положат в тот же мусорный бак. И помни – именно сейчас я спасаю тебя, а ты можешь помочь своему сыну. Это будет самая удачная сделка в твоей жизни. Пока я не добралась до тебя, ты сумеешь исправить положение и прослывешь честным реформатором преступного сообщества, окончательно легализовав его. Сыграй свою партию.

– Неужели ты такая самоуверенная?

– Время, – напомнила Ширяева. – Боюсь, мой человек не успеет к звонку.

– Неужели тебе не страшно? Ты только представь, что сделают с тобой через несколько минут.

Валентина прикурила сигарету и заложила ногу за ногу, поправив подол платья.

– Кстати, я заметила, что ты уже становишься на путь исправления: никакой фени, разговариваешь нормально. Сколько тебе? Сорок три?

Курлычкин набрал номер.

– Костя, зайди... А где ты? Давай быстрее.

– Кто это Костя? – спросила Валентина. – Заведующий похоронным бюро?

– Сейчас узнаешь.

50

С тех пор как уехала из деревни бабка Нина, Иван Аникеев ни разу не наведывался в ее дом, только проходил мимо, бросая взгляды на массивные ворота.

Хозяйка продала дом, но от собаки и кота новый жилец отказался, объясняя это тем, что постоянно жить в доме не намерен. Бабка Нина пошла к Ивану, сговорились за бутылку, и Аникеев привел пса к себе во двор. Хуже было с котом, которого Иван не выпускал из дома два дня, чтобы тот привык к новому хозяину.

Но потом кот все равно ушел и долго не появлялся. Иван, повздыхав, решил осмотреть законную территорию котяры, животину было жаль.

Он не очень любил городских, которые покупали дома, забрасывали хозяйство и устраивали шумные застолья. Человека, который приобрел дом у бабки Нины, Иван видел два раза – тот приезжал на красной легковушке, один раз с бабой – наверное, с женой. Ее Аникеев видел в огороде: одетая в трико и майку, она, вместо того чтобы собрать жука и прополоть грядки, без дела слонялась по участку. Праздных людей Иван не любил.

– Васька, Васька! – Аникеев еще загодя начал звать кота, чтобы новые хозяева услышали голос.

Иван не знал, дома кто или нет, вроде вчера приезжала машина красного цвета, но вот уехала ли...

Он подошел к высокому забору – кота нигде не было видно.

– Хозяева! – На всякий случай постучал в калитку, которая была закрыта на замок. – Есть кто дома аль нет?

Прислушался...

Тишина. Никто не откликается.

– Васька, Васька!

На миг Ивану показалось, что ему ответили.

Будто издалека: голос глухой, еле различимый.

«На огороде, что ли?» – подумал он и тут же отверг предположение: тут от озера порой услышишь голоса рыбаков, не то что с грядок.

И решил зайти с задов через калитку. Обходя дом, оглянулся на дорогу – не появится ли знакомая машина – и через бурьян заброшенного участка направился в обход.

* * *

Маргелов нервничал, кусая ногти, и думал, ловя себя на мысли, что сошел с ума – так же, как и Валентина Ширяева. Мысли, сообразно настроению и обстановке, были полушутливыми: "Что я делаю здесь?

Что я забыл возле офиса Станислава Сергеевича Курлычкина? Что мне, больше делать нечего, как сидеть в своей машине и караулить сумасшедшую судью, прости господи?"

Жестом, который показался ему болезненно-ненормальным, Василий дотронулся до рукоятки пистолета, покоившегося в заплечной кобуре. Облегчения не принесло бы и похлопывание по стволу гаубицы.

Он скомкал пустую пачку «Примы» и выбросил в окно.

«Не пропустить бы чего-нибудь интересного», – подумал он, направляясь к коммерческому киоску и оглядываясь на машину.

«Крещатик» был забит новенькими автомобилями, тут были и иномарки, и наши «Жигули» с «Волгами». За высоким сетчатым забором изнывали от жары охранники в униформе. Редкие покупатели осматривали машины, возле них сновали бойкие, хорошо одетые молодые люди с мобильниками, расхваливая четырехколесный товар. Совсем недавно, год-два назад, все было гораздо прозаичней, в лучшем случае одежда продавцов не была очень заляпана маслом.

Маргелов купил сигарет и вернулся к своему автомобилю. Закурив, опустился на раскаленный капот.

Захотелось снять пиджак и остаться в рубашке с коротким рукавом, предварительно отстегнув кобуру, а пистолет засунуть в карман.

Окаянная жара...

Проклятая Ширяева...

Чертовы собственные мозги...

Василий посмотрел на часы и покачал головой: долго, очень долго находится в кабинете Курлычкина Валентина. В офис она вошла. В этом Маргелов убедился, раньше Ширяевой приехав на Киевскую. Она не видела Василия, не обратила внимания на его «ГАЗ-2410» бежевого цвета, прошла в двадцати шагах от «Волги». Через стеклянные двери салона-магазина Маргелов видел, как она, позвонив из бесплатного телефона-автомата, расположенного непосредственно в здании, направилась к лестнице.

«Что?.. Что я делаю здесь?»

51

Как же Максим ненавидел этот погреб! Его темноту, в которой мыши, безбоязненно шныряющие под ногами, стали обычными безобидными зверьками, как и он, оказавшимися в ловушке.

В этот раз к Максиму впервые применили силу, когда сопровождали в погреб. Помощник Ширяевой, весь исколотый урка, завязал ему рот пыльным шарфом, чтобы не кричал, и вывернул руку. В таком виде его буквально столкнули в яму и пристегнули к лестнице.

Максим взбеленился, обливая обоих похитителей потоком сквернословия, но судья и урка слышали только мычание.

Он утих, когда с него сняли шарф. Прощаясь, судья попросила его вспомнить то, о чем они говорили. Он действительно вспомнил добрые слова судьи, сказанные ею накануне. Он мог бы ответить ей: «Да, я проникся, понимаю, сочувствую, я плачу от жалости к вам, к вашему сыну – но разве обязательно держать меня в погребе? Я-то тут при чем?! Возьмите с меня слово, и я, оставшись в доме один, не пророню и слова, меня никто не услышит». Мог бы, но ничего не сказал, потому что судья видела его насквозь: первое, что сделал бы Максим, оставшись без присмотра, – поднял шум на всю деревню.

Он уже устал доказывать самому себе, что понимает судью, в какой-то степени оправдывает ее. Но в конце концов усталость давала обратный эффект, и он начинал ненавидеть ее, машинально перенося злобу на отца: неужели тот не мог просто прихлопнуть судью, зачем ему понадобился изощренный вариант с соседской девчонкой и этим уродом? Пусть бы себе жил, в поисках матери топал слоновьими ногами по асфальту и ронял на него слезы. Так даже лучше.

Отец последнее время часто ходит в церковь, стал набожным, мог бы прикинуть, стоя с зажженной свечкой у иконы, что судья в этом случае будет мучиться на том свете больше, нежели оставаясь живой.

В полной тишине слух его обострился, он слышал малейший шорох, даже иногда угадывал дыхание жаб, которых в погребе было не меньше, чем мышей. Хотя, наверное, дыхание лягушек он слышать не мог, просто часто натыкался на них, порой сбрасывал шершавых тварей, когда они забирались на кроссовки.

Его обострившийся слух вдруг вырвал в липкой тишине голос, который кого-то звал. Рискуя остаться без руки, Максим вскочил на ноги. Первая мысль, заставившая замереть сердце: отец! Нашел-таки!

Он снова замер, расслышав, что кто-то кличет...

Ваську. Нет, не отец, но скорее всего местный, из деревни или села – неважно.

Впервые Максиму выпал шанс дать знать о себе, и он закричал так, что заломило уши. Потом рванул из-под себя ящик, ломая ногти, оторвал дощечку и принялся молотить ею по лестнице.

– Сюда! Я здесь! Помогите!

* * *

Поговорив по телефону с Сипягиным, Курлычкин молча уставился на Ширяеву.

Она неодобрительно покачала головой.

– Прежде чем совершить последнюю глупость в своей жизни, подумай, что мне терять больше нечего. Ты сотворил со мной такое, что жизнь мне – в тягость. Мне не нужно ни одной лишней минуты – вот над этим подумай, пока дожидаешься Костю. А страдания, которые мне причинят твои изверги, – ничто по сравнению с болью, которой подверглись девочка Света и мой несчастный сын.

– Трогательно... Вот теперь я точно знаю, что ты блефуешь.

– Думай что хочешь.

– Вопрос: тебе не жалко моего сына? Нет, просто человека не жалко?

– А тебе? – Валентина хищно прищурилась. – За что ты убил двух невинных людей? За то, что твой сын надругался над своей жертвой, так что ли? Ничего себе причина! Ты только вдумайся в это! Вникни своими паршивыми мозгами!.. И я, как дура, решила потрепать и тебе, и себе нервы. А нужно было дождаться тебя у входа в салон и пристрелить как бешеного пса. Это моя ошибка, я уподобилась тебе и сейчас об этом жалею.

– Ты действительно совершила ошибку.

– Слушай, – Валентина, качая головой, с некоторым недоумением смотрела на Курлычкина, – я не пойму, как можно с такой скоростью переродиться. Я знаю о тебе достаточно много: пятнадцать лет оттрубил на заводе в хорошем коллективе, пил, но работал неплохо. Ты по жизни – мужик, кто же двинул тебя по голове так, что ты все забыл? А может, прав тот, кто сказал, что нет страшнее выкрестов – в любом их проявлении или форме. Ты что, отыгрываешься? Где причина, которая перевернула твои мозги?

– Я не собираюсь исповедоваться. Во всяком случае перед тобой.

Станислав Сергеевич никак не мог принять решения. Он вдруг подумал о том, что Ширяева очень умело поставила его в невыгодное положение. Он, разумеется, в короткий срок сумеет выйти через Мигунова на исполнителей. Этих двух недоносков замочат, и судья убедится в этом (контейнер – это, конечно, несерьезно). Затем наступит тот самый ответственный момент, который она, по ее же словам, тщательно проработала. И если она действительно окажется такой умной в стратегическом плане, что ее не смогут остановить десятки «киевлян», то позиция ее станет куда выгоднее: есть трупы, но нет пока «товара» – Максима. Правда, кажущиеся неравными шансы уравнивал сам Курлычкин, главный в игре Ширяевой. Он – ее цель, стало быть, Максиму вряд ли что угрожает.

Да, чтобы исключить малейший риск или хотя бы свести его до минимума – пусть даже вопреки принципам, чувствуя легкое умопомешательство, – следовало принять предложение Ширяевой. Наперекор всему – собственной строптивости, личной логике, которая утратила былую крепость, своим непоколебимым воззрениям...

К тому же Ширяева права: эти два ублюдка действительно могут принести много неприятностей, их и вправду пора убирать – днем раньше, днем позже, какая разница. Не будет этих отморозков, и бояться нечего.

А как же тот человек, которого Мигунов называет Юристом? И до него дойдет очередь. Неважно, кто он, на самом деле юрист или просто носит это прозвище.

Весы: на одной чаше Максим, на другой два человека, которые час от часу становятся опаснее. Максим перевесил их, но незаслуженно оказался внизу, подчиняясь простейшему механизму весов. Вот только ненависть к Ширяевой осталась. Нет, он не упустит судью!

52

Иван оставил калитку открытой и пошел по тропинке вдоль забора. Миновал баню, вплотную примыкающую к забору, закрыл створку колодца, поднял с земли банку и повесил ее на штакетник. Никакого порядка, проворчал он.

– Хозяева! – позвал он на случай, если они вдруг подъехали. – Есть кто?

Он отворил калитку, ведущую с огорода, аккуратно прикрыл ее за собой, закрыв на вертушку. Шурша гравием, устилающим дорожку, Иван еще раз позвал кота, потом двинулся к дому и – застыл на месте.

Потому что снова уловил глухой голос, доносившийся словно из-под земли.

Ивану стало не по себе. Он оглянулся на сарай: теперь оттуда доносились странные звуки, будто по металлу били деревяшкой. И снова голос, теперь Иван различил отчетливое: «Эй! Сюда! Помогите!»

Вот черт... Что же тут творится?

Аникеев на всякий случай вооружился увесистым дрыном, подпирающим дверь в сарай, и резко распахнул ее. Он не стал оглядывать сумрачное помещение, куда солнечный свет проникал лишь через прорехи в крыше, – Иван уставился на березовую подпорку, фиксирующую крышку погреба, поверх которой было навалено барахло. Голос раздавался из погреба. «А ну как я открою, а там...»

Ивану вспомнился случай, который ему рассказали зятья. Один мужик пошел искать козу, которая часто уходила пощипать травку на деревенское кладбище. Стемнело. Коза провалилась в свежевырытую могилу. Чтобы вытащить ее, нужно было спуститься и толкать глупое животное снизу. Потом уж выбираться самому. Хозяин козы и спустился. А тут мимо, сокращая путь, шел пьяный односельчанин; остановился, прислушиваясь, и спросил: «Кто там?» Голос ответившего он узнал и предложил помощь: «Давай, я тебя вытащу». А мужик, не предупредив, подхватил козу и стал выталкивать ее наверх. Сердобольный помощник в свете луны увидел мохнатую рожу с рогами, вылезающую из могилы, и вмиг протрезвел. Бежал так, что черномазым рекордсменам и не снилось.

– Эй, помогите!..

«Господи...» – Иван перекрестился, убрал подпорку, сбросил пыльное барахло. Под крышкой оказались мешки, набитые соломой. Он вынимал их по одному, а голос становился все отчетливей.

Он вынул последний мешок, ухватился за нижнюю дверку – снизу, помогая Ивану, кто-то толкал ее.

И вот наконец в полумгле погреба он увидел бледное лицо человека, взывавшего о помощи. В руке он держал дощечку.

Парень дышал тяжело, прерывисто, ноздри его трепетали. Положение его тела было неестественным, будто что-то или кто-то держал его за руку, не давая распрямиться.

– Давай! – Иван распластался над погребом, протягивая руку.

В ответ на предложение парень покачал головой, чуть сдвигаясь в сторону. Ошарашенный Иван увидел наручники, которыми паренек был прикован к лестнице.

Сосед покачал головой: вместе с лестницей парня не вытащишь, она крепко прихвачена к творилу. Несмотря на отчаянные протесты Максима, он кинулся в соседний сарай, где хранился инструмент покойного хозяина. Тяжелый молоток отыскался легко, зубило будто запропастилось, наконец нашел и его, поспешая на помощь.

– Бей в замок, – распорядился Максим, беспокойно поглядывая наверх.

Аникеев кивнул и принялся за работу.

Вскоре клепки подались, искореженные пластины разошлись в стороны, и пленник смог освободить руку. Тронув покрасневшее запястье, Максим первым оказался наверху. Он даже не удосужился подать руку своему спасителю, когда тот, кряхтя, выбирался наружу.

– Что это за село? – задал первый вопрос Максим.

– Марево, – Иван отряхнул с колен прилипший песок и более внимательно осмотрел парня.

– Далеко от города?

– Километров семьдесят.

– От Юрьева?

– Ну да, – изумлению Аникеева не было предела.

– А телефон у кого-нибудь есть в деревне?

– Откуда!

– А транспорт?

– Чего?

– У тебя есть мотоцикл или мотороллер?

Или дождаться судью, зло думал Максим, связать и посадить в погреб? А урода, покрытого татуировками, насмерть забить ногами?

Все слова – вроде бы и добрые, что говорила ему Валентина, – сейчас виделись лживыми, не испытывал он к ней и жалости, наоборот, появилась лютая ненависть – и к судье, и к ее выродку, которого забили кувалдой. Даже к якобы убитой девочке.

Пока в его голове бродили бравурные мысли, мужик, спасший его, что-то говорил.

– Что? – не понял Максим.

– Я говорю, мотороллер есть – «муравей», но бензина нет. А куда ехать-то собрался?

В нетерпении парень махнул рукой.

– Сыщи бензин, мужик, – он положил ему на плечо руку, – ты даже не представляешь, как тебе повезло: завтра ты будешь ездить на новой машине.

53

Сипягин не сумел как следует рассмотреть гостью шефа. Получив приказ, он из приемной связался с Мигуновым.

– Дело срочное, Иван... Не знаю, по-моему, предстоит работа. По твоей части... Я говорю: бросай все и приходи.

Только он положил трубку, как в приемной раздался новый звонок. Костя ответил сам и – тут же переменился в лице. Он велел секретарше переключить звонок на кабинет шефа и первым поспешил обрадовать его. Едва переступив порог, он выпалил:

– Стас! Максим звонит! Бери трубку.

Курлычкин впился глазами в Ширяеву, пытаясь угадать, что произойдет дальше. Он не верил, что звонок от сына не связан с визитом судьи. Этот звонок чудился ему пиком коварства Ширяевой, за ним виделась пока еще не ясная цель судьи. Ее план раскроется, когда он ответит сыну, выслушает его и положит трубку.

Коварство и дерзость судьи не давали думать спокойно, она давила своей логикой, сумела залезть в самые отдаленные уголки души, вынесла на поверхность то, о чем он давно забыл. Завод... цех... скользкие масляные полы... грохочущий станок... водка, поделенная на троих, и радость: ему досталось больше, остальным – меньше...

Сумасшествие снова застучало в висках Курлычкина. Он медлил с ответом, удивляя Сипягина, не отрывал взгляд от резко побледневшего лица судьи, на котором застыла смесь возбуждения и испуга.

Справа от него окно. За толстыми стеклами кипит жизнь: играют дети на школьной площадке, заканчивают ремонт строители. Жирный гимнаст-штукатур в нетерпении – он ждет перерыва, чтобы подойти к любимому снаряду: «Давай, Илья!»

Что же ты задумала, гадина?

– Алло?

Бледность Ширяевой достигла какого-то критического состояния. Но все же можно было заметить отличие: половина лица, обращенного к окну, еще носила признаки жизни, другая же половина казалась мертвой: грань, на которой балансировала судья.

– Алло, это ты, сын?

Быстрее, торопил он Максима, надо раз и навсегда покончить с этим делом. Он разговаривал с сыном, не сводя глаз с судьи:

– Почему не отвечает сотовый?.. Ах да, я отключил его на время беседы.

Несмотря на ленивую интонацию, в голосе Курлычкина чувствовалось невероятное напряжение, казалось, он сейчас оборвется, как гитарная струна, и нисходящим звуком растворится в пространстве кабинета. В разговоре с сыном Станислав Сергеевич все еще видел подвох со стороны судьи. Перебирая варианты, он даже не подумал о самом простом – что Максим мог освободиться сам.

Сипягин вышел – вероятно, ожидает Мигунова.

При салоне-магазине есть автосервис, с тыльной стороны, выходящей на пустырь, стоят три капитальных гаража и современный комплекс мойки, обслуживающий личные автомобили Курлычкина и его приближенных. В одном гараже имеется глубокий погреб, по сути – это подземный бетонированный мешок, по площади не уступающий самому гаражу.