Книга для...

Пройдет немного времени и местоимения, связанные с Ней, буду писать с маленькой буквы. Неожиданно вспомнил сны позапрошлой ночи. В понедельник утром не взялся расшифровывать их, а сейчас все выкристаллизовалось в простую и четкую схему. Жизнь моя продолжается, Она осталась в прошлом и не нужно постоянно оборачиваться через плечо. Она существует материально, но вне моего мира. В глазах потемнело от таких мыслей. Даже не от самих мыслей, а от осознания того, что они верные. А второй сон…
      Моя обида на Неё? Она заперла меня на корабле, на котором я сам пытался Её спасти? И вот я на острове жду Её возвращения, а судьба знакомит меня с девушкой (той, которая вышла из такси, черты именно её лица были у высокой брюнетки из сна). Но моментально отбирает надежду на продолжение общения (во сне это выразилось перерезанным горлом красавицы, а в жизни я просто узнал о её связи с таксистом). Я уже не сомневался, что парни, дравшиеся на острове тупыми мечами, – это я прошлый и я настоящий. Если первый проиграл в относительно честном бою, то второго подло застрелили.
      Я замер посреди улицы и начал трясти головой. Может, сны не надо толковать, иначе возникнет соблазн делать выводы, а после этого тяга к принятию решений, совершение поступков, ожидание результатов? У меня ведь и с книгами подобные отношения. Прочитав, я не улавливаю скрытые смыслы или полунамеки на мораль. Лишь в общении с друзьями сам для себя начинаю формулировать мысли, которыми наполнил текст автор. Я резко повернулся назад. За мной никого не было… Неужели, паранойя?.. Интересно, является ли паранойей постоянно думать, не страдаю ли ей. Поразмышлял над тем, чего я больше всего боюсь. Не такой уж и длинный список и не так часто меня эти страхи посещают. Наверное, больше всего я боялся, что кто-нибудь узнает, чего я очень сильно боюсь. А на втором месте – страх, что я когда-нибудь буду многого бояться. Фобиофобия.
      До обеда думал о снах, с перерывами на срочную и сверхсрочную работу. Во время обеда пытался вспомнить те, что хранятся в подсознании. Чувствовал, что они есть, и когда приснятся в следующий раз, я вспомню их, но сейчас ничего извлечь из памяти не смог. После обеда вообще ничего не делал. Пришел домой и отправил Саше сообщение, что встречу ее в субботу утром. Еще только вторник, а поезд в субботу. Вторник… В среду, то есть уже завтра, – полуфинал Лиги Чемпионов по футболу. Решил, что посмотрю дома, один. Почти весь вечер варил пельмени. Вначале десять штук, съел, показалось мало, еще десять, потом еще пять. Увлекательное занятие, убивающее время под аккомпанемент мнимой полезности. Пельмени были невкусные, не помогли даже сметана и сливочное масло, которое я добавлял в совершенно невообразимом количестве. Но в целом, я остался доволен вторником, он мне указал на обоюдное поражение меня настоящего в схватке со мной прошлым. Стало быть, надо двигаться к будущему.
      Уже засыпая, подумал, что жить я могу лишь в настоящем, а не в будущем, значит, его и надо менять. Ночью снилось, как цветет сакура. Или это я утром уже придумал?
      Среда – средний.
      За десять минут, до того как выйти из дома, все-таки включил телевизор. Оттуда мне напомнили о программе на вечер. Футбол. Немного огорчало то, что придется отказываться от предложения друзей посмотреть матч вместе. Начал подумывать, а не выключить ли мобильный телефон на весь день. Просто не знал, как объяснить свое нежелание принять участие в совместном просмотре. Причем даже самому себе. В конце концов, для себя нашел ответ – просто надо побыть в одиночестве, у меня сейчас переходный период, переоценка ценностей, весеннее обострение и прочая бла-бла-бла. Но грузить подобную чепуху Диме, Богдану…
      За компьютером сидеть больше пятнадцати минут не мог. Вставал и ходил по комнате. Думал о выборе, о доверии, о счастье и о любви. Думал о ней. Раз уж начал писать с маленькой буквы, то буду называть ее по имени. С каждым часом мне все легче произносить его вслух, при этом ни дыхание, ни сердцебиение почти не учащаются. Вот только, когда случайно среди файлов натыкаюсь на документы с названиями ПисьмоТане или lette rfromtanya, курсор мыши стремительно летит к кнопочке «Закрыть окно» и с третьего-четвертого раза попадает по ней. Такая слабость возмущала моё сознание. Но несколько тешила самолюбие – образ придуманный мной сильный и цепкий. Надо попытаться заменить его. Это ведь так просто – снять одну картинку со стены и взамен повесить другу. Хотя… в глубине души я понимал, что меняю на стене не картинку, а зеркало. Отражение останется прежним. Если только не измениться самому…
      Рабочий день неожиданно подошел к концу. Я вышел на улицу и быстрым шагом к остановке. Вечер едва поспевал за мной. Он догнал меня у входа в автобус. Я взлетел по ступеням, двери захлопнулись – вечер остался на улице. Но сквозь открытое водительское окно, он проник внутрь и стал подбираться ко мне. Мужчина за рулем нажал клавишу на приборной панели – и в салоне зажегся свет. Улица за стеклом моментально наполовину исчезла и растворилась в отражении моего лица. От вечера не убежать. Это его отражение наравне с моим превратило окно в зеркало. И от себя тоже, тоже не убежать. Я ехал и рисовал на чистом стекле автопортрет. Домой я пришел в лирическом настроении.
      Заглянув в холодильник и ужаснулся: полуфабрикаты и майонезные соусы. Все, что я покупал в супермаркете в воскресенье, уже закончилось. Пытался вспомнить, когда это произошло, но решил не тратить время на глупости и взял с полки кулинарную книгу. Через два часа запивал чаем хрустящие подгоревшие слойки. Развалившиеся на десятки частей котлеты решил оставить на утро – залью омлетом, да и все.
      Взглянул на часы. Полчаса до начала матча. Принял душ и уселся перед телевизором. После стартового свистка прошло всего десять минут, но я выключил телевизор. Мне захотелось написать письмо девушке, которая как-то была связана с таксистом. Увидев которую, я на мгновение забыл об известной мне лишь по фотографиям Тане. И, наконец, которую я был не против увидеть еще раз. О том, каким способом можно передать ей это письмо, я имел смутное представление, но у меня была визитка с номером телефона таксиста. Вначале надо написать, а потом можно будет и подумать.
      Мое детство пришлось на ту эпоху, когда перед каждым праздником родители покупали десятки открыток и рассылали их по всей стране. Они всегда их подписывали своими именами с неизменным «и маленький Маратик» в конце. Иногда я черкал что-нибудь цветными карандашами на свободном от текста месте. Повзрослев, стал сам писать (точнее, срисовывать) свое имя, а еще через год – уже полностью все поздравление. Дальше были письма. Вначале короткие, с описаниями погоды и вопросами на ту же тему. Потом все более пространные и абстрактные с чувствами и эмоциями. Первое время не признавал электронную почту и старался писать лишь от руки. Но в итоге скорость передачи информации победила душевность. В последнее время я писал по три-четыре письма в день. Старался отдать Тане всего себя, истощился и стал неинтересен даже самому себе. Теперь вот возникло желание написать той девушке. Вообще желание написать письмо – очень капризная вещь. Вот, например.
      Смотрю я футбол. Играют две команды. За одну болею. За другую – нет. Атакует другая команда. А моя защищается. Те постоянно атакуют, а мои постоянно защищаются. И отвечают острыми контратаками. И эти контратаки просто обязаны завершиться голом. Но не завершаются. Другие продолжают атаковать. И вдруг кто-то из них падает в нашей штрафной, и судья назначает пенальти. Совершенно безапелляционно. Странно. Все имеют право на апелляцию. А мои футболисты нет. Но они все равно начинают спорить. И одному из них показывают красную карточку и выгоняют с позором с поля. Но не это меня волнует. Комментаторы! Они… они…. Интонация, усмешки, ирония, да мало ли что. Но они говорят, что мои зря спорят, что нарушение было очевидным, что удаление справедливо.
      И вот бьют пенальти, естественно забивают (хотя наш вратарь, вытянувшись в струнку, зацепил кончиками пальцев мяч, но удар был безупречен). Показывают три повтора пенальти. Игра уже заканчивается. И тут неожиданно (наверняка в результате ошибки режиссера, который хотел в четвертый раз повторить гол) на экране повторяют момент нарушения. А не было его. Не было нарушения. Никто никого не сбивал. Даже близко по ноге не попал. И мои не зря спорили. И нарушение не было очевидным. И удаление было несправедливое. И жду, что вот сейчас комментаторы заметят свою ошибку. Что они скажут? Чем будут посыпать себе голову? Как извинятся передо мной? Но! Они не видели этого повтора!!! Они разговаривали на отвлеченную тему и не видели. И продолжают иронизировать. И потом свисток. Они говорят о заслуженной победе одних и о разочаровывающем стиле игры моих. Все. Реклама. И говорю себе: «Надо написать им письмо». Но не пишу.
      Или вот еще. Был один эпизод в моей студенческой жизни, когда произошел конфликт с местными властями. Сам я не сидел несколько месяцев в палатке перед горисполкомом. Но тоже был студентом. И даже провел одну ночь перед горисполкомом. Правда, не в палатке. В палатке были активисты. А я был простым студентом. Я сидел в эту ночь на пустой пластиковой бутылке. Если есть такая бутылка, можно хоть неделю сидеть вне палатки. Главное прикрутить крышку, надавить на бутылку, чтобы вышел примерное треть воздуха и плотнее прикрутить крышку.
      А по телевизору каждый вечер новости. Их новости. Там, где у нас все хорошо. Удои повышаются, пенсии повышаются, раскрываемость повышается, очередного иностранного студента избили. Иногда кажется, что это для них тоже хорошая новость. Ведь помещают ее после повышающихся пенсий и перед Каннским фестивалем. Но еще в этих новостях говорят о подкупленных молодых людях, выдающих себя за студентов моего вуза, которые нарушают общественный порядок, вытаптывают траву на лужайке перед горисполкомом, мусорят, предаются разврату и так далее и тому подобное. А ведь я знал, что это не так. Не так это. И не выдавал себя за студента. Я и был этим студентом. И другие не выдавали. И не подкупленные. И разврату не предавались. Как можно предаваться разврату на глазах собственных родителей?
      Ведь родители (не мои – я был иногородним студентом, – а другие родители других студентов) эти тоже ночевали. Нет, не в палатках. Они прятались…
      Прятались! От своих детей. Сидели в припаркованных на соседней улице «Жигулях» и «Москвичах». Стояли всю ночь в круглосуточно работающем магазине, из окон которого были видны палатки. Просто сидели на лавочках. На тех лавочках, которые вроде бы не видны со стороны палаток, но со стороны которых, эти палатки очень хорошо видны. Они волновались за своих детей. Но прятались. Боялись их оскорбить. Всю ночь прятались и волновались, а утром шли на работу.
      Так вот никто не предавался разврату. И алкогольных напитков никто не пил. И траву топтали, но не вытаптывали. И мочиться ходили в общественный бесплатный туалет на соседней улице.
      А она… Ведущая вечерних новостей. Я же её хорошо знал, видел каждый вечер. Знал, как её зовут. Вообще, мы были в неплохих отношениях, пусть она меня никогда и не видела. И она говорит все это… Почему?..
      И тут я понимаю. Я понимаю, что она ведь не знает! Ей дали текст, она и прочитала его. И может быть, она даже догадывалась, что не все, что она читает – правда. Или даже знала, что все неправда. Но все равно читала. Потом репортаж с Каннского фестиваля, прогноз погоды (ну, это то точно – неправда), реклама. И говорю себе: «Надо написать ей письмо». Но не пишу.
      Потому что желание написать письмо, иногда еще должно быть подкреплено уверенностью, что его прочтут. Пусть даже не те, кому оно было адресовано. Просто кто-нибудь прочет и согласится. Или не согласится. Но хоть как-то отреагирует. Можно даже не вслух. Хотя… На самом деле я всегда жду ответов на свои письма, и часто их получаю. Письмо как стрела, где цель – сам автор. И если последний получит ответ, значит, он не промахнулся.
      Девушке из такси я хотел написать письмо без надежды на ответ. Почему-то мне казалось, что она ждет именно такое письмо. Что оно ей необходимо. Я бы, например, с радостью получил письмо от незнакомого человека. Теплое и светлое. О море или о горах. Можно и о море, и о горах одновременно. Когда прихожу домой после работы и поднимаюсь по ступеням, всегда заглядываю в почтовый ящик. Даже если всего через несколько минут отправляюсь в магазин или прогуляться, то, спускаясь вниз, вновь проверяю почту. Знаю, что почтальон приходит раз в сутки, что делает он это утром, что совсем недавно ящик был пуст. Но все равно заглядываю и грустно хлопаю металлической дверцей. При этом складывается впечатление, что меня обманули. Или я кого-то обманул. Уверен, девушке из такси будет приятно получить письмо, а мне будет приятно, если она его получит. Но вначале надо написать. Часы на стене пискнули – полночь.

17. Вторая половина

      Я включил телевизор. В матче был перерыв. Мне был необходим источник вдохновения. Подошел к книжному шкафу. Провел рукой по корешкам обложек. Погладил свое детство. Жюль Верн и Майн Рид, Незнайка на Луне и Порт-Артур. Трудно расположить их в хронологическом порядке. Я читал некоторые из этих книг по нескольку раз, находя в них что-то новое. С другой стороны, я не из тех читателей, которые обязательно раз в год перечитывают «Мастера и Маргариту» или «Евгения Онегина». От подобной периодичности веет чем-то механическим и вульгарным. Многие книги я прочел не целое число раз. Просто, дойдя до середины или трети сюжета, возвращался к началу, подбирая потерянные имена, события или даты. Слишком часто я перепрыгиваю через абзацы и страницы, главы и разделы. Сейчас вот и не заметил, как перескочил в новый день…
      Четверг – безымянный.
      Но где же источник вдохновения?. И тут меня осенило. У меня же есть номер телефона таксиста, трубку в прошлый раз взяла… Правда, на часах уже первый час ночи, но раз он давал номер мобильного, то мог предположить, что будут звонить круглые сутки. Я вышел в прихожую, что бы позвонить со стационарного. Набрал цифры номера и стал ждать. Один длинный гудок. Тишина. Желание повесить трубку, но вот еще один длинный гудок. Тишина. Наверняка, поднимет он. Третий длинный гудок. Подожду до пятого и вешаю. Четвертый.
      – Алле, – я тотчас же нажал на «отбой».
      Тот же женский голос, что и в прошлый раз. Не сонный, немного грустный. С какой-то вопросительной интонацией. Я решил не обдумывать и не придумывать, а просто сесть за стол и начать письмо. Включил все лампы люстры, уменьшил до минимума громкость телевизора (будет слышно, только если забьют гол), взял несколько листов ксероксной бумаги и начал писать.

       «Здравствуйте, девушка.
       …..
       Многоточие в самом начале письма – не случайно. Я не знаю Вашего имени, Вы незнакомы с автором, виделись мы лишь однажды – да и то, не уверен, что Вы меня заметили. Кроме того, многоточие означает, как много мыслей хотел бы я донести Вам в первом же после приветствия предложении. Ведь, если Вы будете читать их по порядку, то подумаете, что некоторые для меня более важны, нежели остальные. На самом деле, я хочу, чтобы Вы почувствовали все те эмоции, которые возникают во мне, как только я вспоминаю Вас. Поэтому, сейчас напишу некоторые из этих мыслей, а Вы можете читать их не по порядку, а в зависимости от настроения.
       * Кто я такой. Здесь я, конечно, не буду составлять свою краткую автобиографию, и прикладывать фото и ксерокопии документов. Нет. Я лишь собираюсь объяснить, почему это письмо Вам пишу именно Я. Вопрос чуть шире и чуть уже (к таким моим двойственностям стоит привыкнуть, однозначного у меня ничего нет – даже написание фамилии в паспорте отличное от родительской). Хотел бы пояснить, как я буду отвечать на вопрос «Кто я такой?». Есть соблазн попробовать сформировать свой образ, приукрасить и сопроводить некоторыми деталями. В каком то смысле воспарить над обыденностью и стать хотя бы для кого-то тем человеком, которым хотел бы быть сам. А вот здесь важно, поверишь ли ты, что я так поступать не собираюсь. Скорее наоборот. Постараюсь быть таким, какой я есть. Выделить себя для себя, ну и конечно для тебя. Как только начал говорить о себе, то как будто приблизился к тебе и перестал называть на «Вы». Ты не против?
       * Кто ты? А сейчас постараюсь сформулировать, почему это письмо я пишу именно Тебе. Иногда мне кажется, что все случайности закономерны (обратное тоже, в общем, то верно). Так получилось, что твое существование помогло мне недавним весенним вечером. Уже за это я тебе благодарен. При чем благодарен не за поступки, которые ты совершила, думая обо мне. А вот просто за то, что ты есть, за то, какая ты есть и за то, где ты есть. Возможно, я слишком сумбурно пишу. Это все из-за волнения. Странного, необъяснимого волнения перед неизвестностью, перед незнакомым человеком, перед незнанием. Не зря говорят, что Знание – сила. Так вот, я бы хотел знать тебя. Не знать О тебе, а именно тебя. То есть, не объем груди, школьные оценки или девичью фамилию матери. Конечно, твои ответы на эти вопросы мне тоже интересны. Хотя, скорее даже не ответы, а твое отношение к самим вопросам. Какие из них тебя смутят, а какие покажутся глупыми или неуместными.
       * Кто он? Собственно, я уже сказал, что в принципе меня не интересует твоя личная жизнь. Существование его, возможно, даже их. Странно, каждый день мы встречаем сотни людей, многие из которых могли быть лучшими друзьями, вторыми половинками, соратниками. Но проходим мимо лишь потому, что не учились вместе, не росли в одном дворе или не ходили в один кинотеатр. И вот всего на одну секунду мне показалось, что в тебе есть что-то, чем ты готова поделиться и недостает чего-то, что есть у меня. А он… Верю, что ты и от него получаешь, что-то важное, что-то меняющее тебя, уже изменившее. Я с трепетом отношусь ко всем радостям и неудачам, людям и событиям в твоей жизни, сделавшими тебя такой, какая ты есть. Именно они сформировали человека…
       * Что произошло? Я общался в интернете с человеком… с образом человека, который сам себе придумал из редких телефонных разговоров, коротких писем и часов одиночества. Палитра всего нескольких цветов. Ярких, насыщенных, но ограниченных оттенков. Правда, мы всегда общаемся не с людьми, а с нашими представлениями о них, но в жизни эти представления краснеют, у них развеваются волосы на ветру или по щеке бежит слеза. А в интернете… Они могут лишь в скобках написать обо всем этом. Но разве можно написать «Извини, я не могу сейчас ничего написать»? Мы расстались, и черную дыру в моей душе осветила вспышка. Этой вспышкой была ты. Я не пытаюсь заменить расставание новой встречей, один образ другим. Просто иногда, верю, что жизнь – кинолента, а Бог – гениальный режиссер, скрывающий сценарий от актеров-людей, чтобы их игра была более естественной. Бог триедин? Да – это режиссер, сценарист и продюсер в одном лице».

      Как только я дописал предложение, зазвонил телефон в прихожей. От неожиданности выронил ручку – если бы я только знал, что произойдет дальше. Что в сценарии моей жизни так много эпизодов, дающих мне шанс понять задумку Великого режиссера. Убедиться в его существовании и затем позволить себе импровизации. Но тогда я просто подошел к телефону и снял трубку.
      – Эээ. Алло, – прикрыл микрофон рукой, не в силах сдержать нервное щёлканье зубами – наверняка, звонит она, ведь мой домашний номер телефона определился мобильником.
      Прошло несколько секунд, и на том конце повесили трубку. Я вернулся к столу. Перечитал то, что уже написал. Что дальше? Внезапный звонок полностью сбил меня с толку. Посидел немного с закрытыми глазами и продолжил письмо.
      «А еще… Я верю, что встреча наша не случайна. Дата и место ее не были определены. Возможно, она произошла чуть раньше или позже положенного срока, но мне принесла избавление от мук бесперспективного существования. Если вспоминать о теории переселения душ и множественности миров, то мы уже были знакомы и будем знакомы. И мне кажется, что количество твоих перерождений больше, чем у меня. Ты знаешь то, чему мне еще нужно учиться. Долго. Быть может, всю жизнь. Я не могу просить подождать меня, но… Даже тогда, после окончания этой прогулки в пространстве и времени, когда померкнет свет и исчезнут земля и море, где-то там, наверху, мы обязательно увидимся вновь, и я скажу тебе: „Здравствуйте“…
      Негромкий хлопок, одновременно вспышка и струйки дыма, обжигающие касания к спине и шее, темнота. В комнате стало темно. Затем загудел и включился телевизор. Он немного осветил одну стену, но в глазах по прежнему статичная картина яркого контрастного пространства вокруг. Первые секунды, я ничего не смог сообразить… Взорвалась лампочка над головой. У меня люстра с яркой галогеновой лампой, она то и взорвалась. Я посмотрел на лист бумаги перед собой. В слабом голубоватом свечении экрана на ней проступили несколько прожженных полумесяцев. Осторожно провел рукой по шее. Из нее торчал небольшой осколок. Включил бра на стене и вышел в кухню. Думать обо всем этом не хотелось. Подмел пол к комнате (несколько стекляшек проплавили линолеум), слегка порезал руку. На шее и спине насчитал три маленьких ожога. Слова, которые писал, были последними на странице. Я поставил многоточие после слова «Здравствуйте», подписал своим именем и сложил лист вчетверо. Положил в нагрудный карман куртки и лег спать. Снов не видел.
      Четверг получился скомканным. Я периодически доставал письмо из кармана и пытался определить по расположению прожженных участков свое будущее. Думал о том, как передать его девушке из такси. Постоянно натыкался на воспоминания о Тане. Везде. Последней каплей были новости по радио. Говорили о юбилее «современной оперы» «Юнона и Авось». Как только начали говорить об этой дате, я уже знал, чем все закончится. Но радио было в другом конце кабинета, и бежать к нему было лень. Я уже предчувствовал финал сообщения, знал, какие слова сейчас услышу. И услышал.
      Я тебя никогда не забуду.
      Ты меня никогда не увидишь.
      Мысли о незнакомке, Тане и мужчине, который меня боится, иногда перебивали другие – о скором приезде Саши. Он явно привнесет какое-то новое звучание в мою историю. Вот только какое? Четверг был одним большим вопросительным знаком. Точку над i поставить не удавалось. Какое-то отсутствие соответствия между чем-то и чем-то. Я даже не мог определиться между чем и чем. Хотелось отдохнуть, хотя не чувствовалось усталости. Будущее представлялось набором разрозненных деталей конструктора, из которых мне предстояло построить… что? Башню? Замок? Хижину? Сумасшедший дом? Я был готов к абстракциям, но не выдерживал жесткости реального мира. Недостаток имен. Безымянный четверг. А еще на безымянном пальце носят кольцо, которое означает…
      Вечером я вынул из коробки плеер, вставил диск, надел наушники… Батареек внутри не было. Выковырнул из пульта дистанционного управления телевизором. Диск с трудом раскрутился, звук застрял где-то внутри блестящей коробочки. И обо всем этом мне некому рассказать! Ну, не позвоню же я друзьям и стану жаловаться на отсутствие батареек в плеере! Нет, пожалуй, ни одного человека, которому это было бы интересно. Я не могу писать книгу для друзей. Для родственников. Для знакомых. Я не интересен им. А вот незнакомому человеку… Я вновь достал из куртки письмо той девушке. Надо писать книгу для незнакомца? Лег спать уверенный в том, что ночью увижу сон, который все объяснит. Ну, или хотя бы намекнет на то, что объяснение существует.
      Пятница – мизинец.
      Первая мысль после пробуждения: «А снилось ли мне что-нибудь?» Я так и не вспомнил. Зато чувствовал себя бодрым и уравновешенным. Пятница – последний рабочий день в неделе. Кроме того, я наткнулся на балконе на старые кроссовки. В это утро наконец-то совершил короткую пробежку. Душ, легкий завтрак. На работе я включил компьютер и начал писать книгу. До этого все никак не мог, не знал, с чего начать. Хотя бы маленький толчок вперед, а потом… Я безуспешно искал первую фразу всю неделю, а тут нашел сразу страницу. Текст о вечной встрече, который я разместил неделю назад на форуме. Скопировал его в новый документ, и у меня появилось начало. Дальше стало проще. Принялся описывать события последних дней, иногда слегка приукрашивая или, наоборот, скрывая подробности. Например, решил не писать, что каждый день, заходя в интернет, проверял, кто прочел этот самый текст «Мы встретились?». Она сделала это уже на следующий день, даже оставила короткую рецензию.
      Начало было положено, я знал, что придется еще много работать, но вид первой страницы, заполненной черными знаками, опять чуть не затянул меня в омут мечтаний. Усилие воли – и я начал быстро, стараясь не забыть сверкающие внутри меня слова, набирать текст. Примерно через час остановился. Всего три страницы. Много или мало? С чем можно сравнить? Я открыл несколько документов с моими любимыми книгами. В одной сто четырнадцать. В другой – двести тридцать пять, в третьей – триста семнадцать. У меня всего три, но это практически один процент от самой большой! Затем я присмотрелся к размеру шрифта, границам и полям… После того, как привел свой текст в соответствие с «эталонными», у меня осталось всего полторы страницы. Я перечел их, исправил некоторые ошибки и заменил повторяющиеся слова синонимами… Обед. От моего энтузиазма не осталось и следа. А будет ли интересно незнакомому человеку узнавать детали, которых я и сам-то раньше не замечал? Рисунок обоев моей комнаты, душевные порывы и надрывы, описания поступков и мыслей…
      Но после обеда я вновь принялся за работу… У меня появилась цель, я придумал ее для себя и старался при этом не думать о ней. Попытаться показать мое время. Мой мир. Мое поколение. Иногда с фотографической точностью, иногда мозаикой из осколков чувств и переживаний, иногда легкой акварелью непринужденного общения. Ведь каждый человек – частица, одна из миллиона летящих сквозь вселенную частиц. И нельзя остановить мгновенье, можно лишь попытаться запечатлеть траекторию нашего безумного полета. Я хотел, чтобы каждая страница, как рентгеновская пленка, зафиксировала крошечное событие, прошедшее за бесконечно малый по сравнению с возрастом большого мира отрезок времени. Порой незначительное для окружающих, но такое важное для меня. Я заметил, что перестал набирать текст, а начал задумываться о его цели. Решил отогнать эти мысли и продолжил писать. Но рабочий день вдруг закончился, я сохранил все, что успел сделать, на дискету и взял с собой – попробовать продолжить дома. Книга для будущих поколений – вдруг среди миллиардов наших потомков найдется хоть один, кто заинтересуется событиями нескольких дней, одного из первых лет двадцать первого века.
      Домой отправился пешком. Пройдут годы, и по этой же улице будет идти кто-то другой. Оставляю ли я ему хоть что-нибудь после себя? Время, эпоха… Почему я живу сейчас? Именно сейчас. Мимо проехал грузовик, на фургоне нарисованы горы и эмблема какой-то западной фирмы, продающей сыры. Горы были нарисованы очень просто – именно такие горы я видел, когда в детстве читал книги о бесстрашных путешественниках и авантюристах. Три треугольника, центральный чуть повыше крайних. Белая, снежная шапка, зубчиками перерастающая в зеленые пятна леса. А вдруг это те самые горы, из моих книг? Это значит, что сейчас на склоне одной из них…
      …я сижу за столом напротив Мишеля в низеньком закопченном бревенчатом домике. Сегодня мы сделаем последнюю попытку. Сегодня или никогда. У нас уже практически нет провианта, лишь несколько сухарей и полплитки шоколада. Ее я отдам Мишелю – он очень устал. Несколько часов мы безуспешно искали Жана, но… Я своими глазами видел, как передний фронт лавины накрыл его с головой. Он отошел от нас на несколько десятков шагов, взобрался на узкий уступ (сфотографировать непокоренную еще вершину с лучшего ракурса), затем крикнул, чтобы мы посмотрели на великолепных заход солнца за нашими спинами (именно закатные лучи так магически осветили ледник над нами, что Жан захотел его запечатлеть на пленку). Мы любовались закатом, как вдруг я услышал рокот, обернулся…
      Мы искали его, пока солнце полностью не скрылось за хребтом, который мы преодолели неделю назад. Наступила кромешная тьма, поднялся ветер, и мы с Мишелем едва не потеряли друг друга. Ночевали под снегом. А утром нашли этот домик. Сейчас я отдам товарищу шоколад, и мы постараемся… Флаг Франции, который мы готовились водрузить на вершине, был в рюкзаке Жана. Фактически мы совершаем бесполезный поступок – даже если нам удастся подняться. Если удастся. Жану не удалось.
      Я достал тетрадь и огрызком карандаша сделал запись о месте и времени гибели товарища. Затем написал о предстоящей попытке. Тетрадь мы оставим в домике, возможно, кто-то поставит в ней пометку о месте нашей с Мишелем смерти. Время они вряд ли определят точно – лед хорошо хранит последний возраст. Я аккуратно завернул тетрадь в плотную, непромокаемую ткань, рядом оставил спички, компас, ледоруб Жана, который он отдал мне, перед тем как отойти на роковой уступ. Мишель тоже освобождал свой рюкзак от всего лишнего. У нас не так много времени. К вечеру доберемся до отвесной стены, выше которой еще никто не поднимался. Переночуем в снегу и еще день, чтобы попытаться взять ее приступом. А потом… Мишель и так держится из последних сил. Храбрый мальчик. Жан мог бы гордиться своим сыном.
      Грузовик уже давно проехал, а я все еще стоял у края тротуара и смотрел в серебристую дымку скалистых гор, существующих лишь в моем воображении, да еще на боковых стенках фургона, везущего сыр в какой-то магазин. Он оставил след во мне, а я?.. Внезапно я понял, зачем люди пишут на стенах. И вспомнил маленький серый вокзал в маленьком сером городке. Наш поезд задерживали на час, потому что где-то впереди шел состав, в котором везли какую-то сверхважную иностранную делегацию, члены которой боялись летать самолетами. Проводник сказал, что мы можем прогуляться по перрону. Я зашел в здание вокзала. Несколько рядов грязных пластмассовых кресел. Хриплый кашель сгорбленного старика. Безразличие невысокого, усталого милиционера, засунувшего руки в карманы куртки, при этом чуть наклонившегося вперед, как будто его руки опирались в невидимую опору – уберешь ее, и милиционер упадет лицом вперед. Закрытый киоск прессы – внутри сидела женщина и пересчитывала деньги, стекла были завешены журналами с цветными обложками. На каждой обложке не меньше трех пар обнаженных женских грудей.