Порт-Артур, Воспоминания участников

      Флаг-офицер привез от адмирала приказание всем миноносцам немедленно выйти на внешний рейд к эскадре.
      Мы вышли на палубу миноносца, сошли по сходне на Тигровый Хвост, и с его плоского берега, обращенного к открытому морю, увидели массу движущихся огней справа и слева от входа в гавань. Многоголосые командные крики были ясно нам слышны. Это, освещенные всеми огнями наши лучшие броненосцы "Ретвизан" и "Цесаревич", медленно двигались к берегу под большим креном, чтобы приткнуться к нему и не затонуть.
      {60} На соседних миноносцах, стоявших бок о бок с нами, началась суета, приготовление к выходу в море и спешная разводка паров. На "Стерегущем" же машина еще не была собрана, мы не могли выйти немедленно. Послали на берег за командиром. И всё время с кучкой собравшихся офицеров и матросов наблюдали за рейдом. Постепенно стало выясняться, что оба броненосца уже уткнулись в береговую мель в самом проходе.
      Вскоре начали подходить к нам рабочие с Невского завода, сборные мастерские которого находились на Тигровом Хвосте. Все обменивались короткими замечаниями, видимо глубоко потрясенные происшедшим.
      Кто-то принес известие, что подорван и крейсер I ранга "Паллада", но его нельзя различить в темноте, так как он придвинулся к берегу справа от Тигрового Хвоста и встал на отдаленную от берега отмель.
      Итак, для главных сил Тихоокеанской эскадры русско-японская война началась минной атакой на внешнем рейде Порт-Артура около 11 часов в ночь с 26-го на 27-ое января.
      В два часа ночи, стоя на Тигровом Хвосте, мы увидели, что три ракеты взвились на Золотой Горе. Это официально началась русско-японская война и для крепости Порт-Артур.
      Морской врач
      Я. И. Кефели
      {61}
      НА "ДЖИГИТЕ"
      С рассветом 26-го января 1904 года клипер "Джигит" подходил к Порт-Артуру. Мы были вызваны из Шанхая, вследствие натянутых отношений с Японией, готовых ежедневно порваться, и вместо интересного парусного плавания с учениками квартирмейстерами на Филиппинские острова, в Австралию и Новую Зеландию, мы шли с заряженными орудиями, полным ходом в Порт-Артур. Кажется, за всё свое существование старичок "Джигит" не развивал такого большого хода. Войдя на внешний рейд, мы стали на якорь. Вся наша эскадра, перекрашенная из белого в (темно-серый) шаровой цвет, стояла мористее нас; ближе к берегу броненосцы с "Цесаревичем" и "Ретвизаном" концевыми, мористее крейсера. С подъемом флага командир отправился на "Петропавловск", являться адмиралу Старку. Возвратясь, он пригласил офицеров в свое помещение и сообщил, что наши отношения с Японией настолько натянуты, что вся эскадра находится в полной боевой готовности и съезд на берег, как и сообщения между судами, запрещены. К этому он прибавил, что накануне приходил японский пароход, забравший всех японцев.
      Весь день прошел в томительном ожидании событий и полной неизвестности из-за отсутствия сообщения с берегом. С заходом солнца несколько миноносцев вышли из порта и направились в открытое море.
      В 9 час. вечера подошел к нам паровой катер с "Паллады" с предписанием мне от адмирала явиться к командиру крейсера "Паллада" капитану I ранга Коссовичу, брату моей матери. На этом крейсере я проплавал два года и поэтому он был для меня родным. После такого тоскливого дня, было особенно приятно повидаться со своими соплавателями и узнать от них более подробно о последних событиях.
      {62} На рейде было темно и мрачно. В ожидании учебной минной атаки, корабли стояли с задраенными иллюминаторами, без огней, и лишь прожектора, направленные в открытое море, искали возможного врага. Когда я поднялся на "Палладу", командир сразу попросил меня к себе и сказал, что он вызвал меня для передачи мне распоряжений относительно принадлежавшего ему совместно с моей матерью имения, т. к. с рассветом крейсеру приказано идти под парламентерским флагом в Иокогаму за нашим посланником бароном Розеном. На это я спросил его: "Раз под парламентерским флагом, значит, война уже началась, причем же тогда учебная минная атака?"
      Он пожал плечами, обнял меня перекрестил и я пошел в кают-компанию. Там меня ждали мои соплаватели. Все были в повышенном настроении, и конечно, весь разговор велся об их будущем походе. Понемногу офицеры разошлись по каютам и со мною оставались лейтенанты Стевен, Стааль и мичман барон Фиттингоф. Пожелав в начале двенадцатого часа моим друзьям счастливого плавания, я отвалил на паровом катере на "Джигит". Была темная ночь, всё небо было окутано облаками, стоял легкий мороз и только лучи прожекторов пронизывали туманную даль, нащупывая наши миноносцы. Не доходя до "Джигита", я услышал стрельбу. Казалось, учебная минная атака началась. Однако, свист снарядов и разрывы их кругом катера, заставили меня сразу изменить свое предположение.
      Подойдя к "Джигиту", я взбежал на мостик и увидел удручающую картину: стреляли все суда по всем направлениям, "Цесаревич" весь освещенный, стоял сильно накренившись. В это время я разобрал с "Петропавловска" сигнал: "Джигиту" подойти к "Палладе" для оказания помощи". Тяжело было сознавать, что надо идти спасать тех, с которыми я минут пять до этого так мирно разговаривал. В это время осветилась "Паллада" и, накренившись, медленно пошла к берегу. За ней шел "Ретвизан" и вскоре двинулся "Цесаревич". Сердце сжималось, когда эти три искалеченных корабля проходили малым ходом мимо "Джигита".
      Беспорядочная стрельба вскоре прекратилась и всё {63} реже раздавались отдельные выстрелы нервничавших комендоров. Вся ночь прошла в ожидании новых атак, но таковых больше не было.
      В восемь часов утра 27 января я вступил на вахту и через десять минут сигнальщик мне доложил о появившихся на горизонте дымках, вскоре превратившихся в силуэты судов японской эскадры. Через полчаса морской бой начался.
      Капитан I ранга
      Б. И. Бок
      {65}
      ОПОЗДАВШАЯ ТЕЛЕГРАММА
      Великие события часто имеют ничтожные причины.
      На склоне жизни я хочу рассказать о важнейшем факте большого политического значения, вряд ли известном теперь кому-нибудь, кроме меня. Дело идет о непосредственной причине возникновения русско-японской войны 1904-1905 годов.
      С осени 1903 года я плавал на эскадренных миноносцах Тихоокеанской эскадры. На берегу у меня была казенная квартира - отдельный китайский домик с маленьким двором, как раз против "Этажерки", между дворцом наместника и Морским собранием.
      Как на самого младшего из врачей квантунского флотского экипажа, на меня была возложена обязанность осматривать еженедельно дворцовую команду наместника, состоявшую из 40 человек матросов, солдат и казаков. Наместник был старый холостяк, и женской прислуги у него не было, а домочадцами и завсегдатаями его дома были старые соплаватели: санитарный инспектор морского управления д-р Ястребов, подполковник корпуса флотских штурманов Престин, адъютант капитан 2 р. Ульянов и некоторые другие.
      Я знал хорошо всех домочадцев и прислугу дворца, и Наместник знал меня.
      В середине 1903 года в Порт-Артур приехал из Петербурга только что окончивший восточный факультет Петербургского университета молодой дипломат Николай Сергеевич Мулюкин на должность при дипломатической канцелярии наместника.
      С Н. С. Мулюкиным я был знаком еще с Петербурга: в бытность нашу студентами мы вместе танцевали на вечерах в семье вице-директора департамента министерства народного просвещения Талантова.
      {66} Свободных квартир в Порт-Артуре не было, а особенно поблизости от дворца наместника, и город был переполнен приезжими. Я предложил Мулюкину поселиться у меня и быть моим гостем. Мулюкин оказался человеком очень хозяйственным, он взял в оборот моих слуг: маньчжура Hay-Ли и вестового Семенова. Я с удовольствием приходил ежедневно пить послеобеденный чай за прекрасно убранным столом с фруктами и печеньем. Мы подружились с Мулюкиным.
      Вся дипломатическая канцелярия наместника завтракала и обедала в Морском собрании. Там же столовался и я. Завтракающих было не много. Офицеры флота столовались на своих кораблях. За завтраком группа человек в десять садилась, обычно, за один большой стол, ведя общий разговор. Посторонних почти не бывало.
      Дипломатические и военные тайны в то время не очень соблюдались. В результате этих встреч почти все мы были в курсе важнейших перипетий военно-дипломатического характера. В более подробные детали дипломатической переписки был посвящен я один, благодаря Мулюкину.
      Насколько сохранилось в моей памяти, в последние две недели перед войной, в области дипломатии вопрос с Японией стоял так:
      1. Япония соглашалась на уступки России Северной Кореи, а Россия соглашалась на уступку Японии южной ее части.
      2. Неразрешенным был только спор с средней части Кореи со столицей Сеулом. Не помню существа предложений той и другой стороны о спорной зоне Кореи.
      3. Во всяком случае было ясно, что и мы и японцы усиленно готовимся к предстоящему столкновению.
      В последнюю неделю перед войной позакрывались почти все японские лавочки и парикмахерские, а в последние дни стали эвакуироваться японские публичные дома. Японские девицы, "мусме", построенные парами, как институтки, длинными вереницами шли днем через весь город грузиться на пароходы, обращая на себя всеобщее внимание.
      {67} Война началась ночной минной атакой на рейд Порт-Артура в ночь с 26 на 27 января старого стиля, а в начале двадцатых чисел января, т. е. за два-три дня до этого, Мулюкин с радостью сообщил мне, что только что получена телеграмма из Петербурга: наместнику предлагается возобновить, во что бы то ни стало, переговоры с Японией и согласиться на ее предложения.
      Он только что расшифровал эту телеграмму и зашифровал распоряжение наместника посланнику в Токио немедленно возобновить переговоры, фактически прерванные, так как русские на последнее предложение японцев долго не отвечали.
      В своих воспоминаниях граф Витте указывает, что на одном из придворных балов, за несколько дней до войны, к нему подошел японский посол и, указав на крайне опасное положение, создавшееся пренебрежительным отношением нашего правительства к примирительным шагам со стороны его родины, просил С. Ю. Витте, во имя взаимной между ними дружбы, в интересах мира, сделать возможное для полюбовного соглашения.
      В тот же день, т. е. около 24-25 января, когда я услышал о вышеупомянутой телеграмме, вечером я вновь увидел Мулюкина. Он с грустью и тревогой сообщил мне, что телеграмма нашему посланнику в Токио не могла быть послана. Порт-артурская станция международного кабеля с Японией не могла отправить депеши, потому что Нагасаки не отвечает. Повидимому, телеграфное сообщение с Японией прервано (Мне казалось, что, кроме меня, уже никого не осталось в живых, кто мог бы знать об опоздавшей телеграмме. Но вот я могу привести выписку, подтверждающую косвенно это печальное событие; Письмо контр-адмирала Д. В. Никитина к инженер-механику кап. 1 р. кн. В. П. Орлову-Диаборскому от 3 мая 1949 года:
      "В те дни недоумевали, почему мы старались изо всех сил показать перед самым 26 января, что войны совершенно не ожидаем, хотя было известно..., что Алексеев получил... инструкцию продолжать переговоры с японцами".).
      На мой вопрос, - что же вы думаете делать? - он ответил, что наместник распорядился тотчас же известить об этом Петербург.
      Не знаю, был ли учтен наместником и морскими {68} властями этот грозный признак решимости Японии; но, как известно, эскадра оставалась полностью на внешнем рейде и без сетевых заграждений.
      Правда, с рассветом вся Тихоокеанская эскадра должна была выйти в море в неизвестном направлении. Но этот шаг, если он был тактическим ходом, опоздал.
      С эскадрой должен был выйти в море и отряд миноносцев, на котором я плавал. Хотя час выхода эскадры, вероятно, почитался секретом, офицеры обычно узнавали об этом от команды, привозившей провизию с берега. Базар по различным косвенным признакам точно определял время выхода эскадры. Я был предупрежден о выходе эскадры официально своим начальством.
      Вечером ко мне на квартиру зашел мой товарищ по курсу в академии, врач одного из стрелковых полков, стоявших в Артуре, и сообщил, что на утро их полк, видимо и вся их дивизия, уходят на Ялу.
      Помню, Мулюкина не было дома. Он, кажется, был во дворце наместника, где помещалась их дипломатическая канцелярия. Мы вдвоем пили чай и болтали, будучи уверены, что атмосфера сгущается и возможна война. Всё же, по молодости ли или по неопытности в этого рода делах, как-то не вникали в серьезность происходящего и легкомысленно и поверхностно говорили об этом. Наше поколение в то время еще не знало войны. Ни Россия времен царствования императора Александра III и первых десяти годов царствования его сына, Николая II, не воевала. Ни в Европе того времени на нашей памяти войн не было. Их не было тогда и во всем мире. О войне мы знали только по истории и романам. А нам было уже по 27 лет. Какое это было счастливое время!
      Этот длительный мир влиял, видимо, и на наших дипломатов, по крайней мере порт-артурских.
      Вот что рассказывал нам на одном недавнем обеде защитников крепости Порт-Артур здесь, в Париже, уже в 1948 году, кап. I ранга С. Н. Власьев.
      "26 января 1904 года, как раз накануне войны, после обеда, т. е. за 8-10 часов до ночной минной атаки японцев, Власьев, тогда мичман, шел мимо портового {69} управления со своим командиром минного транспорта "Енисей", кап. 2 р. Степановым. Они случайно встретили начальника дипломатической канцелярии наместника Плансона, шедшего, как всегда, с портфелем подмышкой.
      Степанов остановился и говорит Плансону: "Война?" - "Уверяю вас, никакой войны не будет!" ответил Плансон. - "Посмотрите, что делается: все японцы уезжают. Вы видели вереницы японок?" возразил ему Степанов. "Ручаюсь, что войны не будет", - снисходительно улыбаясь заключил Плансон".
      Если принять во внимание, что тогда послы русского императора в Пекине, Токио и Сеуле подчинялись непосредственно наместнику на Дальнем Востоке, а не министру иностранных дел России, то Плансон в этот момент был не более и не менее, чем министром иностранных дел и Дальнего Востока и самой России.
      На чем базировал свою уверенность Плансон? Теперь ясно, - только на той телеграмме, о которой поведал мне Мулюкин, и о которой не могли знать ни Степанов, ни Власьев. А может быть не знали и адмирал Старк и его флаг-капитан А. А. Эбергардт.
      Степанов предвидел войну, стоявшую уже у порога по действиям японцев на наших глазах, а Плансон гадал о ней - только по телеграмме из Петербурга. Он не усомнился и после того, как узнал, что Нагасаки не отвечало.
      Такова была вера у этого чиновника в могущество и силу воли всероссийского самодержца и в его непререкаемый авторитет, даже в глазах реформатора Японии императора.
      За два-три дня до начала войны портовый минер лейт. Н. Н. Савинский, встретив на улице своего бывшего офицера с миноносца номер 211, мичмана Зотова, сообщил ему, что он только что вышел от японского парикмахера, который с улыбочкой спросил его (конечно, по-русски) : "Ну, что, воевать будем?"
      На это Савинский ответил отрицательно. Японец с той же улыбочкой ему возразил: "Ну, а я думаю, что будем!" Позднее {70} выяснилось, что этот парикмахер был полковником Генерального Штаба японской армии (Записано со слов Р. П. Зотова 24 мая 1948 года в Париже.).
      26 января офицер эскадренного броненосца "Победа" был в течение дня по делам службы в городе. Возвратившись на корабль, за обедом, он рассказал кают-компании следующее, чему он сам был свидетелем:
      Адмирал Алексеев, проезжая мимо почты, увидел большой хвост офицеров, чиновников и других лиц, спешивших отправить в Россию деньги. Он остановил свой фаэтон, вошел в почтовую контору и стал всех уверять, что нет никакой надобности в этом, так как никакой опасности в смысле войны не предвидится (Из письма ко мне кап. 2 р. Винстэдта, плававшего в те дни инженер-механиком на эскадренном броненосце "Победа", - от 21 марта 1948 года. Париж.).
      Государь войны не желает, значит войны не будет. Таково было мнение многих в те времена. В авторитет высочайшей воли верили все от наместника государя и его министров до дипломатического стряпчего, посвященного в тайны переговоров.
      Мы знаем теперь, что войны бывают не только тогда, когда одна сторона ее не желает, но и тогда, когда обе стороны ее не желают.
      Теперь всем известно, что Япония тоже не желала этой войны и очень ее боялась. Имела к тому много оснований. А война всё же началась, и только по случайному недоразумению. И как окончилась? И чего стоила России?! И в какие авантюры завела потом и самое зазнавшуюся Японию?! И чем эти авантюры для нее окончились?! Для чего существуют на свете дипломаты?
      Около десяти часов вечера мой товарищ, уезжавший на Ялу, ушел, и я поспешил на миноносец, чтобы на утро со всей эскадрой выйти в море "в неизвестном направлении".
      - Дазидания, капитана, - проводил меня мой слуга, высокий стройный молодой маньчжур Нау-Ли, тихий, спокойный, но всегда с достоинством державшийся. Его предлинная черная коса очень удивляла моих гостей.
      Конечно, ни моему товарищу, уезжавшему на Ялу {71} со своим полком, и никому из сослуживцев офицеров я не рассказывал доверенной мне дипломатической тайны о телеграмме. Я никому не сообщил ее и потом, когда война началась, и после войны, когда в течение десяти лет служил в морском министерстве. Я не сообщал этой тайны не только из корректности в отношении Мулюкина, но и потому, что до окончания войны я не отдавал еще себе отчета в важности этой телеграммы для судеб России и всего мира.
      Когда же, став официальным историком русско-японской войны, я пересмотрел много самых секретных документов, относящихся к этой войне, в архивах Генеральных Штабов флота и армии и нигде не нашел упоминания об этом, я понял, что этот факт либо прошел незамеченным, либо был замят.
      Последующие грандиозные исторические события моей долгой жизни убеждают меня в огромной важности для судеб человечества этой запоздавшей телеграммы. Активных участников этого почти не осталось. Думаю, что, как урок для будущего, будет лучше, если память об этой ничтожной причине великих событий, и событий печальных, останется в назидание потомству.
      В романе "Порт-Артур", выпущенном советской властью, говорится о какой-то утаенной якобы наместником телеграмме. Во всяком случае, наместник не утаил ее.
      Морской врач
      Я. И. Кефели
      {73}
      НА "НОВИКЕ" 26 ЯНВАРЯ 1904 ГОДА
      В ночь предательского нападения японских миноносцев на нашу эскадру "Новик" стоял на якоре на внешнем рейде, когда неожиданно, около 11 час. вечера, тишину морозной ночи нарушил грохот артиллерийского огня. Всё на корабле пришло в движение по расписанию боевой тревоги. Ясно стало, что неприятель атаковал нашу эскадру. Как теперь помню приказание командира: "Стеньговой флаг поднять!" (у нас была одна мачта) и почти одновременно сигнал адмирала: "Новику" приготовиться к походу". Во исполнение сигнала мы быстро снялись с якоря и вышли из линии расположения нашей эскадры, взяв курс на Вейхавей, вблизи которого предполагалось главное расположение атакующего врага. На короткое время канонада несколько стихла, но вскоре возобновилась в тылу у нас с неменьшей силой, Не найдя неприятеля, мы с рассветом вернулись на рейд и стали на якорь по диспозиции.
      Утомленный событиями ночи, я пошел в мою каюту, не раздеваясь лег на койку и заснул крепким сном. Обыкновенно легко просыпаясь, я на этот раз с трудом мог проснуться, когда через короткое время пришел меня будить командирский вестовой, передавший мне приказание командира явиться к нему. Командир быстро ходил по своей каюте в весьма приподнятом настроении. При моем появлении он только произнес: "Положение серьезно, но мы посмотрим и еще как посмотрим!" Последние слова были произнесены с особой решимостью. Какой-то тяжелый гнет обиды и огорчения нашел на меня. Чистосердечность командира меня тронула и вызвала во мне восторг перед ним. Он сразу сделался особенно близким, и я невольно повторил его слова: "И еще как посмотрим, Николай Оттович". Но вот доклад с вахты:
      {74} - "С моря идет "Боярин" и держит сигнал: "неприятель приближается с большими силами". Показывается неприятельский авангард, крейсера "Такасаго", "Касаги", "Читозе", "Иошимо", а затем главные силы: "Миказа" (флаг командующего флотом адмирала Того) "Асахи", "Хатсузе", "Шикишима", "Фуджи", "Яшима" и броненосные крейсера "Асама" и "Токива" и др. в строе кильватерной колонны. Хорошо соблюдая равнение, неприятельская эскадра производила величественное впечатление, вызвав восклицание командира: "Подлецы, как равняются!"
      Как только приблизились главные силы, крейсера "Баян", "Аскольд" и "Новик" снялись с якоря и первые открыли огонь. Как сейчас помню нашего командира, громко отдавшего приказание: "Приготовить минные аппараты! Я иду в атаку!" И затем приказ мне: "Наполнить баркас и моторный катер водой" (защита от осколков). Я невольно с каким-то благоговением смотрел в сторону командного мостика и весь ушел в свою обязанность подачи снарядов к орудиям.
      Крейсер вздрогнул от сразу данного полного хода вперед и зигзагами, чтобы обмануть противника, стал быстро приближаться к голове неприятельской колонны. Раздался непрерывный, характерный шуршащий свист в то время кувыркавшихся крупных японских снарядов, дававших исключительно перелеты из-за быстроты хода "Новика".
      Гром взрывов артиллерийского огня и громадных каскадов воды из-за рвущихся снарядов - всё слилось в боевую симфонию. Командир с невероятной отвагой и упорством выполнял им задуманную и твердо решенную минную атаку. До флагманского корабля "Миказа" остается 18 кабельтовых. Еще 8 кабельтовых и беспримерная в истории минная атака могла бы осуществиться, и вдруг с полного 25-ти узлового хода, без стопа переводится командиром ручка машинного телеграфа на полный "назад". Перед носом "Новика" были сплошные каскады воды от взрывавшихся снарядов. Командир понял, что эту преграду крейсеру не перейти и что для спасения его он должен изменить свое решение. Получив к тому же подводную пробоину в кормовой {75} части, он малым ходом входил на Артурский рейд, проходя мимо линии наших кораблей, доблестно дравшихся с неприятельским флотом. Вот "Новик" приближается ко входу на внутренний рейд. На берегу серая масса шинелей наших будущих соратников по защите крепости. Но что такое кричат, бросают фуражки, машут руками? Слышим: "Новичек"! Родной "Новик"! Наш герой!" Но в чем же дело? Дело в том, что сердца простых русских людей в серых шинелях, стрелков и артиллеристов, восторженно приветствовали командира "Новика" Н. О. Эссена, поднявшего своей удалью и храбростью и их дух для будущих подвигов.
      Наместник адм. Алексеев немедленно вызвал к себе Эссена и накинулся на него со следующими словами: "Я наблюдал с Золотой Горы. Вас не было видно за взрывами снарядов. Как вы смели? Как вы дерзнули днем идти в лобовую минную атаку. Я на вас крест поставил. А вы живы. Впрочем... - адмирал понизил голос - поздравляю вас с золотым оружием!"
      Это было блестящее начало подъема духа для будущей геройской защиты Порт-Артура.
      Капитан 2 ранга
      С. П. Бурачек
      {76}
      В ДНИ ОСАДЫ ПОРТ-АРТУРА
      Был грозный, тяжелый для России 1904 год. Летом неустанно гремели орудия на сопках и на равнинах Южной Маньчжурии. Потоками лилась кровь на подступах к Ляояну. Японцам удалось отрезать и осадить Порт-Артур.
      Но так же ярко, как всегда, светило в те дни южное солнце, озаряя песчаный со щебнем берег, длинной дугой охватывающий бухту китайского портового города Чифу.
      Легкий бриз с моря умерял там жару. Поэтому Чифу был местом, куда обычно бежали от летнего зноя американцы и англичане, резиденты Пекина и Тяньцзина. Чифу служил для них летним курортом.
      Но летом 1904 года сюда слетелись, как вороны на падаль, репортеры разных газетных и телеграфных агентств. Чифу был ближайшим к Порт-Артуру портом объявившего свой нейтралитет Китая. Репортеры скучали, гуляли по пляжу и изыскивали способы посылать "сенсации" о войне.
      Европейские кварталы в Чифу полосой протянулись вдоль пляжа. На некотором расстоянии от пристаней и гавани, на самом берегу, находился небольшой двухэтажный деревянный домик нашего консульства. Перед его фасадом, ближе к берегу, был разбит садик с травяными лужайками. Довольно большой виноградник с тенистой площадкой находился против заднего крыльца.
      Консулом нашим в эти дни был Петр Генрихович Тидеман. Незадолго до войны он, имея всего 30 лет от роду, был назначен на это место.
      Должность казалась тогда ему, по всей вероятности, спокойной и не сулящей особых тревог и сильных {78} переживаний. Он только что женился и был счастлив в своей семейной жизни. Тидеман перед определением на службу по министерству иностранных дел окончил с отличием Петербургский университет по факультету Восточных языков, специализировавшись в наречиях Северного Китая и Маньчжурии.
      Грянул гром войны в январе 1904 года, и совершенно неожиданно Петр Генрихович, вместо рутинной консульской работы в условиях мирного времени, оказался велением судьбы в роли организатора и начальника службы связи с осажденным Порт-Артуром.
      "Никогда мне раньше и в голову не приходила мысль, что может произойти что-либо подобное", - рассказывал впоследствии Тидеман. Изредка до Чифу доходил гром орудий со стороны Порт-Артура. Гул этот шел, повидимому, не по воздуху, а по земле. Ногами чувствовалось легкое потряхивание почвы при усилении канонады.
      В Чифу, кроме консульства, имелись еще русские учреждения: почтово-телеграфная контора, утратившая связь с Артуром, когда японцы перерезали подводный кабель агентства пароходства Восточно-Китайской железной дороги и отделение Русско-китайского банка. Немногочисленные русские, служащие в них, с болью в сердце слушали гром орудий со стороны моря, а репортеры радостно оживлялись, предвкушая новости о войне.
      "Идите скорее к русскому консульству, - торопливо говорил один корреспондент другому. - Там идет разговор с Порт-Артуром по беспроволочному телеграфу".
      С вершины мачты у консульского дома была протянута проволока в самое здание. Среди ночной тишины ясно слышалось потрескивание электрической искры. Можно было уловить, что передают по азбуке Морзе.
      Антенна по временам вся вспыхивала голубоватым огнем и яркой светлой полосой вырисовывалась на темном фоне.
      "Ах, если бы только можно было нам узнать, что эти русские передают", - мечтательно говорил один репортер другому.
      {79} Японское консульство немедленно стало слать протесты китайским властям, жалобы на нарушение русскими нейтралитета Китая. Власти, в свою очередь, посылали консулу требования прекратить телеграфирование. "Обнаглели сейчас китайцы, - говорил тогда Тидеман. - Разве в прежнее время они смели с нами таким языком разговаривать".
      Но вот что происходило на самом деле с опытами телеграфирования. Консульство выписало из Шанхая приемную и отправительную радиостанцию, лучшую и сильнейшую, какая только была в те дни на Дальнем Востоке. Со станции прибыли два техника немецкой фирмы Телефункен, которые и занялись налаживанием дела связи с Артуром.
      Техника радио была в те дни еще в состоянии младенчества. Аппараты строились на какую-нибудь одну длину волны. К злополучию нашему, станция в консульстве работала почти точно на ту же волну, что и суда японского флота. Приспособлений для изменения длины волны не было. Они еще не были изобретены, или, вернее, были уже выработаны в Европе летом 1904 года, но до Дальнего Востока эта новинка дойти еще не могла. В результате сплошное неустанное японское телеграфирование день и ночь назойливо лезло на ленту приемной станции в консульстве. Немецкие техники возились месяца два или три, но радиосвязи с Артуром не добились и уехали.
      П. Г. Тидеману пришлось изобретать другие способы связи с осажденной крепостью. Если читатель проследит историю борьбы за Порт-Артур по имеющимся источникам, то он убедится, что как донесения коменданта крепости об отбитых японских штурмах, так и телеграммы о действиях нашей Порт-артурской эскадры обычно появлялись в газетах в России дня через 3 или 4 после того, как те или другие военные события свершились.
      Выработанная П. Г. Тидеманом связь действовала правильно, регулярно и непрерывно до самых последних {80} дней существования русского Порт-Артура. Даже частные письма шли из крепости в Россию и обратно.
      В этом деле помогло блестящее знание Тидеманом местных наречий и знание существующих условий.
      Много войн происходило в районе Печелийского залива в 19 веке. Приходили сюда и англо-французы, интервенты, воевали тут и японцы с китайцами. Радиосвязи тогда не существовало, но разные местности Китая всегда находили способ между собою сообщаться. Эти-то старинные способы и применил наш консул. Он призвал к себе китайцев-лодочников, которые работали для связи и при войне Китая с Японией. В мирное время они скромно занимались, как рассказывали, контрабандой. Эти китайцы на своих джонках и доставляли все приказания петербургских властей в Порт-Артур, а обратно оттуда везли донесения о ходе обороны, печатавшиеся в русских газетах. Работа этих китайцев была не совсем безопасная. Японские миноносцы безжалостно топили всякую мало-мальски подозрительную джонку. Процент гибели наших посланцов был, как мне помнится, около 10 или 15 процентов их общего числа. Само собою разумеется, все телеграммы посылались в зашифрованном виде на крошечных листочках очень тонкой бумаги. После отправки всякой телеграммы через день или два посылался дубликат ее на особой джонке, а затем и трипликат.
      Сравнительно очень скромно вознаграждался опасный труд наших лодочников. Насколько я помню, доставивший почту в Порт-Артур и вернувшийся с распиской в ее получении и с обратной почтой получал по условию что-то около 50 или 60 шанхайских долларов.
      П. Г. Тидеман выхлопотал себе право награждать этих наших посланцов серебряными медалями на станиславской и анненской ленте" Такие награждения, как оказалось, очень высоко ценились лодочниками. Было нечто вроде соревнования между ними с целью получения медали.
      Часто всю ночь в консульстве горели огни, и наличный состав спешно расшифровывал и перешифровывал {81} телеграммы государственного значения, пришедшие из Петербурга.