Допрос Колчака

Что касается военного министерства, - то - что такое военное министерство вовремя войны? Я просто-напросто не хотел брать на себя этой обязанности. Болдырев тем не менее очень настаивал: Не отклоняйте этого предложения. Если вы увидите, что дело не пойдет у вас, никто вас не связывает, вы всегда можете его оставить, - но сейчас у меня нет ни одного лица, которое пользовалось бы известным именем и доверием, кроме вас. Поэтому я вас прошу, обращаясь к вашему служебному долгу, чтобы вы мне помогли, вступивши в должность военного и морского министра.
      Я сказал: Мне понятны все функции и задачи, которые возлагаются на военное министерство во время войны, но прежде всего мне хотелось вам задать вопрос: какое положение будет у меня в отношении войск, какие войска будут мне подчинены, будут ли известные части в моем распоряжении, или они все изьемлются, а у меня остаются аппараты снабжения армии, которые главным образом ложатся на военного министра в военное время?. Он мне ответил: Вопрос о разграничении командования у нас еще не вполне закончен. Ведь здесь, как вы слышала, военный министр уже имеется в составе Сибирского правительства Иванов-Ринов{53}. Но теперь, по всей вероятности, совету министров придется формироваться вновь, и Иванов-Ринов вряд ли войдет в этот совет, это место останется свободным, и я прошу нас его занять. Я сказал: Я дам вам окончательный ответ только тогда, когда я выясню себе, что собственно мне придется делать, какие взаимоотношения будут у меня с вами - командующим армией, и со всеми теми войсками, которые находятся на территории Сибири.
      Здесь, насколько я слышал, существует система, с которой я коренным образом расхожусь в основаниях: это - корпусная территориальная система. Я считаю, что применять в Сибири эту систему при здешних расстояниях, при здешних средствах сообщения, брать этот германский образец и класть в основу организации вооруженной силы, - совершенно неправильно, и считаю, что от этой организации будет нужно отказаться, а между тем большинство тут являются сторонниками этой системы, и мне придется с места вступать в конфликт с начальниками из-за такого кардинального вопроса. Этот вопрос меня больше всего заботит.
      Он говорит: Я считаю эту систему неприемлемой, я разделяю вашу точку зрения, и мы этот вопрос как-нибудь уладим. Я тогда сделаю распоряжение относительно того, чтобы вы вошли в состав правительства. Я говорю: Хорошо, я войду, но повторяю, ваше превосходительство, что если только я увижу, что обстановка и условия будут неподходящи для моей работы и расходятся с моими взглядами, я попрошу освободить меия от должности. Я ставлю еще одно условие: я неясно себе представляю, что такое фронт, что такое наша вооруженная сила на Урале, что нужно, какие отношения существуют у нас с чехами? Я человек посторонний и считаю необходимым в ближайшее время поехать на фронт для того, чтобы лично объехать все наши части в убедиться в том, что для них требуется.
      Денике. А не возникало ли у вас с Болдыревым разговора, в связи с предложением министерского поста, об общем положении, в какой мере возможно и удобно вам работать о Директорией, в какой мере Директория вообще может принять ваши взгляды?
      Колчак. Нет. Болдырев меня не запрашивая, - мы вели чисто деловой разговор.
      Алексеевский. Словом, вы смотрела на это предложение несколько профессионально и политических возражений не делали?
      Колчак. Нет, с Болдыревым я об этом не разговаривал, но я сознательно шел на службу к Директории. Принципиальных возражений против принятия портфеля военного министра у меня не было, и политических вопросов мы с Болдыревым не касались.
      Алексеевский. Предложение поста военного и морского министра вы получили впервые от Болдырева, но разговоры о возможности вхождения в Сибирское правительство в качестве ли военного министра, или в ином качестве у вас были и раньше с кем-нибудь?
      Колчак. Нет, я ни с кем не говорил. Первый разговор был с Болдыревым.
      Денике. А Болдырев во время разговора не сказал ли вам, что об этом есть своего рода предложение в некоторой среде и что такого рода вхождение будет приветствоваться Сибирским правительством или отдельными его членами?
      Колчак. Нет, он об этом не говорил. Затем мне пришлось, после того как я получил от Болдырева письменное предложение, вступить в отправление моей должности и бывать каждый день на заседаниях совета министров.
      Денике. Это был уже не сибирский совет министров. Момент формирования его происходил без вас?
      Колчак. Нет, он происходил при мне, потому что Директория приехала за один-два дня до меня. В заседаниях совета министров я встретил совершенно определенную атмосферу борьбы Сибирского правительства с Директорией. Я явился к председателю совета министров Вологодскому и сообщил, что со стороны Болдырева есть такое-то распоряжение, и я стал являться туда, как член правительства. Таким образом, я был назначен Болдыревым не единолично, а от имени Директории, и, очевидно, он об этом советовался с членами Директории. Атмосфера, которую я там встретил, была чрезвычайно напряженная. Я мог бы ее характеризовать, как атмосферу борьбы Сибирского правительства с Директорией. Расхождения шли главным образом по поводу некоторых персональных назначений в составе министров. Между прочим, этот вопрос особенно обострился с назначением Михайлова{54}, которого Директория не желала, а затем еще при назначении Роговского{55} товарищем министра внутренних дел по делам государственной охраны. Эти два вопроса приняли чрезвычайно большую остроту.
      Алексеевский. Члены Директории участвовали на заседаниях совета министров?
      Колчак. Нет, только Вологодский. А у них шли свои заседания, на которых я не присутствовал, а из совета присутствовал только Вологодский. К этому же самому периоду относится и чрезвычайно меня поразившее выступление впервые чехов по поводу состава правительства, выступление их представителей Кошека и Рихтера. Главное соображение, которое выдвигалось среди Сибирского правительства против Директории, сводилось к тому, что мы получили партийную власть, что с.-р., в конце концов, будут проводить свои планы, которые расходятся с мнением правительства, и что это явится несомненным уклоном в сторону большевизма; доказательством являлась связь Директории с Черновым, который был тогда в Екатеринбурге. Как раз к этому времени было выпущено воззвание, за подписью Чернова, касающееся вооруженных сил{56}. Оно наделало большую бурю и в правительстве и в военных кругах. Оно было составлено и обычных тонах и вызвало везде страшное негодование. В этом воззвании было указано на то, что офицеры - реакционеры, что они восстановили погоны, но под этим видом снова готовится реакция или контр -революция.
      Все эти темы были глубоко оскорбительны для всего офицерства, которое в своей массе вело борьбу с большевизмом, не преследуя никаких политических делей. В самой армии было две стороны, которые довольно враждебно относились друг к другу. Это - Сибирская армия с бело-зелеными значками, создавшаяся на территории Сибири, и так называемая Народная армия, которая образовалась в Поволжьи. Между ними существовала довольно открытая вражда, и это меня чрезвычайно печалило. Офицеры были один и те же; в Сибирской армии была масса офицерства совсем не сибиряков, и главный контингент офицеров Народной армии был из Европейской России. Они носили трехцветную полосу - русский национальный Флаг, и, кажется, в это время были даже без погон; а Сибирская армия с самого иачала одела погоны, и бело-зеленое знамя взяла как свой символ. Было много случаев столкновения между офицерами, и это меня глубоко печалило, но в общем думать о тех инсинуациях и нареканиях, которые возводил Чернов на офицерство, было нечего, - это была ложь, направленная к цели разложить с таким трудом и усилиями созданную вооруженную силу.
      Алексеевский. Вы несколько раз касались вопроса о внешних знаках в армии, о погонах и отличиях офицеров, и вы сейчас высказываете мнение, что погоны и внешние знаки были приняты в Сибирской армии и отрицались в Народной. Не возникало ли у вас впоследствии вопроса о том, что окружавшие вас в Омске офицеры вводили нас в заблуждение? Офицерство в общем, по психологическим побуждениям не очень высокого масштаба, стояло всегда за погоны и отличительные знаки. Не возникало ли у вас сомнений, что на фронте вся армия ходит без погон, что солдаты и офицеры Народной армии и лучшие боевые офицеры Сибирской армии равнодушно относились к погонам? Этот вопрос, сам по себе очень пустяшный, у нас в русской действительности сделался большим вопросом. Как вы лично относитесь к погонам?
      Колчак. Я лично относился положительно, мотивируя это тем, что это есть чисто русское отличие, нигде за границей не существующее. Я считал, что армия наша, когда была в погонах, дралась, когда она сняла погоны, что было связано с периодом величайшего развала и позора. Я лично считал, - какие основания для того, чтобы снимать погоны? Вся наша армия всегда носила погоны.
      Алексеевский. Конечно, вы впоследствии должны были действовать, как политик, - если в солдатской массе есть настроение против погон, сделать уступку?
      Колчак. Нет, я во время объездов фронта (а я очень много времени проводил на фронте) встречался на позициях в различных условиях с солдатами и офицерами и должен сказать, что у меня ни разу не возникал этот вопрос на фронте. Я видел одинаково безразличное отношение - иногда и погон достать нельзя, какие тут погоны, и без погон обойдешься. Предъявлять требовании я не мог, оттого что их нельзя было удовлетворить. Этот вопрос мне просто-напросто не приходилось обсуждать ни за ни против. Во время моих поездок по армии этот вопрос не поднимался. Я встречал солдат и офицеров на передовых линиях, одетых совершенно фантастически, - где уж тут говорить о погонах: было бы что-нибудь одеть.
      Заверил:
      Заместитель председателя Иркутской Губ. Ч. К. К.
      Попов.
      Заседание чрезвычайной следственной комиссии
      4-го Февраля 1920 г.
      Денике. Мы остановились в прошлый раз на том пункте, когда вы сделались военным министром, и на созданиия атмосферы борьбы Директории с Сибирским правительством.
      Попов. Вы говорили, что на заседании совета министров вынесли впечатление, что создастся напряженная атмосфера борьбы, что со стороны омского Сибирского правительства выдвигается мысль о том, что Директория носит партийный характер, что она связана с Черновым, который ведет определенную агитацию.
      Колчак. Эта атмосфера борьбы мне представлялась чрезвычайно неблагоприятным обстоятельством для того, чтобы вести какую-нибудь работу. Я видел после нескольких заседаний, что деловые решения не выносились, а велся все время спор политического характера и порядка. Я несколько раз приходил к убеждению, что работать в такой атмосфере нельзя, о что мое единственно остается - ехать непосредственно в армию. Я это высказывал генералу Болдыреву, у которого довольно часто бывал, говоря ему, что я положительно не чувствую себя пригодным для той деятельности, какая мне выпала. Я - военный техник, могу заниматься чисто военным делом, но эта обстановка меня отвлекает совершенно в другую сторону, которая для меня является нежелательной. Тут явилось еще одно весьма серьезное осложнение, с которым мне пришлось встретиться, когда я активно выступил на почву политической борьбы. Этовмешательство чехов.
      Представителей чехов, насколько мне помнится, в Омске было два - Кошек, который впоследствии был здесь, и Рихтер, которого я потерял из виду. Дело в том, что там шла борьба главным образом на счет персональных назначений в состав министров, и она главным образом концентрировалась вокруг Михайлова, на включении которого настаивало Сибирское правительство, и Роговского, которого выдвигала Директория и которого хотели сделать министром государственной безопасности, но впоследствии назначили на должность директора департамента милиции, т.-е. в сущности товарища министра внутренних дел. Кроме того, было там несколько других вопросов. В это время поднимался вопрос о Сибирской Областной Думе, которая была в Томске. Вопрос этот не имел особенной остроты, потому что представитель Директории Авксентьев совершенно определенно заявил, что он берет на себя решение вопроса о роспуске Думы. Эта Дума была распущена после поездки самого Авксентьева, в Томск.
      Вот это самое персональное назначение различных лиц в состав совета министров и вызвало вмешательство чехов. Оно состояло в том, что оба представителя чехов порознь явились к Вологодскому и затем к членам Директории и некоторым министрам, и заявили от имени национального чешского совета, что чехи не согласны на кандидатуру Михайлова и еще нескольких лиц, я точно не помню кого, и что они настаивают, чтобы, эти лица не были включены в состав Сибирского правительства. Для меня, как для человека нового, вопрос о кандидатуре Михайлова или кого-либо другого стоял совершенно открытым, - я их раньше не знал, не встречался ни с Михайловым, ни с другими членами правительства, - и когда вопрос поднимался, молчал, потому что никаких причин говорить против этих лиц у меня не было. В заседании председатель Вологодский доложил о появлении у него одного из чешских представителей с упомянутым заявлением, да еще подкрепленным тем, что если состав будет неугоден национальному чешскому совету, то чешские войска оставят фронт.
      Перод этим я говорил с генералом Болдыревым, и он мне сказал, что с чехами у него очень трудно идет дело, что чехи бросают фронт и не желают больше драться. Для меня таким образом оставление чехами фронта было ясно, а заявление чешских представителей Кошека и Рихтера о том, что если не произойдет изменения в составе совета министров, то они оставят фронт, - у меня вызвало совершенно определенную мысль, что они играют, что они и без этого фронт оставили бы, и что эта угроза недействительна. Я высказал свое мнение совершенно определенно. Я не имею чести быть знакомым ни с Михайловым, ни с другими членами правительства, но для меня сегоднешний визит Кошека и Рихтера является совершенно императивным для того, чтобы я поддерживал кандидатуру этих лиц. Я настаиваю, чтобы правительство резко и определенно раз навсегда пресекло вмешательство чехов в наши внутренние дела, которые их ни с какой стороны не касаются. Так и было сделано. Совет министров категорически постановил о включении в состав совета министров тех лиц, которых он намечал ранее, и затем остановился на вопросе о Роговском.
      Нужно сказать, что Директория в это время тоже разделилась на две группы, - одна, состоявшая из Авксентьева и Зензинова, и другая, которая состояла из Вологодского и Виноградова; Болдырев стоял посредине. Как человек военный и верховный главнокомандующий, он не занимал определенной политической позиции по отношению к той или другой группе. Из всех членов правительства я встречался только с одним Болдыревым; с Авксентьевым я обменялся визитом и виделся с ним на банкете.
      Денике. Как относился Болдырев к этой борьбе?
      Колчак. Болдырев думал, что надо всеми силами уладить это дело и итти на известный компромисс, что потом все устроится, но теперь нельзя создавать раскола, который отразится на армии и на положении дел на фронте. Он старался быть как бы примиряющим началом в этой Директории между двумя борющимися группами.
      Денике. Как смотрел Болдырев на Директорию? Представлялась ли она ему жизнеспособной, или он тоже думал, что эта Директория ничего сделать не может?
      Колчак. Когда я поднял вопрос об освобождении меня от обязанностей военного министра, то и Болдырев, и Авксентьев смотрели так, что это временная, переходная ступень, и они не смотрели на себя как на постоянное учреждение.
      Денике. Это, по идее, Директория должна была через известный срок созвать Учредительное Собрание. Но не представляли ли они, что вообще Директория не сможет этого выполнить?
      Колчак. Нет, я определенно этого вопроса не помню. В конце концов, после долгих разговоров пришли к компромиссу, что Роговскнй будет товарищем министра.
      Денике. Вы присутствовали на совместном заседании Директории с Сибирским правительством, когда соглашение состоялось?
      Колчак. Да, я тогда был на нем. Оно ничего из себя не представляло. Это было заседание, на которое явились все члены Директории и совет министров. На нем было прочитано постановление относительно взаимоотношений между Директорией и советом министров; затем члены Директории раскланялись и ушли, и дальше продолжалось деловое заседание.
      Денике. Вы, повидимому, говорите о формальном моменте утверждения этого постановления. Но до этого было заседание или совместное совещание Директории и всего состава совета министров, где довольно остро эти вопросы ставились. Там, между прочим, с резкой речью выступал Михайлов, с другой стороны примирительно держался Шумиловский{56}, - вы на таком засе-дашш не были?
      Колчак. Я не помню, откровенно говоря. Я помню формальное заседание, которое было очень коротким. Авксентьев прочел известное положение относительно Директории, относительно Сибирской армии, которая должна сохранить свое бело-зеленое знамя{57}. Этим вопросом совещание закончилось; затем члены Директории ушли, а Вологодский остался председательствовать. Тогда же ему было преподнесено почетное звание гражданина Сибири{58}.
      Денике. За это время завязались ли у вас с членами Сибирского правительства более или менее близкие личные связи?
      Колчак. Нет, я не могу этого сказать. Я здесь оставался очень короткое время и вскоре, около 7 - 8 ноября, выехал на фронт. Я бывал у Болдырева иногда. Затем я получил приглашение от чешского командования приехать к 9 -10 ноября в Екатеринбург для присутствования на торжестве передачи знамен четырем чешским полкам. Кроме того, мне нужно было вообще выехать на фронт, для того, чтобы повидаться с начальниками и обследовать все вопросы снабжения, все нужды армии и фронта. Примерно числа 7-го или 8-го я выехал из Омска в Екатеринбург. Тогда я был временно исполняющим обязанности военного министра. В сущности, у меня министерства не было,- я жил в доме Волкова, в одной комнате; у меня не было ни аппарата, ни средств. Пока функционировали органы Сибирской армии, штаб этой армии помещался в Доме Свободы. Но пока я за него не принимался. Первая моя миссии были присутствовать на этом торжестве и затем вечером на банкете, где я впервые познакомился с чешскими офицерами и с Сыровым. Там присутствовали представители иностранных держав. Кроме того, там я вторично видел Гайду.
      Денике. Во время этой встречи или впоследствии не возникало ли у вас с чехами каких-нибудь бесед в роде той, какая была у вас с Гайдой во Владивостоке?
      Колчак. В этот день я не беседовал, а на другой день я поехал по различным военным частям и сделал визит Гайде, Сыровому и т. д. Здесь Гайда меня спрашивал о том, каково политическое положение в Омске. Я сказал, что считаю его чрезвычайно неудовлетворительным в виду того, что соглашение между Сибирским правительством и Директорией есть простой компромисс, от которого я не жду ничего хорошего, что столкновения в будущем почти неминуемы, потому что Директория не пользуется престижем и влиянием, что Сибирское правительство, которое считает, что оно Сибирь объединило и уже шесть месяцев стоит у власти, передает эту власть с известным сопротивлением. Я говорил, что столкновения несомненно будут, и во что они выльются, я сказать не могу. Гайда сказал на это: Единственное средство, которое еще возможно, это - только диктатура.
      Я заметил ему, что диктатура может быть основана только на армии, и то лицо, которое создает армию и опирается на армию, только и может говорить о диктатуре. Кто же при настоящем положении может взять на себя должность диктатора? Только кто-нибудь из лиц, находящихся на фронте, потому что никто, не опирающийся на вооруженную силу, не может осуществлять диктатуры. Гайда ничего не ответил на это, но сказал, что все равно к этому неизбежно придут, потому что Директория - несомненно, искусственное предприятие. Затем он говорит по этому поводу: Мне известна та работа, которая ведется в казачьих кругах. Они выдвигают своих кандидатов, но я думаю, что казачьи круги не в состоянии справиться с этой задачей, потому что они слишком узко смотрят на этот вопрос.
      Затем, после короткого визита, я поехал уже на ближайший фронт, чтобы повидаться с Пепеляевым{59} и познакомиться с Голицыным{60}. Фронт проходил недалеко от Екатеринбурга. Пермь и Кунгур не били взяты, - фронт был между Кунгуром и Екатеринбургом. Я разделяю свою работу на две части: одна заключалась и чисто техническом формировании сил, выяснении нужд и потребностей армии тогда, а другая заключалась в частных встречах и переговорах во время моих поездок на фронт и выяснении на месте чисто деловых сторон. Я вынес впечатление, что армия относится отрицательно к Директории, по крайней мере в лице тех начальников, с которыми я говорил. Все совершенно определенно говорили, что только военная власть может теперь поправить дело, что такая комбинация из пяти членов Директории, кроме борьбы, интриг, политической розни, ничего не дает и не даст, и что в таком положении вести войну нельзя. Особенно резко говорил генерал-майор Пепеляев: С моей точки зрения, совершенно безразлично, кто будет вести дело войны, - но я считаю, что из комбинации Директории с Сибирским правительством ничего не выйдет хорошего.
      Денике. А с какими видными деятелями, кроме Пепеляева, вам приходилось встречаться?
      Колчак. Я видел Голицына, представителей полков, которые были на фронте, и общее мнение было то же самое; в этом смысле возражений я не встречал. Главным атаманом на Дальнем Востоке был Иванов-Ринов. Я видел его тогда, когда вступил в должность верховного главнокомандующего, в декабре месяце. Пепеляев об этом вопросе говорил с чисто военной точки зрения - раз мы ведем войну, должно быть чисто военное командование; а как , это бедет, - это для меня совершенно безразлично, потому что я не политик.
      Денике. В бытность вашу в Екатеринбурге и на фронте вы не получали никаких известий о положении дела в Екатеринбурге, где находился Съезд членов Учредительного Собрания?
      Колчак. Они уже были в Уфе. Я помню только одного члена -Брушвита. Он был представителем Съезда членов Учредительного Собрания и говорил речь на банкете, - только одного его я помню. Насколько мне помнится, я поехал на Челябинск с фронта. Там, в штабе Сырового, я повидался с Дитерихсом, который был начальником штаба. Сделал визиты членам чешского национального совета, который был в Челябинске. Затем я отправился на фронт, откуда поехал назад южным путем на Омск. Мне был дан экстренный поезд. С этим поездом поохали представители чешского командования и полковник Уорд{61}, который присутствовал на этом параде. С Уордом мы вместо завтракали и беседовали на всякие темы. Между Петропавловском и Курганом мы встретились с поездом генерала Болдырева, примерно за сутки до прибытия моего в Омск. Я явился к нему и в общих чертах изложил результаты своей поездки. Болдырев ехал в Челябинск для свидания с чешским командованием, так как, по его словам, с чехами у него были очень натянутые и затрудненные отношения. Чехи оставляют фронт, нам грозят тяжелые осложнения на уфимском фронте. Красная армия ведет наступление на Уфу, и его тревожит настроение чехов, которые оставляют фронт без всякого прикрытия.
      Этот вопрос его чрезвычайно тревожил, и потому он выехал, не дожидаясь моего прибытия. Я спросил его о том, что делается в Омске, так как я никаких сведений об Омске не имел. Он говорит: В Омске тоже нехорошо, - там, несомненно, идет брожение среди казаков; в особенности, говорят о каком-то перевороте, выступлении, но я этому не придаю серьезного значения. Во всяком случае, я надеюсь, мне удастся побывать на фронте и уладить там дело. Затем он прибавил: Это все искусственно, но мы должны пройти через такую стадию, и я надеюсь, что работать будет вполне возможно, потому что весь состав Директории образован из людей, лично не преследующих никаких задач и старающихся сделать, что могут, и я думаю, что ничего серьезного отсюда не будет. Как видите, Болдырев определенно говорил, что в Омске атмосфера очень напряженная, в особенности в казачьих кругах. Я с ним расстался; он поехал в Челябинск, а я уехал в Омск, куда прибыл примерно числа 16-го ноября, за день до переворота. Меня главным образом в это время смущал вопрос о том, что окончательное решение относительно моих функций. В смысле образования министерства и моих взаимоотношений с командованием на фронте, оставалось еще неопределенным. Оно не могло быть выяснено фактически. У меня не было подчиненных частей. Эти вопросы Болдырев решал поставить, когда он окончательно вернется. Чисто технически меня беспокоил вопрос о территориальной системе, уничтожение которой я поставил категорическом условием вхождения моего в состав министерства и принятия на себя поста военного министра, так как я считал эту систему неприемлемой.
      По приезде моем в Омск, ко мне являлись многие офицеры из ставки и представители от казаков, которые говорила определенно, что Директории осталось недолго жить, и что необходимо создание единой власти. Когда я спрашивал о форме этой единой власти и кого предполагают на это место выдвинуть для того, чтобы была единая власть, мне указали прямо: Вы должны это сделать. Я сказал: Я не могу взять на себя эту обязанность просто потому, что у меня нет в руках армии и вооруженной силы. А то, что вы говорите, может быть основано только на воле и желании армии, которая бы поддержала то лицо, которое хотело бы стать во главе ее и принять на себя верховную власть и верховное командование. У меня армии нет, я человек приезжий, я не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии, которое не имеет под собой почвы.
      Затем мне остается неизвестным вопрос об отношении в такой конъюнктуре власти со стороны Сибирского правительства. Сибирское правительство, насколько я мог понять, борется с Директорией, против Директории, желая власть сохранить у себя в оставить то положение, которое было до прибытия Директории, - это во-первых; а во-вторых, как я сказал, я нахожусь на службе, я это подчеркиваю, и не считаю возможным, оставаясь на службе, предпринимать какие-нибудь шаги в том смысле, в каком вы говорите. Вот приблизительно какие разговоры велись вскоре после моего приезда.
      Денике. Вы не помните, кто из более видных военных деятелей являлся к вам с подобного рода разговорами и предложениями?
      Колчак. Насколько помню, - Лебедев и полковник Волков, который был Начальником горнизона города; затем Катанаев, очень много офицеров из ставки. Определенно могу сказать, что ни Матковского, ни генерала Белова у меня не было. Из лиц не-военных, из политических деятелей по вопросу о единоличной власти у меня никого не было. Я помню, что проходил ген. Андогский, ген. Сурин и другие, когда шла работа по созданию морского и военного министерства. Как я говорил, никаких определенных решений или слухов мне не сообщалось. Это носило характер разговоров и обмена мнений.
      Попов. Красильников{62} у вас не бывал?
      Колчак. Нисколько я помню, не был, но возможно, что он заходил вместе с Катанаевым. В то время он был войсковым старшиною. Когда я осведомился о положении вещей, то решительно хотел отклонить от себя должность военного министра, и мне кажется, что в тот день, когда я приехал, я об этом заявил в совете министров, мотивируя это тем, что при таких условиях я считаю невозможным вести работу военного министра. Это решение мое было почти категорическое. Но пока я не отказывался остаться на месте до прибытии Болдырева, так как в его отсутствие не считал возможным бросать начатое дело. А затем я собирался работать на фронте или заняться организацией морского министерства.
      Насколько мне помнится, 17-го ноября был у меня Авксентьев, накануне своего ареста. Он приезжал ко мне на квартиру и просил, чтобы я взял свою просьбу об отставке назад. Я ему совершенно определенно сказал: Я здесь уже около месяца военным министром, и до сих пор не знаю своего положения и своих прав. Обязанности свои в отношении обслуживания армии я более или менее себе представляю, но самые права военного министра мне неизвестны. Подчинены ли мне здесь войска, или нет, в каких взаимоотношениях я нахожусь с командованием фронта, - непосредственных или я с ними только сношусь и т. д, - словом, целый ряд технических вопросов. Вместо чисто деловой работы здесь идет политическая борьба, в которой я принимать участия не хочу, потому что я считаю ее вредной для ведения войны, и в силу этого я не считаю возможным в такой атмосфере и обстановке работать даже в той должности, которую я принял. Так мы с ним и не договорились. Я продолжал упорно настаивать на том, что я не буду больше военным министром и жду только приезда Болдырева. Я делаю оговорку; мне кажется, что это было в то время, о котором я говорю, но, может быть, это было накануне моего отъезда на фронт.
      Переворот совершился 18-го числа вечером, с воскресенья на понедельник. Об этом перевороте слухи носились, - частным образом мне морское офицеры говорили, но день и время никто фиксировать не мог. О совершившемся перевороте я узнал в 4 часа утра на своей квартире. Меня разбудил дежурный ординарец и сообщил, что меня просит к телефону Вологодский. Было еще совершенно темно. От Вологодского я узнал по телефону, что вечером около 1 - 2 часов были арестованы члены Директории Авксентьев, Зензинов, Аргунов и Роговский и увезены за город, что он сейчас созывает немедленно совет министров и просит, чтобы я прибыл на это экстренное заседание совета министров. Когда я спросил: Кем арестованы? - он сказал: Я точно вам сказать не могу и прошу вас как можно скорее одеться; около 6-ти часов я, вероятно, всех соберу.- Я спросил: Какими частями произведен арест? - он ответил, что не знает. Тогда я приказал соединиться и вызвать сейчас же Розанова, который был начальником штаба Болдырева.
      Он в это время спал, но когда я его вызвал, он сразу подошел к телефону. Я спросил его, знает ли он о том, что произошло в городе. Он ответил, что в городе полное спокойствие, разъезжают усиленные патрули, но что он никак не может добиться ни штаба, ни ставки, ни управления казачьими частями, так как их телефоны, повидимому, не действуют.