Чжуан-цзы

      -- Но коли так, то что же ценного в Пути?
      Познавший Путь непременно постиг порядок природы, постигший же порядок природы непременно осознает равновесие вещей. А тот, кто осознает равновесие вещей, ничем не навредит себе. Человек совершенных качеств в огне не сгорит и в воде не утонет; ему холод и жара не страшны, его звери и птицы не погубят. Это не значит, что ему все нипочем. Я говорю о том, что он умеет отличать опасное от безопасного, покоен в счастье и несчастье, осмотрителен в сближении и отдалении, и поэтому ничто в мире не может ему навредить. Сказано ведь: "Небесное -- внутри, человеческое -- вовне". А жизненная сила пребывает в Небесном. Тот, кто знает деяния Неба и Человека, тот укоренится в Небесном и сам себя обретет:
      Вперед и назад, растягиваясь и сжимаясь,
      Он вернется к основе и оповестит о великом [97].
      -- Но что же такое небесное и что такое человеческое?
      -- У быков и коней по четыре ноги -- это зовется небесным. Узда на коня и кольцо в носу у быка -- это зовется человеческим. Поэтому говорится: "Не губи небесное человеческим, не губи своим умом собственной судьбы, не губи доброе имя своей алчностью". Строго блюди эти заповеди и никогда от них не отступай, -- и ты, что называется, "возвратишься к подлинному".
      Одноногий Куй [98] завидовал Сороконожке, Сороконожка завидовала Змее, Змея завидовала Ветру, Ветер завидовал Глазу, а Глаз завидовал Сердцу.
      Куй сказал Сороконожке: "Я передвигаюсь, подпрыгивая на одной ноге, и нет ничего проще на свете. Тебе же приходится передвигать десять тысяч ног, как же ты с ними управляешься?"
      -- А чему тут удивляться? -- ответила Сороконожка. -- Разве не видел ты плюющего человека? Когда он плюет, у него изо рта вылетают разные капли -большие, как жемчуг, или совсем маленькие, словно капельки тумана. Вперемешку падают они на землю, и сосчитать их невозможно. Мною же движет Небесная Пружина во мне, а как я передвигаюсь, мне и самой неведомо.
      Сороконожка сказала Змее: "Я передвигаюсь с помощью множества ног, но не могу двигаться так же быстро, как ты, хотя у тебя ног вовсе нет. Почему так?"
      -- Мною движет Небесная Пружина во мне, -- ответила Змея. -- Как могу я это изменить? Для чего же мне ноги?
      Змея говорила Ветру: "Я передвигаюсь, сгибая и распрямляя позвоночник, ибо у меня есть тело. Ты же с воем поднимаешься в Северном Океане и, все так же завывая, несешься в Южный Океан, хотя тела у тебя нет. Как это у тебя получается?"
      -- Да, я с воем поднимаюсь в Северном Океане и лечу в Южный Океан. Но если кто-нибудь тронет меня пальцем, то одолеет меня, а станет топтать ногами -- и сомнет меня. Пусть так -- но ведь только я могу ломать могучие деревья и разрушать огромные дома. Вот так я превращаю множество маленьких непобед в одну большую победу. Только истинно мудрый способен быть великим победителем!
      Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй, а правитель Чу прислал к нему двух своих сановников с посланием, и в том послании говорилось: "Желаю возложить на Вас бремя государственных дел".
      Чжуан-цзы даже удочки из рук не выпустил и головы не повернул, а только сказал в ответ: "Я слыхал, что в Чу есть священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правитель завернул ее в тонкий шелк, спрятал в ларец, а ларец тот поставил в своем храме предков. Что бы предпочла эта черепаха: быть мертвой, но чтобы поклонялись ее костям, или быть живой, даже если ей пришлось бы волочить свой хвост по грязи?"
      Оба сановника ответили: "Конечно, она предпочла бы быть живой, даже если ей пришлось бы волочить свой хвост по грязи".
      -- Уходите прочь! -- воскликнул Чжуан-цзы. -- Я тоже буду волочить хвост по грязи!
      Хуэй-цзы был первым советником в царстве Ляп, и Чжуан-цзы захотел навестить его. Кто-то сказал Хуэй-цзы: "К вам едет Чжуан-цзы. Он хочет сменить вас на посту первого советника". Хуэй-цзы очень испугался и приказал искать Чжуан-цзы по всему царству. И Чжуан-цзы искали три дня и три ночи. Чжуан-цзы приехал к Хуэй-цзы и сказал: "На юге живет птица, которую зовут Юаньчу. Ты знаешь об этом? Она взмывает ввысь в Южном Океане и летит в Северный Океан. Она отдыхает только на вершинах платанов, питается только плодами бамбука и пьет только ключевую воду. Однажды некая сова нашла дохлую крысу. Когда птица Юаньчу пролетала над ней, сова подняла голову и угрожающе заухала. Не хочешь ли ты погрозить мне своим царством?"
      Чжуан-цзы и Хуэй-цзы прогуливались по мосту через Реку Хао.
      Чжуан-цзы сказал: "Как весело играют рыбки в воде! Вот радость рыб!"
      -- Ты ведь не рыба, -- сказал Хуэй-цзы, -- откуда тебе знать, в чем радость рыб?
      -- Но ведь ты не я, -- ответил Чжуан-цзы, -- откуда же ты знаешь, что я не знаю, в чем заключается радость рыб?
      -- Я, конечно, не ты и не могу знать того, что ты знаешь. Но и ты не рыба, а потому не можешь знать, в чем радость рыб, -- возразил Хуэй-цзы.
      Тогда Чжуан-цзы сказал: "Давай вернемся к началу. Ты спросил меня: Откуда ты знаешь радость рыб? Значит, ты уже знал, что я это знаю, и потому спросил. А я это узнал, гуляя у реки Хао" [99].
      Когда Конфуций был в царстве Куан, люди Сун окружили его в несколько рядов, но он беспрерывно пел и перебирал струны своей лютни.
      -- Отчего вы, учитель, веселитесь? -- спросил его Цзы-лу.
      -- Подойди, я скажу тебе, -- ответил Конфуций. -- Давно уже ждал я беды и не смог избегнуть ее -- такова судьба. Давно уже ожидал я удачи, но не достиг ее -- такие уж времена. При Яо и Шуне в Поднебесной не было неудачников, успеха же добивались не знаниями. При Чжоу и Цзе не было людей удачливых, и случилось так не из-за отсутствия знаний. Таковы веления времени. На воде не избегать встречи с драконом -- таково мужество рыбака. На суше не избегать встречи с тигром -- таково мужество охотника. Выйти навстречу протянутому клинку и встретить смерть, как жизнь, -- таково мужество героя. Знать, что неудача происходит от судьбы, знать, что успех зависит от времени, и бестрепетно встретить великую беду -- таково мужество мудрого. Останься же со мною! Участь моя решена!
      Но в скором времени подошел воин, отвесил прощальный поклон и сказал:
      -- Вас приняли за Ян Ху, поэтому и окружили. Мы снимаем осаду и тотчас [уходим100].
      Гуньсунь Лун спросил у вэйского царя Моу:
      "Я с детства изучал путь древних царей, а в зрелые годы постиг смысл человечности и долга. Я научился объединять "подобное" и "различное", разделять "твердость" и "белизну", превращать утверждение в отрицание, а возможное -- в невозможное. Я поверг в смущение все сто школ и превзошел в красноречии всех спорщиков. Я полагал, что никто в целом свете не сравнится со мной в учености. Ныне же я услышал речи Чжуан-цзы и пребываю в великом изумлении. Не могу понять, то ли я уступаю ему в умении рассуждать, то ли знания мои не столь обширны, как у него. Теперь я и рта не смею раскрыть. Позвольте спросить, в чем тут дело?"
      Царь Моу облокотился о столик, медленно вздохнул и, глядя в небо, рассмеялся. "Разве ты не слыхал про лягушку, которая жила в глубоком колодце? -- сказал он. -- Эта лягушка однажды сказала черепахе, обитавшей в Восточном Океане: "В моей жизни так много удовольствий! Когда я хочу прогуляться, я вылезаю на перила колодца. Вернувшись к себе, я отдыхаю на отвалившейся от стенки черепице. Если я хочу купаться, я прыгаю в воду, и она доходит мне до самой шеи. А когда я выхожу на берег, моя нога погружается в грязь по самую щиколотку. Ни вьющаяся вокруг мошкара, ни крабы, ни жабы не имеют таких удовольствий. Поистине обладать целой лужей воды и глубоким колодцем, в котором я могу делать все, что пожелаю, -- это вершина счастья! Почему бы вам не прийти ко мне в гости, не посмотреть, как я живу?"
      Не успела черепаха из Восточного Океана ступить в колодец левой ногой, как ее правая нога уже застряла там. Пришлось ей отползти назад, и тут она рассказала лягушке про свой океан:
      "Даже расстояние в тысячу ли не даст представления о том, как широк Океан, в котором я живу, а расстояние в восемь тысяч ли не даст представления о том, сколь глубок этот Океан, -- сказала она. -- Во времена царя Юя за десять лет случилось девять наводнений, но вода в Океане не поднялась. При царе Тане за восемь лет было семь засух, но воды в Океане не убыло. Не быть увлекаемым потоком в часы приливов и отливов, не чувствовать волнения, когда вода прибывает или убывает, -- такова радость жизни в Восточном Океане".
      Тут лягушку из колодца прямо оторопь взяла, и она лишилась дара речи. Ну а тебе, не умеющему распознать даже границу между истинным и ложным, пытаться уразуметь слова Чжуан-цзы -- все равно что комару снести на себе гору или сороконожке перебраться через Желтую Реку. Такая задача тебе не по плечу. И тот, кто, не умея распознать смысл утонченнейших речей, старается как можно выгоднее для себя устроиться в жизни, не похож разве на ту лягушку из колодца?
      А еще скажу тебе, что тот человек спускался в страну Желтых источников и возносился до самого неба. Он странствует привольно всюду, не разбирая ни севера, ни юга, ни востока, ни запада, и проникает в Сокровенное, возвращается к Всепроницающему. Ты же в своей слепоте ищешь по заданным правилам, разделяешь посредством доказательств. Ты подобен человеку, который смотрит на небо через трубочку и целится шилом в землю. Какая мелочность! Уходи прочь от меня! И помни: однажды какой-то парень из Шоулина вздумал подражать ходокам из Хань-дана. Тамошнее искусство он не перенял, а по-своему ходить тоже разучился, так что пришлось ему ползти домой на локтях и коленях. Лучше тебе уйти сейчас, а не то ты чужому искусству не научишься и свое потеряешь!"
      Тут Гуньсунь Лун от удивления даже рот раскрыл и язык высунул. Вот так он и побежал прочь.
      Глава XVIII. ВЫСШЕЕ СЧАСТЬЕ [101]
      Есть ли в Поднебесном мире высшее счастье? Можно ли сполна прожить свою жизнь? Что нужно делать, на что уповать? Чего избегать, чем заниматься? К чему стремиться, от чего отказываться? Что любить и что ненавидеть?
      В Поднебесной ценят богатство, знатность, долголетие и добрую славу, любят покой, изысканные яства, роскошные одежды, красивые цветы и ласкающие слух звуки. Ненавидят же бедность и унижение, преждевременную смерть и дурную славу и страдают, когда нет ни покоя, ни изысканных яств, ни роскошных одежд, ни красивых цветов, ни ласкающих слух звуков. Если люди лишены всего этого, они впадают в уныние и печаль. Но нет ничего глупее, чем угождать лишь прихотям плоти!
      Богачи, изнуряя себя тяжкими трудами, накапливают столько сокровищ, что не успевают воспользоваться ими, да и к радостям плоти эти богатства ничего не прибавляют. Знатные мужи днями и ночами пекутся о своей добродетели, но их добродетель и подавно ничего не прибавляет к радостям тела. Человек печалится с самого своего рождения, а прожив долгую жизнь, впадает в помрачение. Как горько столь долго страдать, не умирая! И все, что делает человек в жизни, так чуждо ему!
      В Поднебесной высоко ставят доблесть героев, однако их доблесть не помогла им себя уберечь. И я не знаю, воистину ли это доблесть, или она на самом деле неистинна? Если счесть это доблестью, то ее недостаточно, чтобы сохранить жизнь себе. А если не счесть ее доблестью, то ее достаточно, чтобы сохранить жизнь другим. Поэтому говорят: "Когда искренним наставлениям не внемлют, сиди спокойно и не спорь". Вот и У Цзысюй стал спорить и погубил себя. Но если бы он не соперничал, то и славы бы не заслужил. Так существует ли в действительности доблесть?
      Не знаю, является ли на самом деле счастьем то, что люди нынче почитают за счастье. Вижу я, что счастье в мире -- это то, о чем все мечтают, чего все добиваются и без чего жить не могут. А я и не знаю, счастье ли это, но также не знаю, есть ли это несчастье. Так существует ли на свете счастье? Для меня настоящее счастье -- недеяние, а толпа считает это мучением. Поэтому сказано: "Высшее счастье -- отсутствие счастья. Высшая слава -отсутствие славы".
      Хотя в мире в конце концов нельзя установить, где истина, а где ложь, в недеянии можно определить истинное и ложное. Высшее счастье -- это сама жизнь, и только Недеяние позволяет достичь его. Попробую сказать об этом. Небо благодаря Недеянию становится чистым; Земля благодаря Недеянию становится покойной [102]. Когда Недеяние Неба пребывает в согласии с Недеянием Земли, свершаются превращения всех вещей. Неразличимое, смутное -неведомо откуда исходит! Смутное, необозримое -- лишенное образа! Все сущее в своем великом изобилии произрастает из Недеяния. Поэтому сказано: "Небо и Земля ничего не делают, но не остается ничего несделанного". Кто же среди людей способен претворить Недеяние?
      У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: "Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, -- это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, -- просто никуда не годится!"
      -- Ты не прав, -- ответил Чжуан-цзы. -- Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился -- и она стала Дыханием. Дыхание превратилось -- и стало Телом. Тело превратилось -- и она родилась. Теперь настало новое превращение -- и она умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним -значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать.
      Когда Чжуан-цзы пришел в земли Чу, он наткнулся на голый череп, уже побелевший от времени, но еще крепкий.
      Хлестнув череп плеткой, Чжуан-цзы стал расспрашивать его: "Довела ли вас, учитель, до этого безрассудная привязанность к жизни? Или вы служили побежденному царству и сложили голову на плахе? Довели ли вас до этого беспутная жизнь и поступки, опозорившие ваших родителей, жену и детей? Довел ли вас до этого голод и холод? Или, может быть, вас довела до этого тихая смерть, пришедшая после долгих лет жизни?"
      Так Чжуан-цзы поговорил с черепом, а потом положил его себе под голову и лег спать. В полночь череп явился ему во сне и сказал: "Ты говорил, как любитель попусту рассуждать. В речах твоих отобразились заботы живых людей. Умершим они неведомы. Желаешь ли ты выслушать глас мертвого?"
      -- Да, -- сказал Чжуан-цзы.
      -- Ну так слушай. Для мертвого нет ни государя наверху, ни подданных внизу, ни времен года. Безмятежно следует он круговороту Неба и Земли, и даже утехи державного владыки не сравнятся с его счастьем.
      Чжуан-цзы не поверил этим словам и спросил: "А хочешь, я велю Владыке судеб [103] вернуть тебя к жизни, снова дать тебе тело, воскресить твоих родителей, жену и детей, друзей и соседей?"
      Череп словно бы нахмурился грозно и сказал: "Да разве сменю я свое царственное счастье на человеческие тяготы!"
      Когда Янь Хой уехал в восточное царство Ци, Конфуций выглядел опечаленным. Цзы-Гун поднялся со своего сиденья и спросил: "Ваш ученик осмелится спросить, почему вы, учитель, так печалитесь с тех пор, как Хой уехал в Ци?"
      -- Ты задал хороший вопрос! -- ответил Конфуций. -- Когда-то Гуань-цзы произнес слова, которые мне очень нравятся: "В маленький мешочек не вложишь большую вещь. Короткой веревкой ничего не достанешь с глубины". Это значит, что каждому из нас уготовано свершить в мире столько, сколько мы можем, -- и не более того. Боюсь, что Хой станет беседовать с правителем Ци о пути Яо, Шуня и Желтого Владыки и ссылаться на слова царей Суйжэня и Шэньнуна. Государь начнет искать в себе то, чего в нем нет. Не найдя того, что он ищет, он впадет в растерянность. А если человек, у которого вы служите советником, пребывает в растерянности, вам грозит неминуемая смерть.
      Не приходилось ли тебе слышать историю о том, как в окрестности столичного города Лу залетела морская птица? Правитель Лу по этому случаю устроил пир у алтарей предков, исполнил мелодии Девять шао, преподнес птице лучшее мясо от жертвоприношения нюйлао. А птица сидела, вытаращив глаза, и не съела ни куска мяса, не выпила ни глотка воды. Через три дня она околела. Так получилось оттого, что правитель Лу на самом деле заботился о себе, а не о птице. Тот, кто действительно хотел сделать птице добро, пустил бы ее на волю в густые леса, позволил бы ей плавать на озерах и реках, кормил бы ее водяной живностью, дал бы ей жить так, как ей хочется. Для той птицы не было ничего ненавистнее, чем слышать человеческие голоса -- ведь они кажутся ей бессмысленным гомоном! Попробуй сыграть мелодии Сяньчи на просторах озера Дунтин, и птицы, заслышав эту музыку, взметнутся в небеса, звери убегут в лес, рыбы уйдут в глубину. Люди же, наоборот, соберутся послушать. Рыба, находясь в воде, живет в свое удовольствие, а человек, попав под воду, погибает. Они так отличаются друг от друга потому, что у них совсем разные потребности. Вот почему древние мудрецы не думали, что у людей одинаковые способности, и не давали людям одинаковых заданий. В те времена имена зависели от обстоятельств, должное определялось возможным. Вот что означает поговорка: "Как ветви расходятся во все стороны, как спицы сходятся в ступице колеса".
      Отрешенный и Забывчивый осматривали Курган Сокровенной Мудрости, где покоится прах Желтого Владыки. Вдруг на левом локте у Забывчивого вскочила опухоль, и Забывчивый изумленно уставился на нее.
      -- Страшно тебе? -- спросил Отрешенный.
      -- Нет, чего мне страшиться? -- ответил Забывчивый. -- Ведь наша жизнь дана нам взаймы. Взяли ее в долг -- и живем, а живущие -- прах. Жизнь и смерть -- как день и ночь. Мы с тобой посетили того, кто уже прошел превращение, а теперь превращение коснулось меня. Чего же мне страшиться?
      Путешествуя, Ле-цзы заметил у дороги череп вековой давности. Раздвинув бурьян, он указал на него пальцем и сказал: "Только ты и я понимаем, что нет ни жизни, ни смерти. Нужно ли печалиться о тебе? Нужно ли радоваться обо мне?"
      В семенах есть зародыши. Попадая в воду, они становятся ряской, на границе воды и суши они превращаются в "лягушачью кожу", в полях же они становятся подорожником. Когда подорожник попадает на плодородную почву, он превращается в "воронью лапку". Корни вороньей лапки превращаются в земляных червей, а ее листья -- в бабочек. Бабочки тоже претерпевают превращения и становятся насекомыми, которые плодятся у очага и выглядят так, словно они сбросили свою кожу. Зовут их цюйдао. Через тысячу дней цюйдао превращается в птицу ганьюйгу. Слюна птицы ганьюйгу становится (насекомым) сыми, а сыми превращается в существо илу, живущее в винном уксусе.
      Насекомое илу рождается от насекомого хуанхуан, а хуанхуан рождается из насекомых цзюю. Насекомые фу-цюань рождаются из насекомых маожуй. Растение янси, соединяясь со старым бамбуком, уже не дающим побегов, рождает насекомое циннии. Циннин порождает леопарда, леопард порождает коня, конь порождает человека, а человек снова возвращается в зародыши. "Вся тьма вещей происходит из мельчайших зародышей и в них возвращается".
      Глава XIX. ПОСТИГШИЙ ЖИЗНЬ [104]
      Постигший сущность жизни не утруждает себя никчемными делами. Постигший сущность судьбы не утруждает себя делами, не ниспосланными судьбой. Чтобы поддерживать в теле жизнь, нужно опираться на разные вещи, но бывает так, что вещи имеются в избытке, а жизнь в теле поддержать невозможно. Чтобы сохранить себе жизнь, нужно прежде не лишаться своего тела, но бывает так, что тела не лишаются, а жизнь оказывается загубленной. Приход жизни нельзя отвергнуть, ее уход нельзя остановить. Как это прискорбно! Люди в свете полагают, что пропитания тела достаточно для поддержания жизни, а ведь, сколько ни питайся, жизнь свою в конце концов не сбережешь. Однако же в свете считают, что этого достаточно, и даже не знают, как жить по-другому.
      Тому, кто хочет избавиться от забот о своем теле, лучше всего покинуть свет. Кто уйдет от света, тот избавится от тягот. А кто избавлен от тягот, тот душой прям и ровен. Кто душой прям и ровен, умеет жить каждодневным обновлением. А кто живет каждодневным обновлением, тот уже близок к правде. Заслуживают ли земные дела того, чтобы их отбросить, а жизнь -- того, чтобы ее оставить? Отбросивший дела не утруждает себя. Оставивший жизнь неувядаем духом. Кто телом целостен и вернулся к полноте духа, тот станет единым с Небом. Небо и Земля -- отец-мать всех вещей. Соединяясь, они создают тело. Разъединяясь, они кладут начало новой жизни. Когда и тело, и дух вечно живут, это называется "способностью перенести себя" [105]. В духовном стяжай еще более духовное -- и тогда станешь опорой Небес.
      Учитель Ле-цзы спросил у Гуань-иня: "Высший человек идет под водой -- и не захлебывается, ступает по огню -- и не обжигается, воспаряет над всем миром -- и не пугается. Позвольте спросить, как этого добиться?"
      -- Этого добиваются не знаниями и ловкостью, а сохраняя чистоту жизненной силы, -- ответил Гуань-инь. -- Присядь, я расскажу тебе. Все, что обладает формой и образом, звучанием и цветом, -- это вещи. Чем же отличаются друг от друга вещи и чем превосходят они друг друга? Формой и цветом -- только и всего! Ведь вещи рождаются в Бесформенном и возвращаются в Неизменное. Какие могут быть преграды тому, кто это постиг? Такой человек пребывает в Неисчерпаемом и хоронит себя в Беспредельном, странствует у конца и. начала всех вещей. Он бережет цельность своей природы, пестует свой дух и приводит к согласию свои жизненные силы, дабы быть заодно с творением всего сущего. Небесное в нем сберегается в целости, духовное в нем не терпит ущерба. Как же могут задеть его внешние вещи?
      Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других, а ушибется он по-особому -ведь дух его целостен. Он не знал, что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если человек может стать таким целостным от вина, то насколько же целостнее может он стать благодаря Небу? Мудрый хоронит себя в небесном, и потому ничто не может ему повредить.
      По дороге в царство Чу Конфуций вышел из леса и увидел Горбуна, который ловил цикад так ловко, будто подбирал их с земли.
      -- Неужто ты так искусен? Или у тебя есть Путь? [106] -- спросил Конфуций.
      -- У меня есть Путь, -- ответил Горбун. -- В пятую-шестую луну, когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палки шарики. Если я смогу положить друг на друга два шарика, я не упущу много цикад. Если мне удастся положить три шарика, я упущу одну из десяти, а если я смогу удержать пять шариков, то поймаю всех без труда. Я стою, словно старый пень, руки держу, словно сухие ветки. И в целом огромном мире, среди всей тьмы вещей, меня занимают только крылатые цикады. Я не смотрю по сторонам и не променяю крылышки цикады на все богатства мира. Могу ли я не добиться желаемого?
      Конфуций повернулся к ученикам и сказал: "Помыслы собраны воедино, дух безмятежно-покоен..." Не об этом ли Горбуне сказано такое?
      Янь Хой сказал Конфуцию: "Однажды я переправлялся через глубокий поток Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой, словно всемогущий Бог. Я спросил его: "Можно ли научиться управлять лодкой?" "Можно, -- ответил он. -- Это легко может сделать хороший пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится управлять лодкой, даже не видя ее в глаза". Я спросил его еще, но он не захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?"
      -- Когда перевозчик сказал, что его искусству легко может научиться хороший пловец, он имел в виду, что такой пловец забывает про воду, -ответил Конфуций. -- А когда он сказал, что ныряльщик может научиться его искусству, даже не видя лодку в глаза, он говорил о том, что для такого человека водная пучина -- все равно что суша и перевернуться в лодке -- все равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается и перевертывается все, что угодно, -- это не поколеблет его спокойствия. Что бы с ним ни случилось, он будет безмятежен!
      В игре, где ставят на черепицу, ты будешь ловок. В игре, где ставят на поясную пряжку, ты будешь взволнован. А в игре, где ставят на золото, ты потеряешь голову. Искусство во всех случаях будет одно и то же, а вот внимание твое перейдет на внешние вещи. Тот, кто внимателен ко внешнему, неискусен во внутреннем.
      Конфуций сказал: "Не уходить, а быть неприметным, не выступать вперед, а быть на виду, неколебимо стоять в середине -- кто усвоит эти три доблести, стяжает высшую славу. Но перед опасной дорогой, на которой из десяти убивают одного, отцы и сыновья, старшие и младшие братья друг друга предостерегают и осмеливаются выступать лишь в сопровождении воинов и слуг. Не есть ли это знание об опасностях, подстерегающих человека? А не знать, что в предостережениях нуждаются и те, кто возлежат на циновках и предаются чревоугодию, -- это тоже большое заблуждение!"
      Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил: "Готов ли петух к поединку?"
      -- Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, -- ответил Цзи Син-цзы.
      Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.
      -- Пока нет, -- ответил Цзи Син-цзы. -- Он все еще бросается на каждую тень и на каждый звук.
      Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.
      -- Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.
      Спустя десять дней государь опять спросил о том же.
      -- Почти готов, -- ответил на этот раз Цзи Син-цзы. -- Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали -- словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нем достигла завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.
      Краснодеревщик Цин вырезал из дерева раму для колоколов. Когда рама была закончена, все изумились: рама была так прекрасна, словно ее сработали сами боги. Увидел раму правитель Лу и спросил: "Каков секрет твоего искусства?"
      -- Какой секрет может быть у вашего слуги -- мастерового человека? -отвечал краснодеревщик Цин. -- А впрочем, кое-какой все же есть. Когда ваш слуга задумывает вырезать раму для колоколов, он не смеет попусту тратить свои духовные силы и непременно постится, дабы упокоить сердце. После трех дней поста я избавляюсь от мыслей о почестях и наградах, чинах и жалованье. После пяти дней поста я избавляюсь от мыслей о хвале и хуле, мастерстве и неумении. А после семи дней поста я достигаю такой сосредоточенности духа, что забываю о самом себе. Тогда для меня перестает существовать царский двор. Мое искусство захватывает меня всего, а все, что отвлекает меня, перестает существовать для меня. Только тогда я отправляюсь в лес и вглядываюсь в небесную природу деревьев, стараясь отыскать совершенный материал. Вот тут я вижу воочию в дереве готовую раму и берусь за работу. А если работа не получается, я откладываю ее. Когда же я тружусь, небесное соединяется с небесным -- не оттого ли работа моя кажется как бы божественной?
      Плотник Чуй чертил от руки точнее, чем с помощью циркуля и угольника, его пальцы следовали превращениям вещей и не зависели от его мыслей и желаний. Поэтому его сознание всегда было целым и не знало никаких преград. Мы забываем о ноге, когда сандалии нам впору. Мы забываем о пояснице, когда пояс халата не жмет. Мы забываем о "правильном" и "неправильном", когда наш ум нам не мешает. И мы не меняемся внутри и не влечемся за внешними вещами, когда нам не мешают наши дела. Не иметь дел с самого начала и никогда не иметь их потом -- значит не создавать себе помех даже забвением помех.
      Конфуций любовался водопадом в Люйляне. Вода в нем низвергалась с высоты тридцати саженей, река вокруг пенилась на расстоянии сорока ли. В те места не осмеливались заплывать ни рыбы, ни черепахи. Вдруг Конфуций увидел в бурных волнах плывущего человека. Решив, что кто-то задумал таким образом покончить с жизнью, он послал учеников спасти несчастного. Но в ста шагах вниз по течению незнакомец сам вышел на берег и пошел вдоль реки, распустив волосы и весело напевая. Конфуций догнал его и спросил:
      -- Я думал поначалу, что передо мной дух, а теперь вижу, что вы -живой человек. Позвольте спросить, есть ли у вас, великого пловца, свой Путь?
      -- О нет, у меня нет Пути. Я начал с того, что было мне дано от рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг зрелости в том, что является моей судьбой. Я вхожу в воду с течением, увлекающим на середину реки, и выхожу с течением, несущим к берегу. Я следую движению вод и не навязываю волнам свою волю. Вот как я удерживаюсь на плаву.
      -- Что значит "начать с того, что дано от рождения, вырасти в том, что угодно природе, и достичь зрелости в том, что является судьбой"?
      -- Я родился на суше и чувствую себя покойно на суше -- вот что значит "данное от рождения". Я вырос в воде и чувствую себя покойно в воде -- вот что значит "вырасти в том, что угодно природе". И я живу так, не ведая, почему я таков, -- вот что значит "достичь зрелости в том, что является судьбой".
      Тянь Кайчжи встретился с чжоуским царем Вэй-гуном, и царь спросил его:
      -- Я слышал, вы учились у Чжу Шэня. Что узнали вы от него?
      -- Что я мог узнать от учителя? Я просто стоял с метлой у его ворот!
      -- Не отпирайтесь, почтенный Тянь. Я, единственный, хочу знать об этом.
      -- Я слышал от учителя, -- сказал Тянь Кайчжи, -- что умеющий взращивать жизнь подобен пастуху: присматривает за отстающими овцами и подгоняет их.
      -- Что это значит? -- спросил Вэй-гун.
      -- В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу, пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил он на свете семь десятков лет, а обликом был как младенец. На его беду ему однажды повстречался голодный тигр, который убил его и сожрал. Жил там и Чжан И, который обитал в доме с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка -- и он умер. Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь сгубила его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них отставало.