Чжуан-цзы

      [67] С первых же страниц книги Чжуан-цаы, с рассказа о гигантской птице Пэн (прототипом которой послужило, видимо, древнее божество ветра), мотив птичьего полета, родства мудреца и птицы занимает приметное место в писаниях древнего даоса и его последователей. Исторически мотив этот связан с широко распространенным в древнем Китае представлением о том, что души умерших предков являются живым в облике птиц.
      [68] В данном случае "искусство Хаоса" обозначает, по-видимому, варащивание жизненной цельности, противостоящее опредмечиванию мира. Позиция Конфуция изложена не без двусмысленности: с одной стороны, Конфуций отмечает ограниченность "искусства Хаоса", а с другой -- считает его недоступным для себя и всех "людей света".
      [69] Имеются в виду ритуальные гимны, сочиненные, по преданию, мудрыми царями древности.
      [70] "Ломаем тополь", "Пышные цветы" -- названия древних народных песен.
      [71] Глава XIII. Небесный Путь
      Еще одна, по терминологии А. Грэхэма, "синкретическая" глава, продолжающая темы предыдущих глав и, как подметили еще средневековые китайские комментаторы, во многом не согласующаяся со взглядами Чжуан-цзы, представленными в текстах Внутреннего раздела. В переводе опущены фрагменты, наиболее чуждые оригинальным идеям Чжуан-цзы.
      [72] Данная фраза -- неплохой образчик "безумных речей" даосов. Но нужно иметь в виду, что в бесконечности мирового круговорота "присутствие" и "отсутствие", "пустое" и "наполненное" взаимозаменяемы и в конце концов неотделимы друг от друга.
      [73] Напомним, что "следование Пути" есть прежде всего безупречно выверенное движение, правильная ориентация в пространстве и во времени.
      [74] В древнем Китае правитель восседал на троне лицом к югу и соответственно его служилые люди обращались к нему, стоя лицом к северу.
      [75] Цитируется фрагмент шестой главы.
      [76] Представление, о том, что правитель должен управлять посредством недеяния, предоставляя подданным выполнять свой долг, разделялось всеми традиционными политическими учениями Китая и являлось одной из основ традиционной, синкретической по своему происхождению государственной идеологии в Китайской империи.
      [77] Здесь имеются в виду древние ритуальные пляски, исполнявшиеся танцорами, которые были украшены птичьими перьями и бычьими хвостами.
      [78] Цитируются слова из главы LVI книги "Дао-дэ цзин".
      [79] Глава XIV. Круговорот небес
      Глава открывается необычным пассажем, содержащим вопросы о первопричине всех явлений. По некоторым сведениям, в древности этот фрагмент входил во Внутренний раздел книги. А. Грэхэм считает его продолжением диалога о "флейте Неба", которым открывается вторая глава. Сходные фрагменты встречаются в одном из древнейших поэтических памятников Китая -- "Чуские строфы", близком даосской традиции. Исторически подобные вопрошания были тесно связаны с архаическими мифами и религиозными обрядами, но у Чжуан-цзы они приобрели существенно иное значение "именования безымянного", некоего сознательного мифотворчества. Остальные сюжеты главы представляют собой большей частью диалоги Конфуция и Лао-цзы, в которых подчеркивается превосходство даосского постижения "таковости" вещей над светской моралью конфуцианства.
      [80] Ср. с даосским понятием Небесной пружины или Сокровенной пружины мира.
      [81] Некоторые комментаторы без видимых оснований отождествляют этого "колдуна Сяня" с колдуном Ли Сянем из седьмой главы Внутреннего раздела. Скорее всего перед нами некий легендарный, освященный традицией образ. Так, в "Чуских строфах" тоже упоминается "колдун Сянь", приближенный одного из царей династии Инь.
      [82] Шесть полюсов: четыре стороны света, зенит и надир. Пять постоянств: пять так называемых мировых стихий или, точнее, фаз мирового круговорота: дерево, огонь, земля, металл, вода.
      [83] По преданию, во времена Фуси из реки Ло вышла волшебная черепаха, на панцире которой был изображен магический квадрат из девяти полей. Схема "письмен из реки Ло" считалась в древнем Китае графическим изображением строения Вселенной.
      [84] Сяньчи -- название мелодии, сочиненной, по преданию. Желтым Владыкой.
      [85] Данный сюжет несколько проясняет смысл загадочного понятия "кары Небес", которая, как неоднократно заявляет Чжуан-цзы, постигла Конфуция. По-видимому, "кара Небес" -- это отягощенность сознания внешними вещами, духовная несвобода человека, не испытавшего прозрения.
      [86] Глава XV. Тщеславные помыслы
      Тексты данной главы разделяются как бы на две части: в первой содержится критика разного рода ограниченных, односторонних подходов к "жизни в Дао", во второй излагается собственно даосский идеал мудрой жизни.
      [87] Одно из самых ранних в китайской литературе упоминаний о гимнастических упражнениях, служащих духовному совершенствованию; стили "медведя" и "птицы" традиционно относились к числу наиболее популярных в даосской практике.
      [88] Гань -- другое название южнокитайского царства У. Мечи из южных областей У и Юэ особенно славились в древнем Китае.
      [89] Глава XVI. Любители поправлять природу
      Шестнадцатая глава продолжает линию критики фальши и искусственности цивилизации и апологии "естественного состояния" человечества. Проповедуемый в ней жизненный идеал, однако, вовсе не отрицает достижений цивилизации, а предполагает, скорее, мудрую уравновешенность чувственной и духовной жизни. Глава переведена без сокращений.
      [90] Еще одно напоминание о том, что для даосов нормы культуры оправдываются внутренней "полнотой свойств" вещей, которая сама по себе не вмещается в какие бы то ни было образы и понятия. Для них культура неустранима, но не должна довлеть над жизнью духа.
      [91] Подлинная жизнь мудрого -- это самоскрывающееся "возвращение к Единому". А подлинное призвание форм культуры, согласно Чжуан-цзы, состоит в том, чтобы через себя явить Незримое.
      [92] Глава XVII. Осенний разлив
      Среди всех глав Внешнего раздела глава "Осенний разлив" кажется наиболее цельной и близкой текстам Внутреннего раздела. Так, пространный диалог духа реки и духа океана развивает и уточняет многие положения, высказанные в первых двух главах книги. В помещенных следом диалогах угадывается неповторимый гений самого Чжуан-цзы -- блестящего полемиста и иронического фантазера.
      [93] В тексте буквально: "с человеком одного угла", т. е. человеком, признающим только один способ познания истины.
      [94] Пять Царей и Три Правителя -- вошедшее в традицию общее название мудрых правителей древности.
      [95] Данное суждение принадлежало Хуэй Ши.
      [96] Скакун Хуалю -- легендарный конь, прославившийся своей резвостью.
      [97] В этом кульминационном пункте диалога Хэбо и Духа Океана полезно уточнить основные выводы их беседы. Вначале Чжуан-цзы обосновывает тезис о нереальности всех различий, направленный против софиста Гуньсунь Луна -главного объекта критики Чжуан-цзы среди "любителей рассуждать". Различия между вещами, доказывает даосский философ, невозможно установить ни на основе данных чувственного восприятия, ни путем отвлеченных размышлений. Но затем Чжуан-цзы подвергает критике и сформулированное Хуэй Ши понятие нераздельного единства: такое единство не может быть логически обосновано. В итоге Чжуан-цзы воздерживается от окончательного суждения о сущности вещей, принимая идею само-противоречивой реальности (реальности как превращения) и миогосмысленности естественной речи. Своими "нелепыми суждениями", разговорами "вокруг да около" он внушает опыт внутренней уверенности в присутствии правды, предстающей вездесущей иллюзией, вселенским сном. Практический вывод из рассуждений Чжуан-цзы состоит в призвании относительности всех ценностей. Но что в таком случае ценного в самом Пути? Чжуан-цаы вынужден обращаться к внутреннему постижению: мудрый живет и говорит "как все", но, пребывая в этом нескончаемом сне людского мнения, он "осознает порядок природы" и способен безошибочно определять значение всякого события, блюсти "равновесие вещей". Поэтому он "не терпит никакого урона". Перед нами, конечно, не столько умозрительный вывод, сколько призыв "найти себя" в повседневной жизни. Последнее слово Чжуан-цзы вновь облекается в оболочку метафоры: "Небесная" правда уподобляется биологической данности жизни, каковая символизирует реальность, предваряющую всякое знание и опыт.
      [98] Одноногий Куй -- мифическое животное, похожее на быка, но с одной ногой.
      [99] Этот диалог Чжуан-цзы с его извечным другом-оппонентом Хуэй Ши дает повод уточнить позицию даосского философа. Утверждая, что знать "чужую радость" невозможно и что, следовательно, можно знать лишь "свою радость", Хуэй Ши смешивает логическое и фактическое. Его утверждение сообщает лишь о способе употребления слов. Чжуан-цзы принимает правила игры, предложенные его собеседником, но делает прямо противоположный вывод: всякое непроизвольное высказывание и в самом деле есть непосредственное свидетельствование о реальности. Диалог Чжуан-цзы и Хуэй Ши подчеркивает контраст между честолюбивым интеллектуалом, находящим удовольствие в разоблачении людских "предрассудков", и скромным мудрецом, живущим "всеобщей радостью", даже если это радость бабочки или рыбки. Мы видим в этом диалоге еще и контраст между искусственной заинтересованностью сугубо умозрительными проблемами и открытостью миру, в котором реализуется жизнь каждого существа.
      [100] Однажды Конфуция спутали с беглым диктатором царства Лу Ян Ху, который обладал внешним сходством со знаменитым мудрецом. Эта ошибка едва не стоила Конфуцию жизни.
      [101] Глава XVIII. Высшее счастье
      Данная глава посвящена широко обсуждавшейся в эпоху Чжуан-цзы проблеме человеческого счастья. По Чжуан-цзы, истинное счастье -- познание "постоянства Великого Пути", в котором нет ни жизни, ни смерти. Суждения о радости, обретаемой в смерти или благодаря смерти, -- не более чем обычная в писаниях Чжуан-цзы метафора, призванная побудить читателя преодолеть ограниченность собственных представлений.
      [102] Здесь и далее цитируются изречения из книги "Дао-дэ цзин" (гл. XXXIX, XXI).
      [103] Имеется в виду божество Сымин, которое, по верованиям древних китайцев, ведало судьбами людей.
      [104] Глава XIX. Постигший жизнь
      Тема данной главы -- пути и плоды даосского самовысвобождения сознания. Особенный интерес представляют собранные в ней рассказы о даосских подвижниках, добившихся необыкновенных результатов в различных искусствах. Даосское совершенствование есть целиком и полностью жизненная практика, в оно приносит подвижнику почти сверхъестественные способности, превосходящие собственно техническое мастерство. Вот эти способности, не требовавшие особых усилий и приобретавшиеся прежде всего силой воли, внутренней работой духа, именовались в даосской традиции словом гунфу, получившим ныне известность и за пределами Китая. Перевод главы публикуется с сокращениями.
      [105] Это выражение, пожалуй, наиболее точно определяет существо духовной традиции в даосизме. Ему родственно также понятие вечно-преемствениости духа (и шэнь)
      [106] Здесь, как и во многих других случаях, подчеркивается различие между мастерством техническим и мастерством "духовным", которым владеет тот, кто обрел в себе "полноту свойств".
      [107] Глава XX. Дерево на горе
      В первом сюжете главы предлагается существенное уточнение даосского мотива "пользы бесполезности": смысл мудрой жизни не в том, чтобы быть "бесполезным", а в том, чтобы ускользать от всяких определений, живя "вольным скитанием" духа. Остальные фрагменты, вошедшие в эту главу, посвящены главным образом все той же теме духовной освобожденности.
      [108] Глава XXI. Тянь Цзыфан
      Диалоги и фрагменты, составляющие данную главу, не объединены какою-либо четко обозначенной темой. Однако же ведущим их мотивом является, пожалуй, преломление "практики Дао" в различных формах человеческой деятельности.
      [109] Выражение "сидеть голым, раскинув ноги" стало в Китае традиционным обозначением творческого экстаза художника.
      [110] Глава XXII. Как Знание гуляло на Севере
      Диалоги этой главы выражают тенденцию к преодолению рационального знания и в известной мере дополняют рассуждения, представленные, например, во второй и семнадцатой главах. Так, персонаж одного из этих диалогов признается, что он не знает Пути, ибо он знает, что все -- едино. В другом случае прославляется учитель, который умер, не успев ничему научить своих учеников. А философ-рационалист, желающий составить предметное знание о Пути, высмеивается с неподдельным остроумием, достойным гения Чжуан-цзы.
      [111] В традиционной китайской космологии Северу соответствовал черный цвет и мрак, а Югу -- белый цвет и свет.
      [112] Это -- весьма частое у Чжуан-цзы обозначение реальности, подчеркивающее природу Пути как неисчерпаемой конкретности (ср. названный во второй главе жизненный идеал даоса как "следование этому").
      [113] В оригинале употреблен знак "у", чаще всего переводимый на западные языки словом "небытие" или даже "ничто".
      [114] РАЗДЕЛ "РАЗНОЕ"
      Как было отмечено во вступительной статье, тексты данного раздела считаются относительно поздними и по большей части неаутентичными. Правда, среди них встречаются фрагменты, которые кажутся обрывками суждений из "Внутренних глав" или рефлексиями на некоторые оригинальные постулаты Чжуан-цзы. Однако подавляющее большинство сюжетов представляют собой изложения или переложения, нередко весьма вольные, "по мотивам" или "в духе" Чжуан-цзы. Трудно сказать, насколько они являются порождением непосредственных учеников знаменитого философа, а насколько -- данью некоторым популярным в конце эпохи Борющихся Царств идеям и настроениям. Во всяком случае ряд глав (в особенности главы 28-- 31) несет на себе отпечаток сильного влияния гедониста Ян Чжу, часть текстов вообще не может быть квалифицирована как памятник определенной философской школы. И все-таки материалы этого раздела являются, без сомнения, ценной частью философского и литературного наследия древнего Китая.
      [115] Глава XXIII. Гэнсан Чу
      Здесь содержится парафраз изречения Лао-цзы. См. "Дао-дэ цзин", гл. LV.
      [116] Духовная Башня -- одно из метафорических названий реальности как Великого Кома всего сущего (ср. с образом "Волшебной Кладовой").
      [117] Обряд "ла" -- самая торжественная часть новогодних празднеств в эпоху Чжуан-цаы.
      [118] Глава XXIV. Сюй Угуй
      По свидетельствам некоторых комментаторов, речь идет о своде сочинений по воинскому искусству и книгах учета населения. Оба памятника были утеряны еще в древности.
      [119] Ян и Бин -- философы Ян Чжу и Гунсунь Лун.
      [120] Лу Цзюй -- ученый в древнем Китае, сведений о котором не сохранилось.
      [121] Шэ -- древний струнный инструмент ("гусли") в Китае.
      [122] Вэнь Чжун -- сановник царства Юэ, который помог юэскому царю спастись от поражения в 493 г. до н. э., а спустя двадцать лет вернуть себе прежние владения. Но юэский царь задумал казнить Вэнь Чжуна, и тому пришлось спасаться бегством.
      [123] По преданию, чуский аристократ Шинань Иляо сумел прекратить соперничество между двумя могущественными кланами своего царства, оспаривавшими престол. Другой чуский царедворец, Суньшу Ао, по преданию, сумел без помощи оружия погасить мятеж в своем царстве.
      [124] Глава XXV. Цзэян
      Намек на популярные во времена Чжуан-цзы софизмы: "собака может быть бараном" и "белая лошадь -- не лошадь".
      [125] Цзи Чжанъ и Цзе-цзы -- малоизвестные философы, примыкавшие, по всей видимости, к течению софистов.
      [126] Глава XXVIII. Уступление Поднебесной
      Здесь приводятся собственные слова Конфуция, записанные в книге его изречений "Лунь юй" ("Беседы и суждения").
      [127] Глава XXXII. Ле Юйкоу
      Текст данного фрагмента в значительной мере испорчен, окончание же его вовсе утрачено.