Парад скелетов

И вдруг, о чудо, он сел.

Впервые за это время она перевела дыхание.

Лорен достала бутылку с водой и быстро приложилась к ней. Пес наклонил голову на бок. Таких умоляющих жестов она у животных еще никогда не наблюдала.

Как же, черт подери, она сможет дать ему воды? Лорен огляделась, ища какой-нибудь камень с впадиной. Ничего подходящего, а земля в мгновение ока впитает всю воду.

Сумеет ли он попить, если она направит струю воды ему на морду?

Нет, на такой риск она ни за что не пойдет. Затем Лорен подумала о том, чтобы сложить ладонь лодочкой и наполнить ее водой, но от перспективы того, что снова почувствует прикосновение его языка, ее передернуло.

Пес не сводил с нее глаз.

– Хорошо... Хорошо...

Лорен сжала бутылку, и ее ладонь наполнилась водой.

Пес ткнулся мордой в ее ладонь. Голова у него была не меньше, чем у Лорен. Язык казался огромным, скользким морским чудовищем. Зверь пил, пока бутылка не опустела.

Потом пес посмотрел на Лорен и завилял толстым обрубком хвоста. Лорен снова огляделась. Никого.

– Ладно, – сказала она, жертвуя ради пса остатком пробежки. – Пошли.

Пес оказался настоящим джентльменом и устроился во дворике перед ее студией после того, как опустошил целую миску воды. От предложенных овсяных хлопьев он отвернул нос. И все это время он сопел, сопел, сопел. Лорен решила, что ему слишком жарко, и поэтому он не ест.

Огромный. Настоящий гигант. Она попробовала прикинуть, сколько будет стоить прокормить такого. Все очень просто: он нашел себе нового хозяина. Такое решение оказалось не столь уж драматичным, когда Лорен сообразила, что вполне может позволить себе держать его, и что она его больше ни капельки не боится. О таких практических трудностях, как реакция Чэда или то, куда она будет девать пса на время своих длительных отъездов в Портленд, она пока не задумывалась.

– Пойду приму душ, – объявила она. – Скоро вернусь.

«Что ты волнуешься, – спросила она себя, заходя в студию. – Боишься, что он уйдет? Маловероятно. Лерой – вот она его и окрестила – похож на тех парней, которые задерживаются надолго». Среди ее знакомых есть несколько очень похожих на него. Самое последнее, что они могут выкинуть, так это уйти.

Лорен закрыла дверь в студию, опасаясь за хрупкие вазы, и начала тщательно мыться, обращая особое внимание на руки и ноги, облизанные собакой.

Когда она уже вытиралась, то снова услышала рычание, но теперь более громкое. Рычание напоминало гром, и кто-то, Господи, это должно быть Чэд, сказал:

– Спокойно, парень. Спокойно!

Но рычание звучало просто убийственно. Только сейчас она поняла, что этот зверюга на нее вовсе и не рычал.

Лорен выскочила во дворик и обнаружила там Чэда. С пепельно-серым лицом он стоял, прижавшись к стенке, а напротив него стоял Лерой. Зубы у собаки были оскалены, морда сморщена.

– Осторожней, Лорен, – дрожащим голосом предупредил Чэд. – Не подходи ближе.

– Прекрати! – громко крикнула Лорен псу. Лерой посмотрел на нее и перестал рычать.

– Лерой, ко мне!

– Лерой? – переспросил Чэд.

Собака легкой трусцой подбежала к Лорен, совсем как Плохой Преплохой Лерой Браун.

– Сидеть, – приказала она, начиная удивляться обретенной власти.

Пес сел.

– Молодец, – прошептала она.

Обрубок хвоста Лероя, как метроном, заходил вправо-влево.

Лорен подняла глаза и заметила, что некая часть Чэда тоже совершает возвратно-поступательные движения, правда, не столь ритмичные: его щека дергалась, как хвост перепуганной кошки.

– Я случайно его нашла, – запротестовала она.

– Твой хороший дружок Лерой? Ты просто нашла его. И где же? На бандитской сходке?

– Там, – Лорен махнула рукой в сторону леса. – Он там был один-одинешенек.

– Не понимаю, зачем ты это сделала. Уж слишком хороший компаньон...

– Он очень хорошо ко мне относится.

– Ну что ж, это перевешивает все разумные аргументы.

– Он страдал от жажды. Там он мог погибнуть.

– Да. Но он мог убить тебя.

– Ну нет. Ты хочешь сказать, что боишься, что он мог убить тебя. А у нас с ним прекрасные отношения. Он большой, он сильный, он симпатичный, он умный. И он меня слушается.

«Образцовый парень», – подумала она, но вслух это сказать не рискнула.

– А ты знаешь, что именно на таких псов вместе с питбулями выпадает пятьдесят процентов всех покусанных за год людей по стране?

Чэд, когда хотел что-то доказать, с чем она никогда и ни за что не согласилась бы, всегда прибегал к какой-нибудь статистике.

– Сюда входят укусы полицейских собак? Это явно в данной статистике не учитывалось.

– Не знаю, – честно признался Чэд.

– Послушай, если бы у Лероя возникло такое желание, то он давно бы уже слопал нас обоих на завтрак.

– Очень мило! – выкрикнул Чэд. – Да он прижал меня к этой чертовой стене! – напомнил он и сделал два сердитых шага в ее сторону.

Плохой ход. Лерой, которого Чэд с этого момента до скончания веков будет называть «эта дрянь», встал и издал такой угрожающий рык, что Лорен подумала, сейчас он растерзает ее бывшего друга.

– Думаю, – как можно деликатнее заговорила она, – ему очень не нравится, когда на меня кричат.

Несмотря на то, что у нее и самой нервы были напряжены, она подошла и погладила по широкой, как авианосец, голове Лероя, не подозревая, что этим только укрепила и без того могучие охранные инстинкты собаки. Чэд с трудом проглотил слюну, и Лорен впервые заметила, как неприятно двигается его адамово яблоко.

Лерой оказался превосходным компаньоном. Во время пробежек он трусил рядом с ней и ни на кого не обращал внимания. Его внушительная внешность заставляла всех незнакомцев держаться подальше. Он на удивление хорошо относился к детям, которых они встречали в жилом квартале, и с полным безразличием к их неловким, а иногда и тяжелым, хлопкам по его телу.

Лерой не переносил только одного взрослого человека, что делало проблематичным переселение его в студию. Они попробовали сделать так, чтобы Чэд его кормил, но это нисколько не отразилось на поведении животного: он продолжал рычать на него каждый раз, как тот поднимал голос на Лорен, и это благотворно, хотя и поверхностно, отразилось на манерах Чэда. Но Чэд есть Чэд.

Однако к концу первой недели атмосфера в доме накалилась до того, что Чэд заявил:

– Я больше не могу терпеть здесь эту дрянь.

Это было сказано с явным намеком на то, что владельцем студии является он, а в подтексте слышалось: «Хозяин здесь я, и не надо забывать об этом!»

– Чэд, сядь спокойно, ты его нервируешь, – пошутила она.

Было время, когда он бы посмеялся этой шутке. Они бы даже посмеялись вместе. Когда они прекратили смеяться вместе? Этого сказать с уверенностью Лорен не могла, хотя знала, что Чэд был веселым парнем, часто смеялся над ее забавными статуэтками, отчего ей и самой становилось весело. Но вот уже несколько месяцев они вели сухие разговоры, и конца этому периоду не видно.

– Да плевать я хотел на то, что он нервничает, – заявил Чэд таким спокойным голосом, что надо было быть человеком, чтобы понять, что он зол. За одну-единственную неделю Лерой его прекрасно выдрессировал. – Пес слишком большой, от него воняет. И я не хочу его здесь видеть.

– Он не воняет, – Лорен считала, что она очень чувствительна к запахам, но никакой вони не чувствовала. – И потом, как ты можешь знать, воняет он или нет, когда ты к нему никогда близко не подходишь.

– Ты что, решила меня покритиковать? Критикуешь, да? – Чэд повысил голос, и Лерой глухо зарычал, как бы предупреждая, чтобы тот не повторял своих ошибок. – Ты что, издеваешься надо мной, да? Ты что, правда предлагаешь мне подойти поближе к этой... к этой зверюге?

– Лерой тут ни при чем, не так ли? – Лорен хотела добавить: «Речь идет о тебе. Ты всегда делаешь лишь то, что тебе надо, что тебе нравится».

Но Чэд, как обычно, все перевернул с ног на голову.

– Ты права. Речь идет вовсе не об этой чертовой собаке, а о тебе! Ты уже давно стала для меня чужим человеком.

– Чужим? А что, черт подери, ты еще ожидал? Мы порвали наши отношения, ты забыл? Ты же не хочешь на мне жениться забыл?

– У тебя только одно желание – выйти замуж, – ехидно заметил он. – Нам нужно пространство. Нам...

– Пространство! Да у нас этого пространства столько, что можно разыгрывать кубок Америки. У нас...

– Надо подождать, пока укоренятся наши отношения.

– Укоренятся! – она так сильно дернула себя за волосы, что испугалась, что в руке у нее останется приличный клок. – Я не ослышалась? Ты действительно говоришь о том, чтобы наши отношения укоренились? Да они уже не один год укореняются. Они уже не то, что укоренились, а разрослись до размеров джунглей, и теперь пытаются удушить нас.

– Вот именно! И меня от этого уже тошнит. Я тебе говорю, что нам нужно пространство, свобода, а ты все долдонишь жениться, да жениться.

– Прекрасно. Все пространство твое. Меня это не касается.

– Это уже не смешно.

– Не смешно и то, что я хочу выйти замуж, а ты шарахаешься от меня, как от чумы. И я не собираюсь просить за это извинения. Я тебя любила.

– Ты меня любила? Что? Так значит, ты больше меня не любишь?

– Я пытаюсь наладить свою жизнь, понятно? Может, мне переехать в другую студию?

Вот еще головная боль.

– Может быть.

Лорен, все еще продолжая злиться на Чэда, привела Лероя обратно в свою квартиру. А что Чэд, черт бы его побрал, ожидал? Конечно, между ними разверзлась пропасть, но неужели он думал, что они вот так просто смогут наладить отношения? И все же она и не подозревала, сколь большая пропасть пролегла между ними, пока не встретила Рая. Старый капитан начинает думать о земле только после того, как проплывает мимо соблазнительного островка.

Той ночью, на церковной скамеечке, Рай развязал ей руки, сказав, что если она не решается пригласить его к себе, то он пойдет домой.

– Ты прав, – призналась она. – Не решаюсь. Но все равно, ты очень замечательный.

Он взял ее за руку, вместе с ней встал и так страстно поцеловал ее, что она совсем потеряла голову. Лорен до сих пор чувствовала его крепкие объятия.

Затем Рай быстро попрощался, и с того момента они обменивались только короткими сообщениями по электронной почте. Вопрос – ответ. И ни тот, ни другой ни словом не обмолвились ни об ужине, ни о свидании, а тем более о своих чувствах.

Лорен также получила по электронной почте сообщение от Керри. Девушка отправилась к Штасслеру в Моаб. Но, похоже, она туда не спешила. Керри провела день, катаясь на велосипеде в ущелье реки Колумбия[13] и планировала еще один день провести, катаясь на велосипеде в окрестностях Сан-Вэлли[14].

Такой страсти к спорту Лорен понять не могла, но природу самой страсти она прекрасно знала и всегда жалела тех, кто никогда не испытывал власти страстей. Ей казалось, что она все уже знает об этом явлении, испытала все его измерения в своей одержимости скульптурой, но за последние несколько недель Лорен узнала, что страсть может существовать и за пределами студии. Каждый раз, когда она получала электронное сообщение от Рая Чамберса, в животе у нее все обрывалось, и все переживания начинались сначала. С Чэдом она никогда такого не испытывала. Такого она еще не испытывала ни с одним мужчиной. Даже когда Рай задавал простой вопрос о патине, которую она использовала в одной из своих работ – этот вопрос пришел сегодня утром, – ее охватывала дрожь. Чувства, которые Лорен испытывала к нему, обновили ее давнюю страсть к скульптуре – одной искрой разожгли ее с новой силой.

Однажды весенним днем, когда она была на втором курсе, их учитель искусств дал каждому ученику по коробке с глиной и сказал, что они могут слепить из нее все, что хотят. Лорен слепила из глины шар, и не знала, что с ним дальше делать. Она так боялась, что ничего больше и не придумает. Затем родилась идея. За последующие несколько часов она слепила фигурку своего сбежавшего отца. Но она изобразила его не таким, каким помнила, а таким, каким он ей представлялся. Ведь она продолжала думать о нем с того самого момента, как он исчез. Фигурка была абстрактной, но эта абстракция обладала реальностью, была пропитана эмоциями. Ее учитель, скупой на похвалу, с морщинистым лицом старого скряги, заглянул ей через плечо и сказал только одно слово, которое навсегда изменило ее жизнь: «Великолепно».

Будучи преподавателем, Лорен всегда старалась сделать то же самое для своих учеников: открыть для них более широкую жизнь, чем та, которой они жили до встречи с ней. Дать им почувствовать свободу страсти, показать им, как она может разорвать цепи, приковывающие их к более консервативным импульсам. И вот Керри уходит из-под ее опеки, унося куда-то дальше ее восторги. В каком-то смысле это похоже на расставание с любовником, но не таким, которого ты держишь в руках, а таким, которого ты хранила под крылом. Но следует отдать дань справедливости. Она так никогда и не смогла сказать Керри, что в работах Эшли Штасслера отсутствует видение, или честность. Что это не более, как блестящее, модное и ужасное объединение образов. Керри сама должна дойти до этого. Или нет. Думая о работах Штасслера под таким критическим углом, Лорен начинала чувствовать себя неблагодарной. Он единственный согласился поработать с начинающим скульптором. Никто из остальных ее студентов так и не получил стажировки. Но, с другой стороны, никто из девушек и не посылал вместе со своими работами собственную фотографию в облегающем топике и коротенькой юбочке.

Тем не менее, готовность Штасслера взять стажера вызывала у Лорен зависть и благодарность. Он поможет Керри шагнуть навстречу ее мечтам. Вчера она послала ему благодарное послание, пожелала успехов и напомнила, что в лице Керри Уотерс он получит лучшую из ее студенток.

Глава седьмая

Веселый Роджер изрядно скинул вес. Думаю, прежде чем его убить, надо заставить его заняться бодибилдингом. Раньше-то он вел себя так, словно у него вот-вот начнется сердечный приступ.

Никто из них точно не знает, чем дело кончится, хотя видеозапись Семьи №8 внушила по крайней мере троим из них настоящий страх.

Еще они также поговаривают и о неком оздоровительном аспекте пленения. Ведь я кормлю их низкопротеиновой, обезжиренной пищей. Джун даже задумалась, с какой стати я так забочусь о них, если у меня какие-то «дурные намерения». Я подслушал, как они говорили об этом, хотя говорят они очень мало. Большую часть времени ходят надувшиеся, как быки.

Когда я доставал гири и гантели из-за парада скелетов, кости забряцали. Звук не очень приятный для их ушей, судя по тому, как поморщилась Джун. Но для меня он звучал как «Волшебная флейта» Моцарта. Мне сорок восемь лет, но тело у меня крепче, чем у двадцативосьмилетнего. И причина тому – поднятие тяжестей. Другим путем такого не добьешься. Бегом хорошего тела не получишь. Типичные мазохисты-марафонцы выглядят такими же изнуренными, как и нищие в Непале. А если качаешь железо, твои мускулы наливаются силой. Это не значит, что ты будешь выглядеть, как Невероятный Шкаф. В корне ошибочное мнение. Чтобы так выглядеть, надо годами есть горы продуктов. Этого с Вандерсонами не случится: их калории рассчитаны так же точно, как горючее на космическом челноке «Челленджер».

Они будут тренировать каждую часть тела два раза в неделю. Именно так делаю и я. Это очень тяжелый режим. Но если бы я этого не делал, то выглядел бы, как Роджер. Умер бы, как Роджер.

Рабочую скамейку я поставил прямо перед клеткой. Я могу поднимать или опускать один из ее концов и таким образом воздействовать на тот или иной мускул или даже на какую-то его часть. Профаны этого не поймут. Нельзя делать одно упражнение для одной мышцы и при этом добиться гармоничного развития. Тяжести – резец. Работаешь над мышцей внизу, по бокам, наверху. Обрабатываешь ее под разными углами. Попотев несколько недель, заметишь результат.

Ценители моего искусства верят, что я леплю свои серии из глины. Семьи являются завершением того, что поднимается из самых дальних уголков моего воображения. Именно так я им говорю, и они покорно соглашаются. Да, я делаю формы по глиняным фигурам, а потом отливаю их в бронзе. Так просто. Так фальшиво. Так обыденно. А на самом деле я делаю скульптуры из живых людей.

Прежде чем я пролью хоть каплю бронзы, я формирую их живую плоть. Я кую их здесь. Делаю это до тех пор, пока не пойму, что они приобрели хорошую форму. У них появляются мускулы. У них появляются бугры и изгибы. Это тела с резко очерченными формами, а не свободно свисающая, как лишайник, плоть... Если быть откровенным, я так думаю о Роджере... Они могут даже начать вновь восхищаться своим партнером. Мне уже не раз доводилось видеть такое. Несколько недель подобного режима, и я наблюдал, как муж и жена снова начинают поглядывать друг на друга, потом вместе принимаются разглядывать своих спящих детей. Затем я наблюдал, как они в тишине занимаются любовью. Я делаю им одолжение этой программой, хотя сначала они редко понимают ту выгоду, которую она им принесет. Вот почему убеждение приобретает первостепенную роль. Хотя в случае с Семейным планированием №5 ничего не получилось. Они настолько пристрастились к никотину, что родители не могли мыслить логично, и мне пришлось ускорить программу. Мне было жаль тех бедных детей, которые жили с такими родителями. Их предки пыхтели, как две старые подушки, когда я усадил их на велотренажер. Даже угроза смерти, которая нависала над ними, как облако дыма от их любимого «Мальборо», не заставила их приложить хоть какие-то усилия в поднятии тяжестей. Я кривлюсь каждый раз, когда вспоминаю Семейное планирование № 5. Их убийство стало актом милосердия. Для них и для меня.

Но с Веселым Роджером и Джун, Бриллиантовой девочкой и сыночком все сработает как надо. В буквальном смысле этого слова. Больная спина Веселого Роджера, похоже, прошла. По крайней мере, он больше не хватается за нее так, словно у него прострел. Я уже предвкушал, как буду наблюдать за Бриллиантовой девочкой, когда она ляжет на станок для растяжки подколенных сухожилий и закинет за колени штангу. Самый восхитительный эффект производят движения. С каждым наклоном конский хвост на ее голове будет жадно подниматься, словно просить облегчения, молить о пощаде.

Они наблюдали за мной с большим интересом. И я понимал почему. В клетке скучно. Любой может дойти до отчаяния, играя неделями в крестики-нолики. Да, еще они посмотрят продолжение эпизодов из пленок Семейного планирования №8.

Только Бриллиантовая девочка продолжает острить, да так часто, что я думаю, ей не помешала бы профессиональная помощь. Почему они еще несколько лет назад не обратились к психиатру? Разве может человеческое существо оставаться настолько хладнокровным? Полное безразличие к собственной судьбе? Это, должно быть, продуманные действия. Она пытается играть со мной. Не могу поверить, что она согласна умереть только для того, чтобы освободиться от своей семьи. Хотя, кто знает? Может, если я бы провел четырнадцать или пятнадцать лет в такой семейке, то тоже бы захотел умереть.

Я подтащил станок для развития мышц и, не торопясь, начал монтировать его на скамье. Затем сходил и принес блины для штанги и гантелей. Я лично отливал их из бронзы. Это самый красивый набор, который я встречал. Бриллиантовая девочка уставилась на них.

– Сколько тебе лет? – наконец-то спросил я.

– Восемнадцать, – ответила она, в то время как Джун выкрикнула «тринадцать», а этот идиот Роджер сказал «шестнадцать».

Роджер единственный, кто говорит правду. Джун старается держать меня подальше от дочери, уверяя, что она еще почти ребенок. Восхитительно, если учесть их натянутые отношения. Бриллиантовая девочка хочет заверить меня, что она взрослая, и делает ставку на те выгоды, которые она от этого получит. А Роджер, старый добрый простачок, считает правду чем-то вроде талисмана. Полагаю, что в конце он больше всех будет расстроен моей двуличностью. Он будет проводить недели, чтобы привести себя в форму, и ужасно огорчится, когда поймет, что все его труды и усилия не только не принесли ему свободы, а наоборот, приблизили его смерть.

Шестнадцать, такой милый возраст. Самое лучшее в восемнадцать – быть восемнадцатилетним мальчишкой. То же самое можно сказать и о сорока восьми, когда рядом с тобой Бриллиантовая девочка.

Все время, пока они были здесь, я прятал блины для штанги и гантелей за парадом скелетов. Теперь, когда Вандерсоны поняли, что они герои экрана, это секрет нашего успеха. Вот это и называется тяжелой работой.

В этом и заключаются мои разногласия с новым поколением художников. Они не хотят по-настоящему работать, не хотят полностью отдаться искусству. Ведут пустые разговоры с аудиторией. Но они никогда полностью не отдавали себя делу, которому служат. А это значит, что они дилетанты. Я все отдал моему искусству. До последней капельки. И то же самое будет с Вандерсонами. Они будут работать так, как не работали ни разу в жизни. Они увидят итог и, если они рассудительные люди, то будут мне только благодарны. Что у людей есть? Пятьдесят, ну, может быть, сто лет. Скульптура живет в веках, а возможно, и вечно. Посмотрите на «Давида» Микеланджело. Он будет существовать еще долго после того, как мы умрем. Он будет существовать тысячу, возможно, и две тысячи лет после того, как мы умрем. То же самое случится и с Вандерсонами. Они должны быть благодарны мне. Когда я думаю о том удовольствии, с которым буду создавать Бриллиантовую девочку, ваять ее грудь и бугор Венеры, ее круглую попку, я не могу не думать о Микеланджело, который укорачивал пенис Давида, высекал его юный упругий зад, вкладывая в грубый камень всю свою страсть к молоденькому мальчику. Сказать, что мастер выполнял свою работу с любовью, значит, понять его самую главную мотивацию к работе: страсть. Самая великая ирония заключается в том, что большинство своих работ он делал для Римской католической церкви.

На то, чтобы подготовить все оборудование, ушел целый час. Я надел кожаные перчатки с обрезанными пальцами и велел моим пленникам внимательно следить за мной.

– Ваша жизнь зависит от того, насколько правильно вы будете выполнять то, что я вам покажу.

Я услышал, как Джун тихо прошептала:

– Да он чокнутый.

И Джун Кливер, которая, скорее всего, мормонка. Оставим без последствий ее глупое замечание. Кому есть дело до того, что она думает? Повернутый? А, кто из клетки вылупил глаза на меня? У кого настроение меняется чаще, чем горбуны на Нотр-Дам де Пари? Кто может то пытаться выцарапать глаза собственной дочери, то играть с сыночком в крестики-нолики. Если кому здесь и надо подлечиться, так это тебе, Джун.

– Я начну выпускать вас на стационарный велотренажер. Для начала все просто. Мне герои не нужны. Вы будете выходить по одному и даже не мыслите выкинуть какой-нибудь фортель, – я вынул пистолет и помахал им в воздухе, чувствуя себя при этом ковбоем с Дикого Запада. – Вы все меня слышали?

Они что-то пробормотали. Думаю, что это было нечто вроде «да».

Я выставил низкое сопротивление и начал крутить педали.

– Хочу, чтобы вы разогревались медленно...

Как это выглядит со стороны? Эшли Штасслер – персональный тренер. Может, стоит заняться этим профессионально. У меня были потрясающие результаты с людьми, по-настоящему потерявшими форму. К сожалению, утех, кто вступает в оздоровительный клуб, нельзя держать пистолет у виска. Очень жаль, потому что угроза смерти – великолепный помощник в тренировках.

– Видите, мои ноги не дрыгаются, как сумасшедшие. Я кручу красиво и ритмично.

Не хочу, чтобы Роджер или Джун растянули какие-нибудь мышцы или получили травму. Такое несчастье отодвинет окончание работ. Меня не очень-то заботят сыночек и Бриллиантовая девочка. Я достаточно поработаю с ними, чтобы нарастить им кое-какие мышцы. Однако что-либо сделать с телом молоденького мальчика очень трудно. Он – настоящий худышка. А его сестренка настолько великолепна, что я вряд ли смогу что-либо подправить. Вот Роджеру и Джун придется поработать.

– Я вспотел. Видите? – я слез с велотренажера. – Теперь я готов к поднятию тяжестей. Но и здесь я должен действовать не торопясь.

Я установил небольшой вес на штанге и поднял верхний конец скамейки ровно на тридцать пять градусов. Потом начал наклоны, пятнадцать раз.

Теперь настало время скинуть теплую куртку. Под курткой у меня костюм для бодибилдинга – никаких рукавов, узкие лямки на плечах, большие вырезы по бокам, обнажающие грудь и спину, а также полностью плечи. По мере того, как мы будем продолжать, они должны будут выучить все эти мышцы: грудные мышцы, триплексы, бицепсы. Сейчас я не уверен, что Вандерсоны даже знают об их существовании.

У меня ушло почти пятнадцать минут на то, чтобы продемонстрировать три комплекса отжиманий. Я обратил их внимание на то, насколько важно сделать двухминутный перерыв между каждым комплексом. Каждый раз я делал от восьми до двенадцати повторений движения. Всего три комплекса.

К тому моменту как я закончил, пот катил с меня градом.

– Вы видели, как я старательно работал?

Вид у Веселого Роджера стал обеспокоенный. Словно над его головой поднялся плакат: вы ожидаете, что я буду это делать?

– Вам придется работать еще усердней. Знаете зачем? Они тупо уставились на меня, но тут выскочила Бриллиантовая девочка.

– Зачем все это, Арнольд? – спросила она с ужасным немецким акцентом.

Полагаю, она имела в виду Шварценеггера. Я бы солгал, если бы сказал, что мне это не польстило, но у меня далеко не такой корпус. У меня длинные упругие мышцы, и каждая из них при напряжении «вздувается». У меня вены, которые на первый взгляд готовы выскочить из-под кожи.

– Бриллиантовая девочка, ты должна трудиться, потому что от этого зависит твоя жизнь.

Я был почти уверен, что она придумала еще какую-то выходку, так как у нее на лице снова появилась улыбочка. Я поспешил опередить ее. А то она, может быть, решила, что я открыл здесь неофициальную оздоровительную клинику. Я даже попробовал подобрать название. «Обрети прекрасное тело». «Здоровье с Эшли Штасслером». А может быть, ближе к сути дела: «Похудей или умри!» Хотя для большей точности, думаю, лучше будет: «Похудей и умри». Вместо этого Бриллиантовая девочка вышла вперед, хлопнула руками над головой и, сцепив их, потянулась, покачав бедрами, после чего поинтересовалась:

– И когда же мы начнем?

Не мы. Начнет Джун. Под дулом пистолета я отогнал всех к «ящику для котят». Вывел Джун и закрыл клетку.

– Надень это.

Я бросил ей обычные серые тренировочные штаны, и она натянула их поверх набедренной повязки. Всем своим видом она выказывала благодарность. Но это того не стоило. Мне нужно, чтобы ей было тепло. Мне вовсе не нужно, чтобы она повредила мышцы.

– А теперь садись и крути педали.

– Ага, мамочка! Крути, крути, чтобы выжить!

Но команды болельщиков из Бриллиантовой девочки не получилось. А вот Джун крутила педали усердно. Слишком быстро и слишком усердно. Мне пришлось попросить ее не торопиться. От природы любит перебирать, я это уже видел. Она мгновенно запыхалась.

После того как она вспотела, я велел ей слезть с велотренажера и снять верхнюю одежду. На этот раз ей было не до протестов. Я указал на гимнастическую скамейку. Она легла на спину, и ее груди распластались на грудной клетке, напоминая яичницу-глазунью.

Она слаба. Хотя слабой она и не выглядит, она все же очень слаба. Джун с трудом сумела наклониться четыре раза с самым легким весом. Она не симулировала, просто выдохлась.

– Попробуй-ка это, – приказал я.

Я вручил ей две трехкилограммовые гантели и встал над ней, следя, чтобы вес распределился строго по вертикали. Она выполнила девять отжимов. Приемлемо.

К тому времени, как мы закончили с грудными мышцами, она блестела от пота. Когда Джун отжималась, я следил.за ее мышцами. Ей надо было заняться тяжелой атлетикой несколько лет назад. Сейчас она совсем запыхалась. Я протянул ей хлопчатобумажную рубашку, и она поблагодарила меня. Первое вежливое слово, которое она мне сказала...

Роджер, и в этом нет ничего удивительного, совсем другая история. Он старался, но оказался не сильнее своей жены. К тому же у него не было той целеустремленности. Мне пришлось наставить пистолет ему прямо в лицо, чтобы напомнить о том, что я не шучу. Затем я честно приложил все свои усилия, но очень скоро понял, что с Роджером придется работать и работать. Я надеялся покончить с ними в течение двух недель, пока сюда не приехала эта студентка. Я бы мог воспользоваться ее помощью при изготовлении форм, но на этой стадии о помощи не могло быть и речи. Я вовсе не против того, чтобы убрать лишний жир скальпелем. Срезать жир так же просто, как нарезать конфетти, но это слишком хлопотно. И все же, это выход, и я укажу ему на это, если он начнет тянуть резину. Полагаю, я всегда могу начать работу с Джун и детей, но тогда Роджер поймет, что обретение мышц равносильно убийству, а такое равенство быстро приведет к нежеланию трудиться. Именно поэтому очень важно вывести их на одинаковый уровень примерно в одно и то же время. Поверьте уж мне, я научен горьким опытом.

Сынишка оказался так перепуган, что я не смог вытащить его из клетки. Он ухватился за ноги Джун так, что у него побелели костяшки, и при этом еще и разрыдался. Эти детишки – настоящие плаксы. Несколько секунд я думал, что его мать с отвращением оторвет его от себя. Перед этим она была очень близка к этому, однако она с мужеством мученицы вынесла его мертвую хватку. Я решил, что ничего не добьюсь, даже если пристрелю его. Его смерть ужасно повлияет на них, а создание команды требует времени. Я решил дать ему тайм-аут. До тех пор, пока он остается таким как есть, все отлично. Физические упражнения пойдут ему на пользу, но если он хочет хныкать и плакать, то пусть делает это в предоставленное ему время. Выбранная позиция очень важна, деточка, но ты, похоже, этого еще не понял.