– Как успехи в школе?
– Что?
Она смотрела прямо на меня, не на рецепт или клавиатуру, а прямо на меня, чуть подавшись вперед.
Мама кашлянула и сказала, что ей кажется, моя родинка чуть выросла, но может, и нет.
– Ведь после каникул ты должен пойти в шестой класс?
Я хотел было повернуться к маме за поддержкой, но врач так наклонилась ко мне, что я остался на месте. Я не хочу сказать, что испугался. Просто меня что-то удерживало.
– Я не хожу в школу.
– Не ходишь?
– Мы занимаемся дома, – сказала мама. – Я раньше была учительницей.
Но врач продолжала смотреть на меня. Она поставила свой стул рядом с моим, и я вдруг тоже подался вперед. Это трудно объяснить, но я чувствовал, что могу сказать все, что хочу.
Но я ничего не сказал.
Врач кивнула.
– Думаю, по поводу родинки не стоит волноваться. А ты как считаешь, Мэтью?
Я покачал головой.
Мама уже вскочила на ноги и потянула меня к двери, на ходу произнося слова благодарности, когда врач сказала:
– Можем мы поговорить наедине?
Мама еще крепче сжала мою руку, переводя глаза с меня на врача и обратно:
– Но я его мать.
– Ах, извините, Сьюзен. Я не так выразилась. Можем ли мы с вами поговорить наедине? – Потом повернулась ко мне и сказала: – Тебе не о чем беспокоиться, Мэтью.
Секретарша на приеме говорила какой-то женщине в инвалидной коляске, что доктор Марлоу в отпуске до конца месяца, но его замещает молодая женщина-врач, очень знающая, и они надеются, что она останется. Я сел на резиновый коврик в углу, где лежали детские игрушки. Думаю, я уже слишком большой, и поэтому, немного посмотрев на меня и повздыхав, женщина спросила, не дам ли я поиграть ее ребенку.
– Можно мне поиграть с ним?
– Конечно.
Ее малыш протянул ручку, и я дал ему кубик из конструктора, который он уронил на пол, и засмеялся так, как будто в жизни не видел ничего смешнее. Я поднял кубик и снова дал ему. На этот раз его мама тоже засмеялась и сказала:
– Он чокнутый. Честно, совсем чокнутый.
– У меня есть брат.
– Правда?
– Он меня старше. Мы с ним хорошо ладили. Но теперь он мертвый и все такое.
– Понимаю. Очень жаль.
Прозвенел звонок, и на табло высветилась фамилия.
– Это наша очередь. Идем, мой хороший. – Она подхватила своего малыша, и он сразу же начал канючить, протягивая руки ко мне.
– Кое-кто завел нового друга, – сказала она, быстро удаляясь по коридору.
– У меня есть брат, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Но я уже не думаю о нем так много.
Я отложил конструктор.
Мама вышла из кабинета, засовывая в сумочку листок с рецептом.
– Все в порядке, мам?
– Пойдем есть мороженое.
Погода была не для прогулок – холодно и ветрено. Но мы все равно пошли в парк. У фургончика мама купила нам по мороженому, и мы уселись на качелях напротив друг друга.
– Кажется, я плохая мать.
– Это доктор сказала?
– Я беспокоюсь, Мэтью, я все время беспокоюсь.
– Тебе надо принимать лекарство?
– Наверное.
– Вы с отцом собрались разводиться?
– Милый, с чего ты это взял?
– Не знаю. Это правда?
– Конечно нет. – Она доела мороженое, встала и принялась меня раскачивать.
– Мам, я уже немаленький.
– Я знаю, извини. Я знаю. Иногда мне кажется, что ты взрослее меня.
– Неправда.
– Честно. И ты уже слишком умный для меня. Ты делаешь упражнения быстрее, чем я проверяю.
– Тебе кажется.
– Нет, милый. Учителя даже не представляют, с чем им предстоит столкнуться, когда ты вернешься в школу.
– Честно?
– Честно.
– А можно?
– А тебе самому хочется?
Все случилось не так быстро, как я пишу, мы не сразу затронули эту тему. Наверное, мы пробыли в парке очень долго, замолкая и снова начиная говорить, каждый из нас пытался сформулировать мысль и не решался ее высказать. Разговор был долгим и непростым. Но он произошел. В тот день. В парке.
– Не думай, что мне не нравится, как ты учишь…
– Я понимаю. Все в порядке. Я понимаю.
– Мы можем заниматься по вечерам.
– Я буду помогать тебе с домашним заданием.
– А ты будешь помогать мне печатать мои рассказы?
– Если ты не возражаешь. Я бы очень этого хотела.
Когда разговариваешь с человеком, который стоит рядом с тобой, можно сделать вид, что не замечаешь его слез, и не особенно задумываться, почему он плачет. Лучше просто сосредоточиться на том, как ему помочь.
– Ты можешь покачать меня, если хочешь, мам.
– О, ты разрешаешь?
– Если ты хочешь.
Она хотела. Качели взлетали все выше и выше, и когда наконец серые облака разошлись и выглянуло солнце, у меня было такое чувство, что оно светит только для нас.
Совсем новая глава
– Что? Привет, mon ami.
– Пап, помоги мне завязать галстук.
– А который час?
Мама перевернулась и стянула с глаз повязку:
– Мэтью, уже ночь.
– Я не умею его завязывать. Можно я включу свет?
Я нажал на клавишу, и они оба застонали, а потом папа, зевая, сказал:
– Обычно сначала надевают рубашку.
– Я хочу потренироваться.
– Потренируемся утром. Перед уходом на работу. – Он перевернулся на другой бок и натянул на голову одеяло. – Ночь на дворе – иди спать.
Я выключил свет и вернулся в свою комнату сражаться с узлом – уснуть в таком взвинченном состоянии все равно бы не получилось. Но скоро мама пришла посидеть со мной. Я знал, что так будет. Что если я их разбужу, она придет ко мне.
– Милый, тебе надо поспать.
– А если никто не захочет со мной дружить?
Не знаю, кто больше волновался из-за моего возвращения в школу: она или я. Однако она пила маленькие желтые таблетки, и это немного притупляло эмоции.
– Конечно, захотят. – Она пригладила мне волосы за ухом, как маленькому. – Я нисколько не сомневаюсь.
– А вдруг не захотят?
Она рассказала мне историю о том, как она первый раз пошла в старшую школу, а во время летних каникул сломала руку, поэтому рука у нее была в гипсе. Она сказала, что почти никого не знала, но все они были в одинаковой ситуации. К обеду ее гипс был почти весь исписан приветствиями от новых друзей.
– А что было потом?
– У тебя тут холодно, пусти меня под одеяло.
Я подвинулся, чтобы она могла лечь рядом со мной.
– Сейчас будет самое интересное, – сказала она, устраиваясь на подушке. – Одна из воспитательниц заметила мой исписанный гипс и решила, что я заслуживаю наказания за неподобающий внешний вид. Так что в первый же день я отправилась в кабинет к директрисе, которая поблагодарила воспитательницу за бдительность, а потом посмотрела на мой гипс, взяла ручку и написала: «Добро пожаловать в среднюю школу Фэйрфилд».
Хорошая история, как мне кажется.
Если, конечно, это правда.
К ЧЕРТУ
Последние несколько дней я как-то неважно себя чувствую.
Задача оказалась гораздо труднее, чем я предполагал. Думать о прошлом – все равно что раскапывать могилы.
Время от времени мы хороним воспоминания, в которых уже не нуждаемся. В летнем кемпинге «Оушн Коув» мы находим небольшой клочок травы за мусорными баками или дальше по дорожке, рядом с душевыми кабинками, отбираем те воспоминания, которые нам нужны, и хороним остальное.
Но приходить сюда три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, и проводить полжизни с ПСИХАМИ вроде Вероники, или того азиатского вида парня из комнаты отдыха, который рассовывает по карманам кусочки пазлов и раскачивается вперед и назад, как маятник, или той тощей СУКИ, которая скачет по коридору, распевая: «Господь, спаситель мой», когда я хочу сосредоточиться, но не могу, потому что от той дряни, которую мне здесь колют, я начинаю дергаться и капать слюной на гребаную клавиатуру… Просто это оказалось труднее, чем я думал.
– Но, вообще-то, мам, это ведь не то же самое…
– Ну, в каком-то смысле…
– Нет. Совсем не то же самое. Начать с того, что бабушка Ну не забирала тебя из школы и ты не просидела целый год дома, нарочно делая ошибки в тетрадях и гадая, потащат…
– Нет, Мэтью. Я не…
– Гадая, потащат ли тебя в очередной раз к врачу на глазах у всей школы и будут ли на тебя показывать пальцем…
– Мэтью, пожалуйста…
– Показывать пальцем…
– Все было не так.
– Все было именно так. И это ты во всем виновата. И теперь я должен снова туда идти. Мне плевать на тех, кто меня не знает. И меня не волнует, напишут на этом дурацком гипсе что-нибудь или нет. Я не…
– Мэтью, пожалуйста, послушай меня.
Она попыталась обнять меня, но я вырвался.
– Нет, я не желаю тебя слушать. И никогда больше не буду тебя слушать. Мне плевать, что ты думаешь.
– Тебе надо поспать, Мэтт.
Она стояла, чуть покачиваясь, и вдруг посмотрела на меня, как смотрят вниз с обрыва.
Оставалось сказать еще одну вещь, но мне хотелось произнести это спокойно, без крика. Каждое слово прозвучало туго натянутым шепотом:
– Я тебя ненавижу.
Мама тихо закрыла за собой дверь комнаты.
Рукопожатие
Я еще не описал нашего с папой фирменного рукопожатия.
Когда мы стали amis, то придумали этот жест. По-моему, я его уже упоминал, но не говорил, в чем он заключается. Это фирменное рукопожатие, а не тайное, поэтому я могу вам о нем рассказать.
Мы сплетаем пальцы левых рук и соприкасаемся кончиками больших пальцев. Наверное, мы проделывали это сто тысяч раз.
Я не считал.
Каждое такое рукопожатие длится секунду, но, если бы они шли подряд, одно за другим, они бы тянулись часами.
Если бы кто-нибудь фотографировал нас в тот самый момент, когда наши большие пальцы соприкасаются, а потом сложил бы все фотографии вместе и пролистывал их, как кинеограф, получился бы замедленный фильм – вроде съемок дикой природы, на которых видно, как растут цветы, как лианы ползут по деревьям.
Фильм бы начинался с пятилетнего мальчика, поехавшего с родителями во Францию. Ему не хочется спать, и он тянет время, расспрашивая отца про рака-отшельника, которого они поймали сегодня в луже, оставшейся после отлива в каменном блюдце. Рукопожатие придумал отец. Их большие пальцы соприкасаются, и фотоаппарат щелкает. На заднем плане с балкона за ними наблюдают мама мальчика и его старший брат. Они гордятся и немного завидуют.
Мелькают дни и ночи, меняются времена года, тучи расходятся, свечи оплывают воском, вянут венки. Мальчик и его отец несутся сквозь время, большие пальцы прижаты друг к другу.
Мальчик растет, как трава.
В каждом мгновении – невидимый мир, выше балконов, вне пределов памяти, за гранью понимания.
Я могу писать лишь о том, что знаю. Но я стараюсь и, честное слово, буду стараться дальше. На том и порешим.
Продрома сущ. – ранняя стадия болезни, на которой появляются ее первые признаки.
Есть погода и есть климат.
Если за окном идет дождь или вы раз за разом тыкаете одноклассника в плечо иголкой от циркуля, пока его белая форменная рубашка не превратится в марлю, это погода.
Если там, где вы живете, часто идет дождь или действительность в вашем восприятии искажается так сильно, что вы начинаете бояться и подозревать самых близких вам людей, – это климат.
Так учат в школе.
Я болен, и мой недуг похож на длинную, шипящую змею. Когда я узнаю что-то новое, он тоже это узнает.
Если у вас ВИЧ, или рак, или микоз стопы, вы ничему их не можете научить. Когда Эшли Стоун умирал от менингита, он, возможно, знал, что умирает, но его менингит – нет. Менингит ничего не знает. Но моя болезнь знает все, что знаю я. Это было трудно осмыслить, но в ту же секунду, как я это понял, моя болезнь тоже это поняла.
Это то, о чем мы узнали.
Мы узнали про атомы.
Моя болезнь и я.
Мне было тринадцать.
– ПРЕКРАТИ НЕМЕДЛЕННО!
Его лицо покраснело и на шее вздулись вены. Мистер Филипс старался сделать уроки интересными. Его нелегко было вывести из себя.
Но Джейкобу Гринингу это удалось. Я не помню, что именно он сделал. Это случилось на уроке естественных наук, поэтому, вероятнее всего, было как-то связано с газовыми кранами. В кабинете естественных наук на столах установлены краны, к которым подключают бунзеновские горелки. Может, Джейкоб засунул кран в рот и всасывал газ, чтобы посмотреть, что будет. Наверное, это его лицо покраснело, а на шее вздулись вены. Скорее всего, он собирался дунуть на огонек зажигалки, чтобы выдохнуть пламя.
Джейкоб тоже хотел сделать уроки интересными.
Мы познакомились в первый же день.
Вот как это случилось.
Папа научил меня завязывать галстук, как и обещал. Джейкоб пришел в школу без галстука. На перекличке он стал что-то шептать мне в ухо, как давнему знакомому. Он говорил, что ему надо зайти к директору по очень важному и секретному делу. Я не особо вслушивался. Мои мысли были заняты ночным разговором с мамой, когда я сказал, что ненавижу ее. В школу мы ехали в полном молчании. Я прижался лицом к холодному стеклу, а она переключала радиостанции. Я ее обидел и теперь пытался разобраться, насколько для меня это важно. Джейкоб все еще говорил, и только теперь я осознал, что он встревожен. Он захлебывался словами. Ему надо было идти к директору, но у него не было галстука. Из-за этого он так разволновался.
– Если хочешь, возьми мой.
– Правда?
Я отдал ему галстук, он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня. Тогда я завязал ему галстук, опустил воротник и засунул кончик внутрь. Мне кажется, после этого мы подружились. Он сидел рядом со мной на уроках, но на переменах уходил, выскакивая из школьных ворот в развевающейся по ветру куртке с закинутым за спину рюкзаком. У него было особое разрешение не сидеть на переменах в школе, а идти домой. Мы с ним это не обсуждали.
Мистер Филипс стукнул кулаком по нашему столу:
– Это что за безобразие, Джейкоб? Немедленно прекрати эти глупые выходки…
– Прошу прощения, сэр.
Но когда он это сказал, по его прыщавому лицу пробежала улыбка. Удивительно, как быстро мы меняемся: отсутствие школьного галстука его теперь ни капли не волновало.
– Выйди вон из класса. Сейчас же!
Он стал медленно собираться.
– Сумку можешь оставить. Возьмешь ее после звонка.
– Но…
– Вон! Немедленно!
Сидеть рядом с Джейкобом не очень удобно; поскольку он постоянно привлекает к себе внимание, все смотрят и на меня тоже. Тогда я на него сильно рассердился. Вот вопрос:
Что у нас общего с Альбертом Эйнштейном?
1) Мы сделаны из одного набора атомов
2) Мы сделаны из одинаковых атомов
3) Мы сделаны из ОДНИХ И ТЕХ ЖЕ атомов
Джейкоб Грининг с шумом захлопнул дверь, и мистер Филипс сказал, чтобы мы расселись по местам и посмотрели на белую доску. Хороший вопрос, мне кажется.
– Скажите мне, какой ответ, по-вашему, верен, и запишите его номер у себя в тетради.
– Сэр?
– Да, Салли.
– А что, если мы не знаем, сэр?
– А я и не жду, что вы знаете. Мы будем разбираться вместе. Позвольте мне задать вам еще один вопрос. Сколько, по-вашему, я вешу?
– Что?
Салли пожала плечами, и я представил, как целую ее в шею и трогаю ее груди.
– Попробуйте угадать.
– Около двенадцати стоунов?
– Близко.
Салли улыбнулась, а потом заметила, как я на нее пялюсь. «Придурок», – показала она мне одними губами. Я отвернулся и взял у Джейкоба карандаш. Странный он все-таки парень – рисует члены на своем собственном пенале.
Никогда такого не понимал.
Мистер Филипс стоял рядом с белой доской.
– Я вешу около одиннадцати с половиной стоунов, или семьдесят четыре килограмма, а это значит, в моем теле примерно 7,4 x1027 атомов.
Так сокращают очень большие числа. Полная запись выглядит вот так:
7 400 000 000 000 000 000 000 000 000
Джейкоб в коридоре пинал ногой стены. Салли копировала в тетрадь нули. Кто-то смотрел в окно. Кто-то раздумывал о том, кем станет, когда вырастет. У кого-то начинала болеть голова. Кто-то хотел в туалет. Кто-то пытался следить за уроком. Кому-то было скучно и противно. Кто-то еще был где-то далеко, и мистер Филипс сказал:
– Это больше, чем песчинок на пляже.
Это Больше, чем ЗВЕЗД во всей ВСЕЛЕННОЙ
Это то, что мы узнали.
Моя болезнь и я.
– Миллиарды лет назад расширяющееся вещество вселенной наполнило пространство атомами, и с тех пор мы, на Земле, их используем. Если не считать случайных комет, метеоритов и межзвездной пыли, с момента образования Земли мы используем одни и те же атомы. В данный момент мы обмениваемся атомами между собой, а также с другими животными, растениями, грибами, почвой…
Мистер Филипс посмотрел на часы, до перемены оставалось совсем чуть-чуть, и все уже начали собираться и разговаривать.
– Потише, пожалуйста. Мы еще не закончили. Так что же у нас общего с Эйнштейном? Первое. Мы сделаны из одного набора атомов? Да! Если не считать незначительных различий, большинство людей сделаны из одних и тех же основных элементов: кислород (65 %), углерод (18 %), водород (10 %) и т. д. Второе утверждение тоже верно, но вот как насчет номера три? Может быть, в ком-нибудь из нас есть частица величайшего физика в истории человечества?
Он огляделся, сделав паузу для большего эффекта.
– К сожалению, очень-очень малая. Но для тех, кто интересуется, я должен сказать, что ответ тоже «да». И не один или два атома, а гораздо больше тех атомов, что когда-то составляли Альберта Эйнштейна, теперь являются частью вашего тела. И не только Эйнштейна, но и Юлия Цезаря, Гитлера, пещерного человека, динозавров…
Прозвеневший звонок оборвал его на полуслове.
Правда, я кое-кого добавил.
Джейкоб ворвался в класс, схватил свой рюкзак и умчался, не обращая внимания на мистера Филипса, который приказал ему остаться. Я не знаю, почему именно в тот день я решил пойти за ним. А может, и не в тот. Может, это был другой день.
Кажется, я ждал под дождем, прячась рядом с домиком для велосипедов – на самом деле это не совсем домик, это больше походило на клетки с навесами, – и когда он выскочил за ворота, хватая ртом воздух, я побежал за ним. Это было недалеко, за несколько улиц от школы, за кварталом с одноэтажными коттеджами и аккуратно подстриженным зеленым газоном.
Думаю, я хотел лишь посмотреть, где он живет. Наверное, я собирался развернуться и пойти обратно, как только он войдет в дом.
– Джейкоб!
Но только я не развернулся.
Я окликнул его.
Тогда это началось: стоило мне только подумать, что я собираюсь что-то сделать, как я уже не мог остановиться. Он поднялся на крыльцо.
– Джейкоб!
Мой голос утонул в ветре. Он закрыл за собой дверь, а я стоял на газоне перед домом, переводя дыхание.
Дождь усилился. Я натянул капюшон и двинулся в обход коттеджа. Дом был маленький, как кукольный. Я не хочу сказать, что он был плох. Я совсем не это имел в виду. И вообще, не надо во всем видеть намеки.
Я аккуратно переступил через пустые цветочные горшки и садового гнома с удочкой. Я не подсматривал. Это нельзя назвать подсматриванием, ведь я пытался привлечь его внимание.
Я его окликнул.
Мне кажется.
Обойдя дом, я увидел большое окно, закрытое жалюзи. Я присел на корточки, вцепившись пальцами в мокрый подоконник.
В первый момент я увидел электрическую кресло-коляску, но в ней никого не было. Женщина лежала в кровати, и Джейкоб склонился над ней, присоединяя зажимы к какому-то подъемному приспособлению. Потом он отошел в сторону и взял пульт управления. Ее тело, подвешенное на огромной петле, стало медленно приподниматься над матрасом. Уверенными и точными движениями Джейкоб двумя руками свернул верхнюю часть подъемника в сторону, вытащил грязные простыни и положил на их место чистые. Я уже не смотрел на него, потому что не мог отвести глаз от лица женщины. Когда он ее повернул, она оказалась подвешена лицом к окну. Ее распухшие руки хлопали по бокам, тусклые глаза смотрели в одну точку.
Темно, ночь, воздух пахнет солью, и Саймон ноет, умоляя меня не копать, говоря, что ему страшно. Но я не слушаю. Я протягиваю ему мокрую, грязную куклу. Ее руки хлопают по бокам. Я держу ее в воздухе. Дождь льет, и Саймон отступает назад, обхватив себя руками. Она хочет поиграть с тобой, Саймон. Она хочет поиграть в салки.
Я кинулся прочь, споткнулся о каменный горшок, снова поднялся на ноги и, не оборачиваясь, понесся через газон, на другую сторону, в ворота, на школьный двор… Внутри меня сталкивались миллиарды атомов, и многие, многие из них были атомами Саймона. На игровой площадке я рухнул на колени. Меня вырвало.
Мне кажется, следующим уроком была география. А может, и нет. Может, это было в другой день.
Учитель поставила нам видео о погоде и климате. Помните разницу? Свет потушили, чтобы экран было лучше видно, поэтому Джейкоб не заметил, как я взял его пенал и достал оттуда циркуль. Я уже говорил, что случилось потом. Прости, Джейкоб.
Примечания
1
Лемсип – популярный в Великобритации препарат для устранения и облегчения симптомов ОРЗ и гриппа. Выпускается в виде порошка для приготовления горячего питья.
2
Лила – древняя индийская настольная игра.
4
«Самаритяне» – телефонная служба экстренной психологической помощи людям, оказавшимся в кризисной ситуации.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.