Золотой фонд эзотерики - Елена Рерих. Путь к Посвящению

Старший сын Рерихов в детстве и отрочестве писал стихи. Вот одно из его детских стихотворений, удивляющих и поэтичностью слога, и романтичностью сюжета, и идейной глубиной содержания.

Ночью выходят на городища русалки из рек,

Плачут и волосы чешут.

Путники, ночной путь державшие, видали их.

Зарыты в городищах древние храмы,

Никто не видал их еще, только

Порой слышно бывает, как колокол

Под землею заунывно гудит.

Когда зарыты храмы?

Не знает никто, только предание говорит:

«Взойдут храмы тогда, когда в дни

Невиданной славы матушка Русь зануждается в них…»

Стоят городища, рвом окруженные.

Заложены во рвах цепи длинные, железные.

Лежат в реках колокола медные.

Видали их мудрые люди,

Про них народу сказали.

Знает народ колокола, что в реках лежат,

Знает их и хранит их.

Знает и помнит предания Новгородский народ.

Свято хранит он то, что древние люди сказали[110].

С ранних лет – как и его младший брат – Юрий отличался исключительными способностями к рисованию. Рисунки мальчика вызывали восхищение всех взрослых, которые видели их; ему прочили будущее выдающегося художника. Судьба, однако, распорядилась иначе – в этой жизни Юрию Рериху суждена была роль великого востоковеда своего времени и отважного путешественника, прошедшего вместе со своими родителями по самым трудным и опасным дорогам Центральной Азии. Но если бы не поручение, данное ему Учителем, он мог бы стать и выдающимся художником.

Основное увлечение Юрия – восточная филология – также проявилось уже в гимназические годы. Тогда же подросток сделал и свои первые шаги по направлению к будущим профессиональным знаниям: он стал заниматься египетским языком с выдающимся русским египтологом, академиком Б.А. Тураевым. Видимо, эти первые уроки египтологии запомнились мальчику на всю жизнь: памяти своего первого учителя, Б.А. Тураева, он посвятил одну из своих первых научных статей.

Младший сын, Святослав (по-домашнему – Светик), также с ранних лет проявил разносторонние интересы и дарования, прежде всего – несомненные способности к рисованию. Кроме того, мальчик с детских лет отличался особой любовью к природе, его интересовали животные и птицы, растения и минералы. Не обходилось, конечно, и без забавных проявлений любви маленького натуралиста к «братьям нашим меньшим». В одном из писем мужу, находившемуся тогда в отъезде, Елена Ивановна сообщала: «Светкина любовь ко всему живому простирается и на дождевых червей, улиток и прочих мерзостей. Набрал этой гадости целую массу, все ведерки и банки заняты этой коллекцией, и не позволяет выбрасывать, приходится делать это потихоньку»[111].

Впрочем, своей любовью ко всему живому малыш явно повторял свою маму: как уже говорилось, сама Елена Ивановна в детские годы тоже проявляла особую любовь ко всем живым существам, оказывая покровительство старым, больным или увечным животным и птицам, которые обычных людей могли, вероятно, только оттолкнуть своим видом.

Сам Святослав Николаевич впоследствии вспоминал о том, как его с братом детские увлечения развивались и поддерживались Еленой Ивановной: «Моя Матушка, которая тоже была замечательной женщиной, женой, матерью, очень мудро с самого начала руководила нашей жизнью и следила за нашими интересами, порывами и чувствами. Она никогда не настаивала ни на чем, никогда не старалась как-то нас убедить в чем-то, но она всегда ставила на нашем пути именно то, что нам было нужно. Мой брат с самых ранних лет интересовался историей, поэтому она бережно собирала для него книги, которые бы ему помогли, были интересны, и вместе с ним ходила по музеям, учреждениям, которые могли как-то его направить. Юрий Николаевич, мой брат, интересовался вначале Египтом, одновременно и Центральной Азией. И этот интерес у него остался на всю жизнь и помог ему во многих экспедициях в самой Азии.

У меня рано пробудился интерес к естественным наукам. Я очень интересовался орнитологией, зоологией. Елена Ивановна доставала мне все нужные книги, которые только могла найти. Она покупала нам чучела птиц, собирала для нас коллекции насекомых, жуков. Кроме того, меня привлекали красивые камни, минералогия. Она тоже собирала для меня всевозможные уральские и другие камни.

Таким образом, наш маленький мир тогда был насыщен замечательными впечатлениями. Перед нашими глазами раскрывался новый и богатый мир.

Мы всегда присутствовали при всех разговорах Николая Константиновича, Елены Ивановны, слушали все, что они говорили. Это имело большое влияние на нас»[112].

Важнейшей чертой, которую Елена Ивановна и Николай Константинович целенаправленно воспитывали в своих сыновьях, было трудолюбие. Родители с детства приучали братьев к дисциплине и самому разнообразному труду – и интеллектуальному, и физическому.

На лето Елена Ивановна с мальчиками переезжала в имение, и там на огороде у Юрика и Светика были свои грядки. Мальчики выращивали шпинат, редиску, укроп, подсолнухи, морковь, салат.

В письмах Елены Ивановны можно найти интересные замечания и о религиозном воспитании ее сыновей. Как и все интеллигентные, мыслящие люди России, Рерихи не могли не видеть, что нравственный и образовательный уровень подавляющего большинства современных им служителей церкви был довольно далек от совершенства. Этот общеизвестный в России факт был отражен и в литературе, и в живописи (известные всем картины Перова «Чаепитие в Мытищах», «Сельский крестный ход на Пасху» достаточно красноречиво показывают истинные нравы значительного числа священнослужителей той эпохи).

Однако Елена Ивановна проводила четкую грань между представителями церкви и изначальными заветами православного христианства, высоконравственные основы которого, по ее собственному признанию, были ей очень близки. Одной из своих корреспонденток Елена Ивановна писала: «Как вы, может быть, помните, я всегда держалась довольно далеко от церкви и ее представителей именно из-за желания охранить в своих сыновьях уважение к своей религии до тех пор, пока сознание их достаточно окрепнет и они уже вполне зрело смогут оценить то прекрасное, что заключается в ней, и в то же время спокойно смотреть на отрицательные проявления ее. Именно без того, чтобы последнее пагубно отразилось на их отношении к религии вообще. И считаю, что в этом я преуспела, ибо оба мои сына глубоко религиозны и носят в духе свою церковь»[113].

Утверждение Елены Ивановны о религиозности ее сыновей не было только словами: люди, знавшие Юрия Николаевича Рериха, вспоминали, что уже после своего возвращения на родину в годы хрущевской «оттепели» Ю.Н. Рерих, в отличие от всех остальных своих коллег – ученых, не боялся посещать церковь. Вот фрагмент воспоминаний о Ю.Н. Рерихе художницы Илзе Рудзите, дочери председателя рижского Рериховского общества Рихарда Рудзитиса: «Надо отметить, что вся семья Рерихов, как семья по-настоящему русская, была глубоко православной.

Мне говорили сестры Богдановы[114], что Юрий Николаевич всю жизнь носил крест и соблюдал обряды, когда посещал церковь, – крестился, ставил свечи… Много раз ездил в Троице-Сергиеву Лавру, и помню, как он с радостью делился с нами своими впечатлениями: “Храм Святой Троицы великолепный, хор звучал мощно, было много молодежи и солдат”. Потому и не удивительно, что он сказал после Пасхи: “Вопрос о новой духовной церкви кардинальный, исключительной важности”. Отмечал, что многие православные священники, с которыми он встречался, ничем не интересуются; деятельность Николая Константиновича тоже не интересует их. От православной Пасхи остались лишь яйца да куличи, потерян внутренний смысл. И все же, по словам Юрия Николаевича, ему встречались и священники высокого духовного сознания»[115].

Младший сын Рерихов, Святослав Николаевич, до конца своих дней живший в Индии, завещал похоронить себя по православному обычаю.

Такова правда об отношении Рерихов и их сыновей к православной вере – в противовес клевете иных современных «пропагандистов»[116].

Завершая рассмотрение данной темы, хочется особо подчеркнуть еще одно обстоятельство. Не стоит думать, что для Елены Ивановны, как представительницы аристократической семьи, воспитание детей было делом легким в силу того, что у ее сыновей были гувернантки и домашние учителя. Есть некая закономерность в процессе воспитания: давно уже замечено, что наиболее одаренные, талантливые дети, как правило, обладают сложными характерами. В нашу эпоху эта закономерность, как уже говорилось, проявилась в явлении так называемых детей индиго, часто отличающихся не только необычной одаренностью, но и сложными характерами. Судя по всему, подобное явление имело место и в отношении сыновей Рерихов. Во всяком случае, в последние годы жизни Елена Ивановна так писала о своих сыновьях одной из последовательниц Учения:

«Вы спрашиваете, каковы мои сыновья? Могу сказать – с самого детства они были моей радостью и гордостью. Оба необыкновенно даровиты, талантливы, но каждый идет своим путем. <…> Оба в силу даровитости – трудные. Оба большие труженики»[117].

Так что Елене Ивановне достались замечательные по своим духовным и интеллектуальным качествам, но достаточно сложные в педагогическом плане души. И только она, при ее любви и доброте, душевной чуткости и тактичности, смогла решить нелегкую педагогическую задачу – с одной стороны, помочь каждому ребенку выявить свою индивидуальность, не подавляя ее родительской волей, а с другой – привить детям дисциплинированность, чувство ответственности, трудолюбие.

Глава 6. Рука об руку

Все, кто близко знал Рерихов, отмечали, что их брак был исключительно гармоничным, интересы супругов совпадали практически во всем. С детства тонко чувствовав гармонию цвета, обладавшая безупречным художественным вкусом, Елена Ивановна всегда активно поддерживала творческие замыслы супруга, придавая им дополнительный стимул, а часто и подсказывая ему новые интересные сюжеты, как свидетельствовал в своих воспоминаниях сам художник. А ее дар ясновидения и пророческие сны-видения, в которых отражалось будущее страны и всей планеты, часто становились образами картин Н.К. Рериха. Знаменитые аллегорические полотна художника с пророческим содержанием, такие как «Ангел Последний», «Град обреченный», «Крик змея», «Меч мужества» и другие, были навеяны прозрениями Елены Ивановны, приходившими к ней с снах-видениях. В одном из своих очерков художник писал, что смысл этих образов, запечатленных на его картинах, стал понятен Рерихам лишь задним числом[118], после наступления исторических событий, о которых предупреждали их символические видения Елены Рерих.

Николай Константинович очень любил путешествовать по старинным городам России, запечатлевая на своих полотнах с натуры древние архитектурные памятники. Очень много времени он проводил в поездках по городам России; часто бывал и за границей. Когда позволяли обстоятельства, Рерихи путешествовали вместе.

В 1903 и 1904 годах они совершили большое путешествие, сначала по древнерусским городам, а затем по странам Балтии. Как писал Н.К. Рерих в одном из своих очерков, «1903-й – большое паломничество с Еленой Ивановной по сорока древним городам, от Казани и до границы литовской. Несказанная красота Ростова Великого, Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода, Владимира, Спаса на Нерли, Суздаля, всего Подмосковья с несчетными главами и башнями! Седой Изборск, Седно, Печоры и опять несчетные белые храмы, погосты, именья со старинными часовнями и церквами домовыми и богатыми книгохранилищами. Какое сокровище!»[119].

Добавим, что часть этих сокровищ превратилась в руины во время Великой Отечественной войны; некоторые из погибших архитектурных памятников остались увековеченными на картинах Н.К. Рериха, что еще более увеличивает ценность этих полотен, делая их не только живописными произведениями, но и своеобразными документальными материалами по истории русской архитектуры.

В том же году Рерихи посетили и несколько старинных городов Литвы. Как сообщает Николай Константинович, во время этого путешествия Елена Ивановна выступила в роли фотографа, запечатлевая красоты древнерусской, а затем литовской архитектуры на фотопленку. Снимки, сделанные ею, оказались столь профессиональными по качеству, что были использованы в некоторых книгах, посвященных искусству: «В 1903 году мы с Еленой Ивановной прошли и по Литве. Большое это было хождение по разным историческим местам. Всюду писались этюды – Елена Ивановна всюду снимала фотографии. Часть ее снимков вошла и в “Историю Искусства” Грабаря, и в другие труды, посвященные памятникам старины»[120].

Следующий раз судьба привела Рерихов в земли Балтии – теперь уже в Ригу – в 1910 году. Эта поездка также преследовала художественные цели. Как писал Н.К. Рерих, «В 1910 году опять пришлось побывать в Риге. В то время мы также интересовались старинными картинами. Это посещение дало нам ознакомление и с этой стороной старого быта. Много чудесных образцов и в старинных картинах, и в мебели, и в вещах прочего обихода удалось наблюдать»[121].

В 1906 году в жизни Рерихов произошли перемены: Николай Константинович был назначен директором школы Общества поощрения художеств (далее – ОПХ).

Семья Рерихов переехала с Пятой линии Васильевского острова на Большую Морскую улицу. У Николая Константиновича заметно прибавилось забот и проблем. На его плечи легла ответственность за работу большого коллектива как преподавателей, так и учеников. Работа была чрезвычайно сложной и ответственной, особенно если учесть, что финансирования, которое школа получала от высоких покровителей, включая членов царской семьи, не хватало для обеспечения ее работы, и Н.К. Рериху предстояло самостоятельно заботиться о ее материальном обеспечении.

Позднее, когда Рерихи были уже в Америке, их ученица и сотрудница Зинаида Фосдик записала в своем дневнике некоторые интересные воспоминания Елены Ивановны и Николая Константиновича о работе в школе ОПХ в Петербурге. В ее дневнике, в частности, говорилось:

«Четыре раза в год Н.К. ездил к Государю, несколько раз в году Государь приезжал на выставки. Но было нелегко, ибо граф Сюзор[122] сказал: “Делайте что хотите, продавайте, покупайте, но дефицита не должно быть”»[123].

Возглавляемая Н.К. Рерихом школа справлялась с этой весьма нелегкой задачей только благодаря его организаторскому таланту. Об этой извечной проблеме – недостаточного финансирования работы школы – Н.К. Рерих писал в очерке «Нужда»: «Со стороны все выглядело пышно. Две с половиной тысячи учащихся. Восемьдесят преподавателей. Два дома – на Морской и в Демидовском переулке. Четыре загородных отделения. Превосходный Музей, собранный Григоровичем. Выставки. Высокие покровители, именитые члены, и за всем этим нужда, пресекавшая все лучшие чаяния… Ужасная нужда в делах просвещения! Но, несмотря на все стеснения, школа наша процветала»[124].

Конечно, у руководства школы был универсальный способ улучшить ее финансирование за счет повышения платы за обучение, тем более что школа пользовалась огромной популярностью в Санкт-Петербурге. Но Н.К. Рерих стремился сделать обучение в школе доступным даже представителям самых малоимущих слоев населения и любой ценой удерживал плату за обучение на самом низком уровне. Более того, самым талантливым ученикам школа выдавала стипендию, пусть и весьма скромную.

О том, каким образом добывались необходимые на существование школы средства, Зинаиде Фосдик рассказала Е.И. Рерих, принимавшая самое живое участие в работе школы ОПХ.

«<…> Была сегодня у Е.И. Она мне много рассказала об их школе в Петрограде, где уделялось много внимания прикладному искусству: мастерские иконописи, гобеленов, рисования по фарфору, выделки посуды; мастерские выделки мебели, где заведовал прекрасный резчик по дереву, взятый Н.К. с одной большой фабрики, – между прочим, ортодоксальный еврей, – который и обучал учеников; классы вышивки. Проводились аукционы – раз в месяц. У них был один господин, который дешево скупал старинные вещи и хорошо на них зарабатывал, а школе давал из этого процент, и это приносило школе 6000 в год! Продавались только истинно художественные вещи – маленькие картины, рисунки, флаконы старые, чашки, посуда, отрезы материй, безделушки. Имело это громадный успех.

Выставки учеников тоже давали школе и имя, и престиж, ибо выставлялись художественные работы и успех был огромный»[125].

З. Фосдик также писала, что авторитет руководимой Николаем Константиновичем школы в Петербурге был столь высок, что, в отличие от директоров других художественных школ, он никогда не давал рекламы своей школы, так как учеников у них и так было больше чем достаточно.

Для Елены Ивановны эти годы также были насыщены самой разнообразной деятельностью. Заботы о детях требовали немалой отдачи времени и сил. К тому же Николай Константинович часто бывал в командировках, и Елене Ивановне приходилось не только управлять всеми домашними делами, но и помогать мужу в работе, связанной с текущими проблемами школы ОПХ. О том, что Елена Ивановна всегда была в курсе основных проблем школы и ОПХ, а иной раз и принимала участие в делах школы, красноречиво свидетельствует ее переписка с Николаем Константиновичем в тот период, особенно когда ему приходилось уезжать в другие города или страны. Когда в школу ОПХ на выставки приезжал император и другие именитые покровители ОПХ из числа членов царской фамилии, Елена Ивановна участвовала в этих приемах вместе с Николаем Константиновичем. Однако основная помощь Елены Ивановны мужу состояла не столько в ее непосредственном участии в делах школы, сколько в той психологической поддержке, которую она постоянно оказывала Николаю Константиновичу, подчас замученному нападками недоброжелателей на служебном поприще.

Одной из проблем, стоившей Рериху немало нервов, были взаимоотношения с чиновниками, находившимися на службе в администрации Общества поощрения художеств и созданной при нем школе. Среди сослуживцев Рериха оказалось немало интриганов, карьеристов и сплетников.

З. Фосдик так записывала в своем дневнике сложившееся у нее впечатление относительно роли Елены Ивановны в жизни Николая Константиновича в тот период:

«В тридцать лет Н.К. был уже директором Школы [Общества поощрения] Художеств. Пришлось ему перенести много интриг и неприятностей. Бывало, на собраниях [совета] директоров он сидел и молчал, все слушал, все переносил, а как приходил домой – ей (Елене Ивановне. – Авт.) до трех часов ночи приходилось его успокаивать, пока он ей все рассказывал, не скрывая перед ней своих огорчений и волнений. Приходилось ей зажигать его дух, направлять мысли, создавать новый путь, и он шел за нею, понимая ее дух и чуткость. Мудр он был всегда, но была в нем нерешительность, которую помогала побороть Е.И. Без нее, его жены, не было бы Рериха как великого художника и человека»[126].

Интриги и недоброжелательство в отношении Н.К. Рериха продолжались все время его работы в школе в качестве директора. Особенно усердствовал М.П. Боткин, практически всегда действовавший наперекор Николаю Константиновичу, да еще и по природе своей склонный к интриганству.

Зинаида Фосдик, записывая в дневник свои впечатления от бесед с Николаем Константиновичем, отмечала его особое, удивительно мудрое и лишенное личной злобы отношение к врагам: «…Потом говорил о Боткине, что тот после 17-ти лет вражды с Н.К. пришел к нему и сказал: “Вы мой друг и всегда были им”. И это была истинная победа. Вообще, когда Боткин говорил ему: “А я думаю взять ваш кабинет себе”, Н.К. отвечал: “Отлично, правильно, берите!” А тот ему: “Ну, а вы где же будете?” – “Найду, не беспокойтесь”, – отвечал Н.К. А тот этого пугался и говорил: “А не лучше ли оставить по-прежнему?” – “Да ведь вы же хотели?” – “Ну, я передумал. Я с вами останусь в кабинете”. – “Как хотите, и это можно”, – говорил Н.К.<…>»[127].

В отделе рукописей Третьяковской галереи хранятся анонимные открытки – «антипоздравления», получаемые Рерихом на дни рождения от недоброжелателей в годы его директорства в школе ОПХ. «Давно уже Вам пора оставить все дела и почивать на лаврах», – писали ему неизвестные личности на глянцевых открытках.

В числе других проблем, с которыми пришлось встречаться Рерихам, были и временные материальные трудности. Несмотря на известность и популярность школы ОПХ в Петербурге, служба в ней не обеспечивала большого заработка не только рядовым преподавателям, но и директору школы, то есть Н.К. Рериху. Жизнь Рерихов не была легкой и беззаботной даже в дореволюционные годы экономической и политической стабильности. Николай Константинович занимал вполне солидное положение в обществе, имея видную должность, но это не гарантировало семье Рерихов полное отсутствие проблем с финансами.

П.Ф. Беликов, затронувший в своих книгах данную сторону жизни Рерихов, приводит на основе переписки Николая Константиновича и Елены Ивановны конкретные примеры из их жизни: «…в 1906 году Н.К. едет в Италию. Е.И. с детьми следует за ним и останавливается в Швейцарии. Из Италии посылаются письма с подробными денежными отчетами: на что и сколько израсходовано, и сколько денег и для чего еще остается. Тщательно взвешивая возможность приезда Е.И. в Италию, Н.К. пишет ей: “Даже если не успеешь взять круговой билет – ничего, разница небольшая. А с деньгами не сокрушайся. Место есть, заказ есть, новые мотивы есть – чего же! А сколько готовых вещей! Ожидаю очень”. <…>

Е.И. отвечает: “…меня же во Флоренции не жди. Не на что приехать – денег в обрез”. <…>»[128].

П.Ф. Беликов приводит еще одно письмо Е.И. Рерих Николаю Константиновичу, находившемуся тогда в Париже, с упоминанием о финансовых затруднениях. Один из коллег Н.К. Рериха, В. Зарубин, в отсутствие Николая Константиновича попросил разрешения воспользоваться его жалованием за два месяца с последующей отдачей долга частями. Елена Ивановна написала мужу о его просьбе, при этом обрисовав положение с финансами у самих Рерихов: «Хотелось бы ему помочь, но это совершенно невозможно. Вчера у нас было финансовое заседание и пришли к печальному результату – выяснилось, что заплатив все женевские расходы и сделав мне платье в 150 руб., денег у нас не хватит даже на прожитие до 15 августа. Нам самим необходимо будет выписать[129] рублей 800»[130].

Но эти проблемы не портили Елене Ивановне настроения и не вызывали у нее недовольства: духовные ценности она всегда ставила гораздо выше материальных и не боялась трудностей, несмотря на свое аристократическое происхождение и обеспеченное детство.

Впрочем, в жизни Рерихов случались неприятности и куда серьезнее материальных проблем. Им надолго запомнилось крайне опасное приключение на финском озере, случившееся с ними ранней весной 1907 года. Супруги решили снять на лето дачу в Финляндии и поехали на поиски подходящих вариантов. Вот как описывает этот случай Николай Константинович в своем очерке «Еще гибель»: «Выехали еще в холодный день, в шубах, но в Выборге потеплело, хотя еще ездили на санях. Наняли угрюмого финна на рыженькой лошадке и весело поехали куда-то за город по данному адресу. После Выборгского замка спустились на какую-то снежную с проталинами равнину и быстро покатили. К нашему удивлению, проталины быстро увеличились, кое-где проступала вода, и, отъехав значительное расстояние, мы наконец поняли, что едем по непрочному льду большого озера. Берега виднелись далекой узенькой каемкою, а со всех сторон угрожали полыньи, и лишь держалась прежде накатанная дорога. Наш возница, видимо, струхнул и свирепо погонял лошаденку. Впрочем, и лошадь чуяла опасность и неслась изо всех сил. Местами она проваливалась выше колена, и возница как-то на вожжах успевал поднять ее, чтобы продолжить скачку. Мы кричали ему, чтобы он вернулся, но он лишь погрозил кнутом и указал, что свернуть с ленточки дороги уже невозможно. Вода текла в сани, и все принимало безысходный вид. Елена Ивановна твердила: “Как глупо так погибать”.

Действительно, положение было беспомощное. Лопни ленточка изгрызанного льда, и мы останемся в глубине большого озера, и никому и в голову не придет нас там искать. Лошадь скакала бешено и уже не нуждалась в кнуте. Стал приближаться берег, и мы заметили, как по нему сбегался народ и о чем-то отчаянно жестикулировал. Скоро мы догадались, что это была речь о нас. Но лошадка все-таки вынесла, и когда мы подъехали к пологой гранитной скале, то оказалось, что лед уже оторвался сажени на полторы. Лошадка сделала неимоверный скачок, сани нырнули в воду, но уже копыта карабкались по скале, и сбежавшиеся люди подхватили. Собравшаяся толпа напала на нашего возницу, крича, что он знал о том, что путь через озеро уже был окончательно закрыт три дня тому назад. Какая-то побережная власть записывала имя возницы, а все прочие изумлялись, как удачно мы выбрались из угрожавшей гибели. Люди удивлялись нашему спокойствию, но ведь мы ничего другого и не могли придумать, как только положиться на быстроту финской лошадки. Среди разных пережитых опасностей крепко запомнилось это финское озеро»[131].

Став женой художника, Елена Ивановна с удовольствием погрузилась в широкий мир увлечений своего супруга, среди которых – помимо живописи и публицистики – были археология и коллекционирование картин старых мастеров и икон.

Как и многие художники, Николай Константинович был коллекционером, собирая старинные картины; большинство из купленных им картин нуждались в реставрации, чем он сам и занимался. Вскоре к этому занятию – реставрации старых картин – присоединилась Елена Ивановна и, похоже, серьезно увлеклась этим занятием. Иногда в процессе реставрации ей приходилось счищать слои позднейшей живописи, которой были «записаны» старинные картины, многие из которых оказывались настоящими шедеврами. Об этой стороне деятельности супруги Н.К. Рерих тоже оставил воспоминания: «Много незабываемых часов дало само нахождение картин. Со многими были связаны самые необычные эпизоды. Рубенс был найден в старинном переплете. Много радости доставила неожиданная находка Ван Орлея. Картина была с непонятной целью совершенно записана. Сверху был намазан какой-то отвратительный старик, и Е.И., которая сама любила очищать картины, была в большом восторге, когда из-под позднейшей мазни показалась голова отличной работы мастера»[132]. А вот еще одно воспоминание художника: «Много забот доставил “Гитарист” Ван Дейка. Просили за него порядочную цену, о которой мы еще не успели сговориться. Но Е.И. не дождалась окончания переговоров и начала чистить картину. Можете себе представить наше волнение, когда владелец картины пришел для окончательных переговоров. По счастью, все уладилось к обоюдному удовольствию»[133].

«Бывало, возвращаешься поздно после какого-нибудь заседания и видишь, как ярко освещены два окна. Значит, Е.И. до поздней ночи возится с картинами. Наверно знаешь, что найдено что-то интересное. Помню, как Е.И. отмыла Ван Орлея и Петра Брейгеля и Саверея. Рука у Е.И. музыкальная – легкая и знает, где и насколько можно тронуть»[134].

В собрании Н.К. Рериха были старые голландские мастера, произведения итальянской и французской живописи, а также русские иконы. Сейчас в это трудно поверить, но во времена Рерихов, не столь уж и давно, широкая публика в России не ценила древнерусские иконы, называя их «примитивами». Рерих был одним из первых художников, неустанно обращавших внимание широкой публики на огромную значимость старинных икон, на особый внутренний мир, заключенный в строгих канонах древнерусской иконописи.

Всего в коллекции Рерихов было более пятисот старинных картин и икон, после революции изъятых у них большевиками и переданных в Эрмитаж. Как вспоминал художник, «Грабарь напрасно журит за собирание только голландцев. Были и итальянцы и французы, а главное тянуло Е.И. и меня к примитивам. Это собрание дало нам много радости и перевалило за пятьсот. Где оно? Грабарь уверяет, что оно в Эрмитаже, но некие американцы покупали картины нашего собрания в Вене у антиквара»[135].

Елена Ивановна отдала дань увлечения и другому любимому занятию супруга – археологии. Вместе с мужем она участвовала в раскопках, с интересом изучала найденные при раскопках предметы. По словам Н.В. Шишкиной, «с самого первого года замужества она проводила лето на раскопках Новгородской губернии, живя с ним в землянках, просто одетая, как того требовала их совместная работа, на удивление всех родных ее, которые не понимали, как она могла мириться с такими, на раскопках (конечно, только летом), первобытными условиями жизни.

И так всю жизнь прошли они рука об руку, полную взаимного понимания и любви. Вот где настоящий брак двух любящих сердец и душ!»[136].

Об участии Елены Ивановны в раскопках и ее увлеченности этим занятием писал сам Н.К. Рерих в своих очерках. «А когда каменный век искали в разливах новугородских озер, Е.И. целый день не разгибала спины. Ефим усмехался: “Вот бы наши бабы знали бы так работать!”»[137]. Кстати, именно во время археологических работ на одном из новгородских озер Рерихи попали в ситуацию, едва не стоившую им жизни. Об этом случае говорится в рассказе Николая Константиновича «Западни»: