Тайник на Эльбе

Александр Ашотович Насибов.

Тайник на Эльбе

Глава первая

1

Часов в десять утра к вокзалу пригородной железной дороги подошёл электропоезд. Хлынувшая из него толпа вынесла на перрон старика. В облике пассажира не было ничего примечательного: коротко подстриженные седые усы и такая же бородка, тёмные глаза — равнодушные и чуть усталые, небольшой, правильной формы нос. На нем был костюм из недорогой шерстяной ткани и каракулевая папаха — так обычно одеваются люди преклонного возраста и среднего достатка, живущие в маленьких городах и селениях Азербайджана. Старик был сухощав, бодр, держался прямо, шёл быстрой, энергичной походкой.

Выйдя на привокзальную площадь, он двинулся в сторону моря. Здесь тянулись кварталы старых одноэтажных домов, сложенных из грубо обтёсанного пористого камня. Человек в папахе неторопливо побрёл вдоль них, поглядывая на номера зданий, и наконец оказался перед ветхим домиком с палисадником.

Старик дважды прошёлся перед домиком, будто изучая его, затем направился к расположенному неподалёку продовольственному магазину. У входа вытянулась порядочная очередь, и он стал в её конец.

Минуло около часа. Старик был уже у самых дверей магазина, когда из дома с палисадником вышел человек. Увидев его, старик кашлянул, беспокойно переступил с ноги на ногу и, торопливо достав из кармана жёлтый замшевый бумажник, раскрыл его. Потом поднял голову, встретился взглядом с соседкой по очереди — пожилой женщиной с ребёнком на руках — и с досадой покачал головой.

— Что случилось? — спросила женщина.

Старик печально улыбнулся.

— Один шайтан знает, сколько я проторчал здесь, — пробормотал он.

— А карточек нет — забыл дома!

— Так бегите за ними, да побыстрее, а то очередь подойдёт.

Старик благодарно закивал и рысцой пустился по тротуару.

Шагов на двести впереди двигался тот, кто вышел из домика с палисадником — высокий худощавый мужчина в бобриковой куртке и красноармейской ушанке.

Вскоре человек в ушанке и старик оказались на трамвайной остановке. Трамвая, видимо, давно не было — в ожидании его скопилось много пассажиров.

Трамвай появился лишь минут через двадцать. Торопясь и толкаясь, все устремились к вагонам.

Громыхая на стыках рельсов, отчаянно трезвоня на поворотах, трамвай мчался к центру города. После каждой остановки в нем становилось все теснее.

Старик и мужчина в ушанке стояли рядом.

Внезапно старик схватился за карман.

— Обокрали! — завопил он.

В вагоне поднялся переполох. А он ощупывал себя, хлопал по карманам, шарил за пазухой.

— Обокрали, — твердил старик, — бумажник вытащили, а в нем продуктовые карточки!

Вдруг он умолк, что-то соображая, круто обернулся и оказался нос к носу с человеком в ушанке.

— Это ты украл, сын собаки! Где бумажник? Отдай, или позову милиционера!

Отбиваясь от наседавшего старика, пассажир пятился на площадку.

— Смотрите, — раздался вдруг голос потерпевшего. — Глядите сюда!

Все посмотрели вниз, куда показывал старик. На грязном влажном полу желтел замшевый бумажник.

Старик вцепился вору в грудь.

Трамвай подходил к остановке. Не переставая кричать, старик тащил карманника к выходу. Вскоре они очутились на панели. И здесь произошло неожиданное. Вор, казавшийся таким робким, вдруг выпрямился, коротким точным ударом в грудь свалил старика и бросился бежать.

Преступник мчался по малолюдной улице, наклонив голову и угрожающе выставив кулаки.

Ещё несколько десятков шагов, и он свернёт в одну из боковых улочек, пробежит по ней до широкой оживлённой магистрали, а там — ищи его в людском потоке.

Однако впереди показался патруль. Что предпринять? Повернуть обратно и попытаться пробиться? Вор оглянулся. Преследователей было человек десять. Во главе с милиционером они бежали, рассыпавшись по всей улице. Нечего было и думать прорваться сквозь такой заслон. Но ещё меньше шансов было на то, чтобы увернуться от трех вооружённых солдат, двигавшихся навстречу.

Погоня приближалась. В последний момент преступник заметил ворота, которые вели во двор какого-то дома, кинулся туда.

Когда преследователи вбежали во двор, вор карабкался по пожарной лестнице, прикреплённой к стене большого кирпичного здания. Он был уже на уровне третьего этажа.

Двое патрульных, закинув автоматы за спину, полезли следом. Третий солдат и милиционер поспешили к подъезду, чтобы подняться на чердак, а оттуда на крышу дома.

Во дворе собралась толпа. На её глазах преступник добрался до конца лестницы и исчез.

— Теперь удерёт, — сказал мальчишка, обутый в большие резиновые сапоги.

— Некуда ему деваться, — солидно возразил дворник. — Дом-то на два этажа выше соседних…

Дворник не договорил. На краю крыши показался милиционер. Он снял фуражку, помахал ею, и все поняли, что преступник пойман.

Вскоре милиционер, патрульные и задержанный были внизу. Милиционер оставил его на попечение солдат, а сам принялся искать потерпевшего. Но тот будто в воду канул.

2

К зданию отделения милиции подъехала легковая машина. Из неё вышли двое в штатском и направились в кабинет начальника отделения. Майор милиции Широков, уже предупреждённый по телефону, ждал их, шагнул навстречу.

— Здравия желаю, товарищ полковник, — сказал он, обращаясь к одному из посетителей, пожилому мужчине, высокому и полному.

Тот кивнул, пожал ему руку, указал на спутника.

— Знакомьтесь. Это — майор Семин Артемий Ильич.

Широков и Семин поздоровались.

Широков уже шестой год работал в этом отделении милиции, обслуживающем один из центральных районов Баку. Дела не раз сводили его с чекистом Азизовым. Полковнику поручались сложные расследования. Дважды Широков участвовал в операциях, которыми руководил Азизов.

Что же сегодня привело сюда полковника? Широков разглядывал тяжёлую, наголо обритую голову Азизова, его румяные щеки и мягкий округлый подбородок — и ждал.

Азизов вытащил портсигар, предложил офицерам папиросы, закурил сам.

— Покажите карточку, — сказал он спутнику.

Семин вынул из кармана и протянул Широкову фотографию. С неё глядел мужчина средних лет, худой я, вероятно, высокий. Начальник отделения милиции внимательно изучал сфотографированного — его белесые брови, широко посаженные глаза, нос с едва заметной бороздкой на кончике, длинную шею с крупным кадыком.

— Нет, — сказал он, возвращая карточку, — такого не знаю.

Ответ показался полковнику забавным. Он улыбнулся.

Широков насупился, вновь взял фотографию.

— Нет, решительно не знаю, — твёрдо сказал он. — Не встречал, товарищ полковник, ну, честное же слово, не встречал!

— Человек этот арестован, — сказал Азизов. — И сидит, между прочим, у вас.

Широков пододвинул к себе сводку происшествий за день.

— Вор? — спросил он. — Кража в трамвае?

— Он самый, — подтвердил Семин.

— Погодите, погодите… Но им интересуетесь вы?

Азизов кивнул.

— Почему же тогда кража? — Широков удивлённо поднялся с дивана.

— Мы тоже озадачены. — Азизов пожал плечами. — Засекли его далеко отсюда, ещё полмесяца назад. Изучаем. Есть основания полагать, что прибыл по важному делу. Начал действовать — и на тебе, мелкая кража!

Широков позвонил. Вошёл помощник. Начальник отделения передал ему сводку, отчеркнув ногтем место, относящееся к трамвайному происшествию.

— Проверьте, где задержанный и кто ведёт следствие.

Вскоре помощник вернулся. Он доложил: арестованный сознался в воровстве.

— Признал, что совершил кражу? — переспросил Азизов.

— Даже раскаялся. Клянётся, что это в последний раз.

Азизов попросил, чтобы начальник отделения отпустил помощника. За арестованным глядеть лучше, но не допрашивать.

Затем Азизов занялся просмотром следственных материалов.

— Так, — сказал он, листая бумаги, — документов при себе не имел или, скорее всего, выбросил перед арестом. Назвался Александром Щуко. Адрес дал ложный: мы-то знаем, где он живёт… И ко всему — признался!

— Полковник поднял голову, вопросительно поглядел на помощника.

— Да ещё с такой лёгкостью, — сказал Семин. — А ведь мог все начисто отрицать: потерпевшего-то и свидетелей нет!

— Это действительно странно, — сказал Широков.

Азизов подошёл к окну, поглядел на улицу.

— Не странно, майор, а хитро: ему поверят, закончат следствие, осудят на какой-то там срок…

— За кражу, — вставил Семин.

— Да, за мелкую кражу. Он отсидит или, пожалуй, сбежит. И вот он вновь на свободе и может продолжать прерванное арестом дело!… Главное, чего он боится, — это чтобы не развернулось тщательное расследование. Потому и поторопился с признанием.

Полковник вернулся к столу, вновь полистал бумаги из папки, задумался.

— Меня сейчас другое занимает. Как случилось, что он оказался в роли вора и попал в милицию?

3

Часа через три в служебном кабинете Азизова зазвонил телефон. Азизов снял трубку и услышал голос майора Широкова.

— Товарищ полковник, вы просили доложить, если вдруг прояснится…

— Да, да, говорите!

— Так вот, ко мне явилась одна гражданочка… Она, собственно, не о Щуко, а о том, другом, потерпевшем… Мне кажется, интересно!

— Хорошо. — Азизов встал. — Попросите гражданку ко мне.

— Сейчас явится. Запишите для пропуска: Оруджева Шафига.

Вскоре в дверь кабинета постучали. Азизов, занятый бумагами, не услышал. Стук повторился, и за дверью послышался плач. Полковник удивлённо поднял голову, встал и распахнул дверь. На пороге стояла женщина с годовалым ребёнком на руках.

— Оруджева? — спросил Азизов.

— Я самая… Да замолчи ты, неугомонный! — прикрикнула она на ребёнка.

Полковник пригласил женщину в кабинет, вызвал майора Семина.

— Слушаем вас, — сказал он посетительнице.

Та положила на стол большие натруженные руки и начала:

— Я живу возле цирка. Продуктовые карточки прикрепляю в магазине, который недалеко от дома… Вот на этой бумаге написан адрес — мы с начальником милиции звонили, узнавали. Большой такой магазин… И продукты там хорошие…

— Я знаю, — сказал Азизов, взглянув на бумажку.

— Ну вот, стою это я в очереди…

— Когда?

— Сегодня это было, начальник! Утром, в десять часов. Заняла очередь, жду. За мной стал какой-то старик. Стоим. Наконец очередь подошла. Надо входить в магазин. А старик, что был сзади, вдруг заявляет: «Забыл карточки дома». Ну что тут делать? Говорю: бегите скорей за ними.

— И он побежал?

— Да… Время идёт, а старика нет. Мне уже и сахар выдали, а его не видно.

— Так и не пришёл?

— Не пришёл! Что ж, думаю, дело твоё. Может, денег не хватило или ещё что… А я ждать не могу — у меня ребёнок на руках. И ушла. К трамваю иду: на базар ехать. Дохожу до остановки и, что вы думаете, — он!

— Старик?

— Он самый! Хотела подойти, сказать: почему людям голову морочишь? Потом раздумала. Мало у кого какие причины. Я правильно говорю?

Азизов кивнул.

— И не подошла. А тут — трамвай. Я, конечно, с передней площадки

— у меня ребёнок… Ну, поехали мы. Две остановки тихо ехали, а как стали приближаться к третьей, начал он скандалить.

— Тот самый старик?

— Тот самый. Бумажник, кричит, украли. Я бы не обратила внимания

— мало ли что случается. Но вижу — врёт.

— Почему так решили? Объясните, пожалуйста, подробнее. Это очень важно.

— Кричит: «Бумажник украли, в бумажнике продуктовые карточки». А я-то ведь знаю, не было там никаких карточек!

— Подробнее, пожалуйста.

— Старик у магазина бумажник наизнанку выворачивал, карточки искал. Тогда не было карточек. А теперь вдруг появились… Я правильно говорю?

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал Азизов, все больше заинтересовываясь рассказом женщины.

— Ну, что дальше было, вы знаете… Да, ещё! Когда вора на крыше дома ловили, я в тот двор вошла. Там много народу собралось. Оглянулась — рядом со мной тот самый старик. «Ах ты, говорю, такой-сякой! Зачем человека зря обвиняешь? Карточек-то не было у тебя!» Здесь все зашумели — милиционер и солдаты вывели того, что поймали. Ну, я на них и зазевалась. Потом оглянулась — старика нет. Его и милиционер искал, да не нашёл. И я подумала: надо сходить в отделение. Человека-то, может, зря… Хотя зачем он бежал, начальник?

— Вы все рассказали? — спросил Азизов.

— Что знала, то рассказала.

— Не совсем. — Семин взял лист бумаги. — Как выглядел тот старик? Вспомните его лицо, костюм, шапку. Какого он роста, сколько ему примерно лет.

Женщина подумала и довольно точно описала второго участника происшествия.

Азизов наклонился к Семину, сказал несколько слов. Тот вышел. Вернувшись, положил перед Оруджевой полдюжины фотографий.

— Скажите, нет ли здесь карточки того старика?

Женщина внимательно осмотрела фотографии.

— Нет, — твёрдо сказала она, — это другие. Это, начальник, совсем другие люди.

— Спасибо, товарищ Оруджева. — Азизов поднялся. — Вы помогли нам. Если вспомните что-нибудь ещё — позвоните. Вот, на этой бумажке телефон.

Женщина бережно спрятала бумажку, подняла ребёнка и направилась к выходу.

Глава вторая

1

Убедившись, что человека в ушанке задержали, старик выбрался на улицу и заспешил в обратную сторону. Вскоре он вновь был у домика с палисадником. Постояв перед дверью, из которой час назад вышел незнакомец, он решительно постучал. На стук никто не отозвался.

«Не хватает только, чтобы её не оказалось дома», — подумал, старик и постучал ещё раз.

За дверью послышались шаги.

— Кто там? — спросил голос.

— Гость.

Дверь отворилась. На пороге стояла пожилая женщина в халате.

— Дома ваш квартирант? — осведомился посетитель, любезно улыбаясь.

— Нет. — Женщина взялась за дверь, чтобы запереть.

— Минуточку! Мне, собственно, не его самого… Понимаете, мы с ним приятели, и я принёс по его поручению… Вот! — Старик протянул маленький свёрток.

— Дайте мне. — Женщина выставила грязную ладонь. — Давайте, я передам.

— Пожалуйста, — сказал старик, шагнув вперёд, но не выпуская свёртка из рук. — Только я бы хотел и записочку… Где её написать? Можно пройти в его комнату?

Женщина молча указала на дверь. Старик толкнул её, вошёл и оказался в маленькой комнатке с единственным окном, выходившим во двор. У стены стояла железная кровать, под него — фанерный чемодан, возле окна — столик и табурет.

Старик уселся за столик, вынул блокнот и карандаш. Он не торопился, подолгу мусолил карандаш, аккуратно выводя букву за буквой. Женщина стояла в дверях, наблюдая.

В коридоре что-то забулькало, зашипело.

— Кажется, пахнет горелым, — сказал посетитель, нюхая воздух.

Хозяйка охнула, метнулась к двери. Послышался грохот кастрюль, что-то упало и покатилось по полу…

Через минуту, когда женщина вновь появилась в комнате, старик сидел в той же позе, но уже не писал. Казалось, он находится в раздумье.

— Боюсь, что приятель напутает, — нерешительно проговорил он. — Что же делать?… Знаете, лучше я зайду попозже и все объясню… Да, да

— так будет лучше. Когда он приходит?

— Кто его знает! — Хозяйка пожала плечами. — Вечером приходит, поздно…

— Ну и отлично. Вечером зайду.

И посетитель сунул свёрток в карман. Женщина проводила его, захлопнула дверь. Слышно было, как загремели засовы и повернулся в замке ключ.

Под вечер старик появился на вокзале. А через час с небольшим электричка доставила его на маленькую станцию. Отсюда было рукой подать до селения на берегу моря.

— Слава тебе, всевышний, — прошептал старик, отпирая дверь небольшого домика, стоящего на краю селения.

Он вошёл, старательно запер за собой дверь и со вздохом облегчения опустился на кровать. Хотелось есть, мучила жажда, но не было сил встать, чтобы развести огонь, вскипятить чай и состряпать ужин.

Стемнело. Взошла луна. От окна протянулись по полу тусклые жёлтые полосы. С улицы послышалось мычание коров, блеяние овец и коз. Захлопали ворота, потянуло дымом. Сельчане загоняли на ночь скотину, готовили пищу.

В каждом доме были свои радости и горести, интересы и надежды. Здесь, как и по всей стране, жили вестями с фронта. Шла весна тысяча девятьсот сорок четвёртого года, и по мере того как наши войска все дальше продвигались вперёд, люди все с большим нетерпением ждали конца войны и желанного слова — победа!

Не ждал этого только старик.

Лет тридцать назад человек этот имел кое-какую торговлишку, служил некоторое время приказчиком на одном из нефтепромыслов богача Тагиева, позднее состоял в контрреволюционной партии «Мусават» и якшался с турками, когда те оккупировали Баку.

После революции он притих, затаился.

Так бы и прожил он жизнь мелким, незаметным служащим, если бы не пристрастился к картам.

Все началось с карт. Сначала он пытался сдерживать себя, не поддаваться азарту. Но вскоре игра захватила его. В два месяца он потерял все свои сбережения, которые накапливал много лет. За ними последовали вещи, спущенные старьёвщику за бесценок. А когда не осталось и вещей, он, кассир крупного завода, стал брать деньги из сейфа. Надеялся, что повезёт, но неизменно проигрывал: он и не подозревал, что партнёрами его были шулера.

Между тем за ним давно наблюдали. И вот однажды (это было в канун ревизии), когда до смерти перепуганный кассир сидел на приморском бульваре, тщетно пытаясь собраться с мыслями, к нему подсел человек. Разговорились. Кассир поведал о своём горе. Неизвестный принял в нем живейшее участие.

Через два часа ошалевший от счастья старик мчался на завод, бережно неся туго набитый портфель.

Дальше все обстояло просто. Агент-вербовщик германской разведки, получив от нового знакомца сведения о заводе, легко подавил слабое сопротивление вконец запутавшегося картёжника. Действовал он наверняка, ибо знал кое-что и о прошлом кассира.

Так началась новая жизнь старика — жизнь изменника Родины, провокатора и шпиона.

Много грязных дел было на его совести. И с каждым новым заданием он испытывал все больший страх. Чудилось, что за ним пришли, вот-вот схватят… Днём он ещё держал себя в руках, сохранял способность спокойно ходить по улицам, даже улыбаться. Ночью же просыпался в холодном поту, с разламывавшейся от боли головой, полумёртвый от снившихся кошмаров.

Весть о начале войны застала его на улице. Люди сгрудились у громкоговорителя. Какая-то женщина плакала. Он же боялся шевельнуться, чтобы не выдать радости, бушевавшей в груди.

— Все, — шептал он, сидя вечерами за очередной сводкой с фронта, мысленно прикидывая, сколько ещё немцам осталось до Баку. — Теперь их не остановит сам шайтан!

В эти минуты перед его мысленным взором возникала цепочка тяжело гружённых верблюдов. Позвякивая колокольцами, они неторопливо брели по барханам, высоко задрав головы…

Дед его и отец всегда гоняли караваны в Персию, выгодно торговали. А чем он хуже их? Но караваны — чепуха. Караваны — это мелочь. Пароходы с доверху набитыми трюмами — вот настоящее дело! И промысел, пусть даже небольшой нефтяной промысел, который он обязательно приберёт к рукам!

Так он мечтал. Но теперь немцы проигрывали войну, и кошмары вновь стали посещать старика по ночам.

Работа агента научила его ничему не удивляться. И все же последнее задание огорошило. Расшифровав радиограмму, он больше часа сидел за столом, не зная, что и думать. В самом деле, кому и зачем могло понадобиться выдать советским властям такого же агента, как он сам?

Мучимый сомнениями, он решил отложить выполнение задания, пока не получит подтверждения. Оно не замедлило последовать.

Надо было действовать. В пятницу он отправился в город и в полдень был у касс кинотеатра «Баку». Как указывалось в радиограмме, по пятницам и субботам в этот час здесь в ожидании связника должен был находиться Александр Щуко. Старик опознал его по заплатанной крест-накрест брезентовой сумке, которую тот держал в левой руке, проследил, где живёт Щуко. Затем вернулся к себе и разработал план операции.

Все это время он не переставал размышлять над причинами, которые побудили разведку выдать своего агента. И в конце концов решил: тот, второй, чем-то не угодил хозяевам. И это — кара за непослушание. Он вздохнул. Да, видно, так уж устроено в жизни, что одни — хозяева, другие — слуги. Одним определено командовать, другим — подчиняться.

Внезапно его ошеломила мысль: выполняя приказ, сегодня он предал какого-то агента. Ну, а завтра? Чей черёд завтра?…

Старик с трудом поднялся на ноги. Сердце билось тяжёлыми, неровными толчками. Глаза застилала пелена. Не хватало воздуха. Он едва добрался до окна и, теряя силы, толкнул раму. В комнату хлынул прохладный вечерний воздух.

Он долго стоял, прислонившись к стене, пока не прошла слабость.

Что это с ним происходит? Все чаще и чаще внезапные приступы удушья. И они, эти приступы, делаются продолжительнее, сильнее…

Спустя час старик пришёл в себя, запер и зашторил окно, включил свет. Было поздно. Он сверился с часами, спустился в подполье, куда вёл из кухни замаскированный лаз, нащупал в темноте тайник, извлёк из него портативный передатчик и послал в эфир коротенькое шифрованное сообщение.

2

Полковник Азизов весь день занимался текущими делами, которых в его отделе всегда было великое множество. Однако мысленно он вновь и вновь возвращался к странному происшествию в трамвае. Он откладывал перо, откидывался в кресле, строил предположения, догадки…

Взгляд Азизова задержался на фотографии возле чернильного прибора. Молодая женщина и мальчик стояли в саду, улыбаясь в объектив. Это были жена и сын Азизова.

С началом войны, когда резко возросла служебная нагрузка чекистов, полковник почти перестал бывать дома. Зарифа попыталась воздействовать на его родительские чувства. Сын неделями не видит отца, тоскует. Иное дело, если бы Азизов находился далеко от семьи. Но коль он здесь — должен воспитывать ребёнка.

Не помогло. Однако Зарифа не отступила. Мужу при той тяжёлой работе, которую он выполняет, необходимо регулярно питаться. И вот теперь она ежедневно приезжает с едой и ждёт внизу, а к полковнику звонит дежурный. Тут уж хочешь не хочешь, но выберешь время, чтобы спуститься.

Вчера они провели в комнате дежурного полчаса. Он торопливо ел, она рассказывала. Зарифа старалась говорить весело, но в глазах её была тоска. И Азизов обещал: завтра вечером, что бы ни случилось, он выберет время и приедет.

— Не напоминать? — спросила жена, убирая посуду.

— Слово мужчины!

— Ладно, поглядим, какое это слово, — сказала Зарифа.

…Сейчас было около десяти. Время ехать домой.

Азизов стал уже собираться, когда в дверь постучали.

Вошёл майор Семин. Он принёс документы по делу арестованного Щуко. Азизов просмотрел их. Ничего нового. Как же действовать? Многое мог бы прояснить допрос самого Щуко. Однако Азизов полагал, что не следует торопиться с допросом. После рассказа Оруд-жевой он почувствовал некоторое удовлетворение — подтвердилась его догадка, что кража инсценирована. Одновременно то, что сообщила посетительница, запутывало дело. Кто же это такой — старик с седой бородкой, в тёмном костюме и коричневой каракулевой папахе, владелец замшевого бумажника? С какой целью подстроил он происшествие и передал Щуко в руки милиции? Быть может, мстит за что-то? Нет, вряд ли. Щуко прибыл в Баку недавно, каждый его шаг в этом городе известен, участники встреч сфотографированы, и Оруджева, которой показали их карточки, не опознала среди них Седобородого (так Азизов мысленно называл второго участника происшествия). Значит, не исключено, что Щуко его не знает.

А может быть, знает? Что, если Седобородый — такой же агент германской разведки, как и Щуко? Нет, это маловероятно. Если он и агент, то работает на какую-то другую разведку. Но на какую? И с каких это пор иностранные разведки стали выдавать германских шпионов органам госбезопасности Советского Союза!

— Только что навёл справку, — негромко проговорил Семин. — Магазин, в котором прикрепляла свои карточки Оруджева, и квартира арестованного находятся по соседству. В пятидесяти метрах друг от друга. Так сказать, зрительная связь.

— И Седобородый наблюдал за домом, стоя в очереди? Хитро, ничего не скажешь.

— Когда будем допрашивать Щуко?

— Не будем.

Семин вопросительно взглянул на начальника.

— Не будем, — повторил Азизов. — Если поймали вора, должен быть суд. Так пусть суд состоится. Преступника приговорят по соответствующей статье. А потом, при конвоировании в тюрьму, случится что-то такое, что даст ему возможность бежать.

— Понял, товарищ полковник. — Семин улыбнулся. — Но не исключено, что Щуко не знает того, второго.

— Седобородого?

— Да. Не знает, даже не подозревает о его существовании.

— Все равно. Пусть считает, что его приняли за вора.

Часы в углу кабинета пробили десять. Азизов поднялся, запер сейф, взял шляпу.

— Закончим разговор завтра. Утром прошу ко мне пораньше. А сейчас… — Он улыбнулся. — Сейчас я должен идти, ибо опаздываю на свидание.

Зазвонил телефон. Азизов снял трубку.

— Слушаю… Здравствуй, сынок. Да, обещал и скоро буду. — И он дал отбой.

— Домой? — спросил Семин.

— Домой.

— А как же свидание?… А, понимаю! — Майор засмеялся.

3

Машина медленно шла по пустынной улице мимо тёмных, без единого огонька, домов, очертания которых едва угадывались в ночи. Из репродукторов лилась музыка — негромкая, тревожная.

Автомобиль свернул к морю. Луна только что взошла. Каспий лежал в её мягком свете большой, мирный, в мелких серебряных завитках.

Азизов опустил боковое стекло. В кабину ворвались ароматы моря — чудесная смесь запахов йода, смолы и соли.

— Хорошо, — негромко сказал шофёр.

— Хорошо, — повторил Азизов.

Машина проехала набережную, притормозила у небольшого дома.

Азизова ждали. Навстречу кинулся сын, за ним вышла улыбающаяся Зарифа.

Они вошли в дом. И тотчас же зазвонил телефон. Жена взяла трубку.

— Тебя, — сказала она Азизову.

Полковник взял трубку. Говорил майор Семин. Он сообщил, что арестованный Щуко попытался совершить побег.

— Как это произошло? — Азизов присел на стул, расстегнул воротничок, ослабил галстук.

— Подробностей не знаю, не успел расспросить. Кто-то из офицеров открыл огонь…

— Убили? — Азизов встал.

— Ранили, товарищ полковник. Не опасно для жизни.

— Все равно плохо. — Азизов помолчал. — Где он находится?

— Там же, в отделении.

— Берите нашего врача, выезжайте. Я сейчас буду.

Он положил трубку и виновато посмотрел на жену.

4

Майор милиции Широков доложил Азизову о происшествии. Полковник раздражённо поморщился. Похоже было, что рухнули все планы. У преступника перебита нога. На какое-то время он обречён на неподвижность. Значит, не удастся осуществить комбинацию с побегом, чтобы и дальше наблюдать за связями Щуко.

— Можно устроить так, чтобы распространился слух, будто побег удался? — вдруг спросил он начальника отделения.

Широков был удивлён.

— Ну? — нетерпеливо повторил полковник. — Побег, мол, удался, и арестованный скрылся.

— Полагаю, что можно, — неуверенно ответил Широков.

— Слух должен быть распространён не только среди жителей окрестных домов, но и между работниками отделения. Конечно, не считая тех, которые были здесь во время происшествия. С ними придётся поговорить особо. Вы понимаете меня?

— Так точно.

— Тогда действуйте.

Широков вышел. Проводив его взглядом, Азизов встал. Поднялся и Семин. Полковник обнял его за плечи.

— Поехали, Артемий Ильич, ко мне. Я, когда ты звонил, только в дом вошёл. Но одним, так сказать, глазом успел стол оглядеть. Поверишь, сыр видел, долму[1] видел! А по дороге потолкуем. Есть интересная мысль.

— А… работа? — неуверенно проговорил Семин.

— На час едем. На один час. Потом возвращаемся в отдел.

— Едем. — Семин улыбнулся, потёр ладони. — Я, брат, знаешь как долму люблю!

Глава третья

1

Обер-ефрейтор Герберт Ланге стоял в офицерском блиндаже и отвечал на вопросы своего ротного командира лейтенанта Шульца.

— Таким образом, вы, Ланге, были дневальным по взводу и дежурили в землянке вторую половину ночи?

— Да, господин лейтенант.

— Никуда не отлучались?

— Нет, господин лейтенант.

— И вы видели, как вернулся с поста ефрейтор Георг Хоманн?

— Так точно. Он сменился в два часа ночи, ввалился в землянку и стал расталкивать солдат, занявших его место на нарах.

— Ну, а дальше? — Лейтенант испытующе оглядел обер-ефрейтора, его квадратное костистое лицо, массивное туловище с прижатыми к бокам длинными, тяжёлыми руками. — Что было дальше?

— Дальше? — Ланге чуть шевельнул рукой, шире раскрыл свои большие светлые глаза. — Я не знаю, что вас интересует, господин лейтенант.

— Вы ни о чем с ним не говорили?

Ланге облизнул губы, шумно перевёл дыхание.

— Говорил, господин лейтенант.

— О чем же, Ланге?

— Да ведь он, Хоманн, только три дня как из отпуска. А мы с ним из одних и тех же мест…

— Остбург?

— Остбург, господин лейтенант.

— Гм… Так о чем же вы беседовали? Предупреждаю, обер-ефрейчор Ланге, говорить правду, не лгать! Учтите, мне кое-что известно.

— Господин лейтенант в чем-то подозревает меня? — На лице Ланге отразилось удивление, растерянность.

— Нет, нет, — быстро сказал ротный командир.

Шульц имел основания верить Ланге — исполнительному и храброму солдату. Но ни в чем ведь нельзя было упрекнуть и ефрейтора Георга Хоманна. Тот тоже считался лучшим солдатом и, кроме того, недавно спас жизнь ему, Шульцу. А вот полчаса назад выяснилось, что Хоманн исчез, причём не просто исчез, а перебежал к русским!

По требованию лейтенанта Герберт Ланге доложил о своей беседе с Хоманном. В ней не было ничего особенного — ефрейтор Хоманн рассказывал о поездке в Остбург. Там все по-прежнему. Только вот бомбят город здорово. И люди ходят злые.

— Господин лейтенант, — сказал Ланге, заканчивая свой рассказ, — при выезде жандармы предупредили Хоманна, чтобы он держал язык за зубами: ни слова о том, что делается в тылу, об очередях, о бомбёжках. Поэтому прошу вас…

Лейтенант вздохнул.

— Идите, Ланге, — вяло сказал он. — От вас ничего не добьёшься. Идите, мне надо побыть одному.

Отпустив солдата, Шульц расстегнул воротник мундира, задумчиво подсел к столу. Да, все ощутимее признаки того, что дело близится к развязке. Уже первые солдаты перебегают на сторону противника. В германском тылу, который теперь день и ночь бомбят самолёты американцев, англичан и русских, все больше проклинают войну, Гитлера, нацистов. Ну, а дальше? Какова дальнейшая судьба Германии, немецкого народа, судьба самого Шульца?

Лейтенант встал, тряхнул головой, отгоняя невесёлые мысли, неожиданно для самого себя грубо выругался. Он долго ходил по землянке, сильно затягиваясь сигаретой и бормоча проклятия. Затем, несколько успокоившись, подсел к телефону — надо было докладывать об исчезновении Хоманна.

Утром командир батальона майор Гаус зачитал перед строем подразделения приказ. Командир полка объявлял, что ефрейтор Георг Хоманн, как дезертир из германского вермахта и предатель дела фюрера, лишается воинского звания, всех наград и прав. В случае поимки он подлежит расстрелу.

2

Хоманн благополучно переполз минное поле, прикрывавшее позиции германских войск, и теперь двигался по «ничьей» земле. Была ночь. Со стороны немцев то и дело взвивались в небо осветительные ракеты, заливая землю холодным голубоватым светом. Свет был таким ярким, что проникал в каждую выбоинку и щель. Повисев в воздухе, ракеты устремлялись вниз, и тогда от деревьев и камней бежали резкие, чёрные тени.

При каждой вспышке Хоманн распластывался на земле и ждал спасительной темноты, чтобы потом, изо всех сил работая коленями и локтями, продвинуться ещё на десяток метров.

Было морозно, но он не чувствовал холода. От его спины валил пар, с висков стекали струйки пота, заливая глаза и мешая глядеть. Хоманн продавил ладонью ледок во встретившейся на пути луже, поранил пальцы, но не заметил и этого. Он думал лишь об одном — быстрее миновать открытый и насквозь простреливаемый участок.

Впереди послышался шорох. Перебежчик замер. Шорох повторился. На бугре мелькнула тень, за ней — другая, третья.

Хоманн тяжело задышал.

— Геноссе! — позвал он хриплым шёпотом.

Тени перестали двигаться, шорох оборвался. Потом послышался металлический щелчок — будто взвели курок.

Мозг перебежчика лихорадочно работал. Сейчас, если он ничего не предпримет, наступит конец. Русские разведчики — а в том, что это именно они, Хоманн не сомневался — вот-вот прошьют его автоматной очередью или угостят ударом ножа. Неужели же придётся погибнуть, когда цель так близка? Скорее сделать что-то такое, что остановило бы советских разведчиков! Но — что?

Все решали секунды. И Хоманн вдруг запел «Интернационал». Он пел торопясь и волнуясь, с трудом переводя дыхание, захлёбываясь и нещадно фальшивя, так что мелодию едва можно было узнать.

Прошло с полминуты. Он оборвал пение, прислушался.

— Ком хер! — негромко сказали из-за бугра. И добавили: — Хенде хох!

— Яволь, яволь, — торопливо зашептал ефрейтор. — Их комме!

Он отбросил в сторону автомат, двинулся вперёд. Вот и бугор. Теперь Хоманн видел тех, к кому полз. Их было трое, в пятнистых халатах. Перебежчик упёрся грудью в землю и попытался поднять вверх руки с растопыренными пальцами. Люди в халатах метнулись к нему.

Через час старший тройки разведчиков докладывал о перебежчике своему командиру.

— Говорите, окликнул вас? — переспросил офицер, делая запись в блокноте.

— Первым окликнул, товарищ старший лейтенант!

— И — «Интернационал»?

— Пел, товарищ старший лейтенант. Поёт, а сам, чувствую, дрожит.

— Тут задрожишь. — Офицер усмехнулся.

Хоманна ввели в землянку. Остановившись у двери, он вскинул голову, изо всех сил стукнул каблуками.

— Не хватает только «Хайль Гитлер»! — пробурчал старший лейтенант. — Кто вы? — спросил он по-немецки.

Хоманн назвал себя, сообщил номер полка и дивизии, где проходил службу.

— Так, — лениво сказал офицер. — А зачем пожаловали?

У Хоманна дрогнули губы. Он как-то обмяк, ссутулился.

Офицер подумал, что слишком уж грубо задал вопрос.

— Садитесь, — сказал он.

Хоманн грузно опустился на табурет. Командир разведчиков перехватил его взгляд, брошенный на пачку папирос.

Встряхнув пачку, он протянул её Хоманну.

Перебежчик поблагодарил кивком, но папиросы не взял. Он полез в карман, извлёк деревянный портсигар, достал сигарету и закурил.

— Так зачем все-таки пожаловали? — повторил вопрос офицер. — Воевать не хочется?

Хоманн выпрямился.

— Нет, — сказал он. — Я ещё повоюю!

Офицер поглядел на него с любопытством.

— Я коммунист, господ… простите, товарищ обер-лейтенант! — Хоманн сделал паузу и закончил: — И думаю, что пригожусь.

Офицер насторожился. Он знал, что агенты, которых гитлеровцы забрасывают в тыл советских войск под видом перебежчиков, иной раз снабжаются даже документами членов Коммунистической партии Германии.

— Коммунист? — сказал он, недобро усмехнувшись. — И документ имеете?

Хоманн встал.

— Конечно, я понимаю и ваш тон и ваше недоверие, — тихо произнёс он, не поднимая глаз от дымившейся в руке сигареты. — Все это понятно, тут ничего не поделаешь. Но я прошу: проводите меня к вашему начальнику. — Хоманн поглядел офицеру в глаза, нервно повёл плечом. — К вашему самому большому начальнику. Я должен сообщить нечто важное.

— Хорошо, — кивнул офицер. — Хорошо, вы будете говорить с начальником. Но это завтра. А пока садитесь и пишите: кто вы, откуда, зачем перешли на сторону советских войск, и все, что ещё найдёте нужным. Вот бумага, ручка, чернила. Не торопитесь. Вам не будут мешать.

И он вышел.

Солдат, доставивший Хоманна, остался у двери.

3

На следующее утро перебежчик был отконвоирован к начальнику отдела контрразведки дивизии.

Навстречу Хоманну из-за стола поднялся высокий худощавый майор.

— Вы хотите сделать нам заявление? Слушаю вас.

— Это займёт полчаса, быть может, больше. — Хоманн вытащил портсигар, вопросительно взглянул на офицера.

— Можете курить, — разрешил майор.

Хоманн поблагодарил, раскрыл портсигар и пододвинул майору.

— Не курю.

— Я не об этом. — Хоманн коснулся крышки портсигара. — Она клеёная. Два слоя, понимаете? А в середине — первая страничка моего партийного билета. Подпись Эрнста Тельмана.

Майор раскрыл перочинный нож, протянул немцу.

— Нет. — Хоманн покачал головой. — Сам я боюсь это сделать. Клеили каким-то особым составом, намертво. И очень давно — девять лет назад. Лучше, если отошлёте специалистам. Можете даже в Москву.

— Почему в Москву?

— Мне кажется, после того как я сделаю своё заявление, вы отправите туда и меня.

Майор высыпал на стол содержимое портсигара, закрыл его, оглядел мельком и отодвинул в сторону. Хоманн собрал сигареты и аккуратно уложил в карман кителя.

— Ну, я слушаю вас, — сказал майор.

Рассказ Георга Хоманна

Я родом из Гамбурга. Вы, конечно, слышали об этом городе. Он расположен в низовьях Эльбы, в сотне километров от Северного моря. Отец работал в порту — возил грузы на автокаре. Умер, когда мне было лет тринадцать. Мать вторично вышла замуж. С этим я примириться не мог

— отец вечно стоял перед глазами, и было дико, что его место занял другой. Словом, ушёл. Скитался по стране, несколько лет провёл в Руре, кормился временной работой на шахтах — там, как я думал, всегда можно подыскать какое-нибудь занятие. Но потом работы не стало. И снова скитания. Дважды побывал в трудовых лагерях. Отделался дёшево — в общей сложности продержали там не больше года. И вот — вернулся в родные края.

С работой было плохо, но мне повезло — гамбургскому муниципалитету требовался рабочий по очистке канализационных труб. Взялся и тянул лямку до тридцать седьмого года. В том году распространился слух, что в Остбурге (это тоже на Эльбе, но немного выше по течению) нужны рабочие на военный завод. Подался туда. На заводе делал мины, артиллерийские снаряды. К тому времени я уже лет двенадцать был членом компартии. Как уцелел от провала и остался на свободе? По правде говоря, не знаю. Быть может, потому, что не лез вперёд, никогда не выступал. Вероятно, в этом вся суть. Словом, так или иначе, но уцелел. Имел работу, которая прилично оплачивалась, имел комнату, почти не пил. Короче, мог обзавестись семьёй. Но остался холостяком. И сейчас даже рад этому… Так вот, началась война. Вскоре на моё место поставили какого-то поляка из восточных рабочих, а меня мобилизовали. Года полтора провёл во Франции, затем проделал с Роммелем почти весь его африканский поход, едва унёс оттуда ноги. Последние полгода был на Восточном фронте. Дней двадцать назад командир роты похвалил меня перед строем за то, что я предотвратил пожар в продовольственном складе, возле которого нёс службу. Было объявлено, что мне предоставляется отпуск для поездки в тыл.

Возможно, отпуском я бы и не воспользовался — ехать-то, собственно говоря, было не к кому. Но дня за три до этих событий пришло письмо от приятеля. Зовут его Макс Висбах. Мы вместе работали на военном заводе в Остбурге, Макс и по сей день там… Он ко мне неплохо относился — раз даже выручил, когда мастер, которому я чем-то не угодил, настрочил кляузу. О, Макс — сварщик высшей категории, с ним считается даже директор завода!

В письме Макса было только самое обычное: тот здоров, а тот заболел; погода такая-то; на заводе все по-старому. Но, читая, как говорится, между строк, я почувствовал, что Макс чем-то озабочен, встревожен. В конце он писал: «Вот бы удалось тебе вырваться сюда на недельку». И я подумал: быть может, с ним стряслась беда и он нуждается в помощи, совете? Почему бы и не съездить в Остбург?

И вот я в Остбурге. В первую ночь мы с Максом проговорили почти до рассвета — благо назавтра ему предстояло работать во второй смене. На следующий вечер, когда мы поужинали и задымили сигаретами, Макс пододвинулся ко мне и, понизив голос, сказал, что хочет посвятить меня в одно необыкновенное дело.

Вот коротко, что он мне рассказал. Однажды ночью, это было недели за три до того, как я получил отпуск, к нему постучали. Он уже спал. Стук поднял его с постели.

«Кто там?» — спросил он, подойдя к двери.

«Откройте, гестапо».

Макс, как и я, ненавидит нацистов. Правда, он не коммунист, но честен, прям и правдив — словом, настоящий рабочий… Так вот, услышав, что ночные гости-молодчики из гестапо, он притаился за дверью. Что делать? Бежать он не мог: квартира на четвёртом этаже, и у неё лишь один выход — тот, у которого стоят гестаповцы. Дома у Макса ничего предосудительного не было. Поэтому он решил, что лучше всего, не мешкая, отпереть, показав тем самым, что хозяин квартиры не боится ни ареста, ни обыска, ибо совесть у него чиста. Макс так и поступил.

Вошли трое в чёрных мундирах.

«Вы Макс Висбах? — спросил гауптштурмфюрер. — Газосварщик с завода „Ганс Бемер“?»

«Я самый».

«Под водой приходилось работать?»

«Резать?» — в свою очередь спросил Макс, несколько растерянный.

«Резать и варить».

Макс сказал, что проходил службу на флоте и потому знаком с работой под водой.

«Хорошо. — Гестаповец распорядился: — Одевайтесь, и едем».

Через несколько минут Макс и его провожатые уже садились в машину, поджидавшую у подъезда.

Сначала заехали на завод. Гестаповцы прошли к дежурному инженеру, и тот разрешил взять из кладовой два сварочных аппарата и баллоны с газом. Все это погрузили в багажник автомобиля.

«Вперёд», — скомандовал гауптштурмфюрер, садясь рядом с шофёром.

Двое других офицеров уселись сзади, по бокам Макса. Автомобиль тронулся. Гестаповцы подняли толстое матовое стекло, отделявшее кабину пассажиров от водителя, задёрнули занавески на окнах. Макс оказался в передвижной тюрьме. Он понял, что его везут на важный объект, местонахождение которого хотят сохранить в тайне. Макс рассудил также, что убивать его по окончании работы, видимо, не собираются. В противном случае гестаповцы не стали бы предпринимать столько предосторожностей.

Поездка длилась часа два. Вначале машина кружила по улицам Остбурга, потом выехала за его пределы — увеличилась скорость, меньше стало, поворотов. Последние километры автомобиль шёл медленно, то и дело переваливаясь с боку на бок и подскакивая, будто поперёк дороги были положены бревна. Макса осенила догадка: они двигаются по лесной тропе и автомобиль швыряет на вылезших из-под земли корнях старых деревьев. Об этом говорил и приглушённый шум, который стал доноситься откуда-то сверху, — так в ветреную погоду шумит лес…

Наконец машина остановилась. Максу завязали глаза. Поддерживаемый гестаповцами, он вылез. Теперь, когда мотор автомобиля заглох, шум леса слышался отчётливее. Ко всему Макс ощущал ещё и аромат хвои.

Его взяли под руки и повели, а какие-то люди (он ясно слышал топот ног) подбежали к автомобилю и открыли багажник.

Несколько десятков шагов Макс сделал по ровной земле.

«Осторожнее, — сказал один из спутников, — здесь лестница».

Спуск продолжался долго. Когда он закончился, Максу разрешили снять с глаз повязку. Макс стащил её и невольно зажмурился. Он находился в круглой, ярко освещённой комнате со сводчатым потолком. Пол слегка подрагивал под ногами. Откуда-то доносился приглушённый рокот.

Через люк Макс и гестаповцы спустились ещё ниже, теперь уже по узкой винтовой лестнице, и оказались на длинном балконе, огороженном металлическими перилами. Под балконом был большой квадратный провал — шагов сорок в длину и столько же в ширину. В нем бурлила вода. У Макса было ощущение, что вода медленно прибывает.

К Максу и его спутникам подошёл человек в форме генерала СС.

Гауптштурмфюрер доложил, что сварщик с аппаратурой для работы доставлен.

«Этот?» — спросил генерал, кивнув на Макса.

Он взял Макса за плечо, указал вниз.

«Там, под водой, металлическая стена, — сказал генерал. — Сталь, и очень крепкая. Стена ограждает помещение от воды. Но где-то образовалась трещина или пробоина… или ещё черт знает что! Спуститься под воду и ликвидировать повреждение сможете?»

Макс, ошеломлённый тем, что открылось его глазам, пробормотал: «Выходит, воды здесь не должно быть?»

«Не разговаривать! — закричал генерал, находившийся, видимо, в большом нервном напряжении. — Да или нет?»

Макс подумал, что будет уничтожен, если откажется от работы. Он ответил, что должен спуститься и осмотреть повреждение. Генерал что-то сказал стоявшему рядом офицеру. Тот ушёл и вскоре вернулся с несколькими военными, которые несли водолазный костюм, каучуковые шланги, моток верёвки, небольшую помпу для подачи воздуха, а также сварочные аппараты, которые привезли в машине спутники Макса.

Через четверть часа Макс, облачённый в скафандр, погрузился в воду.

Опустившись метра на три, он нащупал дно, сделал несколько шагов против течения — и внезапно провалился ещё глубже. Теперь встречный поток воды казался мощнее. Макс продвигался, напрягая все силы. Наконец он очутился возле стальной стены, о которой говорил генерал СС. Вода отбрасывала его назад, но он все же добрался до стены и ощупью двинулся вдоль неё. Ага, вот она, трещина! Ухватившись за её край и почти лёжа в потоке бившей навстречу воды, Макс изучал повреждение. Оно было серьёзно. Разошлись края двух заваренных встык стальных листов. Длиной трещина была около метра. Напор воды выгибал листы, и они расходились все больше. Нечего было и думать, чтобы наложить заплату на повреждённое место и приварить её: вода так давила, что не удалось бы даже приблизить заплату к трещине. Подумав, Макс пришёл к выводу, что единственный выход — это приварить к обеим сторонам трещины прочные скобы, а уж по ним надвинуть на повреждённое место стальную задвижку. Её можно будет прихватить по краям и затем намертво соединить со стеной.

План ремонта был составлен. Пятясь, Макс стал отступать от стены и вскоре упёрся спиной в выступ. Позади оказался большой ящик из светлого металла. На ящике что-то белело. Макс приблизился и разглядел этикетку. На полоске плотной белой бумаги были заметны буквы — уже расплывавшиеся. Он с трудом разобрал: «Винница, № 12». На этом ящике оказался второй, этикетка которого гласила: «Львов, № 5». Макс сделал несколько шагов в сторону и убедился, что ящиков много. Они были уложены в несколько ярусов.

Вот, оказывается, в чем дело! Макс понял, что находится в одном из тайников, о которых до сих пор ему приходилось лишь слышать. Как утверждали, в таких тайниках руководство НСДАП[2], гестапо, Абвера[3] и других учреждений нацистов хранит ценности или важные документы. В этом тайнике были ящики с грузом, вывезенным из Советского Союза.

Макс дал сигнал, чтобы его поднимали, и вскоре оказался наверху. С него сняли шлем. Он попросил, чтобы позвали генерала. Тот явился и одобрил предложенный Максом план. Оказалось, что гестаповцы уже подготовили к работе сварочные аппараты, доставили листы и полосы стали.

Макс принялся за дело. Часов через пять все было закончено. И тут, наваривая последний шов, Макс подумал, что у него очень мало шансов остаться в живых: он слишком много знает. Надо было найти средство обезопасить себя.

Поднявшись наверх, он сказал: «Господин генерал, получилось очень удачно, что вызвали именно меня. Смею уверить, в нашем городе такой работы не сделал бы никто другой. Откачайте воду, а через недельку привезите меня сюда ещё разок. Надо будет взглянуть, как ведёт себя пластырь, не следует ли его укрепить».

Так Макс дал понять фашистам, что он, высококвалифицированный сварщик, может пригодиться. По этой ли причине или по какой другой, но его не тронули, доставили в город и отпустили, наказав держать язык за зубами.

Макс подчёркивает: ранним утром, когда он возвращался, солнце было впереди — матовое стекло, разделявшее автомобиль на две части, казалось розовым от пронизывавших его солнечных лучей. Вывод: автомобиль шёл с запада на восток. А к западу от Остбурга — Эльба. Значит, тайное хранилище на её берегу. Теперь прибавьте ко всему и лес: помните, Макс слышал шум деревьев, а затем ощутил и запах хвои?… Так вот, в районе Остбурга хвойный лес лишь в одном месте.

Вот что рассказал мне Макс Висбах. Потом, помолчав, он вдруг спросил:

«Ты коммунист, Георг?»

Этот вопрос не застал меня врасплох. С Висбахом мы близки, всегда были откровенны, он знал о моих взглядах. Единственное, что я скрывал,

— это свою принадлежность к партии. Но он, конечно, догадывался, хотя из деликатности помалкивал. И в тот день я открылся. Я понимал, куда он метит. И не ошибся. Висбах сказал:

«О тайнике должно узнать командование советских войск. Я долго думал, как это сделать. Выход один. Ты, Георг, перейдёшь к русским. Будь я на твоём месте, поступил бы именно так. Клянусь тебе в этом».

Мне нечего было возразить. Макс был прав. И вот — я здесь.

Глава четвёртая

1

Ночь старик провёл плохо. Он лёг поздно, был сильно утомлён пережитым за день, но никак не мог уснуть. Видимо, перенервничал. Пробило час ночи, два часа, три, а он все ворочался в постели, вздыхал, кашлял, что-то бормотал. Наконец, отчаявшись заснуть, сел в постели, спустил на холодный глиняный пол тонкие ноги с уродливо вспухшими подагрическими коленями, потянулся к выключателю, зажёг свет.

За окном мерно шумело море. Но вот к ровному и привычному голосу Каспия стал примешиваться тихий скользящий шорох. Он все усиливался, нарастал. И вскоре по кровле, по окну, по широким листьям инжирового дерева, росшего у входа в домик, забарабанил крупный дождь. С моря донёсся отдалённый удар — будто пушка выстрелила. Это в прибрежных скалах разбился первый штормовой вал.

Старик прошлёпал босыми ногами к окну, проверил запоры, потом забрался на кровать и, закутавшись в одеяло, просидел так до утра.

Рассвет застал его совсем больным. Он сполз с кровати, зажёг керосинку. Сейчас девочка, дочь соседки, должна принести бутылку молока.

Ага, вот и она: у дома послышались шаги. Старик отпер дверь, взял молоко, перелил в кастрюлю и вернул бутылку.

— А деньги? — сказала девочка.

— Иди, иди, завтра получишь. — Старик запер дверь, нагнулся над керосинкой.

Вскоре молоко было выпито, завтрак, состоявший из сваренного накануне картофеля, съеден.

На душе у старика было неспокойно — задание он выполнил неточно. Радиограмма требовала, чтобы тот, в ушанке, был передан в руки органов государственной безопасности, а не милиции.

Правда, старик предпринял для этого кое-какие меры, но вдруг в милиции, не разобравшись, выпустят арестованного на свободу?…

Он знал: хозяева всегда стремятся проверить сообщения своих агентов. Такую работу случалось выполнять и ему самому. Что, если и на этот раз будет предпринята подобная проверка, да ещё выяснится, что тот, в ушанке, ускользнул!… В этом случае агента могут заподозрить в попытке обмануть шефов. Тогда наступит возмездие. А он знает теперь, каким бывает это возмездие! Нет, нет, действовать в ближайшие же часы, немедленно. Он должен убедиться в том, что все получилось как надо.

Надев сорочку, Седобородый раскрыл гардероб. Там висел синий костюм, в котором он ездил вчера в город. Он подумал и закрыл дверцу — опыт подсказывал, что сейчас следует одеться по-другому.

Через час Седобородый был в городе. Вскоре он оказался на улице, где помещалось отделение милиции, в которое вчера повели задержанного, и с равнодушным видом прошёл мимо. Неподалёку была какая-то лавчонка, далее — парикмахерская. Быть может, зайти туда, потолкаться?… Нет, не стоит. А что это на противоположной стороне? Старик прищурился и прочитал грубо намалёванную вывеску:

ЧАЙХАНА

Он сделал ещё несколько шагов. Ну конечно же, он был как-то раз в этом заведении. Помнится, чайханщик любит поговорить. Пожалуй, то, что нужно…

Старик неторопливо пересёк улицу, толкнул дверь под вывеской, вошёл. Он оказался в комнате с чисто выметенным полом, белоснежными стенами и потолком, с аккуратными занавесочками на окнах. В дальнем углу стояли на скамьях два больших медных самовара. Чуть поодаль — прилавок со стеклянным коробом, в котором в прежние времена хранились, вероятно, печенье, сахар и сласти, а теперь, в трудную военную пору, сиротливо лежала жалкая кучка слипшегося зеленого монпансье.

Под стать чайхане был её заведующий — аккуратный старичок в белом фартуке. Мельком взглянув на посетителя, он нацедил стакан чаю, кинул на блюдечко несколько конфеток. Все было сделано быстро, ловко. Седобородый ещё только занимал место у окна, а чай уже стоял на столике.

— Салам алейкум, — сказал посетитель, кивком поблагодарив за чай.

— Алейкум салам. — Чайханщик с достоинством поклонился, смахнул полотенцем крошки со стола и ушёл к себе в угол.

Старик придвинул стакан и принялся за чай. Сделав несколько глотков, достал из кармана газету и углубился в чтение.

Скоро чай был выпит. Посетитель поднял голову и сделал чайханщику знак принести ещё. Когда тот поставил на стол новый стакан, клиент был поглощён чтением. Он взволнованно цокал, качал головой, явно заинтересованный какой-то заметкой. Чайханщик проследил за пальцем, которым старик водил по газетным строкам, усмехнулся.

— Ну, что скажете? — воскликнул он. — Обокрал квартиру, хозяйку чуть не задушил. Хорошо, поймали негодяя. Война, а он, сын собаки, чем занимается! Расстреливать надо таких.

— Да-а, — протянул старик, — поймали. Сейчас много краж. Вот, шёл по улице, встретил знакомого. Рассказывает: вчера в трамвае бумажник у пассажира вытащили.

— Было такое дело, — сказал чайханщик. — Сам видел.

— Сам видел? — недоверчиво переспросил Седобородый.

Чайханщик приподнял на окне занавеску, кивнул на здание милиции.

— Туда вора привели. Вчера там сидел.

— Сидел? А сейчас?…

— Бежал. — Чайханщик вздохнул, скорбно поджал губы. — Бежал, дорогой, как джейран мчался по улице. Ночью это было. Стреляли.

— Попали?

— Какие тут стрелки, дорогой! Всех порядочных на фронт отправили. Здесь калеки остались. Третий сорт.

Чайханщик хотел сказать ещё что-то, но из-за прилавка вылез мальчик.

— Дядя, — сказал мальчик, — почему ты…

— Убирайся! — с неожиданной резкостью прервал его чайханщик. — Убирайся отсюда, сын шакала и гиены!

— Но, дядя! — Мальчик (ему было лет десять) прижал руки к груди, весь подался вперёд. — Я хочу, чтобы…

— Кому я сказал! — Чайханщик, не на шутку рассерженный, замахнулся полотенцем.

Мальчик смолк и растерянно отошёл в сторону. Заведующий чайханой обернулся к посетителю, улыбнулся:

— Так вот, уважаемый гость, и сбежал этот тип. Сбежал и всех оставил в дураках.

Старика охватила тревога. Она была очень смутной, агент не знал ещё, откуда грозит опасность, но отчётливо её ощущал.

Надо было уходить. Он встал, будто отыскивая что-то в кармане.

— Табак, — сказал он в ответ на вопросительный взгляд чайханщика.

— Забыл дома кисет.

Заведующий чайханой вытащил и раскрыл большую жестяную коробку. В ней желтел табак.

— Пожалуйста, джанум, гвардейский табачок, достал сегодня целую пачку.

— Нет, — качнул головой Седобородый, — курю только махорку. Лёгкий табак нутро не принимает. Эй, сынок, — кликнул он мальчика, — за углом, я видел, махорку продавали, сбегай, а?

И он протянул ребёнку деньги. Тот взял их и выбежал на улицу.

Чайханщик и посетитель поговорили ещё минуты две. Потом Седобородый взглянул на часы, заторопился. Объяснив, что опаздывает, он расплатился и вышел. Стараясь не спешить, старик двинулся в ту же сторону куда побежал мальчик.

Вот и угол. Мальчишка должен быть где-то здесь. Так и есть. Седобородый увидел его возвращающимся без покупки.

— Дядя, — сказал мальчик, — я нигде…

— Ничего, ничего, — ласково сказал Седобородый. — Нет махорки — и ладно, потерплю. Деньги оставь себе — в кино сходишь… Ты, кстати, что-то хотел рассказать там, в чайхане?

— Да.

— Так, говори, говори, милый. — Он погладил ребёнка по голове. — Говори, мой хороший.

— Почему это он так… про милицию? — Мальчик нахмурился, стиснул кулачки. — Поймали же вора!

У Седобородого стало сухо во рту. Он побледнел и вынужден был опереться на плечо ребёнка.

— Не убежал? — прошептал он.

— Что вы, дядя! Один лейтенант ка-ак дал из пистолета!…

— Убил?

— В ногу попал. Ранил. Тут другие прибежали, схватили… А я, понимаете, только услышал…

— Хорошо, хорошо, сынок. — Старик вновь ласково провёл рукой по волосам ребёнка. — Я тороплюсь, дел у меня много. Иди и ты.

И он двинулся по улице, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, — так велик был охвативший его страх.

2

Коротко прозвонил телефон. Полковник Азизов снял трубку. Говорил начальник отделения милиции Широков. Он сообщил о посетителе чайханы, расположенной по соседству с отделением. Чайханщик знал, как надо отвечать тем, кто заинтересовался бы вчерашним происшествием. Но все дело испортил мальчик, племянник чайханщика. Ребёнок вступился за честь милиции, и посетитель, видимо почуяв неладное, успел уйти.

Азизов спросил:

— Старик? Синий костюм, коричневая папаха?

— Старик, но не в костюме, а в светлой тужурке и в фуражке.

— Что предприняли?

— Все приведено в действие, товарищ полковник. Ищем.

Азизов положил трубку.

В кабинет вошёл Семин.

— Закончили обыск, товарищ полковник. Безрезультатно, за исключением этого. — Он положил на стол большой конверт.

Азизов извлёк из него сложенную вчетверо газету, развернул и увидел на полях колонку цифр.

— Думаете, шифровано?

— Возможно.

Полковник позвонил. Вошёл секретарь.

— В лабораторию. — Азизов кивком указал на газету. — В лабораторию и на дешифровку. Попросите, чтобы поторопились.

Секретарь взял конверт с газетой и вышел.

Семин сказал:

— Установлено, что вчера на дом к Щуко приходили.

— После того, как он был арестован?

— Да, тотчас же после этого. Старик. Квартирная хозяйка впустила его в комнату жильца. Он возился там с четверть часа, писал Щуко записку. Но записки не оставил, передумал. Сказал, что зайдёт позже, вечером.

— И не появился?

— Нет. Полагаю, Седобородый.

— Обратите внимание на такую деталь: старик пришёл тотчас же после ареста Щуко. Сразу после ареста. Почему?

— Он мог рассуждать так. Щуко арестован, но допросить его ещё не успели. Следовательно, сейчас не приходится ждать обыска квартиры. Туда можно идти, не рискуя напороться на оперативников.

Азизов согласно кивнул.

— Просто поразительно, как этот Седобородый заинтересован в Щуко,

— пробормотал он. — Вот послушайте.

И Азизов рассказал помощнику об эпизоде в чайхане.

Семин сказал:

— Приходил проверять.

— То-то и оно. — Азизов поморщился, тряхнул головой. — А мы такой возможности не учли. Готовились встретить в доме Щуко, а он появился возле отделения.

Вечером лаборатория прислала заключение. На газете были обнаружены следы пальцев. Их сличили с дактилоскопическими отпечатками арестованного Щуко. Они не сошлись. Лаборатория исследовала записи на полях газеты. Цифры были написаны короткими, отрывистыми движениями пера. Эксперты сличили их с почерком Щуко, но к единому мнению не пришли — материала для графической экспертизы было маловато.

Несколько позже поступили данные от дешифровальщиков. Запись и в самом деле оказалась шифрованной. Её разгадали без особого труда. Текст гласил: «Прибыл благополучно. Жду посыльного с грузом».

— С грузом, — задумчиво повторил Азизов. Внезапно он встал, повысил голос: — А не думаете ли вы, майор, что вся эта история с найденной газетой и шифрованным текстом — чепуха? Да, да — чепуха, и ничего больше. Он-то надеялся, что скушаем и это.

— Он?

— Седобородый.

— Полагаете, газета его?

— Сегодня я вновь внимательно изучил рапорта сотрудников, которые сопровождали Щуко от места, где он приземлился на парашюте, до нашего города. Прочтите на досуге, интересно. Щуко раза три мастерски околпачил офицеров на контрольно-пропускных пунктах. А они народ бывалый, многое видели. И вот сейчас меня хотят уверить в том, что этот опытный агент сунул себе в чемодан газету с шифрованным текстом. Какая чепуха!

— И ведь зашифровано-то не так чтобы очень уж ловко, — задумчиво проговорил Семин. — Это чтобы мы не слишком трудились…

Через день полковник Азизов и майор Семин направились в больницу, где лежал арестованный Щуко.

Войдя в палату, Азизов огляделся. Чистенькая, с ковриком у кровати и тумбочкой, она ничем бы не отличалась от помещений для больных в обычных лечебных учреждениях, если бы не часовой у двери и другой — за окном.

Полковник придвинул к кровати табурет, сел. Семин устроился рядом, неторопливо отщелкнул замки портфеля.

— Приступим, — сказал Азизов. — Арестованный Щуко, мы пришли допросить вас. Задаю первый вопрос…

Щуко приподнялся на локте.

— Но меня уже допрашивали. Я все сказал.

— Задаю вам вопрос, — повторил Азизов. — Скажите, арестованный Щуко, есть ли у вас враг в Баку? — Он усмехнулся. — Конечно, мыс майором и те, что арестовали вас, а потом поймали при попытке к бегству, — все мы не в счёт. Личный, так сказать, враг у вас имеется?

— Нет. — Арестованный закрыл глаза, откинулся на подушку. — Никаких врагов у меня нет. И оставьте меня в покое. Я признался, подписал, что требовалось. Судите — воля ваша, наказывайте по закону.

— За воровство? Точнее, за мелкую карманную кражу? — В голосе Азизова звучала такая откровенная ирония, что Щуко смолк и напряжённо поджал губы. — Хочу предупредить, — продолжал Азизов. — Вас допрашивают офицеры госбезопасности.

Арестованный молчал. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и только большой кадык пульсировал в горле, под тонкой кожей, будто Щуко хотел проглотить что-то и не мог.

— Значит, непонятно, — резюмировал Азизов. — А раз так, надо пояснить. Вас встречали, когда вы изволили выпрыгнуть на парашюте и приземлялись.

Азизов взял у Семина пачку фотографий, стал перебирать их.

— Пожалуйста. Вот — вы закапываете парашют… Ещё фото: садитесь в поезд, и у вас проверяют документы… А это вы уже в Баку.

Разговаривая, Азизов одну за другой передавал Щуко карточки. Тот молча рассматривал их.

— Некоторые фотографии заставили нас потрудиться — было темновато. Но ради вас постарались — как видите, снимки получились неплохие.

Азизов собрал карточки, отбросил в сторону.

— Ну, рассказывайте.

Щуко с усилием повернулся к кровати.

— Я вас не понимаю, гражданин начальник. Путаете вы что-то. Пришить мне дело хотите. А не выйдет.

— Рассказывайте, — повторил Азизов, не меняя ровного, спокойного тона.

— Вор я, — сказал Щуко. — Вор, понимаете? И точка.

— Точку успеем поставить, — проговорил Азизов. Он взял у Семина конверт. — Сообщаю, что в вашей комнате, той самой, которую вы снимали у вдовы Суховой… Так, кажется, её фамилия?

— Сухова, — кивнул Семин.

— Так вот, в этой квартире, в вашей комнате был произведён обыск. И в принадлежащем вам чемодане найдена газета. Вот она. А это протокол обыска, подписанный понятыми.

Щуко пожал плечами.

— Возможно. Человек я грамотный, газеты почитываю. Даже книжками балуюсь.

— Но на газете шифрованная запись!

Щуко удивлённо шевельнулся, и это не укрылось от следователей.

— Запись, — повторил Азизов, — вот поглядите.

Он развернул газету, показал арестованному.

— Не моя, — быстро сказал Щуко. — Первый раз её вижу. И писал не я. Проверяйте почерк — не я.

Азизов, словно не слыша, продолжал:

— Запись расшифровали. Она гласит: «Прибыл благополучно. Жду посыльного с грузом». Вот, можете поглядеть сами. Это — запись, а это

— ключ к шифру. Так-то, арестованный Щуко.

— Гражданин следователь, — Щуко сел в кровати, схватился за голову, — правду вам говорю: в глаза не видел этой газеты!

В дверь постучали. Азизов недовольно обернулся. Семин встал и отпер. Минуту он слушал кого-то, стоявшего за дверью, затем вернулся.

— Вас, товарищ полковник, — сказал он.

Азизов вышел. В коридоре стоял сотрудник.

— Товарищ полковник, только что сообщили: в маленьком селении, вот здесь, — сотрудник, развернул карту и показал, — обнаружен труп старика. Умер дома. Внезапная смерть. Кажется, сердце. При осмотре помещения наткнулись на ход в подполье. Там нащупали тайничок и в нем

— приёмно-передающую радиостанцию большого радиуса действия. Питание подключено — станцией недавно пользовались. Старик был…

Азизов прервал сотрудника:

— Вызывайте машину. И звоните, чтобы ничего не трогали. Пошлите на место экспертов, фотографа. Мы выезжаем.

Он вернулся в палату, задал арестованному ещё несколько вопросов. Не получив на них ответа, прекратил допрос.

Десять минут спустя Азизов и Семин мчались в автомобиле к маленькому селению на берегу моря.

3

Умерший лежал ничком на полу, подогнув ногу — будто полз. Он был в нижнем бельё. Кровать находилась в сильном беспорядке — тюфяк съехал набок, обнажив часть ржавой сетки, простыня и одеяло были скомканы, подушка валялась на полу.

Все это тотчас же отметили Азизов и Семин. Они внимательно оглядели комнату, прошлись по ней, осмотрели запоры на окнах.

— Когда наступила смерть? — спросил полковник дежурившего в помещении сотрудника.

— Труп обнаружили в начале восьмого утра. У соседей есть корова, и старик ежедневно брал молоко. Приносила его девочка, соседская дочка. Она пришла и сегодня…

— Понятно, — перебил Азизов. — Как обнаружили рацию?

— Врачу, который прибыл констатировать смерть, показалось странным: на столе раскрытый Коран, рядом лист бумаги с группой цифр. Война, люди насторожены, вот он и дал знать… Мы приехали, вызвали специалистов.

— Кораном пользовались, чтобы зашифровать сообщение?

— Так точно. Видимо, старик работал, почувствовал себя плохо, прилёг; ему стало хуже, пополз к окну. Не добрался…

— Причина смерти?

— Паралич сердца… Так вот, обнаружив шифровку, стали искать средства связи. Тогда-то и нащупали лаз в подполье и тайничок.

Азизов не дослушал. Семин, разглядывавший что-то в углу, обернулся, кивком подозвал начальника. Полковник подошёл и увидел на вешалке каракулевую папаху.

— Коричневая, — сказал Семин.

Азизов кивнул.

— А… синий костюм? — Он беспокойно оглянулся.

Семин прошёл к гардеробу, который находился в противоположном конце комнаты, отпер дверцу.

— Есть?

— Есть.

— Карманы! — сказал Азизов.

Семин обыскал одежду. Из внутреннего кармана висевшей на спинке стула тужурки он извлёк и передал полковнику жёлтый замшевый бумажник.

Азизов вздохнул.

— Хорошо, — сказал он. — Распорядитесь, чтобы сюда для опознания трупа были доставлены вдова Сухова и заведующий чайханой.

— Ясно. — Семин вышел.

Азизов подошёл к подоконнику, уселся, достал папиросы и закурил. Несколько минут он находился в раздумье, вертя в руках обожжённую спичку, потом, видимо приняв решение, подозвал сотрудника.

— Фотограф?

— На месте, товарищ полковник.

— Слушайте внимательно… лучше запишите, это очень важно. Значит, так: наденьте на покойника сорочку, синий шевиотовый костюм, что висит в шкафу, и вон ту папаху, на вешалке, видите?… Затем посадите его на стул и сфотографируйте. С нескольких ракурсов. Он должен быть как живой.

— Понятно, товарищ полковник.

Азизов поглядел на часы.

— Потом положите Покойника на пол, в прежней позе. Снимки и протокол осмотра места происшествия с заключением судебно-медицинской экспертизы жду в два часа дня.

— Ясно. — Сотрудник торопливо заканчивал запись.

В середине дня Азизов и Семин вновь отправились в больницу.

Азизов продолжал допрос.

— Арестованный Щуко, занимаясь важным делом, я не раз спрашивал себя: почему кому-то вздумалось пристать к вам в трамвае, обвинить в краже, поднять скандал, вызвать милицию?

— Но я же вытащил бумажник!

— На минуту согласимся с этим. Допустим, что вы говорите правду и действительно совершили кражу. Но вот ведь как странно ведёт себя потерпевший. То он вопит на весь трамвай и, вцепившись в вас, тащит в милицию, то вдруг исчезает, когда вас арестовали. Чем вы объясните, что потерпевший не явился в отделение милиции?

— Не знаю.

Азизов вынул только что доставленную фотографию Седобородого, протянул арестованному.

— Он?

— Да, — сказал Щуко, — это тот самый человек, у которого я украл бумажник.

— Рад, что узнали его. А теперь не хотите ли, чтобы я объяснил, почему он сбежал?

Щуко молчал.

Азизов переглянулся с Семиным. Тот достал из портфеля фотографии десятка мужчин, разложил в ряд на двух сдвинутых перед кроватью табуретах, прошёл к двери.

— Введите гражданку Сухову.

В комнату вошла квартирная хозяйка Щуко.

— Вы знаете эту женщину? — спросил Азизов.

— Да.

— Вы снимали у неё комнату?

— Да.

— Ну, а вы, гражданка Сухова? Знаком вам этот человек?

Сухова подтвердила: это тот самый гражданин, который временно у неё поселился.

— Скажите, гражданка Сухова, к вам приходили в тот день, когда вы последний раз видели своего жильца?

— Ко мне — нет.

— А к кому?

— К нему. — Сухова показала пальцем на лежащего.

— Кто именно приходил?

— Старик какой-то.

— Когда?

— Утром. Часов в одиннадцать.

— Заметьте, Щуко. — Азизов сделал паузу. — Приходил в одиннадцать часов, то есть тотчас же после того, как вас отправили в отделение милиции. — Он вновь обратился к женщине: — И что же произошло дальше?

— Старик попросился в комнату жильца, сказал, что должен написать записку своему дружку. Ну, я и впустила…

— Впустили куда? Говорите точнее.

— Впустила того старика в комнату гражданина Щуко.

— Давайте уточним: старик сам просился в комнату Щуко?

— Сам… Ну, вошёл он, сел за стол, принялся писать. А потом передумал…

— Простите, что перебиваю. Вы все время были с тем стариком? Быть может, отлучались?

— Каша у меня чуть не сгорела. Я и сбегала на минутку — прикрутить газ.

— Выходит, старик в течение минуты один находился в комнате гражданина Щуко?

— Да, не меньше минуты.

— Вы слышите, арестованный Щуко? Старик был один в вашей комнате целую минуту.

— А потом он ушёл, — продолжала Сухова. — Сказал, что после зайдёт.

— И не приходил?

— Нет.

— Какой он из себя, этот старик?

— Обыкновенный. Старый. Ну, папаха коричневого каракуля, костюм…

— Узнали бы его, если б встретили?

— Отчего не узнать.

Семин, стоявший перед табуретами с разложенными фотографиями, посторонился, указал Суховой на карточки.

— Нет ли здесь, среди этих снимков, карточки того старика?

— Вот он. — Сухова кивнула на одну из фотографий.

— Возьмите эту карточку в руки и покажите вашему квартиранту.

Женщина взяла с табурета фотографию Седобородого.

— Спасибо, — сказал Азизов. — Вы свободны, гражданка Сухова.

Семин вышел проводить женщину, вернулся, подсел к кровати.

Азизов сказал:

— Теперь, Щуко, вы, я надеюсь, поняли, почему этот человек не явился в отделение милиции. Все ещё не понимаете? Тогда объясню. Он торопился в вашу комнату, чтобы успеть подбросить в ваш чемодан вот эту газету с шифрованной записью.

— Почему? — вдруг выкрикнул Щуко, побагровев от напряжения. — Почему?!

— Потому что он такой же агент иностранной разведки. И он выдал вас. Сначала инсценировал кражу в трамвае, поднял скандал и добился того, чтобы вас схватили. Затем пробрался к вам на квартиру и подбросил газету. Расчёт простой. Коли вас задержали — будет обыск. Тогда найдут газету с шифрованной записью. Запись расшифруют, органы советской контрразведки поймут, с кем имеют дело. И уничтожат агента. То есть — вас.

Арестованный криво усмехнулся.

— Грубо работаете, гражданин следователь. Старуху купили. Этого седого — тоже. И газету подбросили. Липа, начальнички.

— Липа, говорите? — Азизов встал. — Майор Семин, вызывайте машину. — Он обернулся к Щуко: — Готовьтесь, сейчас поедем.

Щуко прищурил глаз.

— Начальничек нервничает… Уж не к старичку ли везёте? — Он указал подбородком на фотографию Седобородого.

— К нему самому. Только вряд ли это доставит вам удовольствие…

4

Машина полковника Азизова второй раз за день проделала путь от Баку до селения на берегу моря. Шофёр с конвоиром подхватили Щуко и понесли в комнату.

Там все оставалось без изменений. Только труп, лежащий на полу, был покрыт простыней.

Арестованного усадили, подставили под больную ногу скамеечку. По знаку Азизова простыню сняли и перевернули труп лицом вверх.

Щуко вскрикнул.

— Узнали, стало быть, — сказал Семин.

Полковник Азизов подозвал сотрудника.

— Принесите все, что нашли в тайнике.

Сотрудник внёс в комнату узел, поставил на стол, распаковал. Там оказалось два металлических ящика с переключателями и шкалами.

— Глядите, Щуко, — сказал Азизов, — это передатчик. А ящик поменьше — батареи к нему. Видите, провода соединены? Значит, питание подключено.

Азизов повернул рычажок. Щёлкнул фиксатор, осветилась шкала настройки рации. Вскоре в наушниках послышалось лёгкое потрескивание.

— Все в порядке, работает. — Азизов поднёс наушники к Щуко, дал послушать и выключил передатчик. — Позавчера хозяин этой рации передал вас в руки советской контрразведки, затем побывал в вашей квартире и подбросил газету с шифром. Он вернулся сюда уверенным, что вам теперь крышка. Вернулся и, включил этот передатчик. В эфир пошло сообщение о том, что вас больше не существует. Так сказать, поручение выполнено. Чьё поручение, Щуко? Очевидно, поручение ваших хозяев. Кто же ещё мог навести на вас этого старика!

Щуко сидел сгорбившись, не отрывая глаз от какой-то точки в пространстве. Он молчал. Ему не мешали. Так прошло несколько минут. Наконец он поднял голову.

— Увезите меня отсюда, — попросил он.

Вечером к Азизову явился майор Семин. Он доложил: из больницы передали, что арестованный Щуко просит прийти полковника.

— Не выдержал, — усмехнувшись, проговорил Семин.

Азизов пожал плечами.

— Он не дурак и не хочет лишить себя последнего шанса.

…Наутро Азизов и Семин направились к арестованному. Увидев их, Щуко приподнялся в постели.

— У меня вчера сломали кость ноги, гражданин следователь, — сказал он.

Азизов, опешив, смотрел на арестованного. Семин повернулся к двери, собираясь идти за врачом.

— Подождите, — остановил его Щуко, — вы не так поняли… Кость сломали врачи — рентген показал, что она стала неправильно срастаться. Сломали — потом соединили, как надо, — и снова в гипс.

Щуко откинул край одеяла и показал свежий гипсовый футляр, в котором покоилась нога.

Семин опустился на табурет. Азизов сунул руку в карман за папиросами.

— Так что же вы хотите? — спросил он.

— Я… — Щуко взволнованно облизнул губы. — Если врачи меня так… Даже рентген…

— Короче!

— Меня, значит, не расстреляют? — Щуко затаил дыхание, широко раскрытыми глазами впился в лицо Азизову.

— Этого я не знаю, арестованный Щуко, — сказал полковник. — Вашу судьбу будет решать суд. Видите ли, шпион, пойманный с поличным в военное время…

— Делаются же исключения!

— Исключения бывают. Но вы должны знать, что для этого нужны очень веские основания. Конечно, если человек чистосердечно признался и, кроме того, сообщил важный материал…

— Я расскажу все, что знаю!

— Словом, — продолжал Азизов, — если материалы следствия могут помочь советскому командованию, тогда, конечно, следствие имеет право возбудить ходатайство. Вы понимаете меня?

— Да, да, гражданин следователь… — Щуко говорил торопливо, нервно. — Спрашивайте, и я буду отвечать. Я верю вам, вы…

— Бросьте кривляться, — оборвал его Азизов. — Говорите, если у вас действительно есть что сказать.

— Спрашивайте, гражданин следователь. Я на все отвечу.

— Прежде всего фамилия, — сказал Семин. — Ваша настоящая фамилия?

— Отто Лисс.

— Других фамилий нет?

— Только эта и… Щуко.

— Немец?

— Да.

— Где проходили подготовку?

— Гамбург. Точнее, не Гамбург, а городок несколько выше по течению Эльбы.

— Какой?

— Остбург. Собственно, не сам Остбург, а усадьба близ него. Километров десять к юго-западу.

Отто Лисс подробно рассказал о школе, в которой проходил подготовку, о её руководителях, о полученном задании. Он должен был организовывать диверсии на промышленных предприятиях, в частности вывести из строя крупнейший нефтеперерабатывающий завод. Лиссу были сообщены адреса двух явок. Однако обе явки оказались проваленными. Агенту едва удалось установить это и благополучно уйти.

Азизов усмехнулся.

— За вами же наблюдали, Лисс. И о школе в Остбурге мы кое-что знаем. Словом, пока вы не сообщили ничего нового.

Лисс молчал.

— Почему вас не снабдили взрывчаткой?

— Должны прислать. Было условлено, что, как только устроюсь, свяжусь…

— Чепуха. — Азизов встал. — У вас же не было передатчика.

— Он имелся на явке.

— Быть может, у Седобородого?

— Нет, об этом человеке я никогда ничего не слыхал. Я говорю правду, гражданин следователь.

— А он. Седобородый, знал вас, и притом великолепно. Почему?

— Думаете, предал меня по заданию… оттуда?

— Вы и сами так думаете.

— Меня забрасывали дважды — во Францию и в Польшу, и оба раза удачно. — Лисс потёр лоб. — И вот теперь… Нет, ничего не понимаю! Неужели то, что вы говорите, правда? Не могу поверить…

— Да. Вас предали свои же.

— Тогда, тогда… — Лисе вдруг напрягся, вцепился руками в край одеяла. — Я раскрою вам одну тайну. Это очень важно. Я узнал о ней совершенно случайно!…

Рассказ Отто Лисса

Как я уже говорил, подготовку к выполнению задания проходил в Остбурге. Подробности вам известны. Когда все было закончено, я получил несколько свободных дней. Затем меня должен был забрать специальный самолёт.

Днём я не показывался в городе, вечером же это разрешалось. С наступлением темноты я отправлялся куда-нибудь в порт. Там много кабачков, где можно приятно провести время.

В последний перед вылетом вечер я приехал в порт в обычное время. И нос к носу столкнулся с человеком, которого знал ещё в молодости, но давно потерял из виду. То был Карл Брейер, довольно видный член НСДАП, в прошлом крейслейтер[4] одного из районов Тюрингии, затем руководитель какого-то отдела в крипо[5], а сейчас, как я узнал, штандартенфюрер[6] СС и сотрудник СД.

Мы никогда не питали друг к другу особых симпатий. Но так бывает

— два земляка, встретившись в чужом городе, всегда испытывают чувство близости. А я да и он не имели в Остбурге знакомых.

Спустя полчаса мы сидели в ночном кабаке. Бренчал пианист. Несколько пар танцевали. Мы выпили. Я посоветовал спутнику отыскать себе девицу и тоже стать в круг. Он молча указал на свою левую руку. Тут я заметил, что она странно неподвижна.

«Ушиб, — пояснил он, — сильный ушиб. Словом, не до танцев».

Я вопросительно на него поглядел, но он ничего больше не сказал.

Впрочем, скоро он стал более разговорчив; мы порядочно выпили, и Брейер стал хвастать своими делами. Он ткнул себя пальцем в грудь, на которой болтался новенький Железный крест, и заявил, что третьего дня получил его из собственных рук рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

«За что?» — спросил я.

Брейер хитро ухмыльнулся.

«Видишь ли, причин много. Но главная — это операция с архивами».

Я недоуменно пожал плечами, не понимая, о чем идёт речь. Он пояснил: в западных районах Советского Союза, так же как в Польше, Чехословакии и другие странах, оккупированных вермахтом, были созданы многочисленные отделы и отделения гестапо, абвера и СД. За время оккупации в них накопилось большое количество архивов. Ценность этих архивов огромна. Когда началась эвакуация на запад, поступило строжайшее предписание — бумаги вывезти на территорию рейха и сохранить в специально оборудованных тайниках.

«И эту операцию проводил ты?»

«Не всю… — Брейер замялся. — Словом, я вывез большой транспорт архивов из группы городов России».

«Ну, а рука? — не унимался я. — При чем здесь рука?»

Брейер не ответил.

Время бежало. Было уже далеко за полночь, а мы все пили. О повреждённой руке Брейера я больше не спрашивал — мне, собственно, это было ни к чему. Пил и чувствовал себя великолепно. Я полагал, что и он не думает ни о чем, кроме вина. Однако ошибся. Брейер, окончательно опьяневший, вдруг наклонился ко мне, обнял за плечи, зашептал:

«Веришь, я чуть было не погиб… Представь, кругом вода, чувствую, что захлёбываюсь, тону, и ничего не могу поделать, чтобы спастись…»

«Но ты же цел и невредим», — сказал я.

Брейер кивнул, налил себе полную рюмку, выпил.

«Цел, конечно, — сказал он, — но это происшествие обошлось мне недёшево. Вообрази: ты в подземном хранилище, куда сложили эти самые архивы; идут последние работы по укладке в штабеля больших, наглухо запаянных металлических ящиков; привозят новую партию груз а в обычной упаковке — дерево и бумага, его надо переложить в металлическую тару… И вдруг — грохот, крики! Старая Эльба сыграла с нами шутку — воды её протаранили стальную стену, ограждавшую хранилище с запада, и устремились к ящикам. Тогда-то я и заорал. Я был вне себя от страха. Вспоминаю об этом — и по спине ползёт холодок. Ведь если бы вода уничтожила архивы, кто-нибудь из помощников Гиммлера, присутствовавших в хранилище, разрядил бы в меня свой пистолет. Почти не соображая, я кинулся в воду и, напрягая все силы, стал вытаскивать ящики, которые только что принесли. А их уже заливали тёмные пенные струи… Там я и повредил руку».

Брейер ещё долго рассказывал о происшествии, приводил многочисленные подробности. Сболтнул он и о месте, где устроен тайник. Вы помните, Брейер говорил: «Воды протаранили стальную стену, ограждавшую хранилище с запада». Так вот, это почти на десять километров западнее Остбурга. Там лес, берег Эльбы.

Глава пятая

На рассвете с одного из подмосковных аэродромов поднялся транспортный самолёт, имея на борту двух пассажиров. Один был полковник Рыбин, другой — его помощник майор Керимов.

В тот год, когда Аскер Керимов закончил среднюю школу, ему не было ещё семнадцати лет. Свой дальнейший путь он определил твёрдо: учёба в индустриальном институте, диплом химика. Кроме того, он будет продолжать совершенствоваться в немецком языке, который изучал с детства.

И вдруг — крутой поворот в жизни. Он получил повестку из военкомата. Прибыл по вызову. Его принял подполковник — Аскер и сейчас помнит его волнистые чёрные волосы, контрастирующие с ними голубые глаза, высокий, с залысинами лоб. Подполковник оказался не военкомом, а представителем органов госбезопасности. Аскеру сделали предложение поступить в одно из специальных училищ. Он был озадачен. Стать чекистом? Он ведь ничего не умеет! Подполковник усмехнулся и пояснил, что чекистами не родятся — их воспитывают, долго и тщательно готовят.

К своему удивлению, Аскер обнаружил, что собеседник многое знает о нем — о его страсти к языкам, об увлечении футболом, даже о прыжке на парашюте с самолёта, который Аскер совершил год назад. «Но главное,

— сказал подполковник, — что серьёзен, честен, хорошо учился. — Он помолчал. — Ведь твой отец один из тех, кто устанавливал Советскую власть на Кавказе. Так кому же защищать эту власть, как не его сыну!»

Войну Аскер встретил лейтенантом, сотрудником органов госбезопасности в Баку. Затем — Москва, работа по переводам и дешифровке трофейных документов. Рапорты с настойчивой просьбой отправить на фронт. И, наконец, служба в армейской разведке.

Новая работа позволила Аскеру хорошо изучить повадки врага. Во время одной операции в ближнем тылу гитлеровцев Аскер попал к партизанам. Там оказался пленный офицер СС. Возникла мысль — воспользоваться документами гитлеровца. И Керимов был заброшен в глубокий тыл противника. Трудная операция прошла успешно. Добытые сведения помогли обезвредить группу вражеской агентуры, орудовавшей в Советском Союзе…

Сейчас Аскер вновь служил в Москве. Полковник Рыбин и он летели в Баку, чтобы на месте разобраться в некоторых вопросах, связанных с показаниями агента Отто Лисса о тайнике с архивами германской секретной службы.

Рыбин и Керимов расположились на узенькой алюминиевой лавочке, привинченной к полу кабины.

— Вздремнём, майор, — сказал полковник Рыбин. Он привалился к борту кабины, поднял воротник пальто, глубоко засунул руки в карманы — было холодно.

Рыбин был намного старше Керимова по возрасту и стажу работы в специальной службе. В памятные январские дни 1924 года, когда страна хоронила Ленина, вагоновожатый московского трамвая Орест Рыбин явился в партийную ячейку депо и положил на стол секретаря исписанный лист бумаги.

Секретарь прочитал его и молча спрятал в папку, лежавшую на краю стола. Рыбин успел заметить, что в папке уже скопилось немало бумаг, и каждая, как и принесённая им, начихалась со слова «заявление».

«Ну как? — сказал он, наклоняясь к секретарю. — Примут меня?»

«Обсудим».

«Нет, ты сейчас говори. — Рыбин зашёл за стол, опёрся на него руками. — Я теперь же знать должен».

«Обсудим», — повторил секретарь.

Секретарь и Рыбин работали в одной бригаде. Здесь же, в депо, трудились отец и старший брат Ореста. Секретарь хорошо знал всех троих, а со старым слесарем Иваном Рыбиным был в давних приятельских отношениях. Он был уверен: семья Рыбиных — надёжные люди, настоящая рабочая косточка. На них можно положиться. Но сейчас он как-то по-новому смотрел на стоявшего перед ним юношу. Большие светлые глаза, в которых всегда жила лукавая смешинка (Рыбин слыл в депо первым весельчаком и острословом), теперь суровы, в них застыли и скорбь и немой вопрос; губы сжаты так, что побелели; шея, плечи, руки напряжены.

«Волнуешься?» — сказал секретарь.

«Да ответь же, — не выдержал Рыбин. — Не томи!»

«Ладно. — Секретарь помедлил. — Думаю, примем».

«Тогда — вот. — Рыбин полез за пазуху, вынул вторую бумагу. — Я ведь не только в партию хочу. В партию — главное. Но и это… главное!»

В новом заявлении Орест Рыбин просил партийную организацию направить его на работу в ОГПУ, чтобы, как он выражался, «не давать спуску контре, давить гадов, из-за которых погиб товарищ Ленин и которые замахиваются на всю Советскую власть».

Так было в тот памятный год. Двадцать лет службы в органах государственной безопасности — и сейчас полковник Рыбин по праву считался одним из лучших офицеров управления.

— Ну, вздремнём малость, — повторил он, пытаясь лучше устроиться на жёстком сиденье.

— Попробуем, — отозвался Аскер.

— Впрочем, я бы прежде чего-нибудь пожевал, — проговорил Рыбин. — Есть хочется отчаянно. Ты как на этот счёт?

— Говоря по чести, тоже не прочь.

Чекисты закончили свой рабочий день во втором часу ночи, и тогда выяснилось, что надо срочно лететь в Баку. Руководство управления заинтересовалось показаниями Лисса. Некоторые данные свидетельствовали о том, что он мог сказать правду. Надо было срочно допросить агента, изучить его показания, сопоставить их с имеющимися сведениями…

— Поезжайте, — сказали Рыбину и Керимову, — поезжайте и подумайте на месте. О многом вы осведомлены лучше, чем местные товарищи, сможете помочь полковнику Азизову. Машина уже заказана и ждёт. Выезд на аэродром немедленно.

Так случилось, что Рыбин и Керимов отправились в путь, не поужинав.

Аскер распаковал небольшой свёрток. В нем оказался хлеб и несколько кружочков копчёной колбасы — все, что удалось захватить. Офицеры поели.

Истекал третий час полёта. Машина уже вышла к Волге и взяла курс на Астрахань, когда в пассажирской кабине появился радист. Он был озадачен, молча протянул Рыбину радиограмму.

Полковник прочитал:

КОМАНДИРОВКА ОТМЕНЯЕТСЯ. НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ. ЛЫКОВ.

2

Отправив радиограмму, генерал Лыков поднял трубку телефона, стоявшего поодаль от других аппаратов.

— Слушаю, — раздалось в трубке.

— Докладываю: полковника Рыбина и майора Керимова отозвал.

— Хорошо. — Трубка помолчала. — Если свободны, зайдите.

Лыков собрал со стола бумаги, запер их в сейф и вышел в приёмную. Сидевший там офицер встал. Лыков сказал:

— Пошлите на аэродром машину — полковник Рыбин и майор Керимов возвращаются… А я к начальнику.

Офицер кивнул.

Лыкова принял мужчина лет шестидесяти — высокий, худощавый, большеглазый, с густыми тёмными волосами, едва тронутыми сединой. Он указал Лыкову на кресло и, когда тот сел, пододвинул коробку папирос.

— Спасибо. — Лыков взял папиросу. — У вас сложилось какое-нибудь мнение, Алексей Ильич?

— Нет… Распорядились, чтобы Отто Лисса доставили сюда?

— Да, как вы и приказали.

— Хорошо. Завтра, видимо, будет и тот, перебежчик. — Начальник взглянул на лежащую перед ним бумагу. — Георг Хоманн.

— Сложная история, — задумчиво сказал Лыков.

— Сложная. Полагаю, не будете возражать, если обоих поручим Рыбину и Керимову?

— Нет, разумеется. — Лыков пододвинул к себе пепельницу, осторожно стряхнул в неё пепел с папиросы. — Вот только хотелось бы…

— Говорите.

— Видите ли, Алексей Ильич, надо бы как следует прояснить Отто Лисса. Все предпринять, буквально все.

— Вы же знаете, это невозможно.

— Понимаю, но…

— И потом, при всех обстоятельствах верить ему трудно. Давайте думать о другом, о Хоманне.

— Здесь выход один.

— Какой?

— Я навёл справку. На том участке фронта сейчас затишье. Наши войска будут молчать, вероятно, ещё недели две. Нет данных, чтобы и немцы затевали какие-либо операции в ближайшие дни.

Начальник усмехнулся.

— Поразительно, — пробормотал он.

— Не понимаю.

— Я говорю: поразительно, как иной раз могут одинаково мыслить люди. Все ещё не понимаете? Но вы ведь предлагаете организовать специальную группу и забросить её в тыл той самой дивизии «Тейфель», откуда перебежал Хоманн, не так ли?

Лыков кивнул.

— Группа должна добыть пленных из батальона, а ещё лучше из роты, где служил перебежчик, — продолжал развивать свою мысль начальник. — Так ведь?

Лыков вновь кивнул.

— И это нужно, чтобы допросить пленных и установить, что за птица Хоманн. Я правильно вас понял?

— Именно так.

— Значит, хорошо. — Начальник хитро прищурился. — Могу сообщить: полчаса назад такое задание отправлено на фронт.

— Алексей Ильич, надо его задержать! — Лыков встал.

— Почему?

— Дело слишком деликатное, чтобы без нашего наблюдения… Словом, хочу направить туда майора Керимова.

Начальник тоже поднялся с кресла.

— Что ж, — сказал он, — вы правы.

— Так я — на аэродром, встречу его, все объясню и отправлю немедля?

— Езжайте. В штаб армии будет передано, чтобы без Керимова ничего не предпринимали.

3

Аскер уже трое суток находился на этом участке фронта. Он действовал энергично и многое успел. Хотя с перебежчиком свидеться не пришлось (Георга Хоманна незадолго до прибытия Аскера направили в Москву), удалось разобраться в обстановке и наметить план действий — на месте осталась копия показаний Хоманна.

В тыл противника были посланы специальные группы с заданием: точно установить дислокацию мотострелкового полка дивизии «Тейфель» и его третьего батальона, где служил перебежчик Хоманн. Группы вернулись и доставили ценные данные. Аскер дважды поднимался в воздух на самолёте-разведчике и тщательно исследовал интересовавший его участок переднего края немцев. Все это позволило разработать подробный план операции, спешно провести подготовку.

И все же операция не состоялась. Неожиданно в штабе армии был получен приказ о наступлении, ибо новые данные свидетельствовали о том, что противник подтягивает большие резервы. Перед советскими войсками была поставлена задача — разгромить дислоцированного перед ними противника и с подкреплениями, которые уже спешат из тыла, атаковать и уничтожить резервы нацистов, пока они не успели развернуться и подготовиться к обороне.

Начальник штаба армии, сообщивший об этом Керимову, сочувственно развёл руками.

— Такие дела, майор.

— Простите, наступление начинается?…

— Планировалось на послезавтра, но теперь время ещё больше сокращено. — Полковник понизил голос. — Завтра начинаем, в двадцать четыре ноль-ноль.

— В двадцать четыре ноль-ноль, — пробормотал Аскер. — У меня, стало быть, в запасе сутки?

— Что вы задумали? — Начальник штаба с любопытством оглядел разведчика. — Хочу подчеркнуть: задача, которая стоит перед нашими войсками, трудная и сложная. Сил у немцев много, оборону они построили крепкую. Так что повозиться придётся порядочно. Словом, раньше времени тревожить противника не дадим: у нас весь расчёт на внезапность.

— И не будем тревожить. — Аскер встал. — Разрешите, товарищ полковник, зайти часа через два? Я бы хотел продолжить разговор.

— Пожалуйста, майор. Но, вы понимаете, ежели наступление…

— Оно, может, и лучше, что наступление, — сказал Аскер. — Так я зайду?

— Приходите.

Аскер отправился в отведённую ему землянку. Солдат, прикомандированный к нему в качестве ординарца, растапливал печку.

— Через пять минут жарко будет, товарищ майор, — сказал он, выпрямившись и беря под козырёк.

— Жарко — это хорошо, — рассеянно кивнул Аскер, занятый своими мыслями.

Солдат надел шинель и вышел. Когда он вернулся, майор сидел за столом, склонившись над картой.

Поздно ночью Аскер вошёл в блиндаж начальника штаба.

— Знаете, — сказал полковник, — я думал, как вам помочь… Но сперва говорите вы.

Аскер разложил карту, вынул блокнот.

— В сущности, все очень просто. Неожиданный приказ о наступлении лишил нас возможности подготовиться по старому плану, который предусматривал захват нескольких пленных из интересующего нас подразделения. Но наступление открывает возможность действовать по-другому, более энергично. Мы создаём воздушный и танковый десанты. Их задача — проникнуть в район расположения мотострелкового полка, блокировать третий батальон, навязать ему бой и взять возможно больше пленных. Вот тут на карте сделаны все расчёты, составлена схема действий десантов.

Начальник штаба просмотрел записи.

— Ну что ж, — сказал он, — не так уж плохо. Я тоже примерно так намечал… Значит, решено. Сами участвовать в операции будете?

— Не могу. Будут работать ваши контрразведчики.

— Да, да, понимаю. Впереди у вас дело посерьёзнее, как мне думается, а?

Аскер только чуть повёл плечом.

4

Поздним вечером Аскер вышел из кабины лифта, отворил дверь приёмной. Сидевший там офицер поднялся, крепко пожал ему руку.

— С возвращением, — сказал он.

— Спасибо. — Аскер покосился на дверь кабинета полковника Рыбина.

— Нет его, — сказал офицер. — У Лыкова сидит. Приказал и тебе туда идти, как явишься.

Аскер кивнул, поспешно вышел.

Генерал Лыков и полковник Рыбин поздравили Аскера с выполнением задания. Лыков подвёл его к креслу, усадил.

— Рассказывайте, майор.

— Против интересовавшего нас подразделения работали два десанта. Танки вышли на фланги третьего батальона, отвлекли на себя огонь. Десантники, которых они несли на броне, атаковали немцев в лоб. В эти же минуты в тылу батальона приземлились парашютисты.

— Таким образом, смогли изолировать батальон?

— Почти, товарищ генерал. Противнику удалось накрыть несколько танков миномётным огнём. Образовалась брешь, в которую ушли две роты. Не случись этого, пленных было бы гораздо больше.

— Где находились сами?

— На КП командующего армией, как мне и было приказано.

— Так. — Лыков помедлил. — Ну, а кого привезли?

— Девятнадцать человек, в том числе двух офицеров.

— Все из третьего батальона?

— Да.

— Как везли?

— Люди друг с другом не общались.

— Хорошо.

— Я забыл, товарищ генерал: среди пленных — ротный командир перебежчика Хоманна.

— Взять командира батальона не удалось?

— Десантники рассказывали: ушёл в последний момент. Бежал на мотоцикле офицера связи.

— Жаль. — Лыков задумался, медленно перебирая лежавшие на столе бумаги.

— Начальнику армейской контрразведки я передал ваш приказ, товарищ генерал: немедленно докладывать, если в их руки попадут пленные из третьего батальона.

Лыков рассеянно кивнул.

— Мать звонила, — негромко сказал Рыбин.

Аскер вздрогнул.

— Что там?…

— Да все в порядке, чудак человек. Просто беспокоилась. Ну, я и сказал: не волнуйтесь, сынок ваш пребывает в добром здравии, в командировке находится, скоро вернётся.

Аскер кивком поблагодарил Рыбина. Тот набросал на клочке бумаги несколько слов, пододвинул записку Керимову. Аскер прочитал: «Вечерком, как освободишься, зайди на часок ко мне домой, чайку попьём

— и в шахматы. Буду ждать».

Аскер поднял голову, встретился глазами с Рыбиным, улыбнулся.

Лыков оторвался от бумаг, оглядел офицеров.

— Что-то вы замышляете, — сказал он. — А ну, выкладывайте!

Рыбин и Аскер промолчали. Лыков взял записку, просмотрел, чуть отодвинул в сторону. Тень пробежала по его лицу. У Рыбина семья была здесь, в Москве. У Аскера имелась мать, хотя и далеко отсюда. У Лыкова же не было никого. Пять лет назад он похоронил жену, а спустя два года лишился сына.

Рыбин знал это. Он понял состояние генерала.

— Может, и вы заглянете, Сергей Сергеевич? — осторожно спросил он.

— Не знаю… Не знаю, как со временем. Впрочем, почему бы и не посидеть часок втроём, а? — Лыков неожиданно улыбнулся. — А теперь о деле. — Он вдруг насупился. — Майор Керимов, вам уже известно, что данным, полученным от Отто Лисса и Георга Хоманна, придаётся серьёзное значение. Настораживает, что показания этих двух людей, попавших к нам разными путями и на различных участках, тем не менее тождественны. Что из этого следует?

Аскер сказал:

— Можно предположить, что они говорят правду.

— Можно. — Лыков кивнул. — Вот поглядите, это выборка из показаний перебежчика Хоманна. Глядите: Гамбург, затем городок, расположенный выше по течению Эльбы, на правом берегу — Остбург. Далее

— район западнее Остбурга, на берегу реки, в хвойном лесу. Теперь показания агента Лисса. И здесь — Гамбург, затем Остбург и в заключение лес, берег Эльбы.

— Все совпадает, — задумчиво сказал Рыбин. — Они будто сговорились.

— Абсолютно все. — Аскер беспокойно потёр переносицу. — Даже стальная стена в хранилище. Смотрите, и о ней говорят оба.

— Перебежчик и агент доставлены в Москву. — Лыков стукнул карандашом по столу. — Так сказать, ждут вас, майор.

— Я бы хотел сначала поработать с теми, кого привёз, — сказал Аскер.

— Не возражаю. Действуйте, как найдёте нужным. Только придётся поторопиться. Времени в обрез. Для нас с вами нет сейчас ничего более важного, чем поиск и изъятие этих архивов.

— Понимаю. — Аскер кивнул.

— Архивы, о которых идёт речь, — это, несомненно, данные об агентуре, которую немцы оставили на Востоке; документы о том, что творили фашисты на нашей земле. Ценность их колоссальна. Они должны быть в руках нашего обвинения, когда Гитлера и его шайку посадят на скамью подсудимых.

Аскер встал.

— Разрешите приступить к работе?

— Да. — Лыков тоже поднялся. — И учтите: архивы интересуют не только нас с вами. Ими занимаются разведки… м-м… некоторых государств. Поэтому торопитесь и торопитесь. Дать кого-нибудь в помощь?

— Нет, товарищ генерал, пока не надо.

Глава шестая

Истекли сутки с тех пор, как Аскер прибыл в этот затерянный в лесах Подмосковья лагерь военнопленных, где изолированно от прочих пленных и друг от друга содержались те, кого он привёз с фронта. Сутки! Все это время он вёл допрос. В его кабинете побывало уже около десятка бывших солдат и унтер-офицеров того самого третьего батальона, но он ни на шаг не продвинулся вперёд. Все те, с кем он разговаривал, были удивительно однообразны. Да, они служили в третьем батальоне мотострелкового полка дивизии «Тейфель». За время службы были свидетелями двух чрезвычайных происшествий — самоубийства писаря Фогеля и дезертирства ефрейтора Георга Хоманна. Что собой представляет Хоманн? Обычный солдат, каких тысячи. Впрочем, он умнее многих, ибо перешёл на сторону русских добровольно и может рассчитывать на лучшую долю по сравнению с той, какая ожидает их, попавших в плен. Только три недели назад Хоманн как примерный солдат побывал в краткосрочном отпуске в родном городе, а теперь приказом командира полка, который им зачитали перед строем, объявлен изменником, лишён воинского чина, всех прав и наград, подлежит поимке и расстрелу. Вот, в сущности, все, что они знают о Хоманне, ибо в батальоне служат недавно — зачислены всего три месяца назад при переформировании полка.

Аскер внимательно выслушивал пленных, задавал и другие вопросы, не имевшие отношения к Хоманну: свою заинтересованность перебежчиком он старался не выказывать.

Следователь видел — пленные охотно отвечают. Показания их примерно одинаковы. Столковаться они не могли, так как изолированы друг от друга. Значит, говорят правду.

Конечно, Аскер имел возможность допросить командира роты, в которой служил Хоманн. Но с этим он не спешил. Надо было поговорить сперва с рядовыми. Допрос солдат должен был прояснить, что представляет собой командир и как надлежит вести с ним дело.

О ротном командире лейтенанте Шульце Аскер узнал: требователен и строг, но справедлив, по пустякам не взыскивал, солдат жалел. И ещё: Георг Хоманн был уволен в отпуск по ходатайству Шульца.

Аскер почувствовал, что его охватывает дрёма. Он встал из-за стола, походил по кабинету, разгоняя сонливость, выкурил папиросу. В окно была видна часть территории лагеря с несколькими большими строениями для жилья. Возле одного из них группа пленных резала широкой пилой толстые берёзовые поленья. Другие возились у только что врытого столба, утрамбовывая вокруг него почву. Ещё один пленный, нацепив «кошки», карабкался по столбу, держа в руках большой серебристый громкоговоритель.

Отворилась дверь дальнего строения. Из неё вышел немец и за ним конвоир. Это вели на допрос очередного пленного.

Аскер прошёл к столу, застегнул пуговицы на воротнике гимнастёрки, пригладил волосы, сел.

Вскоре в коридоре послышались шаги. Вслед за тем дверь отворилась, конвойный ввёл пленного. Аскер оглядел стоявшего у порога человека, сделал знак конвоиру удалиться. Пленный — пожилой человек, коренастый и чуть кривоногий — тяжело шагнул вперёд к стоявшему посреди комнаты табурету, зацепился за что-то ногой и едва не упал. Он смутился, покраснел. Оказавшись возле табурета, сесть не решился, вопросительно поглядел на советского офицера.

— Садитесь, — сказал Аскер.

Немец сел, положил на колени тяжёлые руки с коротко остриженными ногтями, провёл языком по губам и вздохнул. Искоса он посматривал на следователя. По ту сторону стола стоял высокий статный офицер. Зачёсанные назад светлые с рыжинкой волосы открывали большой лоб, из-под которого поблёскивали спокойные глаза. Пленный отметил хрящеватый, с едва заметной горбинкой нос, чуть широкие скулы, твёрдый подбородок. Гимнастёрка облегала атлетический торс, пояс туго стягивал талию.

Все в облике офицера свидетельствовало о силе, энергии, здоровье, и пленный неожиданно для самого себя улыбнулся.

Аскер чуть сощурил глаза.

— Ваше имя? — спросил он.

Хриплым, простуженным басом пленный сказал, что его зовут Герберт Ланге.

— Чин?

— Обер-ефрейтор.

— Обер-ефрейтор, — повторил Аскер, делая запись в протоколе. — Где служили? Назовите дивизию, полк, батальон и свою должность.

— Дивизия «Тейфель», мотострелковый полк, третий батальон, первая рота, первый взвод.

Аскер насторожился: из первого взвода был и Георг Хоманн.

— Хорошо, — сказал он. — Теперь о партийной принадлежности. Вы член НСДАП?

— Нет, — покачал головой Ланге. — И никогда им не был.

— Тогда, быть может, вы коммунист?

Пленный шумно вздохнул и вновь покачал головой.

— Я и не коммунист. — Он помедлил и как бы с сожалением повторил:

— Да, не коммунист, господин офицер. Я беспартийный. Но беспартийные бывают разные. Есть люди, имеющие твёрдые убеждения и принципы. А есть болтуны и тупицы. Я принадлежу к числу последних.

— Ого! — усмехнулся Аскер. — Сказано довольно сильно.

— Это как вам будет угодно, — повёл плечом пленный. — А говорю так потому, что сочувствовал социал-демократам и, как это ни печально признавать, на собственных плечах привёз к власти Адольфа Гитлера и нацистов.

— Каким же это образом? — спросил Аскер, которого стал забавлять необычный допрос.

— Я, разумеется, был не один. Идиотами оказались все те, кого прельстили бредни наци о великой миссии германского народа на земле. А таких, увы, было немало…

— Немало, — согласился Аскер. — Ну, а сейчас каковы ваши взгляды? Они что, переменились?

— Да.

— Под влиянием того, что вы попали в плен?

В вопросе звучала ирония. Ланге покраснел и опустил голову.

— Нет, — пробурчал он. — Плен тут ни при чем. Дело в другом, совсем в другом.

— В чем же?

— В другом, — повторил Ланге. — Во всем виноваты очень хорошие люди, которых мне довелось встретить на своём пути.

— Кто же они?

— Их было трое, господин офицер. Очень разные, но очень хорошие люди. Я бы назвал их имена, да вам они ни к чему.

— А все же.

— Первый — это Лотар Фиш, могильный сторож.

— Кладбищенский, вы хотите сказать?

— Да-да, кладбищенский. Простите меня. — Ланге смутился. — А язык вы знаете лучше, пожалуй, чем я…

— Так чем знаменит кладбищенский сторож Фиш?

— Ничем, господин офицер. Просто это человек, который открыл мне глаза на многое. Когда-то, в годы моего детства, он был лодочником в Гамбурге. Хорошо знал отца. Нянчил меня, на руках носил… Потом пропал. Уехал. И вот, много лет спустя, я встретил его в Остбурге. Случайно встретил. Мы хоронили кого-то из друзей, и на кладбище вдруг я вижу старого Лотара! Там же, на кладбище, его сторожка. Он бобыль, живёт обособленно. Я остался у него ночевать, И мы скоротали время до утра, сидя за кружкой пива. Помнится, это было в тридцать восьмом году, да-да, осенью тридцать восьмого… И знаете, что предсказал Фиш? Войну Гитлера против вашей страны!

— Любопытно, — усмехнулся Аскер.

— Больше того, господин офицер, он предсказал поражение нацизма в этой войне! Лотар так и сказал: «Эти русские свернут шею нашему бесноватому. Попомни моё слово, Герберт».

— Он что — коммунист, этот Фиш?

— Нет, не думаю. — Ланге потянулся за сигаретой, зажёг её, осторожно положил в пепельницу обгорелую спичку. — Не думаю, по всей вероятности, нет.

— И Фиш жив?

— Я получил от него весточку месяц назад.

— Ну, а другой?

— С ним я встретился в тридцать третьем году, в ту ночь на 27 февраля, когда в Берлине горел рейхстаг. Это была наша первая встреча. Порт Гамбурга гудел, будто потревоженный улей. Там шёл митинг. Ораторы вовсю драли глотки. Говорили многие, но громче всех — фашисты. Им подпевали социал-демократы. Все они хором вопили о необходимости «сильной руки», чтобы вновь завоевать стране и нации «место под солнцем», поносили коммунистов. Тогда мне это нравилось, и я орал вместе с другими, потрясая факелом, и готов был хоть сию минуту идти воевать за это самое место под солнцем. «Глупец», — сказал кто-то рядом. Я обернулся и увидел человека в фуражке с лаковым козырьком и в синем комбинезоне. Он жевал сигарету, насмешливо глядел на меня. Это был здоровяк, и я сдержал ругательство, готовое сорваться с губ. А митинг продолжался. Страсти так накалились, что произошла потасовка. Здорово досталось наци, а заодно и эсдекам. В таких случаях полиция тут как тут. И вот уже заработали резиновые дубинки шуцманов. Я счёл за благо потихоньку выбраться из толпы. «Эй!» — окликнули меня. Я оглянулся. Подошёл тот самый, в фуражке. «По кружке пива, а? — сказал он так, будто мы были давнишние знакомые. — Я плачу». Он чем-то понравился мне, и я забыл, что несколькими минутами раньше едва с ним не подрался. Мы устроились в маленьком кабачке и тянули пиво. Разговорились. Впрочем, больше говорил я, а он слушал и лишь изредка вставлял словцо. Я болтал вовсю, рисуя картины новой Германии, одну прекраснее другой. Он слушал. Потом спросил: «Твой отец тоже был докер и жил здесь до мировой войны?» — «Разумеется, — ответил я. — Мы потомственные докеры, здесь трудились всю жизнь и отец мой и дед». — «Как он жил, твой отец, лучше, чем ты?» Я сказал, что нет, не лучше. Помнится, семья и в те годы считала каждый пфенниг, лишь по праздникам ела мясо. «Вот видишь, — сказал он, — выходит, так было и прежде. А ведь до войны Германия имела и жизненное пространство, и место под солнцем, и колонии, и всякие прочие штуки, о которых сейчас вопят нацисты. Имела все, а твой отец, докер, едва сводил концы с концами. Почему ты уверен, что теперь все изменится и каждый рабочий будет кататься, как сыр в масле?» Настроение у меня упало. Я стал придираться к его словам. «Ты сердишься, Юпитер, — улыбнулся он, — значит, ты неправ».

Только много позже я понял, что злился не на него, а на самого себя. Видимо, стыдно было признаться в этом… Вот как мы познакомились. Его звали Отто Шталекер. Оказалось, что работаем на одной верфи, только на разных стапелях. Он был механик, а я слесарь. Мы подружились, хотя он и постарше годами, после смены поджидали друг друга, вместе ходили в кабачок, если водились деньги. Даже женились на подружках — наших жён и по сей день водой не разольёшь… Когда я перебрался в Остбург, туда же переехал и Отто. Работали на одном заводе. Началась война, меня забрали в вермахт, Шталекера же оставили

— он большой специалист в своём деле…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.