Исповедь гейши

В ту пору хождение к иммиграционным властям для японцев было сущей мукой, поскольку американцы, все еще осознавая себя победителями в войне, большей частью вели себя высокомерно и развязно.

Мне повезло, что в моих хлопотах о визе меня сопровождала миссис Даймонд и мне ни разу не пришлось с содроганием сердца одной общаться с иммиграционными властями, как другим японцам. Удача, о которой я уже писала в первых двух частях своей истории жизни, никогда не оставляла меня.

Нью-Йорк

Когда в середине пятидесятых кто-то в Японии хотел поехать в Америку, требовалось приглашение от человека, жившего там, иначе нельзя было получить заграничный паспорт. Согласно слухам, подобное письмо стоило от пятисот до семи тысяч йен.

К счастью, я вместе с мастерицей кукол, госпо-жей Одзава, поручителем которой выступил один полугосударственный союз, получила как посланник ведомства культуры желанный паспорт. Расходы на поездку, разумеется, оплачивала я сама. Нашей целью было показать на Международной нью-йоркской промышленной ярмарке в Колизее, как изготавливаются японские куклы. На четырехвинтовом самолете компании «Северо-западные азиатские авиалинии» мы летели около тридцати восьми часов. Сегодня, когда беспересадочный полет от Токио до Нью-Йорка занимает двенадцать часов, мой первый перелет мне представляется как некое наваждение.

Госпожа Одзава и я проводили показы вместе, причем мне приходилось выполнять и роль переводчицы. Поскольку у нее в Японии остались муж и сын, по окончании выставки она тотчас вернулась домой, тогда как я решила остаться в Нью-Йорке.

Все осуждали мое замужество с Н. Сегодня многие жены старше своих мужей, но тридцать лет назад нечто подобное воспринималось обществом, и даже семьей, как вызов. Меня там ругали вплоть до самого отъезда.

Поэтому я решила жить сама в Америке, а бабушке, маме и сыну высылать деньги.

Моя поездка в Америку обернулась в итоге бегством, а прибытие туда, если говорить начистоту, несло мне огромное душевное облегчение.

Прежде чем отправиться в Америку, я устроила все так, чтобы бабушка и мама могли безбедно существовать. Я расширила наш дом и получившуюся пристройку сдала молодой американской супружеской паре, чтобы мать и бабушка могли жить на доходы от арендной платы. Супруги были стипендиатами фулбрайтской программы по обмену студентами и обучались в Токийском университете. Поскольку, несмотря на свою молодость, они оказались очень рассудительными и обходительными людьми, я посчитала, что такими являются все образованные люди в Америке. Даже маме с бабушкой они приглянулись.

К сожалению, заболел отец юноши, и им пришлось срочно возвращаться уже после того, как я улетела в Америку.

После них въехали супруги Диксон, которые не платили за жилье ни гроша. Находясь в Америке, я ничего не могла предпринять. После трех месяцев ожидания бабушка и мама обратились к служащей школы, знавшей немного английский язык, чтобы та напомнила постояльцам о долге. Вслед за этим те предложили моей матери в качестве оплаты два старых, грязных и поношенных футоп.

— Они по стоимости примерно соответствуют трехмесячной плате за жилье, и мы даем их вам вместо арендной платы, — так было заявлено.

— Они, пожалуй, были дорогими, когда вы их покупали, но столь грязные футон мы не можем принять в счет оплаты за жилье, — возразила им бабушка.

— Ваша страна побеждена Америкой, и вы должны быть благодарны, а не требовать еще платы за жилье, — заявила госпожа Диксон.

Бабушка и мама чувствовали себя беспомощными. Никакие уговоры не помогали — им не удалось получить ни цента. Супруги оставались там целых восемь месяцев, не платя ничего за жилье.

Встречаются и такие американцы.

Нам следовало бы при въезде жильцов заключать с ними договор по американскому образцу, но, поскольку молодая супружеская пара студентов была неизменно с нами обходительна и всегда старалась порадовать моего ребенка сладостями, бабушку цветами, а меня косметикой, мы просто не думали, что и среди образованных американцев попадаются негодные люди.

Я каждую неделю получала из дома просительное письмо. Обе пожилые женщины всякий раз писали, как скудны их средства. О наличных, что я оставила им на непредвиденные расходы, они вообще не упоминали и постоянно призывали или выслать денег, или лее немедленно вернуться домой. Легко сказать вернуться, но у меня не было средств на обратный путь, а если начать влезать в долги, то потом из них не выберешься.

К тому же мне пришлось бы денно и нощно терпеть жалобы матери и бабушки, их причитания и любопытство соседей. Муж и я счастливо жили вместе с моим ребенком, однако давление со стороны окружения на удивление становилось все невыносимее по мере того, как росло наше с мужем взаимопонимание.

Я всегда завидовала другим японцам в Нью-Йорке (иностранным студентам и будущим врачам), когда те получали от родителей посылки с нори или чаем.

Получая письмо, я находила там одни недовольства и жалобы. Постепенно я стала испытывать чуть ли не страх перед приходящей из Японии почтой.

В Японии господствовал неприемлемый для меня принцип внешней благопристойности. Я и в Америку поехала оттого, что была вдоволь сыта двуличием, доносительством, слежкой, злословием.

Итак, мое первое путешествие за границу привело меня в Нью-Йорк, и свою первую ночь в гостинице и все с этим связанное я представляла как в кино и поэтому страшно волновалась. Наш спонсор зарезервировал для нас комнату в отеле Martha Washington, предоставлявшем приют лишь одним пенсионеркам. В лифте, как и в столовой, нам встречались исключительно пожилые дамы.

Приглашаемые министерством женщины-профессора и женщины-служащие всегда требовали для себя гостиницы, предназначавшиеся «только для женщин». Поэтому предполагалось, что две мастерицы кукол, естественно, предпочтут подобный отель «только для женщин».

На следующее утро мы отправились в находившееся неподалеку управление нашей организации, и, проходя по Пятой авеню, я впервые могла любоваться небоскребом Empire State Building (известным мне еще по фильму «Кинг Конг»). Поскольку прохожие (что естественно!) все были американцами, я, как и подобает туристу, с любопытством их рассматривала. Затем мы вошли в управление.

Под эгидой данной организации мы должны были показать на выставочных площадках Пятой авеню и на Международной промышленной ярмарке то, как изготавливаются японские куклы.

В то утро нас ожидали управляющий, его заместитель и руководитель отдела рекламы. Управляющий осведомился, как нам понравилась гостиница.

— Гостиница просто замечательная. Там так спокойно, — скромно заметила госпожа Одзава.

— А вам, госпожа Накамура? — спросил меня ответственный за рекламу господин И.

— Да, вот только там полно пожилых дам. А это нагоняет на меня скуку, — без задней мысли сказала я, и все рассмеялись.

— Вы по крайней мере честны. Это чудесно. И не будем отступать от этого в дальнейшем.

Позже ответственный за рекламу господин Н. всегда заступался за меня. Я за это ему благодарна, поскольку была совершенно одна и никого не знала в Нью-Йорке.

Мне хотелось бы немного рассказать о своем приезде в Нью-Йорк и первых своих шагах там.

Поначалу меня поразило то, что у всех прохожих разный цвет волос. Я представляла себе, что американцы поголовно светлокудрые и с длинными носами, но такой встречался один на двадцать человек. У одних были каштановые волосы, у других седые, а у третьих вороного цвета, как у японцев. (Позже я узнала, что латиноамериканцы имели черные как смоль волосы, а итальянки тоже часто отличались темными волосами.) Тогда здесь еще не было никаких крупных японских фирм-экспортеров с сотнями своих служащих.

Меня поразило также то, что в нашей спонсорской организации ни у кого — ни у управляющего, ни у его заместителя, ни у руководителя отдела рекламы — не было секретарши. Естественно, не было еще и в помине коммутатора. Всем шести служащим работы хватало. Пятидесятые годы были для японцев (всех слоев) трудной и тяжелой порой. Из самой Японии не разрешали вывозить свыше пятисот долларов, а жалованье составляло лишь десятую часть той суммы, что выплачивают сейчас.

Говорят, что сегодня в Нью-Йорке трудятся пятьдесят тысяч японских служащих. Так, каждая фирма имеет несколько сотен сотрудников, сами конторы отличает изысканность обстановки, а многие нанимают американских секретарш.

Но тридцать лет назад те, кто, к примеру, хотел сделать себе карьеру у Марубени, сами отправлялись с огромными чемоданами образцов в Техас, который в ту пору почти целиком занимали поля с хлопком. Один служащий Марубени как-то поведал мне, что вокруг аэропорта современной столицы штата Даллас простирались, насколько хватало глаз, хлопковые поля, и, чтобы добираться до самых захудалых лавок и добиться успеха, нужно было иметь воистину стальные нервы.

Я полагаю, что нашими нынешними хозяйственными достижениями — и значит, благосостоянием Японии — мы обязаны тогдашним японским купцам-первопроходцам.

Я прибыла в Америку на Пасху.

После Пасхи в Нью-Йорке по-настоящему вступает в свои права весна. Распускаются ярко-желтые форзиции, затем наступает черед цвести вишне, пионам и сирени — всему разом. На следующий день после Пасхи мужчины, как и женщины, могли носить белые туфли (но чтобы пожилые господа, как ныне, бегали в кроссовках, раньше не было принято).

Иногда снег выпадал даже на Пасху и после, так что капризная погода, бывало, заставала врасплох ньюйоркцев. Но и тогда на вечеринках можно было встретить белые туфли, хотя на улицу, где лежал снег, естественно, надевали сапоги.

В Пасху на Пятой авеню устраивается пасхальное шествие, и каждый год женщины участвуют в конкурсе на самую изысканную шляпу. В год моего прибытия в Нью-Йорк первый приз завоевала изящная, изумрудно-зеленая сатиновая шляпа, на которой была укреплена птичья клетка с двумя маленькими настоящими чирикающими птичками (похоже, это были благородные попугайчики). Сама дама оказалась статной красивой блондинкой, одетой в соответствующее изумрудно-зеленое вечернее платье из тафты.

В пасхальном шествии участвовали люди с различным цветом волос, на головах которых красовались яркие шляпы: светло-голубые, темно-красные, пунцово-красные… Пятая авеню превратилась в настоящий помост для демонстрации нарядов. Это напомнило мне фильм «Пасхальное шествие» (Easter Parade) с Джуди Гарланд, который я смотрела примерно в 1950 году. Песня из «Пасхального шествия» очень подходила к самой атмосфере Нью-Йорка, и она полюбилась японской молодежи. Теперь я впервые в своей жизни наблюдала настоящее шествие и, как деревенская простушка, простояла не один час на Пятой авеню, глядя на открывающееся передо мной зрелище.

Японская организация, оказавшая мне содействие, как уже говорилось, была наполовину государственной. Поэтому одна часть служащих состояла из госчиновников, тогда как другая набиралась из частного сектора экономики. Так, управляющий пришел сюда из частного предприятия, а его заместитель был государственным служащим. Тогдашний управляющий был очень любезен, и его любили подчиненные, тогда как заместитель мне казался типичным чиновником. У меня сложилось впечатление, что почти по всем вопросам у обоих всегда были различные мнения.

Впрочем, в ту пору там служил комендантом крайне добропорядочный негр по имени Билл, который работал в данном учреждении с момента его основания. Всякий раз, когда я пыталась дать ему чаевые за то, что он помогал нести мне тяжелые вещи, тот решительно отказывался.

— Я получаю достаточное жалованье и в чаевых не нуждаюсь, — обыкновенно говорил он и противился брать деньги.

Он делал все: вытирал пол и окна, носил багаж, встречал и провожал посетителей. Вначале меня немного пугала огромная фигура негра. Я никогда еще не видела так близко негров. Конечно, в Японии бывали Луи Армстронг и Нат Кинг Коул, но они находились, естественно, на сцене. В Токио порой можно было встретить чернокожих солдат, но я по возможности старалась не смотреть им в лицо. Билл был первым негром, с которым я лично познакомилась.

Когда большой Билл смеялся, его грубоватое лицо с белыми зубами принимало почти детское выражение. Это был действительно милый человек, которого в равной мере любили японцы и американцы.

Поскольку он не брал чаевых, я ходила в единственную японскую сувенирную лавку Нью-Йорка — она называлась «Катагири» — и покупала для него рисовое сухое печенье и земляные орехи.

— Они очень идут к пиву, что мы пьем дома. Моей жене они тоже нравятся, — говорил он.

Я живо представляла себе, как этот огромный негр и его жена пьют пиво и хрустят при этом японским рисовым печеньем. Поэтому я то и дело спрашивала его, есть ли у него еще это печенье. Если оно заканчивалось, я приносила ему опять. Его жена тоже всегда этому была рада.

В здании самой организации комната управляющего находилась в самом конце, а перед ней располагалось большое помещение, где работали другие служащие, и затем шла комната заместителя. К этим помещениям вел проход, а с парадной стороны здания (выходящей на Пятую авеню) располагался демонстрационный зал. Управляющий, как и его заместитель, сидел у себя один.

Эта организация помогла мне не только своим поручительством, что позволило приехать в Америку, но ее руководитель отдела рекламы, уже после того, как я обжилась в Нью-Йорке, сообщал мне различные новости радио— и телевещания. Я ему была очень благодарна и хотела как-то отблагодарить. Поэтому я решила в демонстрационном зале, комнате управляющего и в помещении заместителя установить композиции из цветов. Тогда один цветок ириса, тюльпана или герберы стоил десять центов. Одну плоскую вазу с цветами я поставила в демонстрационном зале, а одну — в помещении заместителя. Десять центов за цветок будет не слишком обременительно для моего тощего кошелька. В комнату управляющего часто приходят посетители, так что уже вид одного ириса создаст там более уютную атмосферу, посчитала я.

При этом вот что мне бросилось в глаза.

Когда я вносила цветы в комнату заместителя, он постоянно снимал телефонную трубку и слушал, если куда-то звонил управляющий. Получалось, что заместитель подслушивал разговоры своего начальника. Поскольку не было коммутатора и секретарши, то посредством простого нажатия кнопки можно было сколько угодно слушать разговоры, что вел управляющий по телефону.

Заметив это, я была неприятно удивлена. Однако рассказывать об увиденном никому было нельзя. Приходилось держать это в тайне, что очень тяготило меня, и я почувствовала крайнее облегчение, когда немного позже заместителя сместили.

Похоже, мои соотечественники даже в Америке не могли отказаться от подобной привычки… Меня очень огорчило то, что дурные привычки японцев даже здесь, в Нью-Йорке, дают о себе знать.

В демонстрационном зале были выставлены различные японские товары. Маски театра но, японские куклы, лаковые изделия, фарфор Сэто, перегородчатая эмаль клуазоне, традиционные новогодние ракетки для игры в волан, чайная посуда и прочее. Одна японка, чьи предки во втором колене прибыли сюда, проводила экскурсии.

Молодая девушка говорила неуверенно на японском. Английский стал, естественно, ее родным языком, и она изъяснялась на нем, как я по-японски.

Суповую чашу с росписью по лаку вадзима-нури она называла «пластмассовым блюдом», а изумительную куклу, изображающую принцессу Яэгаки, презрительно именовала Geisha girl, так что мне мучительно было слышать подобное.

Однако я не была здешней служащей и лишь писала бесплатно японские разъяснения к товарам. В часы наплыва посетителей я помогала отделу рекламы, надписывая адреса. Поэтому я не хотела идти на рожон, но вместе с тем не могла позволить, чтобы лаковое покрытие вадзима-нури именовали пластмассой, а принцессу Яэгаки — гейшей.

Чтобы не ранить самолюбия девушки, я начала с рассказа о японском танце. Я объяснила ей, что история принцессы Яэгаки сходна с той, что поведал Шекспир в своей трагедии «Ромео и Джульетта». С жаром я принялась описывать ей, что сосуды для росписи по лаку делают из павловнии (которая не растет в Америке), а лака накладывают целых двадцать слоев. Затем наносится роспись золотом. Такое производство нельзя поставить на массовый поток, подобно изделиям из пластмассы. Мастер в состоянии изготовить за месяц лишь несколько таких работ.

Американские посетители, которых девушка до сих пор кормила небылицами о пластмассе и гейше, позже приводили знакомых, а девушка стала подходить ко мне и задавать вопросы.

Однажды со мной заговорил управляющий:

— Госпожа Накамура, если вы решили еще немного задержаться в Нью-Йорке, то поработайте у нас. Хоть я и не могу много платить, но у нас нет никого, кто бы так хорошо все объяснял, как вы.

Я была счастлива. Конечно, у меня была работа натурщицы и на выставке, но это был случайный заработок. Поскольку мне приходилось высылать деньги двум пожилым женщинам и сыну, то твердый доход, как бы мал он ни был, был весьма кстати. По субботним и воскресным дням я располагала свободным временем. Работа в союзе длилась до пяти часов вечера, и, если поспешить, я могла еще пять часов работать на какой-либо ярмарке, так как на ярмарках или выставках цветов посетителей пускали до десяти часов вечера…

— В ближайшую неделю я вынесу данный вопрос на совещании, — пообещал управляющий, которого я и сама хотела попросить об этом, так что я была очень рада такому повороту событий.

Но, как и в Японии, некий важный чин из министерства торговли и промышленности воспротивился этому, потому что я была прежде гейшей. Один служащий, который помнил меня по тем приемам, что устраивало министерство в Японии, посчитал, что бывшая гейша может в итоге принести неприятности их руководителю. Против этого управляющий не мог ничего возразить.

— Ничего не вышло, госпожа Накамура, — сожалел он.

— Нечто подобное мне уже приходилось не раз испытывать в Японии, так что этим меня не удивишь. Пожалуйста, не огорчайтесь, — ответила я.

Мне стало ясно, что и в Америке придется столкнуться с такими вот японскими напастями. Конечно, я была разочарована. На улице я случайно столкнулась с тем чиновником, что помешал моему назначению.

— Что вы себе позволяете? Разгуливать в кимоно по Нью-Йорку… Вас же убьют, — набросился тот на меня. Почему человека должны убивать из-за того, что он носит кимоно? Я действительно была для него бельмом на глазу, и он, похоже, испытывал ко мне нерасположение. Как высокопоставленного чиновника, его тоже приглашали на различные мероприятия, например на цветочные выставки, где я работала. Уже сами его приветствия часто отличались бесцеремонностью: «Ну, вы даже похорошели. Вот что делает хорошее питание».

Позже мне улыбнулась удача, и я была рада, что получила отказ в данном союзе. Однако тогда меня злило, что по его вине не удалось получить уже лежащее у меня в кармане место. «Прием на работу бывшей гейши сулит начальству только одни неприятности». Как язык повернулся сказать такое! Я буквально кипела от гнева.

В ту пору японки, умеющие носить кимоно и к тому же говорящие сносно по-английски, были редкостью. Когда подошла к концу Международная промышленная ярмарка, где мы показывали своих кукол, в Колизее и Хилтоне проходили многие другие выставки и ярмарки — ярмарки шелка, лодочные выставки, кино— и фотоярмарки, выставки автомобилей и цветов, где я каждый раз находила для себя работу на неделю или десять дней. Больше всего мне нравились цветочные выставки в Колизее.

Они устраивались торговцами цветами, садовыми архитекторами и садоводами, прибывающими из Нью-Йорка и приграничных штатов, и стоило войти в павильон, как вас окружал дурманящий запах. Мастера садовой архитектуры из некоторых штатов привозили редкие сорта деревьев и растений и представляли образцы диковинных садов. Устраивался конкурс. На третий день определялись призеры. В качестве натурщицы в кимоно с широкими рукавами, с зонтиком от солнца и веером в руках я пользовалась большим спросом.

На фотовыставке был представлен новый японский аппарат для съемок, который хорошо расходился.

Один американский профессиональный фотограф, увешанный несколькими аппаратами, не раз снимал меня. Поскольку я была единственной натурщицей в кимоно, вокруг меня постоянно толпились люди. Я вставала, садилась, поворачивалась то в ту, то в другую сторону и была счастлива, хоть и немного смущена таким вниманием. Как раз в ту пору фотоаппараты «Кэнон» и «Ясика» стали завоевывать рынок.

Американский рекламодатель, господин Нуссба-ум из японского фотоцентра заботился обо мне, принося кока-колу или мороженое. Я весь день находилась в окружении фотографов, и просто не было времени поесть.

— Так не годится. Перерыв тридцать минут! — объявлял господин Нуссбаум и уводил меня за ширму.

Если кто-то говорил: «Мне хотелось бы сделать снимок того, как японка пьет кока-колу», — он противился этому и заслонял меня собой, так что порой дело доходило чуть ли не до драки.

Мы пользовались большим успехом, и я работала несколько лет на этих выставках.

В автомобильном салоне концерн «Дайхацу» демонстрировал свой изящный грузовик-малолитражку Daihatsu Midget (который расходовал всего четыре литра на 65 милях ), и этот автомобиль как средство перевозки охотно покупали торговцы цветами, провизоры и торговцы сладостями.

Моя задача заключалась в распространении английских проспектов среди посетителей и объяснении по-английски достоинств представленных товаров.

Между тем мне нашлась работа на теле— и радиовещании, чем я тоже обязана руководителю отдела рекламы. Я тогда выступала в сборных представлениях наподобие Jack Power Show, Ed Sullivan Show и Will Rogers Show.

В Jack Power Shown показывала чайную церемонию посредством чудесной пиалы сино. Ведущий Джек Пауэр взял ее в руки.

— Прекрасно! Эта чашка мне очень нравится. Какое счастье пить по утрам из нее кофе!

Сразу же на передачу позвонил какой-то японец, и Джеку пришлось извиняться, поскольку он задел честь японской чайной церемонии. Джек лишь хотел с похвалой отозваться о красоте чашки! Пить кофе из пиалы было, конечно, недопустимо для японцев.

Однажды я выступала в ток-шоу, и у меня за оби был заткнут необходимый для проведения чайной церемонии небольшой платок, который во время разговора я вынула. Тотчас позвонила какая-то японка. Неслыханное дело — говорить с таким платком в руках, это оскорбляет искусство чайной церемонии. Нам опять пришлось извиняться.

Даже в Америке японцы мелочны и придирчивы в своем поведении. Это удивило и Джека: «Японцы всегда столь чувствительны? »

То, что я позволила вольность с платком, имеет свою предысторию. В десять лет меня учила танцевальной пьесе «Рокудан» наставница Нисикава Сэн-со. Она танцевалась в сопровождении кото с платочком для чайной церемонии в руке. Так что я совсем не намеревалась отвечать на вопросы, держа подобный платок в руке. И когда меня упрекнули, что я оскорбила искусство чайной церемонии, мне было очень больно.

Все же меня хорошо принимали на таких шоу. Они позволили мне посылать деньги семье и оплачивать небольшую комнату, что я снимала на Уэст-Энде. Постепенно я стала ощущать, что начинаю осваиваться в Америке.

Со своей домохозяйкой госпожой Даймонд я с утра до вечера разговаривала лишь по-английски, что мне очень помогало. Поскольку миссис Даймонд с дочерью ни слова не понимали по-японски, нам волей-неволей приходилось изъясняться по-английски, и я многое тут для себя почерпнула.

Миссис Даймонд была англичанкой, ее покойный муж — евреем. Он не настаивал, чтобы та перешла в иудаизм, так что она осталась христианкой. От нее я многое узнала об американских нравах и обычаях, как там проводят обряды крещения, свадьбы и похорон.

Поскольку в Америке существуют различные религиозные конфессии, некоторые обряды разнятся здесь даже от семьи к семье. Для японцев все христиане на одно лицо, но в Америке мне стало ясно, что католики, протестанты, методисты или иудеи придерживаются разных обычаев.

Многие японцы так никогда и не бывали на американской свадьбе, похоронах или отпевании, хотя прожили в Америке по десять или пятнадцать лет. Я же по возможности посещала многие свадьбы и похороны. Каждая семья проводила их по-своему, в соответствии с вероисповеданием. Многим из того, чему я научилась там, я обязана миссис Даймонд.

Я трудилась не покладая рук. Оглядываясь назад, я просто диву даюсь, что мне с такой легкостью удавалось находить одну хорошо оплачиваемую работу за другой. Своим умением носить японскую одежду и неплохим английским я обязана тому обстоятельству, что была некогда гейшей. На ярмарках и приемах меня ценили и любили присутствующие там замужние женщины и их дочери за мое умение поддерживать беседу, когда мои шутки и меткие словечки приводили в смех всех американцев.

Я только начинала входить во вкус нью-йоркской жизни, когда на меня свалилась неприятность. Управляющий японской организации, который постоянно оказывал мне поддержку, вернулся в Японию, и на его место прибыл новый человек. Этот управляющий, Т., был большой шишкой в промышленных кругах области Кансай.

Он тоже оказался очень милым человеком небольшого роста, довольно любезным и вызывающим доверие. Но вот его жена! На вид ей было чуть более пятидесяти, волосы у нее были почти седые. По какой-то причине она возненавидела меня, хотя мы ни разу не встречались, так как она всегда жила в Кансай.

На приеме, устроенном в честь нового управляющего, она неожиданно обратилась ко мне как можно громче:

— Ваше кимоно восхитительно. Чувствуется изысканный вкус. Вы надевали его и на приемы, когда были гейшей?

Я была поражена, поскольку мы совершенно не знали друг друга, и я как можно вежливей представилась седовласой даме:

— Да вы же супруга нашего управляющего. Я лишь недавно познакомилась с ним и надеюсь, что мы сработаемся. Очень рада знакомству.

Но вышло еще хуже.

— Очень смело с вашей стороны разгуливать по Пятой авеню в японском кимоно.

— Будучи японкой, я не держу у себя платья западного образца, — парировала я.

С этого дня она стала изводить меня. В Нью-Йорке было очень мало японок, и я постоянно встречала их на всевозможных приемах. Ее, разумеется, тоже приглашали на приемы, устраиваемые по случаю закрытия ярмарок, где я работала.

— Вы были гейшей, а так хорошо говорите по-английски. Возможно, этому вас обучил какой-нибудь американский приятель? — громко спросила она.

Вероятно, она говорила подобные вещи потому, что хотела непременно скомпрометировать меня. Я и не собиралась ни от кого скрывать, что была некогда гейшей. Но ее намек, что я английскому, должно быть, научилась у своего американского бой-френда, переполнил мою чашу терпения. Я не спала, когда другие отдыхали, чтобы учиться. И теперь слышать, как тебя называют американской подстилкой, — это приводило меня в ярость. Но она все же была высокопоставленной дамой. Я не могла понять, почему человек, которого я до сих пор совсем не знала, видит во мне врага. Несмотря на всю свою злость, у меня не было никакой возможности поквитаться.

На следующий день после достопамятного приема руководитель отдела рекламы посочувствовал мне:

— Госпожа Т., сдается, взяла вас в оборот. Другие служащие стояли рядом и ободряюще улыбались мне, и я ощутила, что все они приняли близко к сердцу произошедшее и хотели бы сказать что-то в утешение.

— Я не понимаю, почему она должна говорить другим, что я была гейшей, хотя меня совершенно не знает. Порой она позволяет себе недопустимые вещи. Но почему? — спросила я.

— Не берите в голову, Кихару. Она славится своим злым характером, — ответил господин К. Ответственныи за рекламу и другие служащие со смехом стали рассказывать мне, что же случилось с этой дамой.

Сразу после прибытия управляющий слегка опьянел на одном званом приеме в его честь и, находясь в хорошем расположении духа, вдруг затянул — благо у него был красивый голос — какую-то песенку.

Вслед за этим его супруга побледнела как полотно.

— Откуда тебе известна такая песня ? Наверняка обучился ей у какой-то гейши. Где и от кого ты узнал ее? — требовала она у него ответа.

Настроение у всех оказалось испорченным, и вечеринка на том закончилась — «исключительно из-за этой ведьмы».

— Когда управляющий жил еще в Осаке, он наверняка был постоянным посетителем квартала Ки-та-но Синти. Так что здесь ничего не поделаешь, — объяснили мне. Управляющий был обаятельным человеком, и поэтому его любили. А его жену, похоже, при одном упоминании слова «гейша» от злости начинало трясти. Пословицу «Что доставляет удовольствие в Эдо, выходит боком в Нагасаки» в данном случае можно легко перефразировать следующим образом: «Что доставляет удовольствие в Осаке, выходит боком в Нью-Йорке».

Однажды утром управляющий спросил меня, свободна ли я завтра около девяти часов утра. Я утвердительно кивнула.

— Мои обе дочки выступают в кимоно на телевидении. Не могли бы вы помочь им в выборе одежды? — попросил он меня.

— Охотно, — ответила я. Мне уже раньше случалось наряжать невест. Моя семья долго жила тем, что я накладывала румяна невестам и их одевала. Конечно, в Нью-Йорке в ту пору еще не было никаких салонов красоты. Мне было очень приятно, что он просит меня одеть его дочерей.

— Значит, завтра утром около восьми я заеду за вами. Сами кимоно я принесу в контору, — сказал он, и я дала ему свой адрес. Я еще попросила его расстелить в комнате управляющего соломенную циновку, что находится в приемной, и поставить там большое зеркало.

— Хорошо, хорошо. Мои дочери будут очень рады. — Он всегда предлагал мне прибыльную работу, и я радовалась от души, что смогу как-то отблагодарить его за это.

Вечером около половины седьмого зазвонил телефон. Это была супруга управляющего.

— Госпожа Накамура, я ведь мать. Почему меня, мать, не ставят в известность, что вы будете одевать моих дочек? — Голос ее срывался.

Беспомощно я что-то стала лепетать о ее муже.

— Когда мой муж просил вас об этом, вам следовало ему отказать. Ведь есть я, мать. Почему совершенно чужая женщина должна одевать моих дочерей? Где здесь здравый смысл? Лучше вам больше не вмешиваться в мои дела. Во всяком случае, не может быть и речи о том, чтобы вы одевали моих дочек. В будущем же не слушайтесь моего мужа! — После этого она бросила трубку.