Агнец

А все остальные рассеялись по Галилее — объявить, что Джошуа закатывает большую проповедь на горе к северу от Капернаума. Мы пошли с Мэгги — а также Симон-кананит и Мэггины подружки Иоанна и Сусанна. Решили за три дня обойти кругом всю Северную Галилею, заглянув по пути в десяток городков, и успеть вернуться к горе — дабы помочь регулировать паломнические толпы, которые к тому времени уже начнут подтягиваться. В первую ночь мы стали лагерем в укромной ложбинке возле местечка под названием Ямнит. Поели хлеба с сыром у костра, мы с Симоном выпили вина, а женщины сразу легли спать. Мне впервые выпало поговорить с зилотом наедине — чтобы рядом не тусовался его кореш Иуда.

— Надеюсь, Джошу на этот раз удастся обрушить на их головы Царство Небесное, — сказал Симон. — А то иначе мне придется искать себе другого пророка и присягать на верность ему.

Я чуть вином не поперхнулся. Откашливаясь, я передал зилоту бурдюк.

— Симон, — сказал я. — Ты веришь, что он — Сын Божий?

— Нет.

— Не веришь, но все равно за ним идешь?

— Заметь, я ж не утверждаю, что он плохой пророк. Он клевый пророк. Но сам Христос? Сын Божий? Ну, не знаю.

— Ты с ним много странствовал. Слышал, как он выступает. Видел, какая у него власть над бесами, над людьми. Ты видел, как он исцеляет. Кормит. И что он просит взамен?

— Ничего. Ночлег. Чуточку еды. Глоток вина.

— А если бы все это умел ты — чего б ты захотел? Симон откинулся на спину, поглядел на звезды и пустил воображение в свободный полет.

— Ну-у, я б захотел себе в постель целые деревни женщин. Я бы себе отгрохал дворец покрасивше, и чтоб рабы меня купали. Я бы выбрал самую изысканную еду и вино, а цари съезжались бы отовсюду одним глазком глянуть на мое золото. Я бы стал суперзвездой.

— А у Джошуа только плащ и сандалии. Симона, похоже, это несколько отрезвило, но он остался недоволен.

— Лишь от того, что я слаб, он еще — не Христос.

— Он Христос именно поэтому.

— А если он просто наивный?

— Вот на это и рассчитывай. — Я встал и протянул ему бурдюк: — Допивай. Я иду спать.

Симон воздел брови.

— А вот Магдалина — шикарная ведь женщина. Ею запросто можно увлечься.

Я поглубже вдохнул и подумал: наверное, стоит защитить честь Мэгги или хоть предупредить Симона, чтобы не вздумал к ней клеиться. Но затем я передумал. Зилоту необходим урок, а преподать его у меня не хватит квалификации. Зато у Мэгги ее в избытке.

— Спокойной ночи, Симон, — сказал я.

Наутро Симон сидел у остывшего кострища, сжимая голову в руках.

— Симон? — окликнул я.

Он поднял голову, и мне в глаза бросилась здоровенная багровая шишка у него на лбу — под самыми кудряшками его римской прически. По лицу зилота струилась кровь, а правый глаз вообще заплыл.

— Ай, — сказал я. — Как тебе это удалось? Тут из-за кустика показалась Мэгги:

— Он случайно заполз ночью в скатку Сусанны. Я решила, что это насильник, ну и, естественно, шарахнула его камнем по башке.

— Естественно, — согласился я.

— Я так извиняюсь, Симон, — сказала Мэгги. За кустом хихикали Сусанна с Иоанной.

— Это была честная ошибка, — проскрежетал Симон. Чью он имел в виду — Мэггину или свою, — я не понял, но в любом случае он врал.

— Хорошо, что ты — апостол, — утешил я. — К полудню все затянется.

Мы закончили рейд по Северной Галилее без приключений. В самом деле, к нашему возвращению в Вифсаиду на Симоне почти все зажило. На горе нас ждал Джошуа, а с ним — больше пяти тысяч приверженцев.

— Я не могу от них отойти даже за корзинами, — пожаловался Петр.

— Куда ни пойду, за мной полсотни человек тащится, — сказал Иуда. — Как, они думают, мы их накормим, если они работать не дают?

Сходные жалобы я слышал от Матфея, Иакова и Андрея. Даже от Фомы, который беспрерывно скулил, что ему всего Фому-два истоптали. Семь хлебов Джош преумножил так, чтобы хватило всем, но, чтобы раздать еду страждущим, до нее сперва надо было добраться. Нам с Мэгги в конце концов удалось пробиться к вершине, где проповедовал Джошуа. Он дал толпе знак, что нужен перерыв, и подошел к нам.

— Великолепно, — сказал он. — Так много верных.

— Э-э, Джош…

— Я знаю. Ступайте вдвоем в Магдалу. Найдите большую лодку и перегоните ее в Вифсаиду. Как только мы их накормим, я отправлю к вам апостолов. Выходите на озеро и ждите меня.

Мы выцепили в толпе Иоанна и направились в Магдалу. Ни Мэгги, ни я не обладали мореходными навыками и без рыбака на борту с управлением судна бы не справились. Полдня спустя мы пришвартовались в Вифсаиде. Апостолы уже нас ждали.

— Он повел их на тот склон, — сообщил Петр. — Там он сотворит благословение и всех отпустит. Надеюсь, они спокойно разойдутся по домам, а он сможет с нами встретиться.

— Солдат в толпе не видно? — спросил я.

— Пока нет, но нам все равно уже пора убираться с территории Ирода. По краям шибаются фарисеи, точно знают — что-то будет.

Мы думали, Джошуа поплывет или погребет к нам в лодке поменьше, но когда он в конце концов появился на берегу, за ним по-прежнему шла толпа, и он просто двинулся к нашему судну по воде. Ступая по вялым волнам. Толпа заулюлюкала от восторга. Даже нас это новое чудо поразило, и мы сидели, раззявив рты. Джош подошел к борту.

— Чего? — спросил он. — Что? Что? Что?

— Учитель, ты идешь по водам, яко посуху, — сообщил Петр.

— Я только что поел, — ответил Джошуа. — А в воду после еды целый час заходить не рекомендуется. Судорога скрутит. Вас что, в детстве мамы ничему не учили?

— Но это же чудо! — заорал Петр.

— Подумаешь. — От чуда Джош отмахнулся. — Это просто. Правда, Петр, — возьми и сам попробуй.

Петр неуверенно приподнялся с банки.

— Попробуй-попробуй.

Петр принялся стаскивать тунику.

— А это оставь, — сказал Джошуа. — И сандалии не снимай.

— Но, Господи, это ж моя новая рубаха.

— Так и держи ее сухой, Петр. Иди ко мне. Шагай на воду.

Петр свесил одну ногу с борта.

— Доверяй своей вере, Петр! — крикнул я. — Коль усомнился, ничего не выйдет.

Петр шагнул на воду сразу обеими ногами — и какую-то долю секунды стоял на воде. И все мы поразились этому.

— Эй, а я… — И он камнем пошел ко дну. Потом, отплевываясь, вынырнул. Мы все покатились со смеху, даже Джош утоп по щиколотку — так сильно он смеялся.

— Как ты мог клюнуть на такой глупый розыгрыш? — Он пробежал по воде и помог Петру забраться в лодку. — Петр, ты туп, как целая груда камней. Но какая потрясающая у тебя вера. На этой груде камней я и возведу свою церковь.

— А строительством у тебя тоже Петр будет руководить? — спросил Филипп. — Раз он по воде ходить пытался, да?

— А ты сам бы попробовал? — спросил Джошуа.

— Нет, конечно, — ответил Филипп. — Я плавать не умею.

— И у кого из вас вера крепче? — Джошуа забрался в лодку, вытряхнул из сандалий воду и потрепал Петра по мокрой шевелюре. — Кому-то надо будет за церковью присматривать, когда меня не будет, а не будет меня уже очень скоро. Весной мы на Песах пойдем в Иерусалим, и там предадут меня первосвященникам и книжникам на поругание, там будут меня бить и распинать, и в конце концов осудят меня на смерть. Но через три дня после смерти я воскресну и вновь буду с вами.

Пока Джошуа говорил, Мэгги цеплялась ногтями за мою руку. А когда закончил, из моего бицепса уже сочилась кровь. По лицам учеников скользнула скорбная тень. Мы не смотрели друг на друга, не смотрели в днище лодки, мы таращились в некую точку в нескольких футах от наших лиц — именно в ней, видимо, всегда пытаешься отыскать ясный ответ, когда по башке лупит нечто невыразимое.

— Вот паскудство, — раздался чей-то голос.

Мы высадились у города Гиппос на том берегу Галилейского моря — прямо напротив Тивериады. Джошуа в Гиппосе уже проповедовал, когда мы тут скрывались в первый раз, и многие жители согласились нас приютить, пока Джошуа снова не разошлет апостолов по городам и весям.

Мы привезли с собой из Вифсаиды множество корзин с хлебами преломленными, и Симон с Иудой помогали мне выгрузить их на берег. Таскать пришлось по воде — в Гиппосе не было причала.

— Хлеба там горами громоздились, — сказал Иуда. — Намного больше, чем тогда, для пяти тысяч. С таким рационом еврейская армия сражалась бы много дней. Если римляне нас чему и научили, так это что армия сражается на полный желудок.

Я перестал шлепать по мелководью и посмотрел на него.

Симон остановился рядом, поставил корзину на берег, приподнял край перевязи и показал мне рукоять кинжала.

— Царство будет нашим, только если мы возьмем его мечом. Пролить римскую кровь — в чем проблема? Нет господина, кроме Господа.

Я протянул руку и мягко прикрыл кинжал тканью.

— Ты слыхал, как Джошуа говорит о том, чтобы не причинять никому вреда? Даже врагу?

— Да, — ответил Иуда. — Он же не может открыто говорить о штурме Царства, пока сам не готов к атаке. А потому всегда выражается притчами.

— Горшок тухлого ячьего масла! — донеслось с борта лодки. Джошуа приподнялся — с головы его драным талесом свисала рыбачья сеть. Он спал на баке, и мы совершенно о нем забыли. — Шмяк, собери всех прямо на берегу. Очевидно, я не вполне ясно выразился и кое-кто меня не понял.

Я бросил корзину и кинулся в город собирать народ. Часа не прошло, как все мы расселись по берегу. Джошуа расхаживал перед нами взад-вперед.

— Царство открыто для каждого, — говорил он. — Для каж-до-го. Понятно?

Все закивали.

— Даже для римлян. Все перестали кивать.

— Царство Божие грядет, однако римляне останутся в Израиле. Царство Бога не имеет ничего общего с израильской государственностью. Все уяснили?

— Но Мессия должен привести народ наш к свободе! — крикнул Иуда.

— Нет господина, кроме Господа, — прибавил Симон.

— Заткнитесь, — велел Джошуа. — Я прислан не гнев нести. К Царству нас приведет не завоевание, но прощение. Народ, мы же все это проходили. Неужели до сих пор не понятно?

— Но как нам вышвырнуть из Царства римлян? — выкрикнул Нафанаил.

— В твоем возрасте пора бы поумнеть, — ответствовал Джошуа. — Балбес белобрысый. Еще раз: мы не станем вышвыривать из Царства римлян, ибо Царство открыто для каждого.

На этот раз, наверное, до каждого и дошло — уж до зилотов точно, поскольку морды у обоих разочарованно вытянулись. Это ж надо: всю жизнь ждать Мессию, чтоб он установил Царство, сокрушив римлян, а теперь он сам своими богодухновенными словами утверждает, что такому не бывать. Но тут Джошуа пустился в загадки.

— Царство — это пшеничное поле с плевелами; их невозможно выдрать, не повредив злаков.

Пустые взгляды. У рыбаков — вдвойне пустые, поскольку они в сельском хозяйстве ни шиша не петрили.

— Плевелы — это такая травка, называется вика, — объяснил Джошуа. — Очень похожа на пшеницу, сплетается с нею и с ячменем корнями, и тогда ее невозможно выполоть, не выдернув доброе семя.

Никто ничего не понял.

— Хорошо, — продолжал Джошуа. — Доброе семя — это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого. Жнем и тех, и других. А когда закончим, придут ангелы, соберут всех гадов и сожгут их к чертовой матери.

— Ничего не понял. — И Петр затряс пегой гривой, словно попутавший лев, которому примстилось стадо бегущих антилоп гну.

— Парни, ну как же вы это проповедуете, если сами не врубаетесь? Ладно, пробуем иной подход. Царство Небесное — это как… э-э… купец, что ищет хороший жемчуг.

— Как перед свиньями, — обрадовался Варфоломей.

— Да, Варф, да! Только на сей раз никаких свиней, хотя жемчуг — тот же самый.

Три часа спустя Джошуа еще не закончил, хотя метафоры Царства явно истощились. Его любимая — горчичное зерно — не проканала с трех разных попыток.

— Так, еще подобно Царство Небесное мартышке… — Джошуа охрип и временами пускал петуха.

— Как это?

— Еврейской мартышке, да?

— Оно — как мартышка, жующая горчичное зерно? Я встал, подошел к Джошу и обнял его за плечи:

— Джош, сделай перерыв.

И я повел его по берегу к деревне. Он сокрушенно качал головой.

— Тупее сукиных сынов я на земле еще не видел.

— Они стали как дети малые. Ты же им сам велел.

— Но я ведь не межеумками велел им становиться.

Я услышал шаги по песку — сзади подбежала Мэгги и обхватила нас обоих руками. Джоша она поцеловала в лоб, громко и влажно при этом чмокнув. Затем явно вознамерилась проделать то же со мной, и я заранее отпрянул.

— Межеумки тут на самом деле — вы двое. Орете на них и взываете к разуму, а разум тут как раз и ни при чем. Поэтому они здесь. Вы хоть слышали, как они проповедуют? Я слышала. Петр уже умеет недужных исцелять. Я видела. И видела, как Иаков заставляет хромых ходить. Вера — это же не разумное действие, это акт воображения. Всякий раз, когда ты подсовываешь им новую метафору Царства, они только эту метафору и видят — горчичное зерно, поле с плевелами, сад с плодами, виноградник. Это как кошке показывать — кошка на твой палец смотрит, а не туда, куда тычешь. Им вовсе не нужно это понимать, им нужно верить, и они верят. И Царство они себе воображают по мере надобности. Им совершенно не обязательно схватывать при этом суть — суть в них уже есть, и пусть она себе там будет. Воображение, а не разум.

Мэгги отпустила наши загривки и встала перед нами, ухмыляясь, как безумица. Джошуа посмотрел на нее, потом — на меня.

Я пожал плечами:

— Я тебе говорил: она всегда права, она умнее нас с тобой.

— Я знаю, — сказал Джош. — Только не уверен, смогу ли вынести эту вашу правоту в один день. Мне нужно время — подумать и помолиться.

— Ну так иди, — сказала Мэгги и напутственно взмахнула рукой.

Я смотрел, как мой друг уходит в деревню, и понятия не имел, что делать. Потом повернулся к Мэгги:

— Ты слышала его прогноз на Песах? Она кивнула:

— Я так понимаю, ты ему и слова поперек не сказал?

— Я просто не знаю, что сказать.

— Мы должны его отговорить. Если он знает, что его ждет в Иерусалиме, зачем туда переться? Почему б нам не пойти в Финикию или Сирию? Благую весть он даже в Грецию понести может — и будет в полной безопасности. Там, куда ни плюнь, пророки бегают и чего-то проповедуют. Взять того же Варфа с его киниками.

— В Индии мы с ним попали на фестиваль Кали. Это такая богиня разрушения, Мэгги. Кровавее я в жизни ничего не видал. Там резали тысячи животных, рубили головы сотням людей. Весь мир омылся липкой кровью. Мы с Джошем спасли там несколько детишек, чтобы с них заживо кожу не содрали. Но когда все закончилось, Джош сказал: хватит жертв. Хватит.

Мэгги смотрела на меня так, будто ждала продолжения.

— И? Это ведь ужас. Каких еще слов ты от него ждал?

— Он не мне говорил, Мэгги. Он с Господом разговаривал. И мне кажется, это была не просьба.

— Ты хочешь сказать, он считает, что отец желает убить его за то, что он хочет что-то изменить, а избежать этого нельзя, ибо такова Божья воля?

— Нет, я хочу сказать, что он позволит себя убить, только чтобы доказать отцу, что все нужно менять. Не собирается он ничего избегать.

Три месяца мы просили, умоляли, увещевали, взывали к разуму, рыдали, но не могли отговорить Джоша от похода в Иерусалим на Песах. Иосиф Аримафейский прислал известие, что фарисеи и саддукеи по-прежнему плетут козни, а Иаакан выступил против сторонников Джоша во Дворе язычников за стенами Храма. Но угрозы лишь укрепляли Джошеву решимость. Нам с Мэгги пару раз удавалось даже связать его морскими узлами и принайтовить тросами к лодке — мы научились у братьев-рыбаков Петра и Андрея, — но оба раза через несколько минут Джош появлялся с тросами в руках и говорил, например:

— Узлы хорошие, да узы гниловаты, правда? Перед самым выходом в Иерусалим мы с Мэгги распсиховались.

— Насчет казни он мог и ошибаться, — говорил я.

— Мог, — соглашалась Мэгги.

— А на самом деле? То есть ты как считаешь — ошибся?

— Я считаю, меня сейчас вырвет.

— Сомневаюсь, что это его остановит.

И не остановило. Назавтра мы вышли в Иерусалим. По пути решили передохнуть в городке Вефсамис на берегу реки Иордан. Мы сидели — мрачные и беспомощные — и смотрели на поток паломников, что тянулся по берегу, и тут из колонны выскочила какая-то старуха и принялась клюкой молотить расположившихся на отдых апостолов.

— А ну пошли прочь с дороги, дайте-ка мне вон с тем парнем поговорить. Подвинься, дурында, тебе помыться бы сперва не мешало. — И она двинула Варфоломея по голове, а его четвероногие друзья вились вокруг, стараясь цапнуть ее за пятки. — Слушай сюда, я старая женщина, я должна увидеть этого Джошуа с Назарета.

— Только не это, мамуля, — взвыл Иоанн.

Иаков попытался было остановить ее, но она замахнулась на него.

— Чем я могу помочь тебе, матушка? — спросил Джошуа.

— Я жена Зеведеева, мать вот этих оболтусов. — Она ткнула клюкой в сторону Иоанна с Иаковом. — И я слыхала, ты вскоре идешь в какое-то царство.

— Коль суждено, так и будет, — ответил Джош.

— Так вот, супруг мой покойный, Зеведей, упокой Господи его душу, оставил этим охламонам очень хорошее дело, прибыльное, а они за тобой вприскочку носятся и дело свое совсем на мель посадили. — Она оборотилась к сыновьям: — На мель!

Джошуа коснулся ее руки, но спокойствие, что обычно снисходило на людей, когда он их трогал, тут никуда не снизошло. Госпожа Зеведей отпрянула и едва не заехала Мессии клюкой по голове.

— Ты мне тут руки не распускай, господин Говорун. Мои оболтусы ради тебя отцовское дело испохабили, поэтому сейчас ты мне должен гарантию дать взамен: скажи, что сии два сына мои сядут у тебя один по правую сторону, другой по левую в царстве твоем. Вот так будет честно. Мальчики-то они у меня хорошие. — Она повернулась к Иоанну с Иаковом: — Будь ваш папочка жив, он бы в гробу перевернулся от того, что вы натворили.

— Но, матушка, не от меня зависит, кто у трона сидеть-то будет.

— А от кого?

— Э-э… от Господа Бога, отца моего.

— Ну так иди и спроси у него. — Старуха оперлась на клюку и принялась нетерпеливо пристукивать ногой. — Я подожду.

— Но…

— Ты откажешь умирающей женщине в последней просьбе?

— Так ведь ты не умираешь.

— Ты меня уже убил. Иди, уточняй. Мигом. Джошуа беспомощно оглянулся на всех нас. И все мы отвели глаза, ибо все мы были трусами. Да и справляться с еврейскими мамочками толком никто не научился.

— Уточнять мне придется вон на той горе. — И Джошуа показал на самый высокий пик в округе.

— Ну так топай. Или хочешь, чтоб я тебе тут на Песах опоздала?

— Ага. Ну да. Значит, это… ладно. Топаю и уточняю. Уже пошел.

Джош медленно попятился, а затем эдак бочком неуверенно побрел к горе. Кажется, называлась она гора Фавор, — впрочем, не уверен.

Госпожа Зеведей накинулась на сынов своих так, будто цыплят с огорода шугала:

— А вы что, столбы соляные? Ступайте с ним. Петр расхохотался, и старуха вихрем развернулась к нему с клюкой наготове, чтоб выпустить ему мозги из черепа. Петр моментально сделал вид, что на него напал кашель.

— Я тоже лучше схожу с ними… э-э… вдруг им свидетель понадобится, — выдавил он и поспешил вслед за троицей.

Старуха зыркнула на меня:

— А ты чего смотришь? Думаешь, их родишь, и все — больно уже не будет, раз они от тебя отселились? Как бы не так. Что б ты понимал, а? Разбитому сердцу уже все едино.

Их не было всю ночь — целую долгую, нескончаемую ночь, за которую мы узнали всю подноготную Зеведея, отца Иоанна с Иаковом. Очевидно, обладал он мужеством Даниила, мудростью Соломона, силой Самсона, рвением Авраама, красотой Давида и снастями Голиафа. Упокой Господи его душу. (Забавно, что Иаков всегда описывал папочку эдаким щуплень-ким шепелявым червячком.) Когда из-за гребня показалась наша четверка, мы вскочили на ноги и кинулись их приветствовать. Я б лично донес их сюда на своих плечах, если бы старуха от этого заткнулась.

— Ну? — только и спросила она.

— Потрясающе, — известил нас Петр, не обратив на старуху ни малейшего внимания. — Мы узрели три престола. На одном сидел Моисей, на другом — Илия, а третий уготовлен Джошу. А с неба раздался такой грандиозный голос, и он сказал: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение».

— А, ну да. Он и раньше примерно так говорил, — сказал я.

— Но теперь я тоже слышал, — улыбнулся Джошуа.

— Значит, что — всего три стула? — Госпожа Зеведей метнула молнию взгляда в сынов своих, которые робко выглядывали из-за Джошуа. — И вам двоим, конечно, места не досталось. — Старуха, шатаясь, попятилась, прижав ладонь к костлявой груди. — Что же, можно только порадоваться за матерей Моисея, Илии и вот этого назаретского мальчишки. Им совсем не нужно знать, каково это, если тебе в самое сердце костыль вбили.

И она захромала прочь по берегу, к Иерусалиму. Джошуа стиснул плечи братьев.

— Я все улажу, — сказал он и побежал догонять госпожу Зеведей.

Мэгги ткнула меня локтем в бок. Обернувшись, я увидел, что в глазах ее стоят слезы.

— Он не ошибся, — сказал она.

— Ну все, — сказал я. — Пусть тогда его мама отговаривает. Перед ней точно никто не устоит. То есть я, например, не могу. То есть она, конечно, не ты, но… Смотри — чайка?

Часть VI

СТРАСТИ ГОСПОДНИ

Никто не совершенен… Ладно, был один парень, но мы его прикончили.

Аноним

Воскресенье

Мать Джошуа и брат его Иаков нашли нас у Золотых ворот Иерусалима, где мы ждали Иоанна и Варфоломея, отчаливших искать Нафанаила и Филиппа, что должны были вернуться с Иаковом и Андреем, ушедшими за Иудой и Фомой, коих отправили в город на поиски Петра и Мэгги, разыскивавших повсюду Фаддея и Симона, которым поручили найти осла.

— Пора бы уже найти, — сказала Мария.

Согласно пророчеству, Джошу следовало въехать в город верхом на осляти. Естественно, искать осла никто и не собирался. Таков был план. Даже брат Джоша Иаков согласился участвовать в заговоре. Он вошел в ворота прежде остальных — на тот случай, если кто из апостолов прощелкал клювом и притащит за собой осла.

На дороге к Золотым воротам собралась примерно тысяча галилейских последователей Джоша. Они выстроились по обочинам с пальмовыми ветвями в руках, дожидаясь триумфального въезда Джошуа в город, и весь день кричали «ура» и пели осанну, однако вечер уже был не за горам, а никаким ослятей и не пахло. Толпа стала потихоньку разбредаться: все проголодались и пошли в город искать съестное. Ждать остались только Джошуа, его мама и я.

— Я надеялся, хоть ты мозги ему вправишь, — тихо сказал я.

— Я этого уже давно боюсь, — ответила Мария. На ней было прежнее синее платье и шаль, а обычный свет в лице точно потускнел — не от прошедших лет, но от горя. — Зачем, ты думаешь, я два года назад за ним посылала?

Это правда, она действительно отправила младших сыновей Иуду и Иосия в капернаумскую синагогу — чтоб они привели Джоша домой. Она утверждала, что Джош спятил, а тот даже не вышел наружу поздороваться.

— Вы б не шушукались, как будто меня здесь нет, — сказал Джошуа.

— Привыкаем, — сказал я. — Не нравится — откажись от своего дурацкого самопожертвования.

— А ты думал, мы к чему все эти годы готовились, Шмяк?

— Если б я думал, то и помогать бы тебе не стал. Ты б так и жил у Мельхиора в кувшине.

Джош прищурился и всмотрелся в толпу за воротами.

— Ну где же все? Неужели так трудно найти обыкновенного осла?

Я посмотрел на Марию, и, хотя в глазах ее плескалась боль, она улыбнулась.

— Чего ты на меня смотришь? — сказала она. — По моей линии в семье никто бы не додумался жертвовать собою так тупо.

Все это уже чересчур. Я сдался.

— Все у Симона, Джош. И сегодня уже не вернутся.

Джошуа ничего не сказал. Поднялся с земли, отряхнул пыль и зашагал к Вифании.

— Не мешайте мне! — орал Джошуа на апостолов, собравшихся в большой комнате у Симона. Марфа вообще оттуда выскочила, когда Джош на нее глянул. Симон смотрел в пол, как и все мы. — Жрец и писцы меня схватят и будут меня судить. И будут плевать на меня, и бичевать меня, а потом меня убьют. И на третий день я восстану из мертвых и пройду меж вас снова, но сейчас вы не должны меня останавливать. Если вы меня любите, то примете то, что я вам говорю.

Мэгги вдруг выбежала из дома, на ходу выхватив у Иуды общественный кошель. Зилот попробовал было ее остановить, но я толкнул его обратно на подушку: — Пусть идет.

Мы сидели молча, пытаясь хоть что-нибудь придумать, хоть что-нибудь сказать. Уж не знаю, о чем размышляли остальные, а я сочинял Джошу какой-то ход, чтоб он мог доказать свою правоту, не лишаясь жизни. Марфа вернулась с вином и чашками, разлила нам всем по очереди. Наливая Джошу, на него даже не взглянула. За ней следом из комнаты вышла мать Джошуа — помочь с ужином, видимо.

Вскоре вернулась и Мэгги — проскользнула в дверь и сразу направилась к Джошу. Опустилась на пол у его ног, вынула из складок плаща общественный кошель, а из него — алебастровую шкатулку. В таких обычно хранились драгоценные мази, которыми на похоронах женщины умащали тела покойников. Пустой кошель Мэгги швырнула Иуде. Ни слова не говоря, сломала на шкатулке печать и вылила мирру Джошу на ноги, а потом распустила длинные волосы и принялась вытирать ими масло. Комнату заполнил густой аромат специй и благовоний.

В следующую секунду Иуда перепрыгнул через всю комнату и подхватил шкатулку с пола:

— Да на эти деньги сотни нищих можно было накормить!

Джошуа поднял голову. В глазах его блестели слезы:

— Нищие у вас всегда будут, Иуда. А вот я — не всегда. Оставь ее.

— Но…

— Оставь ее, — повторил Джошуа. Он протянул руку, зилот сунул ему шкатулку и выбежал из дома. Я слышал, как на улице он что-то орет, но слов не разобрал.

Мэгги вылила остаток мирры Джошу на голову и начала пальцем рисовать ему на лбу какие-то узоры. Джош попытался отстранить ее руку, но Мэгги убрала ее и отступила на шаг, пока рука учителя не упала.

— Покойник не может любить, — сказала она. — Сиди тихо.

Когда утром мы направились вслед за Джошем к Храму, Мэгги нигде видно не было.

Понедельник

В понедельник Джошуа через Золотые ворота ввел нас в Иерусалим. На сей раз — ни пальмовых листьев, ни осанны. (Нет, один парень вообще-то пел, но он всегда пел осанну у Золотых ворот. Если дать монетку, он ненадолго затыкался.)

— Не помешало бы купить чего-нибудь на завтрак, — сказал Иуда. — Если б Магдалина не истратила вчера все наши деньги.

— Зато Джошуа приятно пахнет, — отозвался Нафа-наил. — Правда ведь Джошуа пахнет очень приятно?

Порой бываешь благодарен за самые невероятные вещи. В тот момент, наблюдая, как Иуда заскрипел зубами и на лбу у него взбухла вена, я вознес быструю благодарственную молитву за наивность Нафаиаила.

— Он и впрямь пахнет приятно, — согласился Варфоломей. — Так и хочется переосмыслить собственные ценности касательно материальных благ.

— Спасибо, Варф, — сказал Джошуа.

— Да, ничто не сравнится с приятно пахнущим мужчиной, — мечтательно произнес Иоанн.

Тут нам всем вдруг сделалось очень неловко, мы принялись откашливаться, прочищать горло и вообще как-то рассеялись. (А я вам про Иоанна ничего не рассказывал, да?) Иоанн же спешно переключился на проходящих женщин. Жалкое представление.

— Ух ты, какая телка пошла — вот уж точно способна принести мужчине крепких сыновей, — громыхал Иоанн нарочито мужественным голосом. — Мужчине точно есть куда тут семя бросить. Совершенно точно.

— Заткнись, пожалуйста, — попросил брата Иаков.

— Быть может, — встрял Филипп, — твоя мамочка согласится эту женщину тебе склеить?

Все захихикали, даже Джошуа. Ну то есть все, кроме Иакова.

— Вот видишь? — сказал он брату. — Видишь, что из-за тебя тут началось? Чертов педик.

— А вон половозрелая дева, — неубедительно восхитился Иоанн.

Он показал на какую-то женщину — группа фарисеев как раз волокла ее через ворота, а одежда висела на ней лохмотьями (сквозь них проглядывало тело, на вид действительно вполне половозрелое, так что Иоанн, действуя вне своей стихии, не осрамился).

— Перекройте дорогу, — скомандовал Джошуа. Фарисеи достигли нашего человеческого шлагбаума и остановились.

— Пропусти нас, ребе, — сказал самый старый. — Эту женщину сегодня застали за актом прелюбодеяния, и теперь мы ведем ее за город, чтобы там побить камнями.

Женщина была молода. Грязноватые кудри свисали на искаженное ужасом лицо, глаза закачены. Еще час назад она, вероятно, была хорошенькой.

Джошуа присел на корточки и начал что-то писать в пыли.

— Тебя как зовут? — спросил он.

— Иамал, — ответил фарисейский вожак. Я видел, как Джошуа написал его имя, а рядом — список грехов.

— Ух ты, Иамал! — воскликнул я, заглядывая Джошу через плечо. — С гусем? Я вообще не знал, что такое возможно.

Иамал отпустил руку прелюбодейки и попятился. Джошуа посмотрел на второго фарисея: — А тебя?

— Э-э… Стив, — ответил тот.

— Врет он, не Стив его зовут, — раздался голос из толпы. — А Иаков.

Джошуа написал в пыли «Иаков».

— Нет, — выдохнул человек и толкнул женщину к нам.

Джошуа поднялся и взял камень из руки ближайшего фарисея. Тот отдал безропотно, не сводя глаз со списка грехов, начертанного в пыли.

— А теперь давайте побьем камнями эту блудницу, — предложил Джошуа. — Тот из вас, кто без греха, пусть бросит первый камень.

И он протянул им орудие. Толпа подалась назад. Через минуту вокруг уже никого не осталось — все сгинули туда, откуда явились, а прелюбодейка пала к ногам Джоша и прильнула к его лодыжкам.

— Спасибо, ребе. Огромное тебе спасибо.