Агнец

— Это я так, в смысле предложить, — обратился Петр к Джошу. — Не рассказывай им про ловцов чело-веков. Скоро стемнеет — некогда объяснять, если мы хотим вернуться домой к ужину.

— Ага, — подтвердил я. — Только про чудеса, про Царство, немножко — про твоего Духа Святого, но подоступней, чтоб они не сильно упирались.

— А я про Святого Духа до сих пор недокумекал, — признался Петр.

— Это ничего, завтра повторим, — сказал я.

Мы направились по берегу к братьям, но тут в кустах зашуршало и на тропу перед нами вывалились три куля тряпок.

— Смилуйся над нами, ребе, — сказал один. Прокаженные.

(Тут я кое-что должен пояснить. Джошуа обучил меня силе любви и всякому такому, и я знаю, что в этих несчастных сияет та же Божественная Искра, что и во мне, поэтому лицезрение прокаженных меня тревожить не должно. Я знаю, что объявление их нечистыми по Закону — такая же несправедливость, как и третирование неприкасаемых. А теперь, насмотревшись телевидения, я знаю: вы их, наверное, и прокаженными называть не станете, чтобы кого-нибудь ненароком не обидеть. Вы их, наверное, зовете «личностями, озадаченными сбросом лишних конечностей» или типа того. Все это я знаю. Но сколько бы исцелений я ни наблюдал, от прокаженных у меня всегда, как мы, иудеи, выражаемся, «мандраж». Вот его я в себе так и не поборол.)

— Чего вы хотите? — спросил Джошуа.

— Облегчи наши страдания, — женским голосом ответила куча тряпья.

— Я схожу на водичку посмотрю, Джош, — сказал я.

— Тебе, наверное, одному там не справиться, — поддакнул Петр.

— Подойдите ко мне, — велел Джошуа прокаженным.

Те просочились поближе. Джош возложил на них руки и очень тихо о чем-то с ними поговорил. Через несколько минут (мы с Петром очень вдумчиво изучали одну лягушку, замеченную у самой воды) я услышал голос Джошуа:

— Теперь ступайте и скажите жрецам, что вы очистились и вас полагается пускать во Храм. И не забудьте сказать, кто вас прислал.

Прокаженные скинули тряпки и попятились, вознося Джошу хвалы. Выглядели они совершенно нормальными людьми, которым зачем-то взбрело в голову рядиться в рванину.

К тому времени, когда мы с Петром вернулись к Джошуа, Иаков с Иоанном уже стояли рядом.

— Я коснулся тех, о ком говорят, что они нечисты, — сообщил братьям Джош.

По Закону Моисея теперь и он сам считался нечистым.

Иаков шагнул ближе и потряс Джоша за ладонь, как это принято у римлян:

— Один из них раньше был нашим братом.

— Пойдемте с нами, — сказал я, — и мы сделаем вас уключниками человеков.

— Чего? — спросил Джошуа.

— Они ведь это делали, когда мы подошли. Мастерили уключины. Видишь теперь, как это глупо звучит?

— Есть разница.

И так нас стало девять.

Филипп и Нафанаил вернулись с деньгами. Хватило накормить и учеников, и семью Петра в придачу, поэтому визгливая теща, которую звали Эсфирь, позволила нам остаться — при условии, что Варфоломей с собаками устроятся на дворе. Капернаум стал нашей оперативно-тактической базой — мы выдвигались из деревни на день-другой, мотаясь по всей Галилее.

Джошуа проповедовал и исцелял. Из Галилеи весть о пришествии Царства разнеслась широко, и уже через несколько месяцев послушать Джошуа собирались целые толпы. К Шабату мы всегда старались вернуться в Капернаум, чтобы Джош успел провести занятия в синагоге. Именно эта его привычка и возбудила совершенно нежелательное внимание.

Утром в Шабат, когда Джошуа совершал короткую перебежку до синагоги, его остановил римский военнослужащий. (Ни одному еврею в Шабат не позволяется совершать путешествие длиннее тысячи шагов — с заката пятницы до заката субботы. То есть за один раз. И в одну сторону. Считать шаги весь день и останавливаться, когда дойдешь до тысячи, правда, тоже не нужно. Иначе повсюду бы торчали евреи в ожидании заката. Очень неудобно. Кстати, я очень признателен фарисеям, которые до такого не додумались.)

Римлянин был не просто легионером, но центурионом: шлем с гребнем, орел на кирасе. Командир легиона. Он вел за собой белого коня, похоже выращенного специально для боя. Для солдата римлянин был староват — лет шестидесяти, волосы под шлемом совершенно седые, — по выглядел крепким, а меч с осиной талией, что висел у него на поясе, смотрелся внушительно. Я не узнал центуриона, пока он не заговорил с Джошуа — на чистом арамейском, безо всякого акцента.

— Джошуа из Назарета, — сказал римлянин. — Ты узнаешь меня?

— Юстус, — ответил Джош. — Из Сефориса.

— Гай Юстус Галльский, — ответил солдат. — Я нынче служу в Тивериаде и больше не подкомендант. Весь Шестой легион теперь мой. Мне нужна твоя помощь, Джошуа бар Иосиф из Назарета.

— Что я могу сделать? — Джошуа оглянулся.

Всем ученикам, за исключением нас с Варфоломеем, удалось незаметно слинять.

— Я видел, как ты заставил мертвеца ходить и разговаривать. Я слышал обо всем, что ты творишь в Галилее, — об исцелениях, о чудесах. У меня есть слуга, и он болен. Его разбил паралич. Он едва дышит, и я не могу видеть, как он мучается. Я не прошу, чтобы ты нарушил Шабат и пришел в Тивериаду, но я верю — ты способен исцелить его даже отсюда.

И Юстус опустился перед Джошем на одно колено. Я никогда не видел, чтобы римляне так поступали с евреями, — ни до, ни после.

— Этот человек — мой друг, — сказал солдат. Джошуа коснулся его виска, и я увидел, как страх испарился из глаз центуриона, — как исчезал со множества других лиц.

— Ты в это веришь, значит, так оно и будет, — сказал Джошуа. — Все свершилось. Встань, Гай Юстус Галльский.

Солдат улыбнулся, встал и посмотрел Джошу в глаза.

— Я мог бы распять твоего отца и выкорчевать ту гниль, что погубила моего солдата.

— Я знаю, — сказал Джошуа.

— Спасибо, — сказал Юстус.

Центурион надел шлем и забрался в седло. А потом повернулся ко мне:

— Что стало с той хорошенькой маленькой сердцеедкой, которая от вас ни на шаг не отходила?

— Съела наши сердца, — ответил я. Юстус расхохотался:

— Будь осторожнее, Джошуа из Назарета. — Он натянул поводья, развернул коня и был таков.

— Ступай с Богом, — сказал ему вслед Джошуа.

— Отлично, Джош. Так и надо показывать римлянам, что будет, когда настанет Царство Божие.

— Заткнись, Шмяк.

— Ой, подумаешь — ты его надул, делов-то. Вернется он домой, а его друг по-прежнему — ни жив и ни мертв, так сказать.

— Помнишь, что я тебе говорил у ворот Гаспарова монастыря, Шмяк? Если кто-то постучит, я его впущу.

— Фу, опять притчи. Ненавижу.

Тивериада лежала в часе быстрой езды от Капернаума, а потому уже к утру нас достигли вести из гарнизона. Слуга Юстуса исцелился. Не успели мы дозав-тракать, как в дом Петра постучались четверо фарисеев. Они искали Джошуа.

— Ты совершил исцеление в Шабат? — спросил самый старый — седобородый, в талесе, с филактериями на руках и лбу.

(Ну и крендель. Естественно, у нас у всех есть филактерии, в которых держат исписанные молитвами пергаменты: их получает каждый мужчина, когда ему исполняется тринадцать. Однако через пару недель начинаешь делать вид, что они потерялись. Их никто не носит. С таким же успехом можно таскать плакат: «Здрасьте, я набожный придурок». Этот же на лбу носил кожаную коробочку размером с кулак. Выглядел он при этом… ну, в общем, как человек, привязавший к голове кожаную коробочку. Еще что-то надо объяснять?)

— Славные филактерии, — сказал я.

Ученики захихикали. У Нафанаила хорошо получалось ржать по-ослиному.

— Ты нарушил Шабат, — упорствовал фарисей.

— Мне можно, — ответил Джош. — Я Сын Божий.

— Ох, блять, — выдохнул Петр.

— Удачно тебе их просветить, Джош, — сказал я.

В следующий Шабат в синагогу пришел человек с усохшей рукой, и после проповеди, при стечении пятидесяти фарисеев, специально собравшихся в Капернауме на случай, если произойдет нечто подобное, Джошуа сказал человеку, что все грехи его прощены, а затем исцелил сухую руку.

Наутро фарисеи слетелись к дому Петра, аки стервятники на падаль.

— Никто, кроме Бога, не может прощать грехи, — сказал тот, кого они избрали своим депутатом.

— Вот как? — ответил Джошуа. — Значит, ты не простишь того, кто против тебя согрешит?

— Никто, кроме Бога.

— Ладно, я запомню, — сказал Джош. — А теперь, если вы здесь не для того, чтоб услышать благую весть, ступайте прочь.

И Джошуа зашел в дом Петра и закрыл за собой дверь. Фарисей из-за двери заорал:

— Ты богохульствуешь, Джошуа бар Иосиф, ты…

Поскольку я стоял прямо перед этим скандалистом — и я знаю, делать этого не следовало, — я его треснул. Не в зубы, не куда-то, а прямо в филактерию. Кожаная коробочка под моим кулаком взорвалась, и пергаментные ленты медленно спорхнули на землю. Я треснул его так быстро, что он, наверное, решил: это что-то сверхъестественное. Из группы, столпившейся за ним, раздались вопли протеста: мол, так нельзя, меня следует побить камнями, высечь плетьми и так далее. Моя буддистская терпимость была на исходе.

И я треснул его еще. В нос.

На сей раз он рухнул. Его поймали два дружка, а еще один выступил из толпы и полез за чем-то в свой кушак. Я знал, что если они захотят, то замесят меня довольно быстро, но, думаю, они вряд ли решились бы. Трусы. Я схватил человека, который вытаскивал нож, выкрутил оружие у него из рук, всадил железное лезвие меж камней в стене дома, обломил его и вернул рукоятку.

— Уходи, — сказал я человеку очень тихо.

Он ушел — и все его дружки с ним вместе. Я зашел в дом — посмотреть, как справляются с кризисом Джош и остальные.

— Знаешь, Джош, — сказал я, — мне кажется, самое время расширять пастырство. У тебя тут уже много сторонников. Может, нам перебраться на другой берег? Вообще из Галилеи — на некоторое время.

— Проповедовать язычникам? — спросил Нафанаил.

— Он прав, — сказал Джошуа. — Шмяк то есть.

— Стало быть, так и запишем, — сказал я.

У Иакова с Иоанном была только одна лодка, где поместились бы мы все и собаки Варфоломея; она стояла па якоре в Магдале, в двух часах ходьбы на юг от Капернаума. Поэтому мы выдвинулись с утра пораньше, чтобы нас не задержали в деревнях по дороге. Джошуа решил нести благую весть язычникам, и теперь мы перебирались на другой берег, в город Гадара, что в Десятиградии. Там держали всех гоев.

Пока мы ждали лодку на магдальском берегу, вокруг Джошуа собралась толпа женщин, стиравших белье, и упросила его рассказать о Царстве. Неподалеку я заметил молодого мытаря — он сидел за небольшим столом под тростниковым зонтиком. Парень прислушивался к Джошу, но я не мог не отметить, что глаза его не отрываются от женских седалищ. Я бочком подобрался ближе.

— Круто, да? — сказал я.

— Да. Круто, — ответил мытарь. Лет ему было около двадцати, худой, мягкие каштановые волосы, короткая бородка и светло-карие глаза.

— Как зовут тебя, откупщик?

— Матфей, — ответил он. — Сын Алфеев.

— Ничего себе — моего отца так же зовут. Слушай, Матфей, ты же, наверное, читать-писать умеешь, да?

— Ну еще бы.

— И не женат, правда?

— Нет, был помолвлен, но еще и свадьбу не сладили, а родители отдали ее за богатого вдовца.

— Печально. У тебя, наверное, душа болит. Очень, очень грустно. Видишь вон тех женщин? Такие вокруг Джоша постоянно увиваются. А лучше всего знаешь что? Он дал обет безбрачия. И ни одна ему не нужна. Ему интересно только человечество спасать да Царство Божие на землю нести. Ну, которое во всех нас, конечно. А вот женщины… по-моему, ты понял.

— Должно быть, чудесно.

— Ага, роскошь немыслимая. Мы сейчас едем в Десятиградие. Чего б тебе с нами не поехать?

— Я не могу. Мне поручили таможенный надзор за всем этим побережьем.

— А он — Мессия, Матфей. Мессия. Подумай только. Ты — и Мессия.

— Ну, я не знаю…

— Женщины. Царство. Ты же слыхал, как он воду в вино обращает.

— Но мне правда нужно…

— Ты когда-нибудь пробовал бекон, Матфей?

— Бекон? Это из свиней, что ли? Нечистая еда?

— Джошуа — Мессия, и Мессия говорит, что нормально. Вкуснее ты ничего в жизни не съешь, Матфей. И женщины его обожают. Мы едим бекон каждое утро — вместе с женщинами. Ей-богу.

— Мне тут все закончить нужно, — сказал Матфей.

— Заканчивай. Слушай, пометь мне тут кое-что заодно, а? — Я перегнулся через его плечо и показал на несколько имен в гроссбухе. — Увидимся на борту, когда закончишь, Матфей.

Я вернулся на берег, где Иаков с Иоанном подтянули лодку так, что до нее можно было добраться вброд. Джошуа отблагословлял прачек и услал их назад к стирке, рассказав притчу о пятнах.

— Господа, — крикнул я. — Прошу прощения, Иаков, Иоанн и вы, Петр с Андреем. В этом квартале о налогах можете не волноваться. Все улажено.

— Как? — спросил Петр. — Где ты денег достал?

Я обернулся и махнул Матфею, трусившему к берегу:

— Вон тот добрый человек — откупщик Матфей. Он едет с нами.

Матфей подбежал ко мне и остановился, ухмыляясь, как дебил, и переводя дух:

— Здрассьте. — И он робко помахал остальным ученикам.

— Добро пожаловать, Матфей, — сказал Джошуа. — Милости просим в Царство.

Затем покачал головой, повернулся и побрел по воде к лодке.

— Он тебя любит, малец, — сказал я. — Ей-же-ей любит.

Так нас стало десять.

Джошуа заснул на груде сетей, накрыв лицо широкой соломенной шляпой Петра. Прежде чем тоже сесть и задремать под мерный плеск волн, я отправил Филиппа на корму объяснять Матфею про Царство и Духа Святого. (Я прикинул, что ему, с его способностью к цифири, легче будет разговаривать со сборщиком податей.) На борту у нас имелись два комплекта братьев, а лодка была бимсом широка, парусности небольшой и очень, очень медленная. Примерно на середине озера я услышал, как Петр сказал:

— Не нравится мне это. Похоже на шторм.

Я подскочил как ужаленный и посмотрел на небо: в самом деле, через горы к востоку от озера переваливались черные тучи — и с приличной скоростью. Молниями они цепляли верхушки деревьев. Не успел я толком продрать глаза, как низкий борт захлестнуло волной, и я вымок до нитки.

— Не нравится мне это. Нужно поворачивать, — сказал Петр, когда нас накрыло плотным пологом дождя. — Судно перегружено, осадка для такого шторма слишком низкая.

— Нехорошо, нехорошо, нехорошо, — запричитал Нафанаил.

Собаки Варфоломея гавкали и выли на ветер. Иаков с Андреем свернули парус и спустили весла на воду. Петр перешел на корму — Иоанн в одиночку уже не справлялся с румпелем. Нас захлестнуло еще одной волной, и Варфоломеева апостола — шелудивого терь-ерчика — смыло за борт.

На дне лодки вода уже стояла по щиколотку. Я схватил ведро и кинулся вычерпывать, кивнув Филиппу, чтоб помогал. Однако тот поддался наистремительней-шему приступу морской болезни из всех, с какими я сталкивался в жизни, и теперь травил за борт.

Тут в мачту ударила молния, озарив все фосфорически-белым сиянием. Сразу же громыхнуло так, что заложило уши. По дну лодки ко мне подплыла Джо-шева сандалия.

— Мы обречены! — взвыл Варф. — Обречены! Джош сдвинул рыбацкую шляпу на затылок и обозрел воцарившийся хаос.

— Ох, маловерные, — вздохнул он. Потом обвел небеса рукой, и буря утихла. Взяла и утихла. Черные тучи втянулись обратно за горы, вода угомонилась до мягкой зыби, солнце засияло ярко и жарко, и от одежды нашей повалил пар. Я перегнулся за борт и выхватил плавучего песика.

Джошуа улегся на место и снова надвинул на лицо шляпу.

— Новенький видел? — шепотом спросил он.

— Еще бы.

— Впечатлился?

— Челюсть до пупа отвисла. Как громом по балде шарахнуло.

— Здорово. Разбудишь, когда приплывем.

Я разбудил его на подходах к берегу. Нас уже поджидал здоровенный псих — он орал что-то с пеной у рта, швырял камни и время от времени угощался пригоршней грязи.

— Притормози-ка, Петр, — попросил я.

Паруса мы снова убрали и подходили к берегу на веслах.

— Я должен разбудить Капитана, — ответил Петр.

— Не, все нормально. У меня есть полномочия тормозить перед психами. — И тем не менее я аккуратно пихнул ногой Мессию: — Джош, смотри, какой любопытный экземпляр.

— Петр, глянь, — ткнул пальцем в фигуру Андрей. — У вас с ним одинаковые прически.

Джошуа сел, опять сдвинул на затылок шляпу и посмотрел.

— Вперед, — распорядился он.

— Ты уверен?

До нашей лодки уже долетали камни.

— А чего тут? — не понял Джош.

— Он очень крупный, — сказал Матфей, объясняя то, что и так было яснее ясного.

— И чокнутый, — добавил Нафанаил, не желая, чтобы кто-нибудь перещеголял его в банальности.

— Он страдает, — сказал Джошуа. — Вперед. Каменюга размером с мою голову впоролся в мачту и срикошетил в воду.

— Я вырву вам ноги и запинаю вас ими, пока вы, обливаясь кровью, будете ползти к своей смерти, — объявил с берега псих.

— Не хочешь сам отсюда до него доплыть? — осведомился Петр, уворачиваясь от обломка скалы.

— Это так освежает — искупнуться после сна, — добавил Иаков.

Матфей встал на корме во весь рост и откашлялся:

— Что значит одна бедная страждущая душа по сравнению со стихшей бурей? Вы же все были со мной в одной лодке, разве нет?

— Вперед, — скомандовал Петр, и мы послушно двинулись вперед: большая лодка, на борту — груз из Джошуа, Матфея и восьми маловерных кусков дерьма.

Джош выпрыгнул из лодки, едва мы проелозили килем по песку. И нацелился прямиком к психу — тот, судя по телодвижениям, готов был раздавить череп Мессии одной лапой. С бесноватого свисали грязные лохмотья, половина зубов сломана, из десен сочилась кровь — грязи переел. Вся физиономия его кривилась и дергалась, точно из-под кожи пытался вырваться клубок червей. Спутанные волосы торчали седыми космами. Прической он и впрямь напоминал Петра.

— Смилуйся надо мной, — проговорил псих. Голос его звучал в горле хором саранчи.

Я соскользнул с борта, и остальные тихонько пошли следом, держась у Джошуа за спиной.

— Как зовут тебя, демон? — спросил Джош.

— А как ты предпочитаешь? — спросил демон.

— Знаешь, мне всегда нравилось имя Савва.

— Нет, ну какое совпадение, а? — сказал демон. — Меня как раз зовут Савва.

— Ты мне мозги трахаешь, правда? — спросил Джош.

— Ага, — смутился демон. — Имя мое — Легион, ибо нас тут целая тьма.

— Изыди, Легион, — приказал Джошуа. — Изыди из этого громилы.

Поблизости паслось стадо свиней, занимавшихся своими свинскими делишками. (Не знаю я, чем они там занимались. Я — еврей, что я понимаю в свиньях, кроме того, что мне нравится бекон?) Из пасти Легиона исторглось зеленое сияние, дымком пронеслось по воздуху и окутало свиней, точно облаком. Через секунду оно всосалось им в пятачки, и хрюшки принялись плеваться пеной и стрекотать, как саранча.

— Пропади ты пропадом, — сказал Джошуа.

При этих словах свиньи кинулись в море, побарахтались, наглотались воды и одна за другой пошли ко дну. Зыбью к берегу прибило штук пятьдесят свиных тушек.

— Как мне тебя благодарить? — спросил пенистый громила. Он уже не исходил пеной, но громилой от этого быть не перестал.

— Расскажи людям своей земли о том, что здесь произошло, — ответил Джошуа. — Расскажи, что явился Сын Божий и принес им благую весть о Святом Духе.

— Только перед тем, как рассказывать, приведи себя в порядок, — посоветовал я.

И он заковылял прочь, этот чудовищный громила, больше нашего Варфоломея и гораздо вонючее, хоть раньше я считал, что вонючее уже некуда. Мы расселись на берегу и разделили немного хлеба и вина — и тут услышали, как из-за дюн к нам приближается огромная толпа.

— Благие вести не лежат на месте, — заметил Матфей, чей розовощекий энтузиазм меня уже слегка раздражал.

— Кто убил наших свиней?

Народ потрясал граблями, вилами и косами. Не похоже, что они пришли сюда за евангельскими наставлениями.

— Ах паскудники!

— Поубивать на хер!

— Все на борт! — скомандовал Джош.

— О, мало… — Очередное замечание Матфея было прервано Варфом, который схватил таможенника за ворот и поволок по песку к лодке.

Братья уже оттолкнулись от берега и стояли по грудь в воде. Потом они перевалились через борт, Иаков с Иоанном установили весла, а Петр с Андреем втащили нас по одному в лодку. Апостолов Варфа мы выловили из воды за шкирки и едва успели поставить парус, как на нас обрушился град камней.

Мы все посмотрели на Джошуа.

— Чего? — спросил он. — Будь они евреи, трюк со свинками прошел бы на ура. А с гоями у меня мало опыта.

В Магдале на берегу нас ждал посыльный. Филипп развернул свиток:

— Это приглашение на ужин в Вифании, в неделю Песаха, Джошуа. Высокопоставленный член Синедриона требует твоего присутствия на ужине в его доме для обсуждения твоего чудесного пастырства. Подпись: Иаакан бар Иебан иш Назарет.

Муж Мэгги. Вот урод. Я сказал:

— Хороший первый день тебе выдался, а, Матфей?

Глава 27

Мы с ангелом вчера вечером еще раз посмотрели по телевизору «Звездные войны», и я не удержался:

— Разиил, ты ведь представал пред ликом Господним?

— Разумеется.

— А тебе не кажется, что у него голос — как у Джеймса Эрла Джоунза?

— А это кто?

— Дарт Вейдер.

Разиил немного послушал, как Дарт Вейдер кому-то угрожает.

— Ну, так. Самую малость. Хотя Он так сильно не сопит.

— И лик Господень ты тоже видел? — Да.

— Он черен?

— Мне об этом говорить не дозволено.

— Значит, черен. Если б не черен, ты бы так и сказал.

— Мне об этом говорить не дозволено.

— Черен-черен.

— У Него нет такой шляпы, — сказал Разиил. — Ага!

— Я сказал только, что Он без шляпы. Больше я ничего не говорил.

— Я так и знал.

— Не хочу я больше это смотреть.

Разиил переключил канал. Господь (или кто-то похожий на него) произнес:

— Это «Си-эн-эн».

Мы подошли к Иерусалиму и, согнувшись в три погибели, миновали ворота Вифезда, которые называются «Игольное ушко», затем вышли из Золотых ворот, миновали долину Кедрон, перевалили через Масличную гору и вступили в Вифанию.

Обе команды братьев и Матфея мы оставили в Галилее, поскольку им нужно было работать, а Варфоломея — потому что от него смердело. Его нечистоплотность в последнее время начала привлекать внимание капернаумских фарисеев, а нам не хотелось дразнить вражеских гусей, вступая в их берлогу. В пути нас сопровождали Филипп и Нафанаил, но потом они остались на Масличной горе — на полянке под названием Гефсимания, где имелась пещерка и стоял давильный пресс. Джошуа пытался убедить меня остаться с ними, но я не поддался.

— Все будет отлично, — сказал он. — Мое время еще не пришло. Иаакан ничего делать не станет, это просто ужин.

— Да я не о твоей безопасности переживаю, Джош, я просто хочу повидать Мэгги.

Я действительно хотел повидаться с Мэгги, но и о безопасности Джоша переживал. Как бы там ни было, оставаться я не собирался.

Иаакан встретил нас у калитки — в новой белой тунике, препоясанной синей перевязью. Крепкий, хоть и не такой жирный, как я ожидал. К тому же он был почти с меня ростом. Борода черная и длинная, но где-то на уровне ключиц Иаакан ее ровно обрезал. На голове он, как многие фарисеи, носил матерчатый колпак, поэтому нельзя было сказать, полысел он за эти годы или нет. По крайней мере, торчавшее из-под колпака было темным, как и глаза. Но больше всего пугало и удивляло другое: в этих глазах горела искра ума. Когда мы были детьми, за ним такого не замечалось. Наверное, сказались семнадцать лет с Мэгги.

— Входите, собратья-назарене. Добро пожаловать в мой дом. Мои друзья, что желали с вами познакомиться, уже собрались.

Он провел нас в огромную комнату — в ней запросто мог бы целиком разместиться какой-нибудь домишко из тех, что мы делили в Капернауме. Пол вымощен плитками — бирюзовыми и красными мозаичными спиралями по углам. Разумеется — никаких изображений. За длинным римским столом уже расположились пять человек — все одеты, как Иаакан. (В еврейских домах столы низкие, поэтому едоки возлежали вокруг на подушках или прямо на полу.) Мэгги я не увидел. Кувшин воды и миски для омовения рук внесла служанка.

— Пускай эта вода останется водой, а, Джошуа? — улыбнулся Иаакан. — Мы ведь вином не можем умываться.

Он представил нам собравшихся, прибавив к каждому имени какой-то хитрый титул, — я не уловил, но все они наверняка указывали на то, что люди эти входили как в Синедрион, так и в Совет фарисеев. Засада. Приняли нас без особых церемоний, затем все столпились у мисок совершить омовение перед ужином — и не спускали с нас глаз, пока мы с Джошем мыли руки и молились. В конце концов, все это входило в испытание.

Затем мы сели. Кувшины и миски унесли, и та же служанка подала вино.

— Итак, — начал старший фарисей. — Я слышал, ты изгонял бесов из галилейских страдальцев?

— Спасибо, у нас чудесный Песах, — ответил я. — А у вас?

Джошуа пнул меня под столом.

— Да, — ответил он. — Силой отца моего я облегчаю страдания тех, кто одержим бесами.

Когда Джошуа произнес «отец мой», все присутствующие поежились. В дверном проеме за спиной у Иаакана я заметил какое-то движение. Мэгги — она подавала сигналы и жестикулировала, как безумица. Но тут заговорил Иаакан, все внимание переключилось на него, и Мэгги скрылась.

Иаакан подался вперед:

— Некоторые утверждают, что бесов этих ты изгоняешь силой Вельзевула.

— И как бы мне это удалось? — Джош даже чуточку рассердился. — Как могу я натравить Вельзевула на него самого? Как могу победить Сатану Сатаной? Дом, разделившийся на ся, не устоит.

— Господи, как есть хочется, — сказал я. — Тащите корм, наконец.

— Духом Божьим изгоняю я бесов, и так знаете вы, что Царство пришло.

Этого им слышать совершенно не хотелось. Черт возьми, мне тоже этого слышать совершенно не хотелось. По крайней мере, здесь. Если Джошуа утверждает, что принес с собой Царство, это равносильно заявлению, что он — Мессия. С их же точки зрения — явное богохульство, и карается оно смертью. Одно дело — слышать такое из вторых рук, и совершенно другое — когда это бросают в лицо. Однако Джош, как обычно, ничего не боялся.

— Некоторые утверждают, что Мессия — Иоанн Креститель, — продолжал Иаакан.

— Иоанн делает свое дело лучше всех, — ответил Джошуа, — но он не крестит Святым Духом. Им крещу я.

Фарисеи переглянулись, безо всякого понятия, что он мелет. Джошуа проповедовал Божественную Искру — Духа Святого — уже два года, но это новый взгляд на Бога и его Царство. Хоть какое-то разнообразие. Эти же буквоеды всю жизнь положили на то, чтобы обеспечить себе власть. Перемены их не интересовали.

Подали еду, вновь вознесли молитвы, и какое-то время мы ели молча. В дверях за спиной у Иаакана опять появилась Мэгги: пальцами одной руки она как бы шагала по другой, одновременно беззвучно лепя ртом слова, которые мне следовало понять. У меня для нее кое-что было, но нам требовалось увидеться наедине. Иаакан, очевидно, запретил ей входить.

— Твои ученики не моют руки перед едой! — изрек один фарисей — жирный, со шрамом через глаз.

Варф, понял я.

— Человека оскверняет не то, что входит в него, — ответил Джошуа, — а то, что из него выходит.

Он отломил мацу и обмакнул кусочек в оливковое масло.

— Он имеет в виду вранье, — сказал я.

— Я понял, — ответил старый фарисей.

— Не ври, ты подумал какую-то гадость. Фарисеи переглянулись, типа: «теперь твоя очередь — нет, твоя».

Джошуа медленно прожевал хлеб и сказал:

— Зачем мыть урну снаружи, если гниль внутри? — Ага. Как, например, у вас, гнилые лицемеры, — встрял я с энтузиазмом, по всей видимости — непрошено.

— Сам справлюсь! — оборвал меня Джош.

— Извини. Хорошее вино. «Манишевиц»?

Мои вопли, похоже, растрясли их немощь, потому что старый фарисей промолвил:

— Ты в сговоре с бесами, Джошуа из Назарета. Люди видели, как вот этот левит заставил кровоточить нос фарисея, а нож — сломаться по своей воле. Но никто не заметил, чтобы этот левит двинулся с места.

Джошуа посмотрел на меня, на них, опять на меня.

— Ты мне что-то забыл рассказать?

— Он был гимор, поэтому я его треснул. — («Гимор» — это библейский термин, означает «геморрой».) Я услышал, как за стенкой хихикнула Мэгги.

Джошуа снова повернулся к этим уродам:

— Левит по прозванью Шмяк изучал на Востоке искусство солдата. Он умеет двигаться очень быстро, однако он — не бес.

Я встал:

— Нас приглашали на ужин, а не на судилище.

— Это не судилище, — спокойно ответил Иаакан. — Мы слыхали о чудесах Джошуа и слыхали, что он нарушает Закон. Мы просто хотели спросить, чьей властью он все это делает. А у нас — ужин, иначе что вам тут делать?

Этого я и сам не понимал, но Джошуа ответил за нас обоих: толкнул меня на место и принялся опровергать обвинения по пунктам — еще два часа. Он измышлял притчи и бил фарисеев их же благочестием. Пока Джошуа доносил до них Слово Божье, я показывал застольные фокусы с хлебом и овощами — специально, чтоб эти ханжи попутали. В проеме вновь показалась Мэгги и замахала мне: она как-то очень яростно тыкала в парадную дверь и делала вид, будто колотит себя по голове что было сил. Видимо, последствия для меня, если я не пойму ее и на этот раз.

— Кхе-кхе, схожу-ка я проверю наших верблюдов, если вы меня извините.

И я вышел за дверь. Едва я закрыл за собой створку, на меня обрушилось извержение девчоночьей слюны от неистового женского шепота: