Полюшко-поле

Написал я им сводку: мол, посеяли гречиху. И отправил, - отвяжитесь, думаю. А посеял гречиху только недели через две, да и то в другом месте. И что ж ты думаешь? Приходит ко мне эдакой косой дьявол - Яшка Сизов - и говорит: "Иван, дай-ка мне подводу на базар съездить?" - "Ты что, в уме? В разгар посевной и за двадцать верст на базар! И не проси!" - "Кабы пожалеть не пришлось! Что-то ты самовольничаешь, Иван? Все без правления норовишь... Гречиху не посеял, а сводку дал..." - "Ступай, я не из пугливых!.." Донес ведь, стервец! И вот ко мне нагрянул сам председатель рика на пару с каким-то полувоенным. В тарантасе, на тугих вожжах! "Садись! Поехали к ольхам". Подъезжаем. "Где гречиха?", "Когда посеял?", "Ах, два дня назад?! Займись!" - сказал он этому полувоенному да уехал. Тот и спрашивает меня очень даже вежливо: "Как же вы, дорогой товарищ, решились на такой шаг? Директиву рика не выполнили?" Я ему пытаюсь объяснить, что гречиха тепло любит, а он мне: "Не возражаю. Но почему вы директиву не выполнили?" - "Вы крестьянством занимались?" - спрашиваю. "Никогда в жизни". - "Откуда вы, извиняюсь?" "А с Красной улицы". - "Понятно". - "Ну, раз вам понятно, тогда зайдите завтра к нам. Один придете, раз вы такой понятливый". И просидел я у них две недели. На мое счастье, вся гречиха, посеянная другими по холоду, пропала. А моя как на опаре поднялась. Меня и выпустили. "Извините, говорят, производственная ошибка. Можете работать". Я на другой же день собрал свои манатки и уехал вместе с женой и ребенком.
      - По шахтам, по леспромхозам мотался... А после войны опять к земле потянуло. Что ни говори, крепко она держит нашего брата, за самую душу.
      Прилег Иван Черноземов уже за полночь в сенях на деревянной кровати. И приснился ему дивный сон. Будто на всей Руси хлеба поспели. И по его родной Земетчине, вдоль всего сельского порядка от избы к избе старики пошли. Возле каждой избы останавливаются, стучат подожками в наличники, окликают: "Эй, Иван, не спишь? Жать пора!" - "Не сплю, тятя!" - отзывается Иван. И вот будто входит к нему в сени отец в белой рубахе, босой. Садится на край кровати: "А ну-ка, покажи, что за хлеб уродился на твоем Косачевском мысу? Вставай, пойдем!" - "Да ведь это далеко, тятя... Аж на Дальнем Востоке, на краю земли". - "Раз далеко, вставать пораньше надо. Чего ж ты прохлаждаешься?" - "Да я и не сплю вовсе". - "Идем!"
      И вот вышли они вместе с отцом в поле... А кругом такая благодать! Во все стороны лежит степь, вся светло-желтая от созревшей пшеницы, от жухлой поникшей травы; струится сквозь легкую синеватую испарину земли этот мягкий солнечный свет, и кажется издали, что это вовсе не подкрашенный солнцем парок, а тихо падающие на землю золотистые зерна. И не видно ни дымных заводских труб, ни сел, ни одиноких путников. Только дорога, бесконечная, как степь, дорога, и куда ни глянешь, все падает и падает золотистая пороша зерна. "Видишь, какое добро приспело, а ты спишь... Эх, Иван!"
      Черноземов очнулся, как от испуга; с минуту приглядывался: не светит ли сквозь щели солнце? Потом высунулся в дверь - зябко обдало утренней прохладой. "Роса сильная, значит, денек будет хороший, - отметил радостно Черноземов. - Солнце еще не встало. Успею". В избе возле печки уже суетилась хозяйка.
      - Собери-ка мне чего поесть в сумку. Я в момент обуюсь и пойду.
      - Господи! - всплеснула та руками. - В эдакую рань-то! Подожди... Позавтракаешь, а там на машине подбросят.
      - Не велик барин на машинах-то разъезжать. Небось и пешком дойду.
      Черноземов сердито засопел, натягивая сапоги. Перечить было бесполезно, и хозяйка, печально вздохнув, стала укладывать дневную провизию в сумку.
      Утром после разнарядки Песцов и сам поехал туда, на Косачевский мыс, верхом на Буланце. В лощине, возле Солдатова ключа, он встретился с Лубниковым. Тот пас табун. Увидев Песцова, Лубников еще издали крикнул:
      - Покурим, Матвей Ильич?
      - Давай!
      Лубников лихо подскакал:
      - Моего самосаду. До печенок продирает.
      Свернули по цигарке.
      - Далече путь держите? - спросил Лубников.
      - На Косачевский мыс. Там ячмень подошел. Думают нынче жать.
      - Это поле Черноземова... Он там дневал и ночевал.
      - Один, что ли?
      - Подручный у него, тракторист. А теперь вот еще и Лесина взял к себе в звено.
      - А почему от комбайна Бутусова отказывался?
      - Бутусов не той породы... Этот все напоказ любит.
      - А Черноземов?
      - О, энтот мужик лют - он теперь за кажным колоском гоняться будет. Отрыжка капитализма, как сказал Семаков.
      - Уразумел! За лошадьми поглядывай... В овсы поперли. - Песцов хлыстнул Буланца и помчался прочь.
      Поле Косачевский мыс лежало на горбине высокого увала. Песцов поднялся по распадку, заросшему мелким шиповником, и выехал на дорогу.
      "А места здесь в самом деле косачиные, - думал Песцов, оглядывая одинокие стога, разбросанные вдоль распадка; за ними начиналось желтое, широкое поле ячменя. - И зерно есть, и главное - стога, где тетерева любят табуниться. Надо осенью сюда заглянуть с ружьецом".
      С краю поля, у дороги, выстроились три комбайна, два самоходных, один прицепной, с трактором; тут же сидели тракторист и комбайнеры, среди них Лесин, Черноземов - плотный широкоскулый мужчина в гимнастерке, Петр Бутусов и тракторист - молоденький паренек в ковбойке.
      - Ну как? - спросил Песцов, спешиваясь. - В чем задержка?
      - Роса была сильная... Влажновато малость. Плохо вымолачивается по росе-то, - сказал Черноземов.
      - Ишь вы какие разборчивые! - усмехнулся Песцов. - Небось раньше и по дождю жали.
      - Так то раньше.
      - Все ж когда думаете приступить?
      - Думаем двинуть, - отвечал за всех Черноземов, вороша колосья. Спелый...
      Песцов вошел в ячмень, потрогал колосья:
      - Да, косить можно. Когда третий комбайн подогнали?
      - Только что.
      - Вы же не хотели его брать?
      - А кто нас слушает, - хмуро ответил Черноземов.
      - Значит, вы вроде на помощи у соседа? - спросил Песцов Бутусова.
      - Мне все равно... Где бы ни работать.
      - А где ваш копнильщик? - обернулся Песцов к Лесину.
      - Без него обойдусь, - ответил Лесин.
      - Как? На вашем комбайне, с прицепным копнителем?
      - А я приспособился, - Лесин застенчиво улыбнулся и заковылял к комбайну. - Гляди! Изготовил я две тяги... Первой сбрасываю солому. Р-раз - и готово! А вот этой тягой закрываю копнитель.
      - Ну, ребятки, двинули! - весело сказал Черноземов. - Бутусов, ты начинай с этого краю. А ты, Лесин, в тот конец давай. А я начну отсюда.
      Черноземов вытянулся, как ротный на смотру, и сказал торжественно:
      - Ну, Матвей Ильич, с хлебом!
      - С хлебом! - сказал Песцов.
      Потом взревели моторы, застучали, застрекотали ножи и побежали колосья по транспортерам.
      Целый день мотался Песцов в седле; был и в пойме, и на кукурузе, которую подкармливали звеньевые, с пастухами обедал на отгонах, часа три метал стога. Пропотевший, усталый, но довольный и хорошим днем - началом жатвы, и погодкой безоблачной, и работенкой, от которой лопатки на место встали, Песцов возвращался домой.
      Переходя Солдатов ключ, Буланец остановился и начал пить. К переезду подкатил грузовик с полным кузовом ячменя. Шофер высунулся из кабины:
      - Матвей Ильич! Там у Черноземова на поле скандал.
      - Что такое?
      - Звеньевой с Бутусовым не поладил. С поля гонит его.
      - Что за черт! - Песцов заторопил Буланца. Тот упрямился, не шел в обратную сторону. Песцов огрел его плеткой и рысью свернул в знакомый распадок.
      Поле Черноземова отсюда, от дороги, словно полысело теперь, и сквозь желтизну жнивья проглядывала серая земля. Сжато было много, но один комбайн стоял в стороне. К нему-то и направился Песцов, а от дальнего, тоже остановившегося комбайна бежал Черноземов.
      - Что случилось? - спросил Матвей Петра Бутусова.
      - Он, сукин сын, половину зерна в землю втаптывает! - кричал, подбегая, Черноземов. - Чешет на полной скорости, как на пожар. Смотри, какое жнивье высокое.
      - Так ведь показатели давать надо, - пытался оправдаться Бутусов.
      - На черта мне твои показатели! - крикнул опять Черноземов. - Он с этими рекордами колхоз без зерна оставит, а меня - без зарплаты. Не нужен мне такой помощник. Смотри, что он делает! Смотри! - обращался Черноземов к Песцову и показывал на жнивье.
      - Дело ясно, - сказал Песцов. - Я позову агронома. Завтра утром она определит потери. Платить будет он.
      - А не рано ли распоряжаетесь? - угрюмо спросил Бутусов.
      - Не рано, а поздно!.. За подобные рекорды давно уже надо бить.
      - Утром будет у вас агроном. Обязательно! - сказал, прощаясь, Песцов Черноземову.
      "От такого геройства я постараюсь избавиться, - думал Песцов на обратной дороге. - И тут выходит - закрепление полей необходимо. Снимешь большой урожай со всего поля - и получишь больше. Пусть они и ломают голову. Быстро слишком жать - не доберешь, потери большие; медленно жать перестоится хлеб, начнет осыпаться... Вот и думай, кумекай, как жить? Хоть раздельным способом, хоть прямым комбайнированием. Какой для тебя выгодней, тот и есть передовой. Соображай, работай головой. Хватит на дядю рассчитывать".
      В распадке у Солдатова ключа Песцов встретил Лубникова с табуном. Он спешился и передал повод Буланца Лубникову:
      - Забери его.
      - А ты как же, Матвей Ильич? Пешком?
      - Подожду на дороге вечернего молоковоза. Мне на отгоны съездить надо.
      - Что так? Аль седалище натер?
      - Лошадь утомилась. А туда километров десять, не меньше.
      - Ну, знамо. В машине оно способнее, чем в седле... Там подушечки мягче.
      - Давай без комментариев.
      - Я это вам к тому, чтоб вы ноги не слишком раскидывали в стороны после седла-то. По-нашему, по-деревенски, это называется враскорячку ходить. А то девки засмеют на отгонах.
      - Иди ты к черту!
      - Есть! Малина вам в рот... - Лубников приложил к козырьку растопыренную пятерню и лихо поскакал, уводя в поводу заседланного Буланца.
      Песцов пошел к дороге и вдруг почувствовал странную расслабленность в коленях, словно оттуда выпали какие-то пружины и ноги теперь сами собой подгибались и трудно было устоять. Он присел на придорожную кочку и поморщился от неожиданной боли.
      - Ну и казак! - усмехнулся он. - Наверно, в самом деле смешно, как я танцую на полусогнутых...
      Он лег на спину, вскинул ноги на кочку и приятно почувствовал, как становились они легче, невесомее, как отходили ступни, словно сняли с них деревянные колодки. Он пытался уверить себя, что едет на отгоны по важному делу - разыскать Селину, послать ее, чтоб замерила, определила потери зерна. После того вечера она исчезла из села; говорили, что ночует на отгонах. И теперь Песцов ждал встречи с ней и волновался.
      25
      На отгоны Песцов приехал на закате солнца. На станах было пусто, доярки ушли на дойку. Двери в длинном бревенчатом бараке заперли на щепки. Он заглянул в окно и увидел Надин велосипед, прислоненный к стенке. Значит, где-то здесь и сама хозяйка.
      Неподалеку от бревенчатого барака, на берегу озера трое пастухов - два мальчика и дед Якуша - лежали возле костра. На закопченной перекладине висел котел, в нем крупными пузырями булькал суп. Мальчишки шуровали в костре, ломали и подкладывали сучья. Дед Якуша, босой и в драной фуфайке, не снимавший ее даже в лютую жару, посасывал короткую трубочку и сплевывал с обрывистого берега прямо в озеро.
      Огненно-бурая, косматая амурская лайка, вскинув острую морду, требовательно смотрела на подходившего Песцова.
      - Селину тут не видели? - спросил Песцов.
      - Там, - указал старик трубкой в сторону прибрежного дубняка.
      Собака вскочила, поглядела в ту сторону, залаяла и стала пружинисто раскидывать траву короткими сильными ногами.
      - Замолчь! - Один парнишка выхватил головешку и запустил ее в собаку. Та взвизгнула, мгновенно улеглась, но сердито и напряженно провожала Песцова своими желтыми немигающими глазами.
      - Ступайте, ступайте! Во-он к той рощице! - кричал ему вслед старик.
      Зеленая кипень невысокого дубнячка подступала к самому озеру. По-над берегом вилась, прижатая к воде, узенькая тропка. На обочинах ее в густой и высокой траве мельтешили красные в черных точках саранки, откуда-то снизу доносилось тихое неясное пение.
      Песцов спрыгнул с обрывистого берега к озеру, за ним посыпались комья в воду. Здесь он увидел певиц; они сидели под берегом в лодке, возле высокой стенки камыша. Одной из них оказалась Надя, второй - приемщица молока, грузная пожилая украинка в расшитой полотняной кофточке с широкими рукавами.
      - Здравствуйте, Матвей Ильич! - сказала Надя.
      - А мы туточки спиваемо. Сидайте до нас! - Приемщица приветливо смотрела на Песцова, который нерешительно переминался с ноги на ногу. Эх, дура я, дура старая! - всполошилась она вдруг. - Мени ж молоко принимать пора. - Она неожиданно легко выпрыгнула из лодки. - Ну, до побачення! - И скрылась в кустарнике.
      - Прошу, Матвей Ильич!
      Надю нисколько не удивило неожиданное появление Песцова; она смотрела на него чуть насмешливо, как будто знала заранее, что он придет. На ней была красная в крапинку, под стать саранкам, косынка и пестренький сарафан, открывавший ее прямые плечи.
      "Даже не спрашивает, как нашел ее... Неужели ждала?" Песцов прыгнул в лодку, потянулся к веслам.
      Но Надя перехватила их:
      - Помните, как вы меня катали на "газике"! А теперь моя очередь. Садитесь, прокачу!
      Песцов сел на корму и тихонько запел, весело поглядывая на Надю:
      Поедем, красотка, кататься!
      Я долго тебя поджидал.
      - И часто вам приходится поджидать? - насмешливо спросила Надя. Она гребла с замахом, резко выбрасывая весла, отчего лодка шла рывками.
      - Увы... А чего это вы на меня злитесь?
      - А вы не догадываетесь?
      - Понятно... Неосторожно поступаю. Но, помилуйте, господа присяжные! Песцов посмотрел в небо и вскинул руки. - Кроме всего прочего, я еще и человек. И представьте себе, у меня могут быть даже настроения...
      Надя засмеялась.
      - Значит, вы пришли по настроению?
      - Скорее по необходимости. Почему вы не появляетесь в селе?
      - Необходимо отвечать?
      - Как хотите.
      - Не думала, что вы приедете сюда.
      - Вы меня осуждаете?
      - Нет, благодарю...
      - Спасибо. К тому же у меня небольшое дело к вам. Сегодня начали жать ячмень на Косачевском мысу...
      - Знаю.
      - Черноземов с Бутусовым поссорился. Требует, чтоб с того удержали за потери зерна. Вам надо подсчитать потери... Завтра утром. Я им обещал.
      - А где Волгин?
      - В район уехал. Оставил меня за себя. Догадываюсь, что с целью. Проверить хотят, как я хозяйствую...
      - И вы на радостях сразу на отгоны подались... На лодке кататься? Хорош борец за народную справедливость!..
      Песцов извинительно развел руками:
      - Во-первых, у меня дело...
      - Да, конечно. Я завтра утром съезжу на Косачевский мыс, определю потери.
      - А во-вторых, вам нужно быть в селе.
      Надя положила весла и вопросительно смотрела на него. Лодка врезалась в камышовые заросли и остановилась.
      - Да, да!.. Нужно! Наверно, вслед за Волгиным приедет Стогов. В любую минуту я должен быть готов к собранию. А мне и посоветоваться не с кем. Мой главный советчик сбежал из села... Вы не смейтесь! Даже на заседание правления не пришли. А ведь я говорил там о закреплении земли...
      - Об этом уж все село толкует... Еще о том, что вы хотите огороды отобрать у колхозников.
      - Но это неправда! Придирка... Я сказал, что, если закрепить землю, урожаи станут высокими, как у Егора Ивановича, - тогда и огороды не нужны будут. Сады рассадим.
      - Если бы да кабы... Поймите же, люди сыты по горло этими "если"...
      - Но вы же сами говорили о необходимости закреплять земли!
      - На одном закреплении земли далеко не уедешь.
      - И то правда...
      - Видали на Косачевском мысу ячмень?
      - Хороший!
      - Черноземов его вырастил... А убирать послали Петра Бутусова. И половина зерна на стерне осталась. Зато косят быстро, Семаков сводку даст - рекорд!
      - За такой рекорд да по мягкому месту...
      - Учтите и другое - за этот ячмень мы обещали премиальные выплатить Черноземову. Но мы не то что премии, трудодни оплачиваем с грехом пополам.
      А если мы не выдадим обещанных премий, тот же Черноземов или Егор Иванович в глаза нам наплюют. И работать в будущем году не станут. А где взять деньги?
      - Все же как вы оказались в таком безденежье?
      - Мы?! А кто нам планировал озимую рожь? Вы!.. Планировали и знали, что она вымерзнет. Кто запланировал нам кукурузу? Семьсот гектаров! Знали, что нам не под силу и половина этого. Знали и планировали сеять. Да еще в пойме, на лучших землях. А свеклу?
      - Общая установочка, - усмехнулся Песцов.
      - Во-во! Вы общую установку выполняете, а мы разоряемся. Поглядите на того же Волгина. Он же задерган этими установками да планами, как старый конь удилами. И все исполняй и докладывай. Он усвоил одну истину: угодишь секретарю - все в порядке, а мужик стерпит. Вот и старается. Но трудно стало угождать - годы не те и возможности обрезаны. Раньше он приторговывал - то луком, то ранними огурцами, то рисом... Изворачивался, покрывал неразумные расходы. А теперь и торговлю обрезали - как хочешь, так и живи.
      - Что и говорить, советчик вы не веселый.
      - Порадовать, извините, нечем. - Надя взяла весла.
      Лодка стояла в затончике, укрытая камышовой стеной от озерного плеса.
      - Дайте-ка я сяду на весла! Давно уж я не занимался этим флотским ремеслом.
      - Ага! И порезвимся на озере. Благо, что и покрасоваться есть перед кем: доярки как раз возвратились на станы. - Надя загребала одним веслом, другим табанила, поворачивала лодку к берегу.
      Песцов привстал, потянулся к веслам.
      - Не надо, Матвей Ильич...
      - Подвиньтесь!
      - Не надо, - она крепко держала весло, которое пытался отобрать Песцов.
      Вдруг он покачнулся, выпустил весло и, потеряв равновесие, схватил Надю за плечи. Она откинулась на локти и смотрела на него настороженно и пытливо. Потом быстро и крепко обняла его за шею...
      - Эх ты, горе мое! - прошептала она наконец.
      Потом как-то выскользнула из его объятий и спрыгнула на берег.
      - Куда же ты?
      - Не вздумайте бежать за мной... Ухажер.
      - Ладно, ладно... Перестраховщица, - Песцов шутливо погрозил ей пальцем.
      Она оттолкнула от берега лодку и быстро пошла к станам.
      Песцов появился на станах позже, доярки встретили его привычными шутками:
      - Говорят, вы к нам в подпаски нанимаетесь, Матвей Ильич?
      - Кнут таскать... А то дед Якуша обессилел.
      - Вот я вам, просмешницы... Кнутищем вдоль спин-то, - сердито ворчал от костра дед Якуша.
      - Молчи, старый тарантас!.. Взял бы хоть одного мужчину на весь стан... Для духу. А то у нас моль развелась.
      Доярки покатывались со смеху, они расселись вокруг непокрытого дощатого стола шагах в десяти от костра - кто ужинал, кто вязал, кто гадал на картах.
      Надя смеялась вместе со всеми и часто поглядывала на Песцова. На этот раз и он не смущался от шуток, вступал охотно в словесную перепалку:
      - Я бы пошел приглядывать не за телятами, а за доярками...
      - Дед Якуша, принимай нас к себе в стадо!..
      - Девчата, кто переходит на телячье положение, поднимай руки!
      - Пусть он своих подпасков, то бишь подсосков, уберет... А то они мешать будут.
      - Ха-ха-ха!
      - Сами вы подсоски! Кобылы необъезженные, - огрызались подпаски.
      - Ах, срамницы!.. Вот я вас кнутищем-то...
      Постелили Песцову в плетневом пристрое; на деревянный топчан положили охапку сена и покрыли одеялом. Подушка была тоже набита сеном. От сена исходил сухой душный запах мяты. Песцов с наслаждением вытянулся на постели, закрыл глаза и только теперь почувствовал, как он устал... Ноги тяжело гудели, ломило спину, и гулко стучала кровь в висках.
      26
      Проснулся он от какой-то протяжной, заунывной песни, - низкий женский голос звучал глухо и тоскливо, словно из подземелья просился наружу:
      Счастливые подружки,
      Вам счастья, а мне нет...
      Не лучше ли мне будет
      Живой в могилу лечь...
      Песцов щурился от яркой солнечной ряби, пробивавшейся сквозь плетневую стену, и сначала не мог понять, где он находится. Вдруг с резким, дребезжащим звоном упало где-то ведро. И Песцов сразу очнулся от полусна. Закинув руки за голову, он прислушался к тому, как доярки на станах погромыхивали ведрами. Он живо представил себе, как они вяло, словно сонные куры, разбредаются сейчас по загону к своим коровам и уже через несколько минут весело зазвенят молочные струйки, а потом зальются песенные девичьи голоса. Потом они с шутками, с хохотом сойдутся возле приемного молочного пункта; косы, ловко перехваченные белыми, строгими, как у сестер милосердия, косынками, высоко закатанные рукава, тугие, округлые руки и бойкие, смешливые, вездесущие девичьи глаза. Здесь уж им не попадайся, - засмеют. С таким народом горы можно ворочать, думал Песцов. А что они видят, кроме коров? От скуки с дедом Якушей побранятся. Да молоковоза ради шутки столкнут в озеро. Иль, может, помарьяжат за картами с заезжими рыбаками.
      Живой в могилку лягу
      Скажите: умерла...
      До самой до могилы
      Была ему верна,
      - с отчаянной решимостью признавался низкий голос, но гудел он теперь где-то наверху. И Песцов невольно посмотрел на крышу, в надежде увидеть там певицу.
      - А я знаю, о чем вы думаете, - сказала Надя.
      Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул от неожиданности.
      - Ой, трусишка! - Она подошла к топчану. - Вам доярок жалко, что их любить некому...
      Песцов приподнялся на локте.
      - Как ты догадалась?
      - Песни поет тетя Пелагея. А когда звучит один женский голос, грустно становится, тоскливо.
      - Умница!
      Матвей обхватил ладонью ее шею и почувствовал, как под гладкой кожей напрягаются упругие и тонкие мускулы. "Точно струны, - думал он. - Тронешь - зазвенят..." Потом притянул ее к себе и поцеловал в губы.
      - Вам пора! - наконец сказала Надя.
      - А сколько времени?
      - Уже пять часов.
      - Молоковоз приехал?
      - Он сегодня опоздает, будет только в восемь. Вчера приемщицу предупредил... Что-то поломалось у него.
      - Как ты сказала?! - Песцов скинул ноги на земляной пол и растерянно глядел на Надю. - Мне же надо быть на разнарядке.
      - Да, к семи часам в правлении. - Надя поглядела на часы. - Меньше двух часов осталось... Возьмите мой велосипед.
      Она вышла на минуту и вернулась с велосипедом. Песцов быстро натянул клетчатую рубаху, застегнул сандалеты:
      - Вот так номер...
      - Возьмите, - Надя подвела велосипед к Песцову.
      - Но ведь все знают, что это твой велосипед, - замешкался Песцов.
      - Ничего... Хуже будет, если вы не приедете на разнарядку.
      - А как же ты?.. На Косачевский мыс?
      - Я с молоковозом уеду.
      - Ну, спасибо.
      Одной рукой он взял велосипед, второй обнял Надю, поцеловал:
      - До вечера!..
      С непривычки Песцов никак не мог удержаться на узкой тропинке; руль постоянно вело куда-то в сторону, колесо виляло, и он со страхом считал луговые кочки. Раза два упал, и после каждого падения противно дрожали колени.
      Наконец он плюнул в сердцах и повел велосипед по тропинке, сам запрыгал по кочкам. К селу он подошел только в восемь часов не то что в поту, а в мыле. На конном дворе решил передохнуть.
      Здесь возле коновязи стояла целая вереница верховых лошадей. Лубников с конюхом выводили со двора очередную заседланную, упирающуюся лошадь.
      - Что это за кавалерия? - спросил Песцов у Лубникова. - Мобилизация объявлена, что ли?
      - Так ить это все для руководящего состава, - ответил Лубников. Закрепленные лошадки. Вроде персональных.
      - Какой руководящий состав?
      - Да как же, - бригадиры, всякие заведующие, учетчики, объездчики, охранники. Работает руководство, слава богу...
      - Так сколько же их? - Песцов кивнул на коней.
      - Иной раз почти полсотни седлаю, - ответил Лубников. - Колхоз большой, за всем уследить не шутка.
      - Н-да, расплодили командиров-надзирателей, - усмехнулся Песцов. - Уже восемь, а они еще и не чешутся.
      - Так пока энти, которые работают, не вышли, тем тожеть делать нечего.
      - Черт знает что!
      И "энти" и "те" сидели возле правления и на лавочке, и на крыльце, и прямо на траве вдоль палисадника; тут и бригадиры, и учетчики, и трактористы, и шоферы, и много прочего люду, про которых говорят в колхозе: "Ждут, куда пошлют".
      Подъезжая, Песцов поздоровался. Ему ответили разноголосо, весело, приветливо кивали головами. Он поставил велосипед возле ограды и пошел в правление.
      - Кажись, Надькин? - спросил кто-то и хмыкнул.
      - Заткнись! - уже из коридора услышал Песцов чей-то голос. - Что за шутки!
      В правлении было тоже людно и так накурено, что не продохнуть. Множество народу окружили стол, за которым сидел Семаков. Заметив Песцова, все ринулись к нему, каждый со своим вопросом.
      - Товарищ секретарь? - спрашивали одни.
      - Товарищ председатель, - величали другие.
      - Куда же мою машину направят?
      - А я ремонт трактора закончил. Что делать?
      - А мне лошади нужны... Лес подвозить.
      Песцов поднял руку.
      - Стойте!.. Я еще не председатель.
      Все с недоумением смотрели на Семакова: что, мол, за канитель? Тот встал из-за стола, подошел к Песцову:
      - Ну что за формальность? Вы же оставлены за Волгина. Вот и хозяйствуйте.
      Песцов, как бы вспоминая что-то свое, оглядывал примолкших, настороженных людей, стол, заваленный бумагами, и наконец произнес:
      - Ну, давайте... Что у вас?
      Он сел за стол. И мгновенно его окружил разноголосый хор:
      - Подпишите мне путевку!
      - Не торопись, милок! Я дольше твоего ждал.
      - Да не галдите вы! - кричал на всех рыжеусый, в синей косоворотке, стоявший ближе всех к Песцову, и спрашивал сердито: - Да вы дадите нам лошадей или нет? Лес подвозить.
      - Завхоз! - крикнул Песцов.
      К столу протиснулся Семаков.
      - Вот на лесозаготовки лошадей просят, - сказал Песцов, кивая на рыжеусого. - Сколько вам?
      - Пять запрягли... Еще десять подвод надо, - отвечал рыжеусый.
      - Нет лошадей, - сказал Семаков.
      - Как - нет? - спросил Песцов. - А там, на коновязи?!
      - Верховые, что ли?
      - Конечно.
      - Те нельзя. Не могу же я бригадиров да учетчиков без коней оставить.
      - Черт знает что! - с досадой сказал Песцов. - Да разберитесь вы хоть по порядку! Что вы облепили меня, как мухи?
      Целый час он подписывал то накладные, то наряды, то путевые листы, то заявления какие-то нелепые разбирал: "...отказываюсь перебирать клещи и потник, потому как за бесценок..."
      - Вы что, шорником работаете?
      - Без расценок какая работа. Я тебе, положим, клещи переберу, но ты опиши все, как есть. Или возьми потник...
      - А мне вчера горючее не подвезли... Это как рассудить?
      - Его Кузьма, черт, спьяну на Косачевский мыс увез. Свалил там бочку.
      - Сам ты с похмелья! Ему бригадир приказал туда свезти.
      - О це ж рядом! Тильки с бугра сойтить...
      - Сойтить... А подниматься тожеть надо. А кто платить будет? Это как рассудить?
      Через час у Песцова голова пошла кругом. И когда наконец все разошлись, он встал из-за стола и тупо уставился в окно.
      - Туговато, Матвей Ильич? - раздался за его спиной голос Егора Ивановича. Когда вошел он, Песцов не слышал, а может быть, и не выходил вовсе, остался незаметным где-нибудь в углу.
      - Здравствуйте, Егор Иванович! - Матвей задумчиво прошел к столу. Суета какая-то.
      - Машина большая, а сцеп один - вот она и тяжело вертится, - сказал Егор Иванович. - У нас ведь все от одного колеса норовят двигать.
      - Да, Егор Иванович, норовят. Добро хоть колесо-то надежное попадет.
      - Мы вот, колхозники, промеж себя часто балакаем - порядок у нас не тот. А ведь можно к хозяйству приноровиться...
      - Как?
      - А вы приходите вечером ко мне на чашку чая. Мужики соберутся. Вот и потолкуем.
      - Приду обязательно!
      Вышедшего из правления Егора Ивановича встретил Семаков.
      - Дай-ка прикурить, Егор Иванович.
      Тот достал спички, протянул их Семакову.
      - Далеко идешь? - спросил Семаков, возвращая спички.
      - Заверну домой на минутку да на поле.
      - Может, велосипед прихватишь, - кивнул Семаков на прислоненный к палисаднику Надин велосипед. - А то Песцову-то некогда отвозить его... Председатель! Временный, правда.
      - Какой велосипед? - переспросил Егор Иванович.
      - Да ты что, не узнаешь? Твоей племянницы велосипед, агрономши!
      - Надькин? А чего он здесь валяется? При чем тут председатель?
      - Чудак человек! - губы Семакова тронула снисходительная усмешка. - На нем Песцов на работу приехал.
      - Откуда? - все еще недоумевая, спрашивал Егор Иванович.
      - Говорят, возле реки в копнах спали... Вот он и торопился.
      Вдруг Егор Иванович побагровел и угрожающе двинулся на Семакова.
      - Сволочь!
      - Полегче! - Семаков отстраниться, растопырив пальцы.
      - Блоха! - Егор Иванович пошел прочь.
      - Все-таки советую взять велосипед. А то чужие приведут, - очень вежливо сказал Семаков.
      Егор Иванович вернулся, взял велосипед и, сдерживая ярость, процедил:
      - Гнида...
      "Ну ж я ей задам, срамнице!" И чем ближе подходил он к Надиному дому, тем сильнее кипела в нем ярость. Велосипед внес в сени и, сердито грохая сапогами, прошел в дом. Но Надя словно не заметила его; она приехала с Косачевского мыса, легла на койку поверх одеяла, запрокинув голову, и смотрела в потолок.
      - Велосипед привез, - грозно сказал Егор Иванович.
      - Спасибо.
      - Валялся возле правления.