Крайние меры

— Что ты там делаешь? — поинтересовалась Джилл.

— Перезаряжаю. Дай-ка мне твою «беретту», надо и ее перезарядить. Патронов у нас хоть отбавляй... Отнял у бандитов в твоей квартире.

Джилл пробормотала что-то невнятное.

— Я тебя не слышу.

— Пистолеты. Я только что поклялась никогда больше не брать в руки эту проклятую железяку. И вот сейчас...

Шестицилиндровый двигатель «дастера» заработал громче, Джилл увеличила скорость.

15

Питтмана разбудила тишина. Он поморгал, пытаясь сориентироваться, и, напрягшись, сообразил, что лежит, скорчившись на заднем сиденье автомобиля. Бросил взгляд на Джилл за рулем. Небо чуть-чуть посветлело. Машина не двигалась.

— Где мы? — спросил Питтман, поднимаясь. Голова была тяжелой и кружилась. Сам он словно окаменел.

— В мотеле в Гринфилде, штат Массачусетс. Примерно в десяти милях к югу от границы с Вермонтом и в ста пятидесяти милях от школы. Вряд ли они достанут нас здесь. Слишком далеко, — сказала Джилл и добавила: — Пока.

— Ты, наверное, совсем вымоталась.

— Нет, все в порядке. Будь я в больнице, через час окончила бы дежурство, съела легкий ужин, посидела у телевизора и около полудня залегла спать.

— Все с точностью наоборот.

— Верно, но это так. Оставайся в машине, а я пойду узнаю, можно ли заплатить за номер наличными. Видик у тебя еще тот. Так что на теплый прием не рассчитывай. Скажу портье, что мы едем в Уотерфорд, в Коннектикут навестить родственников, но слишком устали, чтобы двигаться всю ночь, и хотим здесь передохнуть.

Джилл отправилась в контору и вскоре вернулась с ключом.

Номер им дали на первом этаже, в торцевой части здания, как и просила Джилл, объяснив это тем, что не выносит шума уличного движения.

Они вошли в номер, никем не замеченные, поставили на пол сумку и чемоданчик и огляделись. Номер был светлым и чистым, даже воздух, немного спертый, не раздражал.

— Я попросила номер для некурящих. — Джилл заперла дверь. — Клерк заверил, что телевизор в порядке. С обеих сторон номера пустуют, так что никто нас не побеспокоит.

— Двуспальная кровать, — заметил Питтман.

— Нам повезло.

— Да. — Питтману сейчас было не до секса, и все-таки он ощущал некоторую неловкость.

— Отправляйся-ка лучше в ванну. Надо посмотреть, в порядке ли ты. — Джилл извлекла из сумки купленные ими аптечку первой помощи и карманный фонарь. Затем достала твидовый пиджак Питтмана.

— Держу пари, в больничной палате ты была в роли сержанта.

— Не хочешь ли сказать, что стесняешься меня? — Казалось, эта идея ее забавляет. — Я же не говорила, что последую за тобой в ванную комнату. Закрой дверь, разоблачись, смой кровь, оберни вокруг чресел полотенце, и я тебя осмотрю. Наверняка придется менять повязку на левой руке.

— Убежден, тебе доставляет удовольствие втыкать здоровенные иглы в тела пациентов.

Питтман, ощущая боль где-то в правой стороне тела, прошел в ванную и разоблачился.

— Не вздумай стоять под душем. — Голос Джилл через двери едва доносился. — От слабости ты можешь упасть. Садись прямо в ванну.

Он стал внимательно себя изучать.

— Сразу могу сказать, никаких лишних дырок не обнаружил. Но на ребрах здоровенный синяк, смотреть противно.

— Отмокай в ванне. Я через минуту вернусь.

— Куда ты собралась?

— Через улицу есть ночной киоск. Посмотрю, что там можно купить из съестного.

Питтман спустил воду, розовую от крови, снова наполнил ванну и наконец вышел, распаренный, с полотенцем вокруг бедер. Джилл уже успела вернуться. Принесла апельсиновый сок, пончики и обезжиренное молоко. Заметив смущение Питтмана, она сказала:

— Я просто потрясена. Кто бы мог подумать, что тип, ночевавший на парковой скамье, а потом выдававший себя за полисмена, окажется застенчивым, как невинная девушка.

На полке рядом с дверью в ванную Питтман заметил одеяло и стянул его вниз.

— Погоди, я должна осмотреть твой знаменитый синяк. — Джилл провела указательным пальцем по его правому боку.

— Ой!

— Ой? Взрослые дяди не говорят «ой». Только маленькие дети. Вот это ребро болит?

— Еще как! Господи!

— Умница! Именно так и должны говорить взрослые дяди. Вдох. Выдох. Очень больно? Нет? — После короткого раздумья она продолжила: — Необходим рентген, но я не сомневаюсь, что имеются переломы. Впрочем, это неважно.

— Почему?

— Перелом ребер лечится так же, как и ушиб. Невозможно наложить гипс на ребро. Даже повязку. Главное теперь — избегать перегрузок и не налетать на твердые предметы.

— Здорово.

— Чудеса современной медицины. А вот с порезом на руке, многочисленными ссадинами и царапинами я сама в состоянии справиться.

Наложив антисептический крем и перевязав левую руку Питтмана, Джилл стала смазывать некоторые участки его лица.

— Есть хочешь?

— Да. Но к апельсиновому соку, пончикам и снятому молоку хорошо бы добавить кофе.

— И это после всей массы использованного тобой адреналина? Не кажется ли тебе, что твой организм получил достаточную дозу химических стимуляторов?

— Мне кажется, что бы ты ни делала, всегда соотносишь это с химическим составом своего тела, — заметил Питтман.

— С диетой как-то спокойнее.

— Зачем же ты купила пончики? Я просто поражен!

— Это был единственный более или менее съедобный продукт. Об имеющейся там вяленой говядине не может быть и речи.

— Ненавижу снятое молоко.

— Дай ему шанс исправиться. Ты научишься его любить. Обязательно. И тогда даже двухпроцентное молоко покажется тебе чересчур жирным.

— Если мы не расстанемся, мне придется его полюбить. Другого выхода я не вижу.

Джилл посмотрела на него с каким-то странным выражением.

— В чем дело?

— Да ничего.

— И все-таки, в чем дело?

— Ты сказал: «Если мы не расстанемся». В более благоприятных обстоятельствах я приветствовала бы эту идею.

Питтман почувствовал, как лицо заливается краской.

— Теперь моя очередь принимать ванну. — И Джилл с тем же смущением, что и Питтман, взяла свой чемоданчик и направилась в ванную.

— Настройся на Си-Эн-Эн, — сказала она, прежде чем закрыть за собой дверь. — Вдруг что-нибудь скажут о нас.

Питтман некоторое время не двигался, размышляя. «Если мы не расстанемся». Подумать только, ведь всего шесть дней назад он хотел умереть.

16

Джилл прикончила стакан апельсинового сока и махнула рукой в сторону телевизора, показывавшего новости Си-Эн-Эн.

— Ни слова о том, что произошло в школе.

— Ничего удивительного.

— Думаешь, они не связывают эти события с нами?

— Напротив. Уверен, что связывают.

— Но тогда?..

— Я также уверен, что какие-то весьма влиятельные личности прихлопнули информацию. Не желают привлекать к ней внимание.

— Возможно, — согласилась Джилл. — Понимаю, что ты имеешь в виду. Все эти родители из истеблишмента не хотят запятнать репутацию школы, где учились их отпрыски. И вообще, Ассоциация выпускников престижных университетов совершенно не заинтересована в том, чтобы Академию Гроллье связывали со взломами и стрельбой.

— Мало того, — сказал Питтман. — Ведь не исключено, что необходимые нам сведения могут привести к ликвидации школы.

Джилл бросила на него взволнованный взгляд.

— Да. Эта версия многое объясняет.

— Данкан Клайн. Один из тех, кто обучал «Больших советников». Деррик Мичэм начинал вместе с ними, а затем почему-то ушел из школы.

— Но, может быть, он не смог продолжать учебу из-за болезни, — продолжила Джилл.

— Однако не вернулся туда через год, чтобы завершить образование. Как бы нам добыть сведения о Данкане Клайне и Деррике Мичэме? Вернуться в Гроллье меня ничто не заставит. В этом я убежден.

После недолгого раздумья Джилл произнесла:

— Есть идея. Минуту назад мы говорили о выпускниках престижных университетов.

— Ну и что?

— Учащиеся Гроллье нацелены на поступление в Гарвард, Йель или Принстон. Допустим, что Деррик Мичэм все же окончил какую-нибудь школу, наподобие Гроллье, тогда он наверняка учился в одном из самых престижных университетов, и там в службе регистрации это наверняка можно узнать. Но для нас важно, не где он учился, а где находится в настоящее время.

— Университетские ассоциации могут отслеживать карьеру и местонахождение своих выпускников, — предположил Питтман.

— Вот именно. Университеты постоянно обращаются к своим богатым выпускникам с просьбами о поддержке их альма-матер. Отец мой окончил Йель и является одним из крупнейших спонсоров спортивной программы университета. Из ассоциации выпускников ему постоянно звонят, просят о поддержке, предлагая специальные билеты, приглашая на банкеты, одним словом, всеми способами выуживая деньги. Поверь, для его дочки они сделают все, что та пожелает. Если же Деррик Мичэм не учился в Йеле, я попрошу их связаться с ассоциациями выпускников других знаменитых университетов.

17

— Прекрасно, Рей, прекрасно, — произнесла Джилл в телефонную трубку. Ее голубые глаза горели от возбуждения. — Да, папа тоже чувствует себя великолепно. Ах, это. Конечно, время от времени у нас возникают размолвки. Но мы всегда находим общий язык. Так что у нас прекрасные отношения. — Сосредоточившись на разговоре, она машинально провела ладонью по своим длинным светлым волосам. — Я даже думала навестить его в этот уик-энд.

Питтман смотрел на нее, сидя на краю двуспальной кровати. Джилл, завернувшись в одеяло, восседала на телефонном столике. Часы рядом с ней показывали 11:38 утра. Они с Джилл проспали около четырех часов, но этого оказалось недостаточно. Боль в теле и резь в глазах не прошли. Однако времени было чертовски мало. После телефонного разговора следовало немедленно двигаться дальше.

— Кстати, я звоню не просто так, Рей. У меня к тебе просьба. Буду весьма признательна, если поможешь, — продолжала Джилл. — Это не сложно а главное, не будет стоить тебе ни цента. — Она засмеялась. — Прекрасно. Я так и знала. Непременно скажу отцу, что ты оказал мне услугу. Так вот, поищи, пожалуйста, в компьютерном файле выпускника по имени Деррик Мичэм. Какой год? Не знаю. Видимо, тридцатые. Да, довольно давно. Есть проблемы? Один мой пациент при смерти. Хочет расплатиться по всем счетам и, очевидно, желает сказать нечто важное Деррику Мичэму. Кажется, они не виделись лет пятьдесят. Не спрашивай, почему это так для него важно, но мне жалко старика и я рада ему помочь. Точно. Я всегда была сердобольной. В больнице надо мной вечно подшучивают. Что? У тебя, видно, классная компьютерная система. Минутку, сейчас запишу адрес. Номер телефона. Замечательно. Все что надо. Спасибо, Рей. Очень ценю твою услугу. Не забуду сказать папе. Постараюсь. Ты тоже береги себя.

Джилл положила трубку и сказала:

— Бостон.

Питтман принялся изучать дорожную карту, которую обнаружил в прикроватной тумбочке.

— Всего в ста милях отсюда. По дороге №2. Через пару часов будем там.

— Мэтт?

— Что-то не так?

— Допустим, Мичэм не сможет нам помочь.

Питтман ничего не ответил.

— Допустим, не сможет, — повторила Джилл.

— Я не хочу этого допускать, — ответил Питтман. — Он обязательно нам поможет. Если в это не верить, бессмысленно двигаться дальше.

Джилл внимательно на него посмотрела.

— Твоя решимость меня изумляет.

— Изумляет?

— Потенциальный самоубийца не беспокоится о будущем и не борется за свою жизнь.

— Думаешь, сработал инстинкт самосохранения? Нет, дело не только в этом.

— Ах, вот как? Что же ты мне лапшу на уши вешаешь? Говори прямо, в чем дело.

— Неделю назад я сидел в ванне, сунув пистолет в рот.

Жесткость, с которой была произнесена последняя фраза, потрясла Джилл и она не собиралась менять тему разговора.

— Я покончил со всеми делами, расплатился с долгами, ответил всем, кому можно, добром на добро. В общем, привел все в полный порядок. И приготовился перейти в мир иной. Но вдруг зазвонил телефон и друг попросил об услуге. Он столько сделал для моего сына, что я не вправе был ему отказать. Но теперь за мной остался еще должок.

— Перед кем? — спросила Джилл.

— Перед тобой.

— Что ты несешь?

— Я втянул тебя в это дело. Ведь если бы не пришел к тебе... Одним словом, я обязан обеспечить твою безопасность.

Плотнее закутавшись в одеяло, Джилл подошла к Питтману.

— Благодарю.

Тот в ответ лишь пожал плечами.

— А что будет после того, как ты преуспеешь в этом благородном деле? — спросила Джилл.

Питтман не знал, что ответить.

— Что потом? — настаивала Джилл. — Ты так и не отказался от мысли покончить с собой?

Питтман отвел глаза.

Часть пятая

1

Путешествие заняло больше времени, чем они предполагали. Дорога №2 реконструировалась. И им пришлось воспользоваться кружным путем — по дороге 495 на юг, а затем по 90-й на восток до самого Бостона, куда они прибыли ближе к вечеру. Рана на руке Питтмана уже стала заживать, и машину на этот раз вел он, чтобы предоставить возможность Джилл немного вздремнуть на заднем сиденье. Он остановил автомобиль у въезда в город.

Джилл поднялась, потянулась, зевнула.

— Здесь начинается твоя охота, — сказал Питтман. — Сумеешь добраться по указанному адресу?

— Конечно. Без проблем.

— Даже без карты?

— Насколько мне известно, у Деррика Мичэма денег куры не клюют. Живет он в Бикон-Хилле. Всего в одном-двух кварталах от дома моих родителей.

Наступил час пик, и теперь они еще медленнее двигались к цели. Наконец в начале седьмого Джилл съехала со скоростного Массачусетского шоссе на Коламбус-авеню, оттуда через Бостон Коммон проехала на Чарльз-стрит и оказалась в историческом районе Бикон-Хилл.

Питтман внимательно изучил неширокую, мощенную булыжником улицу. С одной стороны изгородь из кованых металлических пик отделяла небольшой парк от проезжей части, с противоположной стороны кирпичные дома XIX века бросали тень на мостовую от склоняющегося к горизонту солнца. Джилл свернула за угол. Здесь каждый особняк стоял за запертыми воротами, ведущими на подъездную аллею. За металлическими решетками виднелись дворы, сады и превращенные в гаражи старинные каретные сараи.

— Это здесь тебя взращивали?

— До того, как отдали в частную школу.

— Что же, отличное место!

— Да. И к тому же ловушка. Потому-то я и сбежала в реальную жизнь.

— А вот мне в данный момент хочется убежать от реальной жизни.

Впереди от линии запаркованных вдоль тротуара машин отделился «мерседес», и Джилл поспешила занять освободившееся место. Выйдя из машины, она поправила свою бежевую юбку и надела зеленый блейзер.

— Ну, как я выгляжу?

— Очень мило.

— Помни, людей встречают по одежке.

Питтман вернулся к машине, извлек из сумки галстук и повязал, надеясь, что рубашка не очень помялась. До этого он тщательно почистил брюки и твидовый пиджак, придав им максимально приличный вид.

— Если я правильно понимаю ход твоих мыслей, — сказал он, — мне лучше не представляться репортером.

Джилл кивнула.

— Богачи общаются только с людьми своего круга. А представители прессы, конечно, стоят на социальной лестнице значительно ниже их.

— В таком случае что нам лучше сказать? То же, что и в Гроллье? Что я собирался написать книгу об элитной школе?

— Лучше всего представиться профессором истории, пишущим книгу о школе. Ученые здесь пользуются определенными привилегиями.

Они поднялись по каменным ступеням, ведущим к широкой, полированной, видавшей виды двери.

— Видимо, это здание начала прошлого века, — заметила Джилл.

Питтман постучал чугунным дверным молотком по металлической пластине, прикрепленной к панели двери.

Никакого ответа.

Они подождали. Питтман еще раз постучал.

— Может быть, никого нет дома.

— В окнах нет света, — сказала Джилл.

— Вероятно, приглашены на ужин.

Джилл с сомнением покачала головой.

— Никакой уважающий себя представитель касты бостонских браминов не ужинает так рано. Кроме того, Мичэму уже много лет. Сомневаюсь, чтобы он отлучился далеко от дома.

Питтман уже хотел постучать в третий раз, но его остановил звук открываемого замка. Дверь медленно отворилась, и они увидели маленькую хрупкую седовласую женщину в элегантном темно-синем платье с высоким воротником и кружевами по краю подола, почти скрывавшими слегка отекшие икры и лодыжки. Изборожденная морщинами кожа была в коричневых старческих пятнах.

Она приоткрыла дверь и теперь внимательно изучала Джилл и Питтмана через толстые линзы очков.

— Кто вы? Я с вами знакома? — Голос ее дрожал.

— Нет, мэм, — ответил Питтман. — Меня зовут Питер Логан. Я профессор истории там, за рекой. — Он имел в виду Гарвард. — Прошу простить, если мое вторжение вас побеспокоило, но мне хотелось бы поговорить с вашим супругом о книге, над которой я в настоящее время тружусь.

— Профессор истории? Книга? Мой муж?

— Да, я занимаюсь исследованием американских учебных заведений — с уклоном в классическое образование — и надеюсь, ваш муж прояснит интересующие меня вопросы.

— Вопросы? Мой муж?

У Питтмана внутри все оборвалось.

«Она не перестает повторять мои слова, превращая утвердительную форму в вопросительную. Мы тратим время впустую. У нее ярко выраженный сенильный психоз, и она совершенно ничего не понимает».

Женщина медленно подняла на него глаза.

— Не знаю, какие вопросы вы намерены задать, но мой муж определенно не сможет на них ответить. Он скончался год назад.

Ее слова и отчетливость, с которой она их произнесла, привели Питтмана в состояние шока. Он понял, что ошибся в оценке умственных способностей престарелой леди.

— О... — Питтман был слишком потрясен, чтобы сказать что-то вразумительное. Ничего не было удивительного в том, что Мичэм умер. Но Питтман почему-то считал, что все «Большие советники», разумеется, кроме Миллгейта, живы и здравствуют по сей день.

— Прошу меня извинить, но в Ассоциации выпускников Йеля мне сообщили, что Деррик Мичэм живет здесь. Я полагал, они обновляют свои данные.

— Они это делают. — Голос пожилой женщины теперь дрожал сильнее.

— Не понимаю.

— Деррик Мичэм действительно живет здесь.

— Простите нас, мэм, — вмешалась Джилл, — но мы все же не понимаем.

— Мой сын.

— Мама, — донесся из глубины дома хорошо поставленный мужской голос. — Ты же обещала не тратить зря силы. Тебе незачем открывать дверь. Это входит в круг обязанностей Фредерика. Кстати, где он?

Дверь распахнулась, и Питтман увидел весьма импозантного мужчину лет пятидесяти. У мужчины был высокий лоб, седеющие волосы, твердый взгляд и вообще вид человека, привыкшего отдавать распоряжения и уверенного в том, что эти распоряжения будут неукоснительно выполняться. Его серая тройка в полоску являлась творением великолепного портного. Столь хорошо сидящего костюма Питтману не доводилось раньше видеть.

— Может быть, я смогу быть вам полезен? — без всякого энтузиазма осведомился мужчина.

— Этот человек — профессор, — пояснила престарелая леди.

— Питер Логан, — представился Питтман. — Преподаю историю в Гарварде. Я хотел побеседовать с вашим отцом, но сейчас узнал, что он отошел в мир иной. Я не имел намерений вторгаться в ваш дом.

— Поговорить с отцом? О чем же?

— Я исследую историю Академии Гроллье.

Эти слова не вызвали у младшего Мичэма никакой реакции, он не моргнул, не вздрогнул, казалось, даже не дышал.

— Гроллье?

— Академия имеет огромное влияние на американское правительство, и я подумал, что настало время показать, благодаря чему она стала столь уникальным учебным заведением.

— Согласен. Заведение уникальное.

По улицам двигался поток машин. Солнце клонилось к западу, и тени значительно удлинились. Какое-то время Мичэм не сводил взгляда с Питтмана, потом произнес со вздохом:

— Входите, профессор... Простите, не могли бы вы повторить ваше имя?

— Логан. Питер Логан. А это моя жена Ребекка. Она тоже историк.

— Деррик Мичэм. — Хозяин протянул руку и повторил таким же бесстрастным тоном: — Входите.

2

Мичэм закрыл дверь и, поддерживая мать, первым прошел по коридору с деревянными панелями, украшенными пейзажной живописью: леса, поля, фермерские домики. Рамы картин выглядели старинными, никак не позже конца XIX века.

Они миновали гладко отполированную лестницу из древесины каштана с перилами, отделанными прекрасной резьбой. В конце коридора находилось несколько ярко освещенных комнат. Из одной появился мужчина в белоснежном пиджаке.

— Где вы были, Фредерик? — спросил Мичэм. — Маме пришлось открывать дверь.

— Я думал, миссис наверху, — ответил мужчина в белом. — Прошу прощения, сэр. К тому же я не слышал стука в дверь, потому что ходил в винный погреб. Искал «Ротшильд», как вы просили.

— Нашли?

— Да, сэр.

— Семьдесят первого года?

— Да, сэр.

— Хорошо. Мама, почему бы тебе не отдохнуть перед ужином? Фредерик проводит тебя в твою комнату. Возможно, тебе захочется посмотреть телевизор.

Судя по тону Мичэма, сам он телевизором не интересовался.

— Вот-вот начнутся «Сады Эдема», миссис Мичэм, — сказал Фредерик.

— Да, знаю, — произнесла, сразу оживившись, старушка, и, поддерживаемая мужчиной в белом, пошла к крошечному лифту.

Когда кабинка с шумом начала подъем, Мичэм вернулся к Джилл и Питтману.

Они вошли в одну из комнат, расположенных по обеим сторонам коридора, заставленную книжными шкафами, где стояли переплетенные в кожу тома, в основном по вопросам юриспруденции. Мебель не бросалась в глаза, была старинной, массивной и, как догадывался Питтман, баснословно дорогой. Ковер восточной работы со всех четырех сторон не доходил до стены ровно на три фута, открывая прекрасный дубовый паркет.

— Присаживайтесь. — Жестом руки хозяин указал на кресла. — Может быть, попросим Фредерика что-нибудь нам принести?

Питтман и Джилл опустились в кресла друг против друга, а Мичэм остался стоять у камина.

— Благодарю. Ничего не надо, — сказал Питтман.

— А я как раз собирался выпить коктейль, — заметил Мичэм. Его гостеприимство поразило Питтмана.

«В чем дело? Парень был готов дать нам коленом под зад до того момента, пока я не упомянул Гроллье. А теперь пригласил в кабинет и предложил коктейль. Или ему просто хочется выпить, что вряд ли, или же он надеется, что от алкоголя у нас развяжутся языки».

— Коктейль — это хорошо, — сказала Джилл. — Вы сами что предпочитаете?

— Водку с мартини.

— Прекрасно.

Мичэм распорядился принести напитки и опустился в кресло рядом с камином.

— Академия Гроллье. — Он перевел внимательный взгляд с Джилл на Питтмана.

— Да. Насколько я знаю, ваш отец там учился.

— Бесспорно. Но я все же не понимаю. Почему из всех учеников Гроллье вы выбрали для интервью именно его?

— Потому что он учился в одном классе с так называемыми «Большими советниками»: Джонатаном Миллгейтом, Юстасом Гэблом, Энтони Ллойдом...

Выражение лица Мичэма стало еще более жестким.

— Мне известны имена «Больших советников». Но отец, после того, как оставил Гроллье, не поддерживал с ними никаких отношений.

— Однако во время учебы был с ними довольно близок.

— Что дает вам основание так думать? — поспешно спросил Мичэм.

— На первом году обучения ваш батюшка слушал курс политологии. Количество слушателей было весьма ограничено. Всего шесть человек. Пятеро «Больших советников» и...

— Мой отец.

Впервые за все время Мичэм позволил себе выдать какую-то информацию. Питтман никак не проявил своего удивления.

— Да, — вступила в разговор Джилл. — Вполне естественно, что тесное общение с блестящими молодыми людьми дало вашему отцу возможность понять их идеи, ставшие залогом успеха в будущей политической деятельности и карьере.

Мичэм продолжал внимательно изучать гостей.

— Отец никогда не обсуждал со мной эти вопросы.

В комнате воцарилось молчание. Мичэм, по всей вероятности, решил ограничиться данной им информацией.

— Но может быть, он говорил что-нибудь о «Больших советниках»? — спросил Питтман. — Делился впечатлениями, встречая их имена в газетах? Упоминал о чем-то, что позволяло глубже понять, как формируются их идеи?

— Ничего подобного он со мной не обсуждал, — решительно ответил Мичэм.

— Не комментировал их действий, получавших противоречивые оценки?

— Нет, мне известно лишь, что он вместе с ними учился.

Надежды на какую бы то ни было информацию явно не было.

В комнате вновь воцарилось молчание.

В дверь постучали. Появился Фредерик с подносом, на котором стояли бокалы и сосуд с мартини.

— Фредерик, у нас нет времени на коктейль. Я только что вспомнил, что через пять минут мне должны позвонить из нашего офиса в Сан-Франциско, — сказал Деррик Мичэм.

Фредерик, уже начавший опускать поднос на стойку буфета, замер.

Мичэм поднялся и, подойдя к Джилл и Питтману, произнес:

— Не люблю заниматься делами по вечерам. Наверное, поэтому и забыл о звонке. Позвольте проводить вас к выходу. Сожалею, что не смог оказаться вам полезным, но отец был человеком скрытным и редко обсуждал со мной свои личные дела, тем более что Академия Гроллье осталась далеко в прошлом.

Питтман тоже поднялся.

— Еще один, последний вопрос. Не знаете ли вы, почему ваш отец так и не закончил Гроллье?

Мичэм дважды моргнул.

— Он оставил курс, который слушал вместе с «Большими советниками», — добавил Питтман. — А затем и вовсе ушел из Гроллье.

— Я передумал, Фредерик, — произнес Мичэм. — С офисом в Сан-Франциско можно связаться и завтра. Когда позвонят, скажите, что меня нет.

— Хорошо, сэр.

— Дайте нам, пожалуйста, мартини.

— Будет сделано, сэр.

Мичэм уселся, явно ощущая неловкость. Питтман и Джилл тоже опустились в кресла. Фредерик разлил мартини и подошел к каждому с подносом, предлагая при этом на выбор маслины или маринованные луковички.

Питтман с наслаждением отпил глоток в меру охлажденного, прекрасно приготовленного напитка, и неожиданно сообразил, что почти не употреблял спиртного с того момента, когда пять дней назад последовал за Миллгейтом к поместью в Скарсдейле. А ведь до этого поглощал огромное количество алкоголя. Не мог прожить дня и особенно ночи без того, чтобы не напиться. Но тогда он бежал от реальности. Теперь же не мог позволить себе ничего подобного.

Ситуация была несколько напряженной. Никто не произносил ни слова, ожидая ухода Фредерика.

3

Когда наконец за дворецким закрылась дверь, Мичэм буквально выдавил из себя вопрос:

— Чего вы от меня хотите в действительности?

— Мы вам уже сказали — узнать, каково было отношение вашего отца к Гроллье и «Большим советникам».

— Ну, если, как вам известно, отец ушел из Гроллье после первого года и поступил в другую школу, значит, его отношение было амбивалентным.

— Упоминал ли он когда-либо о своих учителях? О Данкане Клайне, например?

Мичэм посмотрел Питтману прямо в глаза и бросил:

— Это не имеет никакого отношения к книге о системе образования.

— Простите, не понял?

— Вы здесь вовсе не потому, что пишете историю Гроллье. — Мичэм порывисто поднялся. — Вы все знаете о Гроллье. Ходите вокруг да около, говорите намеками, но вам все известно.

— Не понимаю.

— Иначе вы не упомянули бы Данкана Клайна.

— Он преподавал политологию в группе, которую оставил ваш отец.

— Данкан Клайн был сексуальным извращенцем.

Потрясенный заявлением Мичэма, Питтман чуть не поперхнулся мартини.

— Извращенцем?

— Вы хотите сказать, что не знали этого?

Казалось, с Мичэма спала броня и он остался совершенно беззащитным.

— Что-то там произошло, это мы знаем, — сказал Питтман. — Настолько необычайное и трагическое, что Джонатан Миллгейт не мог забыть об этом даже на смертном одре.

— Не знаю, о чем говорил Джонатан Миллгейт. Знаю, что сказал отец, когда я собрался определить своих мальчиков в Гроллье. Отец тогда, вопреки обыкновению, дал волю эмоциям и заявил, что его внуки ни при каких обстоятельствах не будут учиться в Гроллье. В любой другой школе, только не там. В Гротоне, например, эту школу он в конечном итоге окончил сам, после чего поступил в Йель.

— Но почему ему так не нравилась Гроллье? — спросила Джилл.

Мичэм хмуро смотрел в пол, видимо, колеблясь, и наконец решился:

— Пожалуй, пора сказать все. Вряд ли в Академии с тех пор что-нибудь изменилось. Должен же кто-то положить конец этому.

— Поточнее, пожалуйста. Чему положить конец?

Мичэм нервно барабанил пальцами по бокалу.

— Но это не для печати, — помолчав, произнес он.

— Как вам будет угодно.

— Да, именно так. — Мичэм, казалось, боролся с собой, выдавливая слова. — Этот преподаватель великой школы, политолог Данкан Клайн был педофилом.

Питтман в недоумении уставился на него.

После недолгого колебания Мичэм продолжил:

— В закрытой школе для мальчиков он чувствовал себя как рыба в воде. Из рассказов отца я понял, что Данкан Клайн был блестящим преподавателем, остроумным, веселым. Он умел увлечь даже самых талантливых, словом, являлся харизматической личностью. К тому же, очевидно, был прекрасным спортсменом, преуспевающим в академической гребле. Из каждого нового класса он отбирал наиболее способных — небольшую группу из пяти-шести человек — и вел их через все годы обучения в Гроллье. Подозреваю, что при отборе он руководствовался и тем, насколько далеки мальчишки от своих родителей и насколько сильно нуждаются в субституте отцов. Во всяком случае, мой отец никогда не был близок к своему папочке. Данкан Клайн проводил с ними свои семинары. Тренировал их в гребле, и его группа регулярно обыгрывала на дистанции официальную команду Гроллье. Постепенно у учителя и учеников возникали все более интимные отношения, до тех пор пока... Я уже сказал, новая группа из каждого года поступления. Одни кончали, на их месте появлялись другие.