Дом, в котором совершено преступление (Рассказы)

Гвидо держал одну скорость и не увеличивал ее даже тогда, когда путь перед ним был свободен. Между тем от его взгляда не укрывалось ничего; и все, что он видел, казалось ему очень интересным. Но смысл увиденного от него ускользал. Поблескивание никелированных частей машины, которая шла перед ними, сверкающая белизна цилиндрического бензохранилища, полускрытого прекрасными весенними деревьями, сияющая штукатурка домов, серебристый цвет самолета, который по диагонали пересекал небо, чтобы приземлиться в аэропорту Чампино, неожиданная вспышка оконного стекла, на которое упал солнечный луч, меловые полосы дорожной сигнализации на стволах платанов вдоль дороги - все это белое, слепящее, сверкающее резко контрастировало с большой черной тучей, которая затягивала небо, грозя испортить прекрасный день. Совсем еще светлая и мягкая, какая-то молочная зелень полей не вязалась с мрачным грозовым фоном. И снова Гвидо спросил себя, какой же смысл таится в этом контрасте, но так и не нашел ответа. Однако он был уверен, что смысл в этом есть. Позади него жена разговаривала с девочкой. Мальчик, который сидел рядом с ним, встал коленями на сиденье, облокотился на его спинку и вступил в разговор матери с сестрой. Свежие, пронзительные голоса детей, которые что-то спрашивали, спокойный голос матери, который им отвечал, - за всем этим тоже, конечно, скрывался какой-то особый смысл, но, как и во всем остальном, Гвидо никак не удавалось его уловить, хоть он и чувствовал, что этот смысл существует.
      Дети замолчали. В воцарившейся тишине жена заметила молчаливость Гвидо и спросила:
      - Что с тобой? У тебя плохое настроение?
      - Нет, вовсе не плохое.
      - Но, по-видимому, и не хорошее?
      - Среднее. Самое обычное.
      - Именно это настроение я и ценю в тебе больше всего. Но сегодня мне показалось, что ты не в духе.
      - А почему тебе так нравится мое обычное настроение?
      - Да так, оно дает мне чувство уверенности. Уверенности в том, что рядом со мной человек, на которого я могу всецело положиться.
      - И этот человек - я?
      - Да, ты. - Жена говорила спокойно и как-то бесстрастно, как будто речь шла о ком-то постороннем. - Я полностью тебе доверяюсь, потому что знаю - ты хороший муж и хороший отец. Знаю, что от тебя мне не приходится ждать сюрпризов. Ты всегда поступаешь так, как следует поступать. Эта уверенность делает меня счастливой.
      - Так ты счастлива со мной?
      - Да, конечно...
      Жена, казалось, некоторое время добросовестно размышляла:
      - Да, я счастлива и могу сказать это совершенно уверенно. Ты дал мне все, чего я желала: семью, детей, спокойную, размеренную жизнь. Ты рад, что я с тобой счастлива? - И, протянув руку, жена ласково погладила его затылок.
      Гвидо ответил:
      - Да, я рад.
      Машина свернула с Новой Аппиевой дороги на Озерную и шла теперь среди зеленеющих полей, на которых тут и там подрагивали белые и розовые облачка цветущих фруктовых деревьев. Потом промелькнула желтая мимоза возле синего дома, потом несколько смоковниц, густо усыпанных винно-красными цветами. Гвидо сказал:
      - Я не в плохом настроении. Просто я задумался о том, что произошло сегодня утром.
      - А что такое?
      Гвидо рассказал ей о пластинке и внезапно отказавшем проигрывателе и добавил:
      - Пластинка теперь испорчена. Но я все-таки никак не могу понять, почему он не сработал.
      Жена шутливо заметила:
      - Видно, иногда и машинам надоедает быть машинами, и им хочется это показать.
      - Ну что ж, может, и так.
      Мальчик, который все это время стоял коленями на сиденье, внезапно спросил у матери, будут ли они сегодня есть землянику. Мать объяснила, что в это время года земляники не бывает, потому что земляника - это плод, а весна - сезон цветов, в чем он может убедиться, взглянув на окрестные поля. Некоторое время Гвидо слушал рассуждения жены, а затем сделал последнюю слабую попытку вспомнить, что же он забыл сегодня утром, - но снова безрезультатно. Может быть, на завтра, на понедельник, он назначил какое-нибудь деловое свидание? Если это так, то завтра же на работе он проверит это по записной книжке.
      Они подъехали к дороге, огибающей озеро Альбано. Озера еще не было видно, оно скрывалось за густыми садами бесчисленных вилл. Но вот на повороте оно постепенно начало показываться: сначала обрывистые спуски, покрытые густым и темным зеленым ковром, потом ниже, в глубокой воронке, открылось и само озеро, неподвижное и темное, в котором отражались высокие берега и подернутое облаками небо. Гвидо бросил на озеро беглый взгляд и снова почувствовал, что за всем этим скрывается какой-то тайный смысл. Дорога шла в гору, и он перевел скорость с четвертой на третью. На самом верху, на фоне неба, виднелась балюстрада, за которой угадывалась пропасть в несколько сот метров.
      И неожиданно Гвидо испытал такое чувство, какое испытывает человек, когда выходит из подземелья на простор и вместо спертого, тяжелого воздуха вдыхает свежий и чистый. И вместе с этим чувством к нему пришла четкая и ясная мысль: бросить машину на полной скорости в пустоту, которая чувствовалась за верхней точкой подъема, и рухнуть в озеро вместе с женой и детьми. Сделав прыжок в двести-триста метров, машина упадет прямо в озеро. Смерть будет мгновенной. Гвидо спросил себя, продиктовано ли это желание ненавистью к семье, и почувствовал, что это не так. Больше того, ему казалось, что никогда еще он так не любил жену и детей, как в эту минуту, когда хотел их убить. И потом, было ли это осознанное желание или просто искушение? Пожалуй, искушение, но почти непреодолимое искушение. В нем была какая-то цепкая, давящая, грустная сладость. Такое чувство иногда рождается состраданием, которое не хочет оставаться пассивным.
      Машина резко свернула вправо и, коснувшись обочины дороги, стала быстро подниматься к балюстраде. Но, преодолев самую высокую точку подъема, Гвидо вдруг оказался перед лугом, который он не предвидел в своих расчетах. Обрыв остался позади, и момент был упущен: упасть в пропасть - в этом не было бы ничего удивительного, но вернуться назад для того, чтобы упасть, - это уже походило бы на преступление. Гвидо остановил машину, поставил ее на ручной тормоз и замер. Он не испытывал никаких особенных чувств, ему только казалось, что из чистого свежего воздуха он опять попал в душный и плотный.
      - Молодец, - сказала жена, выходя из машины. - Ты хорошо сделал, что остановился. Пойдемте взглянем на озеро.
      Когда все четверо подошли к балюстраде и, держась за руки, чтобы не упасть, свесились над пропастью, Гвидо внезапно вспомнил, что он забыл: на это воскресенье приходилась годовщина их свадьбы. Накануне, уложив в постель детей, они с женой говорили об этом, а прогулка была задумана именно для того, чтобы отметить это событие.
      Счет
      Сразу же после приезда Клаудио, оставив чемодан в гостинице, отправился на прогулку. Он никогда не бывал на этом острове, никого здесь не знал, и, быть может, поэтому печать самодовольства, лежавшая на лицах гуляющих, вызывала в нем чувство, близкое к смятению. Почти все шли парами - и молодые люди, и пожилые, и старики; мужчины без женщин - как он - попадались редко, а женщины без мужчин и вовсе не встречались. И Клаудио увидел в этом как бы укор: он был один, его последний роман закончился уже года два назад. Зачем он приехал на этот остров? Ему казалось, будто проходящие мимо парочки говорят: "Мы-то гуляем вдвоем, а ты один; мы знаем, куда идем, а ты нет; у нас есть цель в жизни, а у тебя никакой". Смятение, охватившее Клаудио, росло. Чтобы немного приободриться, он зашел в бар и заказал чашку кофе, хотя пить ему не хотелось.
      И здесь была парочка! Он - худощавый, светловолосый, с продолговатым лицом и ясным холодным взглядом, она - черноволосая и, как показалось Клаудио, очень привлекательная. Молодой человек, поставив ногу на латунную перекладину стойки, слегка наклонился вперед и болтал со своей подружкой, подбрасывая на ладони ключи или какую-то другую металлическую вещицу. Выпив кофе, Клаудио направился к кассе, чтобы расплатиться. И тут он услышал, как что-то звякнуло об пол; Клаудио подумал, что у него из кармана выпала монета, наклонился и протянул руку: действительно, в двух шагах лежала серебряная монета в пятьсот лир. Но тут раздался спокойный голос светловолосого юноши: "Очень сожалею, но эта монета моя", - и Клаудио с запозданием понял, что допустил оплошность. Густо покраснев, он поспешно вышел из бара и быстрым шагом пошел по направлению к аллее олеандров, о которой в путеводителе было сказано, что это - одно из самых красивых мест на острове.
      Там никого не было; аллея эта, всегда тенистая благодаря высоким деревьям с густой кроной, извилистой лентой окаймляла побережье; с одной стороны она примыкала к крутому склону, поросшему плотной стеною сосен, сквозь которые время от времени проглядывала лазурная и блестящая морская гладь, а с другой стороны тянулась вдоль непрерывной вереницы садов и вилл; в тот час никто не гулял по красным плитам под олеандрами, усеянными белыми и розовыми цветами, которые и дали название аллее. И Клаудио почувствовал, что к нему возвращается уверенность. Дойдя до поворота, он увидел вдалеке двухэтажную белую виллу с зелеными ставнями. Ее небольшой портик в неоклассическом стиле был украшен колоннами с каннелюрами; Клаудио подумал, что дом этот, должно быть, уже старый, судя по его архитектуре, по огромной цветущей глицинии, закрывавшей почти весь фасад, а также по тому, что штукатурка растрескалась и покрылась пятнами. Не успел он миновать виллу, как услышал голос, настойчиво повторявший: "Синьор Лоренцо, синьор Лоренцо!" И хотя это было не его имя, Клаудио понял, что обращаются к нему; он окончательно убедился в этом, заметив, что сквозь решетчатую калитку просунулась чья-то рука и делает ему знаки. Он подошел ближе и увидел за оградой тучную старую даму с красным одутловатым лицом, поросшим каким-то пухом, и с выцветшими голубыми глазами. Клаудио перевел взгляд: дама придерживала за ошейник великолепного датского дога в розовых и серых пятнах. Пес повизгивал и скулил, видимо, от удовольствия. Она сказала:
      - Как поживаете, синьор Лоренцо? Видите, Тигр вас тоже узнал... А ведь он был еще щенком, когда вы здесь жили... Войдите хоть на минуту... Я так рада вас снова видеть.
      Клаудио уже собирался вывести женщину из заблуждения, но тут им внезапно овладел какой-то азарт, жажда приключений: он был здесь один, никого не знал; а ну как благодаря этой ошибке он обретет приятную компанию? Старая дама между тем повернулась к нему спиной и тяжелой поступью усталого человека пошла вперед; они миновали портик, пересекли веранду, заставленную плетеными стульями и креслами, и наконец очутились в полутемной гостиной. Здесь стояли жесткий диван и два кресла с расшитыми спинками, на стене висели олеографии - морские пейзажи и букеты цветов. Прозрачные абажуры были усеяны бусинками, и повсюду - на этажерках, столиках и шкафчиках - виднелись вазы, пепельницы, табакерки, фотографии в рамках и всякие безделушки. Дама тяжело опустилась в кресло, дог растянулся на полу возле нее. Слегка задыхаясь, она сказала:
      - Здесь все осталось так, как было до вашего отъезда... О, в моем доме уже много лет ничего не меняется... Но ведь и вы тоже нисколько не изменились. Правда?
      - Да, я не изменился, - ответил Клаудио, которому хотелось узнать, когда, по ее мнению, он жил в этом доме, потому что, по-видимому, с тех пор прошло не так уж много времени.
      - Три года, - сказала женщина. - Это много для меня, старого человека, и мало для вас, ведь вы еще молоды. А знаете ли вы, что всякий раз, когда я вижу Елену, она спрашивает о вас?
      Итак, существует еще и Елена, не без удовольствия подумал Клаудио. Славное имя, а его обладательница, должно быть, молодая женщина, привлекательная и милая.
      Он спросил:
      - Елена меня еще помнит?
      Дама бросила на Клаудио взгляд, смысл которого остался для него непонятным:
      - Ну, это не то слово. По-моему, она тоскует по вас.
      "Куда уж лучше! - невольно сказал себе Клаудио. - Если эта Елена тоскует, значит, можно будет, воспользовавшись ошибкой старухи, поближе с ней познакомиться и заменить призрачного Лоренцо".
      - Я тоже, - сказал он, - я тоже тоскую по Елене.
      Произнося эти слова, Клаудио так вошел в свою новую роль, что они прозвучали совсем искренне.
      - Вместо того чтобы теперь тосковать, - заметила дама, - лучше вам было тогда вернуться. Вы даже и представить себе не можете, до какой степени ваш отъезд огорчил Елену. Несколько дней она из комнаты не выходила, все плакала, бедняжка. Не спала, не ела. Я боялась, как бы она не захворала. А могу я спросить, почему вы так дурно поступили?
      Клаудио ответил наугад:
      - Я не хотел поступить дурно, но это было сильнее меня.
      Старая дама вздохнула, немного помолчала и рассеянно сказала:
      - Пусть так. И все же в ту ночь что-то произошло. Ведь наутро Елена появилась с затекшим глазом, точно ее кто-то поколотил. Но, синьор Лоренцо, вы знаете, что женщин не бьют?
      Клаудио стало не по себе. Значит, этот Лоренцо поколачивал свою подружку; сам Клаудио, напротив, в жизни ни одну женщину пальцем не тронул. Он в замешательстве проговорил:
      - Я еще раз повторяю: это было сильнее меня.
      Казалось, старая дама что-то обдумывает: она молчала, вперив свои голубые глаза в пространство. Потом уже совсем иным, отнюдь не доброжелательным, а скорее суровым тоном она заметила:
      - Вам следовало понимать, что, уезжая тайком, вы поступаете недостойно. Добро бы Елена была еще девчонкой, из тех, что легко утешаются с другим. Но ведь она в ту пору была уже не молода, для женщины ее лет любовная связь может оказаться последней. А ко всему еще она вдова, и ее сын, этот лоботряс, причиняет бедняжке столько неприятностей. Нет, вы и впрямь поступили неблагородно.
      Клаудио заерзал в кресле и сделал вид, будто смотрит в открытое окно на растущие в саду деревья. Стало быть, Елена вовсе не молода, она значительно старше Лоренцо, и вдобавок у нее уже достаточно взрослый сын, снискавший себе репутацию лоботряса. С трудом он выдавил из себя:
      - Собственно, разница в возрасте и заставила меня тогда уехать.
      Старая дама вертела теперь в руках свои очки, привязанные лентой к поясу; мускулы ее лица расслабли, и Клаудио показалось, что оно от этого стало жестким и враждебным. Наконец женщина уже без всякой сердечности проговорила:
      - Синьор Лоренцо, о разнице в возрасте вам надо было думать до того, как вы сблизились с Еленой. По общему мнению, вами двигала не любовь к ней, а корысть. Елена богата, а у вас не было ни гроша... Да, люди, как видно, не слишком-то разборчивы в средствах.
      Клаудио понял, что ему следует взять под защиту этого "презренного" Лоренцо, потому что, защищая его, он тем самым защищает самого себя. И он с жаром запротестовал:
      - Я вовсе не из корысти был с Еленой. Я с самого начала испытывал к этой женщине настоящую привязанность и оставался с нею до тех пор, пока привязанность не прошла.
      Старая дама покачала головой:
      - Вернее сказать, до тех пор, пока вы не встретили ту американку, которая была отнюдь не моложе, но, видимо, щедрее... С нею-то вы и уехали в тот самый день, когда бросили Елену.
      - Ни с какой американкой я не уезжал.
      - Но ведь вас видели вместе.
      - Это произошло случайно. Она просто моя знакомая.
      - Странная случайность. Не будете ли вы любезны в таком случае объяснить мне еще одну случайность?
      Старая дама внезапно поднялась и своей тяжелой и неуверенной поступью направилась к письменному столу, стоявшему у окна. Клаудио увидел, как она открыла один из ящиков и начала рыться в бумагах, потом достала оттуда какой-то листок и медленно возвратилась на свое место. Тяжело опустившись в кресло, она положила листок на колени.
      - А теперь скажите, - снова заговорила она, - по какой такой случайности вы уехали тайком, ни свет ни заря, даже не уплатив по счету? Елена не желает его оплачивать, говорит, что она и без того на вас много денег потратила, и, по совести говоря, я не могу ее ни в чем обвинять. Если я не обратилась в суд, - заключила уже совсем неприязненно дама, - то только щадя Елену, ведь она, думается, вас все еще любит. Значит, и этот неоплаченный счет - тоже случайность?
      Дама водрузила на нос очки и, расправив листок, долго его рассматривала. И тут Клаудио понял - так ему по крайней мере показалось, что она очень близорука и именно по этой причине приняла его за другого. С минуту он надеялся - и одновременно страшился, - что женщина поднимет на него глаза и поймет свою ошибку. Но нет, она сняла очки, и они снова повисли у нее на поясе. Клаудио спросил себя, должен ли он наконец вывести ее из заблуждения, но тут же решил, что уже поздно. Это нужно было сделать в ту минуту, когда старухе почудилось, будто она его знает, а теперь выйдет, что она не только не получит по счету, но в довершение всего поймет, что он над нею посмеялся, ломал комедию. Пусть уж он останется в ее глазах Лоренцо! Ну а как быть со счетом? Оплатить его или нет? Ведь если он откажется, она, чего доброго, придет в ярость и обратится в полицию, тогда обнаружится, что все это комедия, и разразится настоящий скандал; и в конце концов Клаудио решил, что, пожалуй, стоит уплатить по счету: он, правда, потеряет немного денег, но поделом - незачем было выдавать себя за какого-то Лоренцо! Старая дама между тем продолжала:
      - Это счет за последнюю неделю. Сумма не ахти какая, но ведь вы-то знаете: мы с дочерью живем лишь на то, что сдаем комнаты жильцам, поэтому для нас и это деньги.
      Клаудио сдержанно сказал:
      - Дайте мне счет. Я его оплачу.
      - Извольте.
      Он взял листок и пробежал его глазами: сумма и вправду была невелика, наказание было легким. Тогда он вынул из кармана бумажник и протянул ей деньги. Принимая их, она поспешно сказала:
      - Разумеется, синьор Лоренцо, я никогда не верила тому, что о вас говорили. И все же вам не следовало исчезать так внезапно.
      - В жизни всякое бывает,- ответил Клаудио, вставая.
      - Кстати, синьор Лоренцо, - продолжала старая дама, снова становясь любезной, - уезжая, вы здесь кое-что оставили. Я сохранила ваши вещички. - С этими словами она направилась к шкафу, стоявшему в глубине комнаты, открыла дверцу, достала какой-то сверток и протянула его Клаудио. - По-моему, тут нижнее белье и две пары носков... Они вам пригодятся.
      Клаудио с мрачным видом взял сверток и двинулся вслед за старухой к выходу.
      - И знаете, что я вам скажу? - прибавила она. - Вам надо бы повидаться с Еленой. Она живет в пансионе Сорризо. Пойдите туда и увидите, как она вас встретит.
      Клаудио заверил ее, что так и сделает, раскланялся и ушел. Не успел он пройти и двух шагов, как газета, в которую были завернуты вещи, развернулась, трусики и носки - измятые и явно нестиранные - упали на землю. Он выпустил из рук газету и зашагал дальше; но тут послышался чей-то голос: "Постойте, вы что-то обронили!" Это сказала какая-то женщина, стоявшая за оградой. С трудом преодолев отвращение, Клаудио наклонился, поднял кончиками пальцев трусики и носки, снова завернул их в газету и продолжал свой путь.
      Юные, пожилые и старые люди парами шли ему навстречу, иногда почти задевали его и проходили мимо; но теперь Клаудио смотрел на них без всякой зависти, даже с некоторой брезгливостью. Казалось, чужая жизнь, в которую он на миг заглянул, вызвала в нем пресыщение и разочаровала его. Потом он вспомнил о чужой монете, лежавшей на полу в баре, о монете, которую он уже собирался поднять, и в ушах его вновь прозвучал холодный голос светловолосого юноши, обронившего ее; и Клаудио подумал, что в доме старой дамы с ним произошло то же самое, что в баре, только тут монета ко всему еще оказалась фальшивой. В эту минуту он проходил мимо выкрашенной в зеленый цвет урны, прикрепленной к столбу. Он поднял крышку и швырнул сверток в урну.
      В родной семье
      Это была очень дружная семья, но в последние годы, по мере того как росли и дети и материальные трудности, все яснее становилось, что она скоро распадется. Все они уже знали, что будущей зимой больше не увидят этих комнат, оставшихся такими, какими они были в их детские годы, только когда-то чистых и веселых, а теперь обшарпанных, заставленных старой, ломаной мебелью. Два старших сына собирались уехать в один из городов на севере Италии искать работу; младшая дочь должна была отправиться в Англию, чтобы получить там диплом медицинской сестры; наконец, Леонора, старшая дочь, рассчитывала выйти замуж. После ее свадьбы родители, которые только этого и ждали, сразу же могли бы переехать в меньшую квартиру.
      Между тем, несмотря на царящую в доме атмосферу сборов и прощания с прошлым, братья и сестры были по-прежнему неразлучны; они очень любили друг друга, хотя у них и вошло в привычку держаться между собой грубовато и они никогда не упускали случая подшутить друг над другом, причем порой весьма обидно. Их связывало чувство глубокое и непосредственное - дружба детства, и они знали, что ей суждено оборваться, как только они разлетятся из родного гнезда.
      В те дни предполагаемый брак Леоноры с богатым юношей из провинции служил неистощимой темой их саркастических шуток. Они называли это замужество и сделкой на ярмарке, и покупкой дойной коровы, намекая на то, что Леонора выходила замуж не по любви, а, как она сама это признавала, из-за денег. Впрочем, ни Леонора, ни ее братья не могли бы со всей определенностью сказать, действительно ли им претит этот брак по расчету. Они наивно думали, что материальные затруднения были достаточным оправданием этому браку, а кроме того, все они были слишком молоды, чтобы полностью отдавать себе отчет в своих чувствах.
      Претендент, некий Морони, хотя и намекал Леоноре о своих намерениях, еще не решился объявить об этом официально. Поэтому, когда однажды после обеда - семейство еще в полном сборе сидело за столом - горничная доложила, что пришел Морони и дожидается в гостиной, Леонора сразу же в волнении вскочила со своего места, а братья и сестра начали осыпать ее своими обычными шуточками:
      - Рыбка клюнула! Впрочем, что удивительного: ведь ты такая худющая, ни дать ни взять удилище!
      - Не робей! Его денежки давно по тебе плачут!
      - Наконец-то бедняга понял, на что он нам нужен!
      - Если он и на этот раз струсит, позови меня, я тебя заменю. Уверяю, я это охотно сделаю. Черт возьми, когда у него столько денег... - Это произнесла своим звонким, серебристым голоском младшая сестра.
      Леонора закричала:
      - Убирайтесь вы ко всем чертям!
      Мать, не обращая внимания на этот шум и циничные шутки, к которым она уже привыкла, сказала:
      - Леонора, ты бы надела зеленое платье.
      - Зачем? Может, мне еще показаться ему голой, чтобы пленить его?
      - Ну, перестань. Просто тебе больше идет зеленое платье.
      Отец, посасывающий трубку - его седая голова тонула в облаке табачного дыма, - добродушно заметил:
      - Твоя мать права, Леонора. И потом, всегда нужно слушаться родителей, а тем более когда они правы.
      - Нет, я не буду переодеваться, - неожиданно с раздражением проговорила Леонора, идя к двери. - А вы, - добавила она, обращаясь к братьям и сестре, - перестаньте наконец валять дурака!
      Но, выйдя в коридор, она раскаялась в своей резкости и, вместо того чтобы направиться в гостиную, пошла в свою комнату. Цветочки, без конца цветочки - на обоях, на занавесках, на покрывале кровати, везде и всюду, но уже посветлевшие, выгоревшие; эта кокетливая комнатка ее ранней юности показалась ей теперь, когда она собиралась ее скоро покинуть, еще более убогой, чем всегда. Леонора достала из шкафа зеленое платье и надела его перед зеркалом. Она была светловолосая, с очень тонкой и, пожалуй, даже чересчур гибкой фигуркой, с длинной шеей, белым лицом и огромными голубыми глазами; зеленое платье, как ей пришлось с раздражением признать, действительно ей шло - оно словно было соткано из света и оттеняло белизну ее кожи. Разглаживая ногтями складки платья на впалом животе и худых бедрах, она поспешно вошла в гостиную.
      Гостиная тоже свидетельствовала о том, что дела в этом доме пришли в упадок: кресла и диваны с грязными и вытертыми подлокотниками, запыленные абажуры, вышедшие из моды безделушки, всякий хлам и старье. Морони, сидевший в одном из этих жалких кресел, резко вскочил при появлении девушки и хотел было поцеловать ей руку. Леонора сделала вид, что не поняла, и, протянув руку, ни чуточки ее не приподняла; когда же Морони низко склонился своей блестевшей от бриллиантина головой к ее руке, она показала ему язык, быть может, чтобы придать себе смелости. Затем они сели, и Морони начал разглагольствовать о том, что он делал в течение двух недель, которые прошли с тех пор, как они в последний раз виделись.
      В то время как Морони говорил, Леонора жадно в него вглядывалась: он ей не нравился, но она все время надеялась открыть в нем какие-нибудь качества, которые могли бы хоть отчасти оправдать то, что она за него выходит. Морони был невысокий, немного грузный молодой человек с короткой шеей и широкими плечами. Волосы у него были густые и черные, глаза карие, немного навыкате, блестящие, но лишенные выражения, цвет лица землистый; некрасивой формы нос казался кривым анфас, а в профиль крючковатым. Но особенно Леоноре не нравился рот: большой, толстогубый и бесформенный, он напоминал туго набитый кошелек. Он действительно был полон зубов; крупные и частые, они налезали один на другой, теснили друг друга, словно шли у него, как у акулы, в два или три ряда. "Нет, - решила она окончательно, - нет, внешность у него самая отталкивающая".
      Морони повел разговор издалека. Сначала он описал с излишней, хотя и неподдельной горячностью красоты родных мест: море, апельсиновые и оливковые рощи, небо, скалы, горы. Леонора подумала, что эта восторженная любовь к природе, в конце концов, положительное качество. "И то слава богу", сказала она про себя. От природы Морони перешел к собственному семейству со столь же горячей, но несколько иной по своему характеру восторженностью более сентиментальной и искренней; говоря о стариках родителях, о сестрах и братьях, он, теряя чувство меры, превозносил до небес их достоинства. Леонора вновь подумала: "И то слава богу, ведь любовь к родным тоже положительное качество".
      Покончив с природой и семьей, Морони принялся говорить о себе самом. Он вкладывал в свои слова такую же горячую восторженность, такой же пыл, и это понравилось Леоноре значительно меньше.
      - Предупреждаю вас, я педант, - говорил Морони. - Нрав у меня властный, я чту традиции, я формалист, придерживаюсь старых идей, старых принципов. Одним словом, я полон предрассудков; нет ни одного, которого бы у меня не было. К тому же я немного вспыльчив, иногда даю волю рукам, я ревнив, непримирим, нетерпим и требую от окружающих внимания к себе.
      Он говорил о своих недостатках с каким-то удовольствием, смакуя их, словно это были достоинства. Леонора спрашивала себя: зачем он это делает? Чтобы предупредить возможную критику или же он думает, что это и впрямь положительные черты характера? Но она так и не могла решить, какое же из этих двух ее предположений правильно. Морони добавил:
      - И все, за что бы я ни взялся, мне удается. Если я задумаю чего-нибудь добиться, то проявляю такую настойчивость, что в конце концов обязательно добьюсь своего.
      Леонора поняла, что Морони подходит к цели своего посещения, и с притворной наивностью спросила:
      - Например?
      Морони ответил:
      - Да примеров столько, что даже трудно выбрать: тысячи случаев. Ну хотя бы судебный процесс, из-за которого мне пришлось задержаться на этот раз в деревне. Его затеял против меня один мой служащий. Заметьте, я кругом неправ и правда целиком на его стороне. Но я решил, несмотря ни на что, выиграть это дело и действительно его выиграю.
      - Каким же образом?
      - Очень просто: подкуплю свидетелей, которые дадут показания в мою пользу. Это всего лишь один случай, но я мог бы рассказать вам множество других.
      Морони продолжал говорить, но Леонора уже почти не слушала его. Ей хотелось крикнуть: "Это ужасно, что вы мне рассказываете!" - но она вовремя сдержалась. Теперь она думала о том, что история с судебным процессом вряд ли заслуживает особого осуждения: если б только она была единственным темным пятном на общем светлом фоне! Морони не стоит исправлять только в чем-то одном, подумала она еще, его нужно переделать целиком, с головы до ног, а это, как совершенно очевидно, невозможно. С чувством глубокого убеждения она сказала себе: "Это чудовище, я выхожу замуж за чудовище". Между тем Морони, как хищная птица, которая постепенно все суживает круги, прежде чем броситься на добычу, добавил:
      - А теперь, если хотите, другой пример: я вбил себе в голову, что добьюсь одной вещи, и уверен, что сумею это сделать.
      - Какой же?
      - Жениться на вас.
      Леонору возмутила эта спесивая самоуверенность Морони, и прежде, чем она отдала себе отчет в том, что говорит, она спросила:
      - И вы действительно уверены, что вам удастся также и это?
      - Ну, конечно. Иначе впервые в своей жизни я не сумел бы добиться того, чего хочу.
      - А что бы вы делали, если бы я вам сказала, что на этот раз вы абсолютно ничего не добьетесь?
      - Я еще раз изучил бы ситуацию. Постарался бы найти ошибку в своих расчетах.
      - Ну так вот, в ваши расчеты, несомненно, вкралась ошибка. Потому что на этот раз вы не добьетесь того, чего хотите.
      - Вы говорите это серьезно?
      - Разумеется!
      - Значит, вы хотите сказать, что не желаете выйти за меня замуж?
      - Вот именно.
      Лицо его приняло мрачное и угрожающее выражение, но он тут же взял себя в руки, поднялся с кресла и, поправляя галстук, сказал:
      - Дорогая Леонора, видимо, действительно произошла ошибка.
      Он протянул руку; она посмотрела на его руку и после мгновенного колебания коротко рассмеялась:
      - Нет, я пошутила. Никакой ошибки нет.
      Морони, который минуту назад был уверен, что ему отказали, удивился:
      - Нет?
      - Ну да, - проговорила Леонора, краснея и кусая губы.
      - Значит, и с вами я добьюсь того, чего хочу!