Ядерные материалы

      Не знал Каменцев другого: когда, воспользовавшись начавшейся суматохой, Забелин вошел в опустевшую лабораторию, дверь которой осталась раскрытой, то не увидел на монтажном етоле заветного процессора. Он, похоже, уже стоял на батискафе, а проникнуть внутрь батискафа, находящегося под неусыпным присмотром, не было ни малейшей возможности.
      ПРОЗОРОВ
      За всю свою долгую службу Прозоров впервые очутился в открытом море на крупнотоннажном судне специального назначения.
      Каким образом управляется этот металлический гигант, оборудованный огромными трюмами и лабораториями, чья общая площадь вполне соотносилась с просторами какого-нибудь научно-исследовательского института застойных совдеповских лет, - Прозоров не знал, но, хотя и позволил себе растеряться на минутку-другую, блуждая вслед за капитаном-гидом по бесконечным коридорам водоплавающего монстра и уважительно озирая череду помещений, профессиональная склонность к анализу поставила все на свои места: корабль был создан людьми и людьми управлялся, а потому без них представлял собой всего лишь нагромождение листов железа и механизмов.
      Людей же, существующих в его чреве, отличали от Прозорова лишь специальные, неведомые ему знания, однако, по его мнению, он обладал знанием высшим, не доступным ни ученым-физикам, ни искушенным механикам и мореходам он знал человека как такового, творца всех этих кораблей и их потрохов. И хотя он не брал на себя смелость полагать, будто его интеллект способен подавлять интеллекты как высоколобых, так и примитивно-практических специалистов, собравшихся здесь, одно знал твердо: как бы то ни было, а основную задачу своего нахождения на судне он должен исполнить непременно и без-укоснительно, не считаясь ни с чем и ни с кем, включая сюда и собственную персону.
      Хотя обольщаться своей принадлежностью к суперменам, умеющим манипулировать людьми и, если требуется, хладнокровно их убивать, не стоило по многим причинам, одной из которых была та, что на "Скрябине" присутствовал искушенный Сенчук, и, если отставник государственной безопасности находился на стороне контрабандистов, самоуверенность в противо- действии ему была подспорьем сомнительным. Старпому Прозоров откровенно и обоснованно не доверял хотя бы по той причине, что хитрющий опер старой закалки, сподобься на криминал, видел бы, конечно, в нем, невесть по какой причине прибывшем на судно кураторе, своего потенциального врага, и поворачиваться к старпому спиной можно было лишь стоя перед зеркалом.
      К тому же по личному опыту Прозоров знал, что порой в своих профессиональных качествах и в бытовой смекалке любой битый периферийный служака превосходит многих генералов из центрального ведомства и, займи руководящее кресло, управится с делами куда как толковее.
      Однако, как известно, бодливой корове бог рог не дает, и большинству разнообразных талантов, не обязательно, впрочем, отмеченных принадлежностью к секретным ведомствам, волею судьбы полагалось прозябать в безвестности, нищете и последующем забвении.
      Статус официального государственного представителя подразумевал широкие полномочия, но Прозоров не торопился использовать их, уяснив, что, насторожи он кого-либо активными действиями, его проведут за нос без труда, воспользовавшись некомпетентностью пришлого сухопутного дилетанта.
      Оставалось одно: выйти на источники полезной информации, анализируя ее, разгадать планы злоумышленников и очертить их круг с одновременным привлечением на свою сторону надежных людей.
      Ему понадобилось не более суток, чтобы убедиться: он находится в плотном круге корректного отчуждения и примкнуть к какой-либо из существующих на судне компаний категорически невозможно - общение с ним ограничивалось лишь вежливыми конкретными ответами на поставленный вопрос. Посему характеристики членов команды выстраивались на основе весьма субъективных, на уровне подсознательных ощущений, данных.
      Матросы и командный состав представляли сторонящуюся его массу - причем сторонящуюся, как он подозревал, намеренно, ибо видели в нем надсмотрщика, никак не связанного с их профессией и интересами.
      Ученые вели загадочную и замкнутую жизнь, и понять ее было настолько же сложно, как понять иерархию и бытие судовых тараканов.
      Из состава экипажа поневоле, в силу своей оторванности от общего коллектива и самостоятельности, выделялись четверо: Крохин, Сенчук, Забелин и судовой врач.
      Пытаясь определить, связаны ли эти личности с перевозом контрабанды, если, конечно, таковая на "Скрябине" присутствовала и им не отрабатывался ложный след, Прозоров приходил к мысли, что каждого из данных людей отличает известного Рода неопределенность судьбы и намерений.
      Судовой врач вышел в море впервые. Факт подозрительный. Но имеющий и вполне логичное обоснование: доктор клюнул на высокий заработок, во много раз перекрывающий доходы любого обычного хирурга той страны, где ценность медработника определялась его доступом к власть имущим.
      Возле старпома постоянно крутился помощник руководителя экспедиции Крохин - бывший журналист-аутсайдер, пробавляющийся, как понял Прозоров, случайными зарубежными заработками, перекати-поле.
      Роль Крохина в плавании была ему напрочь неясна - нечто вроде адъютанта без конкретных обязанностей при спонсоре.
      Наконец, Забелин. Этот отставной военный моряк, с кем Прозорову довелось пообщаться лишь вскользь, вызвал в нем определенную и устойчивую симпатию.
      Эмиграция, как выяснилось, носила для бывшего кавторанга характер сугубо вынужденный: руководимый отцовским чувством и одиночеством после смерти жены и, одновременно, долгом перед ее памятью, он поехал вслед за сыночком-раздолбаем, влекомым романтикой поиска лучшей доли на чужбине, где их пути разошлись. Деньги за проданную в Москве квартиру бездарно протратились, возвращаться было попросту некуда, и Забелин поневоле осел в чуждой ему Америке. Плавание на "Скрябине" представляло для него случайную, без перспектив, шабашку, чьей мимолетностью кавторанг, привыкший служить, а не прислуживать, явно и болезненно тяготился.
      Прозоров, в ком еще подспудно сидел комплекс, определяющий эмиграцию как аналог предательства, все-таки сочувствовал Забелину - одному из многих тысяч российских беззаветных офицеров, выкинутых в кювет из резко вильнувшего в сторону кузова, набитого советским социумом, ослепленным новыми миражами - на сей раз капитализма.
      Да и о каком, собственно, предательстве могла идти речь, если уезжал он, Забелин, не из той страны, которой служил и в чье будущее верил, а с пепелища несбывшихся надежд, осмеянных принципов, в руины поверженных устоев. С территории новой жизни, что кроилась по старому заокеанскому образцу. Из периферии в центр.
      В этом человеке отчетливо ощущались и честность, и прямота. Положиться на него в критической ситуации Прозоров, как ему думалось, мог, хотя к общению с ним кавторанг, подобно другим, также не устремлялся, вел себя скованно и приглашения на вечернюю выпивку и задушевный разговор вежливо отвергал, ссылаясь то на самочувствие, то на занятость.
      А разного рода вопросов у Прозорова прибавлялось: оказывается, в самом начале плавания с судна исчез штурман - смытый, как утверждал капитан, усилиями морской стихии за борт. Далее, по невыясненным до конца причинам, "Скрябин" покинул и поставщик оборудования, высадившись, как пояснил второй помощник, на норвежскую нефтяную базу, однако в разговоре с одним из матросов проскользнуло, что бизнесмен, имевший гидрокостюм, покинул корабль выпрыгнув через иллюминатор и вплавь добравшись до островка искусственной суши.
      Потребовав объяснений у капитана, Прозоров получил невнятный ответ об охватившем бизнесмена психозе, вызванном однообразием плавания, отсутствием ресторанов, женщин и прочих неправедных утех привычного ему потребительского бытия.
      Все эти факты подтверждали сомнения подполковника в существовании темной стороны данного морского похода. А особенно настораживал национальный состав экипажа, в котором присутствовали чеченцы, дагестанцы и украинцы с весьма отчетливыми для Прозорова чертами людей, привыкших держать в руках оружие.
      Вместе с тем времени на какие-либо раздумья оставалось мало: "Скрябин" приблизился к координатам гибели "Комсомольца".
      И в действиях своих Иван Васильевич решил не мешкать... Тем паче к вечеру в каюте ученого Кальянрамана вспыхнул из-за неисправной электропроводки пожар, который команда тушила достаточно долго. Возникшая суматоха даровала подполковнику около двух часов бесконтрольного передвижения по судну.
      С раннего же утра на палубах и в лабораториях воцарилась рабочая суета: готовились лебедки и тросы, укомплектовывался необходимыми механизмами и приборами батискаф.
      А к полудню разразился скандал: при монтаже механических приспособлений на батискафе выяснилось, что куда-то исчезли гребные винты глубоководного аппарата, вместо которых в упаковочных ящиках обнаружились тяжелые ржавые болванки, издевательски положенные в тару для придания ей надлежащего веса.
      Прозоров, облокотившись на леера, стоял, подставив лицо студеному ветерку, и сквозь прищуренные глаза наблюдал за толкотней матросов, сгрудившихся возле толстостенного металлического шара, извлеченного из трюма на палубу.
      Промасленный трос с пудовым крюком, зацепленным за мощную титановую петлю, туго колотил по металлу грузовой стрелы.
      У трапа, ведущего на мостик, выясняли отношения капитан, араб и тощий Кальянраман - руководитель исследовательских работ.
      Разговор происходил на повышенных тонах. Прислушавшись, Прозоров различил постоянно повторяющиеся словечки из английской нецензурной лексики.
      Араб, свирепо выпучив свои жгучие очи, тыкал пальцем в грудь Кальянрамана, сокрушенно размахивающего руками, и без остановки поливал красноречием.
      По соседству от Прозорова, не обращая ни малейшего внимания на бушевавшие среди иностранцев страсти, а напротив, мечтательно глядя в морскую даль, стоял со спиннингом под мышкой невозмутимый Сенчук.
      Прозоров переместился поближе к соотечественнику.
      Старпом напевал сквозь зубы:
      В неапольском порту,
      С пробоиной в борту,
      "Жаннетта" поправляла такелаж...
      Замолчал, равнодушно глядя на подошедшего к нему гостя с ответственными полномочиями.
      - А как дальше? - с улыбкой спросил Прозоров.
      Но прежде чем уйти,
      В далекие пути,
      Был на берег отпущен экипаж,
      равнодушной скороговоркой поведал Сенчук.
      - Крепко сбитая песенка! - дал оценку подполковник. - Чьи слова?
      - Слова русские, сугубо народные, - сказал Сенчук, подматывая леску на катушку. - А чьи стихи - не знаю. - Затем, коротко обернувшись на разгневанного спонсора, прокомментировал: - Довели эфиопа до белого каления! Плюнуть ему сейчас в рожу - зашипело бы!
      - А что случилось? - спросил Прозоров.
      - Пропеллеры от батискафа запропастились... Дело, говорят, тухлое. Этот, в чалме чего-то там прохлопал, не проверил вовремя комплектность. Араб, слышал, обещал сделать из его черепа пепельницу.
      - И какие выводы?
      - Выводы - не наша работа, - сказал Сенчук. - Наша начинается после них.
      - Но если дело тухлое, то... приплыли, что ли? - произнес Прозоров растерянно. - Или наоборот - уплывать будем?
      - Почему на жопе морщин нет, знаешь? - сказал старпом. - Потому что она не думает ни о чем и на все ей насрать! А у тебя весь лоб в бороздах... Ты же человек служивый и ко всякой там аппаратуре непричастен. Так вот и отдыхай, набирайся морского кислорода, его тут никто не перекроет, вентиль в руках божьих. - Вновь рассеянно посмотрел в сторону трапа, где началась новая перебранка - уже среди вздрюченной матросни. Пробормотал: - Они и на Страшном суде будут сквернословить и плеваться, прости, господи, их козлиную непосредственность.
      - А что, если нам принять по пятьдесят грамм? - предложил Прозоров. - Я с собой хорошую бутылочку прихватил...
      - С порядочным человеком, - сказал Сенчук, - и керосин в горло пролезет без запинки, навроде "Мадам Клико" какого-нибудь. Отчего ж! Прошу в мои апартаменты! - И он живо перемотал на катушку капроновую нить, олицетворяющую связь человека с природой.
      Каюта старпома произвела на Прозорова изрядное впечатление своим простором, уютной мебелью и переборками, отделанными под красное дерево.
      - Хорошо устроились! - не удержался он от реплики. - Как в городской квартире...
      - Старости положен комфорт, - грустно ответил старпом. - А бока мои помнят уйму казарменных шконок, так что вполне заслужили чести понежиться на мягких подушках перед гробовой доской.
      - Ну, предлагаю тост за здравие, - сказал Прозоров, поднимая рюмку. - В плавании, как понимаю, это основа основ!
      - А я бы выпил за удачу, - сказал старпом. - Поскольку, как помнится, на "Титанике" никто не хворал.
      - Странный здесь народец, - посетовал Прозоров, отправляя в рот дольку лимона и невольно кривясь. - Все замкнутые, каждый в себе...
      - Публика не стоит рублика, - поддакнул Сенчук. - Матросы - сволочь; носороги ученые как клопы, в своей шарашке толкутся...
      - А чего толкутся?
      - Я не знаю, что делается в их логове, - сказал Сенчук. - Может, молятся своему мусульманскому богу, может, сосут кальяны...
      - А вы, как мне сообщили в Москве, оказывается, раньше плавали на "Скрябине"? - невинным тоном спросил Прозоров. - Только вот не знаю, в каком именно качестве?
      - В достославную социалистическую пору? Под трепещущим на соленых ветрах алым стягом с серпом и молотом? - ничуть не растерялся старпом. - Представьте, помощником капитана.
      - У капитана много помощников, - сказал Прозоров, намекая таким образом на уточнение нумерации.
      - Третьим, вторым... - неохотно поведал старпом.
      - Но вторыми помощниками на таких судах, насколько мне известно, назначались специальные люди... - позволил себе подполковник некоторую бестактность.
      - Речь, насколько понимаю, идет о КГБ? - дружелюбно спросил Сенчук.
      - Ну, в общем, да...
      - Эх! - произнес старпом горестно. - В ту пору, голубь мой, все люди специальные были, весь наш героический народ. И как бы кто ни кобенился, а все мы из этого КГБ родом!
      - Почему же? - возразил Прозоров. - А всякие диссиденты-мечтатели?..
      - Были такие, - кивнул Сенчук. - Так они же полезную функцию выполняли, дурачки. Клапанов и сапунов. Излишек пара и смазочного материала выпускали. А в итоге - за что боролись, на то и напоролись. Как маялись в дерьме и нищете, как скулили из подворотен, так в подворотнях и остались. Со всеми своими добровольными обязанностями. Только на сей раз - обеспечивающими непреклонность демократии. Вот кто уж - специальные люди! Они всякому строю недовольны. А есть и вообще вечные революционеры. Профессиональные, как лысый Ильич говорил. Им что в райских кущах, что на сковородке адовой - все неймется! И вновь продолжается бой... Про них песня. Таких вот товарищ Сталин, который свою пирамиду по строгим геометрическим чертежам выстраивал, в первую очередь и кокнул. Всех вычистил во имя спокойствия общества. Ему народ-солдат был нужен, а баламуты с их вечной ленинской революцией ни к чему. И кстати, коли о КГБ, то появился в ту пору у санитаров-чекистов значок на рукаве - змея и пересекающий ее меч. Знаешь, что означала змея? Гидру революции, как прочитал я в трудах одного знающего дело человека.
      - А после - в сталинской пирамиде все начало тухнуть, пошли газы, возросло давление, и пришлось создавать систему клапанов, - продолжил Прозоров.
      - Управляемых! - поднял палец Сенчук. - Один пусть постоянно сифонит, другой прикроем чуток, а третий захлопнем лет на десять... Не страна, а саксофон, да? - Он от души расхохотался.
      Цинизм старого опера, прекрасно знающего, что почем в каждом жизненном явлении, к дальнейшей откровенности Прозорова не располагал, тем более чужой откровенностью его собеседник привык пользоваться как разменной монетой. И с красным знаменем на баррикадах он Сенчука не представлял, однако без труда видел его распорядителем на похоронах павших героев и, соответственно, наследником их славы и нереализованных привилегий.
      В дверь постучали.
      Старпом неторопливо приподнялся, бутылку со стола убирать не стал и открыл замок.
      На пороге стоял бледный от трудно сдерживаемой злобы араб.
      - Почему не на мостике?! - с места в карьер заорал на старпома. - А!.. Вы изволите пьянствовать! Хорошо же проходит ваша служба! И за что, позвольте узнать, я плачу вам деньги? Срочно на совещание к капитану! И вы - тоже! кивнул в сторону Прозорова. - У нас чрезвычайные обстоятельства, а вы... Кстати! Кто отвечал за погрузку гребных винтов?
      - Понятия не имею, - равнодушно ответил Сенчук. - Но обстоятельства трагедии представляю отчетливо.
      - То есть? - насторожился Ассафар.
      - Винты отлиты из превосходной, судя по всему, бронзы, - пояснил Сенчук. - А ее в России воруют даже с могильных монументов. Так что винты, полагаю, портовые работяги утянули в контору по сдаче цветного лома. За этими парнями нужен глаз да глаз! Не удивился бы, если они отвинтили бы и пропеллеры с нашей посудины.
      - А почему же вы в таком случае не потрудились проследить... - Тут араб позволил себе крепкое словцо.
      - Выбирайте выражения, мистер, здесь живут христиане, - промолвил Сенчук, неторопливо застегивая бушлат.
      Араб, не привыкший, видимо, к замечаниям в свой адрес, устремил кинжальный взор в невозмутимого, как идол с острова Пасхи, старпома, но никакой реакции, кроме каменного безразличия, не получил и, проскрипев крепкими зубами, удалился прочь.
      - Смотрите, уволят, - предупредил старпома Прозоров.
      - Я не люблю хвастунов, - отозвался Сенчук, - но могу вас заверить, что, очутись Георгий Романович в отставке, эти горемыки-мореходы заблудятся в океане, как дети в лесу. И если, держа курс к Гренландии, упрутся в острова людоедов, удивляться будут все, кроме меня. Так что ссал я зигзагами с клотика на всяких арабских командиров! Ишь, заявился... Сам в себе не помещается! Решил мне гемоглобин попортить... Да умрет он с этой мечтой!
      Совещание проводилось в кают-компании.
      - Мы не можем управлять спуском батискафа, - сказал Ас-сафар, сидевший во главе стола, высоким, дрожащим от гнева голосом. - Я не знаю, каким образом вместо винтов в ящиках оказался металлолом, но уверен, в итоге выясню это... Кальянраман, что, если нам связаться с Норвегией и заказать новые винты?
      Индус, сидевший с побледневшим лицом - видимо, после взбучки, отрицательно замотал головой в чалме:
      - Батискаф американского производства... Там иные посадочные размеры. Которых, кстати, в документации нет. Нам придется обратиться к фирме-изготовителю.
      Сидевший рядом с Ассафаром второй помощник Еременко, с лица которого не сходила обычная гнусная улыбочка, внезапно произнес:
      - Я внимательно посмотрел ящики... Они едва ли вскрывались в порту. Нижние гвозди ржавые, а на верхних очень даже свежие отметины...
      - Это что же - диверсия? - прищурился Ассафар.
      Еременко, не поднимая на него глаз, пожал плечами. Произнес вяло:
      - Думаю, очень скоро я дам вам на это ответ...
      - Очень интересно, - ледяным тоном продолжил Ассафар. - У нас череда каких-то двусмысленных происшествий... Но с их природой мы разберемся. Итак. У нас нет рабочего батискафа, но мы восстановим его. Я принял решение. Судно направляется к Бермудским островам. К координатам утонувшего "К-219". Оттуда мы идем в порт Нью-Джерси, команде дается десять дней отдыха, мы принимаем на борт винты, запасную аппаратуру и возвращаемся в Норвежское море. Есть ли вопросы, господа?
      - Увы, имеются, - промолвил Сенчук. - Если батискаф бесполезен, то зачем нужен крюк к следующей ядерной могилке?
      Араб помолчал, презрительно щуря глаза и покусывая губы.
      - Хорошо, я отвечу, - произнес терпеливым тоном. - У нас есть батисфера, обладающая свойствами батискафа. Она сможет самостоятельно, управляемая компьютером, спланировать на заданный участок поверхности дна.
      - Почему же вы не хотите использовать ее сейчас? - спросил Прозоров.
      - Потому что она предназначена для другого рода работ.
      - То есть?
      - То есть, - с неудовольствием продолжил Ассафар, - опусти мы ее к "Комсомольцу" - тросы и грузоспусковые механизмы не выдержат, и мы ее потеряем. И тогда к Бермудам будет плыть попросту не с чем.
      - Таким образом батискаф предназначен для исследования "Комсомольца", а батисфера - для "К-219"? Где ею и пожертвуют, - вывел резюме Прозоров. Затем, недоуменно качнув головой, прибавил: -Дорогостоящий экспериментик!
      - Наука, как известно, требует жертв, - оптимистически заметил Сенчук. И их становится все больше и больше... . Наступила пауза.
      - Еще вопросы? - спросил араб.
      - Я могу идти? - поднялся Сенчук. - Мне надо ознакомиться с метеосправкой, коли уж я взялся за обязанности вашего штурмана...
      - Со справкой или с бутылкой? - ядовито уточнил араб.
      - Что с нами будет, если с таких замечаний начинается наш медовый месяц? - усмехнулся старпом, смеривая хозяина судна ледяным взглядом, от которого у Прозорова по хребту побежали мурашки.
      Гипнотические очи мусульманина показались ему опереточно-злодейскими в сравнении со стылым голубым блеском глаз отставного морского опера, и отчего-то Прозорову представилось, что, надень на того старинный камзол со шпагой на поясе да бархатную шляпу с пером, сойдет бывший контрразведчик за явившегося из-за завесы времен злодея-пирата - вероломного и отчаянного, каковым, вероятно, по сути своей и является.
      Араб отвел взгляд в сторону. Процедил:
      - Все свободны. Капитана и второго помощника прошу остаться.
      - В частности - для обсуждения моей кандидатуры, - проронил в сторону Прозорова Сенчук, выходя с ним в коридор.
      - В смысле незаменимости? - уточнил тот.
      -Ага!
      - И что скажет капитан?
      - Какой там капитан!.. Пирог с ничем! - отмахнулся старпом. - Ему бы я и дебаркадер не доверил!
      - Но я слышал, он говорит на трех языках, помимо того, у него два высших образования...
      - Ну, петух с орлом тоже в общем-то одинаковы, - рассудил Сенчук. - У обоих - клюв, перья, крылья... Но петух, конечно, круче, поскольку умеет кукарекать. Кстати, меня жизнь научила не очень-то и показывать свою образованность. Меньше завидуют.
      На этом первый подступ к разработке старпома закончился.
      Прозоров, вернувшись в свою каюту, сел у иллюминатора и призадумался.
      Сенчук, как он понял, был действительно незаменим, а потому откровенно независим и дерзок. Будущие отношения с хозяином экспедиции его не волновали. Почему?
      Не потому ли, что он чувствовал себя независимым, в первую очередь материально, и вел свою игру, связанную с контрабандой, расценивая данное плавание как временный эпизод в большой криминальной игре?
      Данная версия представилась Прозорову правдоподобной, но своим первым успехом он посчитал не ее, а установление контакта со старпомом - хоть каким-то, но источником информации.
      Или - хорошо продуманной дезы?
      На этот вопрос ответа у Прозорова также не существовало. Но в том, что рано или поздно ответ появится, он был убежден.
      КАМЕНЦЕВ
      Стоя на палубе и глядя на толкотню матросов, упаковывающих батискаф в защитный брезент, Забелин, с усмешкой глядя на Каменцева, негромко выговаривал ему:
      - А вы, доктор, оказывается, бедовый парень... Зачем все-таки надо было устраивать этот пожар в каюте?
      - Чтобы дать вам время разобраться с процессором. Это во-первых.
      - Все решилось куда проще. Кто-то, не мудрствуя лукаво...
      - Это во-первых, - продолжил Каменцев. - Во-вторых, теперь я абсолютно уверен, что эти природоохранители решили поднять ядерную головку ракетоторпеды.
      - То есть?
      Каменцев поведал о служебной документации, обнаруженной им в каюте пакистанца.
      - Весьма забавно, - озабоченно качнул головой Забелин.
      - И в-третьих, - продолжил Каменцев, - наш главный ученый - диабетик. И в пожаре сгорел весь его персональный инсулин.
      - Жестоко! - сказал Забелин. - Решили таким образом угробить главного специалиста?
      - Да нет... - Каменцев с досадой посмотрел на перетянутые полосками пластыря пальцы левой руки. - Пару десятков ампул я взял с собой. По дороге в санчасть пять штук кокнул, споткнулся в горячке... Полез в карман - и вот... Кивнул на поврежденную руку. - Порезался. Но теперь здоровье и жизнедеятельность этого умника под моим полным контролем. И думаю, что, если эти деятели что-либо затеяли в Бермудах, главного спеца я отключу, как лампочку. Есть на сей случай определенная, так сказать, микстура... А он не через час, так через два обязательно меня навестит. Удивлен, что до сих пор не явился...
      - Так вы не только поджигатель, но и отравитель? - усмехнулся Забелин. Кстати, я после выпуска из училища в общаге жил... В комнате на четверых. Все молодые офицеры. И был среди нас некий лейтенант Гена Терентьев, обладатель дефицитной по тем временам бутылки французского коньяка. С этим коньяком вообще странные истории... Он тогда в нашей нищей среде исключительно в качестве презента фигурировал... Помню, в военном городке я одному доктору за успешно излеченную гонорею бутылку "Наполеона" подарил, а у нее - такой характерный скол у донышка... Так вот. Через год в качестве подарка от одной благодарной дамы эта бутылка ко мне снова вернулась, пройдя, подозреваю, десятки рук... А с лейтенантом Геной так вышло: мы его каждый праздник кололи на эту бутылку, а он - нет, мол, разопьем, как только третью звезду получу. Вообще-то, замечу, жлобоватый был паренек... Ну, год терпим, а он все в лейтенантах... А однажды как-то ну уж очень остро недобрали! - и решились на грех: через шприц коньяк выкачали, выпили, а в бутыль мозольной жидкости заправили. Через месяц, представь, Гене дают третью звезду. Мы: ну, давай, открывай коньяк, обещал! Не, говорит, до следующей звезды его оставляю, вам и так водки хватит, не баре. Но все-таки убедили мы его, открыл он коньяк, мы свет притушили - жидкость-то зеленая... Кто-то рюмку из синего стекла достал, налили мы повышенцу...
      - И?.. - хохотнул Каменцев.
      - Он выпил, потом передернуло его, как от разряда, оглядел он всех нас изумленно и с трагедией в голосе воскликнул: "Братцы, коньяк-то прокис!"
      - Похоже, истории суждено повториться, - прокомментировал Каменцев.
      - Думаешь, придет к тебе на поклон? - спросил Забелин.
      - Как выразилась однажды любимая женщина, проводившая, кстати, меня в этот поход, - поведал Каменцев, - куда он денется, когда разденется!
      Позже, на ужине в кают-компании, подтолкнув Каменцева под локоть, Забелин шепнул:
      - Похоже, ты прав... - И кивнул в сторону показавшегося в двери Кальянрамана.
      Лицо пакистанца омрачала тоска. Подойдя к Каменцеву, он нехотя произнес:
      - Доктор, мне необходимо с вами поговорить.
      - Милости прошу. - Каменцев привстал из-за стола. - Здесь или в санчасти?
      - Я думаю, в санчасти...
      В санчасти, где под присмотром дежурного матроса находился все еще находящийся в беспамятстве Филиппов, они присели в уголке, и пакистанец упавшим голосом поведал:
      - Вчера... вчера случилось ужасное!
      - Вы имеете в виду пожар?
      - Да... Я - диабетик, и в огне погиб весь мой инсулин. Теперь вся надежда на вас, доктор.
      Каменцев не нашел ничего лучшего, нежели пощупать пульс на потном запястье больного.
      - Дело плохо, - констатировал, скорбно качнув головой. После, в задумчивости побродив у стеклянных шкафчиков, привинченных к полу, произнес: Кое-что у меня имеется... И я в состоянии помочь вам. Но...
      - Я заплачу! - Пакистанец прижал руку ко впалой груди. - Я заплачу вам хорошие деньги, доктор!
      - При чем здесь деньги? - поморщился Каменцев. - Я вовсе не собираюсь наживаться на вашей беде, но, боюсь, те заменители, что есть у меня под рукой, обладают малоэффективными показателями. Нам предстоит выработать для вас определенную диету и режим... Но для начала мне надо знать тип вашего заболевания...
      - Тип весьма неблагоприятный, - мрачно усмехнувшись, произнес пакистанец. - Позвольте вам пояснить...
      Выслушав подробности, Каменцев удрученно вздохнул. Затем произнес в раздумье:
      - Все, чем я располагаю, позволит вам продержаться дней десять-двенадцать... - Он достал шприц, порывшись в коробке с медикаментами, отыскал ампулу, обломив ее кончик. - Позвольте вашу руку...
      - Не надо, я сам! - Кальянраман, протерев кожу поданной Каменцевым спиртовой салфеткой, сноровисто сделал себе укол.
      Когда прозрачная жидкость перекочевала из узкого пластикового цилиндрика в кровь, он, закрыв глаза и распрямив плечи, глубоко и удовлетворенно вздохнул. Произнес через внезапную одышку:
      - Я ваш должник, доктор... Должник и раб.
      - Так вот, - сказал Каменцев. - До завершения экспедиции вы не дотянете. Вам срочно надо сойти на сушу. Поддерживающие дозы неполноценны, и они так или иначе плачевно скажутся на вашем здоровье.
      - И что вы предлагаете? - отозвался Кальянраман, осоловело тараща глаза на утреннюю синь в иллюминаторе.
      - Ничего, - бесстрастно ответил Каменцев. - Но вы, по-моему, не понимаете, к чему я клоню. От "Комсомольца" мы идем к Бермудам. Каким испытанием это явится для вас, предсказать не берусь. Мои запасы строго ограничены.
      - И что же мне делать? - вопросил Кальянраман с испугом.
      - Я буду откровенен с вами настолько же, насколько вы откровенны со мной, - продолжил Каменцев. - Лично мне плевать на всю эту экспедицию, да и к тому же я от нее очень устал. Судовой врач, как оказалось на поверку, удел не сладкий. А море, по моему мнению, лучше всего смотрится со стороны теплого пляжа. Поэтому я с удовольствием также оказался бы на береге.
      - Но как я могу повлиять...
      - Откуда же я знаю? - развел руками Каменцев. Обхватив тощими пальцами колени, пакистанец задумался, раскачиваясь корпусом на вертящемся табурете, а затем, уставившись на своего спасителя обескураженным взором, с запинкой спросил:
      - Вам что, непременно требуется попасть в Америку?