Игуана

– То – то все наши начальники обзавелись гарнитурами чуть ли не из карельской березы, – усмехнулся Патрикеев, соскабливая со старой столешницы ножом белое пятнышко от «штриха», которым замазывал какую-то опечатку в отчете.

Так это с точки зрения эстетики, – возразил Симакин. – А с точки зрения здоровья – так это все во вред. Заменители, искусственные материалы, пластик, – они ведь не дышат… Это понимать надо…

То – то в моей клетушке все на ладан дышит, кроме меня…

У Вас, Егор Федорович, – настоящее дерево. Стол сделан ещё во времена Вышинского. Тогда все из натурального дерева, тут, вон, глядите, даже не фанерный шпон, а настоящая доска. Это полезно.

– С этой точки зрения, – усмехнулся Патрикеев, – полезнее всего для здоровья гроб – кругом настоящее дерево, все дышит…

– Озорной вы народ, писатели, – рассмеялся шутке Симакин.

Симакин был не просто добрым приятелем, но и постоянным читателем всех научных книг Патрикеева, причем делал очень здравые замечания по части материалов, в том числе и по последней книге товарища – «Ремесла Древнего Новгорода».

– Кстати, в Вашей последней книге – «Резьба по дереву в Древней Руси» есть то ли ошибочка, то ли опечатка.

– Юрий Матвеевич, не щади мое самолюбие, наверняка ошибка, в издательстве «Книжная палата» опечаток не бывает. Что пропустил?

– Да вот Вы пишете, что, скорее всего, и княжескую печать вырезали из липы. Липа, действительно, мягкий материал. Но для печати не годится, именно в силу своей мягкости.

– Я. писал, что «первоначально», вероятно, вырезали из липы. Потом то все равно отливали в металле.

– Ну, если так, то конечно. Значит так, вентилятор добавим, лампу заменим, лампа у Вас, должно быть, со времен Руденко. А вот мебель не – советую. Как профессионал – не советую: дерево лучше.

В аппарате генпрокуратуоы кроме юристов работало много специалистов самого разного профиля: химики, биологи, математики, инженеры – технологи, строители, врачи, кибернетики, историки, журналисты, экономисты. Зарплату они получали значительно меньшую, чем юристы. Были лишены всех привилегий, которые имели аттестованные юристы на должностях прокуроров и следователей (в оплате, в отпусках, бесплатных билетах в отпуск и обратно, скидки на путевки в санаторий, коммунальные платежи, бесплатный проезд на общественном транспорте, количество дней в отпуске и т. д.), но продолжали работать на своих должностях, как ни в чем не бывало.

Начальство это очень удивляло.

Прокуроры и следователи, юристы по образованию, как только у них снимали лишь одну из привилегий (например, задерживали выплату пенсий, которые большинство получали в сравнительно молодом возрасте) тут же в массовом порядке подавали заявления об уходе.

И то сказать – классного юриста со связями в генпрокуратуре куда хочешь возьмут, – и в банк, и в фирму, и ещё куда.

А этим кибенематикам – куда податься? Все их институты позакрывали, или просто перестали платить зарплату.

Говорят, один из разработчиков закона о прокуратуре, по которому специалисту даже делающие ту же работу, что юристы по образованию, лишались всех льгот, готовя соответствующие положения Закона, шутил:

– Да этим специалистам хоть бы и совсем ничего не платить и все запретить, они будут на работу ходить. Разве что начать брать с них деньги за вход?

Идея всем понравилась, но развития почему-то не получила.

Специалисты по-прежнему приходили ровно в 9 на службу (за опоздание на пять минут могли лишить премии, которую, правда, и так давали нерегулярно), и выходили днем на 45 минут куда-нибудь пообедать. Можно пообедать было и в своей столовой. Но это зависало от здоровья. Некоторые не рисковали. А с обедом тоже проблемы. Опадал на пять минут с обеда – такую выволочку можно было от начальства получить, – мало не покажется. Некоторые специалисты, оберегая нервную систему, обратно с обеда бегом бежали в здание на Большой Дмитровке. Кому охота на старости лет выволочку от начальства получать? Смешной народ, эти специалисты. Вроде, и нужны. А вроде как, и без них бы можно было обойтись.

Желание попробовать обойтись совсем без специалистов – не юристов время от времени возникало.

Но потом все оставалось как было.

В государственных учреждениях любят время от времени сменить интерьер, мебель, даже чайные сервизы.

Менять сотрудников не любят, даже если они надоели и вызывают постоянные приступы раздражения.

И уж совсем не любят менять традиции.

Традиции – это святое.

В правоохранительных органах традиционно, держали специалистов.

Были узкие профессионалы и в группе новой техники, – так называлось официально особое подразделение Отдела специальных операций (ОСО).

Аббревиатурой ОСО были, в том числе, закамуфлированы и новейшие технические достижения, опробуемые в рамках усиления борьбы с организованной преступностью. Здесь были спутниковые системы слежения за объектом, уникальные системы идентификации измененного голоса, системы видеосъемки любого объекта в городе Москве с увеличением, при необходимости, до размеров, позволяющих считывать удостоверение, показанное водителем гаишнику на углу Волхонки и Моховой…

Когда началась операция «Перехват-Отслеживание» в рамках сложно задуманной партии «Ограбление Пушкинского», полковник Патрикеев перешел из своего крохотного кабинетика в эту тоже не большую комнатку на первом этаже здания на Большой Дмитровке.

– Увеличь «картинку», – попросил он оператора.

Тот покрутил тумблеры, на дисплее стало видно лицо водителя машины, застывшей у светофора.

Патрикеев обернулся к оператору спецсъемок.

– Сделайте мне его фотокарточку, – пошутил. – И попробуй на следующей остановке спецаппаратурой прощупать багажник. Хочу убедиться, что не обвела нас Игуана вокруг пальца.

– Думаете, могли подменить содержимое багажника? – Спросила его Нина Степановна, кумулировавшая всю аудио и видео-информацию по части операции «Перехват».

– Нет, думаю, что могли подменить машину. У нас на площади объект на мгновение вырывается их под видео – контроля, тут могли – подставить другую машину. Хотя, крайне маловероятно: мы бы заметили «двойника» на подступах и взяли «под колпак». Но – береженого Бог бережет.

Тем временем в двух машинах (удаляющихся друг от друга на большой скорости, одна шла в сторону Тверской, другая уже подходила к Крымскому мосту) было напряженно тихо.

Гера закурил, вставил зажженную сигарету в рот Борьке.

Тот затянулся жадно, с каким-то всхлипом. Спросил, не вынимая сигареты и судорожно вцепившись в «баранку».

– С травкой?

– С травкой?

– Не задурею?

– Не успеешь.

– А чего мы там, где уславливались, «тачку» не оставили?

– А потому, что «менты» не глупее нас. А если «утечка информации»?

– Это как?

– Могли подслушать нас, мог кто-то «настучать»…

– Да ты что? Кого подозреваешь?

– Кабы подозревал, операцию бы перенес. Или отменил.

– Да тут, похоже, мы так вляпались, что не отменишь.

– Это точно. Тоже понял, с кем имеем дело?

– Грамотный. Где остановиться?

– Есть запасной вариант про который я вслух пока не говорил. Возле Парка культуры притормози, и сразу – из машины,.

– А ты?

– И я тоже. На наши места другие сядут. А уж куда они поедут, не наша с тобой забота.

– Значит, план меняется?

– Можно и так сказать. А может, так у них с самого начала было задумано. Тоже – люди грамотные, те, кто нас «на работу» принял.

Патрикеев, слушая слабый сигнал через наушники, поморщился, нажал кнопку связи с машиной, в которой шли Федор с Пал Палычем: – Федя, у них план поменялся. Машину остановят у Парка Горького, выскочат, а в салон и за баранку сядут другие.

– Мои действия?

– Пал Палыча высади, ему там поможет наряд из ОМОНа, они, как всегда, помогут, договоренность есть. Сигнал связи старый. Они и возьмут двух наших; – незадачливых грабителей. А ты уж иди за профессионалами, которые поведут машину. За тобой пойдет группа захвата на всякий случай, если опять что выкинут. Но думаю, это короткая цепочка, эта пара и будет «ставить тачку». Твоя задача – только отслеживать ситуацию, не вмешиваться в нее. Если все же сменят команду, группа захвата возьмет тех, кто освободился, а ты – снова на «хвост» садись. Понял?

– Понял, понял.

– Тогда вперед и – с песней.

– «Работа у нас такая»…

– Давай, давай, без лирики. Дело может оказаться с кровушкой.

Такой же разговор засек Патрикеев и в машине, остановившейся у светофора перед Тверской. Но здесь пришлось действовать ещё быстрее.

Саня передал команду, полученную от Геры перед тем, как они разошлись по машинам:

– Владик, перед Тверской прижмись к тротуару. На секунду, не выключая мотора, – распахни дверцу и выскакивай.

– А ты?

– И я с другой стороны.

– И что?

– На наши места уже сменщики есть.

– Так не договаривались.

– Дурачок, нам же лучше: «бабки» те же, а ответственности и опасности меньше. Как выскочишь, обходи машину и дуй во двор углового здания, уходи дворами, пока не убедишься, что за тобой нет слежки.

– А может быть? – содрогнулся вялым, как студень, телом Владька.

– Все может быть, кроме того, чего не может быть никогда.

– Дай ствол.

– На хрена?

– Буду отстреливаться.

– Ты что, совсем придурок? Если тебя возьмут, то так аккуратно, что пукнуть не успеешь. И не думай, да и обращаться с ним ты не умеешь.

– А ты?

– А я умею. Потому и ношу с собой.

– Ну, вопросы есть?

Вопросы были. Но не у Владьки, а у слышавшего разговор полковника Патрикеева.

– Сколько ещё «штучек» приготовлено для него у грабителей?

И второй вопрос, поконкретнее:

– Последняя ли это «перемена» на праздничном ужине?

Проскочили здание бывшего МХАТа, потом Театра дружбы народов (ныне театра Татьяны Дорониной).

Возле бывшего кафе, от которого остались смешные круглые загогулины на газоне и ещё более смешные и странные ворота с фонарем (когда-то ворота вели в летнее кафе, владелец, должно быть, разорился сделанное из соплей зданьице снесли, а ворота остались), ведущие в никуда, Владька резко притормозил, и, не дождавшись, когда выскочит Саня, распахнул дверцу и бросился бежать, игриво виляя толстым задом между машинами, не за угол, а в сторону бульвара, тяжело и неуклюже перелез через оградку и, резко сменив бег на быструю ходьбу, засеменил, пытаясь укрыться в толпе студентов, приезжих кавказцев, бомжей, пенсионеров, влюбленных и командировочных, в сторону «МакДональдса».

Саня сквозь зубы матюгнулся, снова включил зажигание машины, потухшее из-за торопливости Владьки, дождался, когда на место водителя сел среднего роста, поджарый и спортивный мужик лет сорока с волевым, жестким лицом, хладнокровно кивнул ему, и выскочил на тротуар, предоставляя возможность своему «сменщику» занять место в салоне. Сменщик тоже производил впечатление бывалого человека.

Однако размышлять о прошлом боевика у Сани времени не было.

Надо было уходить.

Он резко рванул во двор, пару раз оглянулся, убедился, что никто за ним бежать не собирается, и перешел на шаг.

В первом же открытом, без кода, подъезде (такие на Тверской встречаются все реже) он быстро закатал рукав, достал из кармана шприц с уже «взятой» наркотой, снял колпачок-предохранитель с шприца, воткнул иглу в вздувшуюся на сгибе руки вену, и стал чувствовать всем телом, как приходит кайф.

Удара по голове он даже не ощутил…

Небольшого росточка человечек в спортивном «адидасовском» костюме криво улыбнулся в короткие седые усики, наступил кроссовками на упавший на пол шприц, процедил:

– Какую только гадость люди не употребляют.

После чего достал пистолет, из другого кармана спортивной куртки глушитель, неторопливо навертел глушняк на ствол и только навел его на голову Сани, как дверь резко открылась, сильно ударив его по затылку. Мужичок с седыми усами, не выпуская пистолет из рук, упал.

В подъезд вошел скромно, но аккуратно одетый мужчина лет 50, в кожаной турецкой куртке и кожаной кепочке «А ля Лужков».

Он прислушался, присел на корточки, пощупал пальцами правой руки пульс на горле у обоих – лежавших на полу. В свободной руке он тоже держал пистолет, правда, не «баретту», а «ТТ», и без глушителя.

Убедившись, что оба без сознания. Он сфотографировал миникамерой обоих. После чего сделал вещь, трудно предсказуемую по его предыдущему поведению.

Он осмотрел лежавший на полу шприц, покачал головой, убедившись, что шприц безвозвратно утрачен, достал из-за пазухи одноразовый шприц в полиэтиленовой упаковке, снял упаковку, достал шприц, высосал им из сломанного остатки наркотического вещества, покрутил рукой Сани, пока не надулась вена, и медленно «всадил» в вену наркотик. Убедившись, что Саня стал приходить в себя, ресницы у него задрожали, нога дернулась, и руки стали непроизвольно шарить вокруг, он оставил Саню в покое и обратил внимание на второго «лежальца». Удар по затылку был хорош, но и паренек видно был крепкий, – он уже стал пошевеливаться. Тогда новый гость старого подъезда коротко размахнулся и ударил его в основание черепа.

– Надеюсь, не убил. Обойдется без перелома. Но часок-другой покемарит, – пробормотал он. После чего достал «мобиль» и доложил:

– Все, как Вы предполагали, товарищ полковник.

Когда Саня оклемался, он увидел возле своего носа разбитый шприц с погнутой иглой, и грязную кроссовку.

С трудом восстановил события в памяти.

Вероятно, он все-таки успел всадить в вену дозу, поскольку, хотя голова и болела, но от удара, внутри же тела уже разлилась приятная теплота, и противная мандражистая дрожь по всему телу стала уходить, как и вязкая тошнота в желудке, и тупая, ноющая боль в суставах.

Он с трудом встал на четвереньки.

Голова кружилась, перед глазами танцевали тролли, но сквозь цветной хоровод он все же различил тело мужика в адидасовском костюме, недвижно лежавшего прямо перед ним.

Кое-как он восстановил в памяти события последних минут (минут, а может, – часов?, он не знал, сколько времени пролежал тут рядом с телом незнакомого мужика).

Опустившись перед телом мужика на колени, Саня пощупал потной, дрожащей рукой его лицо.

– Живой. А я думал – труп. Это он, наверное, ударил. И что дальше?

Умер от стыда? Потерял сознание от чувства вины перед ним?

Саня нервно хихикнул собственной шутке.

– Какая, в конце концов, разница, что случилось? Главное, что он жив, – подумал Саня. И, встав на слегка ещё дрожащие ноги, открыл дверь.

После темного подъезда жизнь снаружи казалась ему светлой и праздничной.

Он пересек двор, обогнул торцевое здание, попетлял, постоянно оглядываясь, и наконец вышел на Тверскую, как раз к остановке первого троллейбуса. И – повезло – как раз подошел троллейбус. Повезло потому, что №1 ходит редко. Он успел вскочить в салон, убедившись, что за ним никто не последовал.

– Пронесло, – подумал Саня.

И опять ошибся…

История со сменой власти повторилась у помпезного входа в Парк культуры и отдыха имени Горького, ЦПКиО, в просторечии именуемом «цепочной».

Гера и Борис выскочили из салона, а пара крутых парней с накаченными бицепсами вскочили в машину и, резко взяв с места, рванули на ней в сторону метро «Октябрьская».

На «в хвост» им сразу же аккуратно села скромная серая «Волга» 1967 года. Но шла хорошо, не дребезжала кишочками и рессорами.

Гера и Борис разошлись.

Борис небрежно посеменил в сторону входа в парк, а Гера, пробежав подземный переход, вскоре перешел на шаг и направился вальяжной походкой в сторону Дома художника на Крымском валу так, словно его ничего кроме выставки трех художников – Александра Евстигнеева (портрет), Всеволода Осипова (натюрморт) и Александра Смирновой (роспись по дереву) ничто не волновало.

Борис успел купить датский «хат-дог», и только было в одной из аллей парка вцепился зубами в призывно намазанную сладкой горчицей розовую мякость сосиски, как почувствовал под лопаткой что-то твердое и услышал незнакомый голос:

– Не физьдипи, фраерок, потихонечку пошел, пошел впереди меня, вон туда, за ту пристроечку к аттракциону «Небо в алмазах».

Борис и пошел.

Но успел сделать всего несколько шагов.

Сзади послышался тупой, смачный удар. Борис втянул голову в плечи, скукожился, ожидая нового удара, от которого уж наверняка станет очень больно. Но он так ничего и не почувствовал. А услышал лишь тупой тяжелый звук падающего об асфальт тела и новый голос за спиной:

– Пошел, пошел, тебе куда сказали идти? Вот и иди.

И Борис пошел.

Когда он зашел за пристройку позади большого круглого павильона аттракциона «Небо в алмазах», и уставился тупым взглядом на многочисленные кучки испражнений, оставленных посетителями аттракциона после осмотра неба в алмазах и не желавших после такого удовольствия тратить деньги на общественный платный туалет, он вдруг почувствовал непреодолимое желание помочиться.

– А, пусть хоть убивают, а я пописаю, – рассудительно сказал сам себе интеллигентный Боря, имевший со школьных лет склонность к математике и логике, и выполнил свое решение, хотя при это и прислушивался к тому, что происходило там, где он расстался с двумя своими странными преследователями.

Позади было тихо.

Человек, ударивший рукояткой пистолета «ТТ» его преследователя, сделал снимок его в профиль и в фас, что было нетрудно, так как натура, вырубленная, должно быть, надолго, не сопротивлялась. После чего запросил по «мобилю»:

– Второго фотокарточка нам не нужна?

– Нет. Его уже «сняли».

– Что с ним делать?

– Проводи на всякий случай до дома. Там его ждут.

– А с этим что?

– А этот отлежится и пойдет своим ходом. Его «пальчики» у нас есть, и все его адреса, связи. Это человек из нашей картотеки, никуда он не денется. За него не беспокойся.

– Да я не столько за него, сколько за его здоровье. Не слишком ли сильно приложил.

– Сколько раз просил, Иван Степанович, сдерживайте силу при ударе. Не все ведь натренированы, чтобы шею под удар мастера спорта по штанге подставлять. Дышит?

– Дышит.

– Тогда оклемается. Ему в любой случае недолго осталось на свободе гулять. Успеет до суда поправиться. Да не беспокойтесь, за ним ребята из МУРА присмотрят, у них к нему есть пара вопросов по убийству на Никитинской, 2б. А у нас своя работа. Вперед и с песней!

Гера тем временем купил билет со скидкой для студентов творческих вузов (обычно пускали бесплатно, но сегодня был вернисаж с презентацией, – в бумажных стаканчиках подавали дешевое вино «Монастырское» и на подносах бутерброды с вареной отечественной колбасой), прошел в просторное, фойе первого этажа Дома художника, огляделся и сразу же шмыгнул в туалет.

Слежки не было.

В туалете повторилась с точностью до десятой вся история взаимоотношений недружелюбно настроенных друг к другу людей, которую читатель имел возможность видеть пару минут назад в одном из записанных котами и гостями столицы подъездов на Тверской.

То есть Гера достал шприц, приготовился «шырнуться», получил для начала по шее, «отрубился», и пока по шее получал уже его обидчик, пришел в себя, нащупал на полу шприц, сделал себе укол, расслабился поймал кайф, с удивлением рассмотрел сухое, морщинистое лицо хорошо одетого человека на полу кабины, убедился на всякий случай, что он жив, но не настолько, чтобы тотчас же бросаться за ним в погоню, ничего не поняв в случившемся, покачал головой, но кайф победил сомнения, и он вышел из кабины, застегивая ширинку.

Седой, одетый в старомодную «тройку» старичок, с трудом и со стоном мочившийся у писсуара, тщетно пытаясь выжать из себя долгожданную каплю, раскрыв рот смотрел на Геру и на оставшееся лежать на полу кабины тело неизвестного мужчины.

– Закрой рот, дед, – грубо посоветовал Гера. – Все путем.

Выставка ему понравилась.

Он с жадностью съел четыре бутерброда, буквально вырванные им из рук, каких-то старых интеллигентов, попавших на вернисаж, скорее всего, бесплатно, как гости художников. Удалось перехватить и пару стаканчиков со сладко-кислым вином.

– Очень нужно, извините, это вон туда, устроителям, – почему-то соврал Гера, и, спрятавшись за большой портрет Юрия Лужкова работы Александра Евстигнеева, так, что перед его лицом на выгородке висело большое декоративное панно, изображавшее поле жизни, которое, пытается перейти похожий на флорентийского путти толстопопый младенец, поставил второй стаканчик с вином на тумбу, на которой было установлено большое пасхальное яйцо, расписанное яркими приятными красками молодой художницей Сашенькой Смирновой, вцепился зубами сразу в два бутерброда, положенных один на другой…

– Хрен его знает, из чего теперь колбасу делают, – сокрушенно подумал Гера.

Однако, если честно, его куда больше занимала мысль, как отсюда вырваться.

Но ещё больше другая.

В чем дело, еб вашу насыпь в пересыпь? – элегантно выразил он свою мысль. – Мы все сделали, как договорилась. Что это – было? Случайное нападение туалетного педераста? Попытка убрать его как человека, способного вывести на посредника? Или операция другой банды, готовой взять его в заложники и пытать, пока не выдаст, где картинки?

Ответа у Геры не было.

И от того было особенно страшно.

Самое обидно, что он не знал, что с друзьями.

По увидевшемуся ему раскладу они в эту минуту, могли быть все мертвы.

Ситуация приобретала закольцованный характер.

Невезуха киллера Зарубина

Ивану Ивановичу не повезло.

После того, как его теща померла в его ласковых руках от чрезмерного сжатия ладоней Ивана, жизнь пошла на перекосяк.

И то сказать, – обидела его теща сильно.

– Ишь ты, у рыжих моча ядовитая! – все повторял и повторял мысленно Иван, идя по Тверскому бульвару.

Сколько времени прошло, а сцена убиения им тещи стояла перед глазами явственно и безобразно.

Безобразно было не то, что он слишком сильно сдавил ей череп своими могучими дланями.

Безобразны, были обидные слова тещи насчет того, что когда он мочится в туалете, то завсегда попадает хоть немного на стульчак.

Не было такого!

Безобразны были её намеки на рыжеватость каштановой шевелюры Ивана Ивановича.

Безобразно было и сухонькое невеликое тельце тещи, неуклюже посаженное им на пресловутый стульчак туалета.

Безобразно некрасиво лежал на полу коридору сосед Володя.

Сколько ни щупал потом Иван его пульс, ни прикладывал зеркальце ко рту, предварительно раскрыв пальцами губы, – не запотевало зеркальце.

То есть в квартире, где только что кончился эаебантельский матч со «Спартаком», лежали два трупа, что, конечно же, несколько снижало приятную эйфорию от победы любимой команды.

С трупами надо было что-то делать.

Оставлять тещу на полу было нецелесообразно, поскольку на полу уже лежал Володя, перекрывая проход.

Оставлять тешу в туалете было и вовсе глупо, – ни тебе пописать, ни вообще.

Иван Иванович только с виду был глуповат.

А так то он в трудные минуты соображал быстро и в нужном направлении.

Правда, относительно этой способности сомнения возникали ещё у его армейского старшины, который так и прозвал Ивана Ивановича:

– Фитиль – долбоеб…

Извините, из песни слова не выкинешь.

А пел Иван Иванович дивным дискантом.

Но – только в одиночку, то есть соло.

Потому, что если пел вместе со всеми, то получалось так, что все пели в одной тональности, а он в другой. Его несколько оправдывало то, что он вообще ничего такого про эти тональности не знал.

А вот армейские команды доходили до него действительно туго. Так что грубоватый снаружи старшина в чем-то был прав, выдавая такую нелицеприятную характеристику рядовому Зарубину. Он и его фамилию несколько переделал. Но в такую неприличную, что привести её в тексте не представляется возможным. Извините, если что не так.

Словом, Иван Иванович сообразил.

Так сказать, на троих.

В том смысле, что перетащил тяжелое и неповоротливое тело Володи в спальню, и водрузил его на их со Светой спальное ложе.

Причем отодвинул его как бы на свое привычное место. А на свободное пространство, где обычно спала Света, он положил тело тещи.

Может, все бы ещё и обошлось.

Если бы они так и лежали, как положено трупам, то есть недвижимо.

Но тут мы вынуждены приоткрыть одну очень личную тему брачной жизни Ивана Ивановича Зарубина.

Жена его, Света, обожала спать на мягком.

А он, Иван Иванович, привык на твердом.

И лет пять семейной жизни они из-за этого постоянно ссорились. Он иногда даже ложился спать на пол. При этом делал это во сне, и по рассеянности брал с собой одеяло. А поскольку они как и положено супругам накрывались одним одеялом, то Света натурально мерзла.

Скандал, одним словом.

И спустя пять лет покойная теща, видя их мучения и, страдая от их ссор (она мучилась эвукофобией и не терпела громких звуков), подала им трезвую мысль на пьяную голову:

– А – чтобы вам не спать отдельно?

– Ну, мамаша, Вы уж скажете, так непременно глупость, – парировала Света. – Где в нашей комнате поставить вторую кровать, если все свободное место занимают шифоньер, стенка и трюмо-трельяж?

– А, вы спите отдельно на одной постели, – предложила неугомонная старушка.

Это как? – несколько удивились вчерашние молодожены.

– А так. На Светкином месте положьте перину, а на Ванькином – дверь от дачного туалета, что у – нас в лоджии без дела лежит.

Мысль показалась трезвой, даром что стареющая теща от усталости успела с утра принять уже стаканчик наливки собственного производства.

Так и сделали. Теперь Светка во сне несколько возвышалась над Иваном. Но, поскольку была она женщина в теле, если деликатно выразиться, то как лягеть в перину, так и погрузится. И спит себе спокойно до утра, лишь слегка ворочаясь внутри перины.

Разницу в весе между женок и тещей Иван не учел.

И, когда он положил тело тещи на Светкино место и, удовлетворенный принятым решением и проделанной работой, вышел, легкое тельце тещи тут же скатилось с перины в сторону Володьки, лежавшего на месте Ивана, то есть на голых досках, прикрытых простыней.

Если со стороны смотреть, то было полное впечатление, что Володька и теща лежат, держа друг друга в объятиях.

Если бы такую сценку увидала Светка, резко войдя в спальню и, включив свет, то ещё неизвестно, что бы было. Вполне возможно, что она померла бы сразу от разрыва сердца.

А так то сразу не вышло.

Потому что Иван, сложив неожиданно образовавшиеся в квартире два трупа в спальню, сам пошел отсыпаться после переживаний, пережитых во время неудачных действий «Спартака» в обороне, а также и в нападении, правда, слава Богу, только в первой половине игры, ушел спать на узкую вдовью постельку тещи в её маленькую комнатку.

А тут и Светка приходит.

Услышав из тещиной спальни храп, она приоткрыла дверь и спросила:

– Мамо, Вы спите? А где Ваньша?

Ваня спал крепко, и во сне ему снилось, что «Спартак» выигрывает со счетом 3: 0 у мадридского «Реала».

И было ему во сне сладко и хорошо.

Тем более, что найдя на подоконнике бутылку тещиной наливочки на вишневых косточках, он из бутылки в 0, 7 выкушал 0, 6, так что ему спалось крепко и сладко.

И он на вопросы, тем более к нему не относящиеся впрямую, конечно не бросился сразу отвечать. Он спал. Похрапывая из-за наливки не так громко, как обычно. Что, возможно, и ввело в заблуждение доверчивую Светку. Она и решила, что мать спит. А поскольку сама сильно устала, да и сердце что-то последние дни побаливало из-за этой девальвации и дедолларизации, а также полной демократизации всей экономической жизни в стране, когда не знаешь, сколько гречка будет стоить завтра, то и ей самой спать захотелось.

Тем более, что она сильно расстроенная была.

У неё и у самой был один доллар в заначке. Жена Володьки ей привезла в подарок из Анталии. Там в сувенирных киосках такие американские доллары стоят всего-ничего, может, центов десять в пересчете на доллары. И надо же быть такому, чтоб случиться: этот доллар Светка держала на черный день. И когда доллар пополз в своей стоимости вверх, ей с одной стороны было очень грустно, – все продукты враз подорожали, с другой стороны она сладко предвкушала, как доползет он до самой высокой отметки, пойдет она в обменный пункт на углу Никитинской и Сиреневого бульвара, где теперь под нестертой вывеской «Прием стеклотары» было яркими красками написано «Обмен валют», и обменяет свои доллар на тридцать рублей. Если учесть, что у тети Дуси можно было купить гречку подешевле, прям из мешка, который она успела прикупить в первый же день демократизации рыночной экономики, то выходило, что если доллар – тридцатник, – то три кило халявной гречки.

Но осуществить этот красивый план Светке было не суждено. С другой стороны, как смотреть, может это все и к лучшему. Так то все произошло в собственной квартире. А так – вполне могло случится несчастье прямо у киоска обмена валют.

Что случилось, читатель уж и сам наверное, догадался.

Светке спать хотелось ужас как, да ещё сердце болело и в левую руку отдавалось, и под левой лопаткой кололо.

Она привычно накапала себе 25 капель валокордина, накапала б и больше, да надо было экономить. Валокордин тоже подорожал.

И пошла в спальню.

В спальне было темно и тихо.

Вся то раздеваться она не стала, сняла в темноте из последних сил колготки фирмы «Леванти», которые ужас как жали в поясе и собралась лечь под одеяло, тем более, что в дыру на пятке сильно дуло. Она даже уже легла на свое место, и стала шарить руками, пытаясь найти одеяло. Но нащупала постороннее тело. Сначала она немного испугалась, но раздражение пересилило. Потому что по гребню на затылке нащупанной головы она догадалась, что это мамаша. Это сильно её вывело из колеи и даже сон отбило. Она вскрикнула громко: