Гармония по Дерибасову

      От буквально понятых слов Дерибасов пришел в сильное волнение.
      - О, черт! - взревел он и вылетел из наблюдательной. - Где?! - подступил он к возвращавшейся нянечке. - Где тут телефон?!
      - Иди, иди в палату, сынок, - пробормотала нянечка.
      - Заведующий! Где заведующий! Ведите меня к заведующему! - вопил Дерибасов, сообразивший, что начальника без телефона, как дыма без огня, не бывает.
      На заклинания Дерибасова из-за угла материализовался моложавый и кудреватый брюнет, глядевший косо и ходящий боком. Хромым вороном подошел он к Дерибасову и, повертев втянутой в плечи головой, ласково сказал нянечке:
      - Если вам стало трудно справляться с работой, то я вас здесь не удерживаю. Чей больной? Чем недоволен?
      - Вы всем этим заведуете?! - наседал Дерибасов.
      - Я, - кивнул брюнет. - Ты когда поступил?..
      - Идемте к вам в кабинет! - потребовал Дерибасов. - У меня не коридорный разговор! Идемте!!!
      - Ну, идем, - не без колебаний согласился заведующий.
      За ними увязался уполномоченный. Пока заведующий выставлял его из кабинета, Дерибасов успел набрать 02 и выдохнул:
      - Алло! У меня на рынке осталась «Волга» 21-66. Отбуксируйте ее на стоянку! Вы мне еще «Запорожец» туда оттаскивали! Когда я в тюрьме сидел... Пустите меня! Дайте договорить... Машину же разденут! Колеса снимут!.. - но тут у Дерибасова окончательно забрали трубку.
      - Алло, - сказал заведующий. - С кем я говорю? Вам звонят из психиатрической больницы. Это с вами только что говорил больной. По недосмотру воспользовался телефоном... Что? Машина на рынке? - заведующий оценивающе осмотрел Дерибасова. - Нет, не думаю... Вообще-то они у нас машиной шприц называют... Но если считаете нужным - проверьте. Нет, этих сведений у нас нет, больной первичный. Да, поступил сегодня. До свидания. Да, да, пятое мужское. Если что - конечно, звоните...
      ...На всякий случай Дерибасова подвязали. Правда, слегка, одни руки. А на его настоятельные вопли: «За что?!!!», объяснили, что он перевозбужден. Уже минут через десять Дерибасову стало очень неудобно лежать на спине. Больше всего хотелось лечь на бок, принять позу эмбриона и отгородиться одеялом от сумасшедшего дома. Потом, как и следовало ожидать, зачесался нос.
      - Эй, - сказал Дерибасов Ушастику, - почеши нос.
      Ушастик энергично зачесал дерибасовский нос, но все это было вокруг да около неуловимой зудящей точки. Рука Ушастика пахла рыбой, под ногтями чернели толстенькие скобки грязи.
      - Хватит, - сказал Дерибасов. - На маленьком носу не нашел... А если бы у меня спина чесалась? - И он стал извиваться, стараясь почесать нос о подушку.
      Со стороны это выглядело жутко.
      Но страдающий Дерибасов не подозревал, что его социальный статус уже подскочил на несколько пунктов.
      - Коленкой почеши, - снизошел с «Камчатки» Толя Куцый - кошмар медперсонала, в «Адидасе» среди застиранных прачечной пижам. - Где грелся?
      - А что? - ответил Мишель, как истинный одессит.
      - Радуйся, что сульфазином не вмазали. Ломало бы, как меня... У тебя ничего нет?
      - Здесь? - сказал Дерибасов на всякий случай, не вполне понимая, о чем речь.
      - А где? - нетерпеливо спросил Куцый. - Есть вариант доставить.
      - В Назарьино, - туманил Дерибасов, убежденный, что в Назарьино все есть.
      - Далеко... - расстроился Куцый. - Поле сеял, что ли? И все трава?
      - Ну зачем же все? - Мишелю стало обидно, что его держат за идиота, сеющего траву. - И цветы...
      - На виду?!
      - Ничего не на виду, - втянулся в игру Дерибасов. - Оранжерея, понял? Под полиэтиленом. На въезде египетская пирамида. Вот.
      - Монтана! - выдохнул восхищенный Толик. - И что, не замели? Или за это грелся?
      - За хату, - вздохнул Дерибасов. - Оказалась на сигнализации.
      - И правильно. Чем по хатам шарить, лучше молочко доить, - глаза Куцего залоснились. - «Волга» с цветов? Быстро сделал?
      Подозрения о предмете разговора перешли у Дерибасова в уверенность. У ног его сидел настоящий наркоман! И как быть дальше, зафиксированный Дерибасов не знал. Не приходилось Михаилу Венедиктовичу иметь дела с наркоманами. И зря назарьинцы считают, что в их селе есть все. Может, раньше так оно и было, а теперь нет. Правда, был один случай в селе... Но назарьинцы вспоминать о нем не любят, а когда их спрашивают- молчат, словно сговорились. Наверное, и правда сговорились.
      Могут ли жгуты на руках ограничить жажду нового? Можно ли, прикрепив человека, как бабочку в коллекции, удержать полет его фантазии?
      - Х-ха! Молоко! - оживился Дерибасов, жестикулируя одними пальцами. - На прошлой неделе я кайфового молочка надоил. Целое ведро!
      - Какое ведро!? - возмутился Куцый. Ему было обидно чувствовать себя дураком, чуть не поверившим этому фрайеру. - Не мети пургу! А цистерну ты не надаивал?
      Дерибасов захихикал, а Ушастик энергично поддержал его.
      - Не перебивай! - потребовал Мишель. - Я же говорю: в Назарьино коровы слишком самостоятельные, пасутся сами. И корова прободала полиэтилен, влезла, стерва, в оранжерею и мака нажралась. Вот такое вымя! - Мишель вытянул носочек и очертил в воздухе вымя. - Я ее за хвост, а она не тащится...
      - Столько сожрала и не тащится?! - усомнившийся было Куцый опять хватал слова Мишеля на лету, как голодная собака мясо.
      - В смысле уперлась, - прояснил Мишель двусмысленность. - А так балдела по полной программе - глаза, понимаешь, закатила, слюни текут, мычит проникновенно и мордой тычется.
      - Кайф! - простонал Куцый. - Ну, а дальше?!
      - А дальше вообще всеобщий кайф! Сдоил я с нее ведро, опрокинул стаканчик и заторчал.
      - Ну и какой от такого молока кайф? - выспрашивал Куцый.
      - Высший! - объяснил Мишель. - Лошадиный! На сутки хватает.
      - Да ну?!
      - А то? Бабам - тем на двое... И так мне хорошо стало, что я все остальное молоко безвозмездно сдал в районную больницу...
      Куцый взвыл:
      - В дурдом надо было! Все ж наши здесь! Э-эх!.. Так все и сдал? А ломало как? Меня на днях кореш проведал, говорит, начали из шампиньонов добывать. Кайф вроде нормальный, но потом так ломает, что...
      - Дурак твой кореш! - заорал Мишель. - Дурак и сволочь!
      - Не ори! - шикнул Куцый. - Аминазином вмажут. И будешь петь: «Меня на бабу и домкратом не поднять...»
      Цитата из отобранного плейера привела Дерибасова в глубокое уныние, он отвернул голову от Куцего и решил совместить бегство от действительности с ликвидацией хронического недосыпа.
      Поняв, что аудиенция окончена, Куцый удалился делить с «Камчаткой» молоко недоенной маковой коровы.
      Но с койки напротив Дерибасова уже пронизывал неподвижный взгляд.
      - Ты чего? - не выдержал Дерибасов.
      Ответ затянулся до обеда. Дерибасову прочли лекцию, в которой вульгаризированная индийская философия и ультраортодоксальная современная парапсихология переплелись, как две цепочки ДНК. Учение позволяло и обязывало исцелять, читать мысли, бороться за мир, самосовершенствоваться и стремиться к гармонии.
      Сначала Дерибасов страдал молча, потом протестовал, потом удивился, что уже примерно догадывается о значении слов левитация, медитация, сублимитация и даже отчетливо осознает, что махатма - это не просто там гуру. Жажда нового разогнала сон, и мозг накинулся на дармовую информацию. К обеду Дерибасов уже задавал уточняющие вопросы, понимающе кивал на невразумительные ответы и один раз даже попытался продискутировать в рамках глобальной теории по частному вопросу.
      Обед поставил Дерибасова на место. Подсевший к ним с Гуру Коля пускал борщевые слюни и лез к Дерибасову в тарелку за понравившимся куском. Дерибасов не выдержал и, ни на что не надеясь, заорал:
      - Уберите его отсюда!!!
      Тут же возникли Куцый с Уполномоченным и, преданно глядя на Дерибасова, исполнили приказание. Когда они после этого подсели к Дерибасову, испепеляя гуру ревнивыми взглядами, из далекого центра города донесся могучий вой пятисот назарьинских клаксонов. Тоска Дерибасова стала волчьей.
      - Война, что ли? - предположил Уполномоченный.
      - Откуда? - отмахнулся Куцый. - Таксиста хоронят... Давай, работай веслами...
      А Дерибасов страдал от очевидности того, что никогда назарьинцы не двинутся всем миром спасать его из психушки, тюрьмы или иного социального бедствия...
      Но не одному Михаилу Дерибасову выпал тяжелый день. Многим ташлореченским начальникам в этот день их кресла казались катапультами. Особенно после того, как патрульный вертолет ГАИ засек и передал, что после короткого совещания механизированная колонна разбилась на четыре подразделения, двинувшиеся в стороны телецентра, вокзала, университетского городка и телефонной станции.
      Если тюремные ворота оказались непроницаемыми не только изнутри, но и снаружи, то прочие «цели» были достигнуты. Хотя что назвать достижением цели? Ну, блокировали назарьинцы работу прокуратуры, милиции и юстиции - ни подъехать, ни уехать. Ну, разбрелись и циркулировали по учреждениям, меняя друг друга в разных кабинетах и задавая одни и те же вопросы: «Где Матвей Елисеич Дерибасов? Кто его засадил? И кто здесь командует выпусканием на свободу?» Ну, поразили всех обилием крупных напористых людей с одинаковыми фамилиями. А толку-то? Даже до Павла Константиновича не добрались.
      То ли дело «разноцветные»! Цыкнули на заоравшего: «Даешь Бастилию!!!» Саньку Дерибасова и собрались вокруг Осипа Осинова - послушать лекцию об истории Ташлореченской крепости.
      Ощутив приближение своего звездного часа, Осип Осинов взгромоздился на бочку с квасом и полчаса громко и вдохновенно, апеллируя к слушателям голосом и жестами, на грани перегорания от эмоционального накала, исполнял вариации на исторические темы.
      Но так уж устроены назарьинские умы - они и найденный на дороге гвоздь, и случайную информацию - все пытаются пустить в дело. Поэтому первый же вопрос к Осипу был ясен: «А сбегал ли кто отсюда? И как?»
      Гарцевавший на любимом коньке вспотевший Осип дал ему шенкеля, и тот взвился на дыбы, застыв на бочке с квасом, ну прямо как медный собрат с Сенатской. И Осип перешел свой Рубикон - решился все-таки сообщить землякам о великом и страшном открытии. Пусть даже линчуют его вместо Мишки Дерибасова, но Осиновым ли, чьи предки во имя истины на кол шли, бояться пострадать за правду?!
      - Было! Всего один раз! - напряженно звенел голос Осипа. - Я в архиве нашел! И случилось это, заметьте как раз в год основания нашего села. В ночь перед казнью сбежал отсюда Назар Кистень, отъявленный душегуб, зарубивший топором жену, тещу и городового! Сбежал и пропал неведомо куда! Это им тогда было неведомо. Но мы, оглядываясь назад, в историческую ретроспективу, можем умозаключить, что он-то, к сожалению, и стал нашим легендарным предком! Нравится нам это или нет.
      Мало сказать, что назарьинцам это не понравилось. Волна народного гнева поднялась и, дергая Осипа за штанины, едва не смыла его с бочки.
      - Ишь ты! - кричали ему.
      - Предатель!
      - Крыса архивная!
      Осип лягался так, словно имел не меньше трех пар ног, что понятно, если вспомнить о его норовистом любимом коньке.
      И тут начальник тюрьмы, наблюдавший из кокетливо зарешеченного окна своего кабинета за всем этим безобразием, смял почти полную пачку сигарет: из перламутровых «Жигулей» с дымчатыми стеклами вылез поп и полез на бочку. Сто глоток одобрительно заревели.
      - Отставить! - перекрыл их могучий, но мягкий бас воздевшего длань отца Василия. - Успокойтесь, православные! Не ведете вы род от убийцы! Ведь не Назар имя предка вашего, а Назарий!
      Начальник напряженно вслушивался, надеясь, что хоть сейчас мощный голос оратора позволит ему услышать что надо, чтобы сообщить куда следует. Поначалу мешал шум, но когда назарьинцы притихли, в открытую форточку донеслось:
      - ...и в том же году этот Назарий был исключен из семинарии за ересь. Он пытался проповедовать по селам, но отовсюду его изгоняли, и тогда он организовал свое поселение, где установил законы по своему разумению. Дабы не смущать вас происхождением от человека, порвавшего с церковью, не говорил я раньше о своей находке...
      Тут зазвонил самый важный из четырех телефонов, и начальник кинулся к столу.
      - Ну, что там у тебя? - спросили из трубки.
      - Митингуют, Игорь Иванович. Но мы в полной готовности. У всей охраны четкие инструкции и допобоймы.
      - А чего хотят? Кто их возглавляет?
      - Да разве эту «Память» поймешь?! Сначала один был, в штатском, полчаса руками махал, в нас пальцем тыкал, а теперь еще поп появился! Настоящий! В рясе, с двумя крестами, и, представляете, полгруди в боевых наградах!
      - Поп?!.. С боевыми орденами? А проповедует что? Ты направил кого-нибудь послушать?
      - Да разве так поймешь? Начал, вроде, издалека, то да се, но толпа уже закипает. Там вам не слышно, как ревут?! Думаю, попытаются ворваться...
      - Ты там смотри, - Игорь Иванович помолчал. - Тут еще не до конца все ясно... В общем, главное сейчас - не допустить кровопролития...
      - А если полезут?!
      - Учись работать в условиях демократии и гласности, - ядовито посоветовали сверху. - В общем, так. Объяви им, что через полчаса представители руководства с ними встретятся и выслушают их требования.
      Тем временем роскошный отец Василий гвардейской выправкой, пышной седой бородой, черной рясой, хлопающей на ветру, как пиратский флаг, двумя массивными крестами, блеском надраенных орденов и медалей собирал у тюрьмы все больше ташлореченских обывателей.
      Не избалованные неформальными встречами с руководством, они в большинстве своем после сделанного начальником тюрьмы объявления решили подзадержаться на полчасика. Обремененное же срочными делами меньшинство продиффундировало, распространяя информацию в соседние кварталы, откуда вскоре повалил народ. Так что через полчаса, даже после прибытия отозванных от правоохранительных органов «белых», «желтых» и многочисленных «вишневых», назарьинцы оказались в меньшинстве.
      Вместе с Игорем Ивановичем приехало еще трое наиболее решительных из наиболее ответственных. В другой машине прибыло пятеро сосредоточенных в штатском. Редакционный газик с Калугиным припоздал на пару минут - сам мечтавший о четкой инструкции редактор слишком долго и пространно инструктировал зама. В конце концов все свелось к тому, чтобы максимально оперативно дать уже в завтрашний номер разоблачительный материал, который пресек бы ненужные слухи и развенчал зачинщиков.
      Появление Игоря Ивановича с соратниками встретили разноголосицей. Назарьинский акселерат Санька Дерибасов воздел еще сырой плакат: «Свободу М. Дерибасову!» и начал скандировать:
      - Во-лю Елисеичу!!!
      Толпа зарезонировала. Даже не знавшие Елисеича ташлореченцы с удовольствием подхватили:
      - Во-лю или се-чу!
      Глядя на расплывшиеся буквы Санькиного плакатика - «Свободу М. Дерибасову», Валерий Александрович испытал приятную гармонию общественных и личных интересов.
      - Это какой Дерибасов? - спросил он на всякий случай у подкачивавшего шины Андрея Осинова. - Из Назарьино?
      - Наш, - кивнул, налегая на насос, Андрей.
      - Производитель шампиньонов? - опытный журналист опасался случайных совпадений.
      - Он самый.
      - А теперь за что посадили?
      - А ты вон у него спроси, - зло сказал Андрей, кивнув на Игоря Ивановича, и залез в машину.
      Калугин последовал его примеру и бросил шоферу:
      - В редакцию.
      Тем временем Игорь Иванович, дабы прекратить скандирование лозунга «Волю или сечу!», анархистского по сути и славянофильско-архаичного по форме, предложил выслушать требования полномочного представителя.
      Вышел бригадир Тихон Назаров и предъявил назарьинский ультиматум:
      - Без ни в чем не повинного Матвея Елисеича Дерибасова не уедем. Вся его жизнь прошла на виду. Ручаемся за него всем миром.
      Игорь Иванович, заметив в толпе ненавистные ухмыляющиеся физиономии активистов Ташлореченского народного фронта, пообещал разобраться и предложил разойтись.
      - Разойдемся, когда разберетесь, - объявил Тихон.
      - Других вопросов у вашего общества нет? - осведомился Игорь Иванович.
      - Почему нет сахара?! - закричали ташлореченцы с разных сторон, и толпа вспыхнула подожженной с четырех углов хатой:
      - А стирального порошка?!
      - Конфеты где?!
      - И кофе!
      В сложившейся ситуации решили учесть преклонный возраст подозреваемого М. Е. Дерибасова, недостаточность улик и освободить из-под стражи под расписку о невыезде.
      Когда потерянный Елисеич, старчески сутулясь, вышел за ворота, у бочки с квасом вовсю торговали сахаром. Увидев все село, старик попятился назад, но ворота уже закрылись, и на этот раз даже затвердевшее в смущении могучее плечо не смогло их выбить.
      Радости односельчан Елисеич не понял, улыбки принял за насмешки и застыл среди ликующей толпы, не решаясь поднять взгляд. Казалось даже, что он ничего не слышит, но когда победно загудела сотня клаксонов, старик вздрогнул и втянул голову в плечи. Этот-то гудок и услышал Мишель Дерибасов за психбольничным обедом.
      Впрочем, какой обед! Даже после того, как отсадили Колю, есть Дерибасов не смог - рты вокруг протекали и чавкали, ближайшая стена была измазана какой-то дрянью. Брезгливый Дерибасов собрался было уйти, но очень хотелось пить, и он решил дождаться чая.
      Когда Дерибасов, отрешенно глядя в окно, поднял стакан, то увидел на нем столько дактилоскопической информации, что содрогнулся.
      - Да кто же их тут моет? - возмутился он.
      И Дерибасову показали за соседним столом того, кто их тут моет. После чего Дерибасов решил попить воды из крана. Кран был тут же, за спиной. Старый медный кран, перевернутый носиком вверх, чуть фонтанировал. Но Дерибасова опередили - сразу двое по очереди обсосали кран...
      До самого ужина Гуру не иссякал, не утомлялся и не повторялся. Недополучивший в детстве народной фантазии, Мишель нежился в роскоши древнеиндийских мифов.
      Наконец-то в аптеке жизни нашелся анестезирующий эликсир, и боль от падения так низко перестала донимать. Теперь боль и унижение были сами по себе, а он - Михаил Дерибасов - сам по себе. Из бездны распавшейся личности Гуру, сквозь щель рта, сквозил древнеиндийский космос, и Дерибасов вдруг ощутил тоскливое блаженство замерзающего, когда сознаешь, что погиб, но даже это, не говоря о мелочах, которыми жил раньше, уже не кажется значительным.
      Впервые осознал Мишель всей сутью физического и психического «я», что он не имеет особого значения и, собственно говоря, вообще ни при чем в общевселенском масштабе.
      Нирвану пресек Куцый:
      - Прикинь, земляк! Там из ментовки звонили, у меня санитар свой. Тебе какую-то политику шьют. Ну, там организацию беспорядков. Зря звонил - по тачке тебя и вычислили. Короче, я мыслю, тебя отсюда не вдруг выпишут. Пролечат на всю катушку. А как выпишут, то пропишут в зоне. Понял?! - Куцый жевал слова, как жвачку. - Так что «ромашки спрятались, поникли лютики», твою мать...
      - Что же они там натворили?! - схватился за голову Дерибасов. - Теперь все! Я пропал!
      - Замочились, что ли? - поинтересовался Куцый. - Тогда соскакивай, пока здесь.
      - А как?! - жалобно пискнул Дерибасов. - Как?!
      - Да легко, - Куцый передернул плечами. - Только надо момент ловить, - и красноречиво постучал по карману «Адидаса».
      Там звякнуло.
      - Подкупить санитара? - догадался Дерибасов.
      - Подкупить меня, - хмыкнул Куцый и повертел на пальце связку ключей.
      - От всех дверей?! - не поверил Дерибасов. - А что ты тогда тут делаешь?!
      - Надо перекантоваться, - не стал вдаваться Куцый. - Так давай, что ли?
      - Скоко?! - сказал Дерибасов Дуниным голосом,
      - А доза, - цепкий напряженный взгляд Куцего подчеркивал небрежность позы. - Ежедневно до выписки.
      - А выписка когда? - Дерибасов прикинул убытки от простоя «Деликатеса» и ужаснулся.
      Куцый хмыкнул:
      - Когда бы ни было. Не разоришься.
      Здравый смысл подсказал Дерибасову, что дань не может превысить ожидаемых убытков.
      - Через день, - сказал Дерибасов. - Слишком далеко ехать.
      - Через день по две, - согласился Куцый.
      - Пять доз в неделю и два выходных! - выпалил Дерибасов.
      Куцый встал и пошел.
      - Согласен! - крикнул Дерибасов.
      - Только смотри, земляк, - посоветовал Куцый, - кто меня наколет, потом не долго живет!
 
       Глава 14. Хождение по Дуням
 
      ...Даже проскочив больничную аллею и оказавшись за воротами, Дерибасов не почувствовал себя в безопасности. Какая может быть безопасность в казенной пижаме с клеймом «5-е м. о.»? Помощи ждать было неоткуда. Позавчера Мишель уничтожил все следы нарушения паспортного режима на Казачьей.
      Дерибасов отступил в кусты и отчетливо представил, как, скрываясь днем, пробирается ночной степью меж хуторами в Назарьино, на подножном корму или христарадничая.
      В двухэтажном доме через дорогу уютно затеплилось окно.
      Дерибасов вздохнул, но тут же вскочил, вспомнив откровения Ушастика. «Ах ты, Дуня, моя Дуня, - запела его душа, - свет Михайловна!»
      Проскочив пустынную дорогу, как перед близко идущим транспортом, Дерибасов переключил скорость и солидно вступил во двор. Нашарив взглядом обязательную для любого вечернего двора скамейку со старухами, Михаил Венедиктович откашлялся и неторопливо причалил к ней:
      - Здравствуйте, мамаши, - слегка снисходительно бросил он напряженно замолчавшим старушкам, чьи взгляды уже выражали повышенную боеготовность, а указующие персты дергались, как на спусковом крючке, выдавая импульс к набору «03», а то и «02».
      - Тут такое, значит, дело. Попросила меня наша сестра-хозяйка сходить до ее кумы, ну, до Евдокии Михайловны. Знаете такую?
      Старухи не кивали и даже не мигали.
      Михаил Венедиктович понимающе улыбнулся и, впившись до боли ногтями в ладонь, простецки сказал:
      - Э-эх, мамаши! Да не психический я, а нервный. Поэтому и выход у меня свободный... А вы, вижу, испугались, что покусаю? Х-ха! Так Евдокия Михайловна-то в этом, говорите, подъезде? А этаж второй, да? Пе-ер-вый?! Да ну? Точно. Первый. Ну надо же - тридцати нет, а уже склероз. Из-за него и лечусь.
      Со склерозом Дерибасов угадал - это оказалось паролем. О склерозе старушки любили говорить немногим меньше, чем Куцый о наркотиках. Дерибасова жалели: «Такой молодой». Сочувственно покивали, что ему теперь придется уйти с должности начальника автоколонны и неизвестно чем прокормить многодетную семью, больную старуху мать и больную старуху тещу.
      - Так, значит, налево у нее дверь, - уже развлекался Дерибасов.
      - Да нет же, направо! - хором отвечали старушки.
      Обшарпанная правая дверь, стесняясь своей наготы среди дерматиновых соседок, предпочла остаться анонимной и не имела номера. Звонка тоже не было, и Дерибасов вкрадчиво постучал.
      - Кто там? - неуверенно спросили из-за двери.
      - Это я, Михаил Евдокимович из пятого мужского! Не дотерпел до воскресенья.
      За дверью играло радио или телевизор.
      - Да открывайте же, Евдокия Михайловна, в самом деле! - занервничал Дерибасов. - Не в окно ж к вам лезть, честное слово... Не те у нас с вами годы... Ну хоть себя покажите... Рисковал ведь, чтобы вас увидеть. Я только гляну и сразу уйду.
      - Зачем же уходить, Михаил Евдокимович? - жалобно протянула появившаяся в щели голова. - Заходите уж, Михаил Евдокимович, раз пришли...
      Глянувшему на лицо хозяйки Дерибасову захотелось выполнить свое обещание - тотчас уйти. Но было некуда.
      Если сельский Дунин дом был полной чашей, то у ее городской тезки - пустой граненый стакан.
      - Ой, что ж вы так, - Евдокия Михайловна теребила поясок засаленного халата, - прямо как снег на голову... Неожиданно. И не предупредили даже... Я и платье не успела дошить. Вон, на стуле, уже и готово почти... Да вы садитесь, Михаил Евдокимович… - Евдокия Михайловна сдернула платье со спинки единственного стула, обмахнула им сиденье, ахнула: - Да что же это я делаю! - нервно хихикнула и, поозиравшись пару секунд, перекинула недоспевшую обнову через спинку полутораспальной кровати. - Вы посидите тут... Я сейчас! - Евдокия Михайловна выскочила из квартиры.
      Дерибасов напряженно прислушался. Городская Дуня звонила в соседнюю дверь по-видимому телефонизированной квартиры. Мишель приник к двери, чтобы успеть выскочить из западни во время телефонного доноса.
      Щелкнул замок.
      - А, Дуня. Заходи, чего встала.
      - Ага... А твой дома?
      - Да, дома.
      - Тогда выйди... Маш... он пришел!
      - Да ну?! И какой?!
      - В пижаме пришел. А сам больно уж молодой... А так вроде обходительный... С усами, и кудри... Маш, а чего мне теперь делать?
      - Ну... поговори с ним. Накорми, напои...
      - Маш, а у тебя есть?
      - Да откуда! С моим разве что останется!.. Все выжрал, зараза! А ты не мельтешись. Знай себе цену. Подумаешь, молодой! Ты вон тоже... не старуха. Пусть сам за бутылкой и сгоняет... Ну... иди. Вон, по радио как раз музыка хорошая... Слушай, а он хоть... ну... ничего? Не очень психованный?
      - Да навроде нет...
      Боясь поверить, что все так просто, Дерибасов вернулся на костлявый ревматический стул. Раскрасневшуюся хозяйку он встретил смущенным покашливанием:
      - Евдокия Михайловна... Может быть, это, в честь нашей встречи, так сказать... Чтобы душевно посидеть и пообщаться, знаете, так, раскрепощенно...
      - Ой, да все это потом, Михаил Евдокимович... Соловья ж баснями не кормят... Вон вы какие худенькие, небось на больничной-то совсем отощали... А я вот вам домашненького... Не ждала, правда, сегодня. Одна ведь живу, а себе чего и готовить... Да и на работу в ночь заступать... Я ж ночным утководом устроилась... Ну, сейчас картошечки нажарим, макаронов отварим... огурчик вот свеженький...
      Дерибасов тоскливо смотрел, как хозяйка суетливо передавливала тупым ножом длинный вялый огурец.
      - Михайловна! - снова завел гость. - Тут накладочка вышла... Мне наш санитар обещал по такому случаю... ну, спирта чекушечку... Пообещал, но не смог...
      - Да вот и у меня ж, Михаил Евдокимович... В воскресенье вас ждала... Не приобрела еще. Уж и деньги отложила, думала завтра, к открытию подойти... А сейчас куда - закрыто уж все... А вы, простите, от чего лечитесь?
      - Да что вы! - обиделся Михаил Венедиктович. - Неужто подумали, что алкоголик?! Вам ведь наша сестра-хозяйка все про меня рассказала... Я просто, ради встречи, так сказать. Такой момент, понимаете, кто знает, может и переломный в жизни... А что поздно, это ничего, - Дерибасов старательно помялся, - у меня по соседству знакомый дед самогон гонит...
      - А десятки хватит? - робко спросила Евдокия Михайловна.
      - Уговорю, - пообещал Дерибасов. - Вот только мне это... в пижаме, сами понимаете...
      - Да что вы, - зарделась хозяйка, - ничего такого у меня и в помине нету. Сколько уж лет одна живу.
      - Может, спортивный костюм? - подсказал павший духом Дерибасов, вспомнив «Адидас» Куцего.
      - Да не занимаюсь я спортом-то, - оправдывалась Евдокия Михайловна. - Вот разве трико. Только старое совсем, я в нем подъезд мою...
      -- Это ничего! - воспрял Мишель. - Трико сгодится! Может, футболочка какая... Нет? И рубашки никакой? Ну, хоть кофту дайте...

Кофта оказалась с рюшечками, но выбирать было не из чего. Хуже всего получилось с обувью - дерибасовская ступня была на размер-другой больше. К счастью, отыскались старые галоши.

      Можно только удивляться, почему Дерибасов решил, что в таком виде он меньше похож на психа. А может быть, десятка в кармане кофты придала ему уверенность. Так или иначе, по лестнице скатывался уже почти прежний Мишель, ушедший от психиатра и подавно уходивший от Евдокии Михайловны, увещевавшей из дверного проема:
      - Только вы уж не задерживайтесь, Михаил Евдокимович! А то все простынет!
      Не ужинал в этот день и Осип Осинов. Недавно овдовев, он не заботился о своем пропитании три раза в день. Перевозбужденный ташлореченскими событиями, Осип не мог усидеть за столом и фиксировал свои уединенные наблюдения в 32-ю тетрадь то на подоконнике, то на холодильнике, то на этажерке:
 
      «Назарьино выплеснулось из берегов, и гордый город отворил кованые ворота.
      Силой духа назарьинский Давид одолел ташлореченского Голиафа!
      Назарьино схлынуло, забрав то, что принадлежало ему: свою смекалку - Елисеича.
      Умозаключаю: первый круг орлиного полета Назарьина замкнулся - Елисеич повторил путь, в смысле маршрут, Назара Кистеня.
      Вывожу: развитие Назарьина идет по восходящей спирали, и следующий круг должен быть уже над Москвой, а потом и вокруг экватора».
 
      Санька Дерибасов вставал в пять утра и в любую погоду оббегал Назарьино. Поначалу назарьинцев раздражала эта бессмысленная трата энергии, и мать пыталась пристроить сына на почту для общего блага. Но прикладной физкультурой Санька заниматься категорически не захотел, потому что мечтал о чистом спорте, а также о чистой науке и чистой любви.
      Набежав на пробиравшегося от автостанции дядю Мишу Дерибасова, Санька сначала серьезно осмотрел его, покумекал, систематизируя и классифицируя, и лишь потом заржал, как призывающий табун жеребец. Где-то хлопнули ставни. Смех с одышкой был обиден сам по себе, да еще напоминал истерики Ушастика.
      - Заткнись! - буркнул Дерибасов. - Задохнешься во цвете лет!
      - Ой, дядь Миша… - утопающий в смехе Санька, выныривая, успевал произнести пару слов и снова погружался, - ...где паранджа?..
      - Переучился парень! - с высокомерным безразличием обронил Дерибасов. - Смейся, смейся! В дурдоме как раз для тебя койка освободилась.
      Дерибасов зашагал дальше, а Санька плелся за ним и, уже только изредка похрюкивая, объяснялся:
      - Ну, дядь Миш... Ну я ж смотрю - галоши, шаровары, кофта - женщина востока один к одному... То есть три к пяти, потому что еще не хватает паранджи и юбки... А откуда это у вас? А почему вы в этом идете? Вы что, азиатку раздели, да?!
      - Да не ори! - дернулся Дерибасов. - Дунино это, понял?