Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Перекресток дальних дорог (сборник)

      — Где? — не понял я.
      — На берегу.
      — Говорю же тебе — ветер сразу подхватил их…
      — А вдруг? — перебила меня Лена.
      Я с сомнением покачал головой.
      — Давай попытаем счастья? — Лена схватила меня за руку, и мы выбежали из зала.
      Я прихватил фонарик, и струящаяся тропинка была поэтому для нас явственно различима, хотя протоптали ее только двое.
      — Вот… здесь… лежал контейнер, — тяжело дыша, сказал я, указывая на место, ровное, как стол, — киберы сегодня превзошли самих себя.
      Не отвечая, Лена подошла к берегу. Стоял прилив, и почти вся песчаная полоса была залита водой. Листков, которые мы искали, не было и в помине.
      — Листки тяжелые? — задумчиво сказала Лена. — Наверное, тяжелее воды. Может быть, часть их осталась на дне? Раздевайся! — решительно заключила она.
      Черная вода лежала у наших ног.
      Я отдал фонарик, чтобы освободить руки, и перешагнул белую каемку прибоя.
      Сильный луч следовал за мной по пятам, освещая пятачок каменистого дна. Потревоженные крабы бестолково шныряли во все стороны. Листков нигде не было: наверно, приливные течения унесли их в глубину.
      Окончательно продрогнув, я уже совсем решил выходить, но в этот момент упорство искателя было вознаграждено. Отыскалось несколько листков, попавших в расщелину между камнями. Правда, после этого мне ничего не попадалось, несмотря на поиски.
      — Н…наверное, в…вода смыла знаки, — сказал я, выйдя на берег и протягивая Лене один листок. Она навела на него луч: угловатые письмена, чем-то напоминающие математические символы, четко выделялись на потемневшей поверхности.
      Я сделал несколько кругов, чтобы согреться, а потом пошел проводить Лену — ей надо было дежурить до утра.
      Но уйти с линга-центра мне так и не пришлось. Мы до рассвета слушали странную повесть, которую рассказывал дешифратор. Он часто прерывался и надолго умолкал.
      Тускло звучал монотонный голос, и перед нами разворачивались загадочные картины чужого бытия, чужой планеты.
      Кто скажет, когда и где это происходило?
      Хроника ли это подлинных событий?
      Или неумеренная и мрачная фантазия какого-нибудь древнего автора?
      …Румо медленно отдал команду, и манипулятор послушно переместил его к хранилищу — низкому строению, собранному из листов гофрированного пластика. Румо заглянул в отсек и вздохнул: снова, как вчера, он был заполнен не больше, чем нагреть. Видно, у… (в этом месте дешифратор запнулся, — наверно, подыскивал равнозначное слово в нашем языке), — видно, у белковых снова начался период сезонной хандры. А может, что-нибудь похуже? Значит, опять бесконечная возня с настройкой логических блоков. Надо сказать, опасная возня: если белковый (в этом месте дешифратор снова запнулся), если белковый, неловко повернувшись, случайно заденет землеца — тому не поздоровится.
      Будь они прокляты, тупые автоматы.
      Нет ничего ужасней однообразия, подумал Румо. Ну, отрегулирует он белковых роботов, а что толку? И завтра и послезавтра, и через месяц, и через десять лет одно и то же. Пшеница, пшеница, пшеница… Как будто нет ничего на свете, кроме пшеницы. Ни моря, ни мегаполиса, ни открытого космоса.
      — Мегаполис — что это такое? — быстрым шепотом спросила у меня Лена, когда дешифратор запнулся.
      — Кажется, огромный город. Бесконечный город или что-то вроде этого, — ответил я.
      И тут же динамик ожил снова.
      Другим землецам хоть бы что — они довольны своей судьбой. Некоторые даже считают, что лучше доли землеца вообще на свете нет! А что, им нельзя отказать в известной логичности. Каждый землец обладает манипулятором — совершенной машиной, которая послушно и умело выполняет все его команды, по требованию хозяина доставит его куда угодно — разумеется, в пределах зоны, даже укачает, если на землеца нападет вдруг бессонница…
      А урбаны? Живут в вечной копоти, в грохоте и лязге, говорят, у них там в мегаполисе и дышать-то нечем…
      Все это так.
      И все-таки Румо мечтал о мегаполисе, скрывая сокровенное даже от самого близкого друга. Он и сам не знал, как зародилась эта мечта. Ведь со дня рождения судьба его была предрешена: весь путь его — от колыбели до смерти — лежал под знаком пшеничного колоса…
      Но каждое слово воспитателей, направленное к тому, чтобы лишний раз растолковать, как прекрасна судьба землеца, вызывало у юного Румо неосознанный протест.
      Пшеница — штука тонкая. Собирать полный урожай с каждого квадрата, не дать пропасть ни единому зернышку — дело непростое. Ведь созревание каждого квадрата рассчитано чуть ли не по часам. Промедли с одним участком — и дела на соседних полетят к черту. А тут еще имей дело с исполнителями — белковыми роботами, за которыми нужен глаз да глаз.
      С белковыми у Румо были свои особые счеты. С первого дня знакомства он невзлюбил это племя.
      В тот день на опытном поле воспитатель дал ему первое самостоятельное задание — убрать участок с помощью белкового робота. С утра хмурилось, однако служба погоды сообщила, что дождя не будет, и Румо отправился на выделенный ему участок в манипуляторе с открытым верхом.
      Сначала все шло хорошо.
      Румо устроился на пригорке, отдал нужные команды белковому, и тот приступил к работе.
      Овеваемый ветерком, Румо задремал. Его разбудила тяжелая капля, упавшая на лоб. Румо открыл глаза, испуганно огляделся: к счастью, он был один на участке, провинности его никто не заметил. Вдали маячила фигура белкового робота, размеренно, как машина, убиравшего пшеницу.
      Нужно было поднять верх у манипулятора, однако даже такая физическая нагрузка была не под силу землецу. Да и к чему? Для выполнения низменных усилий имеются белковые роботы, а дело землеца лишь отдавать команды.
      Румо отдал команду, однако белковый даже не поднял головы, продолжая клешнями, словно ножницами, срезать колоски. «Наверно, испортился биопередатчик», — подумал Румо и крикнул, но его голос был заглушен хлынувшим ливнем. Румо попытался сам поднять верх манипулятора, но его слабые руки лишь бессильно скользили по складкам ребристого перепончатого укрытия. Он сразу же вымок до нитки, холодные потоки били в лицо, сбегали по спине, и Румо ощутил себя вдруг совершенно беспомощным. Он кричал до хрипоты, кричал чуть не плача, но робот так ни разу и не обернулся. Лишь когда дождь кончился и пора было возвращаться на учебную базу, робот пересчитал контейнеры, набитые собранными колосками — ливень, конечно, был ему нипочем — и вперевалку подошел к манипулятору, в котором сидел посиневший от холода его хозяин-землец.
      — П…почему ты не ответил на мой биовызов? — спросил Румо. Хотя у него зуб на зуб не попадал, он старался чтобы голос звучал строго: ведь с этим белковым истуканом ему предстоит работать долгие годы, каждые пять лет переходя с одного участка пшеницы на другой, определяемый игрой жребия — слепого случая. Не дай бог, если робот сразу почувствует в нем слабинку.
      — Не слышал, — ответил белковый.
      — Но я кричал.
      — Дождь шумел, — пояснил белковый, разведя клешнями в стороны. — А что случилось?
      — Случилось то, что твой хозяин промок, — строго сказал Румо.
      — Прекратить дождь не в моих силах…
      Румо с неприязнью посмотрел на плотную фигуру робота застывшего перед ним с идиотским видом.
      — Но в твоих силах поднять верх у манипулятора, — произнес Румо.
      Робот переступил с ноги на ногу.
      — Справедливо, — согласился он и тут же, словно в насмешку, без всяких усилий натянул над Румо прозрачную перепонку.
      «Сейчас же поставь на место», — хотел было крикнуть Румо но сдержался, опасаясь, что это будет выглядеть смешно. Он вытащил из мокрого кармана плоский шарик биопередатчика и принялся его рассматривать. Но как определишь по внешнему виду, исправен ли он. Разобрать передатчик имеет право только воспитатель, надо будет обратиться к нему вечером…
      — Можно? — протянул клешню робот. Румо знал, что взгляд белкового в отличие от взгляда землеца или даже урбана способен проникать сквозь непроницаемые перегородки. Он дал передатчик роботу. Тот повертел его, сказал: — Да, передатчик неисправен, — но, возвращая, сжал шарик так, что он треснул.
      Когда Румо вернулся на базу, его подняли на смех.
      — Мокрая курица в упаковке! — такими словами приветствовал его воспитатель.
      Румо объяснил, как было дело, но сам же вышел кругом виноватым.
      — Белковый — машина, — поучал его воспитатель. — Он делает только то, что ты ему велишь. Твое дело — только отдавать команды. Ну а ежели ты и команду толком не умеешь отдать, то куда ты годишься?
      В продолжение всего поучения белковый робот, который был с Румо, стоял рядом с безучастным видом.
      — Но он поломал мой биопередатчик, — со слезами в голосе произнес Румо, показывая на робота.
      — Разве тебе не известно, что за передатчик отвечает землец, а не его белковый? — строго сказал воспитатель.
      Этот эпизод врезался в память Румо на всю жизнь. Разве можно забыть то унизительное чувство собственной беспомощности, с которым сидел он в открытом манипуляторе под дождем, не будучи в силах поднять верх, в то время как белковый спокойно занимался своим делом, не слыша (или делая вид, что не слышит) отчаянных криков своего хозяина?
      И вообще, он, Румо, наверно, не такой, как все.
      Других почему-то слушаются белковые роботы, а его нет.
      Другие довольны судьбой землеца, а он нет.
      Другие готовы с утра до ночи обсуждать агрономические тонкости выращивания пшеницы, а он предпочитает уединяться, чтобы без помех можно было мечтать о мегаполисе.
      Среди других землецов Румо чувствует себя отщепенцем, белой вороной.
      Но кто заронил в душу юного землеца мечту о мегаполисе?
      Однажды в группе, где обучался Румо, появился новый землец. Как-то Румо, перемещаясь по коридору в своем манипуляторе, случайно уловил обрывок разговора, который вели между собой воспитатели. Румо догадался, что разговор идет о новичке, и, замедлив ход, навострил уши.
      — Падший ангел, — сказал один воспитатель со скверной усмешкой.
      — Он получил по заслугам, — пожал плечами другой.
      А третий произнес и вовсе загадочные слова.
      — Не исключено, что наша тихая обитель окажется для него лишь пересадочной станцией, — сказал он.
      — Наша станция — тупик. Дальше ходу нет, — заметил первый воспитатель.
      Третий покачал головой.
      — Не скажи, — произнес он.
      — Ты хочешь сказать, что его могут… — задохнулся второй.
      — Вот именно, — сказал третий. — Только еще материал нужен для него. — И трое воспитателей умолкли, ожидая, пока землец скроется.
      У Румо новичок пробудил жгучий интерес. Он был не такой, как все. Поступки его носили печать самостоятельности, с воспитателями он вступал в пререкания, что было вещью неслыханной, по крайней мере для Румо, а к обязанностям землеца относился без видимого энтузиазма.
      В тот же день их учебные участки оказались рядом. Румо и новичок разговорились. Начали они осторожно и о вещах нейтральных — каждый не без основания опасался подвоха. Но постепенно, слово за слово, прониклись взаимным доверием.
      — Нравится тебе быть землецом? — спросил новичок.
      — Не знаю… — смутился Румо.
      Новичок вздохнул.
      — Знавал я и лучшие времена, — сказал он.
      — Разве ты не землец? — осмелился спросить Румо.
      Новичок покачал головой.
      — Ты же видишь, — сказал он. — Приходится осваивать пшеницеведение и робототехнику с азов.
      Хотя новичок выглядел юным, лицо его казалось усталым, а губы, когда он молчал, скорбно поджимались.
      — Кто ты? — спросил Румо.
      Новичок не спешил с ответом. Он сначала огляделся, пристально посмотрел на двух роботов, видимо, занятых своим делом, и лишь затем произнес вполголоса:
      — Я — урбан.
      В первую минуту Румо онемел. Впервые в жизни видел он живого урбана. Но затем в душе мальчика зашевелилось сомнение.
      — Урбан? — переспросил он.
      — Да! — подтвердил новичок.
      — Но урбаны умеют ходить, а ты в манипуляторе.
      Новичок дернулся на сиденье так, что манипулятор его покачнулся на гибких щупальцах.
      — Раньше и я умел ходить, малыш… — сказал он.
      Румо недоверчиво хмыкнул.
      — Почему же сейчас не ходишь?
      — У меня нет ног, — медленно сказал новичок. — Потерял в уличной стычке.
      — Уличной? — недоуменно повторил Румо незнакомое слово.
      — Эх ты, землец зеленый, — улыбнулся новый знакомый Румо. — Улица — это… Как бы тебе объяснить? Ты в горах бывал?
      — Издали видел, — сказал Румо, не сводя с новичка жадного взгляда.
      — Представь себе узкое горное ущелье. Ты идешь по нему… ну, перемещаешься в манике, а слева и справа вместо гор — дома.
      — Такие большие?
      — Даже больше. А в домах живут люди. Много людей.
      — Урбаны, — восхищенно произнес Румо. — Какие они, урбаны?
      — Такие же, как я, — сказал новичок. — А ущелье — это и есть улица.
      Румо что-то пробормотал и отвел взгляд. Легендарный образ урбана, обитателя мифического мегаполиса, титана, красавца и всемогущего силача, никак не вязался с этим изможденным, усталым, а главное, совершенно обычным на вид землецом. И ходить-то он не умеет… Какой же он, урбан?
      — Подойди-ка сюда, — сказал новичок, словно угадав мысли Румо.
      Когда манипулятор мальчика приблизился, новый знакомец откинул у себя полог. Вместо ног Румо увидел короткие обрубки.
      Значит, урбаны по виду такие же, как землецы! Только ходить умеют. Что ни говори, а это, наверное, очень здорово — ходить по земле.
      — Из-за той потасовки меня и перевели в землецы, — сказал новичок. — Справедливости захотел, — покачал он головой.
      Румо не понял, о какой справедливости идет речь, но спрашивать не стал. Его интересовало другое. И новичок долго, до вечера, рассказывал ему о далекой, как сказка, и страшной, как сон, жизни в мегаполисе. Голова мальчика пошла кругом. Он даже забывал своевременно отдавать команды своему белковому.
      — Что у вас там хорошего, в мегаполисе? — сказал Румо. — Теснотища, друг на друге живете. Пыль, чад, дышать нечем, сам говоришь…
      — Все так, — согласился новичок.
      — Да и опасно у вас там на улицах, — продолжал Румо. — Можно ноги потерять…
      — И даже жизнь. Но зато у нас есть борьба, — сказал новичок. — А быть рабом, по-твоему, лучше?
      — Рабы — это белковые роботы, — сказал Румо, — они подчиняются нашим командам.
      — А вы, землецы, разве ничьим командам не подчиняетесь? — спросил новичок.
      — Мы свободные возделыватели пшеницы, — повторил Румо заученную фразу.
      Новичок усмехнулся.
      — Да, конечно, ты свободен, — сказал он. — Если не считать того, что сейчас подчиняешься воспитателям. А потом точно так же будешь подчиняться сборщикам урожая.
      — Таков общий порядок, — пробормотал Румо.
      — Чем же в таком случае ты отличаешься от них? — кивнул новичок в сторону белковых роботов, чьи полусогнутые фигуры продолжали маячить на соседних участках. Румо окинул свой участок, и его белковый, поймав взгляд хозяина, быстро отвел глаза в сторону — в лучах заходящего солнца сверкнули блюдца-фотоэлементы. Поведение белкового показалось Румо подозрительным. Он отдал по биопередатчику команду, и движения белкового убыстрились. Ну, так кто же из них двоих раб?
      — Ты раб, как и он, — сказал новичок.
      — Каждому свое, — произнес Румо, цепляясь за афоризм своего воспитателя как за последнее прибежище.
      — Что ж, ты прав, — неожиданно согласился безногий урбан. — Раб должен подчиняться, а человек — бороться.
      Румо ждал совсем другого. Ему хотелось, чтобы новый знакомый доказал, что как бы там ни было, а урбану в тысячу раз лучше, чем землецу, что дым и пыль мегаполиса милее, чем ветер с унылых пшеничных полей, что лучше борьба и риск, чем безрадостное, растительное существование. Мальчик не сумел бы столь рельефно и ясно изложить свои мысли, он думал именно так.
      Однако высказать урбану все, что нахлынуло, он не успел. Вдали показалась машина воспитателя. Она неслась на полной скорости, так что ветер свистел под днищем. Румо побледнел.
      — Почему вы вместе? — спросил воспитатель, круто осадив машину. — Каждый землей должен работать на своем участке.
      — Мы на минутку… пока белковые заняты… — пробормотал Румо.
      Глаза урбана сверкнули.
      — А какую инструкцию мы нарушили, воспитатель? — дерзко спросил он.
      — С тобой мы еще разберемся, — бросил воспитатель и двинулся на участки. Квадрат новичка был в порядке — придраться было не к чему, как ни хотел того разъяренный воспитатель. Белковый, регулярно получая биокоманды, работал исправно, и дневной урок — два полных контейнера пшеницы — был выполнен.
      Зато на участке Румо дела обстояли похуже. То ли юный землец отдавал нечеткие команды, то ли вообще позабыл о них, во всяком случае, поле являло собой печальную картину. Значительная часть его была — неслыханно! — вытоптана массивными ступнями белкового робота. Драгоценные зерна и колосья пшеницы были вдавлены в почву. Один контейнер заполнен лишь на треть, другой пуст.
      Воспитатель вернулся к землецам, оба робота шагали за ним.
      — Ты и твой робот будете наказаны, — сказал воспитатель, обращаясь к Румо. — Строго наказаны. Ну а с тобой, — обернулся он к бывшему урбану, — разговор особый. О чем ты говорил с ним? — кивнул он в сторону Румо.
      — О счастливой доле землеца, — спокойно ответил тот.
      Лицо воспитателя налилось кровью.
      — Все на базу, — прохрипел он.
      На базе Румо подвергли многочасовому унизительному допросу. Однако мальчик стойко отражал атаки. О чем они говорили с безногим? На нейтральные темы. Касались вопроса о том, какая почвенная смесь является наилучшей для пшеницы, обсуждали другие агрономические тонкости. Мегаполис? Нет, мегаполиса не касались. А какое могут иметь отношение землецы к мегаполису?
      — Здесь я задаю вопросы, а не ты! — закричал, выходя из себя, воспитатель. Размахнувшись, он ударил Румо по щеке. Жаркая волна залила мальчика. Он ухватился слабыми руками за борт манипулятора, словно пытаясь выпрыгнуть. Но немощные руки подломились, и Румо рухнул на сиденье.
      В это время в комнату вошел еще один воспитатель — тот самый, который утром в коридоре говорил своим коллегам, что для новоиспеченного землеца их тихая обитель окажется лишь пересадочной станцией.
      — Оставь его, — сказал вошедший, пренебрежительно махнув рукой в сторону Румо. Отведя воспитателя, который допрашивал Румо, в сторонку, он что-то заговорил быстрым шепотом. Румо, как ни напрягал слух, уловил только два слова: «его белковый». Румо решил было, что проклятый белковый истукан нажаловался на него, но, к счастью, все обошлось.
      — Может, выдумывает? — сомневаясь в чем-то, спросил воспитатель.
      — Он на пленку записал. Я сам ее прослушал, — ответил вошедший. — Правда, дистанция была большая, слышно неважно, но разобрать можно.
      Воспитатель потер руки.
      — Значит, спекся голубчик, — сказал он довольным голосом.
      — Я это сразу предсказывал, — заметил вошедший воспитатель.
      — Ну а теперь куда же его?
      — Ясно куда… С конечной станции может быть только один путь…
      В продолжение этого разговора Румо сидел ни жив, ни мертв. В коридоре послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и в помещение, мерно ступая, вошли два робота, те самые, которые сопровождали сегодня Румо и новичка-землеца. Они несли на могучих, сложенных крест-накрест руках нового знакомца Румо… Безногое тело его обмякло, но глаза с вызовом смотрели вокруг.
      — Допрыгался, — бросил воспитатель Румо. — Не будешь больше воду мутить.
      — Попляшешь на нитке, — добавил другой воспитатель и сделал всем понятный жест.
      Взгляд безногого остановился на Румо.
      — Посмотри-ка, посмотри-ка на него! — вдруг крикнул воспитатель, указывая на Румо. — Это настоящий землец, он-то и помог изобличить тебя…
      Румо хотел что-то сказать, но от чудовищной лжи воспитателя у него перехватило дыхание. А когда он обрел способность говорить, несчастного новичка и двух роботов уже не было в комнате.
      — Ты молодец, Румо, — ласково сказал его воспитатель как ни в чем не бывало. — Отличился сегодня. Я похлопочу, чтобы старший вручил тебе жетон «Настоящий землец».
      Жетон Румо не вручили, но наказанию за пустые контейнеры он не подвергся.
      Что касается безногого урбана, то его никто больше не видел.
      …Он, Румо, — единственный человек на огромной площади в сотню квадратных лим.
      В день совершеннолетия Румо вытащил жребий с изображением колоса и координат квадрата, с которого он отныне в течение долгих пяти лет должен был снимать урожай пшеницы. А потом что? Снова жеребьевка? А что толку? Грено говорит, что все пшеничные участки похожи друг на друга как две капли воды. Грено знает, он сменил не один десяток квадратов.
      — Далее следует логический пропуск, — сообщил дешифратор и после короткой паузы продолжал.
      Юноша закрывает глаза.
      …И вот манипулятор мчит его к Стене. В пути Румо ощупывает в кармане пропуск — крохотный жетон, излучающий на определенной частоте, которая закодирована у перехватчиков Стены. Румо сидит внутри сверкающей капли, которая скользит на воздушной подушке. Раскачивается аппарат, да тихонько поет скорость. А вдали уже вырисовывается контур Стены. Именно такой он и представлял ее, хотя ни разу не видел. Серые плоскости уходят в небо. Если присмотреться, кажется, что они слегка колеблются и дрожат. Но Румо знает, что это защитное поле Стены искажает видимость.
      Худо придется тому, кто осмелится без такого вот жетона приблизиться к Стене. Он увязнет в силовом поле, словно в трясине. Затем из башни ближайшего охранного поста выйдут белковые истуканы и втянут нарушителя за Стену.
      Стена все ближе. Она заполняет собой все, разрезая мир надвое. Нет ей ни конца, ни края. Она похожа на волну невидимого моря, вдруг вставшую на дыбы.
      Манипулятор замедляет ход, сейчас он врежется в Стену или увязнет в защитном поле… И тут совершается чудо. Поле гаснет, и в Стене открывается узкое отверстие. На один миг, но этого достаточно. Стена остается за спиной, и он в мегаполисе.
      Мегаполис… Улицы словно бездонные ущелья. Тысячеэтажные дома-гнезда. Грено рассказывал, что в таких домах можно прожить всю жизнь, так и не выйдя ни разу на вольный воздух. Ну и пусть, и пусть! Он готов на все, что угодно, только бы попасть туда, в сказочную державу, навек заказанную для землеца.
      Румо едва ли мог бы объяснить, какая сила влечет его в таинственный и запретный мир, называемый городом. Однако мечта его была неистребима.
      Но что толку в мечтах? Его жребий определен до конца — пшеница, пшеница, пшеница… Соседние планеты платят за пшеницу бешеные деньги, там она не родится. Все предпочитают натуральный хлеб, а не синтетический, хотя последний и рекламируют на все лады.
      Румо открыл глаза и вздохнул. Видение мегаполиса исчезло.
      Одна только отрада — раз в декаду разрешается свидание с таким же землецом, который управляет обработкой одного из соседних квадратов. Спасибо судьбе, ниспославшей ему в соседи Грено. Старик много повидал, умеет рассказывать. Они подолгу беседуют, но каждый раз Румо кажется, что Грено чего-то недоговаривает.
      Как губка водой, насыщен участок всякими химикалиями и биостимуляторами. Участок разбит на небольшие квадратики, подобно шахматной доске. Работа проходит по простому графику. Пока в одном углу проходит сев, в другом белковые уже снимают урожай. И так круглый год. Благодаря замкнутому циклу поток зерна, поступающий с бесчисленных квадратов, не иссякает. Сборщик, осуществляющий контроль, внимательно следит за каждым квадратом, его не проведешь.
      И сегодня недобор. Сборщик опять поставит ему минус. Пять минусов, и Румо накажут токовым разрядом. Грено говорит — удовольствие ниже среднего.
      В чем же все-таки дело? Почему начали падать сборы? Пульт неизменно подтверждает, что на территории квадрата все в порядке: глазок аварийного сигнала не светится. Это все белковые. Румо инстинктивно чувствует в них врагов, мстительных и злобных. Словами этого не объяснишь, но Румо уверен: белковые его ненавидят! За что? «Извечная ненависть развивающейся системы к тому, что ограничивает ее свободу», — говорит Грено. Может быть, он прав. Но Румо от этого не легче. Его замучила эта атмосфера ненависти и недоговоренности. В последнее время Румо начало казаться, что белковые замышляют что-то недоброе. Простая мнительность, говорит Грено. Хорошо, если так.
      Пока Румо предавался мечтам и грустным размышлениям, низкое солнце успело приметно склониться к западу. С поля возвращалась группа белковых. Возвращалась немного позже, чем следовало, — по вызову Румо они должны были быть здесь еще полчаса назад. К этой группе Румо испытывал наибольшую антипатию.
      Идолы шагали вперевалку, движения их были заучены раз и навсегда, но на этот раз в походке белковых Румо почудилось что-то вызывающее.
      Неужели и землецы вот так же ходили когда-то? Румо невольно усмехнулся с чувством собственного превосходства. Неужели его предки, подобно этим белковым идолам, медленно перемещались, переставляя ноги и неуклюже размахивая для равновесия руками? Грено говорит, что землецы не ходят уже триста лет. К чему ходить пешком, если есть манипуляторы? Маник доставит тебя куда угодно, только пожелай этого.
      Вечерело. Румо все оттягивал момент, когда придется заняться настройкой белковых.
      Вдали на дороге, рассекающей надвое большой квадрат поля, показалась точка. Румо приставил ладонь козырьком. Сборщик? Но сегодня не его день. Вглядевшись, Румо вскрикнул от радости: Грено!
      Румо двинулся навстречу гостю.
      Грено испытывал необъяснимое чувство симпатии к этому юноше с живыми глазами, в которых постоянно отражалась пытливая работа мысли. Даже маник Румо двигался всегда порывисто, скачками, отвечая внутреннему состоянию хозяина. И мечта Румо о мегаполисе была близка, хотя об этом не знал никто.
      — Опять недобор, — пожаловался Румо.
      — Большой? — с сочувствием спросил Грено.
      — Такого еще не бывало, — вздохнул Румо.
      — Думаешь, они виноваты? — понизил голос старик, кивнув в сторону белковых, которые прохаживались перед хранилищем, разминая затекшие мускулы.
      — А кто же еще? — горячо сказал Румо.
      — Настройку проверил?
      — Нет еще, — опустил голову Румо.
      — Ладно, вместе посмотрим, в чем дело. Мои тоже капризничают.
      Они помолчали, глядя на умирающий закат. На западе слабо светилась ровная дуга горизонта, подобная остывающему слитку металла. Там и сям высились башни искусственного климата, которые тоже обслуживались белковыми. Но даже башни климата не в силах были окрасить удручающего однообразия ровной, как стол, поверхности.
      — Слышал я когда-то такие слова: лицо планеты, — сказал Румо, задумчиво глядя вдаль. Немного помолчав, затем повторил: — Лицо планеты… Бессмысленные слова! Что же это за лицо, если оно лишено всякого выражения? На тысячи лет одно и то же: ровное поле.
      — Не всегда наша планета была такой гладкой, — возразил Грено. — Когда-то лицо ее имело собственное выражение. Были и сопки, и овраги, и холмы…
      — Куда же все это пропало?
      — Сгладили. Так удобней выращивать и собирать пшеницу, — пояснил Грено. — Горы остались только где-то в заповедной зоне.
      Они медленно двинулись к дороге. Их маники скользили рядом, бок о бок, словно две лодки.
      — Скажи, Грено, — начал Румо, — я давно хотел спросить тебя… Ты так интересно рассказываешь о мегаполисе… А сам ты бывал в мегаполисе?
      — Почему ты вдруг вспомнил мегаполис? — спросил Грено, не глядя на собеседника.
      — Я думаю о нем всегда.
      — Брось эти мысли, — строго сказал Грено. — Землец в город попасть не может.
      — Знаю, — кивнул печально Румо.
      — Да и что там хорошего, в мегаполисе? — продолжал Грено. — Суета, сумасшедшая гонка, ставки в которой — жизнь и смерть. Дым, копоть, чад… В общем, чувствуешь себя как в кипящей воде, — махнул рукой Грено, но Румо заметил, что глаза старика загорелись.
      Маники продолжали скользить, а слева и справа к дороге подступала ветвистая пшеница. Стволы растений, толстые, как бамбук, с трудом удерживали налитые колосья. Кое-где зерно начинало течь: белковые явно не справлялись с работой.
      — Я дал бы себе вырвать глаз, чтобы другим посмотреть на мегаполис, — сказал Румо.
      — Запомни, мальчик: не всем быть урбанами, — рассудительно сказал старик. — Кому-то надо ходить в землецах. Вот как нам с тобой. И тут ничего не поделаешь. — Он высунул руку из манипулятора, отвел в сторону усатый колос и добавил: — Стену не пробьешь.
      Загустевшие вечерние тени легли на пшеничные заросли.
      — Послушай, Грено, — зашептал вдруг Румо. — А что, если бы мы сейчас разогнали маники до самой большой скорости…
      — И?..
      — И прямо в мегаполис!
      — И расшиблись бы о силовую защиту. Или увязли в ней, как мухи в липучке.
      — Знаю, — нахмурился Румо.
      В этом месте послышался треск, и голос пропал. Очевидно, дешифратор размышлял над новым листком. Впрочем, пауза длилась недолго.
      — …История, которая уходит корнями в глубь веков, — снова начал механический голос. — Год за годом город разрастался, поглощая окружающее пространство, подминая под себя окрестные селения. Наконец в перспективе возникла реальная опасность, что вся планета превратился в огромный город. Словно гигантский магнит, притягивал город людей. Приток их был беспрерывен и возрастал с каждым годом. Но синклит олигархов не мог отказаться от баснословных доходов, которые приносила пшеница. Для пшеницы же была необходима не только территория, но и люди — хотя бы по одному на каждый квадрат: слишком опасно было бы предоставить белковым полную самостоятельность.
      Находить добровольных землецов становилось все труднее. Все уходили в мегаполис. И тогда синклит после долгих дебатов решился на крайние меры. Любой ценой нужно было оградить мегаполис от дальнейшего разрастания. И вот вокруг города выросла Стена, окаймленная защитным полем.
      Но просто закрыть доступ в город было нельзя, как нельзя человеку перерезать артерии. По бесчисленным дорогам в город и из города непрерывно шли грузовые потоки — кровь, омывающая огромный организм. Тогда-то и придумали радиожетоны, позволяющие владельцу беспрепятственно проникать сквозь Стену…