Записки на кардиограммах (сборник)

Без вариантов.

Дубинки порой сказочно не хватает.

* * *

Да.

Согласен.

Засранцы.

Врачи-вредители.

Но в общем зачете – с большим отрывом!

По очкам.

У Бога.

* * *

«Запах алкоголя в выдыхаемом воздухе. Речь, поведение и движения пьяного человека…»

На «вы» – борзеют.

За прогиб принимают.

* * *

Главврач, разжирев килограммов на двадцать, отменил выездным ужин.

Приказом.

Оперативность, типа, страдает.

* * *

Идешь по городу – каждые пять минут «скорая».

За бугром – ну хоть бы одна!

Делом занимаются потому что.

Заходил, спрашивал.

* * *

Пьяных ветеранов велено развозить по домам.

Реверанс, типа – заслужили, чертяки!

Но только раз в год.

Девятого.

* * *

В позапрошлый раз им дарили приемники.

В прошлый – по комплекту белья.

Нынче разорились на кружки.

Всё с символикой, всё с оранжево-черной.

А разговоров-то, разговоров!

* * *

Спасли боярина кардиологи.

А свезли уже коммерсанты, у них салон комфортабельней.

Спецы же, с приказом не отставать, кресло-каталку следом доставили.

Дорогую, с моторчиком – на все сто доверие оправдали!

* * *

Рабочий поселок.

Зарплата.

Накануне оповещают.

Готовность «раз».

И хирургов на низкий старт.

* * *

Памятное, говорите?

На спазмы живота вызов.

Оказалось – рожает.

Не поверили.

Звонили на станцию: вы кого нам прислали?

Спросили, за сколько диплом купил?

Там и принял, куда деваться.

Думаете, извинились?

… уй!

* * *

«Вы должны!» – говорят.

Не совсем уверенно, впрочем.

* * *

Пьяный, ругань, угрозы – с чистой совестью кладешь трубку.

По инструкции.

Но это раньше, а теперь так:

– Что там?

– Слушай, не знаю, они матом орут – ты съезди, глянь…

Качество услуг, психология потребителя… мене, текел, упарсин!

* * *

Спецы зашиваются.

Линия вешается.

Диспетчера в дыму сутками.

Начальство, лелея карьеры, боится жалоб.

* * *

Загадка.

«Состояние после падения с 9-го этажа через мусоропровод».

Ась?

То-то.

Рабочий поселок, Новый год в общежитии.

* * *

Особняк.

Забор.

Домофон.

Открываем!

Щелчок.

Кавказец.

Нос к носу.

Чуть ли не метр в холке.

А с крыльца уже наблюдают.

Сорвал спектакль – не трогают меня псы.

Крикнули: пациент ждать не стал, уехал сам, к частникам…

* * *

И все, как один, на дороге «скорую» пропускают – непременно уведомят.

* * *

– Давно?

– Со… ф-ф-фх… со среды.

– А вызвать?

– Пройдет… кх-кх… думал.

– Сколько лет болен?

– С де… фх-х-х… с детства.

– Хоть раз само проходило?

– Нет.

– Тогда почему?

– Фх-х-х… не знаю, отстаньте!

Астма.

Стандарт.

Один из трех где-то.

* * *

Жалуется и трещит семечками.

– Может, прерветесь?

– Не, я без них не могу. Наркотик. Хотите?

* * *

Новострой.

Запах краски и свежести.

А в квартирах уже ханыжник – подошвы липнут.

Расселение коммуналок…

* * *

Здоровьем нации озаботились, надо же…

Инопланетяне, ё!

* * *

Точно помню – не так было, застал еще. Это потом – как мутным селем с горы. Под гонор и улюлюканье. С соплями и ностальгией в сухом остатке.

Вернуться? Можно. Выключить телик, сесть и подумать. В тишине. Мозгом. И главное, на других, на других потом не равняться – у них-то, сирых, по-прежнему все…

Окончание

Чудны дела Твои, Господи!

9.00–00.00

… ибо не ведают, что творят.

00.00-9.00

Заблудились, тормознули возле старушек на лавочке.

– День добрый! Не подскажете – Граничная улица?

– ГРАНИЧНАЯ или ТУПИКОВАЯ?

Не нашли что ответить. Молча отъехали.

* * *

День. Двор. Детсад.

Работяги кладут шифер на крыши беседок.

Утром туда же – двор, детский сад, беседки…

Без шифера.

Сняли ночью.

Для дач.

* * *

– О, «скорая»!

– Эт за тобой. Эй, эй… заберите его в дурдом!!!

Повсеместно.

Из года в год.

* * *

Боксер.

Чемпион.

Медали, пояса, кубки.

Неадекват: от угроз к плачу без обертонов.

Трезвый.

Не псих.

Во страху было!

* * *

Кашель, хрип, жгуты гноя из легких.

Кастрюля за приступ.

В бронхах грязевой гейзер, температура за сорок.

Абсцедирующая пневмония.

Участковая – накануне. Выписала лекарство, вон, рядом, на тумбочке…

ТАБЛЕТКИ ОТ КАШЛЯ.

Довез живым.

И там смогли, вытянули.

* * *

Не пропустив, впилила нам в борт.

Отдышалась: накапайте корвалола…

Выяснилось – третье ДТП за год. Больше, утверждает, не попаду – сколько ж можно?

Надо, надо было накапать.

Чтоб надула.

* * *

Отключили воду на станции.

В обед огласили вердикт: дай бог под утро!

Позвонил в районную администрацию, представился главврачом…

Дали через сорок минут.

* * *

Даже мелкий начальник любит ввернуть, что у нас работа без права сна.

Дескать, койки ваши со станций – в любой момент!

В идеале: скамья, получивший вызов выходит, остальные сдвигаются ближе к двери.

А освобожденную площадь можно в аренду сдать.

* * *

Истинно свободны – неизлечимые.

Из тех, кто еще ходить может.

* * *

Чужеземный премьер привез беременную жену, и к ней немедленно кардиологов прикрепили.

А ну как рожать начнет?

Сутки за ней ездили, поссать сходить не могли: сказано же – неотлучно!

Линия, естественно, без спецов: шоки, инфаркты…

Неплохую жатву смертушка собрала.

Врачей обязали сдавать зачет.

Высокопоставленной медсестре.

* * *

Угасал барин.

Скорая ежедневно.

Официально: «Плохо онкологическому».

На деле – меняли калоприемник.

Реаниматологов посылали.

* * *

Обещанный грипп.

Тупенькие, смешливые кисы с тридцатью семью и тремя.

Вечером в основном.

* * *

Форточки наглухо.

Откройте, вы ж духотой только усугубляете.

Мы потом, говорят.

А в глазах: ишь что удумал!

Продует же.

Под двумя одеялами.

* * *

Многие, живя с удобствами, моются раз в неделю.

По субботам.

Как отцы их и деды.

* * *

Старухи.

Сантиметровой толщины ногти на пальцах ног.

Слоями.

Как торт «Полярный».

* * *

Слегла коллега с печальным диагнозом.

Даже заведующая вздохнула:

– Жаль! Еще одной единицы не стало…

* * *

Правительственная резиденция. Банкет. Поплохело участнице.

Послали нас и кардиобригаду вдогон.

Разобрались, отзваниваемся: ничего серьезного, не правительство, отменяйте спецов.

И ответственный – сам, лично:

– Пусть едут. Переключаю на консультанта, опишите кардиограмму – подробно…

Он и кардиологов заставлял ЭКГ переснять.

Жополиз… уев!

* * *

Сняли с электрички с укусом змеи.

На вопрос, кто укусил, расстегнув «молнию», вытащил из кармана гадюку.

Живую.

* * *

– Але, чего от живота лучше принять?

– Лучше – если к вам доктор подъедет.

– Не, мы в Лондоне. К врачу дорого, так вы скажите, чё нам купить…

Нош-бру посоветовали.

Брынцаловскую.

Пусть ищут.

В Лондоне.

* * *

Пожар. Хрущоба. Третий этаж.

Горит кухня с прихожей.

Балкон, дети, восточная женщина.

Орет, рвет волосы, мечется.

Снизу в тридцать глоток: да уймись ты – ребятишек пугаешь! Сейчас снимут вас!!!

Невменяемая.

Хватает малышей и вниз, одного за другим.

Народ под балкон, как голкиперы…

Незабываемо.

* * *

Повально:

Звонят старикам; те, как водится, сетуют на здоровье, а им скорую.

Задыхается, теряет сознание, боли в сердце…

Вваливаешься всклокоченный, а там и не в курсе: не вызывали мы, говорят.

А кто?

Дочка, наверное. Она не с нами живет…

И перезванивает потом: мол, как там?

Божья роса, епт!

* * *

Обострятся, ухудшатся, належат осложнений и скажут в глухой ночи: не хотели вас беспокоить…

– Ну и не беспокоили бы.

– Так плохо же!

– Сразу б и вызвали.

– Так беспокоить же не хотели!

Бесконечно.

Как космос.

* * *

Мужчина, тридцать два, звонит из гостиницы.

Покусали клопы.

Отказали.

Истерика.

Звонок в горячую линию.

Потом звонок из Райздрава.

Съездили.

Повод: «Укус насекомого».

Диагноз: тот же.

Могу поклясться.

* * *

Сочувствовать вредно – наполнятся значимостью, начнут «тыкать»…

* * *

Некоторые старушки сушат на батарее использованные прокладки.

Из экономии.

Маразм, несомненно, но вдуматься…

* * *

Наведалась СЭС.

Запретила посуду.

* * *

Ввели морфин на инфаркте. Забыли ампулу. Хватились поздно – уже ведро вынесли.

Зажав в зубах фонари, фильтровали мусор в помоечном «бэтээре».

Нашли.

Госнаркоконтроль беспощаден…

* * *

Иной раз не попрет – и целый день мордачи с багровыми шеями.

– Слы-ы-ышь, кома-а-андир, ты там, кароче, чё как…

* * *

До конца смены корреспондент не выдерживает.

Сбегает ближе к полуночи.

* * *

Два приказа.

Первый: демонтировать аппаратуру с истекшим сроком, пусть даже рабочую.

Второй: на вызова надевать колпаки. Всем поголовно – будут проверки.

В один день оба.

* * *

Подкравшись, заведующий фиксирует на видео задремавших.

И лишает премий – спали в дневное время.

Летами юн.

Перспективен.

* * *

Мечта.

Уложить президента в «газель» и прокатить с километр.

Чтоб почувствовал.

* * *

Раньше, на светофоре, дожидаясь зеленого, я за столбом вставал.

Мало ли, на тротуар вылетит?

А потом перестал.

С бетоном выворачивают при ударе.

* * *

Работаешь на асфальте – хамят в спину.

Из толпы.

Понимая, что не до них.

* * *

По дороге в стационар доверительно начинают «за жизнь».

Основной тезис: «порядочные» и «быдло».

* * *

Волна болезненных месячных.

Модно у молодежи.

– Да, привычно… да, регулярно.

Томность, мука, улыбка из-под ресниц.

И чуткий юноша:

– Зая… Зая…

* * *

Метеопатия популярна.

Лечили одну, краем глаза – листок в серванте.

Атмосферное давление, перепады за сутки.

Пик – в три пополуночи.

Время вызова угадаете?

Минута в минуту.

* * *

БЕЗ ПРАВА ОТКАЗА!

Ультиматум.

Ездить на всё!

Иначе… издец.

Ездим.

На всё.

Вообще.

Такая вот инновация.

* * *

– Что беспокоит?

– Уже ничего. Но все равно поставьте (!) какой-нибудь (??) укольчик…

Серь баклажанная.

* * *

Энергичные дамы.

Апломб. Гонор. Ворох вопросов.

Напористые.

– Зовите соседей – носилки нести.

– У вас для этого санитары есть!

– У меня, как видите, даже фельдшера нет. Идите ищите.

И все.

Растерянность.

Беспомощность.

Беззащитность.

Пройдешься по этажам, приведешь, вынесешь.

Сопровождают в карете – апломб, гонор, ворох вопросов…

* * *

Еще о соседях.

На просьбу позвать отвечают: что вы, у нас тут одни старухи живут!

Все.

Всегда.

Везде.

Слово в слово.

* * *

Удивительно, сколько людей лично знают нашего губернатора.

* * *

Звонят, спрашивают, как принимать таблетки.

Желтенькие такие.

На «кэ».

Точно не помню, от давления… ну, вы должны знать!

* * *

Разрешение приступа:

– Хх-х-харрр… Ф-ф-фэф… Спа… хыссс… сибо, сыночки…

– Мама! – одернет дочь. – За уколы спасибо не говорят!

А скажешь «зависит от воспитания» – обижаются.

Прелестно, по-моему…

В таком вот ключе. Эмоций тут на копейку, одно любопытство, типа: ну-у, что нам еще покажут? Иной раз осточертеет – уволишься. Туда ткнешься, сюда… не, не мое, ерундой занимаются! И обратно на линию. С ходу в теме, ликуешь – везет на первых порах, – и, как прежде, многим сочувствуешь. Против воли порой…

КОНЕЦ

Постскриптум:

Допуск к наркотикам.

Пять месяцев!

Бедолаги.

В поте лица…

Хроники неотложного

Роман

События – реальны, образы – собирательны, имена – вымышленны, и всякое совпадение – не более чем случайность, ответственности за которую, уж как водится, автор никоим образом не несет.

Рано или поздно, под старость или в рассвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькнувшие черты?

Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких и туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня.

Александр Грин

Люди заблуждаются. Лучшую часть своей души они запахивают в землю на удобрения. Судьба, называемая обычно необходимостью, заставляет их всю жизнь копить сокровища, которые, как сказано в одной старой книге, моль и ржа истребляют и воры, подкапываясь, крадут. Это – жизнь дураков, и они обнаруживают это в конце пути.

Генри Торо

Предисловие, которому на самом деле место совсем не здесь

Ночь. Прохлада. Зарево и огни. Площадь, пылая иллюминацией, крутит водоворот, вытягивая из переулков потоки людей. Дымы. Барабаны. Запах мяса и запах специй. Рокот, звяканье, ноющие мотивы, шум толпы стереопанорамой. Фасады медины[3], угловатый минарет между звезд.

Плоская крыша. Чай, сигареты и липкие, блескучие сладости. Ледяной сок. Апельсины. Дымок гашиша с соседней кровли и строчка из Marrakesh Express нараспев – израильтяне из Хайфы, совсем юные. Палят свечки, тянут по кругу экзотическую самокрутку.

Внизу – свет. Столы. Сияние. Горы еды. Кускус, танжин, харира. Дух приправ до самой до стратосферы. Кольца народа, перкуссия, восточные унисоны чумовым перебором банджо. Скулеж дудок. Лампы. Кобры торчком. Скрип рассказчиков, хохот, аплодисменты.

И мы наверху. Выше всех. Место на крыше, без душа и завтрака. Двадцать дирхамов за все про все. Душистая «Касба» без фильтра, аромат местных травок из кружки, тонкая терпкость масла на смуглой коже. Искры смеха в глазах. Рюкзак подушкой, спальный мешок для двоих – недоступная для большинства дешевизна.

Полночь. Толпа густеет. Гул, блики, треск мотороллеров. Тягучие песни, гортанные выкрики, рулады от зазывал. Хлопки в такт и дребезг жестянок. Марракеш. Джамаа-эль-Фна. Обжигающий август, звезды, анриал происходящего.

Я – здесь!

Это – со мной!

Часть первая

Осень

Черемушкин

Таких вечеров приходилось ждать недели по две, и, когда они, наконец, приходили, погода не имела никакого значения.

Город тянул влагу из облаков. Сырые сумерки мигали желтизной светофоров, ложились на лицо холодными каплями, оживая, поближе к центру, ярким теплом витрин. Там, за стеклами, беззвучно перемещались элегантные женщины и блестели в благородном одиночестве дорогие аксессуары. Снаружи текли люди.

Невский утопал в транспорте. Поток набухал, наползая на переходы, неумолимый напор выдавливал в переулки глянцевые стада. Стелился выхлоп. Тупили трамваи. Хор гудков распадался раздраженной какофонией. Выворачивая колеса, наудачу вываливались маршрутки, разом усилив неврастению вечернего трафика.

На перекрестках горбились деформированные иномарки; хозяева, вышагивая лакированными туфлями, разговаривали по мобильным, держась за уши, словно страдающие отитом. Громоздкие, похожие на неторопливых медведей, дэпээсники тянули рулетки и, водя по отсыревшей бумаге непослушными авторучками, писали в блокнотах.

Тянуло в тепло. Под козырьками, теснясь, ждали троллейбусов. В полутьме вспыхивали огоньки, пахло мокрой плащовкой и дешевыми сигаретами. Постояв в ожидании, я поднимал воротник и выходил под сеющий, перемежаемый крупной капелью дождь.

Лотки отблескивали журналами. Под усеянным каплями полиэтиленом кипела жизнь: открывались клубы и представлялись книги, титулованные авторы вращались в высших кругах, знаменитости высказывались в интервью, задавая моду, щеголяли в неброских прикидах красавицы и красавцы. Рекламировались экзотические места и экстравагантные увлечения. Ювелирные изделия и утонченный парфюм. Изящные голени, высокие каблуки, ремешки на тонких лодыжках. Эксклюзивные татуировки. Интимные парикмахеры. Альтернативная музыка с авангардными постановками. Непременный экстрим: вертолет над вершиной, новенькая доска на ногах, прыжок – и долгие зигзаги по нетронутым склонам камчатских вулканов; наимоднейший дайвинг – саван льда над угольной бездной полярного океана, коралловый сюр Сейшел и побитые торпедами, продырявленные артиллерией, разнесенные в клочья ударами пикировщиков корабли Гуадалканала…

Я проходил остановку за остановкой, набухая от мороси. Подползал троллейбус и, ложась на бок, словно кормящая китенка китиха, с усталым выдохом – пшшш – открывал двери. Горел противный пятиваттовый свет. Люди, отряхивая зонты, входили в сырость салона; двери закрывались, следовал рывок и надсадный, нарастающий вой набираемой скорости. Становилось жарко, стекла потели. На фоне желтых витрин мелькали застывшие силуэты. Толчок торможения; скрежет дверей; уличный холод окатывает выступившую было испарину. Троллейбус переваливал через мосты; я выходил и, спотыкаясь о торчащие, как после землетрясения, куски асфальта, срезал проходными дворами старого фонда.

В глубине дворов пряталось заведение. Крохотная сцена, кирпич сводов, флаги Конфедерации. Автомобильные номера: Калифорния, Аризона, Техас. Пин-ап на стенах, настоящий джук-бокс в углу, пачка старых, на 45 оборотов, пластинок. Очкастые, долговязые, с закосом под Хэнка Марвина, музыканты и «Сорок миль плохой дороги» Дуэйна…

– У вас не занято?

Девчонки. Две. Лет семнадцать, не старше.

– Пожалуйста.

Уселись, щелкнули зажигалками, приложились к бокалам. Со сцены сыпануло безостановочной дробью; они обернулись. Басовый рокот, мягкая акустическая гитара – «Пегги Сью», Бадди Холли. Высокий тенор, «икающее» пение. В мягкое «тыгы-дыгы-ды» барабанов врываются резкие, с отзвуком, гитарные риффы. Перекидывая по грифу сцепки аккордов, солист застенчиво улыбается и вскидывает брови. Один к одному. Наверное, видео смотрит, а потом перед зеркалом репетирует.

Я посматривал на соседок. Они не скучали. Блеск глаз, рука в руке, шепот с покусыванием за ушко – без вариантов, не стоит и пробовать: допивай и иди за повтором.

Виски самый дешевый, но от него теплело в горле и таяла поднявшаяся было досада. Лавируя, я пытался прибиться обратно; вокруг двигали носками и, растопырив локти, проводили перед глазами рогульками пальцев – You Never Can’t Tell из «Криминального чтива». Девчонки из-за моего стола встали и, оставив в пепельнице дымящие сигареты, втиснулись на площадку. Маленькие, ладненькие, призывные – на них смотрели не отрываясь, а им хоть бы что – так самозабвенно друг с дружкой отплясывали.

Хит кончился. Публика засвистела, захлопала, выражая свое одобрение высоким, разноголосым «у-у-у!». На сцене, посовещавшись, начали Love Me Tender, и девушек разобрали в момент. Прижатые к танцорам, они медленно поворачивались по часовой стрелке, и какой-то залитый лаком мачо в остроносых, как у Хоттабыча, туфлях уже прихватывал одну из них за попку. Грациозно приседая, она всякий раз возвращала его руки обратно.

Мачо заметно злился. Песня оказалась короткой, и девчонки, вырвавшись из объятий, вернулись обратно.

– Ф-фу-ты, блин, урод! Ты видела? Залит парфюмом. «Ла Костой» несет – задохнуться!

Они жадно приложились к бокалам. Закурили. Посмотрели друг на друга, засмеялись, на пару секунд сблизив головы. Потом вспомнили обо мне и выжидательно посмотрели. Я поднялся:

– Пожалуй, за стойкой мне будет куда удобней. Приятного вечера!

Очкарики рванули аккордами, зачастил палочками барабанщик: «Чаттануга»!

Высокая табуретка, ряды бутылок, сверкающие, перевернутые вверх ногами бокалы. Виски. До краев, со льдом – все как положено. И старый добрый Гленн Миллер. Убойный был бэнд, под него даже полярные конвои от торпедоносцев отстреливались: врубали на всю катушку во время атаки и фигачили из всех стволов по люфтваффе.

Примечания

1

Чехлятся (жарг.) – умирают.

2

Букв. «свидетельство о бедности». Употребляется для обозначения чьего-либо недомыслия.

3

Медина (арабск.) – старая часть города. (Здесь и далее примеч. авт.)

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.