Записки на кардиограммах (сборник)

Михаил Сидоров

Записки на кардиограммах

Повесть, роман

Записки на кардиограммах

Предупреждение!

Это не памфлет.

Это не пасквиль.

Не фельетон, не сатира, не прокламация.

Здесь нет жалоб, самолюбований и желания возвышаться.

Это – констатация фактов.

Голых, имевших место.

Так было.

Фактически – зеркало, чуть замутненное спокойным презрением к мудакам.

Поэтому нефиг!

«Вы знали, куда вы шли!» и «Не нравится – увольняйтесь!» не катят.

Вняли?

Спасибо.

Рассаживайтесь поудобней…

Эмоции, наблюдения, случайные мысли… Кардиограммы, в силу привычки, кладешь в нагрудный карман, отчего они всегда под рукой, и после вызова – не всегда, ясное дело, а так, время от времени – царапнешь на обороте карандашом. Утром перепишешь, сотрешь каракули с ЭКГ и сдашь, пришпилив ее к карте вызова.

Так год. Два. Десять. Двенадцать.

А потом оказывается, у тебя этого добра – завались!

Начало

Но ведь это правда, рейхсфюрер…

Шелленберг – Гиммлеру, 1-я серия

Замглав по скорой.

Путает ИВЛ с ВВЛом.

Не видит разницы между клинической и биологической смертями.

Лазит в укладки, считает ампулы, сверяет со списком. Найдя заначки, рисует выговоры.

Заслуженный врач РФ.

На скорой не работал ни дня.

Ей-богу, не вру!

* * *

Менты пьют. Зверски. А прокуроры еще круче. Те, кто выживет, станут к старости каяться, раздирая перед людьми рубища…

Впрочем, я, скорее всего, наивен.

* * *

При просьбе лечь на спину девять из десяти пациентов поворачиваются спиной вверх.

* * *

Вечерний звон. Завал. Прорвало. Весь стол в адресах.

И всем – срочно. Немедленно. Иначе Матвиенко, Райздрав и горячая линия.

Час.

Второй.

Третий.

Диспетчер вдруг стекленеет, блуждая зрачками с телефона на телефон. Те надрываются.

Минуту.

Две.

Две с половиной.

Диспетчер начинает смеяться.

Ему откликаются.

* * *

Во время осмотра могут:

– зевать;

– рыгать;

– пердеть;

– ковырять: а) в носу, б) в зубах, в) в гениталиях;

– говорить по телефону (жестом: подождите!);

– смотреть телевизор;

– курить.

Они дома, хули.

А когда в поликлинике – ну совершенно другие люди!

* * *

Отказ от госпитализации.

О возможных последствиях предупрежден. Подпись.

Думаете, всё?

Полагается ездить, проверять состояние.

Себестоимость вызова – две тысячи.

Ну?

Четыре куска.

Шесть.

Восемь.

Опа! Созрел и хочет в больницу. Больницу при этом хочет получше.

Рассказывал коллегам в Европе – о… уевали.

* * *

Дословно:

Коммуникабельный журналист: В двух словах – как вам нацпроектовские «газели»?

Врач с большим стажем: У… бища.

* * *

Часто, посреди ночи, прикоснувшись, участливо спросят: «Много вызовов сегодня?»

Хочется взять сочувствующего за лицо и отпихнуть, как Высоцкий Садальского.

* * *

Любимая фраза высшего руководства: на ваше место – в шляпах!

Одного как-то поправили: на ваше!

Что было…

* * *

Многие, в натуре, не знают:

– названий своих лекарств;

– собственного диагноза;

– профиля отделения, в котором лежали;

– номера больницы.

При этом говорят «не помню», «не разбираюсь» и «нам сказали».

* * *

Полковники невыносимы.

Снисходительное «ты» свысока.

Даже если одергивать.

Даже когда чехлятся[1].

Холуи трехзвездочные.

* * *

Пришедший к доктору робок и подобострастен.

Вызвавший – развязен и хамоват.

Это в крови.

Поэтому лучше сразу, с порога, на них наорать.

Во избежание.

* * *

Старательнее всех болеют цыгане. Самозабвенно и артистически.

* * *

Разогнали студентов – статистику, стервецы, портят.

Сертификатов-то нет, откуда?

Студенты выходили с семнадцати до восьми.

Воздушного моста так не ждали, с Большой земли.

* * *

Стало привычным:

Комната, пациент, юноша у компьютера.

«В контакте» обычно.

Внимает рассеянно, просьбы выполняет, предварительно дочитав.

Увозим – спросит: «С тобой поехать?»

Понять можно.

Три сотни друзей.

Всем же написать надо.

Про болезнь близких.

* * *

У них здесь корректировщик. С биноклем. На дереве. Настроился на частоты и слушает. Дает отзвониться, дает вернуться. Открыл дверь – дает отмашку: звони!

Вызов.

Туда же, в соседний дом.

И умело так, гад, маскируется…

* * *

Сорок пять лет, юрист, два высших образования. В двадцатисекундной речи двенадцать раз использовала конструкцию «как бы».

* * *

Норма десятилетий – бригада на десять тысяч. Районы растут, вызова лежат на задержке.

Выход?

Изящный. Блистательный.

Одна на четырнадцать.

* * *

Четверо вместо восьми, и лавина звонков: утром сел – утром приехал.

А Райздрав нынче праздновал что-то, так допоздна у кабака бригаду держали, на всякий случай.

А остальные три въ… бывали.

* * *

Не курить невозможно.

К нулю раскуриваются даже самые стойкие.

Потому что адреналин.

Нервы.

Оттого и язва у всех.

Голодные же все время.

* * *

Коллега. Спокоен и флегматичен. Тридцать лет стажа, видел все. Непрошибаем.

Ан нет!

Оскорбили на вызове. Ничего особенного – пьяные люмпены, все как обычно… Но молча вышел, надел перчатки, отыскал, благо недолго, кус мороженого говна и запустил в форточку.

Потом всю ночь пил коньяк.

Один.

Весь пузырь выдул.

* * *

Кулибиных меньше, чем долбо… бов.

Последний шедевр – кардиограф. Отечественный.

Перед тем как печатать, думает полминуты.

Вообразите:

Реанимация.

Цейтнот.

Ампулы россыпью.

Кардиограмма ежеминутно.

И всякий раз: «ПОДОЖДИТЕ 4 °CЕКУНД».

О… уеть,… лядь!

Отослали обратно – ломается, сука, часто…

* * *

Во ВСЕХ больницах Санкт-Петербурга на входе в приемный – порожек. Поднимаешь передние колеса – ы-ы-ых! – коллега приподнимает задние – ту-дух, ту-дух! – закатили. Порожка нет только в морге судмедэкспертизы где, по большому счету, глубоко по херу…

* * *

Подъем ночью на «упал с кровати, приезжайте поднять» вызывает смутную симпатию к Менгеле…

Прервусь ненадолго, пока гневным пальцем в грудь не уперлись.

Вот, удосужьтесь-ка:

«Скорая медицинская помощь – вид помощи, оказываемой гражданам при состояниях, требующих срочного медицинского вмешательства (несчастные случаи, травмы, отравления и заболевания, приводящие к резкому ухудшению здоровья, угрожающие жизни и требующие проведения экстренных лечебных мероприятий)…»

О как, оказывается, изначально-то!

А вы говорите…

Так о чем это я?

А-а!

– Я лекарства не признаю – вы только ЭКГ сделайте, а уж я дальше сам…

Или:

– Мне любимый человек изменил – дайте успокоительное, а то я в окно выброшусь!

Глубокий обморок, нету пульса… м-да!

– Это мне папа вызвал.

А вот и он:

– Але! Вы уже там? Посидите с ней, пока не подъеду. Я? В Нарве, границу прохожу – часа через два буду…

И до кучи:

Ни «доброй ночи», ни «проходите», ни табуретки присесть.

Об кровать хлоп и желтой ногой в лицо:

– Вот. Ступать больно.

Мозоль. Ороговелая, давнишняя.

– Ну и?

– Что «ну» – срезайте! Давайте-давайте, я ветеран…

Так, спокойно!

Не надо набирать воздух.

Ветераны от «лиц приравненных» – ох отличаются!

Манерой общения.

* * *

Ночь. Вызов. Через минуту повтор: скорей! Подрываешься и летишь. Диспетчер по рации: Быстрей – скандалят!

Вываливаешься из кабины, дверь вбок, одной рукой чемодан, другой кислород, на плече кардиограф, дефибриллятор, на другом сумка с реанимацией, папка в зубах, домофон чуть ли не носом: пи-и-и-и…

КТО ТАМ?

Всё. Можно отнести кислород, дефибриллятор, сумку с реанимацией. Расставить неторопливо, подключить шланги. Позвонить снова и, зевая, войти.

Ничего там нет.

Проверено.

Годами.

* * *

Нельзя брать деньги, если их дают с помпой. А настаивают – тем более!

Номера купюр переписаны.

Список, как правило, под телефоном.

Тоже проверено.

Неоднократно.

* * *

По коридору надо идти тихо и на пороге чуть задержаться.

Так, чтоб не видели.

И не слышали.

Бесхитростное большинство начинает стенать только при твоем появлении.

* * *

И не вставать перед дверью.

Могут пинком открыть.

* * *

И уж, конечно, никаких «входите – открыто».

Войдешь, а там волкодав.

– Ой, простите, я про него забыла…

… банутые!

* * *

Умное лицо, в глазах разум. Кардиограмма, терапия, слово за слово…

– А вы можете, как в фильме «Жмурки», пулю из живота вытащить?

Озадачил.

– Знаете, если б все было так просто, как у режиссера Балабанова, мы бы не потеряли двадцать миллионов в последнюю войну.

– Нет, ну а все-таки?

* * *

Везли с пожара.

Ожоги.

Большой процент.

Юный возраст.

Тормознули на перекрестке – проезд кортежа.

Снеслись с ответственным, тот подтвердил: ждите!

Семнадцать минут стояли.

* * *

– Это какой корпус?

– Не знаю.

– Но вы ж из него только что вышли!

Куда б ни приехали.

* * *

Номеров нет. Ни на домах, ни на квартирах.

Не пишут.

Но полагают, что мы – назубок.

И разбухают во гневе.

* * *

Порвал с корешем.

Тяжелые сутки, переработка часа на три, ехал домой – мужик в трамвае засудорожил, в лифте сосед к жене попросил… Стянул кроссовки, упал поперек кровати, без душа и завтрака – звонок:

– Слу-у-ушай, ты мне нужен как доктор…

– Пошел на… уй!

Обиделся насмерть. Поймет едва ли.

* * *

Левел ап – когда начинаешь просыпаться за минуту до вызова.

Сам.

Ночью.

Мистика!

Очевидное – невероятное.

* * *

Диспетчера опытны.

– Нет такого дома по этой улице.

Взрыв.

– Да вы… Да я…

– Паспорт откройте.

Пауза.

– Ой, да…

Не часто, честно скажу. Но извиниться – еще реже.

* * *

Начал обычно: чем болеете… последнее обострение… что принимаете? А в спину сказали:

– Че… уйню спрашиваешь – лечи давай!

* * *

Когда изобретут таблетку от «плохо», во врачах нужда отпадет.

Совсем плохо – переломил об колено.

Чуть-чуть – поскреб ложечкой.

И в рот…

– Дорогая моя, вам же шестьдесят лет. Вы прожили такую долгую жизнь – неужели не найти слов, чтоб описать собственное состояние?

Не-а. Не найти.

– Тупой какой-то… Ну, плохо – что непонятного?

* * *

Принадлежность к прокуратуре объявляют еще в прихожей.

И недоумевают, не встретив подобострастия…

* * *

Что странно – многим сочувствуешь.

Против воли порой…

Многие негодуют — каллиграфий, похоже, ждали на бумаге ароматной. Иные пеняют на негатив. Толкуют «жесть!» и жаждут приколов – неистово, ненасытно. А по мне, так забавно: отрешился, бесстрастный, и смотришь, как утверждаются – кто во что…

Продолжение

Яд каплет сквозь его кору…

Наше всё

В кафе – только ночью. Днем куражатся: жрете, мол, а там люди мрут! Или наоборот, уважухой задостают. Один вот недавно от полноты чувств предложил шаверму за ним доесть…

* * *

Исцелили, раскланялись, жена пошла провожать, а он вдруг из комнаты:

– НЕ ДАВАЙ ИМ НИЧЕГО!!!

Фельдшер – девочка из училища аж расплакалась с непривычки.

* * *

Храм. Пасха. Эпилептик. Судороги нон-стоп – глубокий статус. Кончилась служба, пошел народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, все подождать их просил да помолиться во здравие.

* * *

Первая минута на скорой: ржут над коллегой – капали ночью, приступ был. Тычут пальцами в ЭКГ, рыдая от хохота, мне же, обескураженному, говорят:

– И у тебя так будет. Лет через десять.

Хмыкнул гордо, а зря.

Как в воду глядели.

* * *

Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.

Грозила публичными казнями.

– Ух ты! – сказали все. – Круто! Ну-ну.

Очереди исчезли.

Дня на два.

* * *

… и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.

* * *

Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.

Как минимум.

Через полюса на собаках запрос везут.

* * *

А больницы теперь в честь христианских святых.

Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.

Имени Кальтенбруннера, например. И скажем, Адольфа Эйхмана…

Варум нихт?

* * *

Впихнули в нагрудный карман полтинник. Как швейцару. С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!

А был с получки – достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!

Пришла жалоба: такой-разэтакий, и даже говном бросался…

Лишили премии на год.

* * *

Диспетчер говорит – донимал минут двадцать. Давление ему, суке полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе – хлебнет, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зынннь…

И ни души на станции, как на грех.

А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром – инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.

* * *

Госнаркоконтроль бдит.

Онкобольных обязали глотать сильнодействующие в присутствии скорой.

Приезжаем, смотрим, расписываемся: дескать, были, видели, правда…

Так и катаемся.

* * *

А обращаются к нам: ребята.

– Любезный!

МЫ.

НЕ.

РЕБЯТА.

Давно уже!

– Ой!

Да!

Конечно!

Извините, РЕБЯТА!!!

Все время.

* * *

Выцелив самого трезвого, надо сказать: вы мне кажетесь наиболее здравомыслящим из присутствующих…

Строить собутыльников будет исключительно он.

* * *

Было дело, даже участок впаривали.

На носилках лежа, под капельницей.

– И соседи хорошие: зампред избиркома и полковник из ФСБ – соглашайтесь…

* * *

От порога с ехидцей:

– Что-то вы сегодня быстро приехали!

Вот же ж… лядь, а?

– Эва как… Ну, тогда мы внизу подождем, в машине – позовете, когда пора будет…

Готово дело – оскорблены донельзя.

* * *

О журналах.

Их восемнадцать.

За сутки – подписей восемьдесят.

На днях ввели девятнадцатый.

Учета журналов.

* * *

Коллега.

Изящен.

Подтянут.

Эрудит. Интеллектуал. Знаток поэзии и шахматных комбинаций. Цитирует наизусть и искрометен до зависти.

Убежден, что все нам должны. Но милосерден – войдя в положение, соглашается взять вещами.

DVD-плеером, например.

Или узелком столового серебра.

С полной сумкой порой со смены идет.

* * *

На станцию пожаловал Госнаркоконтроль.

Помимо комиссии еще и автоматчик в бронежилете.

Они что, думали – мы отстреливаться будем?

* * *

Обожают пересчитывать пачку денег под самым носом. Тут главное – не ляпнуть что-нибудь вроде «смотри не ошибись!», иначе непременно кляузу настрочат…

* * *

Главврач скорой заканчивает интервью так: звоните и обращайтесь!

И теплый взгляд в объектив.

Не на камеру поучает: врача надо бить, но не добивать.

А когда докладывают, мол, государь, медик-то разбегается, отвечает: плевать – хоть полтора человека, но останется!

По всему видать, крепко сидит.

* * *

А однажды у нас свечу вывинтили – кому-то среди ночи понадобилась.

Остального, правда, не тронули, взяв то, что крайне необходимо.

Как папуасы.

* * *

– Могу я вас попросить воздержаться от фамильярности в адрес человека, в услугах которого вы в данный момент крайне нуждаетесь?

И – удивление:

– Но ведь я ж старше!

Тоже не редкость.

* * *

У пациента, как правило, родственники. Наихудшая разновидность – бодренький балабол.

* * *

С онкологическими как с детьми – предельная искренность!

Никаких недомолвок и без утайки.

Они ж чувствуют.

* * *

Элитный дом. Повсюду иконки и выдержки из Завета. Тридцать семь штук насчитал – только от прихожей до спальни. А перед дверью, на ход ноги, молитва висит, от руки аршинными буквами.

Видать, сильно с совестью не в ладах.

* * *

По ночам приводят семнадцатилетних с амфетаминовой абстенухой. И лепят горбатого, втирая про дистонию.

Вы не первые, кто приходит с такими симптомами. Давайте честно – что принимали?

Возмущаются исключительно натурально, особенно девочки.

Ну что ж, дистония так дистония – пожалуйте яго дицу…

Через час возвращаются.

Не помогает.

Что вы говорите?

Кто б мог подумать!

Еще раз: что принимали и сколько?

С неохотой раскалываются.

Почему шифруются? Бестактно, оказывается, о таком спрашивать.

* * *

Старики гниют в одиночестве, гордясь успехами детей…

* * *

Мальчишкой отсидел в немецком концлагере.

После войны шел за третий сорт – был на оккупированной территории.

Никаких справок. Паспорт выдали лишь в шестьдесят первом.

В девяностых немцы, раскаявшись, прислали извещение на пособие.

А в департаменте его не нашли в списках.

И попросили подтвердить документами.

Он закатал рукав, показал номер.

Предъявил письмо из Германии.

Сказали, что недостаточно.

Ну, плюнул.

Через пятнадцать лет проблема – недоуплачен налог с пособия.

То есть кто-то за него получал.

Изловчился.

И нынче, поди, ленточки георгиевские повязывает.

… лядина.

* * *

Доктора, одержимого православием, фельдшера избегают – неловко, говорят, за него как-то перед больными…

* * *

Концерт Шнура в Ленсовете.

Пьяные, потные, полуголые, неуправляемые имбецилы.

Летающие бутылки, битые черепа, облака табачья.

Кровь, моча, разлитое пиво.

Хрип и корчи со сцены.

И мат.

Отовсюду.

Со всех сторон.

Вакханалия матерщины.

Увозили сразу троих и чуть не подрались с ними в салоне.

Сдали, отзвонились – опять туда же!

Ну уж хрен!

Взяли остановку в пути, – видим, мол, тело на тротуаре, проехать мимо клятва Гиппократа не позволяет, – а сами зашхерились у Ботанического и минут сорок только в себя приходили.

Болтают, Шнур нынче в оперу подался и там, по слухам, всю труппу очаровал.

А меня вот, как вспомню, до сих пор передергивает.

* * *

Молодые мамы, заспавшие новорожденных.

Обнимут его во сне, а он под тяжестью руки задохнется.

Маленький же еще.

Раза три попадал – полпачки потом выкуривал, в один присест.

* * *

Перевернулись на скорой.

Легли на бок и, вращаясь, еще метров тридцать проскрежетали.

Остановились, выбили люк в крыше, вылезли.

Первое, что увидели, – руки с мобильниками.

Фотографируют!

Человек десять, не меньше.

Корячились, извлекали больного – никто не помог.

Ходили кругами, ракурсы выбирали.

* * *

Муть стекол.

Скелеты перил.

Бред поколений маркером по стене.

Аварийное освещение, мочало проводки, лишаи извести.

Аммиак и кошатина.

«Оно никогда не настанет!» – закричал вдруг Пилат…

* * *

Псих в равной степени и всемогущ, и беспомощен…

* * *

Коллеги. Везли бомжару в больницу и метелили его всю дорогу. Крики писали на диктофон. Вечером пили чай, слушали и смеялись под тортик…

* * *

Одной фразой?

Пожалуйста.

– Не, не поедем. Мы вас лучше еще раз вызовем.

Люди безумны…

Отступление

Был Рим. Держал мир в кулаке. Строил города, дороги, знания умножал. А потом кончился. В одночасье. Забыли всё. Тысячу лет жгли людей, молились на деревяху и испражнялись там, где приспичило…

Питер. Метро. Технологический институт. Даты на стенах: первый спутник, ядерный синтез, оптический генератор – полвека назад.

А ныне только: хлеба и зрелищ!

Один в один.

Настораживает.

Testimonium paupertatis[2]

– Че… лядь, до… уя умный?

Повседневное

Бить нельзя их, а не вникнут – разъяснять…

Классическое

Вызвали ночью и не хотели пускать, пока документы не предъявлю…

* * *

Умер Углов.

В аккурат на первомедовский выпуск.

Санитар морга промеж молодых докторов.

Слегка подшофе:

– С академиком сфотографироваться не желаете?

* * *

Маленький триптих

I

На глаз – месяц запоя.

А уверяют – три дня.

– Мужик, давай честно?

– Ну, может, четыре…

Насмерть стоят.

II

Никакие.

Аж ссутся непроизвольно.

Но – поголовно:

– Д-да я тока бутылку пива с-сёдня…

III

Еще раз:

Синь темнит.

Медик догадывается.

Обязан.

Ему,… ля, деньги за это платят!

* * *

Доброхоты.

Сдергивают с обеда: «На остановке, в инвалидной коляске».

Что – в коляске?

Не знаю, езжайте.

Мертвецки пьяная побирушка.

– Домой ее отвезите…

Ну не уроды?

* * *

Жидкость для труб.

Стакан.

В два приема.

… издец какой-то…

* * *

Суррогаты, панкреонекроз, кранты поджелудочной.

Свезли к хирургам.

Месяц, два, и опять он.

Живот в рубцах – еле выжил.

Под сиреной обратно.

Выписку обмывал.

* * *

Рабочий поселок.

Пропитые упыри, плевки, помои из окон.

Дети играют «в пигмалионов».

В подвале, на трубах…

Выросли, поди, спились.

* * *

Отправили на учебу.

В первый же день: так, сдаем по штуке, на нужды кафедры!

Отказался.

Домой звонили.

Два раза.

* * *

Комиссии.

Юные женщины в макияже.

Запинаясь, читают список и требуют предъявить.

Потом ставят галочки.

Надменны и робки одновременно.

Как им так удается?

* * *

Центнер живого веса.

– Идите за мужиками – нести надо.

Мнутся.

– А может, мы с вами вдвоем как-нибудь?

Черт их знает, а вдруг и правда – врожденная деликатность…

* * *

Госпитализация.

– Едете?

– Н-не знаю… Надо Тамаре позвонить… Але, Тома? Меня врачи забирают – ехать, как думаешь?

И к этому привыкаешь.

* * *

Кафель, хром, крахмал простыней.

Стоит, качаясь, и ссыт на пол…

А римляне, когда убивали, упав, плащом накрывались.

На подвздохах.

Чтоб не глазели.

* * *

Никого не трогали, ждали на светофоре.

А он по зебре вихлял, пьяненький.

Увидел, встал напротив – и матом!

Потом всхрапнул, пал оземь и заелозил копытами.

Откачали уёбка.

Мы ж добрые.

* * *

Детей только жалко.

Они счастливы.

Им сравнить не с чем.

* * *

Звезда.

Вживую.

Пьяная.

Омерзительно.

* * *

Бухал всю осень – бросила баба.

Обезножел: умоляет, трясется…

Лекарим.

– Я ей DVD купил, – успокаиваясь, – фильмов кучу, микроволновку, утюг…

И вдруг – волком:

– Отомщу-у-у-у-у! Х-х-х… атамщу-у-у-у-у!

* * *

Наркоманы и алкаши.

Конца-краю…

Впечатление – линия партии.

* * *

Прямой эфир, конкурс.

Как вы гадите сослуживцам?

Самым оригинальным – по два билета.

Взахлеб, веришь?

Микрофон рвали.

Осматриваешь пациента, а в голове: не тебя ли я сейчас слышал?

Конкретно накрыло.

* * *

Особняк.

Аритмия.

Купировал, собираюсь.

– А вы не хотели бы у нас дворником поработать?

А… уй.

Ступор.

Онемел, честно.

Они ж, на голубом глазу, дальше:

– Нам дворник нужен, интеллигентный. Чтоб и пообщаться, и помощь оказать, если что. И зарплата достойная – не то что ваши копейки…

И главный хит:

– Не понимаю, почему вы отказываетесь?

* * *

Краснорожий кабан – лежит, пену пускает.

Бутылки, бутылки, бутылки, бутылки.

Прошлись по соседям: вынести не поможете?

– Хорошо, сейчас. В какую квартиру? Э-э нет…

Весь подъезд отказался.

* * *

Рабочий поселок.

Скорая.

Сразу предупредили:

– Больные – двух категорий: «скотина» и «скотина пьяная».

Шокировали, подтвердилось.

* * *

– Что ж ты так керосинишь, родной?

– А чё еще делать-то?

* * *

Обрел истину: чиновный люд считает наши деньги своими.

Сами признаются, разболтавшись с реланиума.

– В больницу? Надолго? Ч-черт! Транш, как назло, НАМ пришел…

* * *

Диспетчер заполняет сканворд.

– Слышь, эта… водяные часы?

Второй год про них спрашивает.

* * *

Негласно – принимать все.

На днях, к примеру, на флюс отправили.

Я серьезно.

Езжай, говорят, не вы… бывайся – записан вызов!

* * *

Абстенуху откапать?

Это не к нам.

Крик.

Мат.

Даже харкнул вдогонку.

А минутой раньше трупом лежал.

И голос такой слабый-слабый…

* * *

Девятнадцать лет, плохо.

На похмел к сыночке вызывают.

Мне б в таком возрасте и в голову не пришло.

* * *

Волшебное слово?

Ладно, на ушко:

А вдруг он умрет?

Отмычка.

Золотой ключик.

Приедет бригада…

* * *

Ужрался, рухнул, замерз.

Попал в тепло – полез в драку.

Без вариантов.

Дубинки порой сказочно не хватает.

* * *

Да.

Согласен.

Засранцы.

Врачи-вредители.

Но в общем зачете – с большим отрывом!

По очкам.

У Бога.

* * *

«Запах алкоголя в выдыхаемом воздухе. Речь, поведение и движения пьяного человека…»

На «вы» – борзеют.

За прогиб принимают.

* * *

Главврач, разжирев килограммов на двадцать, отменил выездным ужин.

Приказом.

Оперативность, типа, страдает.

* * *

Идешь по городу – каждые пять минут «скорая».

За бугром – ну хоть бы одна!

Делом занимаются потому что.

Заходил, спрашивал.

* * *

Пьяных ветеранов велено развозить по домам.

Реверанс, типа – заслужили, чертяки!

Но только раз в год.

Девятого.

* * *

В позапрошлый раз им дарили приемники.

В прошлый – по комплекту белья.

Нынче разорились на кружки.

Всё с символикой, всё с оранжево-черной.

А разговоров-то, разговоров!

* * *

Спасли боярина кардиологи.

А свезли уже коммерсанты, у них салон комфортабельней.

Спецы же, с приказом не отставать, кресло-каталку следом доставили.

Дорогую, с моторчиком – на все сто доверие оправдали!

* * *

Рабочий поселок.

Зарплата.

Накануне оповещают.

Готовность «раз».

И хирургов на низкий старт.

* * *

Памятное, говорите?

На спазмы живота вызов.

Оказалось – рожает.

Не поверили.

Звонили на станцию: вы кого нам прислали?

Спросили, за сколько диплом купил?

Там и принял, куда деваться.

Думаете, извинились?

… уй!

* * *

«Вы должны!» – говорят.

Не совсем уверенно, впрочем.

* * *

Пьяный, ругань, угрозы – с чистой совестью кладешь трубку.

По инструкции.

Но это раньше, а теперь так:

– Что там?

– Слушай, не знаю, они матом орут – ты съезди, глянь…

Качество услуг, психология потребителя… мене, текел, упарсин!

* * *

Спецы зашиваются.

Линия вешается.

Диспетчера в дыму сутками.

Начальство, лелея карьеры, боится жалоб.

* * *

Загадка.

«Состояние после падения с 9-го этажа через мусоропровод».

Ась?

То-то.

Рабочий поселок, Новый год в общежитии.

* * *

Особняк.

Забор.

Домофон.

Открываем!

Щелчок.

Кавказец.

Нос к носу.

Чуть ли не метр в холке.

А с крыльца уже наблюдают.

Сорвал спектакль – не трогают меня псы.

Крикнули: пациент ждать не стал, уехал сам, к частникам…

* * *

И все, как один, на дороге «скорую» пропускают – непременно уведомят.

* * *

– Давно?

– Со… ф-ф-фх… со среды.

– А вызвать?

– Пройдет… кх-кх… думал.

– Сколько лет болен?

– С де… фх-х-х… с детства.

– Хоть раз само проходило?

– Нет.

– Тогда почему?

– Фх-х-х… не знаю, отстаньте!

Астма.

Стандарт.

Один из трех где-то.

* * *

Жалуется и трещит семечками.

– Может, прерветесь?

– Не, я без них не могу. Наркотик. Хотите?

* * *

Новострой.

Запах краски и свежести.

А в квартирах уже ханыжник – подошвы липнут.

Расселение коммуналок…

* * *

Здоровьем нации озаботились, надо же…

Инопланетяне, ё!

* * *

Точно помню – не так было, застал еще. Это потом – как мутным селем с горы. Под гонор и улюлюканье. С соплями и ностальгией в сухом остатке.

Вернуться? Можно. Выключить телик, сесть и подумать. В тишине. Мозгом. И главное, на других, на других потом не равняться – у них-то, сирых, по-прежнему все…

Окончание

Чудны дела Твои, Господи!

9.00–00.00

… ибо не ведают, что творят.

00.00-9.00

Заблудились, тормознули возле старушек на лавочке.

– День добрый! Не подскажете – Граничная улица?

– ГРАНИЧНАЯ или ТУПИКОВАЯ?

Не нашли что ответить. Молча отъехали.

* * *

День. Двор. Детсад.

Работяги кладут шифер на крыши беседок.

Утром туда же – двор, детский сад, беседки…

Без шифера.

Сняли ночью.

Для дач.

* * *

– О, «скорая»!

– Эт за тобой. Эй, эй… заберите его в дурдом!!!

Повсеместно.

Из года в год.

* * *

Боксер.

Чемпион.

Медали, пояса, кубки.

Неадекват: от угроз к плачу без обертонов.

Трезвый.

Не псих.

Во страху было!

* * *

Кашель, хрип, жгуты гноя из легких.

Кастрюля за приступ.

В бронхах грязевой гейзер, температура за сорок.

Абсцедирующая пневмония.

Участковая – накануне. Выписала лекарство, вон, рядом, на тумбочке…

ТАБЛЕТКИ ОТ КАШЛЯ.

Довез живым.

И там смогли, вытянули.

* * *

Не пропустив, впилила нам в борт.

Отдышалась: накапайте корвалола…

Выяснилось – третье ДТП за год. Больше, утверждает, не попаду – сколько ж можно?

Надо, надо было накапать.

Чтоб надула.

* * *

Отключили воду на станции.

В обед огласили вердикт: дай бог под утро!

Позвонил в районную администрацию, представился главврачом…

Дали через сорок минут.

* * *

Даже мелкий начальник любит ввернуть, что у нас работа без права сна.

Дескать, койки ваши со станций – в любой момент!

В идеале: скамья, получивший вызов выходит, остальные сдвигаются ближе к двери.

А освобожденную площадь можно в аренду сдать.

* * *

Истинно свободны – неизлечимые.

Из тех, кто еще ходить может.

* * *

Чужеземный премьер привез беременную жену, и к ней немедленно кардиологов прикрепили.

А ну как рожать начнет?

Сутки за ней ездили, поссать сходить не могли: сказано же – неотлучно!

Линия, естественно, без спецов: шоки, инфаркты…

Неплохую жатву смертушка собрала.

Врачей обязали сдавать зачет.

Высокопоставленной медсестре.

* * *

Угасал барин.

Скорая ежедневно.

Официально: «Плохо онкологическому».

На деле – меняли калоприемник.

Реаниматологов посылали.

* * *

Обещанный грипп.

Тупенькие, смешливые кисы с тридцатью семью и тремя.

Вечером в основном.

* * *

Форточки наглухо.

Откройте, вы ж духотой только усугубляете.

Мы потом, говорят.

А в глазах: ишь что удумал!

Продует же.

Под двумя одеялами.

* * *

Многие, живя с удобствами, моются раз в неделю.

По субботам.

Как отцы их и деды.

* * *

Старухи.

Сантиметровой толщины ногти на пальцах ног.

Слоями.

Как торт «Полярный».

* * *

Слегла коллега с печальным диагнозом.

Даже заведующая вздохнула:

– Жаль! Еще одной единицы не стало…

* * *

Правительственная резиденция. Банкет. Поплохело участнице.

Послали нас и кардиобригаду вдогон.

Разобрались, отзваниваемся: ничего серьезного, не правительство, отменяйте спецов.

И ответственный – сам, лично:

– Пусть едут. Переключаю на консультанта, опишите кардиограмму – подробно…

Он и кардиологов заставлял ЭКГ переснять.

Жополиз… уев!

* * *

Сняли с электрички с укусом змеи.

На вопрос, кто укусил, расстегнув «молнию», вытащил из кармана гадюку.

Живую.

* * *

– Але, чего от живота лучше принять?

– Лучше – если к вам доктор подъедет.

– Не, мы в Лондоне. К врачу дорого, так вы скажите, чё нам купить…

Нош-бру посоветовали.

Брынцаловскую.

Пусть ищут.

В Лондоне.

* * *

Пожар. Хрущоба. Третий этаж.

Горит кухня с прихожей.

Балкон, дети, восточная женщина.

Орет, рвет волосы, мечется.

Снизу в тридцать глоток: да уймись ты – ребятишек пугаешь! Сейчас снимут вас!!!

Невменяемая.

Хватает малышей и вниз, одного за другим.

Народ под балкон, как голкиперы…

Незабываемо.

* * *

Повально:

Звонят старикам; те, как водится, сетуют на здоровье, а им скорую.

Задыхается, теряет сознание, боли в сердце…

Вваливаешься всклокоченный, а там и не в курсе: не вызывали мы, говорят.

А кто?

Дочка, наверное. Она не с нами живет…

И перезванивает потом: мол, как там?

Божья роса, епт!

* * *

Обострятся, ухудшатся, належат осложнений и скажут в глухой ночи: не хотели вас беспокоить…

– Ну и не беспокоили бы.

– Так плохо же!

– Сразу б и вызвали.

– Так беспокоить же не хотели!

Бесконечно.

Как космос.

* * *

Мужчина, тридцать два, звонит из гостиницы.

Покусали клопы.

Отказали.

Истерика.

Звонок в горячую линию.

Потом звонок из Райздрава.

Съездили.

Повод: «Укус насекомого».

Диагноз: тот же.

Могу поклясться.

* * *

Сочувствовать вредно – наполнятся значимостью, начнут «тыкать»…

* * *

Некоторые старушки сушат на батарее использованные прокладки.

Из экономии.

Маразм, несомненно, но вдуматься…

* * *

Наведалась СЭС.

Запретила посуду.

* * *

Ввели морфин на инфаркте. Забыли ампулу. Хватились поздно – уже ведро вынесли.

Зажав в зубах фонари, фильтровали мусор в помоечном «бэтээре».

Нашли.

Госнаркоконтроль беспощаден…

* * *

Иной раз не попрет – и целый день мордачи с багровыми шеями.

– Слы-ы-ышь, кома-а-андир, ты там, кароче, чё как…

* * *

До конца смены корреспондент не выдерживает.

Сбегает ближе к полуночи.

* * *

Два приказа.

Первый: демонтировать аппаратуру с истекшим сроком, пусть даже рабочую.

Второй: на вызова надевать колпаки. Всем поголовно – будут проверки.

В один день оба.

* * *

Подкравшись, заведующий фиксирует на видео задремавших.

И лишает премий – спали в дневное время.

Летами юн.

Перспективен.

* * *

Мечта.

Уложить президента в «газель» и прокатить с километр.

Чтоб почувствовал.

* * *

Раньше, на светофоре, дожидаясь зеленого, я за столбом вставал.

Мало ли, на тротуар вылетит?

А потом перестал.

С бетоном выворачивают при ударе.

* * *

Работаешь на асфальте – хамят в спину.

Из толпы.

Понимая, что не до них.

* * *

По дороге в стационар доверительно начинают «за жизнь».

Основной тезис: «порядочные» и «быдло».

* * *

Волна болезненных месячных.

Модно у молодежи.

– Да, привычно… да, регулярно.

Томность, мука, улыбка из-под ресниц.

И чуткий юноша:

– Зая… Зая…

* * *

Метеопатия популярна.

Лечили одну, краем глаза – листок в серванте.

Атмосферное давление, перепады за сутки.

Пик – в три пополуночи.

Время вызова угадаете?

Минута в минуту.

* * *

БЕЗ ПРАВА ОТКАЗА!

Ультиматум.

Ездить на всё!

Иначе… издец.

Ездим.

На всё.

Вообще.

Такая вот инновация.

* * *

– Что беспокоит?

– Уже ничего. Но все равно поставьте (!) какой-нибудь (??) укольчик…

Серь баклажанная.

* * *

Энергичные дамы.

Апломб. Гонор. Ворох вопросов.

Напористые.

– Зовите соседей – носилки нести.

– У вас для этого санитары есть!

– У меня, как видите, даже фельдшера нет. Идите ищите.

И все.

Растерянность.

Беспомощность.

Беззащитность.

Пройдешься по этажам, приведешь, вынесешь.

Сопровождают в карете – апломб, гонор, ворох вопросов…

* * *

Еще о соседях.

На просьбу позвать отвечают: что вы, у нас тут одни старухи живут!

Все.

Всегда.

Везде.

Слово в слово.

* * *

Удивительно, сколько людей лично знают нашего губернатора.

* * *

Звонят, спрашивают, как принимать таблетки.

Желтенькие такие.

На «кэ».

Точно не помню, от давления… ну, вы должны знать!

* * *

Разрешение приступа:

– Хх-х-харрр… Ф-ф-фэф… Спа… хыссс… сибо, сыночки…

– Мама! – одернет дочь. – За уколы спасибо не говорят!

А скажешь «зависит от воспитания» – обижаются.

Прелестно, по-моему…

В таком вот ключе. Эмоций тут на копейку, одно любопытство, типа: ну-у, что нам еще покажут? Иной раз осточертеет – уволишься. Туда ткнешься, сюда… не, не мое, ерундой занимаются! И обратно на линию. С ходу в теме, ликуешь – везет на первых порах, – и, как прежде, многим сочувствуешь. Против воли порой…

КОНЕЦ

Постскриптум:

Допуск к наркотикам.

Пять месяцев!

Бедолаги.

В поте лица…

Хроники неотложного

Роман

События – реальны, образы – собирательны, имена – вымышленны, и всякое совпадение – не более чем случайность, ответственности за которую, уж как водится, автор никоим образом не несет.

Рано или поздно, под старость или в рассвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькнувшие черты?

Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких и туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня.

Александр Грин

Люди заблуждаются. Лучшую часть своей души они запахивают в землю на удобрения. Судьба, называемая обычно необходимостью, заставляет их всю жизнь копить сокровища, которые, как сказано в одной старой книге, моль и ржа истребляют и воры, подкапываясь, крадут. Это – жизнь дураков, и они обнаруживают это в конце пути.

Генри Торо

Предисловие, которому на самом деле место совсем не здесь

Ночь. Прохлада. Зарево и огни. Площадь, пылая иллюминацией, крутит водоворот, вытягивая из переулков потоки людей. Дымы. Барабаны. Запах мяса и запах специй. Рокот, звяканье, ноющие мотивы, шум толпы стереопанорамой. Фасады медины[3], угловатый минарет между звезд.

Плоская крыша. Чай, сигареты и липкие, блескучие сладости. Ледяной сок. Апельсины. Дымок гашиша с соседней кровли и строчка из Marrakesh Express нараспев – израильтяне из Хайфы, совсем юные. Палят свечки, тянут по кругу экзотическую самокрутку.

Внизу – свет. Столы. Сияние. Горы еды. Кускус, танжин, харира. Дух приправ до самой до стратосферы. Кольца народа, перкуссия, восточные унисоны чумовым перебором банджо. Скулеж дудок. Лампы. Кобры торчком. Скрип рассказчиков, хохот, аплодисменты.

И мы наверху. Выше всех. Место на крыше, без душа и завтрака. Двадцать дирхамов за все про все. Душистая «Касба» без фильтра, аромат местных травок из кружки, тонкая терпкость масла на смуглой коже. Искры смеха в глазах. Рюкзак подушкой, спальный мешок для двоих – недоступная для большинства дешевизна.

Полночь. Толпа густеет. Гул, блики, треск мотороллеров. Тягучие песни, гортанные выкрики, рулады от зазывал. Хлопки в такт и дребезг жестянок. Марракеш. Джамаа-эль-Фна. Обжигающий август, звезды, анриал происходящего.

Я – здесь!

Это – со мной!

Часть первая

Осень

Черемушкин

Таких вечеров приходилось ждать недели по две, и, когда они, наконец, приходили, погода не имела никакого значения.

Город тянул влагу из облаков. Сырые сумерки мигали желтизной светофоров, ложились на лицо холодными каплями, оживая, поближе к центру, ярким теплом витрин. Там, за стеклами, беззвучно перемещались элегантные женщины и блестели в благородном одиночестве дорогие аксессуары. Снаружи текли люди.

Невский утопал в транспорте. Поток набухал, наползая на переходы, неумолимый напор выдавливал в переулки глянцевые стада. Стелился выхлоп. Тупили трамваи. Хор гудков распадался раздраженной какофонией. Выворачивая колеса, наудачу вываливались маршрутки, разом усилив неврастению вечернего трафика.

На перекрестках горбились деформированные иномарки; хозяева, вышагивая лакированными туфлями, разговаривали по мобильным, держась за уши, словно страдающие отитом. Громоздкие, похожие на неторопливых медведей, дэпээсники тянули рулетки и, водя по отсыревшей бумаге непослушными авторучками, писали в блокнотах.

Тянуло в тепло. Под козырьками, теснясь, ждали троллейбусов. В полутьме вспыхивали огоньки, пахло мокрой плащовкой и дешевыми сигаретами. Постояв в ожидании, я поднимал воротник и выходил под сеющий, перемежаемый крупной капелью дождь.

Лотки отблескивали журналами. Под усеянным каплями полиэтиленом кипела жизнь: открывались клубы и представлялись книги, титулованные авторы вращались в высших кругах, знаменитости высказывались в интервью, задавая моду, щеголяли в неброских прикидах красавицы и красавцы. Рекламировались экзотические места и экстравагантные увлечения. Ювелирные изделия и утонченный парфюм. Изящные голени, высокие каблуки, ремешки на тонких лодыжках. Эксклюзивные татуировки. Интимные парикмахеры. Альтернативная музыка с авангардными постановками. Непременный экстрим: вертолет над вершиной, новенькая доска на ногах, прыжок – и долгие зигзаги по нетронутым склонам камчатских вулканов; наимоднейший дайвинг – саван льда над угольной бездной полярного океана, коралловый сюр Сейшел и побитые торпедами, продырявленные артиллерией, разнесенные в клочья ударами пикировщиков корабли Гуадалканала…

Я проходил остановку за остановкой, набухая от мороси. Подползал троллейбус и, ложась на бок, словно кормящая китенка китиха, с усталым выдохом – пшшш – открывал двери. Горел противный пятиваттовый свет. Люди, отряхивая зонты, входили в сырость салона; двери закрывались, следовал рывок и надсадный, нарастающий вой набираемой скорости. Становилось жарко, стекла потели. На фоне желтых витрин мелькали застывшие силуэты. Толчок торможения; скрежет дверей; уличный холод окатывает выступившую было испарину. Троллейбус переваливал через мосты; я выходил и, спотыкаясь о торчащие, как после землетрясения, куски асфальта, срезал проходными дворами старого фонда.

В глубине дворов пряталось заведение. Крохотная сцена, кирпич сводов, флаги Конфедерации. Автомобильные номера: Калифорния, Аризона, Техас. Пин-ап на стенах, настоящий джук-бокс в углу, пачка старых, на 45 оборотов, пластинок. Очкастые, долговязые, с закосом под Хэнка Марвина, музыканты и «Сорок миль плохой дороги» Дуэйна…

– У вас не занято?

Девчонки. Две. Лет семнадцать, не старше.

– Пожалуйста.

Уселись, щелкнули зажигалками, приложились к бокалам. Со сцены сыпануло безостановочной дробью; они обернулись. Басовый рокот, мягкая акустическая гитара – «Пегги Сью», Бадди Холли. Высокий тенор, «икающее» пение. В мягкое «тыгы-дыгы-ды» барабанов врываются резкие, с отзвуком, гитарные риффы. Перекидывая по грифу сцепки аккордов, солист застенчиво улыбается и вскидывает брови. Один к одному. Наверное, видео смотрит, а потом перед зеркалом репетирует.

Я посматривал на соседок. Они не скучали. Блеск глаз, рука в руке, шепот с покусыванием за ушко – без вариантов, не стоит и пробовать: допивай и иди за повтором.

Виски самый дешевый, но от него теплело в горле и таяла поднявшаяся было досада. Лавируя, я пытался прибиться обратно; вокруг двигали носками и, растопырив локти, проводили перед глазами рогульками пальцев – You Never Can’t Tell из «Криминального чтива». Девчонки из-за моего стола встали и, оставив в пепельнице дымящие сигареты, втиснулись на площадку. Маленькие, ладненькие, призывные – на них смотрели не отрываясь, а им хоть бы что – так самозабвенно друг с дружкой отплясывали.

Хит кончился. Публика засвистела, захлопала, выражая свое одобрение высоким, разноголосым «у-у-у!». На сцене, посовещавшись, начали Love Me Tender, и девушек разобрали в момент. Прижатые к танцорам, они медленно поворачивались по часовой стрелке, и какой-то залитый лаком мачо в остроносых, как у Хоттабыча, туфлях уже прихватывал одну из них за попку. Грациозно приседая, она всякий раз возвращала его руки обратно.

Мачо заметно злился. Песня оказалась короткой, и девчонки, вырвавшись из объятий, вернулись обратно.

– Ф-фу-ты, блин, урод! Ты видела? Залит парфюмом. «Ла Костой» несет – задохнуться!

Они жадно приложились к бокалам. Закурили. Посмотрели друг на друга, засмеялись, на пару секунд сблизив головы. Потом вспомнили обо мне и выжидательно посмотрели. Я поднялся:

– Пожалуй, за стойкой мне будет куда удобней. Приятного вечера!

Очкарики рванули аккордами, зачастил палочками барабанщик: «Чаттануга»!

Высокая табуретка, ряды бутылок, сверкающие, перевернутые вверх ногами бокалы. Виски. До краев, со льдом – все как положено. И старый добрый Гленн Миллер. Убойный был бэнд, под него даже полярные конвои от торпедоносцев отстреливались: врубали на всю катушку во время атаки и фигачили из всех стволов по люфтваффе.

Примечания

1

Чехлятся (жарг.) – умирают.

2

Букв. «свидетельство о бедности». Употребляется для обозначения чьего-либо недомыслия.

3

Медина (арабск.) – старая часть города. (Здесь и далее примеч. авт.)

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.