Огненная кровь

Михаил Горожанин

Огненная кровь

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Посвящаю эту книгу:

Моей маме, сформировавшей меня как личность и привившей любовь к литературе и творчеству, за ее безграничную любовь.

Моему отцу, всю жизнь бывшему для меня примером для подражания.

Моей семье, Оксане и Ангелине, за любовь и веру в меня, за счастье, дающее желание творить.

Сердечно благодарю:

Ирину Полевую и Александру Крикову – за неоценимую помощь в работе над книгой.

Дмитрия Манасыпова – за поданный пример, участие и стимулирующие пинки.

Миладу Медведовскую – за имя главной героини и замечания по существу.

Александра Рогачева – за детальный разбор спорных моментов.

Всех тех, кто читал черновик и высказывал свое мнение. Оно мне очень помогло.

Все совпадения имен и фамилий, а также названий мест – случайны.

Ну, практически все.

Пролог

Германия. 1532 год.

…Строй глевии[1] растянулся.

Небо было низким, давящим. Косматые, темные на сером фоне облака неслись над головами, лишь изредка открывая бледный, безжизненный круг солнца. Третий день шел мокрый противный снег, проникающий под шерстяные плащи, доспехи и превративший конопляные нательные рубахи в ледяные, мерзко липнущие тряпки. Солдаты устали, целый день хлюпая сапогами по вязкой грязи тракта, остающейся после отряда всадников, ехавших впереди. Месить грязь – вечная судьба пехоты на марше. Но выбора все равно не было. О том, чтобы пробираться по белоснежным сугробам, возвышающимся огромными плавными валами по бокам, не могло быть и речи. Снег доходил человеку почти до бедер. Наезженный летом тракт сохранил относительную твердость и позволял отряду хоть как-то двигаться, в то время как снежная зима ненадолго остановила войну в стране.

Наемные арбалетчики, большую часть службы охранявшие замки, а во время боев обычно прятавшиеся за спинами щитоносцев, в очередной раз перекинули оружие на другое плечо и понуро брели по обе стороны от короткой колонны алебардистов, чувствуя, как массивные приклады с короткими стальными луками тяжелеют с каждым шагом одеревеневших и ноющих ног. Последний хутор, в котором глевия останавливалась на постой, остался за спиной два дня назад. Быстро и без потерь со своей стороны перебив беспечно расположившийся в нем гарнизон местного князька, чей замок отряд обошел далеко стороной, воины заработали себе недолгий отдых, от которого сейчас остались лишь воспоминания. Алебардисты, больше стрелков привыкшие к весу доспехов и долгим переходам, выглядели чуть лучше. Но даже риттеры, следовавшие сразу за хозяином, возглавлявшим колонну, сидя на боевых лошадях, и те устало откидывались на высокие спинки седел, стараясь, однако, при этом выглядеть в глазах пехоты бодрыми и полными сил. Но это им плохо удавалось. Все были измотаны. Лишь рыцарь в черных доспехах, и черной же накидке, ехавший первым, казалось, не знал усталости, направляя отряд в обход населенных, густо обжитых земель в сторону лишь ему одному ведомой цели.

Бамбер, старшина пехотинцев, седоусый приземистый здоровяк лет пятидесяти, за последние семь лет почти не вылезавший из доспехов, поучаствовавший в десятке феодальных войн, которые вели многочисленные, никем не сдерживаемые князья, обеспокоенно оглянулся на своих людей. Посмотрел на заросшие заиндевевшей щетиной, серые от усталости лица, пустые глаза, бездумно уставившиеся на темную грязь дороги. Было холодно, солдаты ежились, облачка пара от дыхания оседали на кромках пехотных саладов[2] белой изморосью.

Бамбер вздохнул, хмыкнул в усы и ускорил шаг. Догнав медленно переступавших лошадей, он подергал последнего риттера за край плаща. Всадник обернулся, чуть натянул поводья.

– Чего тебе, Бамбер?

– Господин гауптман, взгляните – люди с ног валятся. Попросите господина князя на ночлег стать. Ежели завтра в бой – ни у кого рука меч не поднимет…

Усатый риттер некоторое время молча смотрел на старшину, упрямо не отводящего глаз. Потом повернулся в седле и кинул взгляд на устало бредущую глевию. Снова зыркнул на Бамбера и, дав шпоры коню, умчался в начало колонны, к рыцарю в черных доспехах.

Старшина посмотрел ему вслед, стоя на месте, пока его парни не поравнялись с ним. Подбросил на спине круглый, видавший виды щит, пристроил поудобнее на плече алебарду и зашагал рядом. Было видно, как риттер догоняет хозяина, почтительно кланяется князю, указывая рукой в латной перчатке сначала на колонну, потом в сторону опушки леса.

– Ну, братцы, – усмехнувшись, повернулся Бамбер к своим солдатам, – чую, будет у нас сегодня на ужин горячая жратва! Горст! Эй, Горст! Котел починили?

– Починили, господин старшина, – радостно осклабился один из алебардистов, молодой сероглазый блондин, опередив хмурого одноглазого пехотинца, едва раскрывшего рот для ответа. – Эх, нам бы пива бочку! Да баб штук десять – от тогда мы бы отдохнули! Даже ж на снеге!

Пехотинцы устало засмеялись. Старшина удовлетворенно улыбнулся, оглядывая их. Похоже, настроение его солдат уверенно повышалось. Он решил добавить еще.

– Ты, Ланзо, помолчи лучше. Помнится мне, три стоянки назад ты все в хлев больше норовил… Вот я и вижу, что овцы-то тебе больше по душе, нежели бабы…

Алебардисты заржали в голос. Товарищи начали хлопать залившегося краской Ланзо по плечу, отпуская шуточки в тон старшине. Продолжалось это недолго, до тех пор, пока самый старый из них, весь покрытый шрамами вояка по прозвищу Баран не проворчал:

– О бабах размечтались, голытьба. Все равно, какую-никакую найдем, князь ее своему чудищу справит…

Смех утих, словно отрезали. Все посмотрели на тощую фигуру, закутанную в черную монашескую рясу по самую макушку. Слуга князя криво сидел на осле, мерно трусившим рядом с конем черного рыцаря. Вся фигура приближенного слуги была какая-то перекошенная. Те, кому довелось заглянуть под капюшон, говорили, что лицо у того сплошь замотано тряпками, из чего солдаты сделали вывод, что он болен какой-то кожной болезнью.

Через полчаса, словно в ответ на слова Барана, двое риттеров вдруг присвистнули и дали шпоры лошадям, обогнав князя. Впереди из-за поворота дороги показалась телега, влекомая понурым волом. Телега остановилась, попыталась развернуться, но всадники закричали, выхватили мечи, подлетели с обеих сторон, поравнявшись с возницей. Послышался мужской вопль, моментально оборвавшийся, а затем пронзительный женский визг. Солдаты переглянулись и уставились в землю. Вот не повезло семейке, подумал Бамбер, особенно бабе. Зачем же кметов-то резать? Ехали себе и ехали… Он увидел, что князь вскинул руку, и обернулся к глевии.

– Привал, ребята. Ставьте палатки, палите костры. Руперт, возьми парочку своих, подстрелите нам какую-нибудь жратву. Желательно, покрупнее вчерашней белки. – Он обернулся посмотреть вперед и добавил мрачно: – Вол-то, небось, господам рыцарям на ужин пойдет.

Холодный вечер плавно затянул бледной белесой дымкой низину реки, вдоль которой змеилась заметенная снежным ковром дорога. Алебардисты выбрали пологое место, расчистили и притоптали снег, поставили несколько палаток, разожгли костры, нарубили лапника в ельнике, напротив которого разбили лагерь. Вокруг огня, на с трудом вбитые в промерзшую землю колья повесили разбухшие от жидкой грязи сапоги, оставшись в шерстяных обмотках и гамашах. Арбалетчики распределились по постам, оставшиеся уселись у костров поменьше. В лесу громко ухали совы, фыркали, почувствовав тепло, стреноженные лошади. Треск огня, жадно пожиравшего сухой хворост, заглушал прочие звуки.

Оруженосцы риттеров расседлали коней, разделали заколотого вола и теперь жарили огромные куски мяса над большим костром. Вопреки сказанному ранее Бамбером, алебардистам принесли задние ноги вола на ужин, что вызвало бурную радость у солдат. Уставшие оруженосцы также натянули шатры для своих господ и поставили отдельный – для князя. Хозяин вошел в него вместе со своим тощим слугой, туда же втащили связанную, брыкающуюся женщину, испуганно таращившую глаза и мычавшую сквозь кляп. Посланные для этого дела солдаты вернулись к товарищам понурыми. Плюхнулись на бревна у костра, над которым булькал котелок, и машинально оглянулись на шатер.

– Не берите в голову, ребята, – пробурчал Бамбер, пробуя похлебку большой деревянной ложкой. Все тридцать пехотинцев глевии расположились вокруг двух костров, составив оружие в пирамиды, скинули холодные, осточертевшие бригантины[3] на обнажившуюся от жара землю и уселись на них, закутавшись в плащи.

– Баба ж… – пробормотал Генрих, самый молодой в отряде. – Лучше уж мы, чем этот… Урод…

Из шатра князя раздался приглушенный кляпом визг. Старшина заметил, что несколько человек переглянулись. И во взглядах этих наемных вояк, уже давно привычных к насилию, неожиданно промелькнула жалость.

– Вы как хотите, господин старшина, – явно сдерживая возмущение, вдруг громко сказал Генрих, – а только я в таком больше участвовать не собираюсь! Не для того нанимался!

– Тихо ты! – Бамбер настороженно оглянулся на шатры, не слышал ли кто. Потом придвинулся ближе, обвел всех тяжелым внимательным взглядом и негромко, но веско заговорил:

– Вы языки-то попридержите, безголовые! Князь на деньги не скуп, да на расправу скор! Оглянуться не успеете, как на суку будете болтаться! Риттеры и оруженосцы не слабаки. Не факт, что справимся! Или сам мечом надвое распластает! Кто его в бою видал – тот знает!

– Это точно, братцы! – нервно поддержал один из солдат. – Видел я, как он мечом нагрудник литой, как солому, разрубал!

– Диаволу, не иначе, служим, братья! – перекрестился второй. – Я тут как-то увидел поутру, как он шлем надевал. Лицо на мгновение возьми, да и приоткройся! Так вот и видел я, братцы. Бороды нет, а кожа – как земля, темная! Вот те крест! Черный, как диавол! И глаза горят!

Алебардисты зашумели.

– Пошел брехать! – одернул его Бамбер. – С пива померещилось! У князя какая-то болезнь кожная, вот морда и потемнела! Хватит шум поднимать! Диаволы ему мерещатся… Поговори мне тут!

– А диавол он! Как есть, братцы! – сбивчиво громким шепотом снова заговорил Генрих. – Хоть в деревнях игзорьсизмы и сотворяет! Вот кто-нибудь видел хоть раз, чтобы он воду пил?

У костра наступила тишина. Солдаты уставились друг на друга, мучительно вспоминая, открыв от усердия рты.

– От то-то! – значительно прошептал Генрих, вращая глазами, довольный произведенным эффектом. – У него при седле и фляги-то нет! Мы, как костры запалим – завсегда снег топим, потому как речка эта вся во льду. А ему?

– Цельными днями ни лат, ни шлема не снимает! – добавил кто-то. – Небось, взопрел весь давно, и льдом покрылся, холод-то какой… А с виду – хоть бы хны!

– И здоров, что твой великан…

Шепот, прокатившийся по рядам, вдруг дохнул страхом, затих, как обрезанный.

Бамбер увидел лица солдат, выпученные, блестевшие в свете костра глаза. Вздохнул и обернулся через плечо, поднял взгляд, уже подозревая, в чем причина.

Князь высился за его спиной, как черная гора. Старшина знал, что их хозяин – настоящий исполин, выше любого из воинов, что восхищало его, как профессионального солдата. Но сейчас, глядя на него снизу-вверх, Бамбер испытал неожиданный страх из-за его роста и силы. И непосредственной близости.

Князь, как обычно, был облачен в полный доспех. Глаза в прорези забрала блестели, как показалось Бамберу, оранжевыми всполохами. Молча постояв некоторое время, хозяин заговорил. Голос его из-под шлема звучал гулко и раскатисто.

– Я то и дело слышу, что моя скромная персона, так же как персона моего слуги, весьма заботит твоих солдат, Бамбер.

Старшина вздрогнул. Князь никогда не обращался к нему по имени. Вообще никак не обращался. Бамбер был уверен, что тот вообще не знает, как его зовут. Старшина был не робкого десятка, но присутствие князя у бивака навевало на него безотчетный ужас. Решив, что он все же несет ответственность за своих людей, Бамбер поднялся и, повернувшись к князю, поклонился.

– Господин, – выпрямившись и пытаясь побороть страх, заговорил он. – Мы, разумеется, не вправе осуждать ваши действия. Но людям не по душе то, что ваш слуга творит со всеми встреченными женщинами. Так ли они все ведьмы, как вы говорите? По нам – так просто бабы. – Бамбер не понимал, что его толкает на дерзости, и в глубине души поднимался липкий страх перед наказанием. Но он не мог остановиться. – И эти крики, господин… Мы не инквизиторы, да и те сначала судят, а уж после жгут. Мы солдаты, а не мясни…

– Молчать, смерд! – прошипел голос из-под забрала. Глаза в прорезях шлема снова словно полыхнули оранжевым. Рука в латной перчатке легла на рукоять огромного цвайхандера[4], который князь носил у пояса, как какой-нибудь палаш. Старшина понял, что пропал. Но тут же услышал, как за его спиной вскочили алебардисты. Звякнули, по меньшей мере, дюжина клинков, выхваченных из ножен. Бамбер про себя поразился тому, как дружно солдаты поспешили ему на помощь, несмотря на его вечное бурчание и придирки. И несмотря на страх перед тем, кого они считали дьявольским отродьем.

Князь помедлил, потом отпустил рукоять меча. Тяжелая гарда лязгнула об оковку ножен. Затаивший дыхание Бамбер медленно выдохнул.

– Завтра, – обрывисто, словно вбивая каждым словом гвоздь, проговорил князь, – по моим расчетам, мы достигнем цели. Вы нужны мне для последнего боя. Потом я расплачусь с каждым из вас звонкой монетой – и можете идти на все четыре стороны! Но до тех пор я не желаю слышать ни слова за моей спиной, если дорожите головами!

Солдаты замерли, не решаясь приблизиться. Первый порыв прошел, и к ним вернулся страх. Бамбер чувствовал этот страх своей спиной.

– Далее! – Плюмаж на шлеме князя качнулся, когда тот оглядел людей. – Со вчерашнего дня я требовал на каждой стоянке замораживать оружие и держать его ледяным весь следующий день! Это было оговорено, и за это была назначена отдельная плата! Для вас что, мои приказы не имеют силы? Я должен платить вам просто так?

Пехотинцы заворчали, и Бамбер вдруг вспомнил, что и сам не исполнил идиотский приказ этим вечером. Он потупился и снова поклонился князю, признавая свою вину.

– Будет исполнено, господин. Простите нас, господин.

Князь помолчал. Потом добавил, при этом голос его был почти спокоен.

– Один день! Еще один день я требую от вас повиновения! После этого можете убираться ко всем чертям!

Рыцарь стремительно развернулся и ушел. Бамбер вздохнул. Потом с благодарностью сказал, поворачиваясь к отряду:

– Спасибо, братцы.

Солдаты с лязгом бросили мечи в ножны. На всех лицах читался все тот же страх. Баран вышел вперед и, скривившись, как от боли, проговорил, глядя вслед удалявшемуся князю:

– Уходить надо, старшина. Чую я, ввязались мы на этот раз во что-то… Кабы не пожалеть потом…

Многие закивали, но к Бамберу уже вернулось присутствие духа. Он хмуро оглядел людей и твердо сказал:

– Мы останемся. И отработаем наши деньги завтра, как положено. А потом я буду обходить замок этого дьявола за десять лиг. – Он махнул рукой двоим парням: – Растопите снега и налейте бадью!

Алебардисты набили котел снегом и, дождавшись, когда он растает, наполнили глубокую деревянную бадью. Пехотинцы по очереди стали макать в нее клинки мечей и лезвия алебард. От ночного холода теплая вода моментально замерзала на стали. Когда солдаты закончили непонятный для всех обряд, арбалетчики забрали бадью и стали макать в воду наконечники бельтов[5]. Старшина распределил посты и приказал остальным ложиться спать. Алебардисты прижались друг к другу, укладываясь вокруг костров на набросанный лапник. Бамбер устроил себе лежак, завернулся плотнее в просохший, наконец, шерстяной плащ и стал смотреть на звезды.

Ему не по душе был этот поход. Не по душе был князь, никогда не снимающий полного доспеха. С души воротило от его тощего обтрепанного слуги, замотанного в свою рясу и тряпье так, что никто никогда не видел его морды. Но больше всего Бамбера угнетало душегубство женщин. Он, как и все, исправно молился, имел веру, но к охотникам на ведьм из церковников относился с презрением. Ему всегда казалось, что в их рвении больше виновата ненависть к женскому полу от долгого воздержания, нежели вера. Конечно, он был наемником, и в селениях, в которых им доводилось бывать, сам частенько пользовал местных бабенок, не успевших укрыться от вечно похотливой солдатни. Но при этом никогда не замерзали в снегу неподвижные, изувеченные непогребенные тела в разорванных и окровавленных платьях, какие оставались после того, как слуга князя проводил над пленницами свои ритуалы, неведомые никому, кроме его хозяина. Засыпая под перекличку постовых и приглушенные крики продолжавшей мучиться женщины, Бамбер подумал, что завтра, наконец, он избавится от этого ярма и этого кошмара.

Утро встретило солдат легким сухим снежком и морозцем. Позевывая, алебардисты грели руки у костров, вздрагивая от холода. Оруженосцы риттеров сворачивали шатры, не трогая пока шатер хозяина, седлали коней. Животные храпели и выкатывали глаза. Подручные озабоченно переговаривались, оглядываясь на лес, в котором могли быть волки, хотя ни волчьих следов, ни воя, накануне не слышали.

Когда отряд уже построился в походную колонну, из шатра князя раздался радостный визгливый вопль и вслед за ним громкий голос их нанимателя, призывающий всадников. Чуть позже двое риттеров вынесли наружу плотно обернутое черным плащом и опутанное веревками тело, безвольно поникшее в сильных руках. Слуга князя семенил рядом, осторожно, почти робко касаясь огромного живота, выпирающего из-под ткани плаща между веревками. Бамбер вытаращил глаза. Он мог поклясться, что вчера ничего похожего у женщины не заметил. А сейчас ее живот был так велик, словно она вот-вот начнет рожать.

Князь стремительно подошел к командиру кавалеристов. Бамбер навострил уши.

– Гауптман! Эти двое не будут участвовать в боях. Их задача – сберечь женщину. Она теперь так же важна, как и цель нашего похода. Отвечают за нее головой. Высвободите двух вьючных лошадей, впрягите в телегу. Если с женщиной что-нибудь случится, пеняйте на себя!

Риттер молча поклонился.

Двинулись.

По приказу князя, движения и голос которого выдавали волнение, пехотинцы и риттеры держали оружие обнаженным. Заледеневшие клинки и алебарды тускло блестели в свете поднимающегося солнца. Подморозило, грязь под ногами почти пропала, но возникла новая трудность. Бамбер смотрел, как неуклюже его парни переваливаются в навалившем за ночь рыхлом снегу, пытаясь удержать равновесие, неся пику на плече, щит за спиной, а обнаженный ледяной меч в другой руке – и с тревогой думал, что вот налети сейчас враг, и сколько времени потребуется им, чтобы изготовиться к бою? Его беспокоило то, что князь, судя по всему, этого не учитывал. А значит, не шибко дорожил их жизнями.

Через два часа пути по обе стороны поднялись каменистые холмы, река запетляла змеей, сугробами стали выше, скрыв от взгляда заледеневшее русло. Тракт поворачивал, отходя от реки вверх вдоль склона, мимо опушки отступившего к холмам леса. Перед поворотом дороги слуга князя вдруг выпрямился в седле, заверещал что-то непонятное, дергая хозяина за плащ и тыча рукой в сторону невидимого русла. Князь слушал его внимательно, потом дернул поводья, поворачивая коня. Огромный боевой жеребец, не останавливаясь, ударил грудью в сугроб, пошел напрямик, оставив в снегу широкую колею. Шаг – и конь утонул в сугробе по седло. Другой – и от всадника остались лишь плечи и шлем с высоким плюмажем. Третий, и он пропал из виду. Кавалеристы направили лошадей в пробитый в сугробе проход, один за другим скрываясь за кромкой берега.

Когда пехотинцы, в свою очередь, перевалили через край, Бамбер увидел внизу реку и небольшой мост, перекинутый через нее. Моста не было видно от дороги и летом, очевидно, его полностью скрывали заросли кустов, чьи черные замерзшие прутья сейчас торчали вокруг, словно иглы ежа. Князь сейчас переправлялся на другой берег, даже отсюда слышался цокот подков его огромного жеребца. Мост был каменным.

Когда отряд переправился вслед за кавалеристами, двигаться стало легче из-за каменистой почвы. Дорога, невидимая под снегом, сделала поворот, и вскоре отряд вступил в неглубокое ущелье, почти незаметное со стороны реки между высоких склонов. Миновав его, солдаты вышли к маленькой лощине.

И сразу увидели укрепления.

Две толстых, приплюснутых башни соединяла невысокая стена, за которой спряталась пара каменных построек. Миниатюрный замок притулился у подножия горы на склоне, и Бамбер, за свою жизнь не раз участвовавший и в штурмах, и в обороне крепостей, удивился недальновидности строителей. Замок выглядел очень уязвимым со стороны горы. Старшина убедился, что с ее склона простреливается весь внутренний двор. Оставалось предполагать, что доминирующая над замковым двором область была защищена скрытыми ловушками.

Еще Бамбер не мог понять одного: замок выглядел так, словно совсем недавно пережил череду пожаров. Камень стен и башен был черным, будто покрытым копотью. Снега вокруг отсутствовал, как будто пожары растопили сугробы, обнажив строения. Ветер, проникавший в лощину и дующий сейчас им в спины, гнал из-под ног струйки пурги по голой каменистой земле, тут и там покрытой кругами копоти.

По приказу князя алебардисты и арбалетчики выстроились в боевой порядок. Риттеры заняли места на флангах, вопросительно поглядывая на своего господина, неподвижно замершего позади.

Воцарилась тишина.

Обернувшись, старшина поймал несколько недоуменных взглядов своих парней, но в ответ мог лишь пожать плечами. В самом деле, если их целью являлся замок, то на что рассчитывал князь? Для штурма отряд слишком мал, для осады нет ни запасов, ни обоза. Или он ждал, что неведомые противники окажутся настолько глупы, что покинут дающие защиту стены и нападут на них?

До замка было ярдов двести, и Бамбер не видел ничего, кроме ослепительно белого снега на склоне горы и угольно-черных стен, когда заметил краем глаза, что князь вдруг вскинул руку.

– Приготовиться! – громко приказал старшина.

Первый ряд опустил алебарды длинными наконечниками вперед. Второй ряд поднял оружие для удара через головы первого. Арбалетчики быстро взвели «козьими ногами» тетивы арбалетов, положили болты с оледеневшими наконечниками в ложа.

Князь предостерегающе крикнул.

Бамбер сначала не заметил ничего, потом черные стены словно пришли в движение, и в следующий момент до него дошло, что он видит стремительно приближающиеся аспидно-черные силуэты, почти невидимые на их фоне.

– К бою! – заорал старшина. И в следующий момент стало некогда думать.

Звонко тренькнули арбалеты, но лишь одна фигура рухнула и осталась лежать. Остальные через мгновение оказались среди солдат.

Как бы черные ни были стремительны, один из них все же напоролся на выставленные алебарды, но другие моментально прорвали строй, сделав бесполезным громоздкое оружие воинов второго ряда. Короткие клинки в их мелькающих руках разили без промаха, разрубая кольчуги и бригантины алебардистов, как тряпки. Солдаты дрались отчаянно, но большинство их ударов приходилось в пустоту. Слишком быстры были противники, слаженно двигаясь в сбившемся строе, и то здесь, то там, молча или с криками, люди валились на землю.

Бамбер выставил щит, тут же разлетевшийся от удара чужого меча в щепы, увернулся, махнул собственным мечом, удачно поймав движение противника на упреждении. Клинок впился в шею врага, корка льда разлетелась, оставляя полыхнувшую оранжевым огнем рану. Черный человек дико закричал, рубанул Бамбера, но двигался уже немного медленнее. Старшина отскочил, вырвал меч, ударил еще раз. Лишившаяся льда сталь отскочила от кожи противника, не причинив ей никакого вреда. Бамбер успел оценить прозорливость князя, заставлявшего леденить клинки, отпрыгивая от занесшего оружие врага.

Удара не последовало.

Противника смело в сторону копье риттера, расколовшее черную голову, словно тыкву. Бамбер огляделся и бросился на помощь Барану, подхватив торчавший из снега обледеневший меч. Не успел. Баран уже хрипел, пронзенный двумя клинками насквозь. Его противникам повезло не больше. В спине одного выросли два болта, вонзившихся до половины древка. Из ран били тонкие язычки пламени. Второго, отчего-то замешкавшегося, Бамбер с подлетевшим риттером обезглавили одновременно. Мечи их лязгнули друг о друга, от удара старшина чуть не выпустил свой, едва успев отскочить. Потому что из разрубленной шеи вместо крови брызнуло пламя.

Старшина огляделся. Стремительный, но кровавый бой уже закончился.

Среди валявшихся вповалку тел он насчитал лишь шесть черных фигур. Из его глевии в три десятка человек остался лишь он сам и Генрих, сморщившийся, зажимающий рукой рану на бедре. Из отряда князя уцелели двое арбалетчиков и только три риттера, тоже, видимо, раненых, судя по тому, как криво сидели они в седлах.

Сам князь, похоже, за весь бой даже не двинулся с места, черной горой возвышаясь позади. И внезапно Бамбер уловил явное сходство в росте нанимателя и своих недавних противников. Смутное подозрение закралось в душу седоусого старшины. Но он не успел обдумать свою догадку. Что-то рыжее мелькнуло со стороны замка, и группу риттеров охватил огонь. Бамбер моментально упал на землю, со страхом глядя на мечущиеся живые факелы. Нечеловеческие людские вопли смешались с диким визгом сгорающих заживо лошадей. Снова мелькнуло, и рядом с Бамбером рухнул охваченный пламенем Генрих, а вопли горящих арбалетчиков оглушили старшину.

Князь наконец двинул своего коня вперед, выхватив меч и прокричав что-то на языке, которого Бамбер никогда не слышал. Раздался ответный крик на том же языке: резкий, полный ненависти. Женский.

Стараясь двигаться как можно медленнее, Бамбер приподнял голову из-за трупа, рядом с которым упал. Сквозь щель забрала он увидел князя, медленно приближающегося к… Старшина сморгнул, не веря глазам, уставился на охваченный огнем женский силуэт, возникший в двух десятках шагов перед остановившимся князем. Их огромный господин легко, словно и не был закован в полный доспех, соскочил с седла, ударил рукой по крупу. Жеребец отбежал в сторону и остановился, фыркая и роя копытом землю. Бамбер в первый момент не понял, зачем князь лишил себя такого преимущества, как посадка верхом, пока огненная женщина не протянула руки, с которых на рыцаря сорвался поток огня. Старшина прикрыл глаза, чтобы не видеть бесславного конца похода.

Взглянув на поле боя вновь, он увидел, что князь, которому огонь, по-видимому, не причинил никакого вреда, кроме того, что его накидка и плюмаж теперь весело пылали, уже был рядом с огненной фигурой, уже рубил ее своим огромным мечом. Огненная женщина плясала, гибко уворачиваясь от ударов чудовищного оружия. В том, что это именно женщина, у Бамбера уже не было ни малейших сомнений, так как пламя, охватившее ее, съежилось, явив взору стройную фигуру с кожей темного, почти черного цвета, под которой пробегали огненные блики.

Женщина была стремительна. Она вспыхнула еще раз, слабее, послав на князя сноп огня меньше предыдущего, но он оказался быстрее. Его меч взлетел в сторону, туда, где неуловимое мгновение спустя оказалась огненная, и граф с быстротой молнии ударил ее гардой по голове.

Огонь враз потух. Тело чернокожей рухнуло в снег, который зашипел паром и начал таять. Князь постоял немного, потом крикнул что-то. Позади Бамбера раздался вопль, хозяйский слуга выскочил откуда-то из-за спины и помчался к господину.

Князь схватил его за шею и выставил перед собой, лицом к замку. Уродец повел головой, будто прислушиваясь, потом тихо что-то проверещал. Черный рыцарь отпустил слугу и пошел назад, останавливаясь возле каждого тела. Бамбер с облегчением вздохнул. Видимо, опасность миновала, и этот замок с его странным воинством и был их конечной целью. В следующий момент князь развеял его надежды, вдруг резко замахнувшись сверху вниз и пронзив своим огромным мечом одного из лежавших на снегу алебардистов. Раздался хриплый стон. Следующим размашистым движением рыцарь обезглавил труп одного из их недавних черных противников. Полыхнуло огнем из разрубленной шеи. Голова, отделившись от тела, подскочила, и, пролетев по дуге, упала прямо перед старшиной. Он успел заметить черную матовую кожу, под которой словно бы тускло блеснули языки пламени, и увидел, что князь поворачивается в его сторону.

Бамбер откинулся на спину, шаря взглядом вокруг и лихорадочно соображая. Снова послышался резкий хруст пробитой кольчуги и булькающий хрип. Старшина принял решение. На ровном месте у него не было возможности устоять против князя. Но вот если ему удастся добраться до одного из скалистых холмов, окружавших крохотную долину… Шанс появлялся. Ничтожный, но шанс. Бамбер подобрался. Охнув, одним движением вскочил на ноги и припустил к недалекому склону, не оглядываясь.

Раздался свист и чуть позже тяжелый топот конских копыт по замерзшей земле. Бамбер прибавил ходу, задыхаясь, уже понимая, что не добежит. Князь закричал, и внезапно из ущелья, наперерез Бамберу, вылетел один из риттеров, про которых он совсем забыл. Старшина выдохнул, поднырнул под острие пики, ударил клинком по колену лошади. Животное завизжало, рухнуло на подрубленную ногу. Риттер вылетел из седла, и Бамбер даже сквозь грохот лат услышал хруст сломанной шеи.

Он не успел выпрямиться. Страшный удар снес с него шлем, перед глазами взорвался фейерверк, и старшина упал ничком в снег, забивший ноздри и распахнутый в крике рот. Он слышал, что рядом остановился конь. Но одновременно с топотом копыт у самой его головы до Бамбера вдруг донесся другой звук, совершенно неожиданный и неуместный сейчас.

Тоненький крик новорожденного.

Князь вскрикнул, дал шпоры коню. Бамбер приподнял тяжелую голову, встряхнул ею, пытаясь что-нибудь разглядеть в круговерти перед глазами. Приподнялся на ослабевших руках, его бурно вывернуло. Сотрясение, не иначе. Опираясь на меч, он поднялся на четвереньки, потом встал, шатаясь. Он думал только о том, что нужно было добраться до холма. Старшина пошел, едва переставляя ноги. Ему казалось, что он идет прямо, хотя на самом деле немилосердно вилял. Где-то впереди раздался вопль, полный боли, и Бамбер заметил перед собой черную гору. Гора приблизилась, приобрела четкие контуры и оказалась возвышающимся на своем огромном жеребце князем.

Старшина упер клинок в землю, утвердился на ногах и поднял голову.

С длинного лезвия цвайхандера, зажатого огромной латной перчаткой, капала в снег свежая, ярко-алая кровь. А сам рыцарь бережно держал на сгибе другой руки ребенка. Младенец оказался очень крупным, гораздо больше, чем положено новорожденному. Он был морщинист и медленно шевелил длинными тонкими конечностями. Они были не пухлыми, как у только что появившихся на свет детей, а костлявыми и бледными.

Бамбер взглянул на лицо ребенка и вздрогнул. Перекошенный рот, сплюснутый нос. А выше…

Выше носа ничего не было. От самого носа вверх, до лысого морщинистого черепа блестела гладкая темно-серая кожа. Никакого намека на глаза. Зрелище было жуткое, Бамбер почувствовал отвращение. Он поднял взгляд и посмотрел в пылающие оранжевым светом глаза демона, которым казался ему князь.

– И что теперь? – Собственный хриплый голос показался старшине чужим.

– Мы разбили их, Бамбер. Сейчас я убью наследницу, и больше у меня не останется достойных врагов в этом мире! – пророкотал голос из-под забрала.

Бамбер невольно посмотрел на князева слугу, на скрытую капюшоном рясы голову. Старшину внезапно пронзила страшная мысль. Эта тварь тоже была демоном из преисподней. И наверняка именно он – отец новорожденного! Демону наконец-то удалось зачать дитя с человеческой женщиной. В это мгновение Бамбер понял, кто именно мучил женщин ночами, исторгая у несчастных все эти мешавшие солдатам спать вопли, после которых в снегу оставались искалеченные тела. Ему стало дурно.

Черный рыцарь наклонился в седле и передал ребенка своему уродливому слуге, подскочившему сбоку. Тот принял его очень бережно, сразу закутав младенца в тряпки.

– Понимаешь, Бамбер, я ненавижу вас, людей. Я застрял в этом холодном мирке уже на добрых две сотни местных лет именно из-за вас. Она, – Рыцарь ткнул пальцем за спину старшине. – Она спасала вас. Закрыла проходы. Лишила меня возможности вернуться домой лишь для того, чтобы вы, жалкие черви, могли ютиться в своей норе, в сытости и довольстве. Она расслабилась, думала, что у меня не будет средств найти ее и вернуться за моими братьями… Она ошибалась… Теперь у меня есть для этого все!

Бамбер ничего не понимал. Но заподозрил, что князь с другими демонами хотят завоевать его мир, и сердце старого солдата сжалось от ужаса.

Князь спрыгнул с коня, шагнул к старшине.

– У костра вы судачили, как базарные бабы, обсуждая мою внешность, – пророкотал он, снимая шлем с безволосой головы, и Бамбер сглотнул, убедившись, что служил исчадию ада.

Кожа нанимателя была темной, почти черной, словно потрескавшейся. Трещины светились оранжевым, как и глаза без зрачков, полыхавшие в глазницах.

– Ты удовлетворен, Бамбер?

И, не дожидаясь ответа, князь одним взмахом меча снес старому старшине голову. Когда труп упал у его ног, черный рыцарь двинулся дальше, обезглавливая черные тела и добивая своих солдат, тех, кого выдавали облачка пара над синеющими губами. Вернувшись назад, он задержался у тела арбалетчика и ударом меча отсек ему пальцы на руке. Слуга торопливо поднял один из них и сунул под нос ребенку. Тот принюхался, потом схватил окровавленный палец и жадно затолкал себе в рот, усеянный мелкими острыми зубами.

Чернокожий рыцарь удовлетворенно улыбнулся и повернулся к той, которую разыскивал две сотни лет.

Глава первая

1996 год.

Подмосковье.

Девочка лет восьми заворочалась в кровати, тяжело задышала. На ее лбу выступили бисеринки пота, губы приоткрылись. Глаза под сомкнутыми веками метались из стороны в сторону, выдавая активную фазу сна. Точнее, кошмара.

Ей снилось, что огромный черный рыцарь убивает беспомощных людей большим мечом. Затем одним ударом сносит голову старому человеку в стеганной одежде. А потом поворачивается и идет прямо к пытающейся подняться чернокожей женщине. В этот момент девочка перестала быть сторонним наблюдателем и теперь видела рыцаря глазами той, что пыталась встать.

Он медленно шел к ней, огромный и страшный в своих доспехах, с черной же непокрытой головой. С длинного меча капали в снег красные капли. На черном с яркими прожилками лице горели оранжевым светом глаза. Девочка чувствовала, что стоит на четвереньках и не имеет сил подняться. Не понимала, почему, но знала, что перед этим врагом нельзя стоять на коленях. Та, которой была девочка, собрала остатки сил и медленно выпрямилась в полный рост. Перед глазами все поплыло, она покачнулась, но устояла на ногах, гордо и надменно вздернув подбородок. Вытянув навстречу рыцарю руки, она раскрыла ладони, но ничего не случилось. Девочка, вместе с той, кем она была, почувствовала сначала удивление, потом страх. Она осталась совершенно беззащитной.

Остановившись прямо перед ней, чернолицый рыцарь усмехнулся.

– Ты истратила свою силу до последней капли, Наследница! – пророкотал он. Девочка осознавала, что враг говорит не по-русски, но та, кем она была в этом сне, прекрасно знала этот язык. – Ты проделала грандиозную работу, но сегодня человеческая женщина понесла и родила от моего слуги! Так что теперь отыскать поставленные тобой замки – дело времени.

– Весьма долгого! – язвительно произнесла девочка губами неведомой ей Наследницы.

– Ты права! – кивнул головой ее противник. – Но все же это лишь вопрос времени. У меня уже есть последователи, людьми так легко манипулировать! Твои родовые воины мертвы! – Он махнул мечом в сторону лежавших тел. – Моя новая армия справится с полукровками, созданными тобой, ведь они не так сильны, как эти. И теперь я смогу наплодить Слепцов, которые отыщут твои замки в считанные годы! Я убью каждого, кто будет представлять угрозу для моих братьев!

Та, которой была девочка, плюнула в лицо врагу.

– Ты умрешь, бунтовщик! Вы оба умрете!

– Человеческий жест, – усмехнулся рыцарь.

Удар был молниеносен, он взорвался в голове девочки ослепительной болью, она закричала вместе с упавшей Наследницей.

– Человеческий жест, – повторил рыцарь. – Ты быстро переняла их, и этот весьма кстати! Ведь он означает гордое отчаяние! – Глаза его полыхнули огнем. Та, которой была девочка, полулежала на земле, с разбитого лица на снег падали и с шипением испарялись огненные капли. – Пришла пора отчаиваться, Наследница! Ибо ты умрешь с осознанием того, что все твои усилия защитить этот мир оказались напрасны! И Правящий Род умрет вместе с тобой!

Девочка подняла голову, но взглянула глазами Наследницы на своего врага, заносящего меч, без прежнего страха, лишь с легкой улыбкой, тронувшей ее губы.

После чего был только короткий блеск меча.

Девочка вздрогнула во сне и громко заплакала, сжавшись в комок и крепко обхватив руками подушку.

За дверью послышались торопливые шаги, и в комнату вошла молодая женщина в домашнем халате, включила ночник и обняла, прижав к себе, севшую на кровати плачущую дочь.

Она вздрогнула, когда руки девочки обняли ее за шею, и поморщилась. Ладони были обжигающе-горячими.

– Тихо… Тихо, родная моя! – зашептала она, гладя дочку по спине. – Это же просто сон. Сейчас ляжешь на другой бок, и все пройдет, тебе приснится что-нибудь светлое и приятное.

– Меня уби-и-или-и-и-и-и!

– Глупости. Я с тобой. А пока я с тобой, никто не сделает тебе ничего плохого.

Девочка отстранилась и размазала слезы по щекам. Грива черных волос качнулась, закрыла ей лицо. Она убрала непослушные пряди, и на мать взглянули огромные карие глаза.

– Мам, а можно это как-то… Чтобы мне перестал сниться этот черный рыцарь?

Женщина вздохнула.

– Опять он?

Девочка кивнула. Мама погладила ее по щеке.

– Я знаю, папа что-нибудь придумает!

– Хорошо бы, – серьезно сказала дочь.

– Давай, Милада, ложись. Все будет хорошо, котенок.

Женщина почувствовала слабый запах гари и вздохнула.

– Дай я вот эту твою подушку заберу. А ты бери вторую. – Мама встала и, подойдя к окну, приоткрыла форточку. – Спи, зайка.

– Спокойной ночи, мам.

Погасив свет в детской, женщина вышла из комнаты и прошла на кухню. При виде ее смуглый мускулистый мужчина, сидевший за столом, отложил книгу без обложки. Женщина села, устало прислонившись спиной к стене, и показала мужу подушку.

Наволочка была вся в продолговатых рыжих, обожженных пятнах.

– Леш, я больше не могу, – тихо сказала она. Выражение, появившееся на лице мужа, озадачило ее. Тревога, смешанная с затаенной радостью.

– Опять рыцарь?

– Да, опять он. Завтра позвони своему этому… экстрасенсу. Пусть все же попробует.

– Тамар, – нахмурился муж, – но ты же была против. Категорически. Мне кажется, что не стоит таскать ее к этим…

– Звони. – Тамара устало вздохнула. – Или я буду искать сама. Не могу больше, сердце разрывается… Надо попробовать.

Она потерла ладонями лицо, посмотрела на мужа.

– Помажешь мне спину? Сейчас мазь принесу.

– Конечно.

Тамара сходила в ванную и взяла с раковины белый тюбик. Возвращаясь, заглянула в детскую.

Милада спала «звездой», раскинув руки и ноги по кровати, и громко сопела. Мама хотела укрыть ее одеялом, но не стала, зная, что это бесполезно. Дочери всегда было жарко.

Вернувшись на кухню, она села спиной к мужу и спустила с плеч халат. Алексей открыл тюбик и стал осторожно втирать мазь в большой, плохо заживающий ожог на ее плече и шее.

– Не забудь позвонить, – снова попросила она. – Пусть это закончится.

– Не забуду.

На его лице снова отразился скрытый восторг, смешанный с тревогой.

* * *

Год 1997.

Россия. Москва.

Звонок.

– Алло.

– Сергей Иванович Косинский?

– Да, это я. Кто это?

– Это Савва.

– Я вас слушаю, эээ… хаммар!

– Сергей Иванович, должен сообщить вам хорошие новости. В отношении вас было принято положительное решение, хоть вы и не совсем подходите нам по возрасту. Обычно неофиты гораздо моложе, так легче проходит обучение. Но ваша подготовка и послужной список весьма впечатляют, поэтому мы сможем пропустить обязательное тестирование. Плюс обстоятельства, которые сыграли в вашу пользу… Вы понимаете, о чем я?

Человек по фамилии Косинский угрюмо посмотрел при этих словах на фотографию миловидной черноволосой девушки, приколотую к раме зеркала, висевшего над тумбочкой с телефоном.

В зеркале отражался высокий, худощавый, довольно привлекательный мужчина лет тридцати, чем-то похожий на Ричарда Гира, с волевым лицом и рано поседевшими до белизны короткими волосами.

С трудом оторвавшись от фотографии, он с еще более угрюмым выражением лица перевел взгляд на вырванное из газеты частное объявление, висевшее чуть ниже. В объявлении значилось: «Потомственная ведьма Динара. Приворот, отворот, возвращение любимого, удаление соперницы». И телефон. Объявление было несколько раз жирно обведено черной шариковой ручкой.

– Я понимаю, хаммар.

Слова давались тяжело. Никогда ни перед кем, кроме комвзвода и командира роты, он не выказывал подчинения. Но теперь, для того чтобы заниматься тем, чем ему предлагали заниматься, тем, что хоть немного, но могло утолить жажду мести, боль и отчаяние, бушевавшие внутри, ему предстояло принять правила игры. В эти правила входило и беспрекословное подчинение, о котором его предупреждали и которое теперь требовали.

– Пока вы приняты в станры. Как вы должны уже знать, это низшая ступень иерархии каркатов, воинского сословия, сложившейся в нашей организации. Я не сомневаюсь, что продвижение по новой служебной лестнице пойдет у вас хорошо. Вам были даны весьма лестные рекомендации. Но помните о том, что амбициозные люди нам не нужны, продвижение будет выдвигать перед вами лишь новые требования к самому себе и новый уровень ответственности. Мы видим большую перспективу, руководство нашего отделения имеет на вас виды. Но вы пройдете только краткий курс подготовки, а не полный цикл. Должен вам сказать – а у нас нет тайн друг от друга – что я был против исключения вас из полного курса предварительного обучения и психологической подготовки, который проходят неофиты. Так что не подведите нас, Сергей Иванович…

– Не беспокойтесь, хаммар. Я не подведу. Не приучены Косинские подводить.

– Я не беспокоюсь, Сергей Иванович. Я достаточно времени и сил вложил в наше дело, чтобы оградить себя от беспокойства подобного уровня.

– Я понимаю, хаммар. Простите.

– Не извиняйтесь. Ваше время настало. Теперь все будет зависеть только от вас.

– Как, уже? Так скоро… А как же обряд посвящения?

– Думаю, в вашем случае с ним можно и повременить. Обряд – это формальность. – Собеседник помолчал, потом спросил заботливо: – Вы колеблетесь? Может быть, считаете себя не готовым к работе?

– Нет, конечно. Просто… Первое задание.

– Миссия, – поправил собеседник. – Задания вы получаете на работе.

– Простите, хаммар. Я просто волнуюсь.

– С вашим послужным списком, Сергей Иванович, я мог бы ожидать чего угодно, только не волнения. Но при смене… хм… пусть и весьма условной, вашей деятельности – ваше волнение отчасти понятно и простительно, – снисходительно заметили на другом конце провода. – Но только на первый и единственный раз, вам ясно? В дальнейшем придется распрощаться с сомнениями и волнением. Разум должен быть чист, а сердце – твердо! Вам придется растворить в своей крови основной лозунг нашей организации.

– Да-да, конечно. Больше не повторится!

– Конечно, не повторится. Вам достался один из лучших наставников. Сегодняшняя миссия, разумеется, довольно проста, рядовое устранение. Каркаты получают это задание сразу после боевой подготовки. Ведь это первая проверка вашей компетентности и лояльности. Все время миссии вас будет курировать станр, который назначен руководителем вашей дальнейшей боевой подготовки, он же снимет все происшедшее на видео. Простите, но мы не действуем на свой страх и риск. Нам нужны гарантии и страховка, вы должны понимать.

– Я все понимаю, – глухо ответил Косинский.

– Прекрасно. Станр, который является вашим напарником, сейчас находится в машине рядом с вашим домом. Слепец уже с ним. У вас пять минут на сборы. Перед первой миссией хочу напомнить вам основное правило. Причинение вреда невиновным – непозволительно, категорически недопустимо! Помните также о том, что вина вашей первой цели стопроцентно доказана, возможно, так вам будет немного проще начать. Удачи!

Повесив трубку, человек по фамилии Косинский некоторое время смотрел на висевший тут же, в коридоре, серый китель с новыми капитанскими погонами, которых Наташа так и не успела увидеть на его плечах, потом решительно убрал его в шкаф. Поднял с тумбочки пистолет и проверил обойму. Потом спохватился и убрал пистолет в сейф вместе с удостоверением. Оружие будет другим. А удостоверение и вовсе не понадобится.

Собравшись идти в ванную, чтобы умыться, он не удержался и, повернувшись к зеркалу, полюбовался вчера только зажившим клеймом на руке, чуть пониже локтя. На коже руки, с которой уже сошла краснота ожога, четко проступал коричневатый рисунок: скрещенные меч и православный крест.

* * *

Наши дни.

Африка.

Сомали.

Джип уже отживал свое. Подвеска стонала так, словно машина была живым существом. Дорога, конечно, тоже не радовала. Но других дорог в этой части Сомали не наблюдалось.

Чернокожий человек мощного сложения, в светло-зеленой камуфляжной форме с коротким рукавом, темных очках и с красным беретом на бритой голове, сидевший на переднем сидении, никогда не встречал в родном Сомали хороших дорог. С учетом того, что он, Джамбо, за свои тридцать с небольшим не бывал нигде, за исключением двух-трех ближайших стран, где ситуация с дорогами была той же, можно сказать, что его знакомство с автомагистралями еще не состоялось.

Джамбо обернулся. Его люди сидели, понурившись, подпрыгивая на сиденьях, когда джип налетал очередную кочку. Ничего. Быстрее проснутся. Джамбо посмотрел на новичка, Масая. Никакого имени, сопляк так и назвался, когда пришел к нему проситься в отряд. По большому счету Джамбо было плевать, к какой народности в действительности принадлежит новенький. Масай, так масай. Среди бойцов «армии» кого только не было, его интересовало лишь то, кто как себя показал в деле.

Сейчас новичок, единственный из отряда, выглядел бодрым и, пожалуй, даже довольным. Капитан отвернулся, хмыкнув. Еще бы. Вчера при дележе баб в приведенной к покорности деревне ему досталась самая молодая. Разумеется, не моложе той, которую пользовал сам Джамбо, но ведь это Джамбо был командиром.

Надо присмотреться к парню, решил он, может даже сделать своим заместителем. Повезло, что Масай пришел именно к нему. Такие бойцы нужны каждому. Неприхотлив, за все время пути еще ни разу не приложился к фляге, в отличие от остальных, а значит и вынослив. Отличные боевые навыки. Оружием владеет, как бог, убивает без колебаний, правда, пока ему доставались только бойцы из других группировок, а не мирные жители. Для начинающего разница есть, уж это Джамбо знал не понаслышке. Но стреляет без жалости, и главное – без промаха. И ничего не боится. В глубине души капитан был вынужден признать, что новичок не боится даже его самого. А ведь Джамбо опасались самые отъявленные головорезы из его «армии». Он и сам был головорезом хоть куда, уже много лет.

Капитан ткнул водителя в плечо и приказал прибавить скорость.

Деревня встретила машины не привычным испуганным безмолвием, а глухим рокотом барабанов. Джипы сбавили ход, покатились по улице, поднимая облака пыли. Бойцы равнодушно смотрели на тощих некормленых детей с вздувшимися от голода животами, сидящих на корточках рядом с унылыми лачугами. Их не интересовало, что именно командиру понадобилось в этом богами забытом месте, всем было плевать. Зато они прекрасно знали, что пуля в голову любому из селян быстро обеспечит их продуктами, водой и вообще всем, что душе угодно. Ради этого, в основном, они и примкнули к банде, одной из многих банд, гордо именовавших себя армиями.

Водитель замыкающего джипа решил проявить инициативу и притормозил.

Бандиты привычно полезли было через борта, рассчитывая сразу раздобыть необходимое, но резкий окрик капитана, машина которого тоже встала, остановил их. Джамбо молча ткнул пальцем в кузов, и все быстро заняли свои места. Авторитет у командира был абсолютным.

Джипы тронулись и подъехали к маленькой площади в центре деревни. Джамбо хлопнул водителя по плечу. Когда машина остановилась, капитан осмотрелся и замер от удивления. Этого зрелища он не видел в здешних краях уже очень, очень давно…

Барабаны надрывались.

Барабанщики тряслись в такт ритму, блестели белки их закатившихся глаз, губы были окаймлены полоской засохшей пены, руки мелькали с ошеломляющей быстротой. А в кругу барабанщиков в бешеной пляске сошлось, похоже, все взрослое население деревни.

Краем глаза капитан увидел, что его люди остановились рядом. Завороженный зрелищем, он не заметил, как они покинули машины.

Танцоры неистовствовали. На глазах у бандитов то один, то другой из них падал на землю в трансе, трясясь, словно в лихорадке. Остальные не обращали внимания, размахивая руками и топая ногами. Раздался вопль, и один из упавших танцоров вдруг вздернул ладони к лицу. Судорожное движение пальцев – и из глазниц брызнула кровь. Джамбо поморщился, заметив, что некоторые бойцы потянулись к амулетам, защищающим от духов.

Его целью была священная хижина, рядом с которой и происходило все действо. Вытащив из кобуры «Дезерт Игл»[6], Джамбо направился к ней.

– Прекратить это, – бросил он через плечо, пинками расшвыривая беснующихся людей.

Отодвинув циновку, прикрывающую вход, капитан словно попал в другой мир. Несмотря на тонкие стены хижины, шум с улицы совсем не был слышен, неестественная ватная тишина оглушила, заложила уши. Джамбо остановился, давая глазам привыкнуть к полумраку после яркого солнца.

Хижина была пуста и выглядела убого. Через щели на крыше пробивались толстые косые лучи света, отчего казалось, будто крышу подпирают световые колонны. Центральный священный столб был, как и положено, выкрашен в белый цвет. Его окружал круг из священной же маисовой муки. В центре, у столба, но не прислоняясь к нему, сидел жрец.

Джамбо посмотрел на него и медленно поднял пистолет, целясь жрецу в лоб. Сморщенный, как сушеное яблоко, седой старик, трясся, словно от электрического тока, глаза его закатились так, что были видны только белки. Джамбо повел плечами. Ему было немного не по себе. Жрец вдруг резко взмахнул руками, отчего капитан едва не спустил курок, и в его ладонях непостижимым образом появился черный петух. Джамбо широко раскрыл глаза. Вот это фокус! Выкрикивая что-то нечленораздельное, старик взмахнул петухом влево-вправо, поднял его к небу, опустил к земле. Широко раскрыв глаза, капитан недоверчиво смотрел на рассыпанное перед жрецом зерно. Мгновение назад его еще не было. Жрец поставил петуха на зерно. Джамбо смутно припомнил, что вроде бы в процессе предсказания, которое, судя по всему, совершал жрец, многое зависело от того, будет ли птица клевать угощение. Он уставился на петуха, отчего-то затаив дыхание. Петух с безразличным видом прошелся по зерну и начал копаться в земляном полу хижины. Жрец вздохнул. Медленно закрыл глаза и посмотрел на капитана уже нормальным взглядом.

– Ты опоздал, – сиплым шепотом сказал он. – Наш мир катится к пропасти. Множество темных духов за последние годы на нашей земле обрели свободу, и мы не можем их остановить. И вот-вот ее получат все остальные демоны подземного мира. Тогда всему сущему придет конец.

Подбросив петуха в воздух, старик молниеносными движениями рук сломал ему крылья и лапы. Не успела несчастная птица завопить от боли, как непонятно откуда появившийся кривой нож перерубил ей шею. Кружась и рассыпая гранатовые брызги, голова петуха взлетела по дуге, едва не попав капитану в лицо и забрызгав его карминовыми каплями. Тот вздрогнул и машинально вытер кровь с правой щеки.

– Как найти этот камень, или как там его? – хрипло спросил он. – Говори, старик, или я стреляю.

Жрец покачал головой.

– Какая теперь разница, убьешь ты меня или нет? Ты опоздал, Джамбо. Такие же, как ты, поймали и пытали новопосвященную, чтобы узнать у нее дорогу. Я не смог ее защитить… Так что моя смерть ничего не изменит. Теперь все зависит от того, кто успеет к Истоку раньше. Если твои друзья – мы обречены, потому что препятствия демонам не будет. Ради проклятых денег вы сотворите такое зло, которое никто потом уже не исправит… Если наши защитники окажутся быстрее, еще есть надежда.

Капитан не услышал окончания фразы. Он понял, что его опередил Суна. После выполнения пары заданий для какого-то таинственного человека, Суна получил достаточно денег, чтобы экипировать своих людей по высшему разряду. Джамбо разозлился, но к злобе теперь примешивалось и самолюбие. Группировка Суны набирала обороты с непостижимой быстротой. Уже сейчас в его армии было втрое больше людей, чем у него, Джамбо. И неважно, что большей частью это были подростки пятнадцати – семнадцати лет. Сопляки жмут на курок ничуть не хуже, не задумываясь, не терзаясь сомнениями. Целое поколение бойцов, из которых можно лепить, что угодно.

– Как давно люди Суны узнали, где это место? – сухо спросил капитан. Расположение таинственного камня он и сам не знал. Но сбивчивый рассказ пойманного и с пристрастием допрошенного мальчишки из группировки Суны привел его в эту хижину за ответом.

– Уже все равно, – покачал головой старик. – Ты опоздал.

Неожиданно в тишину хижины ворвался шум улицы. Джамбо не стал оборачиваться, он был уверен в своих людях. Так что это мог быть кто-то из его бойцов.

– Тем хуже для тебя, жрец. – Джамбо понял, что гонорара, обещанного ему тем странным европейцем, который встретился с ним неделю назад, теперь не видать, и разозлился. Поднял пистолет и тщательно прицелился в сморщенный лоб. Жрец не отвел взгляда. Палец надавил на спусковой крючок.

Выстрел прозвучал в тишине хижины подобно раскату грома. Кровавые ошметки брызнули на священный столб, оставив на белой краске замысловатый узор. Эхо выстрела металось от стены к стене все то время, пока тело Джамбо медленно валилось вниз. Жрец молча смотрел на капитана, правую половину лица которого разнесло по хижине. Он даже не пошевелился, когда труп рухнул у его ног на колени, потом набок, а мука священного круга мгновенно окрасилась кровью. Он смотрел на новичка из отряда Джамбо, опускавшего автомат.

– Ты опоздал, – хрипло проговорил жрец. С другой интонацией, нежели до этого капитану. – Другие бандиты уже отправились к Истоку, и кто теперь защитит его? Мы не воины, мы не можем противостоять вооруженным людям своей магией. Круг жрецов рассчитывал на тебя, – с осуждением в голосе добавил он. – Почему ты не помог нам?

– У Истока сейчас Коса, он может остановить их. А я был… далеко, – нехотя ответил тот. – И нас очень мало на твоей земле, а зла на ней слишком много. Не смей осуждать меня, жрец! Я запретил вам посвящать в тайну кого-либо из молодых колдунов! Но вы все же сделали это! Вам и видеть последствия, потому что теперь мы точно не справимся…

Парень замолчал. Жрец, который выглядел старше, по меньшей мере, втрое, слушал его, опустив голову, как провинившийся перед отцом мальчишка. Масай устало вздохнул.

– Как давно ушли люди Суны?

– Думаю, они уже у подножия гор.

– Проклятье! Не ожидал, что все настолько плохо… Проклятье!

– Даже хуже. Темные духи приходили ко мне сегодня ночью, и я не смог их прогнать. А такого не было еще никогда. Сила Истоков пропала, свою я израсходовал. И я уже стар.

– И теперь… – начал боец, оборачиваясь.

Его прервал страшный шум, донесшийся из-за стен хижины, которая внезапно потеряла свою необыкновенную звукоизоляцию. Гортанные вопли сменились автоматными очередями и рычанием. Масай дернулся к выходу.

– Стой! – крикнул жрец. – Глупец! Решил умереть?!

Боец замер. Стрельба быстро стихла, и на улице наступила полная тишина.

– Возьми.

Он обернулся. Жрец протянул ему отрезанную голову жертвенного петуха, которую нацепил на кусок бечевки, продев ее через гребень. Юноша шагнул к нему и осторожно взял голову. Потом медленно, не сводя глаз со старика, надел бечевку на шею.

– Я попробую успеть.

Жрец покачал головой.

– Попробуй. Но это последнее известное мне место силы на нашей земле. И вы не уберегли его.

– Мы? – поднял бровь Масай. – Ты опять винишь нас?! Вы, люди, все-таки неблагодарные существа! Нас всего четверо на весь континент, и ты это прекрасно знаешь. Мы потратили сотни лет на поиски Истоков, которых мы не чувствуем, и вы ни разу не помогли нам, хотя пользуетесь их силой веками! Мы непрерывно сражаемся с одержимыми и демонами, пришедшими извне, а в это время вы позволили врагам уничтожить пять Истоков из шести, и лишь потом мы узнали об этом! Мы спасли десятки ваших колдунов от нашего общего врага, мы охраняли ваши дома и ваши деревни круглыми сутками, благо не нуждаемся во сне, потому что жрецы не способны сделать это. Потребовалась помощь, чтобы спрятать и защитить последний найденный Исток, поэтому мы вынуждены были раскрыться. Если бы вы помогли нам, вы бы помогли самим себе! А вы сделали из него объект поклонения, сделали заметным… И ты винишь во всем нас? Нас?!

– Да, ты прав. – Старик опустил голову. – Мы виноваты не меньше. Ты помогаешь нашему кругу много лет, но я так никогда и не узнаю, кто ты на самом деле. Ты не человек, я чувствую это, но ты и не темный дух. Может быть, ты успеешь исправить наши ошибки. Иди, твои друзья далеко, а враги уже близко. И у нас остались лишь крохи силы.

Боец дослал патрон в патронник и повернулся к двери.

– Убери оружие, – устало сказал жрец. – Ты же знаешь, оно бесполезно.

Юноша дернул плечом и вышел.

Прямо в безмолвную толпу.

Остановившись, он медленно обвел взглядом забрызганные кровью лица с кроваво-красными провалами вместо глаз. Одержимые хрипло и тяжело дышали, показывая кривые зубы, тянули руки в его сторону, но не подходили ближе. Масай бросил взгляд на растерзанные тела своих недавних товарищей. Медленно присел и поднял с земли два магазина от «калашникова».

– Сейчас я уйду, – сказал он на языке, который на этом континенте знали лишь четверо, но Масай помнил, что те, кто медленно окружал его сейчас, понимают слова. – И не трону никого. Но если увижу вас в соседних деревнях – пеняйте на себя. Я вернусь через пару дней. – Он невесело усмехнулся. – И не один. Можете подготовиться. Так будет даже интересней.

Ближайшие к нему рты раскрылись, показывая кровавые десны с клыками и издавая мерзкое шипение.

– Не забывайте, что этим телам нужна вода. Дождитесь меня.

Быстро обернувшись, он нашел проход в толпе и двинулся туда, наводя одной рукой автомат на окружавших его существ, а в другой держа перед собой петушиную голову. Один из бывших жителей деревни дернулся к нему, но две пули из автомата, выпущенные почти в упор, отбросили безглазое существо назад. Словно разбуженная, петушиная голова неожиданно начала открывать и захлопывать клюв, издавая сухие щелчки. Этот звук произвел сильное воздействие на толпу, одержимые отшатнулась. Юноша быстро подошел к джипам, но один взгляд на машины вынудил его плюнуть с досады. Обе повреждены пулями. Похоже, бандиты запаниковали и палили во все стороны. Он обернулся, чтобы увидеть, как одержимые разворачиваются, окружают священную хижину. Какое-то время старик еще продержится, может быть даже до его возвращения. Боец открыл дверцу джипа и, порывшись на полу, достал сумку Джамбо. Вытащил из нее пачку долларов, еще один, новенький «Дезерт Игл», распихал все по карманам. Он искал спутниковый телефон. Откинув антенну, он дождался зеленого сигнала и набрал номер.

– Кто?

– Это Масай. Зулус, мы прозевали новопосвященных. Слепцы навели Анклав на молодых шаманов, их пытали. Исток обнаружен, но они наняли бригаду Суны, не стали сами рисковать людьми. Там один Коса, я могу не успеть ему помочь, не ожидал, что сработают так быстро. И я сейчас слишком далеко, а в деревнях одержимые. Предупреди остальных, чтобы двигались к Истоку. Может, мы и успеем. В любом случае встретимся там.

– За одержимых не беспокойся. Анклав сам начал зачищать деревни. Как обычно, натаскивают молодняк на нежить. Попробуй успеть.

Торопливо выключив телефон, Масай сунул аппарат в карман, перекинул автомат за спину и затянул ремень. Потом развернулся и побежал.

Дети, сидевшие возле хижин, проводили его взглядами кровавых глазниц и плотоядными оскалами. Масай знал, что этим существам уже не нужны глаза, чтобы видеть его.

И еще он знал, что голод их неутолим.

Масай бежал уже около пяти часов. Бежал быстро, быстрее, чем любой человек. Распугивая стада антилоп и заставляя редкие стаи гепардов отбегать в сторону. Хищники настороженно провожали взглядом двуногого, двигавшегося быстрее них.

Вскоре он был у подножия приземистых холмов, густо заросших колючим кустарником.

Саванна сменилась каменистым склоном, заросли преградили ему путь. Масай сбавил темп, перекинул «калашников» на грудь и снял с предохранителя. Гибкими змеиными движениями заскользил среди переплетения веток. И почти сразу наткнулся на первого часового, не услышавшего его приближения и беспечно сидевшего на камне. Тот даже не успел перехватить автомат, стоявший между коленей, а Масай, не останавливаясь, обогнул начавшего подниматься бойца, ударил его прикладом автомата по шее и услышал, как хрустнули позвонки.

Подхватил грузно падающее тело, тихо опустил на землю. Отстегнул магазин от автомата часового, сунул сзади за ремень, потому что карманы были уже полны, и двинулся дальше. Под его ногой не треснула ни одна ветка, за две сотни лет жизни в саванне любой научится двигаться бесшумно. Еще двум часовым, также не услышавшим его шагов, Масай на ходу перерубил горло своим широким ножом.

Коса держался до последнего. Все предгорье перед небольшим ущельем был завален трупами бандитов и отстреленными гильзами, блестевшими в лучах низкого солнца. Масай то и дело натыкался на тела, пока осторожно подходил к расщелине в склоне, держа автомат наперевес.

Он едва не успел, войдя в крохотное ущелье в тот момент, когда двое бойцов Суны отбегали от большого каменного идола, пригибая головы. Масай дернулся было вперед, но тут прогремел мощный взрыв. Суна не пожалел пластита. Взрывная волна отбросила Масая на каменную стену, удар выбил воздух из легких. Рядом по камню простучал короткий дождь осколков, жаливших его, словно осы. Тряся головой, он поднялся с земли и тут увидел изрешеченное пулями тело Косы. И все бы ничего, да вот от головы товарища мало, что осталось. Какая уж тут теперь регенерация…

За эхом взрыва, гуляющего между почти отвесных стен ущелья, ему почудился многоголосый вой. Подобрав выпавший из рук автомат, Масай прошел вперед и, щурясь от поднявшейся пыли, быстрыми одиночными выстрелами перебил людей Суны, еще оглушенных взрывом. Их осталось около десятка, видимо главарь «армии» ожидал, что место будут охранять, и взял побольше людей, но недооценил возможности единственного защитника. Что ж, так было даже проще. Конечно, Масай знал, что это нечестно, но глупо было не воспользоваться ситуацией. Ему предстояло нелегкое дело, а получить пулю в спину от одного из бандитов вовсе не хотелось. Суне, метнувшемуся к оружию, Масай прострелил обе руки. Когда главарь, скрипя зубами от боли, повернулся к нему, он пружинящим шагом подошел вплотную и ударом ноги опрокинул того на землю.

– Кто нанял тебя уничтожить идола? Где мне найти их?

Суна взглянул на него исподлобья. Раны причиняли дикую боль, но он не подавал вида.

– Кто ты?

Пришелец нетерпеливо мотнул головой.

– Есть ли для тебя разница, кто я? Я все равно тебя убью. – Суна поморщился, не видя, однако, ничего, что могло бы помешать этому молокососу выполнить свое намерение, озвученное усталым, будничным тоном. – Но мне нужно знать, кто приказал тебе уничтожить идола, ради пути к которому ты замучил девочку. И где мне найти этих людей. Раз уж я не уберег Исток, нужно убить как можно больше Слепцов.

Чернокожий главарь плюнул в его сторону. Не изменившись в лице, парень прострелил ему икру.

Суна застонал.

– Я знаю, что для тебя все это пустой звук, – спокойно проговорил Масай. Потом он покачал головой. – Понимаешь, я вроде как на стороне добра, если судить по моральным критериям этого мира, и в целом вполне себе положительный персонаж. Помимо своей основной миссии, спасаю людей от разных тварей, помогаю слабым, защищаю их от злых сильных, и все такое. Поэтому мне стыдно признаваться даже самому себе, что я страсть как люблю причинять боль и страдания тем, кого считаю плохими парнями. – Он улыбнулся. – А ты, Суна, плохой парень. Ты и сам это знаешь, хоть твоя шкала жизненных ценностей весьма отличается от общепринятой. Но самое грустное в том, что ты даже не представляешь себе, какое зло ты совершил, уничтожив последние четыре Истока. Надо было давным-давно разобраться с тобой. Но, к сожалению, я решил, что защита людей важнее… Все мы ошиблись, недооценили тебя. Поэтому я без особых колебаний буду пускать в тебя пулю за пулей, пока ты не ответишь на мой вопрос. Причем до этого момента ты не умрешь, уж я постараюсь.

Суна сглотнул. Молокосос своими рассуждениями о добре и зле, а также спокойствием и даже некоторым безразличием к происходящему навевал на него какой-то безотчетный страх. А командир бандитской группировки, гордо именовавшейся «армией», испытывал это чувство крайне редко с тех пор, как в его подростковые руки впервые попал автомат.

– Ты прекрасно понимаешь, какой выбор я тебе предлагаю, – продолжал, как ни в чем не бывало Масай. – А чтобы ты меньше сомневался в необходимости ответа, вот тебе два довода. Первый.

Выстрел – и Суна, уже не сдерживаясь, завопил в голос, неловко схватившись ранеными руками за простреленное колено. Он почти потерял сознание от боли, но взгляд мучившего его ублюдка каким-то образом не давал провалиться в милосердное небытие, притягивал, завораживал.

– И второй. Видишь ли, Суна, у каждого из нас есть своя особенность, специализация, если угодно. Я, например, могу увидеть то, что мне нужно, в глазах умирающего человека. Вот такое свойство мне дано, и не вашей природой. Но чтобы процесс был наиболее легким, нужно чтобы ты подумал об этом заранее. Поэтому я буду причинять тебе боль, пока в твоей голове не останется ничего. Ничего, кроме боли и мыслей о том, кто изначально виноват в том, что происходит. А мысли уже появляются, да? – улыбнулся Масай. – Странно устроено сознание, не правда ли?

Суна молчал, против воли снова и снова вспоминая холеное лицо того европейца, от которого он получил и этот заказ, и предыдущие. А особенно – запомнившегося ему странного тощего человека в огромных солнечных очках рядом с ним. С сероватой кожей, узкими бледными губами на непропорциональном лице.

– На твою беду, Суна, и благодаря твоему же ответственному подходу к выполнению задания, в данный момент я…

Произнеся это, Масай увидел расширившиеся глаза бандита и, не раздумывая, метнулся в сторону. На ходу обернулся, вскидывая руку к шее.

Нечто появилось из пылевого облака, порожденного взрывом и никак не желающего оседать. Приземистые полупрозрачные силуэты, видимые, в основном, благодаря движению расступающейся перед ними пыли. Масай отбросил бесполезный сейчас автомат, выбросил из карманов тяжелые магазины, сунул руку за воротник рубашки и вытянул из скрытых между лопаток ножен кинжал. Не кинжал даже, а, скорее, наконечник копья на обломке древка. Листовидное лезвие тускло светилось переплетенным узором, испещренное неведомыми письменами. Масай крутанул его рукой и рванулся вперед.

Суна выпученными глазами смотрел на его поединок с невидимыми противниками. Парень танцевал, наконечник копья в его руке плел узор, разрубая клубы пыли и невидимые тела, оставляя за собой слабо светящийся шлейф. Ущелье наполнилось воем. В ответ Масай тоже начал кричать что-то на неведомом Суне языке. С его свободной руки стали срываться световые всполохи. Рев усилился. Суна уже понял, что, взорвав идола, он выпустил на волю демонов, а этот молодой садист пытается исправить его ошибку. Что-то шевельнулось в душе бандита.

– Это был европеец! – завопил Суна, чувствуя, как холодеют руки и ноги от потерянной крови, и надеясь, что молокосос его услышит. – На окраине Адата… Бар «Загон»! Встреча завтра в три. Светлые глаза, белые волосы… Он сказал, что у них тут мало своих людей, поэтому нанимают нас! И еще с ним был какой-то урод в огромных очках…

– Понял, – отозвался Масай, вываливаясь из пыли. – Я не могу справиться со всеми! – закричал он, заглушаемый ревом голосов, бешено размахивая обеими руками. – Мне придется бежать! Если тебя убью я, это будет легче, чем достаться им, поверь!

Бандит задрожал. Его внезапно затопило непреодолимое желание жить. Хоть еще чуть-чуть. Но выхода не было.

– Давай! – крикнул он, стискивая зубы.

Масай неуловимым движением скользнул мимо, и Суна почувствовал прикосновение к шее. После этого не было уже ничего.

Голова бандитского главаря слетела с плеч, с глухим стуком ударилась о землю и покатилась по ущелью. Клубы пыли метнулись за ней, за разлетающимися каплями крови. Воспользовавшись моментом, Масай подхватил с земли автомат, перекинул ремень через плечо и бросился прочь из ущелья. Упал на колено, содрогаясь от усилий, стянул руками из воздуха светящийся комок, прокричал несколько слов и швырнул комок в ущелье, как гранату. И, внезапно ссутулившись, словно разом лишившись сил, медленно пошел прочь. За спиной грохнуло, до него донеслись удары рушащихся глыб. Он надеялся, что ими завалит взорванный Исток. Конечно, это совсем ненадолго задержит тех, кто пришел через него. Но хоть немного, чтобы успеть вернуться с подмогой.

Масай остановился на вершине небольшого холма. Обернулся и посмотрел на клубящуюся у рухнувших скал тучу пыли. Потом достал телефон, набрал номер.

– Зулус, это Масай. Дела плохи, я не успел. Коса мертв.

– Окончательно?

– Да.

– Мы едем. Но будем только через пару часов. Проклятье!

– Похоже, притащили кучу Слепцов. И есть возможность найти некоторых. Приезжайте, я дождусь вас. Заодно постерегу. Через этот Исток пришли невидимки.

– Слишком много тварей лезет через разрывы. Мы не справимся одни, даже если Анклав повсеместно возьмется за них сам.

– Нам нужно оповестить колдунов и жрецов, у кого остались заряженные амулеты. Мобилизуем всех.

– Да. Хотя ты понимаешь, что на континенте нам теперь делать нечего? Кроме того, как воевать. На поиски времени теперь нет. Да и поиски уже бессмысленны.

– Понимаю. Но прекращать не собираюсь. Остальные пока тоже, так что заканчивай с подобными разговорами.

Масай убрал выключенный телефон в сумку и уселся перед заваленным ущельем, сжимая в руке свое странное оружие. Ему предстояло недолгое ожидание и малоприятная встреча в баре «Загон».

Все, что ему и другим оставалось, это вернуться к уже практически проигранной битве.

Глава вторая

Наши дни.

Россия.

Ближнее Подмосковье.

День начинался скверно.

Во-первых, будильника на телефоне она не услышала. Во-вторых, обнаружилось, что кончилась зубная паста. Угрюмо пошелестев пустой щеткой по зубам, Милада прополоскала рот и уставилась на свое отражение в круглом зеркале. Господи… Ну и видок… Встрепанные волосы. Круги под глазами. Мда… С интернетом пора завязывать. А, и черт с ним! Не на выданье, чай. Кто захочет, тот оценит. Отношение к жизни у нее всегда было немного наплевательское. В школе училась так себе, мама вечно выговаривала за неусидчивость. В институт поступила тяжело, еле-еле вытянув на проходной бал, училась на тройки, быстро поняв, что выбранная профессия модельера ей не очень интересна. Не затягивая, Милада импульсивно, как она делала все и всегда, бросила учебу и пошла на тренинги по продажам, после которых у нее обнаружился талант к этим самым продажам. Но теперь, уже немного пресытившись работой, она жалела, что не доучилась, и планировала все же получить высшее образование. Хотя планы были весьма туманными, потому что она толком так и не понимала пока, чего именно хочет.

Зевая, девушка вернулась в комнату и сделала пятьдесят приседаний. Покачала пресс, потом стала отжиматься. Хочется или не хочется, но расслабляться себе она не позволяла.

Пора было собираться. Милада, чертыхаясь, принялась искать мобильный телефон, с чего у нее традиционно начинались утренние сборы. Плюнув на это безнадежное занятие через несколько минут, добралась до домашнего телефона и набрала свой номер. Единственный, который помнила наизусть. Все остальные хранились в самом мобильнике, с копией на компьютере и в электронной почте. На всякий случай. Память у неё всегда была – никакая.

В трубке заиграла музыка, и тут же откуда-то из-под разложенного дивана раздался звонок. Милада, почти распластавшись на полу, вытащила телефон, который снова каким-то чудом оказался в самом труднодоступном углу, и взглянула на настенные часы.

Было пять минут девятого. Милада торопливо оделась, расчесала кое-как свою пышную гриву и торопливо накрасилась. Опять опоздаю, думала она, выбегая в прихожую и лихорадочно натягивая туфли. Выскочила за дверь и нервно зашарила по недрам сумки в поисках ключа.

– Опять опаздываешь? – добродушно спросил кто-то рядом.

Милада обернулась. Тетя Дуся, соседка из «однушки» напротив, курила «Вог» и усмехалась, глядя на нее.

– Да, – улыбнулась Милада, скребя пальцами по матерчатому дну среди необходимого женского барахла. – Опять проспала.

– А всё потому, что всё надеетесь на электронику! – тетя Дуся глубоко затянулась. – Вам, молодым, всё напихай в одну приблуду – вы и рады. Был бы у тебя старый будильник, железный, с двумя круглыми колокольчиками – хрен бы ты проспала! – Соседка снова затянулась и выпустила в Миладу облако ароматного дыма. – А ключ-то, поди, опять на комоде оставила?

– Ой! – спохватилась Милада. – Наверняка…

Она заскочила в квартиру. На комоде, между двумя старенькими хрустальными вазами с букетами свежих роз, тускло поблескивала связка ключей. Вознеся мысленную хвалу соседке, Милада вылетела из квартиры и быстро заперла дверь. Тетя Дуся все еще стояла на площадке. В бигуди, старом махровом халате, она выглядела классическим персонажем советских комедий. Стряхивая пепел в прикрепленную к перилам консервную банку, она покачала головой, пристально глядя на Миладу.

– Как же можно жить такой несобранной? Не маленькая вроде девка уже… А вот живу рядом третий год и вижу – как дитё вечно… То забыла, это не вспомнила. Когда взрослеть-то будешь?

Милада вспомнила, что соседка постоянно приходит попросить спичек, соли или сахара, и хмыкнула. Кто еще несобранный. Сбегая вниз по лестнице, она крикнула на ходу:

– Не знаю! Скоро повзрослею, спасибо!

– Давай, беги, – отозвалась соседка. – Не торопись так. Может, начальство опоздает?

Дождешься от него, подумала Милада, выбегая на улицу и видя отъезжающий от остановки автобус. Ну вот. Теперь точно опоздаю, решила она. Уже не спеша подошла к остановке, посмотрела на часы. Если не будет маршрутки, автобуса ждать еще двадцать минут! Она в отчаянии закусила губу и нервно затопала ногой, начиная злиться. Машина! Ей нужна машина!

Ее неуравновешенный характер всегда был против нее. И вместо того, чтобы спокойно принять неизбежное и следовать ситуации, Милада начинала психовать. Правда, на этот раз причина была весьма убедительна: если бы не совещание, можно было бы так не нервничать. Но… Она закрыла глаза и представила себе разъяренное лицо генерального, орущего: «Медведовская! А ты знаешь, что я полтора часа жду твоего дурацкого отчета? Когда начнем работать?! К кадровику! Пиши заявление!». Кошмар!

– Эй, красавица! Не меня ждешь?

Милада открыла глаза и увидела красный «форд» с приветливо распахнутой дверцей.

– Серега! – обрадовалась она. – Ой, а ты до метро не подбросишь?

– Да хоть до рабочего места, – улыбнулся бывший возлюбленный. Он почти всегда улыбался, сколько Милада его знала. А знала без малого год.

Она села в машину, Серега включил поворотник, и «форд» плавно тронулся.

– Шеф задерживается, только вечером прилетит, опоздал на самолет. Так что я только зря в Домодедово мотался. Теперь надо убить четыре часа. Так что я в твоем полном распоряжении.

– Неловко как-то, – призналась Милада. – До работы-то…

Сергей рассмеялся.

– Ну, когда же ты начнешь жить в соответствии с народными пословицами? Дают – бери! Бьют – беги! Предки были мудрыми мужиками.

Милада усмехнулась.

– Мудрыми были предки-бабы. Сила русского народа – в женской мудрости и духе. Вам бы только щи похлебать, да мечом помахать.

– Не только, – необычайно серьезно возразил Серега. – Не только мечом.

Они рассмеялись. Он перешел на свой обычный полушутливый тон:

– Ну что, Милада, когда ж ты моею станешь?

– Насовсем? – с преувеличенной надеждой в голосе спросила Милада, распахнув глаза и захлопав ресницами в мнимом восторге. – Или это очередная попытка предложить мне почасовые забавы на годик?

Он смущенно замолчал, криво улыбаясь и глядя вперед, на дорогу. Милада опустила глаза на свои руки, теребящие ремень лежащей на коленях сумки, мускулистые, с набитыми костяшками. Да, не каждый день тебе предлагают руку и сердце, да еще так своеобразно. Она негромко ответила:

– Знаешь… Я не могу принять твои постоянные отлучки, твою засекреченную даже от женщины, которая рядом с тобой, работу.

– Но ведь…

– Да понимаю я все. Хоть ты и не колешься, но ведь явно в спецназе или еще где, ты на себя со стороны-то посмотри. Как двигаешься, как смотришь. Будто сканируешь всех…

Она помолчала.

– Тот год, несмотря ни на что, был очень многообещающим, и мне жаль, что так резко все прекратилось из-за твоего неожиданного и столь продолжительного отсутствия. Это тебе морячку надо какую-нибудь найти. Они привычные. Муж два месяца дома, десять в плавании. А она ждет. Я так жить не смогу и не хочу.

Сергей побарабанил пальцами по баранке.

– Не смогла и не стала. Ну, что ж… Жаль.

– И мне. Правда. Но извиняться за свое решение я не буду.

Всю оставшуюся дорогу они молчали, при этом Милада изредка смотрела на его точеный, слишком правильный профиль. Что-то в нем все-таки было особенное, то, по чему она все же скучала. Какая-то загадка, интрига. За год их встреч Милада так и не избавилась от ощущения, что он постоянно носит маску, что на самом деле совсем не такой.

Через почти пятьдесят минут мытарств по московским пробкам она вышла из машины и направилась к дверям офиса. Не услышав позади звуков удаляющегося автомобиля, не выдержала и обернулась. Сергей стоял рядом с «фордом» на коленях и протягивал к ней руки. Милада засмеялась.

– Шут.

– Моя королева! – воскликнул он.

– Спасибо тебе. Езжай, а то по пробкам пока доберешься, шеф частника начнет ловить. Начальство не любит опаздывать по несколько раз.

Она запнулась и посмотрела на часы, висящие в холле и видимые сквозь двойные стеклянные двери. Приехала вовремя. Черт. А начальство-то действительно опоздало! Только не ее, а Серегино. Ай да тетя Дуся! Прямо провидица!

Милада удивленно покачала головой и вошла в офис, приветливо кивнув охраннику, при виде ее расплывшемуся в улыбке. Торопливо поднимаясь по лестнице, Милада вытерла со лба пот. Ей было жарко. Правда, ей всегда и везде бывало жарко. Неожиданное предложение Сергея взволновало ее. Нет, конечно, она знала, что он к ней неравнодушен. У них даже был короткий, но бурный роман незадолго до ее перехода на третий курс института. Ну, не очень короткий, на год. Но всерьез о совместном будущем они – ну, по крайней мере, она – никогда не думали. А полтора года назад Серега просто взял и исчез. Срочная служебная командировка, как было написано в записке, которую она нашла утром, придя на кухню. «Прости. Срочно вызывают. Когда вернусь – не знаю, работа такая». Ни тебе «До свидания», ни «Люблю». И вот пару месяцев назад, после того, как Милада уже сумела убедить себя, что у нее все прошло, он появился снова. Сначала как виноватый возлюбленный, потом – хотя ее сердце едва не разорвалось в период адаптации – как друг. И вот – на тебе. Предложение руки и сердца, хоть и корявое. Но, единожды приняв решение, Милада обычно уже от него не отступала. Друг – значит друг.

Она вошла в офис, и к ней тут же устремилась Юля с ресепшена.

– Миладка! Бегом в переговорную! Шишки уже собрались.

Милада бросила на стул сумку, схватила со стола папку с отчетом. Перед дверью в переговорную отдышалась, поправила волосы, вновь свободно буйствующие черными волнами (купить, наконец, клевую серебряную заколку!), и степенно открыла дверь.

– Разрешите?

– Проходите, Медведовская. – Генеральный, он же Илья Александрович, по офисному прозвищу Кабан, жестом указал на место возле себя. И не поймешь, не то предложил сесть в кресло, не то показал, где надо делать «к ноге». Но все сразу встало на свои места: – Садиться не предлагаю, так как отчет не ждет, а мы – целых три минуты.

Чтоб ты подавился своей пунктуальностью, с досадой подумала Милада, жившая, как правило, по принципу «никогда не делай сегодня то, что можно отложить на завтра». Дала копии отчета генеральному и начальнику оптового отдела, зыркающим на нее из своих кресел, подошла к стенду и принялась отчитываться.

Через час, выжатая как лимон, она грустно проплелась к своему месту и рухнула в кресло. Женька Цветкова, соседка по столу, вечно жующая жевательную резинку, посмотрев на нее, сочувственно спросила:

– Сильно?

– Не говори, – вздохнула Милада. – Все плохо. Опять клиентов отбирают. Двоим забыла счета вовремя выставить, а за просрочку теперь они платить не станут.

– Такого не простят.

– Прямо в точку, – грустно вздохнула Милада. – Я с Кабаном уже поругалась. Не дает с фирмами договориться. Вообще, я на этой работе стала такая озлобленная, раздражительная, сама удивляюсь.

– Ага. Я тоже заметила, – Женька перехватила ее взгляд и засмеялась. – Это я о себе. У тебя-то вообще характер не подарок. Вечно с кем-то споришь, возмущаешься. Всегда тебе надо даже в самых простых вещах рогом упереться.

– Блин! Ну, вот такая я уродилась! – Милада загрустила. – Сама знаю, что встревать не надо, но меня вечно кто-то за язык тянет. У меня ж все проблемы в жизни из-за этого. Что-то не то ляпнула, куда-то не туда ввязалась, не о том поспорила, не с теми упрямилась, не тому в морду дала…

– Ну-ка, хватит трепаться! – раздался с другого конца комнаты строгий окрик старшего менеджера отдела, которого все за глаза называли Подсос, созвучно фамилии и сообразно поведению с руководством. – Не отвлекайтесь от работы!

Женька скривила высунувшемуся из-за офисной ширмы Подсосу рожу и надула жвачкой огромный пузырь. Милада показала ему язык. Старшего менеджера она, как и все, терпеть не могла.

– Козел брюхатый, – проворчала Женька и принялась демонстративно громко стучать по клавиатуре, вбивая в базу данные по клиенту. Милада тоже запустила программу и приготовилась к штурму очередных вершин оптовой торговли.

Именно в этот момент раздался звонок, который изменил всю ее жизнь.

* * *

– Привет, – послышался в трубке Оксанкин голос. – Ты не занята?

– Нет еще. Только с совещания, опять получила по самое не могу. Надо сегодня кому-нибудь морду набить, расслабиться. – Оксанка на другом конце линии хмыкнула. – Чего хотела?

– Слушай, а у тебя пока нет планов на выходные?

Милада на секунду задумалась.

– Вроде нет. – Тренировки по рукопашке в выходные не было, а выезжать она никуда не планировала.

– Может, тогда составишь компанию? Мне надо за город съездить. К бабушке.

– Пирожки отвезти? – не выдержала Милада.

– Ха-ха, очень смешно. Я серьезно.

– Я же знаю, что обе твои бабушки умерли. Я ж была у бабы Шуры на похоронах вместе с тобой. Откуда еще одна-то?

Оксанка помолчала.

– Ну… Она мне не бабушка… Про нее до сегодняшнего дня и не говорили ни разу. Мама сказала, что она моя прапрапрабабушка, представляешь!

– Прапрапрабабушка? – не поверила Милада. – Тогда ей, должно быть, лет двести.

– Знаю… – замялась Оксанка. – Но, понимаешь, мама сказала, что типа так и есть…

– Не может быть, – убежденно возразила Милада и язвительно добавила: – Официально зарегистрированный рекорд долгожительства – сто тридцать лет. Твоя прапрапра… Черт! Запутаюсь! Бабушка уже была бы мировой знаменитостью и купалась в лучах славы, да и ты вместе с ней.

– Догадываюсь. – Оксанка фыркнула. – Но мне это не нужно. Я и так красивая и любимая всеми.

– А у меня грудь больше!

– А у меня мозгов!

Они обе рассмеялись. Это была их традиционная шутка, еще со школы.

Милада в младших классах была страшненькая, нескладная, с вечно растрепанными волосами и разодранными коленками. Ее дразнили «лупоглазой» и «жабой» из-за огромных выпуклых карих глаз. Оксанка, напротив, с детства была куколкой, а не ребенком. Сероглазая платиновая блондинка с точеным лицом, вечный объект любви для мальчиков, непременная королева школьных огоньков и финалистка конкурсов красоты. Спустя много лет девушки как-то попытались, но так и не смогли вспомнить, когда и как начали дружить. Просто в какой-то момент красавица-Оксанка начала везде с собой таскать дурнушку Миладу. То ли для того, чтобы подчеркнуть свою яркую внешность контрастом, то ли просто пожалев ее. Причин пожалеть было достаточно.

Милада с детства обладала непостоянным и крайне вспыльчивым нравом, сверстники ее вечно донимали, а она постоянно ввязывалась из-за этого в потасовки. Ставила синяки, царапалась, разбивала носы, сама приходила с синяками, с выдранными клоками волос. Ее маму, Тамару Федотовну, всегда спокойную и абсолютно неконфликтную женщину, то и дело вызывали в школу, где в присутствии насупившейся и вечно растрепанной Милады чужие родители показывали своих побитых и изодранных чад и визгливо требовали от учителей принять меры. Мама смотрела на Миладу укоризненно, а та была готова провалиться сквозь землю от мысли, что подвела ее. Маму она очень любила, у них было полное взаимопонимание, но даже ей не могла доказать, что все оплеухи раздавала исключительно заслуженно. С Миладой никто толком не дружил, за исключением пары ребят, соседей по подъезду. Только у школьных хулиганов за свою драчливость она пользовалась определенным авторитетом. И когда Милада стала везде появляться вместе с Оксаной, многие удивлялись. Но, что бы ни двигало популярной у всех блондинкой, сдружились они очень быстро, и дружба сразу стала крепкой и настоящей, а не сложилась по принципу «королева-свита». Ближе к окончанию школы Миладу постигло волшебное возрастное преобразование. Нескладная девочка стала очень привлекательной девушкой, ничего не оставив от прежнего гадкого утенка, кроме характера. И подруги всегда были вместе – красивая какой-то скандинавской красотой Оксанка и смуглокожая, черноволосая Милада.

Вообще, они всегда были очень разными по характеру и по увлечениям. Оксана занималась живописью, прекрасно рисовала акварели, вечно участвовала либо готовилась к каким-то выставкам и смотрам, была отличницей и активисткой в школе, неизменно вела все линейки и праздники, и все ей пророчили судьбу модели или телеведущей. Милада училась, как правило, на тройки, несмотря на то, что в целом была неглупым ребенком. Из всех предметов только история давалась ей легко. Девочка обожала читать книги по истории, и ее знания зачастую даже превосходили материалы, дававшиеся в учебниках. Но ей не хватало усидчивости и недоставало терпения. Тамара Федотовна, очень много времени посвящавшая дочери, сетовала, что у нее есть множество талантов, которые она никак не развивала и не использовала. Милада неплохо сочиняла стихи, писала недурные рассказы. В пионерском лагере научилась бренчать на гитаре и заболела этим инструментом. В общем, умела всего понемножку. Но все дальнейшее развитие, по мнению мамы, убивала Миладина привычка азартно начинать что-то новое, быстро терять интерес и забрасывать дело незавершенным, хватаясь за что-то другое. Так что Милада для своего возраста знала и умела много, но все ее знания были крайне поверхностны. Единственное, что маме удалось до конца – это направить неуемную энергию дочери в правильное русло и дать ей, кроме любви к литературе, увлечение на всю жизнь. Устав от визитов в школу из-за драк, которые устраивала Милада, устав залечивать на дочери ссадины и гематомы, Тамара Федотовна отвела ее в секцию рукопашного боя «Десантник». И не прогадала. После пары недель стонов и привычных порывов бросить тренировки, Милада незаметно для себя втянулась. Спортзал стал ее вторым домом, она окрепла физически и нашла применение своим маленьким, а оттого особенно больно бьющим кулакам. Тренер Ваня, молодой парень, сам бывший спецназовец, сделавший искусство рукопашного боя смыслом жизни, быстро привил ей уверенность в собственных силах и необходимую сноровку. Единственное, что оказалось для него непосильной задачей – это подавить Миладину вспыльчивость. И еще Ваня довольно долго пытался преуспеть в другом – научить ее гасить ярость и гнев и контролировать себя. Но вскоре признал, что тут он почти бессилен.

После ее успехов в рукопашке, Миладу быстро перестали задирать. Как-то раз, когда они с Оксанкой шли домой, старшеклассник из их школы, шедший навстречу в окружении дружков, пошло и со смаком высказался насчет ярко проявившейся к тому времени женственности подруг. Через секунду он был сбит на землю подсечкой и в наступившей тишине Милада, надавив коленом ему на объемное не по возрасту пузо и отведя назад кулак для удара в нос, хрипло дыша, потребовала извинений. Парень извинился, при этом в свидетелях оказалось несколько шедших мимо учеников. История получила огласку, и на следующий день их встречали тем же составом, но уже намеренно. Угрюмая Милада отодвинула Оксанку за спину, пропустила первый удар в плечо, и у нее, как говорится, упало забрало. Все попытки самоконтроля моментально испарились, она почувствовала жар, заливающий лицо и отдававшийся в руках. Даже кожа, казалось, потемнела от ярости.

Когда Милада пришла в себя, левый глаз ее почти не открывался, костяшки кулаков были сбиты в кровь, а Оксанка, всхлипывая, оттаскивала ее от последнего, скорчившегося на асфальте противника.

После чего к подругам стали проявлять подчеркнутое уважение и свои, и те, кто учился в соседней школе. А Милада наконец почувствовала себя полноценным человеком.

– Короче, бабуле, и правда, вроде как годков за сотню. Мне и самой в это не верится, – продолжила Оксанка. – Но видишь ли какое дело… Мне двадцать три года, и ни разу моя мать мне не солгала.

Миладе пришлось молча согласиться, потому что она действительно знала Танечку – так мать Оксанки просила к ней обращаться – как патологически неспособного к вранью человека. Это, по идее, нужно было считать достоинством. Но Милада, сама любившая иногда приврать для красного словца – не видела в небольшой необходимой лжи ничего плохого и считала абсолютную честность крайне неудобной человеческой чертой.

– Ээээ… Ну ладно. Давай съездим. А зачем, кстати?

– Ну, я точно не знаю, мама не сказала… На экзамен какой-то вроде…

– Ммм… А Танечка последнее время как себя чувствует? Ни на что не жалуется? А прапрапрабабушка? На старости лет в школу поиграть захотелось?

– Слушай, Милад, мне вот, реально, ни хрена не смешно, – нервно проговорила Оксанка. – Я матери всегда доверяла. А она так и сказала: доченька, мол, надо поехать на экзамен, к Рябинушке на проверку. И лицо у нее при этом было…

– К кому? – не поняла Милада.

– К Рябинушке… – неуверенно повторила подружка. – Ну… Прапрапрабабушка на это имя отзывается…

– Мда… – протянула Милада. – Это, похоже, у вас семейное… Рябинушка, Танечка…

– Слышь, подруга! – разозлилась Оксанка. – Тебе все хихоньки да хаханьки, а я знаешь, как нервничаю?

– Ладно, расслабься. Хоть это звучит как полный бред, но съездим, конечно. Вместе. Я тебя на твоем загадочном экзамене, конечно, поддержу, но списывать, как обычно, не дам.

– Когда я у тебя списывала-то, двоечница? – с облегчением рассмеялась Оксанка. – Хорошо, спасибо. А то мне что-то не по себе. Одной как-то даже жутко ехать.

Милада увидела, как Подсос, вновь выглянув из-за ширмы, сделал страшное лицо и тыкает пальцем в часы.

– Ладно, Ксюх, мне сейчас некогда. В пятницу созвонимся.

– Хорошо. Я тебе наберу. Чао.

Оксанка отключилась, а Милада еще посидела пару минут, пытаясь представить, как подруга будет проходить неведомый экзамен у двухсотлетней бабушки в Подмосковье. Потом зазвонил телефон, она сняла трубку и снова с головой ушла в работу.

Однако весь остаток дня Милада то и дело возвращалась мыслями к утреннему разговору с подругой, ломая голову, какой экзамен могла придумать для правнучки древняя родственница. В голову при этом стала лезть какая-то сатанинская чертовщина. Тайные обряды, простоволосые женщины в длинных рубахах, стоящие на коленях бормочущие заклинания, и прочая мистика. В итоге Милада пришла к выводу, что намечается непонятное, но, пожалуй, забавное приключение. Не опасное, это точно. Вряд ли Танечка послала бы Оксанку туда, если бы ожидала от престарелой бабули какой-нибудь пакости.

В пять позвонил Серега, уже освободившийся, и они договорились встретиться у метро, потому что Милада решила навестить маму, а он любезно согласился ее подвезти.

Когда они ехали по вечно загруженной МКАД к Киевскому шоссе, Милада задала ему вопрос, над которым думала вторую половину дня:

– Серега, а ты веришь в колдовство? В потустороннее что-нибудь?

– Верю.

Милада не ожидала от него такого быстрого и, тем более, положительного ответа. Сергей всегда представлялся ей прагматиком, человеком, современным во всем.

– А почему?

– Я думаю, человек не верит во что-то, пока не столкнется сам. Хотя и здесь действует извечное психологическое неприятие невозможного. Я не могу сказать «это невозможно», столкнувшись с тем, что я не могу объяснить с точки зрения человека двадцать первого века. А я сталкивался.

– Не умничай, а?

Некоторое время Сергей молчал, глядя на дорогу. Милада терпеливо дала ему собраться с мыслями.

– Я тебе никогда не рассказывал, – наконец заговорил он, – но я родился и рос в деревне, класса до четвертого, пока родители не получили квартиру во Внуково. Когда был маленьким, у нас в деревне было много живности. Бабушка держала кур, гусей, кроликов, поросенка, корову и даже лошадь.

– Ого, – удивилась Милада, – Да ты у нас просто какой-то кулацкий сын. Кулачок.

– Да, – усмехнулся Сергей, – Хозяйство было богатое. И это приносило мне, маленькому, одни несчастья. – Он улыбнулся воспоминаниям. – Все пацаны вечно торчали или на речке, или с удочкой на бочаге…

– На чем?

– Бочаг – это такой искусственно созданный пруд. Выкопанный. Рядом с каждой улицей в деревне была цепочка таких прудиков. Очень удобно. Вода в них была чистая, хоть и не питьевая. Так… С бочагами – всё?

– Да, да, – засмеялась Милада. – Рассказывай дальше.

– Так вот, я остановился на беззастенчиво используемом детском труде. Что мне вменялось в обязанности? Чистить клетки кроликам и класть им свежую траву. Это раз. Кроликов, кстати, я не очень любил, особенно когда один зверски больно укусил меня за палец. Так что друзей у меня среди них не было.

Милада взглянула на него, но Серега был совершенно серьезен.

– Кролики это раз. Потом, я должен был смешивать еду для поросенка. Знатный был свинтус, Лёнькой звали. С ним мы были приятелями. Как меня видел, сразу хрюкает, бежит, об ноги трется, как собака. И тут же набок плюхается – почеши, мол.

– А где тут колдовство? – не удержалась Милада.

– Не спеши, – наставительно прервал ее Серега, – мне необходимо сперва наладить контакт со своим прошлым. Так вот, продолжаю. Еще у нас была лошадь, Сонька. Вечно спящее животное. – Он усмехнулся. – Я, когда подрос, решил, что у нее было какое-то психическое заболевание. Тихая шизофрения, что ли. В общем, она была очень добрая и вялая. Моей обязанностью было расчесывать ей гриву и хвост. Волос у нее был длинный и грязно-белого цвета. – Он с улыбкой посмотрел на Миладу. – Первая блондинка в моей жизни.

Она отмахнулась от него и попросила:

– Давай уже про колдовство. Когда оно началось?

Сергей снова усмехнулся. Милада отметила про себя, что ей нравится, как он усмехается.

– А вот тогда и началось, в самый первый день, когда я Соньку расчесал. Да и не то чтобы это, прям, колдовство… Короче, не понравилось это дворовому.

– Кому? – Не поняла Милада.

Серега заговорил голосом Михаила Светина, маленького штатного мага из фильма «Чародеи»:

– Ну… Про домовых… Водяных… Вагонных… Слышали?

– Да, – улыбнулась Милада.

– Ну, а это Дворовый. Насколько я знаю, домашних духов в славянском деревенском хозяйстве несколько. Домовой, его все знают, охраняет избу. Половой – хранитель подпола и всякой там заначенной снеди и припасов. А дворовый – завхоз, соответственно, по двору. Двору, хлеву и прочим хозпостройкам. Так вот нашему дворовому не понравилось, как я Соньку причесал. И представляешь, пришел я утром в конюшню – а у Соньки грива и хвост в косички заплетены. Штук сто! А на них – бантики из обрывков ветоши.

– Тоже мне колдовство. Тебе годков-то сколь тогда было? Бабушка, видать, любила пошутить.

– Да уж, любила. Только знаешь, Миладка, с той ночи Сонька до самой смерти заплетенная ходила. Я ее каждый день расчесывал, а она каждое утро – с косичками. Интересно мне стало. Я и вправду подумал, что родственнички развлекаются. Начал экспериментировать. И караулил, и дверь запирал, и у лошади чуть ли не в кормушке ночевал. Но так никогда момента этого действа и не заметил. Обязательно засыпал, хоть на пять минут, а вырубался. Я даже гриву по прядям веревкой связывал, а веревку к своему запястью приматывал. Но ничего так и не почувствовал ни разу. А на утро всегда косички. С бантиками. И так несколько лет.

– А ты кому-нибудь рассказывал? – поинтересовалась Милада. – Я бы точно в себе не удержала, проговорилась!

– Конечно, рассказывал. Бабушке рассказывал, маме. Отец, я помню, на меня тогда как-то странно посмотрел, аккурат на следующий день после первого «заплетания». И я понял, что он знает. Ну… Или, по крайней мере, догадывается. Но отец был молчун, я с ним не больно-то откровенничал. Мама, в свою очередь, учила во всем слушаться бабушку. Бабушка же говорила, что испокон веку в нашем доме, который, кстати, еще до гражданской войны прадед поставил, хозяева жили. Что их чтить надо, и перечить нельзя, а то осерчают. А ежели разобидятся – скотину со свету сживут. Заморят. А то и пакостить начнут, по хозяйству мешать. Тогда совсем беда. Так что я выкинул все это из головы и привык.

– Ты сказал «хозяева»?

– Ну, духи домашние не любят, когда их называют придуманными людскими прозвищами, – пояснил Сергей, в задумчивости глядя на бесконечную дугу МКАДа. – «Домовой», «половой»… В старых домах принято говорить не «домовой», а «хозяин», «дедушка». Или же просто – «сам»! Это их устраивает. И еще бабушка у печки всегда блюдечко с молоком ставила для хозяина. Рядом с блюдцем нашего Барсика, самого типичнейшего Барсика на свете. И знаешь, что интересно? Этот непутевый кот, вечно ищущий, чего бы пожрать, никогда не посягал на это молоко. А скотина он был прожорливая – жуть!

Милада помолчала.

– А интересно, – решилась она, наконец, – можно как-то выяснить, живет домовой в доме или нет?

– Что, запугал я тебя? – рассмеялся Сергей.

– Нет, конечно, – поспешно ответила Милада. Не признаваться же сразу, что она почувствовала себя неуютно. Она-то ему поверила. Сразу. – Просто интересно.

– Не знаю, как у других, но в моей семье говорили, что можно проверить медными монетами. Подоплеку, признаться, не знаю, но вроде бы в укромном месте кладут пять монеток. Три – решками кверху, две – орлами. Если за три дня монеты будут перевернуты в одном порядке – значит, хозяин в доме. Хозяин беспорядка не любит. За человеком уборку в квартире он, конечно, делать не станет, скорее наоборот. Но монеты обязательно перевернет, для порядка. В современных квартирах домовых практически нет, если только жильцы не перевозили с собой.

– Слушай, точно! – обрадовано спохватилась Милада. – Мы, когда из совхоза от бабушки на квартиру переезжали, мама клала тапок за плиту и говорила что-то типа: «молодой домовой – идем со мной, старый – отпусти».

– Во-во, – кивнул Серега. – Упрощенный вариант.

– А потом на новой квартире тот тапок тридцать три дня за плитой лежал.

– Хозяин новое жилье обустраивал. Слушай, – Серега посмотрел на неё, – а что это ты о потустороннем заговорила?

Милада помолчала.

– Пока не могу сказать… Не обижайся, пожалуйста. Просто я сегодня вообще о всякой чертовщине целый день думаю.

Серега сначала как-то странно и внимательно посмотрел на нее, а потом рассмеялся:

– Так нужен такой муж, который от всякой чертовщины защитить сможет!

– Слушай, хватит на сегодня. Год вместе, два года врозь, полгода как приятели – и тут такая массированная атака. Давай включим музыку?

– Не вопрос. – Серега включил магнитолу и настроился на «Ретро FM». – Помнится, ты любишь старую музыку.

– Люблю, – согласилась Милада.

Оставшаяся часть пути прошла в молчании под хиты восьмидесятых.

Дома Милада с мамой пили чай, смотрели вместе телевизор.

– Кстати, мам, – вспомнила Милада, уже отправляясь спать, – я не смогу к бабушке с тобой в субботу съездить. Оксанка попросила ей помочь кое с чем.

– Ладно. Мы уже привыкли, что ты совхоз не любишь.

– Не обижайтесь. Скучно там просто. Неимоверно. Ты же знаешь, я там никогда ни с кем не дружила особо, да и спились они уже все… На улицах пусто, а с подростками костер на речке жечь я уже старовата…

– Ну конечно! – засмеялась мама. – Старушечка моя малолетняя.

– Не, мам, серьезно. С тобой и бабушкой весь вечер телек смотреть?

– А ты и так его весь вечер, небось, смотришь. Или в компьютере своем сидишь.

– Так вы вечно смотрите концерты всякие, Бабкину, там, Лещенко… Льва… Или банду эту нелепую из «Аншлага»… А мне что на них пялиться?

Мама дернула ее за ухо.

– Ладно, молодежь. Иди зубы чисти и спать. Завтра последний трудовой день на этой неделе.

– Лады.

Совершив в ванной все ритуальные телодвижения перед сном, Милада завалилась в свою старую скрипучую кровать, и некоторое время бездумно смотрела, как свет луны, падающий в окно, отражается от начищенного стального умбона[7] щита и от арбалета, которые висели над кроватью на крюках. Щит она сделала сама под чутким руководством Егора, когда состояла в реконструкторском клубе. Дощатая основа, настоящий, кованый умбон, кожаная обтяжка. В кои веки она сделала что-то старательно и добротно. Несмотря на многочисленные вмятины и трещины, щит прослужил ей верой и правдой много игр.

Реконструкция стала ее второй страстью после рукопашки, и это увлечение пришло намного позже. Но Милада окунулась в него с головой с тех пор, как увидела на празднике в честь Дня Города ребят в доспехах, красиво рубящихся на мечах. Ее душа, всегда тяготевшая к истории, моментально словно оказалась в прошлом, и Милада навсегда запомнила это чувство погружения. Когда весь окружающий современный мир словно подергивается дымкой, становится нереальным. После праздника она просто – как делала это всегда – подошла, поздоровалась и попросила научить ее фехтовать. Ребята оказались доброжелательными, и вскоре она уже делила вечера между спортзалом и подвалом, в котором размещался клуб исторической реконструкции.

Арбалет был подарком. Немного грубовато сработанное, но по-настоящему боевое и действительно страшное оружие с короткой дугой, сделанной из рессоры от «Москвича». Милада несколько раз брала его в деревню и даже научила маму стрелять из него. Девушка помнила свой первый выстрел, когда она взяла ложе слишком глубоко, так что кончики пальцев высунулись и оказались на траектории тетивы. Тогда, едва нажав скобу, Милада долго шипела от боли, глядя на стремительно опухающие кончики пальцев со сломанными ногтями. С тех пор самодельное, но грозное оружие служило ей несколько раз, когда отец с друзьями-охотниками брали ее с собой на уток.

С трудом разлепив глаза под громкое мамино «Вставай!», Милада быстро натянула белье, прошла в ванную и умылась ледяной водой.

– Иди завтракать! – раздался бодрый мамин голос с кухни. – Тебе выходить через двадцать минут! Не добудиться, соня!

Милада торопливо вытерла лицо вкусно пахнущим полотенцем. В этом есть своя прелесть – просыпаться у мамы. Дома Милада обычно просыпала, либо ей просто было лень готовить завтрак. От мамы же она всегда уезжала непременно сытой.

Позавтракав, она торопливо поблагодарила за угощение и быстренько накрасилась. Договорившись, что приедет на следующие выходные, Милада пошла на автобусную остановку.

День в офисе прошел как обычно: в ожидании выходных. Позвонила Танечка, Оксанкина мама, выразила благодарность, что Милада составит Оксаночке компанию в субботней поездке. Позвонила тетя Дуся, которая была на сутках, попросила, если не будет трудно, принести ее непутевому сыночку батон белого и пакет молока. Сёма, мол, с такого похмелья, что из дома выйти не может. Ключ, как обычно, под ковриком. Милада согласилась. Будучи уверенной, что с соседями надо поддерживать хорошие отношения, она выручала тетю Дусю периодически.

Позвонила Оксанка, и они договорились встретиться завтра в десять утра «на библиотеке, как обычно», заодно посетовала, что они мало теперь видятся из-за Миладиного переезда, и поклялись встречаться чаще.

Выпив с девчонками после работы пару бутылок «Миллера» в честь окончания еще одной трудовой недели, Милада вернулась домой практически уже в «выходном» настроении. Занеся болеющему Сёме продукты и поразившись в очередной раз тому, что с людьми делает водка, Милада вошла в свою однушку, скинула туфли и завалилась на диван. После душного транспорта и выпитого пива она впала в какое-то вяло-расслабленное состояние.

Автоматически включив телевизор, Милада слепо смотрела в экран и думала о завтрашней поездке, о которой не вспоминала весь день. Ей было жутко интересно, ну нахрена Ксюхе все-таки придется тащиться в такую даль, больше часа езды от Москвы? Оксанина мама была предельно серьезна и просила быть осторожнее. Осторожнее в чем? Чушь какая-то. Ладно, завтра увидим. Потом в ее расслабленной пивом голове всплыл вчерашний рассказ Сереги. Как же это, наверное, интересно – убедиться, что на самом деле существует нечто потустороннее.

Милада загорелась этой мыслью. А интересно, тетя Надя, алкоголичка, которую Милада никогда не видела, пока та была жива, но после смерти, которой мама выхлопотала ей эту квартиру – приводила сюда домового из деревни? Милада вскочила с дивана, подошла к комоду и принялась рыться в верхнем ящике. Через пять минут полновесной ругани на свет был извлечен красный шелковый мешочек из-под подарочного жемчужного ожерелья, привезенного из Китая маминым знакомым летчиком и подаренного Миладе на день рождения. Вернувшись на диван, девушка высыпала содержимое мешочка и разгребла блестящую кучку пальцами. Это были иностранные монеты, привезенные Миладой из турпоездок. Вот этот набор евро – с прошлогодней поездки на Крит с Оксанкой и их общими друзьями, за которую – Миладе в очередной раз стало стыдно – она не отдала от своей доли еще ни копейки… Вот эти – от новогодней ночи в Праге. Там было весело… И за нее она ничего, главное, не должна. Потратив на воспоминания около получаса, Милада вспомнила, почему полезла за монетами, и выудила из кучки пять медных американских центов. Задумчиво повертела их в пальцах, соображая, а потом, подойдя к окну, медленными и неуверенными движениями, выложила их на подоконник рядком. Два решкой, или кто там на них, вниз, три – вверх.

Постояла немного. Потом, пробормотав: «Медведовская, ты совсем уже съехала», распахнула настежь форточку и пошла на кухню, включить чайник. Вернулась в комнату, завалилась на диван отдохнуть и посмотреть телек.

Разбудил ее через два часа звонок в дверь. Милада пошла открывать, протирая на ходу глаза и зевая во весь рот. И как она умудрилась уснуть перед телеком, и не раздевшись? Это пиво и жара. Наверняка.

За дверью оказалась тетя Дуся с неизменной тонкой сигаретой в зубах.

– Милада, привет. Сколько я тебе должна?

– За что? – спросонья стормозила Милада. Тетя Дуся вздохнула.

– За хлеб и молоко.

– Ааа… Да ладно. Восемьдесят семь. Потом как-нибудь…

– Нет. Я так не люблю, – Тётя Дуся порылась в карманах халата и протянула Миладе восемь помятых червонцев и мелочь. Словно заранее сумму знала и приготовила. Посмотрела на берущую деньги девушку, не промелькнет ли на ее лице брезгливость? Нет, Милада была абсолютно спокойна. – Не люблю долгов. Да и тебе советую так легко к деньгам не относиться. Может статься, какой-нибудь полтиник тебе жизнь спасет.

Соседка снова вздохнула, заметив Миладину кривую улыбку. Видя, что девушка не спешит закрывать дверь, она глубоко затянулась и продолжала:

– Вы, молодые, совсем перестали ценить деньги. Больно легко они вам достаются. Все торгуете и торгуете. Сами ж ничего не делаете.

Милада усмехнулась:

– Какой-то американский финансист в прошлом веке сказал: «Десять долларов – тому, кто придумал, сто долларов – тому, кто сделал, и тысячу – тому, кто сумел продать».

– Вот-вот, – снова вздохнула соседка, – только доллары да Америка у вас на уме.

– Ну, зачем же так, – обиделась Милада. – Ничего подобного. Я патриотка, я родину люблю. За рубли работаю, российской продукцией торгую. В Америку не собираюсь.

– Ладно, ладно. – Тётя Дуся отошла к перилам и стряхнула пепел в прикрученную к ним консервную банку. – Все евреи говорят, что они патриоты.

– Тетя Дуся! – процедила Милада.

Черт! Я ведь даже не могу к ней обратиться по имени-отчеству, подумала она… Ммм… Евдокия… Эээ…

– Тетя Дуся, с чего вы взяли, что я еврейка? И потом, что вы имеете против евреев?

– Ты только не сердись, соседушка, – усмехнулась тетя Дуся, щурясь от сигаретного дыма. – Я не расистка. Только на русскую ты не больно-то похожа. Смугленькая, волос черный, глаза карие до черноты. Что в этом русского?

Милада улыбнулась, прислонясь к косяку, скрестила руки на груди. Разговор ее заинтересовал. Ей было интересно, что может сказать о ней самой чужой, в сущности, человек.

– Тогда, может быть, возьметесь определить мою национальность? – ехидно спросила она. Категоричное суждение соседки скорее позабавило ее, чем разозлило.

– Ну, что ж, давай попробуем, – тетя Дуся пристроилась у перил поудобнее, тоже скрестила руки с зажатой в пальцах сигаретой и, щурясь, принялась разглядывать девушку. Интересно, неожиданно подумала Милада, сколько ей лет?

– Еврейская кровь в тебе точно есть, уж больно ты чернявая, да и нос у тебя… Классический. – Милада машинально провела пальцами по носу. Ну да, не тоненький, подумаешь. Мужчинам нравится. – Скуластенькая, глаза чуточку, но раскосые, – продолжала соседка, склонив голову набок, словно разглядывала какую-нибудь диковинку. – Из-за того, что они у тебя такие большие, это почти незаметно. Думаю, татары либо мордва у тебя в роду были. – Милада с удивленным интересом слушала.

Тетя Дуся снова глубоко затянулась, окуталась облаком ароматного дыма.

– Ну и губки с подбородком выдают примесь хохлятской крови.

Она улыбнулась.

– Проверяй, соседка.

– Поразительно! – восхитилась Милада. – Как вы это делаете? Вам следователем надо работать!

– Может и надо, – засмеялась соседка. – Только, боюсь, не возьмут по возрасту.

– Итак, – подытожила Милада, – все правильно. Дедушка по маме – чистокровный украинец, потомственный. Прабабушка по маме – татарка, казанская. Папа отца никогда не знал, прожил всю жизнь с отчимом, с которым бабка с войны вернулась, беременная. Но она как-то проговорилась, что отец моего папы – мордвин. Комвзвода у них был. Бабка моя по папе как раз еврейка, снайпершей была в войну. До Берлина дошла! – гордо сообщила Милада.

– За что ж ты ее так не любишь? – Прищурилась соседка.

– С чего это? – удивилась Милада. – Люблю, конечно. Я папину родню всю люблю.

– Отчего ж она у тебя бабкой числится? Родителей – папа и мама зовешь. Родню по матери – дедушка, прабабушка. А отцовская мать у тебя – «бабка»? Что так?

Милада нерешительно потеребила волосы.

– Не знаю, – призналась она. – Привыкла. В нашей семье её по-другому не называли никогда… Мама ее не любит, потому что винит ее в смерти папы. И в том, что бабка его к себе привязала – дом, семью, мол, забыл совсем.

Соседка пристально смотрела на нее.

– Привязала? Наговором, что ли?

Милада ответила ей почти извиняющимся взглядом.

– Он и вправду дома редко бывал. С работы и на выходные в деревню всегда рвался. И вкалывал там день и ночь. Они с мамой из-за этого постоянно ругались. У бабки хозяйство и так было большое, жила одна, а то и дело скотины прикупала. А папа один ишачил, домой не ехал. Я его неделями не видела! Мама все время переживала, плакала. А папа все равно уезжал. Целовал ее в заплаканное лицо и уезжал.

Милада помолчала, задумавшись, вспоминая.

– Даже когда заболел уже, все равно туда уезжал. Мне, говорит, там дышится легче. – Она посмотрела на курящую соседку. – Между прочим, умер он от рака легких.

– А! – отмахнулась та. – Мне это не грозит. Я по-другому умру.

– Как можно знать про свою смерть? – удивилась Милада. – Тетя Дуся, вы что, ясновидящая? Сегодня вот, кстати, про начальство верно сказали!

– Нет, – улыбнулась соседка. – Не ясновидящая. Просто знаю.

– Ну… Можно позавидовать, – засмеялась Милада. – Знал бы, где упасть, соломки б постелил.

– Молодая ты, Милада, жизни не видала, – вздохнула тетя Дуся, – Свою смерть предотвратить нельзя. Она на роду писана. За тебя решена-определена. Ты только так это знание применить можешь, чтобы жизнь прожить лучше, да насыщенней в тот период, который отпущен. Живи и радуйся. Тебе, чувствую, долгая жизнь предстоит.

– Серьезно? – обрадовалась Милада. – А как вы узнали?

– С чего ты взяла? – возразила соседка. – Я просто предположила!

– Аааа… – разочарованно протянула Милада. – Я уж обрадовалась.

– Ладно, – тетя Дуся затушила сигарету. – Спасибо за помощь. Ты уж извини за хлопоты.

– Да не за что, – пожала плечами Милада, словно приходить в квартиру к отощавшему алкоголику, валяющемуся на заблеванном диване, для нее было нормальным времяпровождением. Соседка кивнула и закрыла дверь.

Милада вернулась в квартиру и заперлась. Потом запустила компьютер и решила расслабиться полчасика в любимой игре.

С трудом оторвавшись от монитора через четыре часа, Милада охнула, посмотрев на часы. Торопливо скинула одежду и нырнула в постель.

Поставив будильник в мобильнике на полвосьмого, она мгновенно уснула.

Глава третья

Год 2005

Челябинск.

СИЗО № 1

Лязгающие звуки предварили приход конвоира. Дверь открылась с противным – словно ее специально не смазывали для антуража – визгом, пропуская в камеру арестованную. Высокую, спортивного сложения молоденькую девушку со светлыми, давно не мытыми – несмотря на еженедельную баню в СИЗО – волосами, и хоть не очень красивым, но довольно приятным лицом, с правильными чертами, четкими линиями бровей. Но неухоженную, полностью махнувшую на себя рукой. Небрежность к себе присутствовала и в лице, и в немытых волосах, и в обгрызенных ногтях, и в кое-как наброшенной одежде.

В небольшой камере со стенами, выкрашенными в грязно-зеленый цвет, за столом, на котором лежала раскрытая папка с делом, сидел невысокий, плотно сбитый человек в темном костюме и со светлым ежиком волос на голове. При виде ее он не пошевелился, не поднял головы. Дежурный провел девушку на середину комнаты, дождался кивка следователя, так и не повернувшего головы, вышел и закрыл за собой дверь. Снова гулко лязгнул замок.

– Здравствуйте, Яна Игоревна. Проходите, присаживайтесь.

Девушка подошла к столу, отодвинула стул, свободно, без тени смущения, села, украдкой присматриваясь к собеседнику. Его руки, державшие несколько исписанных листов, были крепкими, перевитыми канатиками вен. Мощную шею, распиравшую узкий воротник светло-голубой рубашки венчала крупная голова с небольшими, прижатыми ушами. Черты лица, словно вырубленные из камня, угловатые, суровые. Мужчина, наконец, поднял голову, и на нее уставились внимательные серо-стального цвета глаза.

– Меня зовут Станислав Семенович Вербицкий, я назначен новым следователем по вашему делу.

– Толку-то, – неожиданно буркнула она.

– Будет ли толк – зависит от тебя.

– Сомневаюсь, не первый раз уже это слышу. Все предельно ясно. Шансов нет.

– Шансов на что?

– На то, что мне поверят.

– Почему ты так думаешь?

Яна опустила голову, отчего волосы упали ей на лицо. Холодные голубые глаза взглянули на Вербицкого исподлобья.

– Можно подумать, что вы первый следователь, проводящий допрос. Вы же читали дело, читали показания. Можно мне верить после этого?

– Я, – мужчина раскрыл папку, – может, и не первый следователь, ведущий твое дело. Но, надеюсь, последний. Расскажи мне все еще раз.

Яна откинулась на стуле и, задрав голову, стала смотреть в потолок. Когда она снова заговорила, ее голос звучал безразлично, почти безжизненно.

– Мы поженились пять лет назад.

– Стой.

Она прервалась на полуслове и посмотрела на него.

Вербицкий закрыл папку и подался вперед. Тон его голоса изменился. К тому же он обращался к Яне на «ты» и в этом, насколько она понимала, пренебрег правилами. Все следователи всегда обращались к ней по имени-отчеству.

– Яна. Я хочу, чтобы ты уяснила и приняла на веру следующее. Я читал твое дело, читал тексты предыдущих допросов. И я хочу тебя уверить, что я, возможно, именно тот, кто реально может тебе помочь. Поэтому я хочу, чтобы ты рассказала мне все не как следователю. Как видишь, я не пишу протокол, не достал диктофон. – Он внимательно посмотрел на нее. – Расскажи все, как было.

Яна недоверчиво поджала губы, прищурилась. Следователей до этого было двое. Ее дело считалось обычной «бытовухой», ее бы давно уже просто посадили, но ей повезло с адвокатом. Он был молодым, очень азартным, и уже несколько раз успешно добивался пересмотра ее дела. Следователи, к которым ее вызывали, избирали разные тактики, от увещевания до запугивания, пытались изображать из себя ее друзей… Но и не думали ей верить.

В спокойном же взгляде этого человека Яна неожиданно для себя увидела искреннее желание помочь ей выйти из тюрьмы. Было очевидно, что он преследовал какие-то свои цели. Но в то, что он попробует ее вытащить, она почему-то поверила. Девушка убрала волосы с лица и глубоко вздохнула.

– Ладно. Мы были самыми обычными людьми. По крайней мере, так мне казалось тогда. Все было как у всех. Работа-дом, работа-дом, изредка совместные отпуска. Вот только я ни до, ни сразу после замужества не подозревала о том, чем на самом деле занимается Дима. Говорил, что работает в какой-то компании, связанной… с геодезией, что ли. Я никогда не уточняла. Потом все изменилось. К нему начали приходить разные люди, с которыми он запирался в отдельной комнате, откуда потом слышалось бормотание, доносились ужасные запахи и даже шел дым. Я постоянно стала держать форточки открытыми, иногда было просто невозможно спокойно находиться дома.

– Это все происходило прямо в вашей квартире?

– Да. – Яна помолчала, устало опустив плечи. То ли прониклась каким-то доверием к этому человеку, излучавшему спокойную уверенность, то ли ее охватили воспоминания, вернулась боль по потерянной жизни, но тон ее голоса изменился. – У Димы были богатые родители. Они подарили нам на свадьбу четырехкомнатную квартиру. Мой отец с матерью чувствовали себя не в своей тарелке, вручая нам стиральную машину. Большее они не могли себе позволить. Я была счастлива, как никто другой. Своя квартира… После коммуналок, общежития… Мы сделали гостиную, спальню… Оборудовали третью комнату под спортзал и библиотеку одновременно. Оба любили читать и оба любили потягать блоки…

Фигура у нее была спортивная, закатанные рукава рубашки обнажали мускулистые руки.

– Четвертую комнату он попросил оставить ему. Под кабинет. – Она усмехнулась. – Он врезал в дверь замок и всегда запирал ее, когда уходил из квартиры. Дима был очень властным. А я, вдобавок, очень любила его и чувствовала к нему огромное уважение. Поэтому я долго не решалась спросить его о том, что происходит.

– Он объяснил, чем занимается? – Следователь достал из папки пачку фотографий и неторопливо рассматривал их. Девушка бросила косой взгляд на снимки и продолжила:

– Да. Когда мне стало уже совсем невыносимо. Он даже не стал отпираться. Сказал, что колдун, представляете? – Яна насмешливо посмотрела на следователя, ожидая увидеть ту же реакцию, что и у тех, кто допрашивал ее прежде.

Но мужчина смотрел на нее совершенно серьезно, не делая попытки прервать. И внимательно слушал, в отличие от всех предыдущих, которые на этом месте рассказа закрывали папку, складывали руки на столе и бросали: «Может, будем говорить правду?».

Вербицкий достал пачку «Данхилла», не торопясь раскрыл ее и предложил Яне. Девушка бросила на него короткий взгляд и вытянула сигарету.

– Дальше.

– Колдун. Практикующий. Вот кем он оказался. Деталей расписывать не стал, сказал только, что его основная работа – вовсе не основная.

– Не очень рационально устраивать свой колдовской офис в собственной квартире, да еще при свидетельнице, не находите?

– Я всегда была послушной и домашней. Все больше по дому хлопотала, даже фитнесом дома занималась, а не в зале. Теперь я думаю, что у него появилось чувство своей неуязвимости, поэтому он не стеснялся заниматься этим… этим искусством в своей квартире.

– Он не предлагал тебе участвовать в своих делах? Помогать, может быть?

– Нет. Он никогда этого не предлагал и подробностей не рассказывал. – Девушка глубоко затянулась, потом стряхнула пепел прямо на стол. Следователь не обратил внимания. – Совсем наоборот. С того момента, как открылся, он стал то и дело отправлять меня в кино или за покупками, которые начал неплохо спонсировать. Сначала я не возражала. До замужества шопинг был для меня недоступным увлечением. А тут… Дима преподнес мне кредитную карточку и сказал, чтобы я ни в чем себе не отказывала, в разумных пределах. Ну, я и увлеклась. А когда надоело охать и ахать над шмотками в бутиках, мне захотелось внимания мужа. Его присутствия. Но оказалось, что я уже практически исключена из его жизни. Нет, конечно, он постоянно говорил мне о любви, и в то время, когда не был занять своими таинственными делами, у нас был отличный секс и немного семейного досуга – совместные просмотры кинофильмов, романтические ужины, прогулки… Но все это быстро сошло на нет. Я вообще удивляюсь, зачем была нужна ему, почему он не подавал на развод… Наверное, совсем не считался со мной, даже не видел во мне помеху. К нему все чаще и чаще стали приходить незнакомые люди, иногда целыми толпами. Сначала он просил меня сходить куда-нибудь одну или с подругами, а потом стал просто выставлять за порог.

– А кем были его клиенты?

– Не знаю, разные люди бывали. И какие-то бомжи приходили, и мужчины в дорогих костюмах, с телохранителями. Насколько я могу судить, он мог насылать проклятия, или порчу, или что-то в этом духе. При уборке я часто стала находить в мусоре продырявленные, обожженные или испачканные кровью фотографии людей. Вот уж за чем Дима не следил, так это за мусором. Чуть позже я стала хранить такие фото, не выбрасывать. Не знаю, зачем. Я правда не знаю, зачем я стала делать это. Словно компромат собирала. А потом случайно увидела в новостях репортаж о скоропостижной смерти бизнесмена, чья фотография показалась мне знакомой. Я записала имя и фамилию, потом порылась в интернете. Этот человек умер совершенно неожиданно для всех. Был молодым, здоровым, никогда ничем не болел. А тут – внезапная смерть, на эту тему тогда много писали. На следующий день Дима выглядел очень довольным. Повел меня в дорогой ресторан, потом мы катались по ночным клубам на лимузине. Я страшно испугалась. Не знала, что делать, но в милицию звонить не стала. С того дня я стала фиксировать то, что мне удавалось узнать. Я хотела собрать неопровержимые улики, мне это казалось хорошей идеей, потому что я не хотела жить с человеком, который творил зло таким способом.

– Так и не жила бы. Уехала.

Яна опустила глаза.

– Я пыталась. Собирала вещи, Уезжала. Но чем дальше я была от квартиры, от него… Это было сродни ломке. У меня начинало болеть все тело, темнело в глазах. Дима каким-то образом привязал меня к себе. Я нормально себя чувствовала, только когда была рядом с ним. Я несколько раз уезжала к маме. Там боль и желание вернуться были не такими сильными. Дима приезжал пару раз забирать меня, с моими родителями был резок и груб. Все эти люди на фотографиях, те, про кого мне удалось узнать, любо умерли, либо пропали без вести, либо попали в больницу и внезапными неизлечимыми болезнями.

– Яна, а для чего ты собирала информацию? Хотела прекратить все это? Почему же ты не обратилась в милицию?

– Нет, – устало ответила Яна. – Вы не поймете. Я ведь любила его, хоть он и совершал, как я поняла, страшные вещи.

– Ты не пыталась с ним поговорить? – Вербицкий тоже закурил, сдвинул стул к стене, откинулся спиной.

– Конечно. Я действительно решила поговорить с ним, может быть, убедить прекратить свои страшные дела. Вернуть нам нормальную семейную жизнь. Он не отрицал ничего. Но говорил, что к смертям он не имеет никакого отношения. Что к нему приходят люди, которым мешают конкуренты, и он их устраняет. Утверждал, что болезни, параличи и прочие неприятности – временные, пока конкурент уступает бизнес. И посоветовал мне не совать свой нос в его дела. Сказал, что если я задумаю сбежать, то мне будет очень плохо, потому что я нужна ему и он меня никуда от себя не отпустит. Помню, после разговора я проплакала всю ночь. Поняла, что оказалась в рабстве.

Девушка стряхнула пепел и уставилась в одну точку.

– А потом я нашла в мусоре фотографию мамы.

– Узнали, почему она там оказалась?

– У Димы всегда были проблемы с моими родителями. Особенно с мамой. Она его никогда не любила, и принять не могла. Очень была расстроена нашей свадьбой. И он отвечал ей взаимностью, между ними всегда была неприязнь, которая с моими неудавшимися побегами переросла в настоящую войну, когда мама прямо заявила Диме, что напишет заявление в милицию и заберет меня у него силой. Он только посмеялся в ответ и заверил ее, что у него есть настолько сильные покровители, что лучше бы ей этого не делать. Я сначала решила, что он хотел сам ее убить.

– А как вы узнали, кто заказчик? – Следователь посмотрел Яне в глаза. Девушка не отвела взгляд.

– Спросила у Димы.

– И?

– И правда оказалась намного страшнее моей догадки. – Яна снова затянулась, и Вербицкий заметил, что у нее дрожат пальцы. – Я давно подозревала, что у отца есть любовница. Он не мог назваться богачом, но был очень привлекательный мужчина. Но любовницу я только предполагала, никаких подтверждений этому я не видела. А Дима просто рассказал мне все.

Девушка невесело усмехнулась.

– С улыбочкой, обстоятельно. Поведал, как отец договорился с ним. Нанял его устранить маму. Нет, не убивать. Просто устранить. Отбить память или свести с ума. Сделать шизофреничкой. Чтобы можно было спокойно жениться заново, и без криминала. Просто так развестись отец не мог – духу не хватало, потому, что мама была очень волевым человеком. Пожелания отца и моего мужа совпали. Сначала я так думала, что Дима и сам хотел устранить маму, потому что был с ней не в ладах. Но теперь понимаю, что ему было все равно, кого убивать. Мне кажется, что тому, кто связался с этими колдовскими вещами, уже нет дела до других людей.

– А какое у тебя самой отношение к колдовству? – Поинтересовался Вербицкий.

– Думаю, вы сами можете ответить на свой вопрос, – глухо ответила девушка. – Будь моя воля… Я не верю в бога, но думаю, что это умение – от дьявола. Это ведь даже хуже, чем убийство, даже заказное. Мой муж был киллером, банальным киллером, который при этом жил в свое удовольствие, потому что знал о своей безнаказанности. Ведь его связь со смертью всех этих людей невозможно доказать! Подумаешь, обожженные фотографии. В УК же нет статьи за наведение порчи?

– Пока действительно нет, – покачал головой следователь. Яне показалось, что в его голосе промелькнуло искреннее сожаление.

Вообще ей импонировало то, что он ее внимательно слушал. Не делал вид, а действительно слушал, глотал каждое слово.

– Так что Дима принял заказ. И выполнил. Мама тяжело заболела. Я устроила ему огромный скандал, потребовала все вернуть. Но Дима сказал, что процесс необратим, и сделать уже ничего нельзя, но если мне хочется, я могу попробовать, он даст мне возможность. Я была в ужасе, что когда-то любила эту сволочь. После этого моя жизнь стала адом. Я таскала маму по больницам, тратила все деньги, которые имела, видела бессилие врачей и видела, как мама тает на глазах. Пока она не попросила оставить все как есть и не мучить ни себя, ни ее.

– И она умерла, – тихим голосом резюмировал Вербицкий.

– Да, – глухо отозвалась Яна. – Умерла.

Она замолчала.

Где-то за дверью лязгали замки, слышались далекие голоса: «Стоять. К стене». Яна еле заметно вздрагивала при каждом звуке. Она хотела на волю. Прекрасно осознавая, что совершила преступление и что можно было бы избрать другой способ, позвонить все же в полицию. Нет! Она все сделала правильно! Где гарантия, что и сидя в тюрьме, он не стал бы творить зло своим колдовством? Это нужно было прекратить навсегда!

Сотни раз приходившие мысли снова начали роиться в ее голове, взбаламученные заново повторенным рассказом.

Следователь молча курил, глядя на нее. Потом потянулся и раскрыл папку.

– У тебя был отличный адвокат, если дело не прекратили и тебя не закрыли до сих пор. Он давил на невменяемость?

Яна внимательно посмотрела на Вербицкого.

– Меня признали вменяемой. Я не уверена, что была ею в тот момент. Я не смогла простить человека, предавшего и заказавшего колдуну свою жену, и человека, убившего мою маму. Я не смогла добраться до первого, но сумела отомстить второму.

– Ты признала себя виновной.

– Не вижу смысла отрицать.

– Ты также сказала, что Дмитрий пытался убить тебя саму колдовством. Расскажи об этом подробнее.

– Да. – Яна помолчала, внимательно глядя в глаза следователю, но тот был абсолютно серьезен. – Я потеряла контроль над собой. Когда я попыталась ударить его ножом, он сильно оттолкнул меня, потом вытянул в мою сторону руки с растопыренными пальцами и быстро заговорил что-то непонятное… Когда я ударила его второй раз, он очень удивился.

– Надо думать, – хмыкнул Вербицкий.

– Нет, – отмахнулась нетерпеливо Яна, не обратив внимания на его реплику. – Я имею в виду, он удивился тому, что мне это удалось, понимаете? Думаю, на меня не подействовало его колдовство, которым он хотел меня остановить. Этого он не ожидал.

– Яна, а ты можешь показать, как именно он растопырил пальцы?

Девушка посмотрела на него недоверчиво, но в глазах следователя горел такой неподдельный интерес, что она задумалась на пару мгновений, а потом протянула к нему раскрытые ладони. Большие пальцы согнуты, на левой руке мизинец и безымянный перекрещены, а на правой указательный соединен со средним. Она старалась все показать правильно, поэтому не заметила выражения лица следователя.

– Невероятно! «Мертвая совушка»! – пробормотал Вербицкий пораженно. – Однако…

– Что, простите?

– Неважно. – Следователь закрыл папку. – Скажи, Яна, как ты себя чувствовала сразу после этого? Я имею в виду не моральное состояние, уж прости. Меня интересует твое физическое самочувствие. Не было ли недомогания? Не отнимались ноги? Зрение ухудшилось или нет?

– Да нет, вроде… – Яна смотрела на него с недоумением. Таких вопросов ей не задавали ни разу. – Никакого недомогания не было.

– В таком случае, Яна… – Вербицкий порывисто встал, убрал сигареты в карман и собрал все документы в папку. – Можешь считать себя свободной. На это, правда, уйдет несколько дней.

– Как это, свободной? – недоверчиво усмехнулась девушка. – За умышленное просто так не отпускают.

– Просто так – нет, – подтвердил следователь. – Но я лично, и другие люди, заинтересованные в твоем освобождении, приложим максимум усилий, чтобы это произошло. Но после того как ты выйдешь, у меня будет к тебе предложение, от которого, я надеюсь, ты не станешь отказываться.

– Эй-эй! – возмущено вскинулась Яна. – Шлюхой я никому не стану!

– Успокойся. – Вербицкий небрежно сунул папку с делом подмышку. – Никто не предложит тебе сексуального рабства в обмен на свободу. У тебя будет выбор: принять мое предложение, или нет. С сексом оно никак не связано. Но ведь ты догадываешься, что тех, кто занимается тем же, чем занимался твой муж, довольно много?

– Подозреваю. – Яна сжала кулаки. – Взять бы всех этих сволочей, и… – она сделала жест, словно выжимала тряпку.

Вербицкий неторопливо подошел к двери и постучал. Обернулся к девушке.

– Потерпи несколько дней. А пока – береги голову.

– В смысле? – не поняла девушка.

– Да не важно, – усмехнулся следователь. – Просто будь осторожнее.

Лязгнул замок, конвойный открыл дверь, посторонился, пропуская Вербицкого.

Выйдя из здания следственного изолятора, следователь закурил, потом достал телефон.

– Алло. Здравствуйте. Будьте добры Косинского. Алло! Сергей Иванович, это я. Я поговорил с девушкой, прощупал ее отпечаток. Предварительно проверил все ее ранее данные показания. Подтвердилась информация, что мы уже вышли на ее мужа, он проходил у нас под маркером «Семнадцать – красный». Яна убила его за день до назначенной операции по устранению. Так вот, она нам нужна.

– Вы уверены? – в голосе на другом конце провода звучала сильная заинтересованность.

– Абсолютно, Сергей Иванович! Вы курируете отдел вербовки относительно недавно, а я, при всем уважении, занимаюсь ею уже десять лет. Думаю, мои выводы стоят рассмотрения.

– Убедили. Я человек в отделе новый, но безответственным никогда не был. Так что не стану пренебрегать мнением опытных специалистов. Продолжайте, пожалуйста.

– Судя по всему, девушка выдержала «мертвую совушку» без каких-либо последствий для здоровья, вы представляете? Отпечаток очень сильный! Она почти непробиваема. Мы не так часто сталкиваемся с подобным при вербовке, и вы уже знаете об этом. В России найдено лишь три подобных экземпляра, и они уже работают у нас. Вытаскивайте ее, как угодно. Нам нужна эта женщина! Я сам сделаю из нее карката.

* * *

Оксанка ждала ее, сидя на лавочке у первого вагона уже стоявшего на станции поезда. Милада на ходу ухватила подругу за руку, и они прыгнули в закрывающиеся двери электрички.

Поезд грохотал по туннелю так, что приходилось почти кричать друг другу на ухо.

– Нам до какой?

– Юго-западная! – Оксанка сверилась со схемой. – Конечная!

Выйдя из душного метро, они встали в длиннющую очередь на пригородный автобус. Милада ошарашено смотрела на столпотворение людей перед собой. Человек сто пятьдесят. Ажиотаж на нужное им направление поразил ее до глубины души, судя по всему, их цель была довольно удаленным населенным пунктом. Древний автобус, типичный представитель подобного пригородного сообщения, как раз подъехал к остановке. Небольшая машина Львовского завода мгновенно была набита под завязку, накренилась, вспучиваясь из дверей спинами тех, кто готов был ехать даже на весу, лишь бы этим рейсом. И сразу загудела голосами. Голосами владельцев отдавленных рук и ног, пенсионеров, чьи потенциальные сидячие места заняла наглая молодежь, тех, кто пролез вне очереди и их оппонентов.

– Простите, – вежливо поинтересовалась Милада у старушки впереди, сидевшей на огромном туристическом рюкзаке, который по своему виду годился только в кузов самосвала, – а когда следующий автобус?

Старушка смерила Миладу выразительным взглядом, но ответила довольно приветливо:

– Через два часа, детонька. Передають, только две машины на линии.

– Потрясающе, – вздохнула Милада. – Просто великолепно. Не, Ксюх, я так не могу. Пошли ловить тачку.

– Нууу, – засмущалась Оксанка. – Я не знаю, куда нам ехать. Не знаю название деревни. Только знаю, как идти от конечной остановки этого автобуса…

– Слушай, ты натуральная блондинка, или прикидываешься? – саркастически осведомилась Милада.

Оксанка надулась:

– Знаешь что…

Но Милада только отмахнулась.

– Бабушка, – обратилась она к старушке на рюкзаке, – а как называется конечная остановка у этого автобуса?

Та вновь оглядела ее довольно подозрительно, но ответила по-прежнему приветливо:

– Совхоз «Трудовая солидарность», детонька. А тебе, детонька, чего там надыть?

– Мне-то ничего не надыть, – в тон ей ответила Милада, – а вот подружка едет бабушку проведать.

– Дело хорошее, – одобрила старушка. – Частенько, видать, навещает, раз дорогу забыла…

– Я не забывала, – обиженно отозвалась Оксанка. – Я про бабушку неделю назад узнала.

– Тоже хорошо, – кивнула бабулька. – Лучше поздно, чем никогда.

Оксанка уже набрала полную грудь воздуха, чтобы выдать достойный по язвительности ответ, но Милада остановила ее.

– Не торопитесь осуждать, почтенная. Это выглядит нелепо, но на самом деле так. Родители скрывали от нее существование бабушки всю жизнь. Как в мексиканских сериалах, понимаете?

Старушке явно польстило, что молодая девушка уважительно назвала ее «почтенная». Вообще, эти обращения, которые использовала Милада к людям старше себя, сильно отдавали востоком, а Милада очень уважала восток, в том числе и за отношение к старикам и родителям.

– Помирать, видать, собралась твоя бабушка, – покачав головой, сочувственно обратилась старушка к Оксане. – Хочет перед смертью на внучку взглянуть.

– Что вы такое говорите! – возмутилась Оксанка. – Да вы знаете, сколько ей лет?

Она вдруг осеклась и ошарашено посмотрела на подругу. Так-так, подумала Милада, а бабулька-то, видать, недалека от истины!

– Да уж знаю, что говорю, – усмехнулась женщина, – поживи-ка с моё!

– Так, всё, – решила Милада. – Я пошла ловить машину, а ты, Ксюх, карауль на всякий случай нашу очередь.

Не успела Милада поднять руку, как перед ней мгновенно выстроилась очередь машин. Рядом с ней, а тем более, когда они голосовали вместе с Оксанкой, всегда тормозили машины. И водители, разве что не облизывались, спрашивая: «куда?». Но тут, поняла Милада, дорога в аэропорт, так что удивляться не приходилось. Правда, пыл автомобильных поклонников сразу увядал, когда выяснялось, что «красавица» собралась не во Внуково, а гораздо дальше за кольцо. Когда очередь иссякла, из второго ряда неожиданно, подрезая других под истошный рев клаксонов, к ней подлетел «Фольксваген», и седоусый то ли армянин, то ли грузин, расплывшись в широкой улыбке, гаркнул: «Садысь!»

– Вы не спросили, куда, – улыбнулась Милада.

– Садысь! Всо равно куда! С такой жэншиной лубая дорога – в рай! – Акцент только добавлял седоусому колорита.

– Только со мной еще подруга и бабушка, – честно предупредила Милада. – И ехать за кольцо километров сто…

Водитель посмурнел, почесал загорелую лысину.

– Э! – хлопнул он ладонями по баранке. – Садысь! Ужэ абещал, слово сказано!

– Спасибо, – проникновенно сказала Милада. – У меня подруга – потрясающе красивая блондинка! Я ее с вами впереди посажу! Обещаю!

– Э! – обрадовался армянин. – От, краса-авица! Давай сваю падругу!

– Сейчас. Секундочку.

Подбежав к очереди, Милада подхватила сумку с гостинцами, которую они наполнили тут же, на соседнем рынке, и взяла Оксанку за руку.

– Пошли.

– Сколько берет? – тут же деловито спросила та.

– Договоримся, – бросила Милада. И обратилась к старушке: – Бабушка, а вам тоже в этот совхоз надо? Ну, который – конечная остановка?

– Туда, деточка, туда.

– Тогда давайте мы вас подвезем, – предложила Милада. – Только быстро.

– Да денег у меня нету, – забеспокоилась старушка.

– Так, бабушка, вставайте, – решительно сказала Милада, берясь за одну из лямок рюкзака. – Будете нашим проводником. Доставка за мой счет. Ксюх, помоги.

Оксанка взялась за вторую лямку и охнула:

– Ой, бабушка! Вам бы в штангистки… Все первые места ваши…

Вдвоем они с трудом дотащили тяжеленный рюкзак до ожидающей машины. Понятливый армянин выскочил из салона, открыл багажник и, крякнув от неожиданной тяжести, ухнул рюкзак внутрь.

– Садытесь!

– Ксюх, ты – вперед.

– Но…

Но Милада уже впихнула старушку назад и села сама. Оксанка что-то проворчала и уселась на переднее сиденье. Армянин рванул с места.

– Куда едэм?

– По Киевской шоссейке, милый, – тут же подала голос старушка. – А где свернуть я скажу.

– Харашо, бабо, как скажэш.

Они ехали по расширенной и облагороженной до европейских стандартов Киевской трассе минут сорок, пока бабулька не велела водителю свернуть на очередном перекрестке. Все это время Милада развлекалась, наблюдая за попытками армянина на ходу ухаживать за Оксаной. Ее подругу, впрочем, это не особо напрягало. Во-первых, у нее уже, видимо, выработался иммунитет к подобным знакам внимания временных попутчиков. А во-вторых, армянин – а водитель оказался именно армянином – как и подавляющее большинство соотечественников его возраста, был остроумным, галантным и вежливым. А еще он оказался прекрасным собеседником и рассказчиком. Так что к тому времени, как машина свернула с трассы, пассажиры уже были в курсе жизненных перипетий большой семьи водителя, которого, как выяснилось, звали Хачик.

– Хач, если умэншително-ласково, – пояснил он.

Беседа быстро приняла приятный характер, и все перешли на «ты». Заодно выяснилось, что, несмотря на четверых детей, Хачик в данный момент не женат и находится «в працэссэ». Весь путь он мужественно не спрашивал у Оксаны, которая ему явно понравилась с первого взгляда, номера телефона, но, наконец, не удержался и спросил. Но сделал это так деликатно и с чувством собственного достоинства, что Оксанка рассмеялась и дала свою визитку.

– Попусту званыть нэ буду, – заверил ее Хачик. – С плахими намэрениями званыть нэ буду. Позвоню, пириглашу куда-нибудь. Ты оперу любыш?

– Люблю, – оторопело отозвалась Оксанка, не ожидавшая такого поворота, – а потом куда предложишь, к тебе, небось?

Армянин обиженно стукнул по рулю ладонями.

– Ай, зачэм абижаишь! Я прыличный человэк! У мэня дэти! Болшая сэмья! Я глупостями нэ занимаюсь! Мине приятно будет с табой в оперу, театр сходыть! В рестаран пиригласыть, да! Покушать вкусно, пасыдэть, пагаварыть. А потом дамой атвэзти! Я табой интэресуюсь, минэ кукла нэ нужна! кукол пално, только свистни!

– Люблю армян! – неожиданно подала голос бабулька. – У меня муж армянин был. Хороший человек. Полвека душа в душу прожили.

– Вай, бабо! – радостно воскликнул Хачик. – Как его звали? Как фамылия? Можит, я слышал?

– Карапет его звали, – сказала бабулька. – А фамилия – Саакян. Мы на фронте познакомились. Я санитаркой была, а он танкистом. Водителем. Подожгли их под Курском, ноги у него обгорели. В госпитале он нашем лежал, а я его выходила. Семьи у него не было, после войны под Москву приехали, тут и жили. А помер он четыре годочка как, – старушка помолчала, видно предаваясь воспоминаниям, потом дрогнувшим голосом закончила: – Хороший был человек!

Неожиданно «Фольксваген» затормозил у обочины. Армянин вышел из машины, распахнул дверцу со стороны бабульки и, просунувшись в кабину, крепко расцеловал ее в обе щеки. Потом вернулся на свое место, тронул машину и сказал:

– Спасыбо, бабо.

Несколько минут ехали молча.

– Хачик, – кокетливо спросила Оксанка, – мы вас не сильно напрягаем со временем?

– С табой хоть на край свэта, дарагая! – улыбнулся армянин.

Милада смотрела в окно, где мелькали посевные поля, как плесенью затянутые бесконечными дачными поселками. Как это получается, думала Милада, у людей благосостояние растет, землю покупают, дома строят… А где хлеб выращивают? Все же поля дачами застроены! Здесь наверняка комбайны, трактора были, на них колхозники работали… Подумав о пшенице, она вдруг вспомнила, как в детстве бабушка брала ее на зерноток. В памяти всплыли окутанные ароматной пылью горы золотистой пшеницы, которые молодые веселые колхозницы зачем-то постоянно кидали снизу вверх широкими деревянными лопатами. Такие же веселые, румяные парни в кепках и огромных полотняных рукавицах, краснея от натуги, таскали пузатые мешки в машину, с уханьем подкидывая их в высокий кузов. Вспомнила ощущение запущенной в мешок с пшеницей пятерни, и как часами могла наблюдать, за пшеничной рекой, бегущей по ленте транспортера. Воспоминания были светлыми, солнечными, радостными. Где теперь все это? Не работает зерноток, потому что не выращивают в совхозе хлеб. Заржавели транспортеры и комбайны. Зато у директора появилась иномарка S-класса и трехэтажный дом. А на полях, где прежде колосились пшеница, рожь и овес, где зеленел клевер для коров, стали, как грибы, вырастать дома и домишки. Всё продают, со вздохом подумала Милада, на которую внезапно накатила грусть.

– Долго еще, почтенная? – обратилась она к бабульке. Армянин обернулся и внимательно посмотрел ей в глаза. Милада не отвела взгляд.

– Нет, миленькая. Уже близко.

Дорога сделала поворот, огибая большой ухоженный круглый пруд. Проехали еще один перекресток в открытом поле, где бабулька велела ехать прямо, миновали гротескно и вычурно выполненный указатель с обшарпанной надписью «Совхоз им. Дня Солидарности Трудящихся». Дорога пошла под уклон мимо двухэтажных бревенчатых бараков, явно жилых, обветшавших, похоже, еще до Миладиного рождения. «Фольксваген» притормозил по сигналу старушки на автобусном круге.

– Мне туточки! – подала голос бабулька.

– Похоже, и нам тоже… – Оксанка сверилась с нарисованной схемой. – Спасибо вам, Хачик.

– Давайтэ до места довэзу! – энтузиазм армянина плескал через край.

– Спасибо, но дальше мы сами, – мягко возразила Оксанка. Миладу немного удивила такая конспирация.

– Харашо, дорогая! Тогда прыехалы!

– Ой, спасибо тебе, милок, дай те Бог здоровья и всех благ! – затараторила бабулька, пытаясь отыскать ручку, открывающую дверь. Милада помогла ей и спросила армянина:

– Хачик, сколько мы вам должны?

– Ай! – замахал руками армянин. – Обидить хочэш! Прекрасная дэвушка тэлэфон дала, какую плату мнэ еще с вас брать?

– Ну… Все-таки почти час вашего времени… Бензин… – улыбнулась Милада, решив его немного поддеть, и поскольку не любила быть должником. Хачик посмотрел на нее укоризненно. – У меня просто такое чувство, словно я подругой расплатилась.

– Милка, ты чего? – нервно заулыбалась Оксанка. – Я же сама телефон дала.

Милада видела, что армянин понял. Он потер лысину, хмыкнул и грозно сказал:

– Целый час! Тры литра бэнзина! – Старушка охнула. – С вас – дэсят рублэй!

Потом посмотрел хитро на Миладу:

– И твой тэлэфон тожэ!

– Хитры вы, уважаемый Хачик, – рассмеялась Милада, – только давайте для разнообразия вы мне свой телефон. Вы мне тоже интересны, захочу пообщаться – позвоню. Я тоже оперу люблю.

Армянин расхохотался, полез во внутренний карман пиджака и достал красивую черную визитку, тисненую золотом. Протянул Миладе.

– Хачик… – Девушка вгляделась в визитку и улыбнулась, – Эээ… Какое отчество-то подходящее. К вашей деятельности.

На визитке значилось: «Хачик Танатович Арзуманян, генеральный директор. Компания „Безмятежность“, ритуальные услуги».

– Нэ понял? – свел брови армянин.

– Ну… Не обижайтесь, пожалуйста, Хачик Танатович, – извинилась на всякий случай Милада. – Отчество ваше подходящим показалось. Ну… Танатос, знаете? Бог смерти у древних.

– Аааа… – сразу успокоился армянин. – Панымаю. Да, забавна. Так и «хач» по-армянски означает «крест». А «хачик» – хрестианын. Так что все падходыт.

– Восхитительно, – улыбнулась Милада. – Редкий случай соответствия ФИО человека его профессии.

Она думала, армянин обидится на ее остроту, но тот только в ответ улыбнулся ей белоснежными зубами. Он просто-таки излучал жажду жизни, и Милада подумала, что именно таким людям надо держать похоронные бюро. Вселять надежду на то, что со смертью близких жизнь не кончается.

– А почему директор компании ритуальных услуг извозом занимается? – не удержалась она. – Что, не хочет народ помирать? Без работы сидите?

Хачик не обиделся.

– Эх! Памирают как ранше. Просто новое мэсто еду сматрэт. Буду мэстное кладбищэ в сваи руки брать! Гранытную мастэрскую паднымат, благоустройство тэрритории дэлат, да. Чтоб парядок был.

– Енто не то ль, что по другую сторону шоссейки? – подала голос старушка.

– Точно, бабо. А то наставят опят ограды, как захочетса, ни прайты ни праехат. И за памятники дорога бэрут. А на кладбищэ порадок нужен, да! С людэй драть втрыдорога нэлза!

– Ладно, Хачик, – сказала Оксанка, открывая дверцу, – нам пора. Спасибо за помощь.

– Эта нэ помощь! – покачал головой директор «Безмятежности». – Нужна будэт помощь – званы. Я памагу. Он обернулся к Миладе: – И ты званы.

– А мне помощь? – раздался сзади голос бабульки. – Ты, милок, помощь раздаешь. А мне знаешь, как иногда помощь нужна? Иной раз ка-ак в ногу-то вступит! Вот тут, над коленом – так и шагу ступить не могу! А навозу наносить – надо? Надо. А картошки с погреба достать надо? Надо! – Все с удивлением слушали случайную попутчицу. Милада вспомнила вес рюкзака и решила, что «вступит» вполне объяснимо.

Когда бабулька замолчала, армянин покачал головой и достал третью визитку.

– Дэржи, бабо. Как раз в этом я табэ смагу памочь, – серьезно сказал он рассмеялся. – Видно судба мена с вамы всэми свэла на дорогэ. Двэ пирикрасных дэвушкы, двэ розы, и пачтэнная бабо, жена маиго зэмлака!

Он пошел доставать рюкзак из багажника. Девушки вышли из машины. Остановка сразу загудела от шепота. Сидящие на лавочке с семечками бабки тут же принялись перемывать косточки двум девицам. Когда же из салона выбралась их попутчица, шепот только усилился. «Глянь, Аганю-то нашу на каких машинах возют…» услышала Милада.

– Агаш! – послышался голос. – Зять твой чтоль?

– Нет, – спокойно ответила бабулька. – Просто хороший человек.

– Ааа… – протянул голос неудовлетворенно. Милада принципиально не оборачивалась. – А ето внучки приехали?

– Нет, – улыбнулась та. – Просто хорошие девочки.

В это время Хачик Танатович помогал ей забросить на спину рюкзак, от которого она вся прогнулась назад. Милада ожидала, что она того и гляди сломается пополам. Бабулька похлопала его по руке:

– Спасибо тебе, хороший человек. Пусть тебе в пути повезет. А только знаниями своими не разбрасывайся. И кому попало про них не говори…

– Спасибо, бабо, – медленно ответил армянин, не сводя со старушки пристального взгляда. Миладе даже показалось, что между ними сейчас что-то заискрит. Потом он помахал девушкам, сел в машину, с визгом колес развернулся и укатил.

Милада посмотрела на бабулькин рюкзак с сомнением. Её кольнула совесть.

– Бабушка, давайте мы вам поможем?

– Нет, детонька, спасибочки, – весело отозвалась та. – Уже помогли. Я бы там четыре часа еще автобус прождала, да и влезла бы – не знаю. Так что вам спасибо.

Старая женщина кивнула им и, размеренно переставляя ноги, пошла через дорогу.

Оксанка снова достала схему, нарисованную Танечкой на листе из блокнота, повертела ее во все стороны, пытаясь понять, по какому из четырех путей, ведущих с автобусного пятачка, им двигаться. Наконец она кивнула сама себе и решительно указала на дорогу, ведущую вниз.

– Нам туда.

Подхватив сумку, они бодро зашагали вниз по пыльной обочине.

– Оксан, а нам долго идти ведь?

– Ну… Долго, наверное, – отозвалась подруга. – Я бы попросила подвезти ближе, да Рябинушка заранее запретила.

Они бодро шагали около получаса. Вскоре с дороги резко пропал асфальт, и она окончательно превратилась в грунтовку. Мимо перестали сновать иномарки, спешившие к многочисленным дачам, а по обе стороны от девушек поднялся лес.

Они прошли еще километра два, не жалуясь друг другу на усталость, ибо день был солнечный и теплый, воздух свежим, а настроение – приподнятым.

Лес приблизился к дороге вплотную, впереди пахнуло влагой, и подруги вышли на старый бетонный мост, пересекающий неторопливую реку. Оксанка неожиданно подошла к перилам и стала смотреть в воду. Милада остановилась в нерешительности, потом подошла и встала рядом. Погладила Оксанку по плечу.

– Ты чего?

Подруга повернулась к ней, и Милада увидела, что та едва не плачет.

– Милка, я вот вида не подавала, а ведь боюсь до чертиков! Боюсь к этой Рябинушке идти, я ведь ее даже не знаю! – Милада обняла Оксанку и погладила ее по голове. – Что ей от меня надо? Зачем мама меня в такую даль отправила? На какой такой экзамен? Какого хрена вообще?!

– Тихо, тихо! Успокойся, ну! – Миладе было неловко от ее неожиданно прорвавшегося страха. – Я же с тобой! И потом, в жизни не поверю, что Танечка отправила тебя на что-то плохое.

Оксанка отстранилась, вытерла нос.

– Ты бы ее лицо видела. Как будто она дочь-отличницу в кустах нашла, голую, да еще и с использованным шприцом. Словно в одночасье все надежды на ребенка рухнули. И знаешь… – Оксанка вновь посмотрела на реку, подняла поставленную наземь сумку. – Мне показалось, мама очень хочет, чтобы я провалила этот неизвестный экзамен. Вот почему я особенно боюсь.

– Не бойся, – убежденно сказала Милада, – у страха глаза всегда велики. Найдем эту Рябинушку и узнаем, чего она хочет. А не понравится – тут же уйдем. Делов-то. Пошли. Следующая деревня – наша?

– Ага. – Оксанка, уже успокоившаяся, слегка улыбнулась. – Почти пришли.

Они взялись за руки и стали подниматься по дороге. Грунтовка попетляла немного до вершины холма, а потом выпрямилась и почти вбежала в большое село.

Девушки поднялись на холм и остановились осмотреться.

На первый взгляд, село было действительно большим, дворов двести. Дома привольно расположились на двух параллельно вытянутых холмах, разделенных двумя длинными прудами. За резными заборами стояли самые настоящие избы, добротно сложенные из толстых бревен. Узорчатые наличники, деревянные петушки на крышах. Картинка с открытки про древнюю Русь, а не деревня двадцать первого века.

Милада посмотрела направо. В стороне от домов, там, где река, поворачивая влево широкой дугой, образовывая низкий пологий берег, виднелся обширный луг. Вдоль реки от моста к тому лугу вела накатанная, но заросшая травой колея. Белые кубики бетонных блоков, цепочкой обегающие луг по кругу, указывали на то, что его, в свое время, обнесли бетонным забором. Сам луг был обезображен серыми квадратами залитых бетоном фундаментов. Их было, по меньшей мере, сорок, прикинула Милада. Многие дома когда-то уже начали строиться, тут и там над фундаментами виднелись зачатки кирпичных стен. Но Милада даже отсюда видела, что все стройки запущены и зарастают травой. Еще ей в глаза бросились несколько светло-серых пятен в тех местах, где, видимо, недавно отламывали куски бетона. Земля рядом тоже была светло-серой от обломков и пыли. Милада повернулась к Оксанке, также внимательно разглядывающей заброшенную стройку.

– Тебе это не кажется странным?

– Еще как, – кивнула подруга. – Мыслю так: приглядело какое-то местное СМУ чудесное место под застроечку. Скупило втихую земельку. Дало объявления о начале стройки нового элитного поселка, скажем, «Новейшее дворянское гнездо». Собрали, значит, бабки на первый взнос, пригнали технику и рабочих, как обычно, на местных не обращая внимания…

– И зря не обращая, – в тон ей подхватила Милада. – Потому как местные тут оказались далеко не такими, какими бывали в других местах. Сняли, значит, эти местные свои берданки с крюков, пришли скопом, завалили строителей, технику в речке потопили – вон как разлилась – забор разобрали и зарыли. Теперь потихоньку разламывают фундаменты и, так сказать, утилизируют. Разберут – и будут опять детишки по лугу бегать.

Они засмеялись.

– А знаешь, – повернулась к подруге посерьезневшая Оксанка, – я сильно подозреваю, что мы весьма недалеки от истины.

Милада тоже почувствовала себя неуютно. Хотя у нее почти сразу появилось другое чувство. Чувство солидарности с этими «местными», если именно они смогли остановить начавшуюся стройку, а теперь старательно уничтожают ее следы. Потому что рядом с такой самобытной деревней, на веселом зеленом лугу, окаймленном излучиной реки, рядом с густым березняком, всем этим прекрасным образчиком классической русской природы, элитный поселок – заложенный наверняка на европейский манер – смотрелся бы как нечто инородное. Дисгармоничное.

– Ну, – потянула ее за руку Оксанка, – пошли уже, мне уже хочется все быстрее закончить. Нам на другой конец деревни, к лесу.

Они решительно зашагали в сторону домов.

Жизнь в деревне текла своим чередом. Гоняла пыль по улице стремительно носящаяся и громко вопящая детвора. На потемневших от времени резных скамейках сидели седовласые, благообразного вида старушки в платках и закрытых, расшитых узорами платьях. Глядя на проходящих мимо девушек, старушки, в отличие от тех, на остановке, приветливо кивали им. Подруги отвечали им тем же.

– Рукодельницы они все поголовно тут, что ли? – шепнула Миладе Оксанка. – Ты заметила, у них одежда, похоже, домотканая. И вообще, тут, похоже, много что своими руками сделано…

Словно в ответ на ее слова, где-то в глубине дворов раздались звуки, явно свидетельствующие о наличии в деревне кузницы. Звон металла колоколом пронесся по улице.

– Не знаю, – вполголоса ответила Милада. – Но я начинаю подозревать, что тут живут старообрядцы какие-нибудь.

На берегу чистого ухоженного пруда нежилась на теплом по-летнему солнце молодежь. И купальники на девушках были вполне модными. Проходя мимо пруда, подруги поймали на себе множество взглядов. И, что стало совсем неожиданным для них, парни и девчонки, улыбаясь, приветственно замахали руками.

Милада с Оксанкой машинально помахали в ответ и украдкой переглянулись.

– Точно. Какая-нибудь христианская секта. Вроде Свидетелей Иеговы, – убежденно сказала Оксанка. – Я однажды ездила по работе в какую-то христианскую организацию и в дверях столкнулась с незнакомым парнем. И он так улыбается мне во весь рот и радостно, точно лучшую подругу встретил, говорит: «Здравствуй!» Я останавливаюсь и говорю: «Ну, здравствуй. А мы что, знакомы?», а этот так же восторженно отвечает: «Нет! Но разве это причина, чтобы один человек не мог поздороваться с другим?». Я пошла дальше, а на душе как-то не так. Вроде все доброжелательно и хорошо, а какой-то неприятный осадок остался.

– Мы к такому просто не привыкли. Вот нам и не по себе, – резюмировала Милада.

Ей бросилось в глаза, что все мужчины, которых они встречали, носили длинные волосы, бороду либо усы. Молодежь на реке, вдруг подумала она, все парни сплошь с хвостами на головах. Маленькие мальчишки, с воплями пробегавшие мимо них, правда, были пострижены «под горшок». В большинстве своем они носились в вездесущих джинсах, но и в домотканых рубашках навыпуск. Девочки бегали в расшитых узорами сарафанах. Оживленно беседующие у колодца молодые женщины тоже носили сарафаны.

– Какая-то нелепая машина времени, – сказала Оксанка, вертя головой. – Народное рукоделие, купальники, и джинсы.

– Ага, – задумчиво согласилась Милада. – Старые дома, домотканые рубахи, расшитые сарафаны, головные повязки, длинные волосы у мужчин. И, правда, машина времени. В часе езды от Москвы. Обалдеть!

Она замолчала, встретившись взглядом с девушкой, свободное платье которой не скрывало большого живота будущей матери. Посмотрев в глаза Милады, девушка сделала странный жест: провела рукой сверху вниз перед собой, словно протерла тыльной стороной ладони невидимое стекло, разделявшее их. Что-то проговорила неслышно. На ее запястье был намотан тонкий кожаный ремешок, на котором болталась маленькая янтарная фигурка. Милада смутилась и отвела взгляд.

– Чего это она? – спросила Оксанка, когда они миновали будущую мать.

– Я не знаю, – пожала плечами Милада, – может, она побоялась, как бы я ее не сглазила.

– Наверняка, – убежденно заговорила Оксанка. – Знаешь, чувствую себя как во второсортном американском фильме ужасов, когда молодые туристы в какой-нибудь глуши натыкаются на какой-нибудь городок, где все по старинке, и начинают дохнуть один за другим.

– В жизни такого не бывает, – усмехнулась Милада.

И словно в ответ на ее слова сзади послышалось:

– Эй, туристки!

Подруги остановились, как вкопанные. Переглянувшись, они медленно повернулись, ожидая увидеть за собой втихую подкравшуюся толпу, как минимум в полдеревни. С косами, вилами и кольями. Милада даже машинально приняла стойку. Но это оказался молодой совсем мужчина в классическом, видимо, для этой деревни наряде: джинсы и рубаха навыпуск. Из-за его широкого плеча выглядывала только что встреченная подругами молодуха.

Девушки молча смотрели на них, с незнакомыми людьми это всегда работало. Мужчина замялся, но, получив тычок в спину, слегка поклонился им и вежливо произнес:

– Девушки, могу я спросить вас, вы ищете что-то конкретное в нашей деревне или вы тут в качестве туристов?

– А что? – тут же вызывающе спросила Оксанка.

– Просто если вы ищете что-то или кого-то, то я буду рад вам помочь. А если нет, – тут его тон совершенно изменился, и он закончил довольно жестко: – То нам тут туристы вовек не нужны! Мы гоним их прочь всеми доступными средствами.

– Это какими? – Милада демонстративно потерла набитые костяшки кулаков. Но на собеседника это не произвело должного впечатления. Мужчина нехорошо усмехнулся.

– Уверена, что хочешь узнать?

Милада почувствовала тревогу. Она заметила, что беременная девушка при этих словах стремительно шагнула назад, поворачиваясь спиной и прикрывая руками живот.

– Подождите, – торопливо проговорила Оксанка, – мы не туристы! Мы в деревне по делу. Личному. Мы ищем дом Рябинушки, если вам это о чем-то говорит, – неуверенно упомянула она нелепое имя.

Собеседник при этих словах явно расслабился. Хотя хмуриться и не перестал.

– Идите в конец улицы, до леса. Как дома кончатся, сами увидите, куда дальше.

В этот момент подошедшая вновь девушка что-то шепнула ему на ухо. Мужчина внимательно посмотрел на них, но уже чуть доброжелательней, чем прежде.

– Простите, что любопытствую. А вы к Рябинушке по вашему делу, или как?

Оксанка остановила Миладу, уже набравшую воздух для ответной тирады о распределении полномочий на знания, и сказала:

– Можно считать, что по её. Она нас пригласила. Сама. Я ее родственница.

Тут мужчина снова слегка наклонил голову.

– Тогда, девушки, передавайте ей привет от Святичей. Скажите, что Наталья – тут он слегка подтолкнул девушку вперед – завтра зайдет, как договаривались. И принесет, что договаривались.

– Лады, – спокойно ответила Милада, – передадим. Еще бы знать от кого конкретно.

– Э? – озадачился собеседник. Потом, видимо сообразив, неторопливо представился: – Виктор меня зовут. А это моя жена Наталья. – Виктор несколько мгновений смотрел на нее. Потом улыбнулся и добавил: – Вам у нас понравится.

Повернулся и пошел прочь вместе с женой.

– Нет, ты чего-нибудь понимаешь? – обратилась Оксанка к подруге. Милада смотрела вслед удаляющейся паре.

– Знаешь, у меня сложилось такое впечатление, что твою Рябинушку здесь либо боятся, либо уважают…

– Я тоже так думаю. – Оксанка вновь взяла Миладу за руку, и они зашагали вперед быстрее, потому что уже видна была околица. – И еще не решила, что выбрать мне самой.

Улица кончилась. Крайние дома стояли дворами совсем рядом с опушкой леса. Натоптанная дорога оборвалась и превратилась в узкую тропинку через небольшой, метров пятьдесят, луг, заросший ярко-зеленой травой. На другом конце его, прямо на опушке, особняком стоял еще один дом.

Пройдя половину пути по тропинке, девушки, как по команде, остановились, и стали его с любопытством разглядывать. Милада была немного разочарована, она ожидала чего-то таинственного. Ну, пусть не таинственного, но чего-то неординарного.

Дом же практически не отличался от тех, что они видели в деревне. Явно старый, но без видимых следов ремонта. Одноэтажный, повернутый к ним обширной застекленной верандой, окна которой закрывали белые кружевные занавески. Многие стекла были треснутыми. Посередине террасы темнела обычная коричневая дерматиновая дверь, блестевшая шляпками обивочных гвоздей, составляющими несложный узор. Крылечко с резными перильцами и навесом. Все было довольно обыденно. Дымила труба. Недалеко от дома мимо шла линия электропередачи, от которой к столбу во дворе, а потом и к самой крыше, тянулся одинокий провод. Двор большой, сарай, большой сеновал, забитый под завязку, невысокий аккуратный забор из рабицы. Возле калитки что-то весело блестело. По двору бродили куры.

Милада поморщилась.

– Ну, – решительно сказала она, глядя на колеблющуюся подругу, – думаю, здесь нам опасаться нечего. Пошли.

Подойдя к калитке, они хотели позвать хозяйку ради приличия, но Милада с удивлением обнаружила рядом, на столбике, корабельный колокол-рынду. Рында была небольшая, но очень изящная. Медь была начищена до веселого солнечного блеска. Так вот что за блеск они видели издалека. На рынде девушки разобрали слово «Потемкин», написанное с буквой «ер» на конце, а к языку колокола был привязан…

– Господи! – вырвалось у Оксанки. – Да это ж хвост!

– Кдасивый шдудок, пдавда? – не выдержала Милада.

– Да, – со вздохом подхватила Оксанка. – А ведь этот шнурок был очень дорог моему другу Иа… Он очень любил его. Был к нему привязан…

Милада улыбнулась, аккуратно взялась за кисточку на конце хвоста – чей он, кстати? – и звонко звякнула колоколом.

Глава четвертая

«Бомммм», – звонко пропела рында. – «Боммммм».

– Если рында настоящая, я, пожалуй, рехнусь, – призналась Милада. – Только колокола с «Потемкина» в подмосковной деревне нам и не хватало.

– Это уж точно, – согласилась Оксанка. – О! Смотри, первые встречающие.

Из-за противоположных углов дома показалась пара неторопливо шедших собак.

– Господи! – воскликнула Оксанка. – Да это же волки!

Милада пригляделась и вздрогнула. Действительно, волки. Огромные, лохматые. Гораздо крупнее своих сородичей в зоопарках. Но, несомненно, волки.

Звери не спеша приблизились к калитке и остановились, глядя на девушек желтыми глазами. Не скалились, не рычали. Просто стояли и смотрели с видом, говорившим: ну, и что?

– Нам… К Рябинушке, – неуверенно произнесла Оксанка. И оглянулась на Миладу, ожидая смеха на эту нелепую в данной ситуации фразу.

Волки подняли головы, носы их зашевелились, принюхиваясь. Потом так же молча, и невозмутимо они повернулись и потрусили к дому. Усевшись по обе стороны крыльца, словно изваяния, животные уставились на гостей. Девушки, как завороженные, смотрели в глаза волкам, поэтому до них не сразу дошло, что на крыльце уже некоторое время стоит женщина.

Невысокая, худенькая, в платье, которое принято называть «исконно-русским», расшитым всяческими узорами, в платке на голове. Женщина опиралась на палку выше себя, настоящий посох с узорчатым комлем на конце.

Возраст хозяйки на глаз определить было невозможно. Лицо с тонкими, четко очерченными чертами, загорелое, но все-все в лучиках морщин. Черные брови дугами и полные красные губы никак не вязались с морщинками, старушечьим платком на голове. И очень доброе лицо у нее, подумала Милада. От такого человека она бы не ожидала никакого вреда. С того места, где стояли девушки, глаза женщины казались черными как смоль. Она внимательно смотрела на них, в нерешительности переминающихся за калиткой.

– Кто это с тобой, внученька? – неожиданно спросила женщина звонким молодым голосом.

Миладе стало интересно, кого из них хозяйка, маленькая, смуглая и черноглазая, приняла за праправнучку: высокую сероглазую блондинку или невысокую и смуглую черноглазую брюнетку? Но женщина развеяла ее сомнения следующей фразой:

– Оксана, зачем ты привела эту чернулечку?

Милада оскорбилась было, но Оксанка не подвела:

– А затем, уважаемая прапрапрабабушка, – сказала она, – что в вашу глухомань я одна и не поехала бы!

Старушка замолчала и задумалась, глядя в землю и постукивая посохом какой-то ритм. Тук. Тук. Тук-тук.

Милада решила не начинать первую, а может, и последнюю встречу родственников со склоки.

– Я могу не входить. Или уехать, – не совсем справившись с собой, немного раздраженно проговорила она.

– Уезжай, милая. Уезжай, – закивала хозяйка.

Обиженная Милада повернулась, чтобы уйти, но Оксанка крепко схватила ее за руку и, обращаясь к родственнице, сказала: – Рябинушка – могу я к вам так обращаться? – или вы принимаете Миладу, как меня, или мы уезжаем вместе. Обещаю даже не обижаться за впустую потраченный день.

Милада благодарно пожала Оксанкину ладонь, почувствовала ответное пожатие и взглянула на хозяйку, чтобы посмотреть на ее реакцию. И увидела, что та улыбается.

– Ну что ж. Дружба? Дружба это плюс. Ладно, – махнула она рукой и, повернувшись, открыла дверь. – Заходите. Чем хата богата.

– Эээ. Рябинушка. – Милада толкнула калитку, которая не шелохнулась. – А вы не откроете нам?

Старушка обернулась в дверях.

– А с чего ты, чернуля, взяла, что я от тебя заперлася?

– Я вам никакая не чернуля! – вспыхнула Милада. – А калитка ваша – заперта! Вот! – Милада толкнула калитку, чтобы подтвердить свою правоту. Металлическая дверца бесшумно распахнулась. Милада оторопело уставилась на свою руку. Что за черт. Калитка ведь была закрыта! Оксанка выразительно посмотрела на подругу и вошла во двор. Милада шагнула следом.

И обалдела.

Не было деревенского двора с бродящими курами. Не было изрытой земли, птичьего помета. Вокруг раскинулся цветущий сад, под ноги девушкам легла густая трава, усыпанная яркими головками цветов. Дохнуло такими ароматами, что Миладе захотелось немедленно разуться и кружиться между цветущими яблонями и вишнями до упада.

Она ошарашено посмотрела на подругу. Оксанка стояла, раскрыв рот и вытаращив глаза. Милада украдкой ущипнула себя за руку, впервые в жизни, кажется, прибегнув к этому избитому книжному способу проверить, не спит ли она.

Изменился не только двор. На месте сеновала приютилась изящная беседка. Пропали сараи, и сам дом стал другим. Он был очень похож на тот, что они видели через забор, но этот дом выглядел новым и его покрывала узорчатая резьба. Петли, узоры, орнаменты покрывали бревна сруба, крышу, резное крыльцо. Картинка, а не дом, подумала Милада. Сколько же на это труда убили? И кто, интересно? Дерматиновая дверь сменилась массивной дощатой, с большими коваными петлями.

– Я рехнулась? – спросила Оксанка и посмотрела на Миладу. – Ты тоже все это видишь?

– Ага.

– «Матрица» какая-то…

– Мы не рехнулись, – нерешительно ответила Милада, – просто этого не может быть. Это только в книжках бывает.

– Рябинушка! – закричала Оксанка. – Где вы? И где мы?

И все исчезло. Они снова стояли во дворе среди копающихся в пыли кур, одна из которых клевала Миладин кроссовок. Милада поморщилась и дала наглой птице пинка.

– У меня в гостях, – послышался голос хозяйки. Она все также стояла в дверях, сложив руки на животе, и разглядывала девушек. При этом ее маленькая фигура дышала такой властностью, что Миладе внезапно захотелось поклониться. Она с трудом удержалась. Краем глаза увидела, как наклонила голову Оксанка.

– Рябинушка, – обратилась она к хозяйке, жестом обводя двор. – Как вы это сделали? В реальности ведь так не бывает! Я имею в виду то, что мы только что видели сад, беседку.

– Вы видели обычный морок. На таком солнцепеке это неудивительно, – перебила ее Рябинушка строго. – Ты что, всегда задаешь вопросы вместо приветствия?

Милада смутилась от этих слов. Снова выручила Оксанка.

– Здравствуйте, дорогая Рябинушка! – Фраза прозвучала довольно язвительно. – Спасибо, что пригласили, и всё такое. Я не сомневаюсь, что наша встреча посреди этого прекрасного деревенского двора пройдет в теплой дружественной обстановке.

– Хорошо, когда человек прячет за язвительностью обычный страх и неуверенность, это очень импонирует и располагает к сотрудничеству, – усмехнулась Рябинушка, не двигаясь с места. – Только, внученька, спрячь коготки. Тебе со мной не тягаться. Ты язвишь только лет тринадцать, а я больше ста тринадцати.

Миладу начал раздражать этот разговор на расстоянии.

– Ну а чего ж нам не чувствовать неуверенность, коли мы стоим во дворе? Может быть, все-таки пригласите в дом? – С плохо скрытой неприязнью сказала она. Рябинушка посмотрела на нее и вздохнула.

– Эх, молодежь… Ни капли уважения к старшим.

– Напротив! – возразила Милада. – С этим у меня все в порядке. Просто я не привыкла тратить три часа на дорогу, входить после этого на деревенский двор, а внезапно оказываться в цветущем саду. И больше всего я не люблю торчать во дворе, посреди клюющих меня кур, перед хозяином дома, который стоит и разглядывает меня, как змею в террариуме. И не поймешь, то ли ты гость, то ли сейчас гнать будут, – выпалила Милада. И добавила, с язвительной улыбкой, слегка кланяясь: – Со всем уважением.

Оксанка с тревогой посмотрела на подругу. Милада сама не понимала, что на нее нашло. Просто опять бросило в жар оттого, что все это было очень неожиданно и необычно. И главное, не поддавалось объяснению, и поэтому отчего-то раздражало.

Рябинушка поджала губы.

– Я спишу это на усталость и жару, – проговорила она жестко. – Но только один раз. Не веди себя так со мной, девочка. Думаю, ты не совсем представляешь себе, кому язвишь.

Милада хотела ответить также резко, но сдержала себя. В конце концов, они приехали сюда по Оксанкиному делу, и негоже срывать его из-за собственных эмоций. Как ни странно, она уже не сильно переживала по поводу необычности окружения. Теперь ей было любопытно. Разумеется, она понимала, что имела место некая иллюзия. А может, эта женщина каким-то образом воздействовала на их сознание. Не могла она и не думать, что Рябинушка применила магию. Милада достаточно много прочитала за свою жизнь фантастических и фэнтезийных книг и посмотрела фильмов. На краю сознания билась восторженная мысль, что она сама стала свидетелем подобного. Так что она твердо решила ничему не удивляться и вести себя с Рябинушкой осторожнее. Её тренер по рукопашке постоянно говорил об умении мастеров с одного взгляда оценить противника. Милада пришла к неутешительному выводу, что не смогла сделать этого в данном случае. Ну и еще не хотелось все-таки подвести Оксанку. Поэтому она решила заткнуться и не влезать ни во что.

Между тем женщина спустилась с крыльца, подошла к ним и пристально посмотрела в глаза сначала Оксанке, а потом – Миладе. И как только их взгляды встретились, Милада словно провалилась в черную дыру. Черные Глаза Рябинушки, как два раструба пылесоса, словно всосали в себя Миладины мысли, эмоции, всю ее суть. Девушка чувствовала, что сейчас потеряет сознание. Но в тот же миг в глубине ее словно бы вспыхнул огонь, придавая ей новые силы, и Милада с трудом отвела взгляд. И наваждение кончилось.

Рябинушка глядела на Миладу с любопытством.

– Интересно, – произнесла она. – Интересно, чернуля.

– Перестаньте меня так называть! Мне это не нравится! – возразила Милада. Которую в школе часто называли «черномазой» и «чернилами», за смуглость.

– Как хочу, так и называю, – негромко отозваласьРРРррРР

Рябинушка сквозь зубы. Потом женщина улыбнулась, отошла на несколько шагов и поклонилась, опустив одну руку к земле, по русскому обычаю, сначала Миладе, потом Оксане.

– Добро пожаловать, гости дорогие! Простите, коли что не так, забыла уже, как гостей встречать.

Милада про себя поразилась такому быстрому преображению. Только что перед ней была грозная хозяйка дома, а теперь это была просто приветливая бабушка, которую нежданно-негаданно приехала навестить любимая внучка.

Рябинушка повернулась и неторопливо прошла в дом. Подруги последовали за ней, при этом Оксанка, обернувшись, шепнула Миладе:

– Черт! Да она, похоже, ведьма!

– Отлично, – проворчала Милада. Она уже и сама пришла к этому простому выводу. Этот её морок, который они видели – прямо другая реальность. И где? Под Москвой!

Они вошли на террасу, и Милада даже засмеялась от радости. Все стены вместо обоев были оклеены страницами старых советских журналов. На Миладу, как в детстве у бабушки в деревне, со всех сторон смотрели портреты знаменитых когда-то актеров и артистов, космонавтов, членов ЦК, увешанных орденскими планками. И еще десятки незнакомых лиц, видимо, передовики производства, в галстуках, с одинаковым возвышенно-строгим выражением лица строителя коммунизма.

– Какая замечательная терраса! – не удержалась Милада. – Прямо как у моей бабушки.

– Тогда постелю тебе здесь, – отозвалась Рябинушка, открывая внутреннюю дверь в дом.

– В смысле? Что значит постелите? Ксюх, а мы разве планировали оставаться? Ты ничего не говорила.

– А я и не планирую, – отозвалась Оксанка, – сейчас только сделаю, что маме обещала – и домой. Рябинушка, – обратилась она к старушке, – давайте быстренько проведем этот экзамен или что там еще, и мы поедем.

Рябинушка остановилась на пороге, вздохнула, и повернулась к ним.

– Деточки. Я попробую объяснить, если Татьяна вам не сказала. – Она посмотрела на Оксанку. – Дело в том, что этот, как ты его называешь, экзамен можно проводить только в полночь, как бы это для вас не звучало. Поэтому я прошу вас побыть моими гостями до завтра.

– Но об этом речи не было! – возразила Милада. – Ксюх! Не хочу я тут ночевать!

– Ну, пожалуйста! – умоляюще заговорила Оксанка. – Ты что, меня тут одну бросишь? Я должна…

Милада заколебалась. Ей ужасно не хотелось оставаться в этом доме. На смену недавнему любопытству пришли опасения. И было с чего. Едва войдя под крышу, она почувствовала на себе словно чье-то пристальное внимание. А заодно появилось ощущение, словно голову обхватил плотный обруч, который не больно, но почти ощутимо пульсировал, то сжимаясь, то отпуская. Ей было не по себе. Но с другой стороны, она поехала из-за Оксанки, и не могла оставить ее одну. Ну и, по правде говоря, назад одной возвращаться не хотелось. Она обняла подругу одной рукой, чмокнула в щеку и сказала.

– Какие вопросы? Остаемся вместе!

– Правильно, – одобрительно кивнула головой Рябинушка. – Друг, Милада, не оставляет место сомнениям. Друг, как в песенке поется, в беде не бросит, лишнего не спросит…

– Вот что значит настоящий, верный друг, – автоматически продолжила Милада. И вдруг встрепенулась. – Постойте-ка! Откуда вы знаете мое имя? Его никто не называл!

– Ну вот узнала, чернулечка, ты уж прости бабушку.

Милада скрипнула зубами, потому что увидела, что раскаянием тут и не пахнет. Она вздохнула и последовала за хозяйкой и подругой в дом.

За терраской оказался короткий темный коридорчик, заваленный всякой рухлядью, потом он посветлел: слева и справа открылись проемы на кухню и в комнату. Заканчивался коридор тремя закрытыми дверями. Рябинушка свернула налево. Комната была просторная – в три окна. Треть места занимала большая русская печь, выбеленная, уютная. Также в комнате, выполнявшей роль кухни, был большой круглый стол рядом с окном, окруженный тремя старыми деревянными стульями с гнутыми ножками и спинками, громыхающий пузатый холодильник, сервант, тоже явно старой работы, весь в завитушках. Рядом с печкой располагались две лавки, на которых, как на магазинной полке, сидели…

– Какая прелесть! – воскликнула Милада. – Это все ваши? – она смотрела на семь кошек настолько пестрой окраски, что даже разглядеть глаза на мордочках было проблематично.

– По-моему, глупый вопрос, – спокойно отозвалась Рябинушка, забирая у Милады пакет с гостинцами и с грохотом ставя его на стол, – кошки в моем доме сидят на лавочках на моей кухне, никто их не гонит… Наверное, мои. Ты как думаешь? – обратилась она к Оксанке.

Та виновато посмотрела на поджавшую губы Миладу и сказала:

– Наверное, ваши.

– И я так думаю, – кивнула Рябинушка – ты про науку логику слыхала, чернулечка?

Миладиному терпению пришел конец. Она шагнула к Оксанке и крепко взяла ее за руку.

Потом, повернувшись к Рябинушке, которая уселась за стол и принялась выкладывать гостинцы из пакета, процедила.

– Или вы сейчас же извинитесь, или я беру Оксану, и мы уходим!

Рябинушка не спеша развязала пакетик с печеньем, выбрала одно и принялась его разглядывать.

– А за что мне извиняться, милая? Я тебя обозвала злым словом каким-то, али как?

– Я ведь просила меня так не называть!

– Ну а я не просила тебя приезжать. Ты приехала ради моей внучки, не ради меня. Так почему я должна тебя терпеть, а ты меня нет?

Милада вынуждена была признать, что слова Рябинушки имели смысл. До нее внезапно дошло, что в этом доме она незваная гостья. Как бы она сама реагировала на присутствие совершенно постороннего человека? С другой стороны, Оксанку хозяйка тоже видела в первый раз…

Миладе стало неловко. Ну почему я всегда такая раздражительная, подумала она и отпустила Оксанку.

– Извините, почтенная, – обратилась она к Рябинушке, – в школе меня часто дразнили черной, чернявой, и чернилами. С тех пор все слова, схожие с этими, вызывают у меня неприязнь и злость.

– Это правда, – подтвердила Оксанка.

Рябинушка разломила печенье пополам и пожевала половинку.

– Хорошо, Милада, – серьезно сказала она, – я не буду тебя больше так называть. Следует уважать человека, способного пересилить себя и извиниться. Ты уж прости и меня тоже. Осерчала я на тебя не по делу. Нехорошо это. Предлагаю взаимное прощение, но при одном условии.

– Каком же? – поинтересовалась Милада.

– Ты, в свою очередь, никогда больше не назовешь меня «почтенная».

Миладе стало смешно. Подумаешь, условие. Она сказала это по привычке. Да и задерживаться у этой странной женщины не собиралась. Она пожала плечами.

– Договорились.

– Вот и ладушки! – хлопнула в ладоши Рябинушка. – Раз все тихо-мирно, давайте пить чай! Мальчики, можно уходить, – сказала она кому-то за их спинами. Милада похолодела и медленно обернулась. В дверном проеме молча стояли оба волка. После слов Рябинушки они неторопливо повернулись и скрылись в коридоре. Милада сглотнула и повернулась к хозяйке.

– Не думаю, что до этого бы дошло, – сказала Рябинушка, глядя на нее. И добавила совсем другим тоном: – Возьми, Миладочка, чайник с печки. Давайте почаёвничаем.

Милада сняла с чугунного приступка пузатый чайник с гнутым носиком и вернулась к столу, за который уже уселась Оксанка. Рябинушка расставила большие чашки, расписанные красными маками. На столе лежала пачка «Липтона», который они купили возле метро, и стояла сахарница с песком.

– Вы вот что, – сказала Рябинушка, прихлебывая чай по старинке, из блюдца, – попейте сейчас чайку, меня ни о чем не расспрашивайте – все равно я ничего вам не расскажу. Да сходите на пруд или на речку искупайтесь, пока день, вона как запылились, пока дошли. А я пока все к вечеру приготовлю.

Оксанка вздрогнула. Рябинушка заметила это и добавила:

– Да не бойся ты меня, внученька. Плохого ничего тебе не сделаю, больно не будет. Страшновато, может быть, но ничего такого. Ты мне доверять должна.

Оксанка кивнула, не отрывая взгляда от своей чашки. Рябинушка отхлебнула еще чая и завела разговор о житье-бытье в Москве, о ценах, о квартплате, и даже о стоимости квартир. Когда Милада спросила ее, зачем ей квартира с таким-то домом, Рябинушка, не моргнув глазом, ответила:

– А чтоб быстро явку сменить, ежели облава.

Ответила так, что и не поймешь, шутка это или нет. И Миладе расхотелось расспрашивать.

Выпив чай, подруги, чувствующие себя довольно-таки неловко, машинально подхватили сумочки и неуверенно направились к двери.

– Только вы, детоньки, сбежать не планируйте, – весело сказала им в спину Рябинушка. Девушки смущенно переглянулись. Похоже, эта мысль пришла им в голову одновременно. – Экзамен все же необходимо провести. Ежели вам переодеться – то в комнате напротив.

Они скинули сумки на кровати в небольшой комнате, где были только койки, шкаф и стол, переодели купальники и вышли на улицу.

– Ну и как тебе все это? – спросила Милада.

– Честно? – Оксанка посмотрела на неё искоса.

– Конечно!

– Ты только не смейся, – попросила Оксанка. И продолжила вполголоса: – Если честно, то я думаю, что Рябинушка – колдунья. Пришел срок умирать, и ей нужно передать кому-нибудь знания. А предстоящий ночной экзамен – это проверка, есть ли во мне колдовские способности. Ну, в общем так.

Оксанка замолчала и смущенно посмотрела на подругу.

Милада молча сошла с крыльца и подошла к калитке. Оксанка догнала ее.

– И раз ты молчишь, я скажу тебе, что меня это все теперь интересует! Я, кстати, часто мечтала в детстве стать волшебницей. А тут есть реальный шанс!

– Реальный шанс на что? – вздохнула Милада.

– Стать колдуньей!

– Шутишь? Ксюха! Ты что, во все это веришь? Две недели назад тебе это и в голову бы не пришло.

– Две недели назад я понятия не имела, что у меня есть двухсотлетняя родственница!

– Это еще не подтверждено.

Оксанка преградила ей путь, не давая выйти из калитки.

– Милка, чего ты хочешь? Слинять по-тихому? Так вот! Я решила остаться! И ты останешься со мной, потому что ты моя лучшая подруга! Я пройду или завалю этот долбанный экзамен, и мы завтра уедем! Но сегодня мы останемся!

– Ладно, не ори, – примирительно сказала Милада, обнимая подругу, – куда ж я от тебя денусь… Пошли, что ли, купаться?

– Пойдем, – сказала Оксанка, остывая.

Они открыли калитку, и двинулись через луг? По которому теплый ветер гонял зеленые волны. Милада увидела по обеим сторонам тропинки две серо-серебристые спины, выглядывающие из травы.

– А вот и конвой, – усмехнулась она.

При её словах волки подняли головы и посмотрели на них оценивающими взглядами.

– Брысь! – рявкнула на них Милада. Волки, натурально, переглянулись, и потрусили вперед вдоль тропинки. – Точно, конвой, – подытожила девушка.

Оксанка промолчала, и внезапно Милада подумала, что в душе подруга настроена против нее. Похоже, Оксанку уже увлекла возможность стать, по ее собственному мнению, колдуньей. Пусть эфемерная, но возможность. Милада вспомнила себя в детстве. Разве не снилось ей постоянно, что она обладает магическими способностями и творит, что хочет? И разве не было моментов, когда магия была бы куда как кстати? Помочь в чем-то, отомстить обидчикам… Она задумалась. Хотелось бы ей быть колдуньей? Почему-то у Милады это слово вызывало исключительно негативные ассоциации: черти, черепа, младенцы в котлах, черные свечи и спутанные волосы. Бастинда, Гингема, Баба Яга, многочисленные сказочные ведьмы, соревнующиеся в отталкивающей внешности и ужасных злодеяниях. Нет. Колдуньей ей быть не хотелось, другое дело – доброй волшебницей! Тут же все наоборот! Добрые дела, конфеты, сотворенные из воздуха для детей, радуга из ладоней, возможность проучить плохишей и все такое. Галадриэль, фея Динь-Динь, магички из книг… Да, в отношении волшебниц Милада была не так категорична.

– Я хотела стать волшебницей. В далеком детстве, – фыркнула она своим мыслям, – колдунья вызывает у меня дурные ассоциации. А сейчас не хочу никем. Переболела, наверное. Или выросла.

– Слушай, а тебя не смущает наше отношение ко всему этому? – спросила Оксанка. Она опустила руку и шла по лугу, касаясь кончиками пальцев высокой травы. Один из волков задержался, приблизился, и ткнулся носом ей в ладонь. Оксанка вздрогнула от неожиданности, но руки не отвела.

– В смысле? – не поняла Милада.

– Мы спокойно разговариваем о волшебстве. Рядом бегут настоящие волки, которые явно понимают человеческую речь. Мы побывали в невозможном месте, которое видели обе. И разговариваем так, словно все это в порядке вещей! Обсуждаем… Да мы должны быть в шоке! Спрашивать друг друга, не рехнулись ли мы!

Милада задумалась.

– Я полагаю, – продолжала Оксанка, – что наш мозг уже адаптировался к мысли о том, что все это взаправду, мы действительно видели все то, что видели. И мы приняли это.

– Да уж, – пробормотала Милада, – выхода, похоже, нет.

– Перестань! – строго сказала Оксанка. – Если честно, мне надоел твой сарказм.

– Да? – ехидно спросила Милада. – Это почему?

– Потому что ты не хочешь понять, что для меня эта неожиданная возможность очень важна.

– И чем же?

– Понимаешь… – Оксанка запнулась, глядя на волка, идущего рядом. – Я недавно пришла к выводу, что я, в сущности, совсем-совсем обыкновенная… – Она усмехнулась, посмотрев на подругу. – Ты не представляешь, как мне страшно это осознавать. Ну да, активистка, призер всяких конкурсов, первая, блин, красавица школы, без пяти минут фотомодель. – Она фыркнула. – Знаешь, я завидовала каждому синяку на твоей физиономии. Ты всегда была чем-то неординарным для меня. Да и не только для меня… А тут… У меня тоже появился шанс стать необыкновенной.

Милада молчала. Неожиданная откровенность веселой и беззаботно идущей по жизни подруги впечатлила ее. Сама Милада к признанию шла очень долгим путем. Через насмешки, оскорбления, драки, отвращение к своему отражению в зеркале. У Оксанки ничего этого не было. Жизнь ее до встречи с Миладой шла ровно и без эксцессов. Жизнь, которой можно было только позавидовать. Милада никак не ожидала, что ее лучшая подруга завидовала ей в том, что она считала своими несчастьями. Девушка молчала, обезоруженная этим признанием.

Они дошли до пруда, в котором все еще плескались местные парни и девчонки, которым, похоже, больше нечем было заняться. Выбрали место в сторонке, с хорошим спуском к воде, и искупались. Волки куда-то скрылись по дороге. Поэтому девушки решили, что плохо скрываемые взгляды и замечания вполголоса, которыми обменивалась деревенская молодежь, касались непосредственно их двоих. Оксанка явно нервничала. Миладе было все равно. Ее больше заботило другое. Плавая в чистой, но темной воде, она чувствовала несколько раз прикосновение к ногам чего-то скользкого. Безуспешно попытавшись уговорить себя, что это мелкая рыбешка, а не какая-нибудь русалка, чего вполне уже можно было ожидать в этих местах, Милада сказала Оксанке, что замерзла, и выскочила на берег. Подругу не пришлось долго ждать. Она почувствовала себя неуютно, купаясь в одиночку, поэтому быстро присоединилась к Миладе. Провалявшись потом больше часа на мягкой траве, они говорили о всякой ерунде. При этом, не сговариваясь, старательно избегая щекотливой темы колдовства. Но обе мыслями возвращались к ней то и дело. Наконец, поняв, что беззаботного отдыха не получится, девушки оделись и вернулись к дому Рябинушки. За это время никто из местных, постоянно наблюдавших за их купанием, не приближался и не заговаривал с ними.

Хозяйка встретила их очень радушно. Пояснив, что ей необходимо набрать в лесу кое-что из трав, она предложила девушкам чувствовать себя как дома, взяла маленькую корзинку и ушла, сопровождаемая одним из волков. Второй остался в доме и лег, откровенно перекрыв путь к выходу. Подруги попили еще раз чай и пошли осматривать дом.

Две открытые комнаты были светлыми. Кружевные занавески на окнах, беленые потолки, светлые обои. На стенах в каждой комнате – множество фотографий. Старые, черно-белые, коричнево-желтые, но тем не менее прекрасно сохранившиеся. На них был изображен мужчина с пышными усами в форме офицера русской армии, при фуражке и аксельбантах, сидящий на стуле, утвердивши в пол шашку. Рядом с ними гордо стояла женщина в пышном платье и шляпке. Эти фотографии висели вперемежку с плохого качества фотографиями лихого комиссара в кожаной куртке и кепке, рядом с которым уже более скромно стояла женщина в простой черной юбке, бесформенной белой блузе и косынке. С других фотографий, победоносно улыбался офицер Красной армии с рядами орденов на груди. К нему льнула женщина в строгом темном костюме. Почувствовав некоторую тревогу, Милада пригляделась к снимкам и тут же затеребила Оксанку за рукав, тыкая пальцем в портреты.

У женщин было лицо Рябинушки. Выглядела Рябинушка на снимках значительно моложе, но, несомненно, это была она.

Подруги многозначительно переглянулись.

– Двести не двести, но сто сорок как минимум, – резюмировала Милада.

– Да… Тут во всякую чертовщину поверишь, – хмыкнула в ответ Оксанка, – вряд ли ей эти картинки благодарные селяне на память в «фотошопе» наклепали.

– А любила твоя бабуля военных, – пробормотала Милада, выходя, – больших и здоровенных…

Вторая комната использовалась, судя по всему, мужчинами. По крайней мере, в шкафу висела мужская одежда, причем гардероб варьировался от джинсов и шорт до двух итальянских костюмов строгого покроя, висящих на вешалке в чехлах. Постели были неубраны и смяты, на столе лежали стопки журналов «Men’s Health», листочки с непонятными рисунками, пара энциклопедий, а также деревянная, явно ручной работы, флейта. Подивившись обилию волчьей шерсти в комнате и крепко призадумавшись на эту тему, девушки вышли в коридор.

Больше ничего особенного они не увидели. Конечно, их восхитило обилие старинных вещей, которые с долей фантазии можно было бы назвать антиквариатом. Но ничего таинственного, иллюстрировавшего колдовскую сущность хозяйки, обнаружить не удалось. Правда, определенные надежды внушали две запертые на большие амбарные замки двери, перед одной из которых подруги остановились.

– Интересно, – взволнованно заговорила Милада, – что там?

– Наверное все то необычное, чего мы не нашли в доме.

– Давай посмотрим!

– Может, лучше не надо? – неуверенно протянула Оксанка, которая на памяти Милады всегда нерешительно противилась её задумкам. И потом всегда соглашалась.

– Да хватит уже! – решительно пресекла колебания подруги Милада. – Мы одним глазком, не будь ребенком.

Она заглянула на кухню, взяла из сумки пилку для ногтей и, повозившись минут пять – был какой-никакой опыт открывания погреба, где у бабушки хранилось варенье – с тихим щелчком откинула дужку замка. Волк поднялся на ноги и зарычал.

– Ну что, дорогая, раскроем колдовские тайны? – подмигнула Милада Оксанке. Та оглянулась на волка у двери и нерешительно посмотрела на подругу. – Ой, да ладно!

Милада засмеялась и открыла дверь. В тот же момент в голове ее словно что-то взорвалось, и она провалилась в темноту.

…………….

– Она моя подруга!

– Она плохо на тебя влияет! Признайся, это ведь она подговорила тебя заглянуть за запертую дверь? Молчишь? Ну, молчи. Я и так знаю.

Милада не открывала глаза. Ей было интересно, что ответит Оксанка. Через некоторое время прозвучал твердый ответ:

– Мы с Миладой – одно целое. И вам это нужно усвоить! Все ее проступки – это мои проступки. Все ее победы – это мои победы. И наоборот, все мое – её. Запишите где-нибудь. – Она помолчала и добавила: – Извините за резкость.

– Обойдусь, – сухо ответила Рябинушка. – Я пойду, а ты скажи ей, чтобы вставала уже. Хватит подслушивать. Времени мало. Готовься.

Легкие шаги прошелестели по комнате. Негромко стукнула о косяк дверь.

– Милка, – позвала Оксанка.

Милада вздохнула и открыла глаза. Она лежала на одной из кроватей в комнате с фотографиями. Была раздета и укрыта прохладным, чуть влажным, как ей показалось, одеялом. Оксанка сидела рядом на стуле и с тревогой всматривалась ей в лицо.

– Ну? Ты как?

Милада прислушалась к ощущениям.

– Вроде нормально, голова только чуть побаливает. А что было-то?

Взгляд подруги слегка затуманился.

– А черт его знает… Такое впечатление, что дверь была словно паутиной затянута. Ты её, то есть дверь, когда дернула, паутина сорвалась и тебя всю опутала. Ты закричала и свалилась. Лежишь и не дышишь почти. Я перепугалась до смерти. Волк убежал, как я понимаю, за Рябинушкой, а я тебя сюда приволокла, на кровать. Потом она пришла, что-то над тобой пошептала, паутина с тебя сползла, как живая, и комком ей в ладонь. Милка! Ты попала под действие колдовства! – Глаза Оксанки заблестели. – Охранного наговора! Так Рябинушка объяснила, когда я ее допрашивать начала. И еще сказала, что тебе повезло. Дважды. Нет, трижды. Во-первых, потому что наговор был старый, ослаб. Во-вторых, что она была недалеко. И, в-третьих – потому что ты моя подруга. Я поняла это так, что иначе бы она совсем не стала тебе помогать.

– Ты не представляешь, как я тебе за это благодарна, – сказала Милада, свешивая ноги с постели и с удивлением отмечая, что под потолком горит лампа, отчего темнота за окном кажется еще темней.

– Я сейчас обижусь, – заметила Оксанка.

– Я не язвлю, – перебила Милада, – я серьезно.

– Ага. Я так и поняла.

– Ладно, – примирительно сказала Милада. – Сколько я? – Она кивнула на кровать.

– Почти шесть с половиной часов, – объявила Оксанка.

– Да уж, – хмыкнула Милада, – старенький наговор, говоришь? А интересно, что было бы, будь он свежим?

– Вот и я спросила, – усмехнулась Оксанка. – Рябинушка сказала, что ты бы превратилась в паука.

– Чушь какая-то. Не верю я во все это.

– А знаешь, Милка, зря. Думаю, нам надо к этому серьезно относиться. Потому что мне придется всем этим заниматься.

Милада быстро взглянула на подругу, не шутит ли. Оксанка была совершенно серьезна. А в глубине светло-серых глаз стоял страх. Милада потянулась, взяла ее за руки, почувствовав их мелкую дрожь, и пересадила на кровать рядом с собой.

– Рассказывай.

Оксанка помолчала, грустно улыбаясь. Потом мотнула белокурой головой, словно приняв решение.

– Короче. Рябинушка умрет скоро, может уже через год. Поняла она это совсем недавно и тут же начала искать замену.

– Замену? Замену чему?

– Ну… Вроде того, что ведун должен перед смертью знания свои кому-то передать. Иначе упокоиться не сможет.

– Круто! И ты, значит, вероятная преемница. А больше некому?

– Вроде того. – Оксанка отвела глаза. – Она мне еще рассказала, что в нашем роду ведьмы через поколение рождаются. Прикинь?

– Вот почему Танечка так среагировала.

– Да, теперь понятно… Ведьмы живут долго, и мама надеялась, что мимо меня это пройдет, так как передавать знания можно только молодым.

– Постой-ка! – спохватилась Милада. – Это как же она тебя всего за год всему обучить собралась? Чему она сто лет училась? И как ты планируешь этим заняться? А работа? А жизнь, наконец? На выходные будешь мотаться?

Оксанка вздохнула и посмотрела на нее как-то жалобно. Потом опустила глаза и негромко ответила:

– Она сказала, если я решусь учиться, мне придется остаться и жить у нее.

– Да ты рехнулась, женщина! – не выдержала Милада. Мысль о том, что подруга на год станет заложницей Рябинушки, ужаснула ее. – Ты что, бросишь все и будешь тут жить, пытаясь научиться тому, во что сама не веришь?!

– Да верю я! – крикнула вдруг Оксанка. Милада от неожиданности закрыла рот. – Верю! Отчего не верить, если бабушка Шура взглядом чайник кипятила, а я чашки с тарелками двигаю!

Примечания

1

Само слово Gleve (французский вариант glaive) появилось в начале XIII века и обозначало пику. Постепенно смысл слова изменился, и оно стало обозначать рыцаря вместе с небольшим отрядом слуг. В описываемый период это понятие обозначало отряд определенной численности.

2

Салады (нем. Schaller) – группа шлемов (конца XIV – начала XVI) ведущая своё происхождение от бацинетов, различных по форме (от похожих на каску, до похожих на шляпу), но имеющих в качестве общей черты наличие назатыльника (особенно длинного у германских саладов). Впоследствии именно германские салады второй половины XV века, стали прототипами немецкой каски.

3

Бригантина (от нем. Brigantine доспех из пластин, наклёпанных под суконную основу.

4

Цвайхандер (нем. Zweihander) Двуручный меч – большой двуручный меч, имевший специфическую двойную гарду, в которой малая гарда, называвшаяся «кабаньими клыками», отделяла незаточенную часть клинка (рикассо) от заточенной. Носился за спиной или просто на плече.

5

Бельт, Болт. (bolt) – метательный снаряд для стрельбы из арбалета. Отличался от стрелы меньшей длиной и большей толщиной.

6

Desert Eagle (рус. «Пустынный орёл») – самозарядный пистолет большого калибра (до 12,7 мм).

7

Умбон – металлическая бляха полусферической или конической формы, размещённая по середине щита, защищающая кисть руки воина от пробивающих щит ударов. Под умбоном находится ручка, за которую воин держит щит.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.