Фартицер

Жену его я не вижу, о ее существовании напоминает еда, ежедневно появляющаяся в холодильнике, и аккуратно заправленная кровать в спальне. Дочь появляется один-два раза в неделю на пять минут. Меня это полностью устраивает. У Семы все повторяется изо дня в день. Исключение составило лишь то, что в следующее воскресенье внучку не привозили. Очевидно, запасов из русского магазина им хватит еще на неделю. И произошел небольшой инцедент с Симой. Она сказала мне, что я должен мыть посуду. Это действительно входит в круг моих обязанностей и я, покормив Сему, отправился исполнять свой долг. В раковине обнаружил целую гору посуды, к Семе не имеющей ни малейшего отношения. Вымыл только Семину. Когда она стала выговаривать мне за это, объяснил ей, что я должен мыть только посуду больного, но никак не посуду остальных членов семьи. И предложил ей получить разъяснения по этому вопросу в нашем офисе. За разъяснениями она обращаться не стала, вымыла, что осталось, и до конца дня дулась на меня.

А еще – я теперь покупаю себе еду во время утренней прогулки: мы гуляем в направлении магазина. Благодаря этому у меня появилось время не спеша поесть и даже попить чаю после обеда. И еще одна приятная вещь – у меня завелись деньги на счету и через пару-тройку недель я смогу начать поиск подходящего жилья.

К концу сентября я определился на курсы. Еврейская организация «Shore Front» дала мне подтверждение моего права на бесплатную учебу, я отнес эту бумагу в Кингсборо-колледж и был зачислен на курсы бухгалтеров при нем. Занятия начинаются во второй вторник октября и должны проходить в три семестра, три раза в неделю с 6.30 вечера до 9.30. Каждый семестр длится два месяца, в конце – зачет. Сдавшие зачет допускаются к следующему. Таким образом к следующему лету я рассчитывал получить сертификат бухгалтера. И это здорово согревало мне душу.

В середине сентября, в субботу, во время прогулки с Семой, мне позвонила на мобильный моя координатор и предупредила, что в понедельник у меня будет выходной, а ко вторнику она постарается найти мне новый «кейс», потому что Лазарь исчез из дома в пятницу вечером. Убийственная новость! Все мои планы под угрозой. Куда меня направят? Какой там будет график? А если попадется такой больной, как Сема? У меня просто не останется сил на учебу после такой работы. И куда мог подеваться Лазарь? Может, он решил самостоятельно отправиться в ресторан в пятницу вечером? Самое время для последователя Любавического ребе. И где была в это время его жена? Ведь, с ее слов, по вечерам она всегда с ним, или дома, или у дочери. Я представил себе его, одиноко бродящего по улицам, и сердце сжалось. И где он провел ночь? Действительно, мне стало жаль этого взбалмошного, скорее всего, не вполне нормального старика, вынужденного на старости лет прибегать ко всевозможным ухищрениям ради того, чтобы досыта и вкусно поесть на свои, кстати, деньги. В любой момент ему может стать плохо и он просто упадет на улице, и дай бог, чтобы рядом нашелся кто-нибудь, кто обратил бы на него внимание. Забегая вперед, скажу, что он нашелся через три дня на Манхэттене. Его положили в госпиталь, а после выписки дали круглосуточных хоуматендантов. Я же его больше не видел.

В понедельник мне позвонили из офиса, продиктовали адрес нового «кейса». Во вторник я должен отправиться к Фиме с необычной для еврея фамилией Рахно, чуть ли не Махно. С понедельника по пятницу по двенадцать часов. С точки зрения заработка – очень неплохо, но как я буду ходить на занятия? Я решаю поработать так хотя бы до середины октября, а там сориентироваться.

Авеню Джей – колоритный район. Здесь соседствуют евреи и мусульмане. Рядом с кошерной еврейской пекарней – супермаркет, которым владеют пакистанцы. Все кассирши в платках, длинных юбках и кофтах с длинным рукавом, а в пекарне – хозяин в кипе и с пейсами. И всюду снуют маленькие, коренастые мексиканцы. Они на подхвате у всех – выгружают товар из машин, выставляют его на витрины, выбрасывают мусор, метут тротуар возле магазинов. Делают черную работу.

Еврейские дети идут в школу – мальчики в черных костюмчиках и белых рубашках, а те, кто постарше – в широкополых черных шляпах, все – с пейсами, девочки – в темных юбках за колено и черных чулках, и тоже в кофтах с длинным рукавом. Идут группами, но мальчики – сами по себе, а девочки – отдельной стайкой. Идут чинно и не по-детски целеустремленно. А рядом – пышнотелые мусульманские мамаши в платках и просторных балахонах ведут своих детей в другую школу – учить Коран.

Кошерная пиццерия. Немного смешно, но очень практично. Евреи, в том числе соблюдающие кашрут, не меньше других любят свежевыпеченное тесто с ароматным, тягучим сыром, с оливками и помидорами. А если еще и с грибами? Так наслаждайтесь же кошерной пиццей, освидетельствованной заботливыми раввинами.

Мне здесь нравится: жизнь бурлит. Фима, как и следовало ожидать, живет в старом, угрюмом билдинге из темного кирпича, типичном доме для малоимущих, где старики доживают свой век, вкушая прелести «восьмой программы». Дом возвышается на боковой улице среди двух– и трехэтажных особнячков, где живет народ посостоятельней. Звоню в домофон, меня впускают, поднимаюсь на второй этаж, иду по длинному коридору, и у открытых дверей одной из квартир меня встречает женщина и приглашает войти. Здороваемся. Прохожу в квартиру.

В комнате на диване сидит молодой парень, узбек или казах, ночной хоуматендант. Мы здороваемся, и он просит меня быстрее отзвониться. Я звоню первым, следом – он, и мы прощаемся. Рабочий день начался.

Знакомимся. Ее зовут Жанна, она дочь Фимы. Крашеная блондинка, волосы туго заплетены в кокетливую короткую косу, начинающуюся у самой макушки, как ходили комсомольские активистки в семидесятых. Высокая, с хорошей фигурой, в джинсах и тоненьком свитерке в обтяжку. Грудь. И какое-то растерянное выражение лица. Впечатление такое, будто никак не может вспомнить что-то важное. Возраст неопределенный: фигура и коса – самое большее на сорок, кожа и руки – на пятьдесят, но глаза с застывшим в них, казалось навеки, выражением усталого недоумения, делают ее лицо совершенно старушечьим. Прошу ввести меня в курс дела.

Начинает она издалека. Из своего киевского детства. По ходу повести достает сигареты из сумочки, выкуривает одну у открытого окна, потом другую. Рассказ удручает своей ненужной откровенностью.

– А где же больной? – пытаюсь остановить ее я.

– А он в спальне, спит, – машет она рукой в направлении второй комнаты.

– Он уже ел?

– Покормишь, когда проснется, я все тебе покажу, – и она возвращается к своему рассказу.

Вот эта история в кратком изложении.

Родом они из Киева. Фима всю жизнь проработал мясником в магазине на Подоле. Мама была домохозяйкой. Воспитывала двоих детей – ее и младшего брата. Фима вел разгульный образ жизни. Уходил из дому засветло, затемно возвращался, или не возвращался вовсе. Часто пропадал на несколько дней, и маме приходилось идти в магазин, чтобы убедиться, что он вообще жив. Все его друзья были хулиганами и жуликами, но они были ему дороже семьи. Если случалось, что он проводил выходной дома, то весь день спал и просыпался только чтобы выпить и поесть, но материально они были обеспечены. Он приносил деньги в бумажных пакетах, скомканные и грязные, вытряхивал их на пол перед мамой, и ей приходилось собирать их. Конечно, они были неплохо обеспечены, но могли бы жить и получше, не трать он на друзей и шлюх. Такое обращение обижало маму. Она сильно переживала и от переживаний тяжело заболела. У нее болело все – сердце, почки, печень, голова, а также руки и ноги. А он продолжал гулять. Знакомые рассказывали маме о его похождениях и от их рассказов все ее болезни только прогрессировали. Он не захотел помочь дочери поступить в институт, а после школы насильно отправил на курсы парикмахеров. Правда, после окончания устроил на работу в шикарный салон в самом центре Киева. Парня, с которым она встречалась, он ненавидел и не пускал на порог. Он навел на него своих дружков и тому пришлось оставить ее. Позже она познакомилась с другим парнем, он работал в обувном цехе у армян, хорошо зарабатывал. Тот Фиме понравился и он разрешил ей выйти за него. Устроил богатую свадьбу, позвал на нее всех своих дружков и весь вечер веселился с ними, а мама плакала. Парень оказался такой же сволочью, как и Фима. Вечно пропадал, то на работе, то с друзьями, но зарабатывал хорошо и они даже пару раз съездили с ним в Ялту. Она забеременела, начались скандалы, и он завел себе другую. Тогда они с мамой попросили Фиму поговорить с ним, а он отказался и назвал их обеих дурами. Когда сыну исполнился год, они развелись. И она осталась одна с годовалым ребенком на руках. Работать она не могла из-за ребенка, а алименты были совсем маленькие, ведь основные заработки ее бывшего мужа были «левыми». Выручала мама. То есть – Фима, подумал я про себя.

Еще хуже были у Фимы отношения с сыном. Он лупил его за самую малую провинность, а когда Гена не смог поступить в институт, насильно, как и ее, отправил учиться на парикмахера. Через своих дружков-жуликов Фима сделал ему «белый билет», и в армию он не пошел. В это время уже стали выпускать евреев, и Гена, не говоря никому ни слова, подал документы, едва ему исполнилось восемнадцать. Через год пришло разрешение и был большой скандал. Гена сказал, что не считает Фиму отцом, что ненавидит его за все несчастья, причиненные семье. В ответ Фима сказал, что он дурак, подписал нужные документы, и Гена уехал сюда, в Америку. Мама чувствовала себя все хуже и хуже, ей была необходима операция на сердце, и они тоже решили уехать. Три года длилось оформление документов. За это время Фима вышел на пенсию и тоже заболел. У него была аденома и они привезли его сюда с катетером. За три года в Америке Гена выучился на компьютерщика, женился и жил своей семьей. А они стали жить все вместе в этой квартире. Она с сыном – в этой комнате, а мама с Фимой – в той. Сначала было очень трудно: язык ей не давался, хорошей работы не было, приходилось горбить за гроши. Маме сделали операцию, но она все равно продолжала болеть: кроме сердца у нее был миллион других болезней. Фиме удалили аденому, он почувствовал себя лучше, нашел себе дружков среди Брайтонского жулья и снова пропадал целыми днями. До тех пор, пока с ним не случился инфаркт лет шесть назад. А вслед за ним – инсульт. Тогда он прекратил шляться и целыми днями не давал маме покоя своими штуками. Но они с сыном к тому времени уже не жили в этой квартире. Совершенно случайно она встретила своего одноклассника, киевлянина, которому нравилась в школе, и они стали встречаться. Два года они встречались тайно, потом он бросил прежнюю семью и они поженились. Вот уже десять лет они вместе и она, наконец-то, счастлива. Они владеют химчисткой пополам с кем-то и, хотя это не легкий хлеб, она довольна, несмотря на то, что ей приходится работать четыре дня в неделю на приемке. А у нее здоровье уже подорвано, да и возраст не самый лучший: климакс (такая вот шокирующая откровенность). А три года назад мама умерла. И с тех пор она окончательно возненавидела Фиму – главного виновника всех маминых болезней и безвременной смерти. Но отдать его в дом престарелых совесть не позволяет, вот и ухаживают они с братом за ним. Гена даже начал разговаривать с ним, но называть его отцом у них язык не поворачивается и они зовут его по имени – Фима. Месяц назад с ним случился второй инсульт и его хотели из госпиталя отправить в дом престарелых, но она с большим трудом добилась, чтобы его вернули домой. После второго инсульта он совсем слабый и плохо соображает, почти все время спит. Ест плохо. А до него он еще выкидывал фокусы. Едва успели они похоронить маму, как он захотел жениться, и тогдашняя «хоуматенда», полячка, познакомила его с женщиной, и эта женщина, нелегалка из Ленинграда, поселилась здесь и жила почти год. Сейчас она в Ленинграде, должна скоро вернуться. Здесь полно ее вещей, и самое главное – он не забыл ее, называет своей женой и ждет. Конечно же, она ее ненавидит, не знает как от нее избавиться и молит бога, чтобы она не приехала.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.