Нагие и мёртвые

Он вспомнил о Каммингсе, почувствовал к нему острую ненависть, и у него вдруг появилось желание, чтобы этот переход никогда не кончался. Настроение сразу испортилось. Какими бы ни были результаты выполнения их задачи, в любом случае выиграет Каммингс.

К черту все это. Начинаешь что-то анализировать, доходишь до самого конца и обнаруживаешь, что дело плохо. Главное, чтобы продолжать ставить одну ногу впереди другой.

— О'кей, ребята, идем дальше, — сказал он спокойно. Солдаты шли мимо него цепочкой по склону. — Шире шаг.

Хирна волновали и другие проблемы. Например, Крофт. Как никогда прежде, ему необходимо наблюдать за всем, все запоминать, научиться в течение этих нескольких дней тому, что Крофт постигал на протяжении месяцев и годов. Сейчас он был командиром в условиях весьма шаткого равновесия. Крофт всегда мог так или иначе это равновесие нарушить.

Хирн продолжал разговаривать с солдатами, когда они проходили мимо, но солнце стало пригревать сильнее, и все снова почувствовали усталость и начали нервничать. И в его обращениях к людям появилось что-то искусственное, вымученное.

— Ну как дела, Полак?

— Веселого мало. — нехотя отвечал тот и продолжал путь молча.

У солдат существовало против него какое-то предубеждение. Они были осторожны, даже, может быть, недоверчивы. Он был офицером, и инстинктивно они соблюдали осмотрительность. Но Хирн видел в этом и кое-что другое. Крофт находился с ними так давно, имел такой всесторонний контроль над взводом, что они не могли даже представить себе, чтобы Крофт больше не командовал ими. Они боялись проявлять по отношению к Хирну симпатию, так как опасались, что Крофт запомнит это до той поры, пока вновь не утвердится в правах командира. Все дело заключалось в том, чтобы заставить их понять, что он, Хирн, будет со взводом постоянно. Однако это потребует времени. Если бы только он пробыл с ними хотя бы неделю на биваке или провернул несколько небольших патрульных операций до этого задания. Хирн пожал плечами и вытер пот со лба. Солнце припекало еще сильнее.

А путь становился все круче. Целое утро люди шли по высокой траве, медленно взбирались на возвышения, устало тащились через долины, с трудом преодолевали холмы в обход. Они уже устали, дыхание участилось, лица загорели и обветрились. Теперь уже никто не разговаривал, двигались цепочкой в мрачном настроении.

Солнце закрыли тучи, начался дождь. Сначала это было приятно: дождь казался прохладным, повеял ветерок, однако вскоре земля раскисла и к ботинкам стала прилипать грязь. Все промокли и шли с поникшей головой, опустив винтовки дульным срезом вниз, чтобы предохранить их от дождя; люди напоминали какие-то увядшие цветы. Все вокруг выглядело унылым.

Местность изменилась, появилось больше валунов. Холмы стали круче, некоторые из них были покрыты кустарником высотой до пояса и какими-то растениями с плоскими листьями. Впервые со времени выхода из джунглей на пути им встретилась рощица.

Дождь прекратился, и опять начало палить солнце, теперь оно стояло в зените, был полдень. Взвод остановился в небольшой рощице, солдаты сбросили рюкзаки и съели еще по одному пайку. Уилсон с отвращением принялся за галеты и сыр.

— Я слышал, что это вызывает у человека запор, — сказал он Реду.

— Ну что же, кое для кого это не так плохо.

Уилсон засмеялся. Всю первую половину дня его мучил понос, болела спина и кололо в паху. Он не мог понять, почему организм так подвел его. Он всегда испытывал гордость от того, что может все то, что могут другие, а сейчас он с трудом тащился в хвосте колонны, цепляясь за траву, напрягая все свои силы, чтобы преодолеть самые незначительные холмики. Спазмы заставляли его сгибаться почти вдвое, он сильно потел, рюкзак давил на плечи подобно бетонной балке.

Уилсон вздохнул.

— Поверь, Ред, у меня внутри словно все разрывается. Вернусь, придется делать операцию. Без этого я ни к чему не буду годен.

— Да?

— Правда, Ред. Я ведь задерживаю весь взвод.

Ред громко рассмеялся.

— А ты что, думаешь, мы уж очень спешим?

— Да нет, но меня это очень беспокоит. Что если мы нарвемся на кого-нибудь, когда будем пересекать перевал? Видишь ли, я совсем забыл, как чувствует себя человек, которого не мучает понос.

Ред засмеялся.

— А-а, брось, смотри на это дело проще, вот и все.

Ему не хотелось слишком уж вникать во все эти переживания Уилсона. «Я ведь ничего не могу поделать», — уверял он себя. Они продолжали есть молча.

Через несколько минут Хирн дал команду продолжать движение. Взвод выбрался из рощицы и с трудом потащился по солнцепеку. Хотя дождь прекратился, земля еще не просохла, от нее поднимались испарения. Люди двигались согнувшись. Перед ними простиралась необъятная холмистая местность. Они растянулись почти на сотню ярдов и медленно пробирались через густую траву, поглощенные каждый своими болями и недомоганиями. Подошвы ног горели, а колени дрожали от усталости.

Вокруг в полуденной жаре сверкали вершины холмов, царило сплошное сонливое молчание. Слышалось только непрерывное жужжание насекомых, и это доставляло известную радость. Крофт, Риджес и даже Уилсон вспоминали о фермерских участках во время летнего зноя, о тихих и щедрых просторах с порхающими на фоне голубого неба бабочками. Они медленно, лениво перебирали воспоминания, словно двигались по проселочной дороге, а перед ними расстилались плодородные поля, и они вдыхали застоявшуюся влажность растительной силы земли после дождя, стойкий запах вспаханного поля и конского пота.

Все вокруг, казалось, затопили слепящий солнечный свет и жара.

Около часа двигались все время в гору, а затем остановились у ручья, чтобы наполнить фляги. После пятнадцатиминутного отдыха вновь двинулись в путь. Одежда на людях промокала по крайней мере десяток раз: от океанских брызг при переходе на катере, от воды при форсировании рек, от пота, от влажной земли на привалах, и всегда, когда одежда высыхала, на ней оставались следы. Рубашки были в белых пятнах от выступившей соли, а под мышками и на поясе ткань уже начала разрушаться. На теле у большинства были ссадины, волдыри и солнечные ожоги; некоторые стерли ноги и начали хромать, но все эти помехи казались незначительными, на них почти не обращали внимания в тяжелом оцепенении от постоянного движения, солнечного перегрева; усталость сковывала все мышцы тела, вызывала тяжелую апатию ко всему. Люди ощущали во рту кислый привкус от перенапряжения, с трудом переставляли натруженные ноги, но в конце концов перестали воспринимать собственное недомогание. Они продолжали идти, не думая о том, куда идут; двигались, тупо и уныло покачиваясь из стороны в сторону.

На них давила тяжесть рюкзаков, но они воспринимали эти рюкзаки как часть своего тела, как помещенный где-то внутри них большой камень.

Кустарник становился выше, почти по грудь. Колючки задевали за винтовки, цеплялись за одежду. Люди продирались сквозь кустарник, пока облепившие одежду колючки не вынуждали их останавливаться; они отдирали колючки и вновь устремлялись вперед. Они ни о чем не думали, кроме сотни футов земли впереди; они даже не смотрели на вершину холма, на который взбирались.

В полдень устроили продолжительный привал в тени от скал.

Трещали кузнечики, лениво летали насекомые, и время, казалось, ползло очень медленно. Разбитые усталостью люди начали подремывать. У Хирна не было ни малейшего желания шевелиться, однако привал слишком затягивался. Он медленно встал, закрепил свой рюкзак и скомандовал:

— Подъем!

Никакой реакции, и это вызвало у него приступ возмущения.

Крофта они послушались бы быстро.

— Вставайте, вставайте. Надо идти. Нельзя сидеть здесь целый день, — сказал он строгим и официальным тоном.

Солдаты начали медленно, нехотя подниматься. Он слышал, как они чертыхались и почувствовал в них мрачное сопротивление.

Его нервы были взвинчены больше, чем он сам мог предполагать.

— Прекратите разговоры и пошевеливайтесь, — услышал он свой собственный голос. Вдруг он понял, что очень устал от этих обязанностей командира.

— Вот сукин сын, — пробормотал кто-то.

Это задело его, но он подавил негодование. Их поступки были вполне понятны. Они устали и хотели сорвать на ком-нибудь злость.

Независимо от того, что он сделал на самом деле, рано или поздно они возненавидят его. Попытки как-то подействовать на них в конце концов только запугают и вызовут у них раздражение. Крофта они послушались бы, потому что Крофт разжигал в них ненависть, вдохновлял это чувство, но сам был выше его и в свою очередь добивался подчинения. Понимание этого подавляло Хирна.

— Впереди у нас еще долгий путь, — сказал он более спокойным тоном.

Они продолжали тащиться вперед. Гора Анака была теперь значительно ближе. Всякий раз с вершины очередного холма виднелись высокие обрывистые стены на обеих сторонах перевала, они могли даже различать отдельные деревья среди зарослей на ее склонах.

Местность и даже воздух изменились. Стало прохладнее, воздух заметно разреженнее, и его едва хватало при учащенном дыхании.

Подступов к перевалу достигли в три часа. Крофт поднялся на вершину последнего холма и, укрывшись за кустом, осмотрел местность, раскинувшуюся перед ними. Внизу под склоном холма приблизительно на четверть мили простиралась долина с островком высокой травы, окруженным горным кряжем спереди и холмами слева и справа. За долиной через горную цепь узким скалистым ущельем, извивавшимся между отвесными каменистыми склонами, шел перевал. Дно дефиле было скрыто густой листвой, и здесь могло укрыться любое количество людей.

Крофт осмотрел несколько холмов, возвышавшихся на открытых участках перевала, внимательно вглядываясь в окружавшие их джунгли. Он испытал внутреннее удовлетворение от того, что забрался так далеко. «Мы прошли чертовски большой путь», — подумал он. В повисшей над холмами тишине он различал время от времени доносившиеся с другой стороны горного хребта приглушенные артиллерийские залпы.

К нему подошел и расположился рядом Мартинес.

— Все в порядке, Гроза Япошек, — прошептал Крофт. — Нам нужно держаться вблизи холмов, окружающих долину. Если у входа на перевал кто-нибудь есть и если мы пойдем через поле, то нас наверняка обнаружат.

Мартинес кивнул, переполз через вершину холма и повернул направо, чтобы обойти долину. Крофт сделал жест рукой остальной части взвода, чтобы следовали за ним, и начал спускаться с холма.

Люди двигались очень медленно, маскируясь в высокой траве.

Мартинес проходил ярдов тридцать и останавливался, прежде чем снова идти вперед. Осторожность, с которой он продвигался, передалась другим, хотя никому ничего не приказывали. Солдаты стряхнули с себя усталость, вернули исчезнувшую было способность воспринимать окружающее и до некоторой степени даже восстановили контроль над своими движениями. Они шли осторожно, высоко поднимая ноги и ставя их твердо, чтобы не производить шума. Все чутко слушали царившую в долине тишину, вздрагивали от неожиданного шума и замирали каждый раз, когда раздавалось стрекотание насекомых. Напряжение возрастало. Они ждали, что вот-вот что-то произойдет. Во рту у всех пересохло, в груди раздавались тяжелые удары сердца.

До подступов к перевалу с того места, откуда Крофт вел наблюдение за долиной, было всего несколько сот ярдов, однако путь, которым вел колонну Мартинес, составил больше полумили. На обход кружным путем потребовалось довольно много времени, около получаса, и настороженность у людей уменьшилась. Шедшим в хвосте колонны приходилось на несколько минут задерживаться, а потом почти бежать, чтобы догнать головную группу взвода. Это утомляло и раздражало. Люди вновь почувствовали, как они измучены, как болит спина, ноги. Они то и дело ненадолго останавливались в полусогнутом положении, а рюкзаки продолжали неимоверно давить на плечи, и стоять так оказывалось еще хуже, чем двигаться.

Пот заливал глаза, вызывал слезы. Они опять начали терять контроль над собой. Некоторые стали открыто ворчать, Во время одной из остановок Уилсон задержался по причине естественной надобности; взвод начал движение, а он еще был занят своим делом, и это привело к некоторому замешательству.

Замыкающие начали шепотом передавать по цепочке просьбу, чтобы головная группа остановилась, и около минуты люди вынужденно передвигались взад-вперед и шептались друг с другом. Когда Уилсон сделал свое дело, взвод двинулся дальше, но дисциплина так и не восстановилась.

Хотя никто не говорил в полный голос, общий шум, складывавшийся из отдельных шушуканий и несоблюдения осторожности в процессе движения, в целом превышал необходимый предел. Временами Крофт давал сигнал рукой соблюдать тишину, но это мало помогало.

Они дошли до скал у подножия горы Анака и взяли левее, двигаясь к перевалу от укрытия к укрытию. Вскоре они подошли к месту, лишенному естественных укрытий. Это было открытое поле — начало обширной долины, простиравшейся на сотню ярдов до первой седловины в перевале. Ничего не оставалось делать, как пересечь это пространство. Хирн и Крофт присели за уступом отрога и стали обсуждать, что делать дальше.

— Нам необходимо разделиться на два отделения, лейтенант, и когда одно будет пересекать открытое пространство, другое обеспечит ему прикрытие, — сказал Крофт.

— Думаю, что это правильно, — согласился Хирн. Несмотря на всю напряженность обстановки, было очень приятно сидеть на уступе скалы, впитывая всеми порами солнечное тепло. Он глубоко вздохнул. — Так мы и сделаем. Когда первое отделение достигнет перевала, за ним последует второе.

— Ага. — Крофт потер подбородок и бросил испытующий взгляд на лейтенанта. — Я поведу первое отделение, ладно, лейтенант?

«Нет, — решил Хирн, — как раз здесь мне надо проявить настойчивость».

— Я сам поведу его, сержант. А вы меня прикроете.

— Но... Хорошо, лейтенант. — На мгновение Крофт замолчал. — Вам лучше взять отделение Мартинеса — у него в большинстве опытные солдаты.

Хирн кивнул. Он заметил на лице Крофта выражение удивления и разочарования, и это доставило ему удовольствие. Но тут же Хирн почувствовал недовольство собой: он вел себя как мальчишка.

Он сделал жест Мартинесу и поднял вверх один палец, показывая, что ему нужно первое отделение. Через одну-две минуты солдаты собрались вокруг него. Хирн почувствовал какой-то комок в горле; когда он говорил, его голос звучал хрипло и скорее напоминал шепот.

— Мы должны пройти вон к той роще, а второе отделение будет прикрывать нас. Мне незачем напоминать вам о необходимости быть начеку. — Он потрогал лоб, как будто забыл и хотел вспомнить что-то. — Держите дистанцию между собой по крайней мере в пять ярдов. — Кое-кто из солдат кивнул в знак согласия.

Хирн встал, перебрался через уступ скалы и начал двигаться по открытому полю в направлении к зелени, скрывавшей вход на перевал. Позади, слева и справа он слышал шаги солдат отделения.

Непроизвольно он взял винтовку наперевес. Поле, окаймленное с одной стороны скалами, а с другой высокой травой, было в сотню ярдов длиной и около тридцати ярдов шириной. Оно было слегка покато и покрыто отдельными небольшими камечистыми бугорками.

От камней и стволов винтовок отражались ослепительные лучи солнца. Стояла абсолютная тишина, как будто навевавшая на все вокруг сонливую дремоту.

Натруженными, сбитыми подушечками пальцев ног Хирн чувствовал каждый свой шаг, но ему казалось, что это происходит не с ним. Винтовка у него в руках почему-то была скользкой. Внутреннее напряжение давало себя знать при любом неожиданном звуке: кто-то зацепил ногой за камень или просто шаркнул ею. Он перевел дыхание и, обернувшись, бросил взгляд на солдат отделения. Все его чувства были крайне обострены. Помимо всего прочего, он втайне испытывал радостное возбуждение.

На какой-то момент Хирну показалось, что в листве рощи кто-то задвигался. Он сразу же остановился. До рощи оставалось ярдов пять — десять. Ничего не увидев, он сделал знак продолжать движение, и солдаты последовали за ним.

Дзиинь!

Пуля рикошетом отскочила от камня и со свистом полетела в сторону. Роща наполнилась треском винтовочных выстрелов, и солдаты отделения склонились к земле подобно хлебам во время шквала. Хирн бросился на землю позади камня. Обернувшись назад, он увидел, как солдаты, ругаясь и крича что-то друг другу, ползли к укрытиям.

Винтовочный огонь продолжался, непрерывный, ужасающий, с нарастающим темпом. Треск выстрелов напоминал звуки лесного пожара, а дзиньканье пролетающих над головой пуль — жужжание насекомых; сверкнув при ударе о камень, они с нарастающим воем летели под аккомпанемент леденящего душу звука рвущегося металла.

Бии-йоувввв! Бии-йоувввв! Тии-йююююнг!

Солдаты лежали под прикрытием валунов, дрожащие, беспомощные, боясь поднять голову. Позади них из-за скалы, после некоторой паузы, Крофт и его отделение открыли огонь по роще с противоположной стороны поля. Обрывистые склоны скал отражали звуки и отбрасывали их обратно в долину, и здесь начался потрясающий хаос звуков, одно эхо сталкивалось с другим подобно разным струям в одном потоке, звуки хлестали по ушам, почти оглушали.

Хирн лежал плашмя позади камня, его конечности сводила судорога, глаза заливал пот. Он видел только прожилки гранита и поверхность камня, тупо воспринимая их глазами и не осознавая ничего. Все внутри него, казалось, оборвалось. Самым сильным было желание прикрыть голову руками и дождаться окончания перестрелки.

Он услышал какие-то звуки и с тупым изумлением понял, что это он сам издает их, что они срываются с его губ. Помимо откровенного страха он чувствовал все усиливавшееся отвращение к самому себе. Хирн просто не верил тому, что происходило с ним. Он никогда прежде не был в боевой обстановке, но вести себя подобным образом...

Дзиинь!

Кусочки камня и каменная пыль осыпали ему шею, вызвав легкий зуд. Винтовочный огонь был яростным, можно сказать даже злобным. Казалось, весь огонь был сосредоточен на нем, и каждый раз, когда пуля пролетала мимо, он непроизвольно вздрагивал. Пот непрерывно капал с подбородка, кончика носа, с бровей на глаза.

Перестрелка длилась всего пятнадцать или двадцать секунд, а он был насквозь мокрым. Ему казалось, что какой-то стальной обруч сжал его ключицы, перехватил дыхание. Сердце билось, как кулак о стену. В течение нескольких секунд все его мысли были сосредоточены на том, чтобы не наложить в штаны. Он почувствовал прилив крови к голове от одний мысли об этом. Нет! Нет!

Пули свистели вокруг с невыносимым шуршащим звуком.

Он должен вывести всех отсюда! Но руки не слушались его, они все еще прикрывали голову, он вздрагивал каждый раз, когда пуля рикошетировала от камня. Он слышал, как солдаты позади кричали друг другу бессвязные слова. Откуда этот страх? Оп должен подавить его. Что с ним произошло? Просто невероятно, трудно поверить. Со стыдом и страхом он вспомнил на мгновение окурок Каммингса, за которым он нагнулся, чтобы поднять его. Ему казалось, что он слышит все: хриплое дыхание солдат, укрывшихся за камнями, крики японцев в роще, даже шелест травы и треск кузнечиков в долине. Позади отделение Крофта все еще вело огонь. Он еще плотнее прижался к земле за камнем, когда несколько японских пуль ударили о камень и отскочили в сторону. Осколки и пыль обожгли ему шею.

Почему же Крофт ничего не предпринимает? Внезапно он понял, что ждет, когда Крофт возьмет инициативу на себя и подаст громким голосом команду, которая выведет его отсюда. Все в нем возмутилось. Он завел свой карабин за край камня и нажал на спусковой крючок.

Однако выстрела не последовало: спусковой механизм стоял на предохранителе. Эта ошибка привела его в бешенство. Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, Хирн встал, нажал на предохранитель и сделал три или четыре выстрела по роще.

— Назад, назад! — крикнул он. — Встать!.. Назад!

Ошеломленный, он услышал, что кричит неистовым пронзительным голосом.

— Встать! Бегом назад!

Вокруг свистели пули, но теперь, когда он стоял, они, казалось, не имели значения.

— Отойти ко второму отделению! — крикнул он еще раз, перебегая от камня к камню. Его голос жил отдельно от него самого.

Он повернулся и сделал еще пять выстрелов — с быстротой, на которую только был способен, и остановился в ожидании, онемевший, неподвижный.

— Встать! Открыть огонь! Залп по ним!

Некоторые солдаты встали и открыли огонь. Приведенные в замешательство, японцы в роще несколько секунд молчали.

— Бегом назад! — скомандовал Хирн.

Солдаты отделения поднялись на ноги, бросая на него безмолвные взгляды, и побежали назад к уступу скалы. Они поворачивались к роще, делали по нескольку выстрелов, отбегали на двадцать "ярдов, останавливались, чтобы снова открыть огонь; отходили в беспорядке подобно стаду, в ярости и страхе. Японцы в роще снова открыли огонь, но солдаты отделения не обращали на него внимания.

Все они словно обезумели. Перебегая от камня к камню, они думали только об одном: скорее достичь спасительного укрытия позади скалы, которую только что оставили.

Один за другим, задыхаясь и негодуя на усталость, они преодолели последний уступ скалы и укрылись за ней; ото всех несло потом. Хирн был одним из последних. Он свалился на землю, потом встал на колени. Браун, Стэнли, Рот, Минетта и Полак продолжали вести огонь, а Крофт помог Хирну встать на ноги.

— Все вернулись? — спросил Хирн, тяжело дыша.

Крофт быстро посмотрел вокруг.

— Кажется, все на месте, — ответил он, сплюнув. — Пошли, лейтенант. Нам нужно выбираться отсюда, они наверняка начнут искать нас.

— Все здесь? — закричал Ред.

На его щеке виднелась длинная ссадина, а сам он был весь в пыли. Пот проступал сквозь этот слой пыли и тек, как текут слезы по грязному лицу. Солдаты собрались за скалой, разгоряченно и сердито перекликаясь друг с другом.

— Что, пропал кто-нибудь? — громко крикнул Галлахер.

— Все здесь, — ответил ему кто-то.

В роще на той стороне долины стояла тишина. Лишь изредка с шуршанием и свистом над ними пролетали одна, две пули.

— Надо уходить отсюда, — предложил кто-то.

Крофт приподнялся над вершиной скалы, осмотрел поле, но ничего не заметил. Когда из рощи на противоположной стороне долины послышались выстрелы, он быстро укрылся за скалой.

— Ну как, отступаем, лейтенант?

Некоторое время Хирн был не в состоянии сосредоточиться.

Он все еще не мог прийти в себя и успокоиться, ему не верилось, что они благополучно возвратились и временно в безопасности.

В нем все кипело. Он хотел гнать солдат еще сотню ярдов, и еще, и еще, выкрикивая команды, бушуя от ярости. Он потер лоб, но думать не мог — слишком сильна была встряска.

— Хорошо, отступаем, — ответил он наконец.

Такого приятного возбуждения и подъема Хирн никогда еще не переживал.

Взвод начал отходить от скалы, держась вблизи отвесных скал горы Анака. Они шли быстро, почти бежали, задние теснили передних. Им предстояло преодолеть небольшой холм, на котором их могли увидеть из рощи, но до нее было теперь несколько сот ярдов.

Когда они поочередно быстро пробегали по вершине холма, из рощи раздалось несколько выстрелов. В течение двадцати минут они двигались то шагом, то бегом, шли все дальше и дальше на восток, параллельно подножию горы. Они прошли уже более мили, и от входа на перевал их отделяли многочисленные холмы. Наконец они остановились. Хирн, следуя примеру Крофта, выбрал для отдыха выемку недалеко от вершины холма и выставил четырех часовых на подступах. Они находились здесь уже десять минут, прежде чем обнаружили, что Уилсона с ними нет.

5.

Когда взвод нарвался на засаду, Уилсон укрылся за валуном неподалеку от высокой травы. Он лежал там изнуренный, бесчувственный, довольный тем, что бой идет без его участия. Когда Хирн приказал отступать, Уилсон послушно поднялся на ноги, отбежал несколько шагов назад и повернулся, чтобы выстрелить в японцев.

Пуля попала ему в живот. Ему показалось, что кто-то сильно ударил его в солнечное сплетение. От удара он перевернулся, прокатился несколько метров по земле и оказался в высокой траве.

Уилсон лежал, пораженный неожиданностью удара, и первое, что он почувствовал, была злость. «Какой это дьявол ударил меня», — пробормотал он. Он потер живот, намереваясь встать и броситься на ударившего его человека, но увидел на руке кровь. Уилсон покачал головой, снова услышал звуки выстрелов, крики оставшихся за скалой солдат взвода всего в тридцати ярдах от него.

«Все здесь?» — услышал он чей-то крик.

«Да, да, я здесь», — пробормотал он. Ему показалось, что он произнес эти слова громко, а на самом деле это был не более чем шепот.

Он перевернулся на живот и вдруг почувствовал страх. «Это японцы попали в меня». Он тряхнул головой. Падая в траву, он потерял очки, и ему приходилось теперь щуриться. С того места, где он лежал, ему был виден кусочек поля шириной только в ярд или два. Отсутствие на нем людей обрадовало его. «Я просто выдохся, вот в чем дело».

Он расслабился на какую-то минуту и стал медленно терять сознание. По едва улавливаемым звукам он понял, что взвод уходит, но думать об этом ему не хотелось. Все казалось тихим и спокойным, если не считать тупой боли в животе.

Вдруг Уилсон осознал, что стрельба прекратилась. «Нужно спрятаться в траву, чтобы японцы не нашли меня». Он попытался подняться, но почувствовал, что слишком ослаб, и упал. Медленно, покрякивая от усилий и боли, он прополз несколько метров назад к высокой траве и снова расслабился, довольный тем, что теперь не видит поля. «Как будто меня исколошматили», — подумал он и еще раз тряхнул головой. Он вспомнил, как однажды сидел в баре, был слегка пьян, его рука лежала на бедре сидевшей рядом с ним женщины. Он собирался идти с ней домой. При этой мысли страсть сразу же вспыхивала в нем. «Правильно, милашка!» — услышал он свои собственные слова, глядя на стебли травы, поднимавшиеся перед самым его носом.

«Я умру», — подумал Уилсон. Холодок страха привел его в сознание, и он застонал. Он представил себе, как пуля пронзает его тело, разрывает ткани, и его затошнило. Изо рта вытекла струйка горькой слюны. «Теперь эта отрава внутри начнет смешиваться с кровью. Значит, каюк». Он снова потерял сознание, впал в приятное забытье, и им овладела слабость. Потом опять пришел в себя. Он уже не боялся смерти. «Эта пуля прочистит мне внутренности. Гной выйдет, и я поправлюсь». Эта мысль взбодрила его. «Отец рассказывал, что его дед всегда просил знакомую негритянку пустить ему кровь, когда у него поднималась температура. Именно это со мной сейчас и происходит».

Он посмотрел на землю. Спереди гимнастерка промокла от крови, это слегка напугало его. Он прикрыл окровавленное место рукой и слабо улыбнулся.

Уилсон смотрел на землю в нескольких дюймах от себя. Время остановилось, все вокруг него было неподвижно. Он почувствовал, как солнце припекает ему спину. Потом, слушая гул круживших над ним насекомых, он незаметно впал в забытье.

Минут десять спустя он снова очнулся. Лежал не шевелясь, то засыпая, то вновь просыпаясь. Каждое из его чувств, казалось, жило отдельно от других. Он смотрел на землю или, закрыв глаза, тяжело дышал. Только слух был обострен. Что-то было не так. Уилсон приподнял голову и услышал, как в поле, ярдах в десяти от него, кто-то тихо разговаривает. Он стал напряженно всматриваться в высокую траву, но ничего не увидел.

Сначала он подумал, что, возможно, это кто-то из взвода, и хотел было крикнуть, но сразу замер. По доносившимся гортанным звукам и непривычной интонации Уилсон понял, что это японцы. «Если меня захватят...» Его охватил ужас. В сознании встали страшные картины японских пыток.

Он чувствовал, как при выдохе воздух медленно выходит через нос, пошевеливая волоски в ноздрях. Было слышно,

как японцы топчутся вокруг, их говор резал слух.

— Доко? [— Где?] — Табун коко [ — Вот здесь (японск.)].

Уилсон понял, что, раздвинув траву, они подошли ближе. Он уткнулся носом в землю и почему-то повторил несколько раз про себя: «Доко коко кола, доко коко кола». Каждый мускул на его лице напрягся, чтобы не произнести чего-нибудь случайно вслух. «Нужно бы взять винтовку», — подумал он, но тут же вспомнил, что, когда отползал подальше в траву, оставил ее в нескольких ярдах от того места, где сейчас лежал. А если он пошевелится, то его наверняка обнаружат.

Он попытался что-то решить, но от охватившей его слабости ему захотелось плакать. Он был совершенно подавлен случившимся и, прижавшись лицом к земле, старался сдержать дыхание.

Японцы смеялись.

Уилсон вспомнил, как он ворочал трупы в пещере, и мысленно представил себе, что его уже захватили японцы. «Да ладно... Я просто искал какой-нибудь сувенирчик. Вы должны понять это. Ничего плохого я сделать не хотел. Можете то же самое делать с моими товарищами. Мне наплевать. Человек мертв, и ему уже все равно».

Японцы с шумом двигались по траве всего в пяти ярдах от него. Уилсон подумал о том, чтобы броситься за винтовкой, но забыл, с какой стороны он приполз. Трава уже выпрямилась, и следов пе было видно. «О, черт». Он весь напрягся, уткнулся носом в землю. Рана снова начала ныть. «Только бы выбраться отсюда».

Японцы сели и завели разговор. Один из них откинулся назад в траву, и ее шелест долетел до слуха Уилсона. Он попытался сделать глоток, но что-то застряло у него в горле. Он испугался, что закашляется, и поэтому держал рот открытым. По его губам текла слюна.

Потом Уилсон слышал, как японцы встали, засмеялись и ушли.

У него сильно звенело в ушах и стучало в голове. Он сжал кулаки и снова прижался лицом к земле, чтобы подавить стон. Во всем теле чувствовалась слабость, большее изнурение, чем когда-либо. Даже рот у него дрожал. Ему становилось все хуже, он попытался подняться, но не смог.

Уилсон пролежал без сознания почти полчаса. Он медленно пришел в себя, по мозг его еще работал вяло. Долго он лежал неподвижно, зажав рану на животе рукой. «Куда же все пропали?