Нагие и мёртвые

Крофт все еще стоял на берегу и всматривался в крутой изгиб реки справа, после которого она шла параллельно горному хребту.

Река поворачивала в сторону японских позиций на расстоянии нескольких ярдов от подножия скал — это позволит ему хорошо видеть происходящее на той стороне. С левой стороны прямая линия русла реки скрывалась между густо заросшими берегами.

— А где находится твой взвод? — спросил Крофт.

Сержант показал на слегка выступавшее из джунглей дерево.

— Мы с той стороны дерева. Если понадобится попасть к нам, иди до того разветвления на тропе, где я вас встретил, и сверни на крайнюю тропинку справа. Когда подойдешь к дереву, крикни: «Глазастый!»

— Ладно, все ясно, — заверил его Крофт.

Они поговорили еще несколько минут. Сержант из второго взвода поправил на себе поясной ремень и тихо произнес:

— Скажу тебе откровенно: ночью здесь очень страшно. Кругом дикие джунгли, а ты торчишь здесь вот с этим паршивым пулеметом. — Он вскинул винтовку на плечо и пошел к своему взводу.

Посмотрев несколько секунд ему вслед, Крофт направился к своим разведчикам. Солдаты ждали его около трех маленьких палаток.

Крофт показал им места расположения пулеметов и познакомил с тем, что узнал от сержанта.

— Сейчас три часа ночи, — продолжал он. — На одном посту будет четыре человека, а на другом пять. Сменяться будем через два часа. Когда отстоим все по одному разу, пятый перейдет на тот пост, где было четыре человека, и нагрузка сравняется.

Крофт поделил людей на две группы и объявил, что первую смену на фланговом пулемете отстоит сам. Уилсон согласился пойти первым на другой пулемет.

— После смены я хочу поспать до следующей очереди, — сказал он. — Мне уже надоело вставать как раз в тот момент, когда снятся самые хорошие сны.

На утомленных лицах солдат появились слабые улыбки.

— И еще вот что, — добавил Крофт, — если начнется какая-нибудь заваруха, спящие должны сразу же подняться и бежать к нам на помощь. До пулемета Уилсона от палаток всего несколько ярдов, да и к моему пулемету ненамного больше. Думаю, что больше трех часов вам не потребуется, чтобы прибежать к нам. — пошутил Крофт, и кое-кто улыбнулся. — Ну вот и все, отдыхайте, — закончил он и направился к своему пулемету.

Крофт сел на край пулеметного окопчика и устремил взгляд на реку. Здесь, в спокойной пока обстановке, он впервые по-настоящему почувствовал усталость и даже какую-то подавленность. Чтобы не заснуть, он начал ощупывать находившиеся в окопчике предметы. Здесь лежали три ящика с пулеметными лентами; около треноги пулемета — целый ряд аккуратно уложенных гранат, всего семь штук; под ногами Крофт нашел ящик с сигнальными ракетами и ракетницу. Он поднял ее, зарядил патрон и, поставив на боевой взвод, положил рядом с собой.

Над ним пролетело несколько снарядов. Крофт несколько удивился, что они взорвались совсем недалеко на противоположной стороне реки, не более чем в нескольких сотнях ярдов от его пулемета.

Взрывы были очень громкими; над его головой, ударяясь о листья, просвистело несколько осколков. Крофт предположил, что это стреляет огневой взвод первой роты, и попытался представить себе, какая тропинка от разветвления ведет к этому взводу, — на случай, если придется отступать. Опасность занимаемой взводом позиции нейтрализовала жажду боя, которую Крофт испытывал до этого, и он стал терпеливо и спокойно ждать.

Мины ложились слева, вероятно, не далее, чем в пятидесяти ярдах от позиций взвода Крофта; слишком близко, чтобы можно было считать этот обстрел беспокоящим. «Кто-то, по-видимому, услышал что-нибудь в джунглях на той стороне реки, иначе мы не стали бы обстреливать из минометов столь близкие к себе позиции», — подумал Крофт. Он снова начал нащупывать предметы в окопчике и неожиданно обнаружил полевой телефон. Сняв трубку, Крофт внимательно прислушался. Это была открытая линия; вероятно, она связывала взводы первой роты. По телефону говорили два человека, слышимость была очень плохой, и, чтобы понять, о чем говорят, Крофт напряг весь свой слух.

— Перенесите еще на пятьдесят, а потом возвращайтесь, — приказал кто-то.

— А вы уверены, что это японцы?

— Клянусь, я слышал, как они разговаривали на своем дурацком языке.

Крофт напряженно всмотрелся в противоположный берег. Луна вышла из-за облаков, поэтому полоски берегов на той и другой стороне и река между ними слегка серебрились. Джунгли на той стороне реки казались непроницаемыми.

Позади Крофта снова раздались хлопающие залпы из минометов.

Он видел, как мины взрывались сначала в джунглях, а потом все ближе и ближе к берегу реки. С берега, занятого японцами, послышались ответные выстрелы из минометов, а примерно в четверти мили с левой стороны от Крофта началась ожесточенная перестрелка из пулеметов. Крофт схватил телефонную трубку и свистнул в нее.

— Уилсон, — прошептал он. — Уилсон!

Ответа не было. На несколько мгновений Крофт задумался, не пройти ли ему к окопчику Уилсона. В душе он проклинал Уилсона за то, что тот не заметил телефона в своем окопчике, но потом побранил и себя, что не обнаружил телефон раньше, до инструктажа подчиненных. «Хорош же я сержант», — с досадой подумал Крофт.

Он еще раз внимательно осмотрел противоположный берег.

Крофт слышал и различал все ночные шорохи; опыт помогал ему не обращать внимания на звуки, которые не имели никакого значения. Если шевелился в своей норе зверь, он относился к этому звуку спокойно; писк сверчков также не беспокоил его. Но вот его слух уловил шуршащий звук скольжения, который могли издавать только люди, пробирающиеся через густые джунгли. Крофт впился глазами в заросли, отыскивая место, где они были наименее густыми. На участке между его пулеметом и пулеметом Уилсона на той стороне росло несколько кокосовых деревьев. Вполне возможно, что солдаты противника назначат место сбора именно под ними.

Когда Крофт присмотрелся к этому месту внимательнее, ему показалось, что там движется человек. Стиснув зубы, Крофт ухватился за затвор пулемета и медленно навел его на кокосовые деревья.

Шуршащий звук усилился; казалось, что через кусты на противоположном берегу пробирались люди и собирались как раз в том месте, куда он направил пулемет. Крофт судорожно проглотил скопившуюся во рту слюну, облизал высохшие губы и расположился у пулемета поудобнее. Ему казалось, что он не только чувствует, но даже слышит, как сокращаются мышцы его тела.

Японские минометы произвели еще несколько выстрелов; мины легли на берегу недалеко от позиций следующего взвода. Крофт напряженно всматривался в освещенную луной поверхность реки. Ему показалось, что в темных образующихся от препятствий воронках и завихрениях он видит головы людей. Что это, обман зрения? На какой-то момент Крофт перевел взгляд на свои колени, потом снова на реку. Он посмотрел влево, вправо и во всех других направлениях, с которых могли подходить японцы. Он знал по опыту, что в темноте можно и не смотреть прямо на предмет, но видеть его. Около кокосовых деревьев на той стороне кто-то двигался. По спине Крофта скатилась струйка пота; он пошевелился, чтобы струйка не раздражала его. Крофт испытывал огромное напряжение и приятное предвкушение боя.

В его голове промелькнул вопрос: заметил ли противника Уилсон, и, словно в ответ, со стороны Уилсона донеслось щелканье затвора. Для напряженного слуха Крофта этот звук показался слишком громким, и он с досадой подумал о том, что Уилсон выдал свою позицию. Шум в кустах на том берегу стал еще громче, Крофт был даже уверен, что там кто-то оживленно шептался. Он нащупал гранату и положил ее поближе к ногам.

Затем Крофт услышал звук, который как бы пронзил все его тело. На том берегу кто-то громко крикнул высоким голосом:

— Эй, янки, янки!

«Это японцы», — подумал Крофт. Он буквально замор у пулемета.

— Янки, янки! — продолжал тот же голос. — Мы идем убивать тебя!

Ночь, казалось, покрывала реку тяжелым влажным ковром. Дышать было тяжело.

— Мы идем убивать тебя, янки!

Крофту показалось, как будто на его спину неожиданно спустилась чья-то рука, потом она поползла к голове и дошла по волосам до лба...

«Мы идем убивать тебя», — прошептал он напряженно и почувствовал себя так, как человек во сне, когда он хочет закричать, но не в состоянии произнести что-нибудь даже шепотом. На какой-то момент все его тело сотряслось от нервной дрожи, руки на затворе пулемета, казалось, застыли. На голову что-то невыносимо давило.

— Мы идем убивать тебя, янки! — Голос уже сорвался на визг.

— Идите! Идите, убейте меня, ублюдки! — громко крикнул Крофт. Он произнес эти слова как бы всем телом, как будто наваливался при этом на тяжелую дубовую дверь.

Наступила мертвая тишина. Никаких звуков. Ничего, кроме освещенной луной серебристой реки и звонкого треска сверчков. Потом, секунд через двадцать, тот же визгливый голос:

— А-а! Идем, идем, янки!

Крофт резко отдернул затвор пулемета и поставил его на боевой взвод. Сердце билось так, что, казалось, он слышал ею удары.

— Взвод, в ружье! На линию огня! — крикнул он всей мощью своих легких.

С того берега раздалась пулеметная очередь; Крофт спрятал голову в окоп. В темноте пулемет, казалось, выплевывал разящий белый огонь. Через несколько секунд Крофт поднял голову, нажал на спусковой крючок своего пулемета, и трассирующие пули устремились в джунгли на противоположном берегу. Он целился туда, откуда стреляли японцы. Пулемет сотрясался так, что он едва удерживал его двумя руками. Запах горячего металла несколько отрезвил Крофта, и он снова опустил голову в окоп в ожидании ответной стрельбы противника; свистевшие над головой пули заставляли его невольно вздрагивать.

Дзинь... дзинь!

В лицо Крофта ударило несколько комочков земли, но он ничего этого не почувствовал. Как и всегда в бою, его кожа перестала воспринимать какие бы то ни было прикосновения. Он вздрагивал от звуков, но тела своего не чувствовал.

Приподнявшись, Крофт еще раз нажал на спусковой крючок и после нескольких секунд непрерывной стрельбы снова спрятался в окоп. Послышался душераздирающий вопль, вызвавший на лице Крофта слабую улыбку. «Попал!» — подумал он радостно. Ему представилось, как пули пробивают мышцы и дробят на своем пути кости. Вопль повторился, и Крофт снова пережил весь комплекс звуков и запахов, которые он испытывал когда-то, наблюдая, как клеймят коров раскаленным железом.

— Взвод, в ружье! — еще раз крикнул он изо всех сил и непрерывно стрелял в течение десяти секунд, чтобы прикрыть подход своих солдат. Прекратив огонь, он услышал, что позади него ползут люди.

— Кто здесь? — спросил он.

— Я... я это, — послышался прерывистый голос скатившегося в окоп Галлахера. — Святая Мария! — бормотал он испуганно.

Крофт почувствовал, как Галлахер дрожит всем телом.

— Перестань! — гневно сказал он, крепко сжав руку Галлахера. — Остальные ребята встали?

— Да.

Крофт посмотрел на ту сторону реки. Стояла тишина. Вспышки пулеметной стрельбы прекратились так же внезапно, как прекращают лететь искры от точильного колеса, когда от него отнимают нож. Теперь, когда Крофт был не один, он мог что-то планировать.

Поскольку на линии огня между двумя пулеметами находились солдаты его взвода, Крофт снова почувствовал себя командиром.

— Скоро они пойдут в атаку, — хрипло прошептал он на ухо Галлахеру.

— О-о, — едва промычал тот, весь дрожа. — Надо же, не дают даже опомниться после сна.

— Слушай, — повелительно зашептал Крофт. — Ползи вдоль линии и скажи всем не стрелять до тех пор, пока японцы не начнут переходить реку.

— О, я не могу, я не могу, — залепетал Галлахер.

— Ползи сейчас же! — угрожающе прошипел Крофт, готовый ударить его.

— Я не могу...

Японский пулемет открыл огонь. Просвистевшие над их головами пули ударили в листья деревьев позади окопа. Трассы были похожи на обрывки красной молнии. Теперь в их сторону стреляли, казалось, тысячи и тысячи винтовок. Крофт и Галлахер прижались ко дну окопа. У обоих было такое ощущение, что барабанные перепонки в ушах лопнули. Крофт чувствовал сильную боль в голове. Стрельба из пулемета частично оглушила его. Сверху в окоп то и дело падали комки земли и, ударившись об их спины, разлетались на мелкие кусочки. Крофт старался уловить момент, чтобы подняться и открыть ответный огонь из пулемета. Когда стрельба поутихла, Крофт попытался осторожно поднять голову, по пули засвистели с прежней силой, и пришлось снова нырнуть вниз.

Японцы, по-видимому, заметили кусты, из которых вел огонь Крофт, и продолжали периодически обстреливать их.

Неожиданно раздались пронзительные завывающие звуки, настолько сильные, что пришлось зажать уши. Эго были мины, разорвавшиеся совсем рядом с занимаемыми взводом позициями.

Взрывной волной Галлахера подбросило вверх, а потом, как мешок, шмякнуло на землю.

— О боже! Боже! — вопил он. К его шее прилипли комки жидкой грязи.

— Господи, меня ранило! — воскликнул кго-то рядом. — В меня что-то подало.

— Остановитесь, я сдаюсь! Прекратите! Я сдаюсь, сдаюсь! — неистово кричал Галлахер, возмущаясь разрывами мин. Он не знал, что за сила заставляла его кричать.

— Меня ранило! Меня ранило! — все еще вопил кто-то рядом.

Японцы продолжали вести ружейный и пулеметный огонь. Согнувшись, Крофт по-прежнему лежал на дне окопа. Мышцы его расслабились. Кругом свистели пули. Протянув руку, Крофт схватил ракетницу. Стрельба не ослабевала, но между отдельными выстрелами он уловил крики японцев.

— Японцы наступают! — крикнул Крофт и выстрелил из ракетницы. — Остановите их! Задержать во что бы то ни стало!

С того берега донесся пронзительный вопль; человек кричал так, как будто ему зажали дверью руку.

Ракета осветила реку как раз в тот момент, когда японцы начали форсировать её. Крофт скорее почувствовал, чем увидел, что теперь его позиции обстреливает японский пулемет с фланга. Схватив свой пулемет, он начал вести непрерывный огонь, никуда не целясь, а лишь поворачивая пулемет из стороны в сторону. Стрельбы других на своей стороне он не слышал, но зато видел вспышки у дульных срезов винтовок.

Крофт с ужасом заметил, что через узкую реку к нему приближаются японские солдаты. Ракета осветила их так же неожиданно, как освещает молния. Крофт не стал рассматривать детали; в тот момент он ничего не различал и не чувствовал, он не мог бы даже сказать, где кончались его руки и где начинался пулемет. Его слух воспринимал лишь общий гул беспорядочных звуков, не задерживаясь на отдельных воплях и криках людей. Он ни за что не сосчитал бы, сколько японцев форсировало реку. Он сознавал и чувствовал только, что надо нажимать на спусковой крючок и стрелять, стрелять, не останавливаясь ни на секунду. Чувства угрожавшей ему опасности просто не существовало, он всецело был поглощен стрельбой.

Японские солдаты, пересекавшие реку первыми, начали падать.

Они не могли двигаться в воде быстро, и сосредоточенный ружейный и пулеметный огонь разведывательного взвода сражал их, как уpaгan в открытом поло. Оставшиеся на ногах японцы начали натыкаться на тела упавших товарищей. Крофт видел, как, перелезая через убитого, один солдат с трудом удерживал равновесие. Крофт не сводил с него прицела, пока тот не рухнул в воду, подкошенный пулями из пулемета.

Крофт взхлянул направо и заметил трех японцев, пытавшихся перейти реку в месте поворота. Он быстро развернул пулемет и нажал на спусковой крючок. Один солдат упал, а двое других, помедлив секунду в нерешительности, побежали обратно на свой берег. У Крофта не было времени преследовать их огнем — несколько японских солдат добрались до борега и находились в каких-нибудь пяти ярдах от его окопа. Крофт расстрелял их прямой наводкой.

Он стрелял и стрелял, перенося огонь с одной цели на другую с такой же быстротой, с какой хороший спортсмен бросается к мячу. Заметив, что солдаты в одной группе падают, он в ту же секунду нацеливал пулемет на другую. Атакующие линии японских солдат нарушились и превратились в небольшие смешавшиеся группки.

Солдаты дрогнули и начали отступать.

Осветительная ракета погасла, и на некоторое время Крофт как бы ослеп. Стрельба с противоположного берега прекратилась. Наступила сравнительная тишина. Крофт попытался нащупать рукой еще одну ракету.

— Где она? — спросил он Галлахера шепотом.

— Что? — не понял тот.

— Иди ты...

Крофт нащупал наконец ящик с патронами. Торопливо зарядив ракетницу, он понял, что начинает видеть в темноте, и на какую-то секунду заколебался. Однако в тот же момент на реке что-то задвигалось, и он выстрелил ракету. Когда она осветила реку, в ней неподвижно застыло несколько японских солдат. Крофт навел на них пулемет и дал очередь. Один из солдат почему-то невероятно долго держался на ногах, в то время как все его товарищи упали. Его лицо ничего не выражало; он оставался в вертикальном положении некоторое время даже после того, как пулеметная очередь прошила ему всю грудь.

Теперь на реке никто не двигался. Освещаемые ракетой тела убитых казались брошенными в воду мешками с зерном. Одного солдата, лежавшего в воде лицом вниз, понесло течением. На берегу недалеко от Крофта лежал на спине еще один, по-видимому еще живой. Крофт безжалостно прошил его пулеметной очередью и испытал удовольствие, когда увидел, как тот содрогнулся в предсмертных судорогах.

С противоположного берега донесся душераздирающий стон раненого японского солдата. В синем свете ракеты вопли казались ужасными. Крофт схватил гранату.

— Этот ублюдок слишком много шумит, — сказал он, вынимая из хранаты чеку. Размахнувшись, он бросил ее на тот берег. Граната глухо ударилась о тело одного из убитых солдат. Крофт и Галлахер пригнулись в окопе. Взрыв был мощным и в то же время каким-то пустым, как взрыв, выбивающий оконные стекла. Эхо стихло через несколько секунд.

Крофт прислушался к звукам с противоположного берега. Оттуда доносилось едва уловимое шуршание шагов крадущихся людей, отступающих в джунгли.

— Открыть по ним огонь! — крикнул Крофт.

Все солдаты снова начали беспорядочно стрелять. Крофт прочесал джунгли несколькими короткими очередями. Он слышал, как то же самое сделал и Уилсон из своего пулемета.

— А неплохо мы им всыпали, — сказал Крофт Галлахеру.

Сигнальная ракета начала гаснуть. Крофт поднялся на ноги.

— Кого ранило? — спросил он.

— Толио.

— Тяжело?

— Нет, легко, — отозвался сам Толио, — пуля попала в локоть.

— До утра потерпишь?

Несколько секунд стояла тишина, затем Толио ответил слабым голосом:

— Да, потерплю.

Крофт вылез из окопа.

— Я пойду, — сказал он Галлахеру. — Прекратите огонь.

Он шел по тропинке, пока не наткнулся на Толио, около которого хлопотали Ред и Гольдстейн.

— Мы все останемся на линии огня до утра, — сказал он им. — Я не думаю, что японцы попытаются атаковать еще раз, но ручаться ни за что нельзя, поэтому спать никому не разрешаю. До рассвета остался какой-нибудь час, никто не умрет от этого.

— Я и так не пошел бы спать, — прошептал Гольдстейн. — Какой уж тут сон, если такая побудка...

— Да? Я тоже не веселился, ожидая их, — — заметил Крофт. Он почувствовал легкую дрожь от утренней прохлады и с некоторым смущением подумал, что впервые в жизни действительно испытал какой-то страх. — Проклятые япошки, — пробормотал он.

Уставшие ноги едва держали его, и Крофт медленно пошел к своему пулемету. «Ненавижу их», — подумал он про себя.

— Как-нибудь я задушу япошку собственными руками, — сказал он вслух.

На освещаемой луной реке гонимые течением неуклюже поворачивались тела убитых японских солдат...

МАШИНА ВРЕМЕНИ. СЭМ КРОФТ, ИЛИ ОХОТНИК.

Это был сухопарый парень среднего роста, но держался оп всегда так прямо, что казался высоким. Его узкое треугольной формы лицо абсолютно ничего не выражало. Ничего не выражали его маленький рот, впалые щеки и короткий прямой пос. Впечатление производил лишь леденяще-холодный взгляд глубоко посаженных синих глаз... Он был хорошо подготовленным бывалым солдатом. Разговаривал обычно мало. Глубоко презирал почтн всех окружающих, ненавидел слабость и практически никого и ничего не любил.

Душа его стремилась к какому-то смутному, еще не сложившемуся идеалу, а к какому, он сам толком не понимал.

А почему Крофт стал таким?

Причин много.

Он такой потому, что кругом коррупция и продажность. Потому, что дьявол превратил его в своего слугу. Потому, что он техасец. Потому, что он отверг бога.

Он такой потому, что те немногие женщины, которых он любил, обманули его. А может быть, потому, что он просто родился таким, или потому, что никак не мог приспособиться к окружающей действительности.

Отец Сэма, Джесс Крофт, бывало, говорил: «Мой Сэм злой парень; наверно, он был таким с пеленок», А потом, вспомнив о своей болезненной жене, слабой, но кроткой и ласковой женщине, он иногда добавлял: «Конечно, Сэм был вскормлен материнским молоком, но, по-моему, оно прокисало в нем прежде, чем попасть в желудок: нескисшее молоко его желудок пе принимал». После этого Джесс громко смеялся, сморкался в ладонь и вытирал ее о свои грубые рабочие штаны, стоя перед своим грязным деревянным коровником на красной иссохшей земле Западного Техаса.

"Как же, как же, помню, однажды взял я Сэма на охоту, — продолжал Джесс. — Тогда он был совсем еще малышка — и ружья-то поднять как следует не мог... Но стрелял он метко, воображал себя взрослым и храбрым с самых малых лет и, должен сказать вам, страшно не любил, если кто-нибудь вмешивался в его дела.

Помощь взрослых раздражала его, несмотря на то что сам-то он, паршивец, был с ноготок. Не переносил, если кто-нибудь в чем-то превосходил его. Отлупить его по-настоящему было невозможно.

Бывало, бил его до полусмерти, а он ни звука, и никаких слез...

Просто стоял и этак зло смотрел на меня, как будто примеряясь, как дать мне сдачи, а может быть, даже прикидывал, как бы пустить мне пулю в лоб".

Крофт выезжал на охоту рано. Зимой охота начиналась с двадцатимильной поездки в потрепанном открытом фордике по ухабистой затвердевшей дороге. Гонимая холодным ветром пыль техасской пустыни драла лицо, словно наждак. Двое на переднем сиденье почти не разговаривали; тот, кто сидел не за рулем, то и дело дышал на пальцы рук, чтобы согреть их. Когда они подъезжали к лесу, над коричнево-красным гребнем горного хребта показывался краешек восходящего солнца.

— Ну вот смотри, мальчик, на эту тропинку: по ней проходят олени. Таких проворных людей, чтобы угнаться за оленем, нет. Поэтому садись здесь и жди, пока они появятся. Сидеть нужно в таком месте, чтобы ветер дул от оленей к тебе, а не наоборот. Ждать придется долго.

Мальчик сидит в лесу, ему холодно, он дрожит.

"Что я, дурак, что ли, сидеть здесь и ждать старого оленя?

Я лучше пойду по следу", — решает он.

Он идет крадучись через лес. Ветер дует в лицо. Темно. Деревья кажутся серебристо-коричневыми, почва — густо-оливковый бархат.

«Где же этот проклятый старый олень?» Мальчик гневно наподдает ногой оказавшийся на пути прутик и тут же замирает: мимо по кустам пронесся олень-самец.

«Черт бы побрал этих старых рогачей! Быстро бегают».

В следующий раз он поступает более благоразумно. Он находит олений след, пригибается и крадется, внимательно следя за отпечатками копыт. От возбуждения его пробирает дрожь.

«Я все-таки найду этого старого рогача».

Он идет через лес уже два часа, внимательно всматриваясь в следы перед каждым новым шагом. Подняв ногу, он ставит ее сначала на пятку, потом на всю ступню и только после этого переносит вперед вес всего тела. Сухие колючие ветки цепляются за одежду; остановившись, он одну за другой бесшумно отцепляет их и делает следующий шаг.

Впереди небольшая полянка. Он видит на ней оленя и застывает как вкопанный. Легкий ветерок дует в лицо. Мальчику кажется, что он чувствует запах животного.

«Вот дьявол, — шепчет он, — какой большой».

Рогатый самец медленно поворачивает голову, смотрит куда-то вдаль, через голову мальчика. «Этот сукин сын не видит меня», — радостно думает мальчик.

Он поднимает ружье. Руки дрожат так сильно, что прицелиться невозможно. Опустив ружье, мальчик бранит себя самыми страшными ругательствами. «Как трусливая девчонка», — думает он. Снова поднимает ружье и теперь держит его уверенно. Следит за мушкой на стволе до тех пор, пока она не приходит в точку на несколько дюймов ниже мышцы передней ноги животного. «Я попаду ему прямо в сердце», — радуется мальчик.

Ба-бах!..

Выстрелил кто-то другой! Олень падает. Мальчик ринулся к нему. От досады он чуть не плачет.

— Кто застрелил его?! Это мой олень! Я убью того, кто застрелил его! — кричит он.

Джесс Крофт хохочет.

— Я же говорил тебе, сыпок, надо сидеть и падать там, где я показал.

— Я выследил этого оленя.

— Ты просто напугал его, и он бежал туда, где я сидел. Я за целую милю слышал, как ты крадешься за ним.

— Неправда! Ты врешь!

Мальчик бросается к отцу и пытается ударить его.

Джесс Крофт хлопает сына по лицу, и тот падает на землю.

— Старый дурак! — визжит мальчишка и снова бросается на отца.

Хохоча во все горло, отец легко отталкивает его одной рукой.

— Ах ты маленький звереныш! Вот подрастешь еще лет на десять, тогда, может быть, справишься со своим отцом.

— Все равно этот олень был мой.

— Олень принадлежит тому, кто его застрелил.

Мальчик вытирает слезинки. Он уже не плачет. «Если бы у меня не дрожали руки с самого начала, этого оленя застрелил бы я», — утешает он себя.

"Да, сэр, — говорил Джесс Крофт, — не было такого случая, чтобы мой Сэм отнесся безразлично к чьему-либо превосходству над ним.

Когда Сэму было лет двенадцать, в Харпере один мальчишка часто колошматил его, — продолжал Джесс, держа в одной руке шляпу и почесывая другой свои жидкие седые волосы на затылке. — Сэму доставалось от него каждый день, и все равно наступал следующий день, и Сэм вызывал его на драку. И знаете, кончилось все же тем, что Сэм избил этого парнишку до полусмерти.

А когда Сэму было что-то около семнадцати, он, бывало, объезжал на ярмарке лошадей и слыл чуть ли не лучшим наездником во всей округе. А потом однажды на соревнованиях по верховой езде его обставил какой-то парнишка из Денисона — так решили судьи.

Помню, из-за поражения Сэм чуть не потерял рассудок и дня два ни с кем не разговаривал".

«Он хорошей породы, — заявлял Джесс Крофт своим соседям. — Мы поселились здесь одними из первых — это было, наверное, лет шестьдесят назад. А вообще Крофты живут в Техасе уже более ста лет. По-моему, все они были такими же злыми, как и Сэм... Может быть, как раз это и заставило их поселиться здесь».

Охота на оленей, драки и объезд лошадей на ярмарке, если сложить все это по времени, составляли дней десять в году. Остальное время уходило на другое; длинные переходы по окружающим равнинам, восхождение на расположенные вдали горы, неторопливые обеды и ужины в большой кухне вместе с родителями, братьями и работниками фермы.

Длинные разговоры лежа в постели. Спокойные, размеренные голоса...

— ...Я говорю тебе, эта девка будет помнить меня, если она, конечно, не упилась до чертиков.

— ...После этого я посмотрел на негра и сказал: «Ах ты черная сволочь!» Потом поднял резак и стукнул его по голове. Но у этой гадины и кровь-то толком не пошла. Убить негра ударом в голову так же трудно, как убить слона.

— ...Я все время слежу за этим рыжим вожаком, у которого за ухом родимое пятно... Когда наступит жара, с ним не справишься.

Такой была школа Сэма Крофта.

Каждый день одно и то же: печет сверкающее полуденное солнце, а ты гонишь и гонишь скот... Это ужасно надоедает. Мечтая о городе (бар, проститутки, городские магазины), часто засыпаешь в седле.

— Сэм, ты знаешь, в Харпере начали набирать людей в национальную гвардию.

— Да?

— На ребят в форме девчонки будут просто вешаться, и, говорят, можно будет вдоволь пострелять.

— Может быть, я и пойду в гвардейцы, — сонно говорит Сэм.

Он поворачивает лошадь влево, чтобы вернуть в стадо отделившуюся корову.

Крофт убил человека впервые тогда, когда уже носил форму национальной гвардии. На нефтедобывающем предприятии в Лиллипуте была забастовка и избили нескольких штрейкбрехеров.

Владельцы вызвали солдат национальной гвардии. (Забастовку начали те, кто пришел с севера, из Нью-Йорка. Среди рабочих-нефтяников есть хорошие ребята, но им затуманили голову красные: не успеешь оглянуться, как они заставят нас целовать задницы неграм.)

Гвардейцы выстроились в линию у ворот завода и, обливаясь потом, долго стояли так под лучами жаркого летнего солнца. Пикетчики кричали на них и ужасно ругались.

— Эй, бурильщики, они вызвали бойскаутов.

— Давайте изобьем их! Они тоже хозяйские штрейкбрехеры.

Крофт стоит в шеренге стиснув зубы.

— Они хотят избить нас, — ворчит стоящий рядом с ним солдат.

Гвардейцами командовал лейтенант — продавец галантерейного магазина.

— Если в вас будут бросать камнями, ложитесь на землю, — приказал он. — А если они полезут на вас, стрельните пару раз в воздух, поверх голов.

Вот уже кто-то бросил камень. Толпа за воротами ощетинилась, в адрес солдат то и дело летят оскорбительные ругательства.

— Ни одному из них не позволю говорить со мной так, — угрожающе замечает Крофт.

В одного из солдат попадает камень. Вся шеренга ложится на землю и направляет винтовки поверх приближающейся к воротам толпы.

От толпы отделяется человек десять. Они идут к воротам. Через их головы в солдат летят камни.