Нью-Кробюзон - Крысиный король

Чайна Мьевилль

Крысиный король

Максу

«Они все из Лондона…»

Tek9

Я протискиваюсь в такие щели между домами, что вы их даже не замечаете. Я следую за вами так близко, что от моего дыхания у вас по шее бегут мурашки, но шагов моих вам не слышно. Я чувствую, как у вас расширяются зрачки и сокращаются глазные мышцы. Я кормлюсь вашими отбросами, живу у вас в доме и сплю под вашей кроватью, но вы об этом узнаете, только когда я этого захочу.

Мой путь пролегает высоко над улицами. Город открыт для меня во всех измерениях. Ваши стены для меня – стены, пол и потолок одновременно.

Ветер громко треплет мой плащ, как белье на веревке. Царапины на руках горят, покалывают словно током, когда я взбираюсь на крышу и пробираюсь через лес невысоких труб. Ночью меня ждет работа.

Как ртуть, я стекаю с карниза и скатываюсь на пятьдесят футов вниз по водосточной трубе в переулок. Проскальзываю по серо-коричневым при свете уличных фонарей кучам мусора, ломаю пломбу канализационного люка, сдвигаю в сторону чугунную крышку – все без единого звука.

Здесь темно, но я все вижу. Слышу шум воды в тоннелях. Стою по пояс в вашем дерьме, чувствую, как оно меня затягивает, слышу его запах. Я знаю здесь все ходы и выходы.

Я направляюсь на север, преодолевая течение, цепляясь за стенки и потолок тоннеля. Разные твари разбегаются, расползаются в стороны, торопясь убраться с моей дороги. Я уверенно продвигаюсь вперед по сырым коридорам. Наверху прошел небольшой дождь, но кажется, вся вода Лондона этой ночью стремится в канализацию. Я ныряю с головой и плыву в кромешной темноте, пока не приходит время всплывать, и тогда я поднимаюсь на поверхность, с меня капает. Снова бесшумно пересекаю тротуар.

Вот и цель моего путешествия – передо мной возвышается здание красного кирпича. Огромная темная глыба с бессмысленно освещенными квадратами окон. Я здесь ради одного такого тусклого квадратика – под самым карнизом. Начинаю легко карабкаться вверх, обхватив ногами угол дома. Теперь можно не торопиться. Из окна доносится звук работающего телевизора и запах еды – из того самого, куда я сейчас громко постучу длинными когтями, поскребусь, как голубь или ветка, загадочно, таинственно.

Часть первая

Стекло

Глава 1

Поезда, прибывающие в Лондон, идут среди крыш, как корабли. Они проплывают между башнями, тянущимися в небо, словно длинные шеи морских зверей, а огромные бензиновые цистерны в грязных разводах похожи на китов. Внизу, на глубине, теснятся в арках мелкие магазины, облупленные кафе и частные офисы, над которыми идут поезда. Стены густо изрисованы граффити. Окна верхних этажей проплывают так близко, что пассажиры могут заглянуть внутрь, в маленькие убогие конторки и склады. Им видны даже календари и фотографии на стенах.

Здесь, на огромном пространстве между предместьями и центром, набирают свою силу ритмы Лондона.

Постепенно улицы расширяются, возникают знакомые названия кафе и магазинов; на центральных улицах более оживленно, здесь плотнее движение, город поднимается навстречу рельсам.

На исходе октябрьского дня поезд шел по направлению к Кингс-Кросс. Он со свистом мчался над северными районами Лондона, и с его приближением к Холловей-роуд городские здания становились выше. Люди внизу не обращали внимания на поезд. Только дети задирали головы, когда он грохотал наверху, а самые маленькие тыкали пальцами в его сторону. Подтянувшись к вокзалу, поезд плавно опустился ниже уровня крыш.

Несколько человек в вагоне наблюдали через окно, как по обе стороны поезда постепенно поднимаются кирпичи. Небо скрылось из виду. Стая голубей взвилась из своего укрытия рядом с путями и облаком заклубилась к востоку.

Мелькание крыльев привлекло внимание плотного молодого человека в углу купе. Всю дорогу он старался отвести взгляд от женщины, сидевшей напротив. Ее волосы, мелко вьющиеся от природы, были густо смазаны релаксером и уложены спиралями, словно змеи. Когда птицы пролетели мимо окна, юноша отвлекся и провел пальцами по своим коротко подстриженным волосам.

Теперь поезд шел под домами. Он петлял по желобу, глубокому, будто за долгие годы бетон под рельсами износился и просел. Сол Гарамонд снова взглянул на женщину и отвернулся к окну. В вагоне включили свет, и окно превратилось в зеркало, в котором он принялся рассматривать свое усталое лицо. Сквозь лицо тускло просвечивали кирпичные стены подвальных этажей зданий, скалистыми уступами поднимавшихся по обе стороны.

Много дней прошло с тех пор, как он уехал из города.

С каждым стуком колес он приближался к дому. Сол закрыл глаза.

Ближе к вокзалу желоб расширялся. Всего в нескольких футах от рельсов с обеих сторон в стенах темнели ниши – маленькие углубления, полные мусора. На фоне неба арками возвышались силуэты подъемных кранов. Стены вокруг поезда расступились. Пути веером разошлись в разные стороны, поезд замедлил ход и плавно остановился на Кингс-Кросс.

Пассажиры поднялись. Сол забросил сумку на плечо и выбрался из вагона. Все пространство от перрона до самого купола было заполнено леденящим воздухом. Он оказался не готов к такому холоду. Толпа была небольшая, и, лавируя между разрозненными группами людей, Сол поспешил мимо вокзальных строений к подземке.

Он физически ощущал присутствие людей вокруг. После стольких дней, проведенных в палатке на побережье Суффолка, ему казалось, что от движений десяти миллионов человек вибрирует сам воздух. Разнообразие ярких плащей и одежд в метро резало глаз, будто все этим вечером спешили в клуб или на вечеринку.

Возможно, отец ждет его. Он знает, что Сол должен вернуться, и наверняка попытается радушно его встретить, даже если для этого ему придется изменить своим привычкам и пожертвовать вечером в пабе. И вот за это Сол его презирал. Он понимал, что это свинство, но неуверенные отцовские попытки наладить отношения раздражали Сола. Ему больше нравилось, когда они избегали друг друга. Отчужденность давалась ему легко и казалась честнее.

Когда поезд подземки вырвался из тоннеля Юбилейной линии, уже стемнело. Булыжник за Финчли-роуд превратился в тускло мерцающий незнакомый пустырь, но Сол помнил дорогу вплоть до самых незначительных мелочей, даже надписи на стенах. Бёрнер. Накс. Кома. Он знал имена отважных маленьких бунтовщиков, сжимавших в руках фломастеры, и знал, где они живут.

Слева высилась огромная башня кинотеатра «Гомон» – причудливый памятник тоталитаризму, возведенный среди рядов бакалейных магазинов и складов Килбурн-Хай-роуд. Когда поезд приблизился к станции Уилсден, из окна потянуло холодом, и Сол запахнул пальто. Пассажиров становилось все меньше. Когда он вышел, в вагоне оставались всего несколько человек.

Очутившись на улице, Сол поежился. В воздухе пахло дымом, кто-то делал уборку на своем участке. Сол двинулся вниз по склону, к библиотеке.

Купив себе поесть в кафе, где продавали еду навынос, он шел и ел медленно, чтобы не испачкаться соевым соусом и овощами. Жаль, солнце уже село. Уилсден чудесно смотрится на закате. Особенно в такой день, как сегодня, когда облаков почти нет и вечерний свет заливает улицы, проникая в самые невозможные трещины. Окна, обращенные друг к другу, бесконечно отражают его между собой, солнечные лучи сталкиваются и рассыпаются в самых неожиданных направлениях, а нескончаемые ряды кирпичей будто светятся изнутри.

Сол свернул в переулок. Когда показался отцовский дом, он чуть ли не загибался от холода. Террагон-Меншн – это уродливое многоквартирное здание в викторианском стиле, приземистое и убогое откуда ни глянь. Перед домом был сад: полоска запыленной зелени, которую посещали в основном собаки. Отец жил на последнем этаже. Сол посмотрел вверх и увидел в окнах свет. Окинув взглядом темные заросли кустарника, что рос по обе стороны крыльца, он поднялся по ступеням и вошел в подъезд.

Подниматься в огромном лифте со стальной дверью-решеткой, скрип которого непременно возвестил бы о его приходе, Сол не стал. Вместо этого он пешком преодолел несколько лестничных пролетов и осторожно отпер дверь своим ключом. В квартире стоял жуткий холод.

Сол остановился в холле и прислушался. Через дверь из гостиной доносились звуки работающего телевизора. Он подождал немного, но отца не услышал. Сол поежился и огляделся.

Он знал, что надо войти, надо разбудить отца, даже потянулся к дверной ручке гостиной. Но так и не дотронулся до нее. Презирая себя за слабость, Сол повернулся и на цыпочках прокрался к своей комнате.

Он извинится утром. «Я думал, ты спишь, пап. Слышал твой храп. Я пришел пьяным и хотел спать. Так вымотался, что не мог ни с кем говорить». Сол снова прислушался, но уловил только звуки очередных ночных теледебатов, которые так любил смотреть отец. Участники дискуссии высокопарно отстаивали собственные мнения. Сол воровато нырнул в свою комнату.

Сон пришел легко. Солу снилось, что ему холодно, он даже просыпался, чтобы поплотнее закутаться в пуховое одеяло. А затем ему приснился страшный грохот, такой отчетливый, что вырвал его из крепких объятий сна. Очнувшись, Сол вдруг понял, что все это происходит наяву. Адреналин хлынул в кровь, послав по телу волну дрожи. С бешено стучащим, рвущимся наружу сердцем Сол выбрался из постели.

Квартира промерзла насквозь.

Колотили во входную дверь.

Стук не прекращался ни на секунду, было очень страшно. От страха он плохо соображал. Еще темно. Сол взглянул на часы. Начало седьмого. Спотыкаясь, он вышел в холл. Жуткое «бум-бум-бум» длилось и длилось, только теперь к нему примешивались глухие неразборчивые крики.

Он быстро натянул рубашку и громко спросил:

– Кто там?

Удары не прекращались. Он повторил вопрос и на этот раз сквозь грохот услышал ответ:

– Полиция!

Сол встряхнул головой, пытаясь привести в порядок мысли. В панике он вдруг вспомнил о маленьком тайнике с наркотиками в ящике комода, но нет, это абсурд. Он же не какой-нибудь наркодиллер, никто не станет устраивать на него облаву. Сол потянулся к дверному замку, сердце неистово колотилось, неожиданно возникла мысль: нужно бы проверить, действительно ли это полиция, но было уже слишком поздно, Дверь отлетела и сбила его с ног, лавина тел стремительно хлынула в квартиру.

Синие брюки и огромные ботинки вокруг. Сола схватили и вздернули на ноги. Он попытался вырваться из рук незваных гостей. Ярость закипала в нем вместе со страхом. Он начал было кричать, но кто-то ткнул его под дых, и он согнулся пополам. Отовсюду, как эхо, неслись бессмысленные обрывки фраз.

– … Ну и заморозил, сволочь…

– … Во бля… попали…

– … Гребаные осколки, смотри не порежься…

– … Его сын, что ли? Под дозой, наверно, сука, слонов считает…

И сквозь весь этот гвалт диктор утренней программы бодро предсказывал погоду. Сол попробовал обернуться и рассмотреть, кто его держит.

– Какого хрена тут происходит? – выдохнул он. Вместо ответа он получил сильный тычок в спину и влетел в гостиную.

В комнате было полно полиции, но Сол смотрел не на полицейских. Сначала он увидел телевизор: женщина в ярком костюме предупреждала его, что сегодня снова будет холодно. На диване стояла тарелка застывших макарон, а на полу – недопитая бутылка пива. Налетел холодный ветер, и он поднял глаза к окну. Шторы высоко вздымались. Пол был усыпан битым стеклом. В оконной раме стекол не было, лишь несколько острых осколков торчали по краям.

От ужаса Сол ослабел. На негнущихся ногах он шагнул к окну.

Худой человек в штатском обернулся и посмотрел на него.

– Давайте его в участок, – крикнул он полицейским, что держали Сола.

Сола развернули к выходу. Комната кружилась, словно карусель, мимо неслись ряды книг и фотографии отца. Он попытался обернуться.

– Папа! – закричал он. – Папа!

Его выволокли из квартиры. Соседние двери приоткрывались, проливая тонкие струйки света в темный коридор. Сола тащили к лифту, а в дверных щелях мелькали непонимающие лица и руки, придерживающие полы халатов. Разбуженные шумом соседи изумленно смотрели на него. Он взвыл.

Ему никак не удавалось рассмотреть людей, державших его сзади. Он кричал, умоляя объяснить, что происходит. Просил, угрожал, ругался.

– Где отец? Что происходит?

– Заткнись.

– Что происходит?!

Удар по почкам, не сильный, предупреждающий.

– Заткнись.

Двери лифта закрылись за ними.

– Блядь, да скажет мне кто-нибудь, что с моим отцом?!

С тех пор как Сол увидел разбитое окно, в нем заговорил внутренний голос. Только Сол не слышал его. В квартире этот голос заглушали ругань и отвратительный скрежет стекла под ботинками. Но здесь, в относительной тишине лифта, куда его запихнули, Сол наконец услышал.

«Умер, – говорил голос, – папа умер».

Колени Сола подогнулись. Кто-то сзади поддержал его, и Сол без сил обмяк в чужих руках.

– Где отец? – простонал он.

На улице начинало светать. Синий луч мигалки блуждал по полицейским машинам, высвечивал клочья грязно-коричневых домов. От студеного воздуха в голове Сола несколько прояснилось. Он снова завозился, стараясь рассмотреть что-нибудь сквозь толпу, которая окружала дом. Увидел лица, высовывающиеся из дыры, которая некогда была окном отцовской квартиры. Увидел мерцающий свет миллионов осколков в поблекшей траве. Увидел людей в полицейской форме, застывших угрожающей диорамой. Все взгляды были устремлены на него. Один полицейский держал рулон ленты, которую растягивал между вбитыми в землю колышками, ограждая небольшой участок земли. Там, внутри этого участка, какой-то человек склонился над лежащим на газоне темным телом. Этот человек тоже уставился на Сола. Его фигура загораживала нечто бесформенное. Сола быстро протащили мимо, и больше он ничего не успел разглядеть.

Затем его втолкнули в одну из машин, голова кружилась, он едва не терял сознание. Дыхание было частым. В какой-то момент, он даже не заметил когда, на его запястьях защелкнулись наручники. Сол попробовал докричаться до полицейских, сидящих впереди, но те не обратили на него внимания.

Мимо замелькали улицы.

Его поместили в камеру, дали чашку чая и теплую одежду: серый джемпер на пуговицах и вельветовые брюки, пропахшие спиртом. Сол кое-как напялил чужую одежду. Ждал он долго.

Лежал на кровати, завернувшись в тонкое одеяло, и ждал.

Периодически он слышал свой внутренний голос. «Самоубийство, – говорил тот. – Отец покончил жизнь самоубийством».

Иногда он спорил с голосом. Абсурд, отец никогда бы так не поступил. Но голос стоял на своем, и от страха Сол начинал тяжело дышать, его опять кидало в дрожь. Он затыкал уши, чтобы не слышать этот голос. Пытался заставить его замолчать. Все это неправда, он не поддастся на эту ложь.

Никто не удосужился сказать ему, почему он здесь. Всякий раз, когда снаружи раздавались шаги, он начинал кричать, ругался, требовал, чтобы ему объяснили, что случилось. Порой шаги замирали у его двери, и решетка приподнималась.

– Просим прощения за задержку, – отвечали снаружи. – Мы займемся вашим делом, как только сможем.

Или просто:

– Заткнись, твою мать.

– Вы не имеете права держать меня здесь, – орал он сквозь дверь. – Что происходит?

Его голос эхом разносился по пустым коридорам.

Сол лежал на кровати и смотрел в потолок. Из угла тонкой паутиной расползались трещины. Сол все водил и водил по ним взглядом, вгоняя себя в гипнотическое состояние.

«Зачем ты здесь? – нервно шептал внутренний голос. – Чего от тебя хотят? Почему отказываются с тобой разговаривать?»

Сол тупо таращился на трещины и старался не обращать внимания на голос.

Наконец он услышал, как в замочной скважине поворачивается ключ. Вошли двое полицейских в форме, а с ними – худощавый тип, которого Сол видел в квартире отца, одетый в коричневый костюм и безобразный желто-коричневый плащ. Он посмотрел на Сола, который ответил ему пристальным взглядом из-под грязного одеяла – отчаявшимся, жалким и вызывающим. Когда же худощавый заговорил, голос его оказался намного мягче, чем ожидал Сол.

– Мистер Гарамонд, – сказал он, – с огромным сожалением должен вам сообщить, что ваш отец умер.

Сол молча смотрел на него. Ему очень хотелось заорать во всю глотку, но этому помешали слезы. Он даже слова не мог вымолвить, только всхлипывал. Какое-то время он плакал навзрыд, после чего попытался собраться с силами. Как ребенок, тыльной стороной руки размазал слезы и вытер рукавом мокрый нос. Трое полицейских стояли и безразлично смотрели, как он пытается справиться со своими чувствами.

– Что случилось? – прохрипел он.

– Я надеялся, что вы нам расскажете об этом, – сказал худощавый. Его голос оставался совершенно безучастным. – Я – сотрудник уголовной полиции инспектор Краули. И сейчас я должен задать вам несколько вопросов…

– Что случилось с папой? – прервал его Сол. В воздухе повисла пауза.

– Он выпал из окна, Сол, – сказал Краули. – С большой высоты. Думаю, он не мучился.

Еще одна пауза.

– А вы сами разве не поняли, что случилось с вашим отцом?

– Я надеялся, что, может быть, это не он… Там, в саду… А почему я здесь? – Сол опять задрожал.

Краули поджал губы и подошел поближе.

– Прежде всего я должен извиниться, что вам пришлось так долго ждать. Было очень много дел. Я надеялся, что о вас тут позаботятся, но, кажется, никто этого не сделал. Еще раз извините. Я с этим еще разберусь. Что же касается того, почему вы здесь, понимаете ли, мы должны разобраться в ситуации. Нам позвонил ваш сосед и сказал, что кто-то лежит на траве перед домом, а когда мы вошли в квартиру, там были вы, мы не знали, кто вы такой, и поэтому… Видите, как все запутано? В общем, так или иначе, вы уже здесь, и мы надеемся, вы поделитесь с нами своей версией случившегося.

Сол уставился на Краули.

– Своей версией? – выкрикнул он. – Какой такой версией? Я вернулся домой, а мой отец…

Согласно закивав, Краули остановил Сола, примирительно подняв руки.

– Знаю, Сол, знаю. Мы как раз и хотим разобраться, что же все-таки произошло. Пожалуйста, пойдемте со мной.

При этих словах он мрачно улыбнулся. Он смотрел на сидящего на кровати Сола – грязного, дурнопахнущего, одетого в чужую одежду, ошеломленного, агрессивного, заплаканного и осиротевшего. На лице Краули появилась гримаса, которая, по-видимому, должна была выражать участие.

– Я хочу задать вам несколько вопросов.

Глава 2

Однажды, когда Солу было три года, они возвращались домой из парка, Сол сидел на отцовских плечах. Поравнявшись с рабочими, что ремонтировали дорогу, Сол вцепился в волосы отцу, наклонился немного в сторону и заглянул в котел с пузырившейся смолой, куда показывал его отец: котел нагревался на специальной повозке, и в нем что-то мешали большой железной палкой. Сол вдохнул тяжелый запах смолы и, глядя на кипящую массу, вдруг вспомнил ведьмин котел из сказки про Гензеля и Греттель. Внезапно его охватил ужас – он представил, что может упасть в это бурлящее варево и свариться там заживо. Сол резко отпрянул, отец даже спросил его, что случилось. Когда же он понял, чего именно испугался сын, то снял Сола с плеч, и они вместе подошли к рабочим: те стояли, опираясь на свои лопаты, и насмешливо улыбались любопытному малышу. Наклонившись, отец шепнул ему на ухо пару ободряющих слов, и тогда Сол спросил рабочих, зачем нужна смола. Рабочие ответили, что этим составом покрывается дорога, и, когда отец поднял его, показали, как мешают смолу палкой. Сол не упал в котел. Да, он был все еще испуган, но уже не так сильно. И он понял, зачем отец велел ему спросить о смоле. Отец научил Сола быть храбрым.

В кружке с чаем перед ним медленно сворачивалось молоко. У двери кабинета с голыми, стенами скучал констебль. На столе ритмично скрипел магнитофон. Краули сидел напротив, пальцы его были сцеплены, лицо бесстрастно.

– Расскажите мне о своем отце.

Отец отчаянно смущался, когда Сол приходил домой с девушкой. Для него было очень важно не показаться отсталым или старомодным, и, пытаясь развлекать гостью непринужденной беседой, отец выглядел нелепо. Он жутко боялся сказать что-нибудь не то. Вид у него при этом был довольно вымученный, потому что он все время боролся с желанием уйти в свою комнату. Отец неловко переминался в дверях с дурацкой, будто приклеенной, улыбкой и серьезным голосом расспрашивал испуганных пятнадцати леток, что они делают в школе и как им там нравится. Сол умоляюще смотрел на отца, твердя про себя: уйди, уйди. И разъяренно устремлял глаза в пол, когда отец флегматично рассуждал о погоде и школьном аттестате.

– Говорят, вы иногда ссорились. Это так, Сол? Расскажите об этом.

В десять лет Сол больше всего любил утреннее время. Отец работал на железной дороге и уходил рано, так что Сол на целых полчаса оставался один. Он бродил по квартире, рассматривал книги, которые отец разбрасывал повсюду: книги о деньгах, политике и истории. Отец уделял пристальное внимание преподаванию истории в школе и постоянно расспрашивал, что именно рассказывают учителя на уроках. Он из кожи вон лез, увещевая Сола не верить ни единому слову учителей; совал сыну свои книги, потом словно бы вспоминал что-то, забирал их обратно и принимался листать страницы, бормоча под нос, что Сол, возможно, еще слишком мал. Он спрашивал, что сын думает о той или иной проблеме. Отец вообще относился к мнению Сола очень серьезно. Иногда эти дискуссии утомляли Сола. Нагромождение разных идей и теорий скорее обескураживало его, чем вызывало интерес.

– Заставлял ли вас отец чувствовать себя виноватым? Бывало такое?

Что-то разладилось между ними, когда Солу было лет шестнадцать. Отец твердо полагал, что это все трудности переходного возраста, но трудности как-то укоренились, осталась горечь. Отец уже не знал, о чем говорить с Солом. Ему больше нечего было сказать и нечему было поучать. Разочарование отца злило Сола. Отец был разочарован его ленью и недостатком политического рвения. Сол не оправдал его ожиданий, отсюда и разочарование. Сол перестал ходить на шествия и демонстрации, а отец перестал спрашивать его почему. Время от времени они спорили о чем-то. Хлопали дверьми. Этим обычно все заканчивалось.

Отец не умел принимать подарки. Он не приводил женщин, если сын был дома. Однажды, когда Солу было двенадцать и его донимали школьные хулиганы, отец вдруг заявился в школу и устроил учителям суровый разнос, так что Сол готов был от стыда сквозь землю провалиться.

– Вы страдали без матери, Сол? Жалеете, что никогда ее не знали?

Отец был невысокого роста, плотный, широкоплечий. Редкие седые волосы и серые глаза.

На прошлое Рождество он подарил Солу книгу Ленина. Друзья Сола потешались, мол, как плохо пожилой папаша знает своего сына, но Сол не чувствовал пренебрежения – только горечь утраты. Он понимал, что отец пытался предложить ему.

Отец пытался решить загадку. Он хотел понять, почему его талантливый, образованный сын предпочитает плыть по течению, а не брать у жизни то, что ему положено. Но понимал только, что сын недоволен. По большому счету это было правдой. Сол был типичным подростком – угрюмым, скучающим и растерянным. Отец думал, это все из-за страха перед будущим, перед взрослой жизнью, перед огромным миром. Однако Сол благополучно вырос, перешагнул порог двадцатилетия, а с отцом они так никогда больше и не общались по-настоящему.

В то Рождество Сол сидел на кровати и вертел в руках маленькую книжку. Это был томик в кожаном переплете, с прекрасно выполненными ксилографиями, – они изображали рабочих, изнуренных тяжким трудом. «Что делать?» – гласила надпись. Что же тебе делать, Сол?

Он прочел книгу. Прочел призывы Ленина к борьбе за светлое будущее, за мир, который надо завоевать и создать заново, и он знал, что отец хотел как-то объяснить ему этот мир, пытался помочь. Направить по верному пути. Отец искренне верил, что невежество порождает страх, а страх парализует. «Кто предупрежден, тот вооружен». Это смола, и вот что с ней делают, а это мир, и вот что делают с ним, а это то, что мы можем с ним сделать.

Долгое время беседа состояла из односложных вопросов и ответов, но постепенно темп допроса стал нарастать. «Меня не было в Лондоне, – снова и снова пытался объяснить Сол. – Я был в лагере. Вернулся поздно, около одиннадцати, сразу пошел спать, отца не видел».

Краули проявлял настойчивость. Он игнорировал жалкие отговорки Сола, становился все более агрессивным. Все его вопросы касались предыдущей ночи.

Краули неумолимо, шаг за шагом, воссоздавал маршрут Сола к дому. Сол чувствовал себя так, будто его хлещут. Он отвечал кратко, стараясь справиться с адреналином, бушующим в крови. Краули нанизывал множество мелких деталей на односложные ответы Сола, связывая в единую картину подробности его пути домой так тщательно, что Сол как будто вновь прошелся по темным улицам У ил едена.

– Вот вы увидели отца – и что дальше? – спрашивал Краули.

«Я не видел отца, – хотел сказать Сол, – он умер, так и не встретившись со мной». Но на деле из его рта вырвалось нечто невнятное, напоминающее нытье капризного ребенка.

– Вы рассердились, увидев, что он ждет вас? – не унимался Краули, и Сол ощутил, как откуда-то из области паха поднимается страх.

Он отрицательно покачал головой.

– Отец разозлил вас, Сол? Вы поссорились?

– Я не видел его!

– Вы подрались, Сол?

Снова отрицательное качание головой.

– Вы подрались? Нет.

– Подрались?

Краули долго ждал ответа. В конце концов он поджал губы и что-то нацарапал в блокноте, после чего поднял глаза, встретил взгляд Сола и дал понять, что вот теперь можно говорить.

– Я не видел его! И я не понимаю, чего вы от меня хотите! Меня там вообще не было!

Сол был напуган. Когда наконец, молил он, ему позволят выйти отсюда? Но Краули не отвечал.

Сола увели обратно в камеру. Краули предупредил, что допрос – не последний. Принесли еду, но в порыве праведного гнева Сол отказался. Хотелось ли ему есть? Непонятно. Похоже, Сол вообще забыл, что такое голод.

– Мне нужно позвонить! – крикнул Сол, когда шаги мужчин затихли, но никто не вернулся, и больше он не кричал.

Сол лег на кровать и закрыл глаза.

Он чутко улавливал каждый звук, слышал шаги в коридоре задолго до того, как они приближались к двери его камеры. Приглушенные голоса, мужские и женские, становились громче, а потом вновь стихали, удаляясь; где-то далеко вдруг раздался смех, по улице в обе стороны проносились машины, шум моторов проникал сквозь кроны деревьев и толщу стен.

Долгое время Сол лежал и слушал. Разрешат ли ему позвонить? – размышлял он. А кому тогда звонить? Он арестован? Но эти мысли мало его занимали. Большей частью он просто лежал и слушал.

Прошло много времени.

Сол вздрогнул и открыл глаза. Где-то с минуту он не мог понять, что случилось.

Звуки менялись.

Капля за каплей все звуки мира утрачивали глубину.

Шумы остались прежними, но обрели странную бескровную двумерность. Перемена была мгновенной и необратимой. Звуки по-прежнему остались ясными и звонкими, как блуждающее эхо в бассейне, однако теперь они доносились словно ниоткуда.

Сол поднялся, испуганно вздрогнув от громкого скрежета: это сползло с груди грубое тюремное одеяло. Сердце громко стучало. Звуки его тела были такими же, как всегда, чистыми, неподвластными аудио-вампиризму. Но сейчас он слышал их неестественно четко, точно превратился в пустую куклу из папье-маше. Он медленно повертел головой из стороны в сторону, потрогал свои уши.

В коридоре раздались шаги, приглушенные и равнодушные. Мимо камеры лениво прошел полицейский. Сол в нерешительности стоял и смотрел на потолок. Ему показалось, что сеть трещин в краске вдруг начала сдвигаться, тени незаметно поползли, словно по комнате перемещался слабый источник света.

Стало трудно дышать. В густом воздухе запахло пылью.

Сол пошевелился и качнулся; от какофонии, порождаемой телом, кружилась голова.

Все звуки вокруг сливались в один сплошной гул, однако сквозь него отчетливо слышались медленные шаги. Другие, новые. Шаги были легки и неторопливы и, подобно звукам, издаваемым телом Сола, без труда взрезали остальные шумы. Прочие шаги торопливо приближались к камере и снова удалялись, но скорость этих не менялась. Кто-то медленно, но верно шел к двери его камеры. Сол всей кожей ощущал, как вибрирует сухой воздух.

Неосознанно он попятился в дальний угол, не отрывая взгляда от двери. Шаги стихли. Сол не услышал поворота ключа в замочной скважине, но ручка пошла вниз, и дверь стала открываться.

Она отворялась очень медленно и, казалось, еле преодолевала сопротивление неожиданно загустевшего воздуха. Когда же дверь наконец замерла, протяжный стон петель еще долго звенел в воздухе жалобно и тревожно.

В коридоре ярко горел свет. Неясная фигура шагнула через порог и осторожно притворила за собой дверь.

Человек стоял неподвижно, рассматривая Сола.

В тусклом свете камеры был виден лишь силуэт.

Словно при луне, когда можно разглядеть одни контуры. Глаза, неразличимые в темноте, острый нос и тонкий рот.

Тени паутиной опутали его лицо. Высокий, но не очень; плечи напряжены и приподняты, как у человека, идущего против сильного ветра. Худое морщинистое лицо, совсем невыразительное; длинные темные волосы нечесаными космами спадают на узкие плечи. Бесформенный плащ неясного серого цвета поверх темной одежды. Незнакомец, сунув руки в карманы и чуть опустив голову, исподлобья разглядывал Сола. В камере запахло помоями и мокрой звериной шкурой. Человек стоял неподвижно, наблюдая за Солом.

– Не бойся.

Сол чуть не подпрыгнул от неожиданности. Из дальнего угла камеры он едва различил слабое движение губ, но громкий шепот эхом отозвался в голове, словно губы незнакомца находились всего в дюйме от его уха. Потребовалось какое-то время, прежде чем Сол понял смысл фразы.

– О чем вы? И кто вы такой?

– Теперь ты в безопасности. Теперь тебя никто не тронет.

Сильный лондонский акцент, настырный, рычащий, утробный шепот прямо в ухо.

– Ты должен узнать, почему ты здесь.

У Сола закружилась голова, и он сглотнул слюну, ставшую мокротой в сгустившемся воздухе. Он не понимал, совсем не понимал, что происходит.

– Кто вы? – прошипел Сол. – Вы из полиции? Где Краули?

Человек резко дернул головой, что могло означать как отрицание, так и насмешку.

– Как вы сюда попали? – спросил Сол.

– На цыпочках мимо мальчиков в синих штанишках. Незаметно проскользнул мимо дуралея за стойкой и прокрался к твоей странной маленькой комнатке. Ты знаешь, почему ты здесь?

Сол молча кивнул.

– Они думают…

– Полиция считает, что ты убил своего папашу, но я-то знаю, ты не убивал. Хрена с два они поверят… но я тебе помогу.

Сол был потрясен. Он опустился на кровать. Зловоние, исходившее от незнакомца, было невыносимым. Голос упорно продолжал:

– Знаешь, я ведь наблюдал за тобой. Следил. Нам нужно о многом поговорить. Я могу… помочь тебе кое-чем.

Сол был совершенно сбит с толку. Может, это все последствия долгого пребывания в камере? Или он выпил лишнего накануне, а теперь от всех этих звуков у него едет крыша и он уже ничего не соображает? Воздух был все еще упругим как тетива. Что этот человек знает о его отце?

– Я тебя первый раз вижу, – медленно произнес он. – И понятия не имею, как ты сюда пробрался, но…

– Ты не понимаешь. – Шепот стал немного резче. – Слушай, парень. Сейчас мы уйдем из этого мира. Никаких больше людей, никаких человечьих штучек, сечешь? Ты только посмотри на себя. – В голосе сквозило отвращение. – Сидишь здесь в чужом шмотье, как придурок, и терпеливо ждешь, когда тебя поимеют. Думаешь, кого-нибудь интересует, как все было на самом деле? Да тебя сгноят здесь, идиот.

Долгая пауза.

– И вот появляюсь я, аки хренов ангел милосердия. Я без проблем помогу тебе бежать. Я живу здесь, сечешь? Это мой город. Да, каждый дюйм его совпадает с их городом, но ничего общего у них нет. А я… я хожу, где хочу. И я пришел сказать тебе, что этот город теперь и твой тоже. Добро пожаловать домой.

Голос заполнил крошечное помещение, не оставляя Солу ни свободного пространства, ни времени для раздумий.

Затененное лицо было обращено к Солу. Человек приближался. Плечи его были все так же ссутулены, он делал мелкие рывки, выписывал зигзаги, заходя то с одной, то с другой стороны, двигаясь уверенно, воровато, агрессивно.

Сол сглотнул. Голова кружилась, во рту пересохло. Он силился сплюнуть. Воздух был сухим и настолько упругим, что он почти слышал эту упругость, как жалобный стон дверных петель, который, казалось, так и не смолк. Невозможно думать – только слушать.

Зловонный призрак чуть выдвинулся из тени. Грязный плащ распахнулся, и Сол успел увидеть под ним сорочку более светлого серого оттенка, украшенную рядами направленных вверх черных стрел – слишком шикарно для тюремной одежды.

Голова горделиво возвышалась на сутулых плечах, скрытых плащом.

– Знаешь, я вдоль и поперек облазал вечный Рим. И веселый Париж, и Каир, Берлин… где я только не лазал – но Лондон всегда был мне особенно дорог. Перестань так пялиться на меня, парень. Все равно не врубишься. Я ползал по этим кирпичам, когда здесь еще были казармы, потом тюрьмы, потом фабрики и банки. Я тебе не абы кто, парень. Считай себя счастливчиком, потому что я обратил на тебя внимание. Это большая честь для тебя.

Путаный монолог прервался театральной паузой.

И вдруг Сол понял, что сошел с ума. Голова кружилась. Все сказанное ничего не значит, это бессмыслица и абсурд, надо смеяться, но тягучий воздух сковывал его движения. Он не мог говорить, не мог смеяться. Он чувствовал, что плачет, а может, глаза просто слезились в спертом воздухе камеры.

Слезы Сола, похоже, взбесили незваного гостя.

– Хватит хныкать! – прошипел он. – И забудь своего никчемного папашку. Все кончено, есть куда более важные вещи, о которых стоит побеспокоиться.

Он снова замолчал.

– Ну что, идем?

Сол настороженно взглянул на него. Голос наконец вернулся.

– О чем ты говоришь? Что это значит? – прошептал он.

– Идем, я сказал. Пора сматываться, сваливать, делать ноги, рвать когти!

Человек огляделся заговорщицки и, прикрыв рот тыльной стороной ладони, произнес театральным шепотом:

– Я похищаю тебя.

Он слегка расправил плечи и удовлетворенно закивал, невыразительное лицо расплылось в довольной улыбке.

– Скажем так, наши с тобой пути случайно пересеклись. Я чую, на улице уже хоть глаз выколи, так что вряд ли о тебе сегодня вспомнят. Кажется, хавки можно не ждать, так что откланяйся грациозно и сваливаем. У нас есть дело, но здесь не место для задушевной беседы. А впрочем, смотри сам. Еще немного, и тебя выставят заядлым отцеубийцей, а ключи от твоей камеры проглотят. Поверь, справедливости ты все равно не добьешься. Поэтому спрашиваю в последний раз: мы идем?

Сол понял, что готов согласиться. Он с ужасом осознавал, что готов идти за этим существом, готов следовать за этим человеком, даже не рассмотрев как следует его лица. Они вдвоем сбегут отсюда.

– Кто… кто ты такой?

– Ты правда хочешь знать?

Этот голос, который звучал словно бы отовсюду, доводил Сола почти до обморока. Худое лицо, освещенное тусклой лампочкой, маячило всего в нескольких дюймах. Он силился разглядеть его черты в полумраке, но странным образом лицо все время оставалось в тени. Слова зачаровывали, как заклинание, гипнотизировали, как ритуальная музыка.

– Перед тобой особа королевской крови, приятель. Я там, где мои подданные, а они повсюду. В городах миллионы трещин, и это мое королевство. Все это мои владения.

Позволь же, я расскажу о себе.

Я слышу то, что осталось не сказанным.

Знаю все тайны домов и жизнь вещей. Внимаю надписям на стенах.

Живу в старом Лондоне.

Кто я такой? Сейчас расскажу.

Король и глава преступного мира. Я – тот, который воняет. Вождь тех, кто питается отбросами, и живу я там, где меня не хотят видеть. Ибо я – незваный гость. Я убил самозванца и беру тебя под свою опеку. Когда-то я истребил половину вашего континента. Я знаю, когда тонут ваши суда. Я ломаю ваши мышеловки о колено и ем сыр у вас на глазах, ослепляя вас своей мочой. Я тот, у кого самые твердые зубы в мире, я усатый парень. Я – герцог сточных канав, мои владения – подземелья. Я – король королей.

Внезапно он повернулся к двери и сбросил плащ, открывая имя, написанное грубыми черными буквами между рядами стрелок на спине рубашки.

– Я – Крысиный король.

Глава 3

Далеко на юге, в самом сердце города, печально взвыла сирена. В воздухе витал едва различимый запах дыма. Он смешивался с выхлопными газами и вонью от помоек, но к ночи стало прохладнее, даже посвежело.

Над черными мешками с мусором и пустынными улицами возвышались стены Северного Лондона, над стенами – шифер крыш и еще выше, над крышами, – два силуэта: один стоял, расставив ноги, как альпинист, на гребне крыши полицейского участка, а другой жался в тени антенн-тарелок.

Сол сидел, крепко обхватив себя за плечи. Сверху нависала фигура его нежданного спасителя. Вид у Сола был жалким. За время побега одежда сильно протерлась о бетон, исцарапанная грубой тканью кожа покрылась ссадинами и кровоточила.

Внизу, внутри здания, осталась камера, которую он только что покинул. Наверное, полиция уже обнаружила его исчезновение.

Сол представил, как там все суетятся, разыскивая его, выглядывают из окон и поднимают по тревоге полицейские машины.

Там, в камере, нелепое существо, именующее себя Крысиным королем, сразило Сола своими высокопарными, абсурдными речами, от которых перехватывало дыхание и немел язык. Вот он снова замолк, ссутулил свои костлявые плечи, готовый противостоять порывам ветра. И опять приглашение, такое обыденное, будто скучающего приятеля зовут на вечеринку:

– Идем?

Сол заколебался, ожидая дальнейших указаний, сердце его учащенно забилось. Крысиный король подошел к двери, осторожно потянул её на себя и открыл, на этот раз молча. Он быстро просунул голову в узкую щель между дверью и косяком, покрутил ею в обе стороны, потом, не оглядываясь, протянул руку назад и поманил Сола за собой. Нечто волшебное пришло, чтобы увести его отсюда, и Сол тихо двинулся вперед со смешанным чувством вины, надежды и волнения.

Сол подошел ближе, и Крысиный король, быстро обернувшись, без предупреждения втолкнул его плечом в пожарный лифт. Когда же он резко схватил Сола и взвалил его на себя, тот едва не испустил дух, от неожиданности издав возглас удивления, но Король тут же прошипел:

– Заткнись.

Король легко шагнул вперед, Сол не шевелился. При каждом шаге дурнопахнущего незнакомца его подбрасывало вверх-вниз. Сол стал прислушиваться.

Голова его оказалась прижатой к спине Короля. Удушающие запахи зверья и нечистот смешивались воедино. Послышался слабый жалобный скрип, словно где-то вдалеке открылась дверь. Он зажмурился. Сквозь веки свет в коридоре казался красным.

Узкие плечи Крысиного короля впивались Солу в живот; он ощутил, как Крысиный король немного помедлил, потом двинулся вперед, не издав ни звука. Сол зажмурился еще плотнее. Дыхание сбилось. Совсем близко раздавались приглушенные голоса. Сола прижало к стене. Король держался в тени.

Впереди послышались твердые шаги и стали неумолимо приближаться. Сола шваркнуло о стену, Король быстро присел и замер. Сол затаил дыхание. Шаги становились все ближе и ближе. Сол уже хотел было закричать и выдать себя, чтобы покончить с невыносимым напряжением.

Легкое колебание воздуха, поток тепла, и шаги миновали.

Крепко держа Сола за ногу одной рукой, серый призрак продвигался вперед. Он был похож на похитителя трупов, согнувшегося под тяжестью неподвижного тела.

Так, с грузом на плече, он бесшумно двигался по коридорам. Снова и снова слышались шаги, голоса, смех. Люди проходили на таком неимоверно близком расстоянии, что можно было даже коснуться их, и каждый раз Сол задерживал дыхание, а Крысиный король останавливался, невидимый вместе со своей ношей.

Сол не открывал глаз. Сквозь веки он различал только чередование света и темноты. Из внезапных резких контрастов в его мозгу непроизвольно вырисовывалась карта полицейского участка. «Здесь могут водиться чудища», – подумал Сол и неожиданно едва не захихикал. Он чутко ловил каждый звук. Эхо помогало его неумелым картографическим изысканиям, то нарастая, то затихая, по мере того как приближались или отдалялись комнаты и коридоры, мимо которых его несли. Опять открываясь, скрипнула дверь, но Сол не шелохнулся.

Эхо стало гулким, теперь оно отдавалось с другой стороны. Сола теперь подкидывало сильнее. Он чувствовал, что они поднимаются вверх.

Сол открыл глаза. И увидел узкую серую лестницу, затхлую, заброшенную, едва освещенную. Приглушенные звуки доносились и сверху и снизу. Освободитель протащил его вверх на несколько пролетов, этаж за этажом, мимо грязных дверей и окон, потом остановился, наклонился и поставил на пол. Сол, не притиснутый больше к костлявым плечам, огляделся.

Они добрались до крыши. Слева была белая дверь, за ней кто-то стучал по клавиатуре. Дальше идти было некуда. Со всех сторон – только грязные стены.

Сол повернулся к своему спутнику.

– И что теперь? – прошептал он.

Король повернулся и стал осматривать лестницу. Высоко над лестничной площадкой между этажами, прямо перед ним было большое грязное окно, но здесь лестничный пролет уходил вверх в другом направлении, отдаляясь от окна с каждой ступенькой. К удивлению Сола, серый призрак поднял голову и потянул носом в сторону окна, до которого было футов десять. Одним стремительным движением он ухватился за наклонные, покрытые гладким пластиком перила и вскочил на них обеими ногами, непринужденно удерживая равновесие. Казалось, теперь он сжимает плечи и сокращает мышцы и сухожилия, тщательно, одно за другим. На миг Король замер, острое темное лицо искривилось в ухмылке, потом он резко метнулся вперед всем телом, на мгновение застыв в воздухе между лестницей и потолком. Одним прыжком преодолев десять футов, он ухватился за ручку окна и встал ногами на край крошечного подоконника. Вдруг так же резко, как рванулся с перил, Король замер, причудливой химерой распластавшись по стеклу. Только плащ его, свободно свисавший, тихо покачивался.

Прижав ладони к губам, Сол выдохнул и бросил испуганный взгляд через плечо на близлежащую дверь.

Король начал медленно растягиваться. Длинные руки стали еще длиннее, и левой он легко дотянулся до оконной задвижки. Задвижка щелкнула, форточка открылась от порыва ветра. Вытянув правую руку для равновесия, извиваясь всем телом, странный призрак постепенно протискивался в узкое отверстие. Он стал нереально плоским, будто сжался, пролезая сквозь узкую полоску темноты, которая виднелась сквозь отверстие. Проделав все это, будто сказочный джинн из лампы, Король теперь балансировал на нескольких сантиметрах деревянного карниза в пяти этажах от земли и смотрел на Сола сквозь грязное стекло мутными глазами, так же крепко уцепившись за наружную раму окна.

Внутри полицейского участка оставалась только правая рука Короля. Он поманил Сола к себе. Темный призрак дохнул на стекло снаружи, потом написал на нем что-то указательным пальцем левой руки – в зеркальном отражении, чтобы Сол мог читать слева направо.

«Теперь ты» – написал он.

Сол попытался взобраться на перила. Карабкался он безуспешно, ноги все время соскальзывали, и он оказывался на полу. Снова и снова вес тела тянул его вниз. Дыхание сбилось. Он беспомощно посмотрел на тонкую фигуру за окном. Костлявая рука тянулась ему навстречу. Чтобы удержаться на карнизе, Король сделался неимоверно плоским; вот он свесил руку вниз, к Солу. Сол посмотрел вверх на крохотный проем под оконной рамой: не более девяти дюймов шириной. Потом оглядел себя. Он был немного полноват, явно шире девяти дюймов. Обхватив себя руками, Сол снова поднял голову к окну, посмотрел на существо, ждавшее снаружи, и отрицательно покачал головой.

Рука, тянувшаяся к нему, нетерпеливо загребала воздух, судорожно хватая пустоту. Ответ «нет» не принимался. Где-то внизу, в недрах здания, хлопнула дверь, на лестничной клетке послышались два голоса. Сол перегнулся через перила и двумя этажами ниже увидел макушки и носки ботинок. Он отпрянул назад. Люди поднимались по лестнице. Рука все еще тянулась к нему, темное лицо за стеклом исказилось.

Стараясь дотянуться до спасительной руки, Сол потянулся вверх и подпрыгнул.

Сильные пальцы схватили и крепко сжали его левое запястье, впиваясь в тело. Сол открыл было рот, готовый закричать, но сдержался. Его потащили вверх, тринадцать стоунов[1] крови, мяса и одежды. Вот его подхватила уже другая рука, ноги в ботинках быстро приближались. Как же его жилистый спаситель удерживался сам? Сол вплотную приблизился к окну. Он повернул голову в сторону, плечи и грудь оказались сдавленными в тесном проеме. Руки скользили по его телу, ища, за что ухватиться, чтобы помочь ему выбраться наружу. Наконец он протиснулся в заветное отверстие, защелка больно впилась в живот, но само продвижение сквозь эту узкую щель все равно оказалось намного легче подъема к окну, и наконец вот он – холодный воздух свободы.

Невероятно, но он выбрался.

Налетел ветер. Теплое дыхание защекотало шею.

– Цепляйся, – услышал шипение Сол, выбравшись наружу: то был приказ. Сол повиновался, обхватив ногами тощие бока Короля и забросив руки на его костлявые плечи.

И вот Король уже стоит на узком карнизе, его ботинки едва не соскальзывают с окрашенной поверхности. Сол, который намного крупнее его, взгромоздился ему на спину, леденея от ужаса. Правой рукой Король держится за оконную раму, а левой – за крошечную трещину над головой. Над ними четыре или пять футов глухой кирпичной кладки, а еще выше, над кирпичами – пластиковый желоб. Над желобом уже начинается крыша, скат ее круто уходит ввысь, и даже не видно, где кончается.

Сол повернул голову. Под ложечкой засосало: пятью этажами ниже он увидел замусоренный, промерзший бетон переулка. У Сола закружилась голова, его замутило. В мозгу билась единственная мысль: только бы его поставили на землю. «Он меня не удержит!» – думал Сол. Он почувствовал, что гибкое тело под ним начало двигаться, и едва не закричал.

Сквозь туман в голове Сол услышал, что голоса на лестнице звучат уже у самого окна, но вдруг ощутил, как перемещается в пространстве, и голоса стали отдаляться.

Король оторвал правую руку от оконной рамы и потянулся, чтобы ухватиться пальцами за ржавый гвоздь – уже давно никто не помнил, зачем его туда вбили. Левой он торопливо шарил по невидимым бороздкам в кирпичной кладке, резко останавливался, отыскивая на поверхности случайные выступы и впадины. Его пальцы чутко находили дорогу по едва заметным выступам в стене.

Ботинки сорвались с карниза. Сол свесился на одну сторону, а Король уперся правой ногой в стену, задрав ее выше головы, и повис на одних руках, сжав пальцы с такой силой, что побелели костяшки. Он отталкивался от стены ногами, пока не находил точку опоры на каком-нибудь крошечном уступе, щербинке в кирпиче.

Так Крысиный король тянулся вверх то правой, то левой рукой и наконец зацепился за край черного пластикового желоба, который тянулся под самым свесом крыши. Желоб жалобно скрипнул, но Король продолжал подтягиваться на руках. Потом он прижал колени к животу, прочно уперся ботинками в стену, слегка спружинил и сильно оттолкнулся ногами, как пловец при прыжке в воду.

Сол и Крысиный король перекувырнулись в воздухе. Стена, переулок внизу, свет в окнах напротив, уличные фонари и звезды – все пронеслось у Сола перед глазами, и он услышал собственный вопль. Не выдержав акробатического трюка, водосточный желоб треснул. Но Король уже разжал руки, коснулся ногами склона крыши, сгруппировался, смягчая удар, подался вперед и припал к крыше лицом. Чуть помедлив, он начал карабкаться по шиферу, как паук, а Сол держался за него так цепко, что казалось, уже не оторвется никогда.

Король резво полз вверх по скату на четвереньках, беззвучно ставя ноги в тяжелых ботинках. И вот уже сюрреалистическая фигура, подобно канатоходцу, быстро шагает вдоль гребня крыши к дымоходам, за которыми виднеются очертания огромного города. Ужас сковал тело Сола, он мертвой хваткой вцепился в зловонный плащ. Но Король легко отцепил его, скинул с плеч и усадил, дрожащего, в тени дымохода.

И тут Сол лег.

Некоторое время он не мог унять дрожи, а над ним нависал нечеткий силуэт худощавого человека, который только что сделал невозможное и теперь не обращал на него никакого внимания.

Сол был потрясен, его колотило, и ночной ветер тут был ни при чем.

Но спазм прошел, и страх отступил.

Что-то в безумии этой ночи успокоило Сола. «Чего бояться?» – размышлял он. Полчаса назад он отключил свой здравый смысл и теперь, когда все закончилось, мог позволить себе просто наслаждаться в ночи полной свободой.

Постепенно дыхание Сола восстановилось. Свободен! Он взглянул на Крысиного короля, который стоял, глядя на простирающийся перед ним огромный город.

Сол обхватил себя за плечи и, расставив ноги по обе стороны гребня крыши, поднялся, задержав дыхание и покачиваясь от головокружения. Левой рукой он взялся за дымоход, для большей уверенности, и немного расслабился. Крысиный король взглянул на него, но тут же вновь отвернулся и сделал несколько шагов вперед, балансируя на гребне крыши.

Сол вглядывался в очертания Лондона, темнеющего на фоне неба. Волна эйфории нахлынула на него, он покачнулся и рассмеялся, не веря своим глазам.

– Это невероятно! Что, черт возьми, я здесь делаю?

Он медленно и осторожно повернул голову и посмотрел на Крысиного короля, который опять рассматривал его своими неясными глазами. Крысиный король кивнул на скопление дымоходов, Сол обернулся и понял, что смотрел он вовсе не на него, а на жилой дом неподалеку. Все окна были освещены.

– Посмотри туда, – сказал Крысиный король. – В окна.

Сол вгляделся и заметил маленькие фигурки, там и тут мелькающие в окнах, издалека они казались просто цветными пятнышками, и о том, что это живые люди, можно было только догадываться. В окне одного из средних этажей, прямо напротив, застыла тень: кто-то перегнулся из окна, вглядываясь в покатый шифер крыши, на которой преспокойно стояли Сол и Крысиный король, уверенные, что темнота надежно скрывает их от любопытных взглядов.

– А сейчас попрощайся со всем этим, – сказал Король.

Сол недоуменно посмотрел на него.

– Еще совсем недавно ты был таким же, как этот перец, что стоит там и пялится. Он все равно ничего не видит, он просто ощутил, почувствовал мой взгляд, понять ничего не может, вот и таращится в темноту. Теперь и ты можешь играть в эту игру, парень. – Крысиный король прятал эмоции за басовитым ворчанием, но видно было, что он доволен, как после хорошо выполненной работы. – Все, что ты оставляешь, – все это ненастоящее. Все главные улицы, парадные гостиные и так далее, одна мишура. Это только пыль, это ненастоящий город. Ты попал сюда через черный ход. Я привел тебя ночью, перед рассветом. Ты пока только увидел, но еще не прикоснулся к настоящему городу. Ну вот, теперь ты можешь сделать это. Выбор за тобой, и, что бы ты ни выбрал, теперь это твоя земля, твой путь, твое убежище, Сол. Это Лондон… Ты ведь не хочешь вернуться назад теперь, правда? Мы повязаны с тобой, парень. Я вижу, ты не против.

– Но почему я? – медленно сказал Сол. – Что тебе от меня нужно?

Он остановился, казалось, впервые за долгие часы вспоминая, из-за чего он оказался в полиции.

– Что ты знаешь о моем отце?

Король обернулся и пристально взглянул на Сола. Черты его лица, раньше еле заметные, стали совсем неразличимы в лунном свете. Не отводя глаз от Сола, он медленно опускался, пока не сел верхом на гребень крыши, как наездник.

– Присядь-ка, парень, только осторожно, я расскажу тебе историю. Не очень-то приятную.

Сол опустился осторожно, лицом к Крысиному королю, и придвинулся ближе, теперь их разделяла только пара футов. Сол подумал, что, сидя вот так, свесив ноги, они, должно быть, похожи на двух школьников или каких-нибудь нескладных персонажей из комиксов. С последней фразой Крысиного короля эйфория Сола улетучилась. Он возбужденно сглотнул, вспоминая отца. Вот ключ ко всему, думал он, вот то, что вызвало все перемены, вот легенда, которая могла наполнить смыслом происходящее.

Король заговорил, и, так же как в камере, его голос зазвучал ритмично, монотонно, как волынка, – одновременно повсюду и нигде. Смысл и значение сказанного вползали в сознание Сола то исподволь, то прямо и открыто.

– Вот мой Вечный город, мой Лондон, мои владения, я правил здесь, и всегда и везде мои маленькие придворные находили зерно и мусор для своего босса, Главного Вора. И они не смели ослушаться меня, потому что я их король. Но я никогда не был одинок, Сол, никогда, в полном смысле этого слова. У крыс всегда огромные выводки, они считают, чем больше народится ртов, тем легче будет тащить пропитание для семьи. А что ты знаешь о своей матери, Сол?

Вопрос был неожиданным.

– Я… ее звали Элоиза… Она была, э… патронажной сестрой… Она умерла, когда я родился, что-то там пошло не так…

– Ты видел ее? Сол смущенно покачал головой:

– Ну, видел ее снимки, фото… Да, конечно… она была маленького роста, темноволосая, симпатичная… Но почему ты спрашиваешь? К чему ты клонишь?

– Иногда, парень, встречается черная овца, выродок, одним словом, ну ты врубился, о чем я. Я зуб даю, что вы с папашей цапались иногда, разве не так? И что не все шло так, как тебе хотелось бы, да? Ну, ты действительно думаешь, что у крыс все иначе?.. Она была девушкой из тех еще господ, твоя мать. Жили с твоим отцом душа в душу. Что за красавица была, в самом соку, кто бы отказался?

Крысиный король завершил свою сентенцию эффектным жестом, склонил голову и искоса взглянул на Сола.

– Твоя мать сделала свой выбор, Сол. Патронажная сестра! Неплохая шутка. Заставьте вора ловить вора, так, кажется, говорят, вот это как раз про нее. Войдя в любое помещение, ей достаточно было один раз потянуть носом, один раз прислушаться к своему Внутреннему Голосу, и она уже точно знала и сколько там крыс, и где они. Они называли ее предательницей, но я уверен, это сила любви…

Сол не отрываясь смотрел на Крысиного короля пристальным недоверчивым взглядом.

– Она была создана не для таких, как ты. Ты убил ее своим появлением. Ты крупный, сильный малый, сынок, сильнее, чем ты, возможно, думаешь. Ты способен на многое, но даже не знаешь об этом. Держу пари, ты пялился по ночам во все светящиеся окна гораздо дольше и пристальнее, чем твои приятели. Думаю, ты и правда пробирался в этот город долгое время.

Я знаю, тебе не терпится узнать, кто замочил твоего папашу. Старикан взял да и грохнулся прямо в сад – у вас это называется «повздорили».

Тот, кто это сделал… он приходил по твою душу. Старик просто помешал ему. Ты не обычный парень, Сол, в твоих венах течет особая кровь, и во всем городе есть только одно живое существо, которое может перелить тебе свою кровь. Твоя мать была моей сестрой, Сол.

Твоя мать была крысой.

Глава 4

Сделав это нелепое заявление, Крысиный король откинулся назад и замолчал.

Сол тряхнул головой, чувствуя одновременно и недоверие, и любопытство, и отвращение.

– Она была… кем?

– Да крысой, блин, крысой… – медленно сказал Крысиный король. – Запала на папашу твоего, вот и вылезла из канализации. Трагедия, куда там Ромео с Джульеттой. Хоть и королевских кровей, а все равно сбежала. Но знала, что от меня не скрыться. Время от времени я наведывался к ней. Она, конечно, говорила мне «Убирайся». Хотела забыть прошлое: нюх новый, да сама-то воняла по-старому. Знаешь, от себя не отмоешься. Кровь гуще воды, а крысиная кровь самая густая.

Где-то внизу, в черном провале улицы, появилась патрульная машина, изрыгая лучи голубого света.

– И с тех пор, как твою мать положили в землю, я приглядывал за тобой потихоньку: хотел уберечь от неприятностей. А для чего еще нужна семья, Сол? Догоняешь, похоже. От своей крови не убежишь, Сол… Похоже, тебя подставили, а отец упал не по своей воле.

Сол сидел неподвижно и смотрел мимо Крысиного короля. Когда до него дошел смысл смертельно страшных – пусть нарочито витиеватых – слов, его прорвало. Он увидел лицо отца, повторенное в сотне разных видов. И на фоне застывших картинок своих воспоминаний увидел могучее, плотное тело, медленно падающее в ночном воздухе, зияющую дыру рта, раскрытого от страха и от неожиданности, глаза, вытаращенные в безумном поиске спасения, поредевшие волосы, которые бьются на ветру, как пламя свечи, раздутые дрожащие щеки и колючие осколки стекла, что вихрем кружат вокруг него, а он летит навстречу темному газону, к земле, промерзшей, как тундра.

Ком подступил к горлу, и у Сола вырвался пронзительный жалобный стон. Его удивило, насколько быстро слезы застлали глаза и хлынули по щекам.

– Отец… – зарыдал он. Крысиный король пришел в ярость.

– Прекрати немедленно, прекрати, ты заткнешься, наконец?!

Он резко поднял руку и несильно ударил Сола по щеке.

– Эй, эй, ну хватит, твою мать!

– Да пошел ты! – только и смог выдавить из себя Сол, хлюпая, шмыгая и вытирая нос рукавом тюремного джемпера. – Отойди, дай мне побыть одному…

Слезы снова хлынули рекой. Он оплакивал свое одиночество, бил себя по голове, закатывал глаза, будто в нестерпимых мучениях, и ритмично завывал, колотя себя по лбу.

– Прости меня, папа, прости, прости… – стонал он, тихо всхлипывая.

От безысходности и ужаса бессвязные слова путались, где-то внутри нарастала жгучая боль. Он сидел на гребне крыши, обхватив голову руками, отчаявшийся и одинокий.

Через просвет между пальцами ему было видно, что Крысиный король уже не сидел рядом: он бесшумно перебрался на другой конец крыши и стоял, отвернувшись от Сола, глядя на Лондон, чтобы не видеть слез, которые так его раздражали. Тело Сола содрогалось от рыданий, когда он смотрел сквозь пальцы на странную фигуру, возвышающуюся между кирпичных стен, на Крысиного короля. На своего дядю.

Сол начал отползать назад, все еще рыдая, пока не ощутил спиной сырую поверхность дымовой трубы. Он оглянулся через плечо и увидел, что две трубы стоят очень близко к гребню крыши, образуя нечто вроде маленькой каморки, куда он тут же заполз, извиваясь. Затем свернулся в тесном пространстве, отделенный от неба, от головокружительных скатов с обеих сторон и невидимый для Крысиного короля. Сол чувствовал себя таким измученным, что усталость, казалось, пронизывала его до костей. Он лег на бок в своем тесном убежище и закрыл голову руками. Тут он еще немного поплакал, но слезы лились уже как-то по инерции, как у ребенка, забывшего, отчего начал плакать. Так он лежал на склоне шиферной крыши, под дымовыми трубами, голодный, в чужой разорванной одежде, одинокий и совершенно запутавшийся, пока удивительным образом не уснул.

Когда он проснулся, было еще темно, только на востоке едва светлела кромка неба. Сол не успел насладиться роскошью пробуждения – неспешно потянуться, еще не понимая, где ты и кто ты, и потом медленно это осознать. Он открыл глаза, уперся взглядом в красные кирпичи, понял, что лежит в объятиях Крысиного короля, и содрогнулся от острого приступа клаустрофобии. Он дернулся и высвободился из кольца этих бесстрастных рук, обхвативших его исключительно из практических соображений. Глаза Короля были открыты.

– С добрым утром, малыш. Прохладно перед рассветом. Бок о бок лежать теплее, вот ты и поспал подольше.

Крысиный король выпрямился и встал, потягиваясь каждой частью тела по очереди. Потом ухватился за верхний край высокой трубы и подтянулся на руках, болтая в воздухе ногами. Он громко харкнул, сплюнул мокроту в дымоход, медленно посмотрел в одну сторону, потом в другую, осматривая далеко раскинувшийся, неотчетливый в сумерках город. Потом разжал руки и спрыгнул на крышу. Сол поднялся с трудом, ноги его соскальзывали по скату. Он вытер с лица грязь и сопли.

Крысиный король повернулся к нему.

– Мы так и не закончили нашу маленькую беседу. Нас… прервали ночью. Тебе надо ужас сколько всего узнать, парень, и твой учитель перед тобой, нравится тебе это или нет. Но для начала надо сваливать отсюда по-тихому. Он рассмеялся: мерзкий, гортанный лающий звук резанул слух. – Черт возьми, а они быстро хватились тебя ночью. Прикинь, сирен не включали – не хотели тебя спугнуть, наверное, но взбесились-то – это точно: машины носились, как те синезадые обезьяны в клетке, а я играл с ними в «ку-ку», сидя прямо наверху. – Он снова рассмеялся, и, как все прочие издаваемые им звуки, смех прозвучал, казалось, в дюйме от уха Сола. – О да, я самый искусный вор.

Последнюю фразу он произнес с особым пафосом, как финальную реплику в пьесе.

Король подбежал к краю крыши, с немыслимой уверенностью ступая по крутому скату. Прильнув к водосточному желобу, он некоторое время рыскал почти у самой кромки, пока не нашел то, что искал. Тогда он обернулся и жестом позвал Сола. Сол продвигался вдоль гребня крыши на четвереньках, боясь встать во весь рост на ненадежном сером шифере. Он остановился прямо над Королем.

Тот оскалился и прошептал:

– Сползай вниз.

Сол обеими руками ухватился за узкий бетонный гребень и начал медленно спускать ноги, пока все его тело не распласталось по скату над Крысиным королем. Но тут руки перестали его слушаться, и он не смог разжать пальцы. Тогда Сол поспешно изменил тактику и попытался двигаться в обратном направлении – назад через гребень крыши, но от ужаса все мышцы свело. Чувствуя себя в ловушке на скользкой поверхности, он запаниковал. Непослушные пальцы разжались.

Бесконечно долгий, головокружительный миг он скользил навстречу своей смерти – но вот попал в сильные руки Крысиного короля. Сола поймали, резко сдернули с крыши, одним жутким движением перевернули и тяжело сбросили на стальную решетку пожарной лестницы.

Сол приземлился с глухим стуком. Наверху ухмылялся Крысиный король. Он все еще висел, держась левой рукой за край крыши, а правую протягивал к лестнице, на которую сбросил Сола. На глазах у Сола Король отпустил руку и легко преодолел короткое расстояние до железной решетки платформы. Большие грубые ботинки без звука коснулись лестницы.

Хотя у Сола до сих пор чуть не выпрыгивало сердце от страха, собственное неуклюжее и быстрое падение взбесило его.

– Я… я тебе, бля, не мешок с картошкой, – прошипел он с напускной храбростью.

Крысиный король снова ухмыльнулся.

– Ты просто еще мало чего умеешь, да к тому же слегка испугался. Тебя надо только натаскать немного, чем, собственно, я и занимаюсь.

Минуя этаж за этажом, они бесшумно спускались по лестнице в переулок.

Быстро светало. Крысиный король и Сол пробирались по сереньким улицам. Испуганный и возбужденный, Сол все время боялся и ждал, что его спутник, как и прошлой ночью, опять начнет рискованное восхождение, и пугливо оглядывался по сторонам на водосточные трубы и крыши гаражей, по которым можно взобраться на более высокие крыши. Но на этот раз они остались на земле. Крысиный король вел Сола по пустынным стройплощадкам и парковкам, по узким переулкам, которые на первый взгляд казались глухими тупиками. Непонятно, каким внутренним чутьем Крысиный король выбирал маршрут, но им не встретилось ни одного раннего прохожего.

Темнота убывала. Утренний свет, бледный и бескровный, к семи утра осветил все, что смог.

В переулке Сол прислонился к стене. Крысиный король стоял между домами, вытянул в сторону руку, касаясь кирпичей, и его силуэт, подсвеченный сзади утренним светом, напоминал кадр из старого фильма-нуар.

– Есть хочу, – сказал Сол.

– Я тоже, сынок, я тоже. Давно уже хочу.

Крысиный король выглянул из переулка. Он осмотрел ряд похожих друг на друга красных кирпичных домов. Каждую крышу украшал вздыбленный дракон, потрескавшееся щербатое детище чьей-то творческой фантазии. Фигуры были изъедены кислотными дождями.

В это утро казалось, что город состоит сплошь из задворков.

– Все в порядке, – пробормотал Крысиный король. – Пора подкрепиться.

Осторожно шагнув из укрытия, двигаясь крадучись, как викторианский злодей, он запрокинул голову. Сол смотрел во все глаза, как Крысиный король дважды шумно понюхал воздух, подергал носом, повернул голову. Вот он быстро прошмыгнул по пустынной улице и нырнул в узкую щель между домами, жестом приглашая Сола следовать за ним. В глубине переулка виднелась груда черных мешков с мусором.

– Всегда слушай свой Внутренний Голос.

Крысиный король коротко рассмеялся. В конце узкого переулка, там, где в кирпичной стене была глубокая трещина, он присел на корточки и пригнулся. Стены вокруг были глухие, без единого окна.

Сол подошел ближе.

Крысиный король терзал пластиковый мешок. Оттуда вырвался сильный запах гнили. Крысиный король запустил руки в дыру и принялся шарить внутри, напомнив Солу хирурга над операционным столом. Из «раны» он вытащил полистироловую коробку. Она была вся в чаинках и яичном желтке, но еще можно было разглядеть логотип с гамбургером. Крысиный король положил коробку на землю, снова сунул руки в мешок и достал размокшую хлебную корку.

Потом отпихнул мешок в сторону и полез за следующим, вспоров его одним движением. На этот раз наградой ему стала половина расплющенного фруктового торта, облепленного опилками. Мешки выдавали на-гора куриные кости и обломки шоколада, остатки сладкой кукурузы и риса, рыбьи головы и заплесневелые чипсы, щедро изрыгая все это в зловонную кучу на бетоне.

Сол наблюдал, как росла груда пищевых отходов. Он закрыл рот руками.

– Ты, наверное, шутишь, – сказал он и сглотнул. Крысиный король посмотрел на него.

– Ты, кажется, хотел есть.

Сол в ужасе затряс головой, все еще плотно зажав рот.

– Когда ты в последний раз блевал?

Сол наморщил лоб. Крысиный король вытер мокрые руки о плащ, который и так казался камуфляжем – весь в пятнах, почти незаметных на темно-сером фоне. Он копался в добытой снеди.

– Ты не можешь вспомнить, – сказал он, не глядя на Сола. – Ты не можешь вспомнить, потому что ни когда этого не делал. Никогда ничего не изрыгал. Ты болел, но, спорим, не так, как другие дети. Ни простуды, ни насморка, только легкое недомогание, ты мог просто дрожать день, ну может быть, два. Но даже тогда тебя не рвало.

Он наконец посмотрел Солу в глаза и снизил голос до шепота. Он зашипел, и в голосе появилось нечто похожее на торжество:

– Ну, понял? Твой желудок не будет протестовать. Тебя никогда не вырвет, хоть и надерешься как свинья, и в ночь после Пасхи на твоей подушке не окажется липкой желчи пополам с шоколадом, ты никогда не будешь метать на кафель морепродукты, какой бы дряни тебе ни подсунули. В твоих венах течет крысиная кровь. Твой желудок может переварить все.

Повисло долгое молчание, двое смотрели друг на друга.

Крысиный король продолжал:

– И вот еще. Не жри, если не хочешь. Но ты сказал, что голоден. Ну вот я и сообразил. Поехали. Сидишь удобно? Сейчас ты получишь наглядный урок, что значит быть крысой. Смотри, дядя разобрал тебе объедки. Ты сказал, что голоден. А вот и завтрак.

Не отводя взгляда от Сола, Крысиный король взял кусок фруктового торта. Медленно поднес ко рту. Набравший влаги кусок разваливался, кишмиш, долго мариновавшийся в черном пластике, раскис. Крысиный король смачно откусил, потом шумно задышал от удовольствия, и изо рта полетели крошки.

Он был прав. Сол не мог вспомнить, чтобы его когда-нибудь рвало. Он отличался плотным телосложением, но всегда ел много и не сочувствовал людям, которым можно было испортить аппетит. Его не трогали рассказы об опарышах за тарелкой ризотто. Он не страдал от переедания сладкого и жирного, да и с перепоя. Раньше он никогда об этом не задумывался, но сочувствовал другим, если кто-то жаловался на тошноту, и неизменно спрашивал, что это значит и как это бывает.

Теперь он будто что-то с себя сбросил. Он стоял и смотрел, как ест Крысиный король. Худощавый и жилистый, тот по-прежнему не сводил с Сола глаз.

Много часов прошло с тех пор, как Сол последний раз ел. Он прислушивался к себе, фиксируя ощущения, он изучал чувство голода.

Крысиный король жевал. Смрад разлагавшейся еды был невыносим. Сол смотрел на грязные объедки с пятнами плесени и следами чужих зубов, сваленные в кучу у мешков.

У него потекли слюнки.

Крысиный король продолжал жевать.

Когда он разевал рот, были видны мокрые куски торта.

– Ты сожрешь даже раздавленного голубя, если соскребешь его с колеса. А здесь хорошие объедки.

У Сола заурчало в животе. Он присел перед грудой еды на корточки.

Осторожно вытянул недоеденный гамбургер. Обнюхал его. Гамбургер был давнишний. На булочке виднелись следы зубов. Сол обтер его, очистив от грязи.

Гамбургер был сырой и липкий, а там, где его кусали, еще блестела слюна.

Сол поднес его ко рту. Он позволил рассудку еще раз подумать о мерзости помойки, ожидая, что желудок вот-вот откликнется. Но тот молчал.

Рассудок гудел, перебирая в памяти давнишние предупреждения – «не тронь, это грязь, вынь это изо рта», – но желудок, его желудок оставался спокойным. Запах мяса раздражал ноздри.

Он заставлял себя почувствовать отвращение. Старался вызвать у себя тошноту.

Потом откусил первый кусок. Попробовал на вкус мясо, разделяя его языком на волокна. Он дегустировал, отделяя вкус грязи от вкуса гнили. Ощутил во рту вкус хрящиков и жира, смешавшихся со слюной.

Гамбургер был восхитителен. Сол проглотил следующий кусок, не почувствовав ровным счетом никакого отвращения. Пробужденный голод потребовал большего. Сол откусывал кусок за куском, каждый раз проглатывая их все быстрее и быстрее.

Вдруг он ощутил, как что-то уходит из него. Он черпал силу из холодного старого мяса, которое сдавалось по очереди людям, потом разложению, а теперь ему. Его мир изменился.

Крысиный король кивнул, продолжая есть, набирая еду полными пригоршнями и запихивая все в рот, не глядя.

Сол потянулся за осклизлым куриным крылышком.

На улице, всего в двадцати футах от них, появились дети в школьной форме, сшитой на вырост. Сол и Крысиный король укрылись за кирпичами и мешками, прервав ненадолго завтрак. Когда дети прошли, они подняли головы.

Ели молча. Закончив, Сол облизал губы. Во рту оставался стойкий привкус отбросов и падали, и он изучал его, все еще удивляясь, почему все не полезло наружу.

Крысиный король угнездился среди мешков и завернулся в плащ.

– Теперь легче? – спросил он.

Сол кивнул. Впервые с момента внезапного освобождения он успокоился. Почувствовал, как желудочный сок внутри принимается за работу, расщепляя съеденную сгнившую пищу. Ощутил хаотичное движение молекул в кишках, несших чужую энергию, взятую от остатков чужих ужинов и завтраков. Он изменился изнутри.

«Моя мать была похожа на эту тварь, – говорил он себе, – это вечно скрывающееся существо. Моя мать была похожа на этого остролицего бродягу, наделенного магической силой. Моя мать была духом, и, кажется, грязным духом. Моя мать была крысой».

– Знаешь, назад пути нет. – Крысиный король посмотрел на Сола из-под опущенных век.

Некоторое время Сол всматривался в его лицо, пытаясь угадать, о чем он думает. Лицо Крысиного короля никогда не оказывалось на свету – независимо от того, где и в каком положении тот находился. Сол взглянул еще раз, но его глаза так и не нашли ответа.

– Знаю.

– Они думают, что ты прикончил папашу, и за это прикончат тебя. А теперь, когда ты слился прямо у них из-под носа, они вообще пустят твои кишки на шнурки.

Жизнь стала опасной. Сол почувствовал, как город разверзается перед ним, бесконечно огромный, гораздо обширнее, чем он представлял себе раньше, непостижимый и ускользающий.

– Да… – сказал медленно Сол.

«Так что такое Лондон? – подумал он. – Если ты не можешь быть тем, кто ты есть, то что такое Лондон? Что это за мир? Все, что я знал о нем раньше, неправда. А правда ли, что под мостами в парках прячутся оборотни и тролли? И где границы этого мира?»

– Да… и что теперь делать?

– Значит, так: раз ты решил не возвращаться, перед тобой открываются огромные возможности. Я научу тебя быть крысой. Это очень много, сынок. Затаи дыхание и хорошенько сожмись, застынь, как статуя… ты невидим. Двигайся всегда правильно, легко, на цыпочках, не издавай ни звука. Делай все, как я. Если не касаться ни верхней, ни нижней границы дозволенного – тебе нечего бояться.

Больше не имело значения, что он чего-то недопонимает. Невероятно, но слова. Короля унесли прочь все тревоги. Сол почувствовал, как становится сильнее. Раскрыл руки, почти смеясь.

– Кажется, я что-то могу, – сказал он в ошеломлении.

– Можешь, сынок. Ты же крысеныш. Тебе надо только усвоить некоторые хитрости. Зубки твои мы заточим. Вместе мы – сила! Мы должны отвоевать свое королевство!

Сол поднялся и стоял, вглядываясь в даль улицы. Услышав последние слова Крысиного короля, он медленно повернулся и уставился на жилистую фигуру, закутанную в черный пластик.

– Отвоевать? – оторопело спросил он. – У кого? Крысиный король покачал головой.

– Пришло время, – сказал он, – открыть тебе глаза. Ненавижу ссать на мертвецов, но кое о чем ты забыл. Ты оказался в другом мире, потому что твой старик сиганул ласточкой с шестого этажа.

Крысиный король словно не замечал в беспечности, как наполнился ужасом взгляд Сола.

– Но он, старый скряга, сделал это вместо тебя. Кто-то пришел к вам в дом по твою душу, парень, и глупо об этом забывать.

Часть вторая

Новый город

Глава 5

Фабиан пытался дозвониться Наташе, но никак не мог пробиться – она сняла трубку с телефона. Новость о гибели отца Сола распространялась среди друзей, как вирус, но Наташин иммунитет оказался сильнее, чем у всех остальных, – она узнала о случившемся последней.

Только перевалило за полдень. Солнце было ярким, но холодным, как снег. Звуки Лэдброук-Гроув пробивались через задние дворы в квартиру на втором этаже дома по Бассет-роуд. Они проникали в окна, и гостиную заполняли лай собак, крики газетчиков, гудки автомобилей. Звуки были еле слышными, такими слабыми, что если не прислушиваться, то можно было подумать, что в городе стоит тишина.

В квартире перед клавиатурой неподвижно стояла девушка – маленького роста, с длинными темными волосами. Темные брови, смыкающиеся над восточным носом, придавали строгость ее бледному, болезненно-желтоватому лицу. Ее звали Наташа Караджан.

Наташа стояла с закрытыми глазами, улавливая звуки улицы. Наконец протянула руку и включила сэмплер. Ожившие динамики отозвались монотонным тяжелым гулом. Она пробежала руками по клавишам и передвинула курсор. Снова постояла неподвижно минуту-другую. Даже наедине с собой она чувствовала неловкость. Наташа редко позволяла окружающим наблюдать, как она творит музыку. Боялась, что ее молчаливые приготовления с закрытыми глазами могут принять за самовлюбленность.

Наташа нажала несколько кнопок, снова передвинула курсор, и на жидкокристаллическом дисплее появилась ее музыкальная добыча. Потом выбрала из своей потрясающей цифровой копилки полюбившуюся басовую линию и перенесла ее в рабочую зону. Она стащила ее из забытой реггей-песни, засэмплировала, сохранила и теперь извлекла, закольцевала и дала новую жизнь. Оживленный таким образом звук пробежал по внутренностям машины, устремился по проводам к огромной черной стереосистеме у стены и вырвался из мощных динамиков.

Звук заполнил комнату.

Бас оказался в ловушке. Он почти дошел до крещендо, в шквале струнных нарастало ожидание, которое вот-вот достигнет своего пика, кульминации… Вдруг сэмпл оборвался, и цикл начался сначала.

Бас-линия билась в конвульсиях. Она рвалась к жизни с новым всплеском азарта, жаждала освобождения, которое так и не наступало.

Наташа медленно качала головой. Это был брейкбит, ритм истерзанной музыки. Она любила его.

Руки снова забегали. Безумный ритм соединился с басом и тарелками, трещавшими, как цикады. Звуки неслись по замкнутому кругу.

Наташа двигала в такт плечами. С широко открытыми глазами она прослушивала то, что получилось, эти пьянящие звуки, – она нашла, что хотела: отрывок из соло на трубе Линтона Квеси Джонсона, вой Тони Ребела, призывный клич Эла Грина. Она собрала все это в свою мелодию. И мелодия плавно переходила в гудящий бас и барабанные ритмы.

Это был джангл.

Дитя хауса, дитя реггея, дитя танцпола, апофеоз черной музыки, драм-энд-бейсовый саундтрек Лондона государственного жилья и грязных стен, черной и белой молодежи, армянских девушек.

Музыка была жесткой. Хип-хоповый ритм, замешанный на фанке. Удары были быстрыми, слишком быстрыми; чтобы танцевать в таком ритме, нужно быть гибким, как проволока. Этой бас-линии повиновались ноги, это она отдавала джанглу свою душу.

Над бас-линией шли все прочие темы джангла. Чужие гармонии и голоса, как серферы, скользили по волнам басов. Мимолетные и дразнящие отголоски на мгновение взмывали над ритмом, пробегали по нему, едва касаясь, и опять исчезали.

Наташа удовлетворенно кивала.

Она чувствовала бас. Она знала его изнутри. Но вместо этих верхних тем ей хотелось найти что-то другое, совершенное и прекрасное, лейтмотив, который органично вплелся бы в барабанный ритм.

Наташа была знакома с хозяевами клубов, и они крутили ее музыку. Всем очень нравились ее треки, ее уважали и часто приглашали поиграть. Но она чувствовала смутную неудовлетворенность всем, что записывала, даже когда эти ощущения притуплялись чувством гордости. Законченный трек вместо освобождения приносил беспокойство. Наташа принималась копаться в коллекциях у друзей, лихорадочно перебирать пластинки; но, тащила она что-то у других или сама баловалась с клавишами, – ничто и никогда не трогало ее так, как бас. Бас никогда не ускользал: одно движение руки, и он уже вырывался из динамиков, совершенный и безупречный.

Сейчас тема стремилась к кульминации. «Gwan, – призывал сэмплированный голос, – Gwangyal». Наташа оборвала ритм, срезая его и фильтруя до минимума. Она отделила плоть мелодии от костей, и сэмплы теперь отдавались эхом в полой грудной клетке, в самой утробе ритма. «Come now… we rollin' this way, rudebwoy…»Она вытягивала звуки один за другим, пока не остался только бас. Он начинал тему, он и завершил ее.

Наступила тишина.

Наташа подождала немного, пока опять не услышала тишину города, с голосами детей и гудками машин. Она оглядела комнату. В квартире была крошечная кухня, такая же крошечная ванная и прекрасная большая спальня, где она сейчас и находилась. Скромную коллекцию своих плакатов и постеров она развесила в других комнатах и в холле, а здесь стены были совершенно голые. Сама комната была тоже почти пустая, не считая матраса на полу и массивного черного стеллажа, на котором размещались пульт и стереосистема. Деревянный пол был крест-накрест расчерчен черными полосами.

Наташа опустилась на пол и положила трубку на рычаг. Она уже направилась в кухню, когда позвонили в дверь. Вернувшись назад, она открыла окно и выглянула на улицу.

Перед входной дверью стоял молодой человек и смотрел ей прямо в глаза. Необычайно тонкое лицо, яркие глаза и длинные светлые волосы поразили ее, она быстро нырнула обратно в комнату и направилась к лестнице. Человек не был похож ни на свидетелей Иеговы, ни на хулиганов-скандалистов.

Она прошла через грязный общественный коридор. Сквозь рифленое стекло входной двери было видно, что незнакомец очень высокого роста. Она потянула дверь на себя и открыла, впуская голоса улицы и дневной свет.

Наташа подняла голову и взглянула в его узкое лицо. Рядом с ним она выглядела совсем маленькой; выше ее почти на целый фут, он был таким худым, что казалось, в любой момент может переломиться пополам. Ему было лет тридцать с небольшим, но при такой бледности трудно было сказать точнее. Волосы – болезненно-желтого цвета. Черный пиджак еще больше подчеркивал бледность лица. Он мог бы показаться совершенно больным, если бы не пляшущие в ярко-голубых глазах неугомонные чертики. Когда дверь открылась, лицо незнакомца уже сияло улыбкой.

Наташа и ее гость смотрели друг на друга, он улыбался, а на ее лице застыло настороженно-вопросительное выражение.

– Блестяще! – неожиданно сказал он. Наташа взглянула непонимающе.

– Ваша музыка, – пояснил он. – Она восхитительна.

Голос молодого человека оказался глубже и богаче, чем можно было ожидать при такой худобе. Он говорил с легким придыханием, будто бежал, чтобы сказать ей это. Наташа поглядела на него, прищурив глаза. Слишком странным было начало разговора. Так не пойдет.

– Что вы имеете в виду? – сдержанно спросила она.

Он примирительно улыбнулся и продолжил чуть медленнее.

– Вашу музыку, – сказал он. – На прошлой неделе я проходил мимо и услышал, как вы играли. Скажу честно, я просто застыл на месте, раскрыв рот.

Наташа смутилась и хотела что-то возразить, но тот продолжил:

– Я вернулся, чтобы услышать ее снова. При этих звуках мне хочется танцевать прямо на улице! – Он рассмеялся. – В следующий раз я услышал, как вы прервались на середине, и понял: это играет живой человек. Подумать только: кто-то сидит там, наверху, и сочиняет музыку!

Наташа наконец заговорила:

– Я очень… польщена. И вы постучали в мою дверь только для того, чтобы это сказать?

Молодой человек нервировал ее возбужденной улыбкой и придыханием. Одно лишь любопытство не давало ей закрыть дверь.

– У меня пока нет фан-клуба.

Его улыбка изменилась. До этого момента она была искренней, взволнованной, почти ребяческой. Теперь губы медленно сомкнулись и прикрыли зубы. Он выпрямил свою длинную спину и чуть опустил веки. Слегка склонив голову набок, он не сводил с девушки глаз.

Наташа почувствовала прилив адреналина. Она испуганно взглянула на незнакомца. Перемена была разительной. Взгляд его стал таким откровенно-бесстыдным, что у девушки закружилась голова.

Она рассердилась и слегка тряхнула головой, собравшись захлопнуть дверь. Но молодой человек придержал ее. Прежде чем Наташа смогла что-нибудь сказать, его надменность улетучилась и он снова стал прежним.

– Пожалуйста, – торопливо сказал он. – Простите меня. Я не объяснил все до конца. Я возбужден, потому что я… я как раз собирался с духом, чтобы поговорить с вами: – Видите ли, – продолжал он, – все, что вы играете, прекрасно, но иногда это кажется немного – только не сердитесь, – немного незавершенным. Будто бы мелодические линии не совсем проработаны. Конечно, вы можете возразить, но я немного играю сам, и я подумал, может быть, мы могли бы дополнить друг друга.

Наташа отступила на шаг. Она была заинтригована и напугана. Она никогда не говорила о своей музыке, не делилась своими мыслями о ней ни с кем, кроме самых близких друзей. В моменты, когда у нее что-то не получалось, Наташа иногда проговаривала вслух то, что чувствовала, будто придавала своим ощущениям форму, облекая их в слова. Но обычно она загоняла их в самые темные уголки сознания, скрывая от других так же, как и от себя самой… а этот человек с такой возмутительной беспечностью извлекает их на свет.

– Что, есть предложения? – сказала она со всем ехидством, на какое только была способна.

Из-за спины он достал черный футляр. Потряс им.

– Может быть, это звучит немного дерзко, – сказал он, – но я не хочу, чтобы вы решили, будто я считаю себя лучше вас. Когда я слышал вашу игру, я думал лишь о том, что могу дополнить ее. – Он расстегнул футляр и открыл. Наташа увидела разобранную флейту. – Вы, наверно, считаете меня сумасшедшим, – продолжал он торопливо. – Вы считаете, что ваша музыка совершенно не похожа на то, что играю я. Но… Я искал такой бас, как у вас, намного дольше, чем вы можете себе представить.

Теперь он говорил искренне и смотрел на девушку внимательно, нахмурив брови. Она упорно отводила взгляд, не желая поддаваться влиянию призрака, неожиданно возникшего на ступеньках крыльца.

– Я хочу сыграть с вами, – сказал он.

«Это глупо, – про себя подумала Наташа, – не говоря уже о том, что он небывалый наглец, нельзя же играть джангл на флейте».

Слишком много времени прошло с тех пор, как она обращалась к традиционным музыкальным инструментам, поэтому теперь ощутила приступ дежа вю, увидев себя девятилетней девочкой, стучащей на ксилофоне в школьном оркестре. Голос флейты ассоциировался у нее с исступленной какофонией инструмента в детских руках или с чуждыми ей композициями классической музыки, музыки для избранных, с пугающим и жестоким миром возвышенной красоты, куда вход для нее всегда был закрыт.

Но, к изумлению Наташи, этот долговязый незнакомец очаровал ее. Она уже хотела разрешить ему войти, чтобы послушать его игру на флейте в своей комнате. Она хотела услышать звук флейты, наложив его на одну из своих басовых линий. Некоторые группы уже делали так: MyBloodyValentineиспользовали флейту. Но раньше результаты их экспериментов оставляли ее совершенно равнодушной, как и остальные наработки в этом жанре. Однако Наташа понимала, что заинтригована.

Тем не менее она не собиралась просто отойти в сторону. Наташа всегда отличалась твердостью и не привыкла чувствовать себя настолько безоружной. Включились ее защитные механизмы.

– Послушайте, – медленно сказала она, – не знаю, почему вы полагаете, что способны судить о моих треках. И зачем мне играть с вами?

– А вы попробуйте, – сказал он, и снова что-то резко переменилось в его лице: та же кривая усмешка в уголках рта, та же бесстрастность под тяжелыми веками.

Наташа вдруг разозлилась на этого недоумка-воображалу с его небось высшим музыкальным, и если еще минуту назад была очарована им, то теперь в ней полыхала ярость. Она подалась вперед, встала на цыпочки, приблизилась к его лицу вплотную, едва не касаясь, и сказала, приподняв бровь:

– Нет.

А потом захлопнула дверь у него под носом.

Наташа гордо поднялась по лестнице. Окно было открыто. Она встала рядом, прислонилась к стене и выглянула на улицу, так, чтобы ее не увидели снаружи. Под окном – никого. Она медленно вернулась к пульту. На лице играла улыбка.

«Ну, давай, наглый ублюдок, – подумала она, – покажи, на что ты способен».

Слегка убавив громкость, она извлекла из своей коллекции другой ритм. На этот раз загрохотали барабаны. Из ниоткуда. Бас несся им вдогонку, обыгрывая малый барабан фанковым риффом с акцентом на слабую долю. Она добавила немного обрывков медных духовых, ввела трубу, но верхние линии звучали приглушенно, это было приглашением человеку за окном, один ритм и ничего больше.

Луп повторился один раз, потом другой. И вот, медленно вплывая, с улицы донеслась тонкая мелодия флейты, которая имитировала повторы Наташиной музыки, искусно преображая их, чуть изменяясь на каждом витке.

Он стоял под окном, держа собранный инструмент возле губ.

Наташа улыбнулась. Незнакомец доказал, что его самоуверенность оправданна. Не сделай он этого, ее постигло бы разочарование.

Она больше ничего не стала добавлять, отошла и стала слушать.

Легко и быстро флейта скользила над барабанами, дразнила бас, едва касаясь, и тут же неслась дальше, внезапно превращаясь в цепочку дрожащих стаккато. Она заигрывала то с барабанами, завывая сиреной, то с басом, запинаясь морзянкой.

Наташа была… если не потрясена, то поражена.

Она закрыла глаза. Флейта взлетала ввысь и снова падала, ускользая, облекала живой плотью сухой скелет ритма так искусно, как никогда не удавалось самой Наташе. В этой чистой и трепетной музыке неудержимо и нервно плескалась жизнь, она оживляла бас. Танец жизни со смертью. Обещание.

Наташа раскачивалась. Ей хотелось слушать еще и еще, хотелось напитать этой флейтой свою музыку. На губах ее играла сардоническая усмешка. Она готова была признать поражение. Пока тот играл, не посылая ей всеведущих взглядов, она признавалась себе, что хочет его слышать.

Девушка тихо спустилась по лестнице. Открыла дверь. Он стоял всего в нескольких шагах, с флейтой у губ, не отрывая взгляда от ее окна. Увидев ее, он опустил руки. На лице – ни тени улыбки. Он тревожно смотрел, ожидая одобрения.

Наташа склонила голову набок, взглянула на него. Он застыл в ожидании.

– О'кей, сдаюсь. – (Он наконец улыбнулся.) – Я Наташа. – Она ткнула себя в грудь большим пальцем.

– Пит, – сказал высокий человек.

Наташа посторонилась, пропуская Пита в дом.

Глава 6

Фабиан снова набрал номер Наташи, и снова у нее было занято. Он чертыхнулся и бросил трубку. Потом развернулся и побрел куда глаза глядят. Ему нужно было поговорить хоть с кем-нибудь, кто знал Сола, но главное – с Наташей.

Фабиан не был сплетником. Узнав о гибели отца Сола, он тут же бросился к телефону, едва сознавая, что делает, и принялся угощать всех новостью. Один раз он выскочил купить газету и тут же снова вернулся к телефону. Но Фабиан не сплетничал. Он ощущал огромную ответственность, уверенный, что его вмешательство необходимо.

Натянув куртку, он собрал свои дреды в тугой хвост. Хватит, решил он. Он поедет к Наташе и поговорит с ней не по телефону. Из Брикстона до Лэдброук-Гроув путь не близкий, но перспектива подставить лицо ветру и вдохнуть холодного воздуха представлялась заманчивой. Дома Фабиан задыхался. Всю первую половину дня он провел у телефона, бесконечно повторяя одно и то же: «Вниз с шестого этажа… Эти подонки не дают поговорить с ним.» – новость въелась в стены. Они были пропитаны смертью старика. Фабиану не хватало воздуха. Хотелось освежиться.

Он затолкал газету в карман, хотя уже запомнил статью наизусть: «Новости одной строкой. Вчера в Уилсдене, на севере Лондона, из окна шестого этажа выпал человек и скончался от полученных травм. Полиция пока не открывает имена подозреваемых. Сын погибшего оказывает помощь следствию». Неприкрытое обвинение, сквозившее в последней фразе, ранило Фабиана.

Он вышел из своей комнаты в грязный общественный коридор. Наверху раздавались крики. Замызганные дурацкие коврики перед дверьми всегда раздражали его, но сегодня казались просто омерзительными. Стаскивая велосипед, он скользнул взглядом по немытым стенам и сломанным перилам. В этом доме все его угнетало. Со вздохом облегчения он выскочил из подъезда.

Фабиан обращался со своим велосипедом небрежно: спешиваясь, бросал его у стены как попало, так что велосипед падал. Он был груб с ним. Вот и теперь, резко и беспечно рванув с места, он выехал на дорогу.

Улицы кишели народом. Из-за субботнего дня у Брикстонского рынка было людно: одни спешили за покупками, другие неспешно возвращались, нагруженные пакетами с дешевой яркой одеждой или фруктами. Громыхали поезда, споря со звуками соки, реггея, рейва, рэпа, джангла, хауса и уличным гамом: разноголосая рыночная суета. На углах толпились крутые мальчики в широченных штанах, собирались группами около музыкальных магазинов, сталкивая кулаки в знак приветствия. Бритоголовые парни в облегающих свитерах, с ленточками «СПИД», направлялись в сторону Брокуэлл-парка или в кафе у метро. К ногам цеплялись оберточная бумага и брошенные телевизионные программки. Светофоры не работали, и пешеходы нависали у кромки тротуаров, словно самоубийцы, готовые в любой момент броситься в малейший просвет между машинами. Те разъяренно сигналили и уносились прочь, торопясь вырваться из пробки, а люди безразлично смотрели на них.

Фабиан прокладывал дорогу между пешеходами. Когда он проезжал под железнодорожным мостом, часы на башне пробили полдень. Время от времени он соскакивал и катил свой велосипед, переходя Брикстон-роуд по подземному переходу, потом снова ехал по Эйк-лейн. Здесь толпы уже не было, затихли и звуки реггея. Эйк-лейн становилась шире. Невысокие дома стояли разрозненно и далеко друг от друга. Над Эйк-лейн всегда очень высокое небо.

Фабиан вновь запрыгнул в седло и начал плавно забирать к Клэпхему. Здесь он обычно выезжал на Клэпхем-Мэнор-стрит, немного петлял по задворкам – между Баттерси и Клэпхемом ютились мелкие фабрики и мастерские вперемежку с забавными частными домиками – и выезжал на Силверторн-роуд, виадук, ведущий через мост Челси прямо к Квинстаун-роуд.

Впервые за день в голове у Фабиана прояснилось. Рано утром из квартиры Сола ответил подозрительный полицейский и попросил его представиться. Возмущенный, Фабиан повесил трубку. Потом он перезвонил в полицейский участок Уилсдена, опять отказавшись называть свое имя, и потребовал разъяснений, почему дома у его друга к телефону подходят полицейские. Только когда он согласился назвать себя, ему ответили, что отец Сола мертв, а Сол находится у них – снова эта лицемерная формулировка – «оказывает помощь следствию».

В первый момент Фабиан был шокирован, но сразу же понял, что произошла чудовищная ошибка. Ему стало по-настоящему страшно: было очевидно, что им проще считать, будто Сол убил своего отца. И, так же сразу, пришла уверенность, что Сол этого не делал. Он слишком хорошо знал Сола, но ничем не мог подтвердить свою уверенность, а следовательно, и передать ее другим.

Фабиан попросил о свидании с Солом и не понял, почему голос офицера при этих словах изменился. Ему ответили, что, может быть, через некоторое время с Солом можно будет встретиться, но в настоящий момент у него очень важная беседа, прерывать которую нельзя ни в коем случае, и Фабиану придется подождать. Офицер чего-то недоговаривал, Фабиан почувствовал фальшь в его голосе и испугался еще больше. Он оставил свой номер телефона, и его заверили, что с ним непременно свяжутся, как только Сол освободится.

Фабиан мчался по Эйк-лейн. Его внимание привлекло приметное белое здание слева со множеством грязных башенок и обветшалых окошек в стиле арт деко. Дом выглядел заброшенным. На ступеньках сидели двое парней, казавшиеся совсем маленькими в огромных куртках с эмблемами клуба американского футбола, хотя вряд ли им приходилось видеть хоть одну игру. Они были равнодушны к поблекшему великолепию своего одеяния. Один с закрытыми глазами привалился спиной к двери, напоминая мексиканца из итальянских вестернов. Его приятель оживленно с кем-то говорил, прижав к уху ладонь, крошечный телефон терялся в складках огромного рукава. Фабиан ощутил укол меркантильной зависти, но быстро справился со своими чувствами. Это был случайный порыв, которому он умел сопротивляться.

«Только не я, – уговаривал он себя, как всегда. – Я выдержу. Я не стану таким вот черным барыгой, у которого на лбу большими буквами написано «драг-дилер», буквами, которые так хорошо умеет читать полиция».

Он приподнялся в седле, поднажал и помчался к Клэпхему.

Фабиан знал, что Сол ненавидел отцовский пессимизм. Фабиан знал, что они с отцом не находили общего языка. Фабиан был единственным из друзей Сола, кто видел, как он вертел в руках томик Ленина, то открывая, то закрывая его, снова и снова перечитывая надпись. Надпись была короткой, буквы прописаны почти без нажима, точно отец боялся сломать перо. Сол положил книгу Фабиану на колени и ждал, пока друг прочтет.

«Солу. Для меня это всегда было важно. С любовью от старого левака».

Фабиан помнил лицо Сола в тот момент: глаза, усталые, губы плотно сжаты. Он взял книгу с коленей Фабиана, закрыл ее, погладил обложку и поставил на полку. Фабиан знал, что Сол не убивал отца.

Он пересек Клэпхем-Хай-стрит, скопление закусочных и магазинов дешевой одежды, и плавно повернул к переулкам, петляя между припарковаными машинами, чтобы вынырнуть на Силверторн-роуд. По склону он начал спускаться к реке.

Он знал, что Наташа должна в этот час работать. Он знал, что повернет на Бассет-роуд и услышит отдаленный рокот – драм-энд-бейса. Наташа, наверно, склонилась над клавиатурой, передвигает фейдеры и сосредоточенно, как алхимик, нажимает на клавиши, жонглирует длинными последовательностями нулей и единиц, преобразуя их в музыку. Создает и слушает. На это Наташа тратила все свободное от работы время: сводила цифровые последовательности в треки и давала им резкие короткие названия: «Нашествие», «Мятеж», «Вихрь». Работала она кассиром в магазине своих приятелей и продавала диски, обслуживая клиентов с быстротой и четкостью автомата.

Фабиан был уверен, что это Наташина увлеченность делает их отношения такими невинными. Она была очень привлекательна, но всегда отвергала любые предложения, разве что в клуб соглашалась пойти, особенно туда, где играли ее музыку; Фабиан даже представить не мог, что Наташа может кем-то серьезно увлечься: если она и приглашала кого-нибудь домой, это ничего не значило. Ему казалось святотатством да же помыслить о ней в сексуальном плане. Но Фабиан был одинок в своем мнении: его приятель Кей, веселый клоун и законченный наркоман, всегда утверждал обратное, похотливо пуская слюни при каждой встрече с Наташей. Кей говорил, что музыка ее – это понты, и увлеченность – понты, и отстраненность – тоже понты. Прикидывается монашкой, чтоб всем было интересно заглянуть ей под платье.

Но Фабиан в ответ только застенчиво улыбался, глупо смущаясь. Его приятели, этакие психологи-любители, включая Сола, нисколько не сомневались, что он влюблен в Наташу, но Фабиан знал: это не совсем так. Ее солипсизм и стилистический фашизм бесили его, но он был уверен, что ее любит. Просто иначе, чем Сол это понимал.

Он проехал под грязным железнодорожным мостом и свернул на Квинстаун-роуд, быстро приближаясь к парку Баттерси. Велосипед мчался под уклон, к мосту Челси. Теперь дорога круто пошла в гору, Фабиан опустил голову ниже и устремился к реке. Справа показались четыре трубы электростанции Баттерси. Крыши на ней давно не было, отчего она выглядела полуразрушенной громадиной, уцелевшей после воздушного налета. Это был своеобразный памятник энергетике – огромная штепсельная вилка, воткнутая в облака, как в розетку.

Фабиан беспрепятственно ворвался в Южный Лондон. Он чуть притормозил, через башенки и стальные перила моста Челси посмотрел на воду Темзы. Вода дробилась на осколки, беспорядочно отражая холодный солнечный свет.

Фабиан скользил над поверхностью, как водомерка, совсем крошечный рядом с перекладинами и стропилами, уверенно держащими мост. На какое-то мгновение он завис высоко над водой, балансируя между северным и южным берегами, ему были видны черные баржи по обе стороны моста, навсегда замершие в ожидании давно забытых грузов. Он перестал крутить педали, и велосипед на свободном ходу продолжал движение к Лэдброук-Гроув.

Путь к Наташиному дому пролегал мимо Альберт-Холла и через Кенсингтон, который Фабиан ненавидел. Неживой квартал, будто чистилище, вечно набитое богатенькими бездельниками, бесцельно дрейфующими от одного модного магазина к другому. На Кенсингтон-Черч-стрит он прибавил скорость, помчавшись к Ноттинг-Хиллу и дальше, по Портобелло-роуд.

Это был второй торговый день, предназначенный для выколачивания денег из туристов. Товары, стоившие пять фунтов в пятницу, во вторник предлагались за десять. Воздух сгущался от ярких плащей с капюшонами, рюкзаков, разноголосия французской и итальянской речи. Тихо чертыхаясь, Фабиан медленно пробирался сквозь толпу. Он свернул влево, к Элджин-Кресент и сразу повернул направо, на Бассет-роуд.

Порыв ветра поднял в воздух бурые пятна листьев. Фабиан въехал на улицу. Листья кружились вокруг него, падая на куртку. По обеим сторонам выстроились подстриженные деревья. Фабиан на ходу спрыгнул с велосипеда и пошел к Наташиному дому.

Она работала. Издалека доносился приглушенный рокот драм-энд-бейса. Шагая с велосипедом к Наташиному дому, Фабиан слышал хлопанье крыльев. В доме было полно голубей. Все карнизы и выступы были серыми от скопления пухлых, копошащихся тел. Птицы взмывали в воздух, кружили над окнами, потом садились на карнизы, вытесняя своих собратьев. Они засуетились и нагадили как раз в тот момент, когда Фабиан остановился у двери прямо под ними.

Ритмы Наташиной музыки теперь звучали громко, и Фабиан услышал в них нечто необычное: чистый звук, подобный свирели, запись или живую флейту, которая с безудержной радостью прорывалась сквозь бас. Он стоял и слушал. Этот звук качественно отличался от тех сэмплов, что Фабиан слышал раньше, и мелодия не была закольцована в луп, она не повторялась. Фабиан понял, что это живая музыка. И в виртуозном исполнении.

Он позвонил в дверь. Электронный гул замер сразу. Флейта не затихала еще пару минут. Когда наступила тишина, голуби внезапно запаниковали, взвились в воздух, сделали круг, как стая рыб, и исчезли в северном направлении. На лестнице послышались шаги. Наташа открыла дверь и улыбнулась.

– Здорово, Фаб, – сказала она, потянувшись, чтобы прикоснуться к его руке сжатым правым кулачком. Он сделал то же самое и одновременно склонился, обняв ее и поцеловав в щеку. Она ответила тем же, хотя явно удивилась.

– Таш, – прошептал он вместо приветствия. Она различила тревогу в голосе друга и отступила назад, взяв его за плечи. Лицо ее стало сосредоточенным.

– Что случилось?

– Таш… Сол… – Он рассказывал эту историю уже столько раз за сегодняшний день, что делал это уже автоматически, просто выговаривая слова, но сейчас это оказалось трудным. Он облизал губы.

Наташа смотрела на него.

– Что, Фаб? – Ее голос дрогнул.

– Нет-нет, – сказал он торопливо. – С Солом все в порядке. Но, кажется… Он в тюряге.

Она недоуменно покачала головой.

– Послушай, Таш… Старик Сола… Он мертв. – Он торопливо продолжил, чтобы она не успела неправильно понять. – Его убили. Выкинули из окна позавчера. И похоже… похоже, фараоны думают, что это сделал Сол.

Он сунул руку в карман и достал измятую газету.

Наташа прочла.

– О, нет… – сказала она.

– Знаю, знаю. Будем надеяться, что он докажет им, выпутается и все такое, но… не знаю…

– Нет, – снова повторила Наташа.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.