Навстречу счастью

Основные поиски золота теперь велись ниже по реке или выше, за Сакраменто, а Саттерс-Милл, теперь Колома, откуда все начинали, стала главным перевалочным пунктом, где можно пополнить запасы, а затем отправиться вниз по реке Америкэн, притоку Сакраменто, или вверх по реке Фезер в поисках новых месторождений.

У Оуэна в тени хижины стоял стол, который он использовал для работы. Он достал бумагу, перо и чернила и сел за стол. Вскоре ему или Райли придется готовить завтрак, так как еда в ресторане обходилась слишком дорого, особенно сейчас, когда денег осталось очень мало. Они готовили по очереди, но Оуэн подозревал, что Райли, протрезвевший и кающийся после вчерашней потасовки, сегодня добровольно возьмет на себя домашние хлопоты, хотя была очередь Оуэна.

Вместо того чтобы писать, он просто сидел, бессмысленно глядя на реку. В это утро он почему-то проснулся с мыслью о Джемайне и был озадачен. Разумеется, он не чувствовал перед ней никакой вины – прошлая ночь не первая, которую он провел с Мирандой, – и молодой человек не испытывал никаких угрызений совести. Однако сейчас мысли о Джемайне полностью захватили его. Он вспомнил, как она привлекательна, представил матовую белизну ее кожи, озорные искорки в темно-синих глазах, когда она испытывала восторг, серьезное выражение лица, когда она занималась любовью, то, как она напевает себе под нос, поглощенная работой…

Его грезы нарушил стук лошадиных копыт. Оуэн поднял голову и увидел, что к их лачуге приближается лошадь. Всадник был одет в армейскую униформу.

– А-а-а, мистер Тэзди! Мне сообщили, что я могу найти вас здесь.

Оуэн встал.

– Генерал Смит! Рад вас видеть, сэр.

– Меня направили в инспекционную поездку по лагерям старателей, и я надеялся, что найду вас в Коломе. Я взял на почте посылку для вас и решил доставить ее лично.

Генерал Смит достал кожаный мешок из седельной сумки и протянул его Оуэну.

– Благодарю вас, сэр. Я уже несколько месяцев жду почту из Филадельфии.

Генерал кивнул:

– Почта скапливается в Сан-Франциско в течение некоторого времени, а потом рассылается по другим местам.

– Если для вас не будет обременительно, генерал, я хотел бы отправить с вами несколько депеш.

– Мне приятно оказать вам услугу, мистер Тэзди. Оуэн быстро выложил содержимое мешка на стол: несколько газет и большой конверт с сургучной печатью.

– Прошу извинить, генерал, за то, что не предлагаю вам освежающих напитков. Я только что встал. Могу приготовить чай, если вы не торопитесь.

– В этом нет необходимости, сэр, однако благодарю за предложение. Я отправился в путь сразу после завтрака, и мне еще предстоит тяжелый день. Я должен ехать.

– Подождите минуточку.

Оуэн захватил кожаный мешок в лачугу. Заполнив, его последними очерками, он задумался: по какой причине генерал хочет лично отправить его? Выйдя из хижины и увидев генерала, мечтательно смотрящего на пачку газет, он понял.

– Сэр, подождите еще минуту, уверен, что найду номер со статьей о прибытии «Калифорнии» в Панаму и о вашем участии в организации отъезда на золотые прииски.

– Если не трудно, мистер Тэзди, – обрадовался генерал.

– Ничуть. – Оуэн уже перебирал газеты. Через минуту он нашел то, что искал. – Вот, сэр. Примите с моими поздравлениями.

Генерал Смит чопорно кивнул:

– Благодарю вас, сэр.

– Генерал, еще одна небольшая услуга, если позволите. Вероятно, я должен ответить на присланную почту и хотел бы послать ответ с вами в Сан-Франциско, чтобы дальше он пошел обычным путем. Как долго вы пробудете в Коломе?

– Рано утром я отправляюсь в Сакраменто. Если к вечеру ваша почта будет готова, вы можете занести ее в мою палатку. Я расположился около форта. Если меня не будет на месте, вы можете оставить все моему помощнику. Буду рад оказать вам услугу.

– Благодарю, генерал. Вы очень любезны.

– Доброго вам дня, мистер Тэзди. – Генерал слегка поклонился, затем вскочил на лошадь и ускакал.

Оуэн сел за стол и начал разбирать почту. Его не интересовали собственные статьи в газетах, он никогда не любил читать их, после того как они были напечатаны. В конверте находилось письмо от Томаса Каррузерса с двумя банковскими чеками: один на имя Оуэна, другой – на имя Джона Райли. Среди почты также оказался запечатанный конверт размером поменьше с его именем, написанным аккуратным мелким почерком.

Оуэн сначала прочитал письмо Каррузерса, посмеиваясь в отдельных местах над его содержанием. Это было небольшое послание – Томас Каррузерс всегда был скуп на слова.

Тэзди, очерки вполне пригодны. Должен признаться, что получил много положительных отзывов от читателей, однако думаю, что это благодаря интересу к самой теме, а не достоинствам текста. «Золотая лихорадка» достигла и наших мест.

Хочу поблагодарить тебя за твою проницательность в использовании Джона Райли. Превосходный мастер! Его рисунки заслуживают всяческой похвалы. Порой, Тэзди, ты удивляешь меня.

Я вложил в конверт два банковских чека. Думаю, ты оказался слишком щедр в обещаниях оплатить мистеру Райли его труды, однако, учитывая качество его замечательных рисунков, я неохотно, но высылаю ему чек на ту сумму, которую ты обещал. Другой чек – твое жалованье и компенсация дорожных издержек. Постарайся педантично учитывать все расходы, Тэзди. У тебя есть нехорошая склонность к беспорядочному расходованию средств.

Посылаю тебе также письмо от одной из твоих юных дам по имени Джемайна Бенедикт. Обычно я против включения в деловую почту личной корреспонденции, но она сказала, что это крайне необходимо. Постарайся сделать так, чтобы в будущем это не повторялось.

Твой Томас Каррузерс.

Оуэн взял письмо Джемайны, одновременно и желая, и боясь вскрыть его. Он посмотрел на банковский чек, предназначенный Райли. Если отдать его художнику, тот немедленно все пропьет в салунах, однако Оуэн не мог поступить по-другому – Райли заработал эти деньги.

– Хватит медлить, – поторопил он сам себя и надорвал конверт Джемайны слегка дрожащими пальцами.

Первым его чувством было разочарование – внутри он нашел только вырезку из «Леджер». Неужели Джемайна забыла вложить письмо?

Он прочитал сообщение:

Этта Логан, пятидесяти двух лет, признанная виновной в убийстве Хомера Мэрдока, уважаемого в Филадельфии торговца, сегодня повесилась в своей камере, где ожидала приговора за совершенное преступление. Родственники неизвестны.

Оуэн долго сидел, ни о чем не думая и глядя вдаль. Наконец он тяжело вздохнул и приготовил перо.

Моя дорогая Джемайна. Сегодня я получил задержавшуюся почту с вырезкой из газеты о смерти Этты Логан. Естественно, я опечален случившимся. Но если ты намеревалась вызвать во мне чувство вины, то напрасно. Я не чувствую ответственности за ее гибель. Эта женщина – убийца, Джемайна, и должна была понести наказание за свое преступление. Если бы на месте Этты оказался мужчина, его также признали бы виновным.

С тех пор как мы расстались, я много думал о нас. Знаю, ты решила, будто бы я использовал командировку в Калифорнию в качестве предлога, чтобы избежать предложения о браке. Ты права только отчасти. Должен признаться, брак вызывает во мне смятение.

В минуту слабости я рассказал тебе о своем детстве, о своей матери и отце. Однако я сообщил тебе не все, дорогая. Грубо говоря, я – ублюдок и лгал, что помню отца и его татуировку. Он провел с моей матерью всего неделю. После этого она больше никогда не слышала о нем. Я родился вне брака, и это мать рассказала мне про татуировку. Она даже не знала настоящего имени моего отца. А девичья фамилия матери была не Тэзди. Я взял эту фамилию после ее смерти, уехав из родных мест. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, что я незаконнорожденный.

По этой причине я решил никогда не жениться. Что, если я унаследовал подлый характер неизвестного отца? Что, если я однажды брошу тебя, как это сделал он с моей матерью? Еще хуже, если бы у нас появился сын, который однажды узнал бы, что его отец – ублюдок. Что он стал бы делать?

Возможно, все это покажется тебе несущественным, но для меня эти обстоятельства очень важны. Наверное, со временем я преодолею страх, но сейчас ничего не могу обещать.

Я глубоко люблю тебя, дорогая Джемайна, и ужасно скучаю по тебе. Очень сожалею, что мы так плохо расстались, и поскольку я не имел права просить тебя ждать меня, то по крайней мере прошу не забывать. Не забывай то время, когда мы были вместе. Я лично всегда буду помнить об этом. Я пытался избавиться от мыслей о тебе, и если днем иногда мне это удается, то по ночам часто вижу тебя в печальных, но сладких снах. Проснувшись, я протягиваю руки, но тебя нет.

Надеюсь летом вернуться в Филадельфию.

С любовью, твой Оуэн.

Глава 16

Джемайна обнаружила, что Уоррен Баррикон в Париже выглядит совсем другим человеком. В Филадельфии он был мягким и дружелюбным, но скрытным и грустным. В Париже печаль исчезла, и казалось, он помолодел и избавился от всех забот.

В то утро, обменявшись приветствиями, он начал расспрашивать Джемайну:

– Тебе нравится Париж? Она улыбнулась:

– Да, очень. Однако должна признаться, что еще недостаточно повидала город, как хотелось бы. Посетила несколько музеев и соборов. Мадам Блан показала мне окрестные достопримечательности и познакомила с людьми своего квартала.

– И это все? В твоем-то возрасте и в первое посещение Парижа! Дорогая, ты уже находишься здесь… сколько, шесть недель?

– Да, но я была занята. Я приехала сюда прежде всего работать, – оправдывалась Джемайна. Она поведала Уоррену о своем замысле создать материалы о мадам Роланд и Марии Антуанетте, о путешествии в Ле-Клос. – Фактически я уже начала первую статью, когда ты появился, – закончила Джемайна. Уоррен покачал головой:

– Ты удивляешь меня, Джемайна. Побывать в молодости в Париже – великое счастье, и ты должна хорошо узнать город. Мы исправим положение. Очень удачно, что я оказался здесь. Я прекрасно знаю Париж и его окрестности и готов быть твоим гидом!

– Но когда? – спросила она с сомнением. – Ты ведь приехал сюда на демонстрацию мод.

– У нас есть немного времени. Я прибыл на неделю раньше. Зная твою склонность к работе, я подумал, что ты одна так и не сумеешь насладиться Парижем в полной мере. И не надо больше спорить. – Он с улыбкой поднял руку. – Здесь я твой начальник, и ты должна слушаться меня!

Джемайну подхватил головокружительный вихрь, от которого перехватило дыхание. Уоррен действительно хорошо знал Париж. Он свободно говорил по-французски, ему были известны почти все рестораны, музеи и театры. Неожиданно он оказался веселым и энергичным. Его настроение передалось девушке.

Оказывается, Уоррен удивительно общителен и остроумен. Джемайна взглянула на Париж его глазами и поняла, что без него она никогда бы не узнала ничего подобного.

Джемайна всегда считала Уоррена очень серьезным человеком, возможно, даже слишком, но сейчас она засомневалась в этом. Ей даже показалось, что в молодости он был разбитным парнем. Вероятно, болезнь жены превратила его жизнь в серую и скучную.

Девушка невольно сравнивала Уоррена с Оуэном. Уоррен не обладал такой привлекательностью, как Оуэн. Когда он нечаянно касался ее, Джемайна не испытывала слабости в коленях, как это бывало с Оуэном. С другой стороны, Уоррен более чуток и не проявляет мужского высокомерия. Когда они говорили о работе, он слушал ее с уважением, а не с плохо скрываемой насмешкой. Казалось, он воспринимает ее как хорошую журналистку, прекрасного автора статей, несмотря на то что она – женщина. Уоррен не обладал энергией и талантом Оуэна, и Джемайна не испытывала страха перед ним и чувствовала, что он – твердый и надежный товарищ, не способный по неизвестной прихоти неожиданно удрать в другую часть континента. И главное – Уоррен мягок и заботлив.

Они не только вместе исследовали Париж, но, наняв экипаж, посетили Фонтенбло, еще несколько пригородов со знаменитыми соборами и замками. Джемайна вспоминала потом эту яркую, беззаботную неделю как самое волнующее время в своей жизни.

К концу недели ей неожиданно стало ясно, что Уоррен ухаживает за ней! Впервые Джемайна была шокирована и разгневана: ведь он женат! Однако эта догадка польстила ей. Они находились в Париже, городе влюбленных, где нет ничего необычного в том, что муж имеет любовницу, а жена – любовника. Здесь это не казалось безнравственным. Конечно, в Америке такое поведение Уоррена считалось бы достойным порицания. Джемайна размышляла, пришло это ему в голову еще дома, в Филадельфии, или все произошло под влиянием Парижа?

Не то чтобы он вел себя нагло и оскорбительно, но его чувства явно проявлялись в том, как он касался ее, как помогал сесть и выйти из кареты, как выполнял все ее желания. Джемайна не раз ловила на себе его взгляды, и эти взгляды были очень красноречивыми.

Она приписала это все-таки влиянию Парижа! Однако ей было приятно такое внимание со стороны мужчины после жестокого поступка Оуэна. Что ж, она предупреждала Тэзди, что не намерена чахнуть и томиться в его отсутствие.

Однажды или дважды она испытала беспокойство от мысли: не потребует ли Уоррен от нее сдаться его очевидному желанию? И каждый раз она гнала эти мысли, рассчитывая, что примет решение, когда придет время. Девушка не была влюблена в него и не хотела вступать с ним в близкие отношения, как с Оуэном, но Уоррен нравился ей.

Действительно ли любовь к Оуэну ушла в прошлое? Джемайна все еще злилась на него, в этом не было сомнения. Но перестала ли любить его? Она даже не могла представить себе, что будет, если они снова встретятся лицом к лицу. Однако, каковы бы ни были ее чувства к Оуэну Тэзди, она не видела будущего в отношениях с ним. Он никогда не изменится, и все будет по-прежнему. Он слишком доволен своей жизнью, а ей придется снова и снова страдать.

Ее чувства к Уоррену так же трудно определить. Он очень нравился ей, и ее сильно тянуло к нему. Однако он женат.

Уоррен сам заговорил об этом вечером перед их первым посещением демонстрации мод, во время прогулки по Сене. Это был чудесный лунный вечер, над водой начинал подниматься туман. «Очень романтично», – подумала Джемайна.

На судне было не особенно много народу. Уоррен заказал в баре пару бокалов шампанского, и они стояли одни у поручней на корме, потягивая вино и осматривая берега реки. Джемайна находилась в прекрасном настроении.

Она повернулась лицом к Уоррену:

– Хочу поблагодарить тебя за эту неделю. Чувствую себя немного виноватой, как школьница, прогулявшая уроки, но это было так чудесно! Я всегда буду помнить наши прогулки.

Он взял ее за руку и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Не могу припомнить, чтобы я когда-либо раньше испытывал подобное удовольствие, Джемайна. Ты заставила меня снова почувствовать себя молодым. Я уже забыл… все.

Он сжал ей руку. Джемайна не убрала ее, не желая обидеть его.

– Однако сегодня все кончится. Завтра мы должны вернуться к работе, – напомнила она.

– Это еще не конец, – возразил Уоррен с горящим взглядом. – У нас еще целая неделя в Париже!

Джемайна тихо засмеялась, размышляя, как отвратить грядущее, не будучи даже уверенной, что хочет избежать этого.

– Неделя работы, на развлечения больше нет времени.

– Но у нас есть вечера, – настаивал он. – Разве мы не можем позволить себе развлечься, пока находимся в Париже? Ты нужна мне, Джемайна. Я хочу провести оставшееся время с тобой. Я люблю тебя, моя дорогая. И полюбил тебя с первого взгляда.

Джемайна осторожно высвободила свою руку.

– Уоррен, ты, кажется, забыл кое-что. У тебя в Филадельфии жена.

– Жена, которая больна, Джемайна. Я любил ее и продолжаю любить, но это совсем не то. Моя любовь к Элис подобна тому, что испытывает врач к пациенту, который дорог ему. Между нами давно уже ничего нет. Клянусь, это правда, Джемайна!

– Но что будет, когда мы вернемся? Ты бросишь свою жену?

Впервые за время пребывания в Париже к Уоррену вернулся печальный взгляд. Он задумчиво отвернулся, глядя на воды Сены, убегающие за кормой.

– Нет, никогда. Не стану лгать, – сказал он низким голосом. – Я никогда не брошу Элис, пока она жива. Мы долгое время любили друг друга.

– Я восхищаюсь тобой, Уоррен. Но если сделаю то, чего ты ждешь, что будет по возвращении в Филадельфию? Я останусь твоей любовницей? Ты это имеешь в виду? – Джемайна сама поразилась тому, что говорит. Париж, несомненно, оказывал на нее коварное влияние. – Это не только повредит карьере каждого из нас, но и испортит саму жизнь.

– Понимаю. – Он снова посмотрел на нее. Взгляд его был печальным и внимательным. – Но я говорю о том, что происходит на самом деле. Мы должны сознавать, что… Элис долго не протянет, Джемайна. О Боже, зачем я это говорю! – с горечью произнес он. – Я чувствую себя негодяем!

Он опять отвернулся, и Джемайна коснулась его руки, лежащей на поручне.

– Мне жаль тебя, Уоррен. Я знаю, ты имел в виду совсем другое.

Казалось, ее прикосновение оживило его, высвободив поток чувств, которые он долго сдерживал. Уоррен со стоном повернулся и заключил ее в свои объятия.

Ощутив прикосновение его губ, Джемайна почувствовала, что слабеет и становится податливой. Она даже не представляла, что так соскучилась по мужской ласке. Ее тело откликнулось моментально, и она ответила на поцелуй с нарастающей страстью.

Через минуту Уоррен отступил назад.

– Вот видишь, ты любишь меня! – радостно воскликнул он.

– Ты мне нравишься, Уоррен. Очень нравишься. И не думай, что за этим скрывается нечто большее. Все это может плохо кончиться для нас обоих.

– Хочу воспользоваться случаем.

– Возможно, ты и хочешь, но я не уверена, что хочу того же.

– Джемайна, ты нужна мне. Ты не можешь отвергнуть меня после всего, что было на этой неделе.

Уоррен снова протянул к ней руки, прижался губами к ее губам, испытывая страстное желание и больше ни о чем не думая.

Судно причалило к пристани, и они виновато отскочили друг от друга.

– Путешествие окончено, – заключил Уоррен.

Они молча высадились на берег и пошли рядом. Однако, поднявшись наверх, Уоррен нащупал ее руку и крепко сжал. Джемайна не пыталась высвободить ее, и они продолжали молча идти. Мысли Джемайны смешались. Она знала, что Уоррен пригласит ее к себе в комнату. Почему она должна думать об Оуэне и о жене Уоррена? У нее не было угрызений совести в отношении этих людей. Ее связь с Оуэном убедила Джемайну в том, что нет ничего плохого, когда двое людей любят друг друга. Правда, она не любила Уоррена так, как Оуэна, но все же испытывала к нему нежные чувства. В конце концов кто от этого пострадает, кроме них самих? Тот, кто был ей когда-то дорог, находится по другую сторону Атлантики. Почему она должна беспокоиться о том, что может чувствовать Оуэн? Ему нет никакого дела до ее чувств.

Было уже поздно, когда они добрались до пансиона, где горел одинокий огонек за столом регистрации мадам Блан.

Войдя в дверь, Уоррен повернулся к Джемайне и прошептал:

– Ты придешь ко мне, дорогая? Поскольку она колебалась, он быстро сказал:

– Если ты думаешь об Элис… я знаю, это звучит странно, но полагаю, она не стала бы возражать. Элис все понимает.

Джемайна неожиданно приняла решение. Иногда не стоит долго размышлять. Возможно, это и есть тот самый момент…

– А как же мадам Блан? Что она подумает, если узнает о нас? – тихо спросила она.

Уоррен улыбнулся:

– Мадам Блан – француженка. Она всегда на стороне влюбленных.

Внезапно сопротивление Джемайны рухнуло, и она помимо своей воли кивнула в знак согласия.

Лицо Уоррена расплылось в улыбке, и он нежно поцеловал девушку в губы.

– Ты не пожалеешь, милая Джемайна.

Затем он стал подниматься вверх по лестнице. Джемайна медленно последовала за ним. Когда она достигла верхней площадки, Уоррен уже исчез за закрытой дверью своей спальни, в дальнем конце холла. Джемайна подумала: поскольку апартаменты мадам Блан находятся внизу, она вряд ли услышит что-либо. Несмотря на заверения Уоррена относительно либеральных взглядов этой женщины, Джемайна предпочитала, чтобы мадам Блан ничего не знала об их свидании. Всегда оставалась вероятность того, что она могла нечаянно выдать их тайну Саре.

Джемайна бросила последний взгляд на дверь в комнату Уоррена и вошла к себе, все еще чувствуя прикосновение его губ к своим и крепкое объятие его рук.

Девушка быстро разделась и умылась в тазу, стоящем на столе. Насухо вытершись полотенцем, она посмотрела на себя в настенное зеркало и замерла, разглядывая свое обнаженное тело. Хотя Джемайна не была излишне застенчивой, она редко смотрела на себя без одежды. Ей претило самолюбование.

Но сейчас она целую минуту разглядывала свое тело, которое вскоре должна предложить мужчине. Джемайна знала, что очень привлекательна: высокая, с полной грудью, с широкими бедрами, между которыми темнеет треугольник волос, с длинными, гладкими, превосходной формы ногами. Ее взгляд остановился на груди, и она представила, как Уоррен гладит и целует напряженные соски…

Джемайна покраснела и отвернулась от зеркала с возгласом презрения к самой себе. Затем она поспешно надела ночную рубашку, пеньюар и домашние туфли, после чего направилась к двери. На полпути Джемайна испуганно остановилась. Что она делает?

Девушка медленно повернулась и опустилась на край кровати. Она не может пойти на это. Это же предательство по отношению ко всему, во что она верила, и особенно по отношению к жене Уоррена. Пребывание в чужой стране не избавляло ее от ответственности за свое поведение. Она не должна терять уважение к самой себе ради нескольких минут удовольствия. Потом ее замучат угрызения совести. Там, в Соединенных Штатах, ей не могло прийти в голову заниматься любовью с женатым человеком.

О чем думает Уоррен, ожидая ее? На мгновение Джемайна подумала: может быть, пойти к нему и все объяснить? Она не в состоянии перешагнуть определенную черту и если сделает это, если встретится с ним лицом к лицу и позволит прикоснуться к себе, то, возможно, у нее не хватит сил устоять. Нет, что бы он ни думал о ней, она не покинет своей комнаты!

Уоррен в одном халате ждал Джемайну в своей спальне с возрастающим нетерпением. Время тянулось очень медленно, и он начал ходить по комнате: сначала к окну, глядя на пустынные улицы внизу, затем возвращался назад, к двери, прислушиваясь, не постучится ли Джемайна. Он не понимал, что удерживает ее. Казалось, она хотела этой встречи так же, как и он.

Прошел час, и Уоррен понял, что девушка не придет. По какой-то причине она передумала. Не следовало отпускать ее, надо было сразу вести в свою комнату. Он страстно желал ее, и ему казалось, что не переживет эту ночь без нее.

На мгновение он поддался соблазну выйти в холл и привести ее сюда. Возможно, она просто стесняется.

Уоррен уже взялся за ручку двери, готовый повернуть ее. Но вдруг отдернул руку, будто от раскаленного угля. Нет! Он не будет унижаться, не будет просить. Он был слишком горд для этого. Если она не хочет сама прийти к нему, пусть так и будет.

Уоррен растянулся поперек кровати, чувствуя себя покинутым и одиноким.

Всю оставшуюся ночь он лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами и напряженно прислушиваясь, не постучится ли Джемайна в его дверь. Так он лежал, пока сквозь занавески не начал пробиваться рассвет.

На следующее утро Джемайна спустилась вниз, заглянула из прихожей в столовую и увидела, что Уоррена там нет. В этот момент из кухни торопливо вышла мадам Блан. Глаза ее были полны любопытства.

– Ты ищешь месье Баррикона?

– Да… Наверное, он все еще в своей комнате.

– Нет, месье Баррикон недавно ушел. Он даже не ответил на мое приветствие. Может быть, плохо себя чувствует?

– Вероятно, он решил позавтракать где-нибудь в другом месте. Сегодня такой чудесный день!

Мадам Блан внимательно посмотрела на Джемайну.

– О да, детка. День действительно хорош.

– Пожалуй, я тоже пройдусь, – засобиралась Джемайна.

Выйдя из пансиона, она направилась в уличное кафе, где Уоррен нашел ее в первый день своего пребывания в Париже, и инстинкт не подвел ее. Он сидел за тем же самым столиком с чашкой кофе и нетронутой булочкой с джемом на тарелке перед ним. Голова его была опущена, и он не видел Джемайну, пока девушка не села напротив него.

Уоррен поднял голову. Он был бледен, глаза воспалены. Небрит, одежда помята…

Джемайна впервые видела его таким неопрятным, и сердце ее защемило.

– О, Уоррен, очень сожалею! Но я не смогла. Можешь ли ты простить меня?

– Нечего прощать, Джемайна, – ответил он. – Ты сделала свой выбор, и мне не хотелось бы, чтоб ты пришла ко мне без всякого желания, только из жалости.

Она покачала головой:

– Нет-нет, ты не понял, Уоррен. Я не имею ничего против тебя лично. Просто это непорядочно, разве ты не понимаешь? Я всегда чувствовала бы себя виноватой перед твоей женой.

Он внимательно посмотрел ей в лицо, затем медленно кивнул:

– Возможно, ты права. Наверное, я тоже испытывал бы чувство вины. – Он слабо улыбнулся. – Теперь мы этого никогда не узнаем, не так ли?

– Надеюсь, ты не станешь плохо думать обо мне. Я не кокетничала с тобой, просто поддалась твоей страсти, но потом появилось время одуматься.

– Нет, Джемайна, никогда не буду думать о тебе плохо. Знай: я люблю тебя. – Она отвела взгляд, явно смущенная. – И по-прежнему буду сопровождать тебя здесь, в Париже. Днем мы будем заняты работой, но у нас есть еще вечера. Я покажу тебе ночную жизнь Парижа.

Джемайна снова посмотрела на него:

– Нет, Уоррен, думаю, не стоит делать этого. Будет еще хуже. Кроме того, у меня очень много работы. Я совсем забросила свои статьи о мадам Роланд и Марии Антуанетте. Хочу подготовить их и показать Саре, когда мы вернемся. Также я должна написать о демонстрации мод. Так что нет, мой дорогой, – мягко сказала она. – Лучше нам видеться как можно реже в течение следующей недели.

Разумеется, они были вынуждены видеться каждый день и проводили вместе долгие часы на демонстрациях мод. Казалось, Уоррен примирился со сложившейся ситуацией, однако выражение его лица было уже не столь радостным, как вначале, порой Джемайна замечала прежнюю грусть в его глазах, когда ловила его взгляд. Она очень сожалела, но ничего не могла поделать.

Кроме того, Джемайна была слишком занята, чтобы постоянно думать об Уоррене. Она никогда не была знакома с мировой модой. Правда, ей удалось кое-что узнать за время работы в «Ледиз бук», тем не менее Джемайна была новичком в освещении демонстраций мод. Несмотря ни на что, девушка решила, что эти следующие несколько дней должны быть очаровательными. К счастью, Уоррен был хорошо знаком с окружающей обстановкой. Представляясь сотрудниками журнала «Гоудиз ледиз бук», они получали особый доступ не только на официальные показы, но и за кулисы.

Основным материалом популярных моделей являлся блестящий шелк разнообразных оттенков. Многие платья, изготовленные из тяжелой парчи, украшали небольшие яркие цветы или лоза, вьющаяся по всей длине. Преобладающие цвета – темно-красный, желтый с голубым или желтый с зеленым.

Джемайна заметила, что женские шляпки имели более узкие поля, чем в предыдущем сезоне, оставляя открытыми уши, поддерживались они широкими лентами, завязанными под подбородком. Букеты и гирлянды цветов выглядели почти как натуральные, имитируя преимущественно полевые маки и колокольчики. Ленты были роскошнее и шире, чем в прошлые годы.

Джемайна сочла публику в зале, состоящую в основном из покупателей и журналистов, довольно скучной, однако за кулисами было гораздо интереснее. Один из модельеров особенно заинтриговал девушку – англичанин, чисто выбритый, в черном пиджаке, с белым галстуком и в батистовых нарукавниках, застегнутых на запястьях на золотые пуговицы. Он трогал монокль и исполнял свои обязанности с важностью и манерами дипломата.

Надо признать, он очень ловко орудовал ножницами и булавками. Манекенщицы, похожие на восковые фигуры, которые Джемайна видела в витрине парикмахерской, переодевались прямо перед ним.

Казалось, модельер точно знает, где надо подтянуть ткань, а где отпустить. Он с одного взгляда оценивал те особенности женщины, которые следует подчеркнуть или, наоборот, скрыть. Впервые увидев работу англичанина, Уоррен заметил:

– Кажется, Всемогущий создал этого парня с врожденным знанием всех особенностей кринолинов и нижних юбок.

Когда модельер подгонял платье прямо на манекенщице, стоило посмотреть, как он трогает материал, приглаживает его, делает замеры, поправляет складки. Затем он отступал на шаг, вставлял в глазницу монокль и оценивал свою работу. После этого снова начинал подгонять платье к фигуре, иногда добавляя здесь цветок, там ленту, пока не находил необходимую гармонию. И все это время женщина должна стоять неподвижно, едва осмеливаясь дышать, чтобы не вызвать гнев модельера.

Наконец модельер отходил назад, садился на софу и начинал руководить манекенщицей, размахивая рукой с длинными пальцами, как дирижер своей палочкой.

– Направо, мадам! – И женщина выполняла приказание.

– Налево, мадам! – И женщина поворачивалась соответственно.

– Теперь лицом ко мне. – Манекенщица смотрела прямо на модельера.

– Теперь поверните лицо направо.

После нескольких поправок с помощью ножниц и булавок он одобрительно кивал и переходил к следующей модели.

Джемайна заметила, что модельеры отличаются друг от друга по характеру и действиям. Многие выглядели очень женственно, судя по их жестам и манере говорить. Они очень любили посплетничать и всегда знали немало историй о высокопоставленных особах, в основном о благородных дамах, для которых шили одежду.

Одна из историй показалась Джемайне наиболее забавной. Она касалась супруги Луи Наполеона Бонапарта, избранного президентом Второй французской республики в декабре прошлого года.