Уик-энд на берегу океана

– Пусть твоя высшая раса целует меня в зад, – сказал Александр.

Майа улыбнулся.

– Опять этот знаменитый зад! И о нем тоже так много говорим…

– Верно, – сказал Пьерсон, – что я уже сомневаюсь…

– Ого, кюре, остроты у тебя не слишком поповские!

Пьерсон улыбнулся, опустил свои длинные ресницы и промолчал.

– Ну, – сказал Александр, обернувшись к нему, – какие новости?

– Вот когда придет Дьери…

– Да нет, рассказывай сейчас, черт, рассказывай! Не будем же мы его сто лет ждать.

– Вот придет Дьери, и расскажу.

Александр пожал плечами, потер поясницу и снова взялся за консервы. Попались французские. Александр радовался, что попались французские. Английские консервы не такие вкусные. Один жир, мяса почти нет. При варке уменьшаются в объеме чуть ли не вдвое. А французские аппетитно румянятся. Слава богу, уже готово, а Дьери все нет.

Тут явился Дьери. Он спешил, так как запаздывал, и его жирное брюхо колыхалось при ходьбе. Голову он закидывал назад. Лицо его так заплыло жиром, что даже подбородка не было видно и щеки без всякого перехода сливались с шеей. Он пожал всем по очереди руки и сел на свое обычное место – рядом с Пьерсоном, спиною к ограде. Потом молча оглядел присутствующих. Глаз его не было видно за поблескивающими, толстыми, как обычно у близоруких, стеклами очков. Только случайно вас молнией обжигал мимолетный взгляд, холодный, внимательный, вечно настороженный. И тут же стекла очков снова начинали нестерпимо поблескивать, и снова глаза пропадали.

– Подставляйте котелки.

– Ты, Александр, нам как мать родная, – сказал Пьерсон.

– Можете, конечно, охаивать меня сколько влезет, – сказал Александр, – но что бы с вами, я вас спрашиваю, без меня сталось, а? Особенно с Дьери и Майа. Жили бы по-свински.

Он поднялся, чтобы потушить костер.

– О Пьерсоне я не говорю. Он, Пьерсон, слава богу, не такой, как вы. Он, Пьерсон, живо отыщет себе столовку, где уже есть поп. А в столовке, где есть кюре, ясно, кормят получше.

Разглагольствуя, он затаптывал тлеющие головешки толстыми подметками. Потом сел, зажал котелок в могучих коленях. Лицо у него было бронзовое от загара, но под густой шерстью, покрывавшей руки до локтя, проглядывала белая, еще не успевшая загореть кожа. Никакому солнцу не пробиться сквозь эти волосяные джунгли.

Майа с улыбкой поглядел на него.

– Просто уму непостижимо, до чего борода меняет физиономию. С твоими буйными кудрями ты похож на ассирийского царя. Только вот жемчугов в бороде не хватает.

Александр пожал плечами.

– Будь у меня жемчуга, я бы не стал их в бороду совать.

– А по-моему, – сказал Пьерсон, – он больше похож на Иоанна Крестителя сразу же после усекновения главы.

– Почему это после усекновения?

– Да, видишь ли, такая голова хороша сама по себе… И вполне может обойтись без телес.

Все четверо от души расхохотались. Они радовались, что сидят вместе, вчетвером, под лучами солнца.

Александр, поставив рядом с собой на дощечку три кружки, наливал из фляги, а потом пускал по кругу. Свою личную кружку он протянул Майа и ждал, когда тот кончит, чтобы попить самому.

– Ну, аббат, каковы новости?

Пьерсон вытащил из кармана носовой платок снежной белизны, утер губы.

– Умора с этими кюре, – сказал Александр. – Если вам требуются самые свежие новости, смело положитесь на попов. Они вам в любую щель нос просунут, эти проклятые.

– А иди ты знаешь куда, – вот тебе совет кюре, – пропел Пьерсон своим приятным голоском.

Майа подался вперед.

– Ну, какие новости, а? Дьери, да ты слышишь, что я спрашиваю?

Дьери чуть пошевелился на месте, но промолчал.

– Так вот тебе новости. Из Брэй-Дюна эвакуируют по морю солдат, но только одних англичан.

– Громче говори, аббат, – сказал Александр. – Голосок у тебя такой деликатный, что в двух шагах ни слова не разберешь.

– Говорю, из Брэй-Дюна эвакуируют только англичан. Так что даже не стоит туда соваться. Им теперь повсюду мерещатся шпионы. Мне рассказывали, будто на одном из их судов обнаружили французского майора с денщиком, которые тайно туда пробрались. И обоих тут же вышвырнули за борт. Майор утонул. А денщик спасся вплавь.

– Ну и сволочи, – сказал Александр.

Майа пожал плечами.

– Если только это правда.

– Верно, – подтвердил Пьерсон, – если это правда. К тому же, будем говорить начистоту, англичане сейчас смотрят на нас, как мы смотрели на бельгийцев после прорыва на канале Альберта. Сам понимаешь… Наконец, в пользу англичан можно сказать, что они все-таки увозят своих людей, тогда как французское командование… В принципе эвакуируют из Дюнкерка и Мало, но отправляют в час по чайной ложке и сажают на суда только организованные соединения.

Он помолчал, потом добавил:

– Само собой, для нас это исключено.

Воцарилось молчание.

– Значит, тогда что же? – спросил Александр.

Пьерсон поднял на него глаза.

– Значит, все.

В последовавшую затем минуту не произошло ничего примечательного. Александр молча сложил могучие лапищи на коленях и вытянул шею. Он ждал, когда Майа кончит пить, отдаст ему кружку и можно будет выпить самому. Дьери скрестил ноги, потом привел их в прежнее положение, что потребовало немало времени, так как ляжки у него были жирные и плохо повиновались хозяину. За стеклами очков не было видно глаз. Пьерсон поставил кружку рядом с собой на землю. Потом вынул из кармана коротенькую трубочку, аккуратно умял в чашечке табак. Майа пил, и лицо его не выражало ровно ничего. Однако молчание он нарушил первым:

– А питье у тебя, Александр, классное.

– Давай кружку.

– Сюда бы еще хорошенькую порцию виски, – сказал Майа, – тогда был бы настоящий рай.

– Может, не надо? И так хватит.

Пьерсон поднял голову:

– А почему не надо?

– Вот именно, – сказал Майа, – почему?

– Потому что он, сукин сын, забыл сказать, что

уже тяпнул три кружки до обеда.

– Мы тяпнули три кружки.

– Не стесняйтесь, пейте, – сказал Дьери.

– Видишь, и Дьери тоже хочет.

– Ну как вам угодно, – сказал Александр, – но, предупреждаю, осталось всего девять бутылок.

– Итого по три бутылки на день. Как раз успеем их прикончить к тому моменту, когда явятся эти господа.

Дьери вяло пошевелился в своем уголке.

– В конце концов, это мое виски.

– Которое ты спер на эвакуационном пункте.

– Повторяю, это мое виски.

– Это виски общее, столовское, – возразил Александр.

– А раз так, так чего же ты нам голову морочишь? – заорал Майа. – Тащи его сюда, черт. Словно с кровью своей, расстаешься с этим виски.

Александр подошел, достал из ящика для медикаментов бутылку виски. Он наполнил кружки Пьерсона и Дьери. Потом налил виски в свою кружку и протянул ее Майа.

– Почему это я, – буркнул он, – почему это я вечно сам не пью, а уступаю свою очередь этому долговязому подонку.

Майа хихикнул.

– Я вот тоже удивляюсь.

Он вынул из кармана сигарету и закурил. Александр смотрел на него, как смотрит наседка на своего цыпленка.

– Крысиный убийца!

– Как так, ты крысу убил? – сказал Пьерсон.

– Надо же мне было хоть кого-то за всю эту войну убить.

– Из револьвера?

– Три пули израсходовал. По правде говоря, я в нее с первого раза попал. Ну, а еще два раза стрелял просто по нервности.

– Дай сюда твой револьвер. Я его заряжу.

Дьери вяло пошевелился в своем углу.

– А нельзя ли заниматься этим где-нибудь подальше?

Александр пожал плечами:

– Да не психуй ты. По части огнестрельного оружия аббат у нас не даст маху.

– Да уж это точно, – подхватил Майа.

– Держи, теперь все в порядке.

Майа спрятал револьвер в кобуру и поднял кружку над головой.

– Подымаю свой бокал, – с пафосом проговорил он, – подымаю свой бокал за четырех будущих военнопленных!

Пьерсон изящным жестом старой девы поднес спичку к своей трубочке.

– Ничего еще не известно, – сладко пропел он, – никогда не надо отчаиваться раньше времени. Вот хоть ты, Майа, ты свободно говоришь по-английски, почему бы тебе не попытать счастья в Брэй-Дюне.

Александр, расставлявший грязную посуду перед дверью фургона, вдруг резко выпрямился.

– Э, нет! – яростно заорал он. – Нет и нет! Неужто мы расстанемся сейчас, когда всю войну вместе проделали?!

Пьерсон взглянул на него.

– Послушай-ка, всем четверым вместе не удастся. Но один человек еще может как-то выкрутиться. Если у одного из нас будет хоть маленький шанс попасть на корабль, пусть попытается.

– Черта с два! Но ведь мы всю войну вместе проделали, забыл, что ли?

– Значит, по-твоему, это достаточно уважительная причина, чтобы всем четверым попасть в плен? – сказал Пьерсон. – А что вы скажете, мальчики? Дьери! Эй, Дьери!

– Согласен, – невнятно буркнул Дьери.

– А ты, Майа?

– Согласен.

– А ты, Александр?

– О, я!

Он сел. Он держал бутылку виски, зажав ее между колен, и нежно поглаживал.

– Что ж, вы свободны! – грустно сказал он.

Он снова наполнил свою кружку, протянул ее Майа.

– Держи, болван, – сказал он, – держи и пей! Пей, пока еще у тебя есть чем пить.

– Спасибо, дурачок, – сказал Майа.

Он поглядел на Александра, и на какую-то долю секунды в его глазах засветилась нежность.

– Я-то не сумасшедший, – продолжал Александр, – я своей шкурой зря не рискую.

Он обвел глазами своих дружков. Они все трое сидели здесь, рядом. Каждый на своем привычном месте, Майа рядом с ним, Александром, Пьерсон напротив, спиной к санаторию, а Дьери рядом с Пьерсоном. А он, Александр, стоя их обслуживает. И опять все было в порядке. А Пьерсон говорит, что надо разлучаться!

Вдруг Александр вспомнил отступление. И подумал о нем с чувством глубочайшей брезгливости. Ужасное это было отступление. Не так ужасно было ощущение опасности, даже сам разгром армии. Для него лично, для Александра, самым страшным была всеобщая разруха. Мешанина воинских частей на дорогах, беспорядочные толпы беженцев, женщины и ребятишки, восседавшие на повозках, заваленных тюками, и на каждом перекрестке пожары, кладбища машин, и дома! О черт, дома, дома! развороченные, искалеченные. Окна висят на одной скобе, а внутри поломанная мебель, разбитая посуда, белье в куче осыпавшейся штукатурки! Беспорядок непоправимый, чуть ли не во вселенском масштабе! Александр даже мысли не допускал, что такое возможно. Но сейчас все вроде бы утряслось. Явно утряслось… С тех пор как они прибыли сюда в санаторий, все окончательно утряслось. Александр вспомнил о провизии, хранившейся в ящике для медикаментов, и подсчитал, что, если взяться за дело с умом, они вполне продержатся еще неделю. Даже десять дней, если, конечно, расходовать с умом. Только вот эти сволочи фрицы будут здесь раньше, чем через десять дней. Одним словом, не удастся пожить спокойно. Устроиться по-человечески.

– Миллионы! – сказал Дьери.

Трое остальных посмотрели на него, потом переглянулись. Дьери ничего не видел. Тело его напряглось, глаза были устремлены куда-то вдаль.

– О, черт, миллионы, – сказал он, – миллионы же! Сами в руки идут!

За стеклами очков глаза его были, как всегда, холодные, цепкие, и глядел он куда-то в одну точку так пристально, что Александр, сидевший напротив, невольно обернулся. Но позади была только аллея санатория и деревья, и солдаты, проходившие мимо.

– Где? – спросил Александр.

Вид у него был до того ошалелый, что Майа не выдержал и прыснул. Пьерсон снова оглянулся на Дьери. Дьери по-прежнему ничего не замечал и все смотрел куда-то вдаль. В глазах его застыло напряженно-безличное выражение – так смотрят сквозь стекло аквариума рыбы.

– Ну? – спросил Александр.

– Верно, – сказал Майа, – не томи, рожай.

Дьери все еще глядел вдаль. Майа улыбнулся Пьерсону.

– Дай ему хорошенького тычка в брюхо. Авось проснется.

– Эй, Дьери! – Пьерсон положил руку ему на плечо.

– Да влепи ему парочку пощечин.

– Ну и ну, – сказал Александр.

Пьерсон потряс Дьери за плечо. Тот вздрогнул всем телом и огляделся. Глаза его снова исчезли за стеклами очков.

– Ну и ну! – сказал Александр. – Неужели это его от виски так развезло?

– Да что ты. Он только отхлебнул.

– А не кажется ли вам, – вдруг сказал Дьери, – что пора кончать говорить обо мне, будто меня здесь нет.

– Но теперь-то ты здесь! – сказал Майа.

– Ну хотя бы и здесь.

– И даже кое-где еще.

Александр фыркнул.

– Во всяком случае, тебя здесь только что не было.

– Как так? Я что-нибудь говорил?

– О миллионах говорил.

– Ага, – живо отозвался Дьери. – А что же я говорил?

– Сказал: «Миллионы, ах, черт, миллионы – сами в руки идут».

– Я сказал?

Глаз его уже не было видно за стеклами очков.

– Ну, ну? – сказал Александр. – Какие еще миллионы, а?

Все тело Дьери снова стало вялым, как-то осело, застыло.

– Не знаю, – уклончиво сказал он, – ничего это не значит. Просто грезил вслух.

– Ты, видно, нас совсем за идиотов считаешь, – сказал Майа. – Когда такой типчик, как ты, грезит вслух, это что-нибудь да значит.

– Что ты подразумеваешь под словами «такой типчик»?

– Да не злись ты, Христа ради.

– Ну, а миллионы? – спросил Александр. – Где миллионы? Как это сами в руки идут? Где ты их возьмешь, эти миллионы? Здесь?

Дьери улыбнулся, и Майа снова почудилось, будто губы его с огромным трудом раздвигают наплывающие с обеих сторон жирные щеки.

– Понятия не имею, – сказал Дьери. – Просто пригрезилось.

Наступило молчание, и все опять уставились на Дьери.

– Ладно, – обиженно сказал Александр. – Никто тебя не неволит.

Он поднялся.

– А пока иди-ка за водой, – надо посуду мыть. Нынче твоя очередь.

– Подумаешь, срочное дело, – сказал Дьери.

Пьерсон тщательно прочищал свою трубочку. Майа встал, сложил руки на груди, потянулся. Пьерсон взглянул на него.

– Ты что собираешься делать?

– Ей-богу, странный все-таки вопрос, что я собираюсь делать. Так ли уж важно сейчас, что я буду делать, а чего не буду.

– Ну, Дьери, а как же вода? – сказал Александр.

– Иду, – сказал Дьери, но даже не пошевелился.

В эту минуту над их головой раздался свист, затем в нескольких метрах левее сухой треск разрыва. Их окутало облаком дыма. Все четверо, как по команде, сразу же упали ничком.

– Семидесятисемимиллиметровка, – определил Пьерсон.

Он закашлялся. Облако дыма еще сгустилось. Слева послышались крики и зовы о помощи. Снова раздался свист, и снова совсем рядом с сухим треском разорвался снаряд. Перед самым лицом Дьери упал кусок дерева. Он взял его в руку и тут же отбросил прочь.

– Жжется.

– Это кусок носилок, – сказал Александр, – видишь, с края чуть парусины осталось.

Майа встал на колени и поглядел в сторону санаторного парка. Снаряд упал среди мертвецов. Страшное месиво. На решетке повисла чья-то оторванная рука. Майа поискал взглядом того, в стоптанных ботинках. Он все так же лежал на носилках под слишком коротким одеялом, что придавало ему нищенский вид. Его не задело. Майа вдруг почувствовал какое-то идиотское облегчение.

– В них метят, – сказал он, ложась.

Дьери раскашлялся.

– Лучше пусть в них, чем в нас.

– Вот это в твоем духе, – сказал Майа.

– Что ж, по-твоему, лучше, чтобы в нас метили?

– Нет.

– Тогда о чем же ты? – торжествующе спросил Дьери.

– Я просто сказал, что это очень в твоем духе, вот и все.

– Странное все-таки дело, – сказал Александр, – никогда я не боялся артиллерийского обстрела. А вот бомбежки с воздуха боюсь.

– Куда уж тут пугаться, просто не успеваешь, – сказал Пьерсон.

Слева по– прежнему неслись крики. Прошло несколько секунд. Ни один человек не поднялся с земли. Куда ни посмотри, вплоть до самого горизонта только распростертые ниц тела в защитного цвета обмундировании. Справа от себя Майа увидел, как двое солдат лезут под машину. «Интересно, надежное ли это укрытие», -подумал было он, но, так и не додумав этот вопрос до конца, забыл о нем и только через минуту спохватился, что вообще ни о чем не думает. Он не боялся, просто всем телом чувствовал землю – и только! Лагерь, еще так недавно шумный и суетливый, притих сейчас, как по взмаху волшебной палочки. И он, Майа, тоже притих вместе со всеми. Он лежал на земле, страшно ему не было, и он ни о чем не думал. Просто солдат среди других солдат.

Александр вдруг приподнялся на локте и разразился бранью. Угодило же его лечь прямо в золу, прямо на их потухший костер. Весь перед рубашки покрылся бурыми пятнами. А ведь рубашка чистенькая, он сам ее выстирал в Арке и только сегодня утром надел. Была чистенькая, а теперь превратилась в грязную тряпку. Он чертыхнулся и осторожными щелчками стал сбивать с рубашки пепел. Потом оглянулся на лежащего Пьерсона и подумал, молится ли сейчас Пьерсон или нет. Был у Александра один дружок, очень верующий парень, – так он непременно в такие минуты молился богу.

– Эй, Пьерсон! – сказал он. – Ты считаешь, что это семидесятисемимиллиметровка?

Пьерсон ответил медленно, и голос его прозвучал как обычно:

– Не считаю, а знаю точно.

«Чертов спец», – подумал Майа.

– А как далеко она бьет?

– Как семидесятипятимиллиметровка.

– А как та далеко бьет?

– Как, как! – ответил Пьерсон. – Неужели сам не знаешь?

– Я не такой спец, как ты.

– На десять километров.

– Эх, черт! – сказал Александр. – На десять километров! Значит, они в десяти километрах?

– А может, и чуть ближе. Десять километров – это ее максимальная дальнобойность.

– Эх, черт! – сказал Александр. И добавил: – Они по санаторию бьют?

– Не думаю. Очевидно, нащупывают батарею семидесятипятимиллиметровых орудий, ее установили нынче утром вон там на поле.

Майа поглядел на Дьери. Тот был бледен как полотно, и его верхняя губа подергивалась в нервическом тике. «Боится», – подумал Майа. Ему почему-то вдруг стало неловко, и он перевернулся на бок, спиной к Дьери. Но все равно чувствовал, что там, за его спиной, Дьери по-прежнему терзается страхом.

– Какое поле?

– Ты же сам знаешь, небольшое такое, в правой стороне, метров пятьсот от санатория. Мы там вчера проходили.

– Понятно, – сказал Майа, – значит, там, на этом поле, и установили батарею?

Дьери по– прежнему терзался за его спиной страхом, и Майа почему-то чувствовал себя смущенным и виноватым. «Что за черт, -подумал он, – ведь не моя же в том вина, что он боится!»

– Утром установили. Лейтенантик выстреливает свои последние снаряды. Ох, и мнит о себе этот лейтенант!

– Просто болван, – решил Александр. – А пока что фрицы в нас стреляют.

– У фрицев это просто пристрелка, – сказал Пьерсон, – и в качестве пристрелки совсем неплохо

– Значит, по-твоему, неплохо? Ведь поле-то в полукилометре отсюда.

Пьерсон лежал вплотную к Майа, и никогда еще Майа не видел так близко лицо Пьерсона. Как раз в эту минуту Пьерсон улыбнулся. Улыбнулся обычной своей улыбкой, потупив глаза. Который раз Майа отметил про себя, что, улыбаясь, кюре становится похож на девушку. И не только из-за длинных ресниц и румяных щек. Девичье выражение придавали ему опущенные веки. Казалось, будто он замыкает наглухо какие-то свои заветные сокровища.

– Для артиллерии, – все еще улыбаясь, сказал Пьерсон, – пятьсот метров в сторону от цели вовсе не так уж плохо.

– Уж вы ему верьте, – сказал Александр. – В вопросах вооружения аббат у нас собаку съел.

Он приподнялся на локте и отодвинулся, стараясь, чтобы рубашка не испачкалась в земле. Его по-прежнему волновала мысль, молился ли Пьерсон, когда он его окликнул.

– Кончили?

– Да кто его знает!

– С меня хватит! – яростно сказал Дьери. – Я лично не намерен валяться здесь целый день. У меня другие дела есть. Я тороплюсь.

Он поднялся на ноги с тяжеловесной грацией толстяков.

– Куда ты?

– За водой.

– Ты что, рехнулся? – крикнул Александр.

Он тоже поднялся, но Дьери уже снял котелок с гвоздя и пошел прочь крупным шагом.

– Дьери, – крикнул Александр, – не валяй дурака! Дьери!

Но тот даже не оглянулся.

– А главное, – сказал Александр, – он дырявый котелок схватил!

Александр снова распластался на земле. На сей раз свист до них донесся еле-еле. Короткий свист, словно уже на излете, почти слившийся с гулом разрыва. Их снова окутало облаком дыма.

– Недалеко упало, – сказал Пьерсон.

Они дружно закашлялись.

– Упало рядом с колодцем.

– Почему ты так думаешь?

– Посмотри на дым.

– Верно, – сказал Пьерсон, – он там гуще.

Александр поднялся на ноги.

– Черт! – процедил он сквозь зубы. – Только бы Дьери…

Как раз в эту минуту перед ним возник сам Дьери, правда с пустыми руками, зато в самом веселом расположении духа. Он хохотал, хохотал так раскатисто, что щеки и шея его беспрерывно тряслись, как галантир на блюде, которое кто-то встряхивал забавы ради.

– Эй, голуби! – сказал он. – Ох, что со мной случилось!

Он помолчал, откашлялся.

– Семидесятисемимиллиметровка, голуби!

Тут уж запрыгало и его обширное брюхо.

– Так близко упало, что меня на землю швырнуло…

Его душил смех, и он опять замолчал. Вдруг его шея раздулась, как чудовищное жабо, полиловела, потом опала, и послышались какие-то хриплые булькающие звуки.

– Подымаюсь… Цел! Совсем! Хоть бы волосок!…

Теперь он как-то даже кудахтал. Смех вырывался из его глотки с каким-то почти непристойным шипением, как у ярмарочного «уйди-уйди», из которого выпускают воздух.

– Но, уважаемые… Котелок исчез! Ну прямо нигде его нету!… Я повсюду ищу! Заглядываю под машины… Даже на деревья смотрю!

Все это он проговорил с хохотом. Брюхо его тряслось, плечи судорожно подпрыгивали, шея и щеки дрожали, а за очками поблескивали глаза, холодные и пристальные, будто веселье, владевшее всем его крупным телом, не имело к ним никакого отношения.

– Что за черт, думаю! Нет котелка! Нет, да и только…

Майа отвернулся. От этого смеха ему всегда становилось не по себе.

– Я тут же подумал: то-то Александр будет злиться…

Три товарища стояли кружком, глядя на него. Вдруг Александр выступил вперед.

– А что у тебя с рукой, Дьери?

– С какой рукой? – все еще смеясь, сказал Дьери.

Все трое уставились на него, и Дьери машинально проследил направление их взглядов. И сразу же перестал смеяться, кровь отхлынула от его щек. Он зашатался. Александр едва успел подхватить его за плечи,

– Виски! – крикнул Александр. – Живо, виски!

Теперь Дьери был бледен как полотно. Верхняя губа подергивалась. Он глядел на свою руку. Рукав был весь красный, и капли крови, стекая, уже образовали у его ног маленькую коричневую лужицу.

– Рука! Моя рука!

– Да это ничего! – сказал Александр.

Он поднес Дьери виски.

– Моя рука! – сказал Дьери.

Александр деликатно придержал его за запястье и вылил на рану остаток виски. Кровотечение не унималось, и Дьери смотрел на свою руку, на коричневую лужицу у своих ног, расплывающуюся на пыльной земле.

– Моя рука!

– Да стой ты прямо, – сказал Александр, – а то меня раздавишь.

– Моя рука!

– Уже говорил…

– А двигать ею можешь? – спросил Пьерсон.

Дьери вместо ответа покачал головой. Его верхняя губа совсем наползла на нижнюю, и казалось, он вот-вот заплачет, как мальчишка. Жирные ноги дрожали не переставая.

– Да ничего страшного нет, – сказал Пьерсон, – двигать ею можешь?

– Черт тебя подери! – сказал Александр. – Да не наваливайся ты на меня так. Ведь раздавишь.

Вдруг Дьери начал стонать.

– Моя рука! Рука! Рука!

– Ну что твоя рука? – сказал Майа. – Можешь ею двигать. – да или нет?

– Могу.

– Да стой же ты, черт! Раздавишь меня, ведь этакая махина.

– По-моему, ничего страшного нет, – сказал Пьерсон. – Уже меньше кровоточит.

– Сядь, – сказал Александр, – не могу я больше тебя держать. Раздавишь.

Пьерсон взял Дьери за запястье.

– Сейчас я тебя перевяжу.

– Нет, – сказал Дьери с неизвестно откуда взявшейся энергией, – отведите меня в санаторий.

– Из-за этого? – сказал Майа. – Ты что, спятил?

– Необходимо обработать рану, – сказал Дьери. -Отведите меня в санаторий.

– Ей-богу, спятил. У них в санатории и так дела хватает.

– Тогда я пойду один, – сказал Дьери.

Теперь он уже мог стоять без поддержки Александра. И стоял на ногах прочно.

– Не надо преувеличивать, – сказал Пьерсон. – Из-за какой-то царапины!

– Иногда и царапины бывают смертельными.

Теперь он был полон энергии.

– Им в санатории и без тебя дела хватает.

– Ну и пусть, – сказал Дьери, – раз вы меня бросили, пойду один.

Александр поднялся и подтянул пояс.

– Ладно уж, – сказал он, – твоя взяла. Идем.

Он нерешительно оглянулся на фургон. Майа тоже поднялся.

– И я пойду. Вдвоем уж как-нибудь дотащим тело.

– Не смей так говорить, – сказал Дьери.

Александр снова тревожно оглянулся на фургон.

– Я останусь, – улыбнулся Пьерсон. – Не беспокойся, я никуда не уйду.

– Из-за царапины! – бросил Майа через плечо.

Пьерсон глядел, как они удаляются втроем, Майа посередине. Александр – такой здоровенный, а Дьери – такой жирный, что Майа рядом с ними казался до странности тонким. Они вступили на территорию санатория и пошли по аллее. Потом завернули за купу деревьев и пропали из виду.

Внезапно Пьерсон почувствовал себя ужасно одиноким. Он вытащил из кармана трубочку, нерешительно посмотрел на нее, снова сунул в карман. Потом сел на свое обычное место, прислонился к ограде санатория. Он просидел так несколько минут и только сейчас заметил, что все время думает о грядущих неделях и месяцах. Затем он уперся локтями в колени, прикрыл ладонями лицо и начал молиться.

* * *

А те трое шли по главной аллее санатория. «Гравий, – думал Майа, – до чего же приятно ходить по гравию». Под ногами твердо, и даже чуть поскрипывает… Не то что песок. Здесь песок повсюду. При каждом шаге вязнешь в песке.

Дьери обернулся к Александру.

– Вызовешь помощника хирурга Сирилли.

– А кто это?

– Знакомый врач.

– А откуда ты его знаешь?

– Вчера познакомился. Я оказал ему небольшую услугу.

– Опять тайны.

– Короче, вызовешь. Иначе придется ждать очереди часа два. А за это время я изойду кровью.

– Ну, к чему эти преувеличения? – сказал Майа. – Кровь почти не идет.

Он искоса поглядел вправо. Двое солдат без гимнастерок, зажав в зубах сигареты, наводили порядок среди трупов. Рядом лежала груда одеял и стояли сложенные носилки. Крови не было видно, но повсюду были разбросаны лохмотья защитного цвета, прикрывавшие какие-то бесформенные куски. Двое солдат растягивали одеяло и складывали на него первые попавшиеся обрубки, а потом, когда, по их мнению, набиралось достаточно, взваливали тюк на носилки. Работали они не спеша, методически.

– С врачами всегда полезно поддерживать добрые отношения, а особенно в теперешние времена, – сказал Дьери. – Ведь не каждого станут лечить. Куда там. Им и вздохнуть некогда.

Когда они вошли в перевязочную, Майа затошнило от едкого запаха сукровицы и пота. Очереди ждали человек шестьдесят, большинство – на ногах. Некоторые сидели прямо на полу, привалясь к стене. Один из ожидавших, смертельно бледный, лежал посередине комнаты. Большинство было без рубашек, и пот стекал по их лицам, сбегал струйками с затылка, струился между лопаток.

В дальнем углу перед закрытой дверью сидел за столом низенький капрал, безусый блондинчик в какой-то фантастической форме. Стол был с умыслом поставлен так, чтобы загородить проход в операционную. Перед капралом лежала огромная книга для регистрации, какие-то разноцветные карточки, большие листы, отпечатанные типографским способом. Он то и дело записывал что-то на отрывном листке, затем переносил записанное в книгу, хватал отпечатанную типографским способом карточку, перечеркивал ее решительным движением синего карандаша и подкалывал скрепкой к странице книги. Время от времени он вскидывал голову и скучающе-надменным взглядом обводил раненых.

Все втроем они подошли к столу. Капрал, опустив глаза, стал копаться в своих записях.

– Мне хотелось бы видеть помощника хирурга Сирилли, – начал Дьери.

Низенький капрал даже головы не повернул. Безусый блондинчик, щеголь. Воздух вокруг него чуть благоухал одеколоном.

– Он занят.

– Мне хотелось бы видеть помощника хирурга Сирилли.

– Занят, – ответил капрал, почти не шевеля губами.

Дьери даже бровью не повел. Он прочно стоял перед столом. Стоял угрожающей громадой.

– Сходите, пожалуйста, за ним.

Капрал поднял голову, посмотрел на всех троих, не задержавшись ни на ком взглядом.

– Если вы ранены, – все так же не разжимая губ, сказал он, – станьте в хвост. Когда придет очередь, вас перевяжут.

– Да я не об этой царапине говорю, – сказал Дьери. – Соблаговолите передать помощнику хирурга Сирилли, что с ним хочет поговорить лейтенант Дьери. По срочному делу.