Дестроер (№63) - Небо падает

Во время испытаний для Римера Болта он сделал так, как ему советовали, и ответ пришел к нему с утра.

Ассистент позвонил ему с предложением. Делать из расплавленного песка стекло. Стекло — это не электроника. Стекло используется повсеместно. Почему не производить его, если есть источник? Собьем цену на стекло.

Таким образом начался эксперимент, который убедил русских в том, что ведется разработка нового оружия для нападения. Сахара была выбрана потому, что там было много песка. Если процесс пойдет, только Болт сможет вырабатывать в пустыне самое дешевое и, возможно, самое лучшее стекло в мире.

— Почему самое лучшее? — спросили Римера Болта.

— Не знаю, но звучит хорошо, — сказал он.

Когда появились результаты, он был в таком экстазе, что созвал правление, чтобы сообщить о новом великом проекте. Действительно, осмотр стекла показал, что оно абсолютно чистое, как линзы у камеры. А его получилось много тысяч кубометров. Теперь можно выпускать миллионы кубометров стекла. Каждый год. Всегда!

— Всегда! — пронзительно прокричал Болт в зале “Химических концепций”, Массачусетс.

От этого крика у всех заложило барабанные перепонки.

— Ример, — спросил председатель палаты, — а что же произошло с вашим проектом о покраске машин?

— Печальная история, сэр. Мы не смогли его запустить. Но теперь я верну всем деньги. Все, что ни делается, все к лучшему.

Многие члены совета были озадачены. Никто не приветствовал новую идею.

— Я хочу объяснить вам, почему я спросил, — сказал председатель. — Проект со стеклом хорош, но если вы вывезете такое количество готового стекла из Египта, по моим подсчетам, вы погубите стекольный рынок на ближайшие шестьдесят пять лет.

— Можем ли мы урезать цену?

— Если вы выкинули на рынок больше стекла, чем нужно, цены уже снижены. С дешевого стекла нет профита.

— Я понял, — ответил Болт.

Он вдруг почувствовал, как теплая струйка стекает по ноге под брюками.

— Ример, вы обмочились? — спросил председатель.

— Нет, — ответил Болт с энтузиазмом добившегося успеха человека, — я только что открыл способ не ходить в туалет.

* * *

Это была изнуряющая ночь. Нежное, прекрасное изнурение с всепожирающей нервической страстью, а потом с довольным успокоением.

Это было до того, как Кэти занималась любовью с Римо. Это было в Ханое, во время путешествия из одного правительственного офиса в другой. С одной армейской базы на другую. Это было в темных аллеях, когда город обезумел из-за разгуливающих по нему убийц. Несколько раз полиция была готова пройти мимо, но Кэти успевала привлечь их внимание. А потом она снова видела идущих против прекрасного, лучшего представителя человеческого рода, идущих на смерть. Иногда их кости хрустели. Иногда смерть приходила к ним без звука. Иногда их тела летели в одну сторону, а головы в другую.

Римо сказал перед рассветом:

— Это не здесь. Они не знают, где это.

— Тем хуже, — сказала Кэти.

— Откуда у тебя такая идиотская улыбка?

— Без причины, — парировала Кэти, кладя голову ему на плечо. Оно не было особенно мускулистым. — Ты устал?

— Я озадачен. Эти люди не знают, где находится флюорокарбоновая штука. Они никогда не слышали о ней.

— Это их проблемы.

— Что ты можешь вспомнить в связи с этим?

— Только этого ужасного человека из Сан-Гауты.

— Даже не знаю, что делать, — сказал Римо.

Они находились в пакгаузе, который назывался “Народной больницей”. Во время войны во Вьетнаме американцы бомбили все пакгаузы, на которые вьетнамцы повесили вывески “Больница”. Репортеры никогда не упоминали, что там находился оружейный склад и никогда не было никаких раненых.

Римо и Кэти видели, что там до сих пор хранится оружие, может быть, для войны с Камбоджей или с Китаем.

Вот вам и мир, который, как предрекали, воцарится, когда уйдут американцы.

— Ты готова? — спросил Римо.

— Нет, давай останемся здесь до вечера.

Она поцеловала его в ухо.

— Ты устала?

— Да, очень.

— Я понесу тебя.

— Я могу идти сама. Как мы выберемся отсюда? Это полицейская страна. Через весь Индокитай? Это займет месяц.

— Двинемся через аэропорт.

— Ты можешь обойти любую страну, но они взорвут самолет, на который ты сядешь. Ты, может, и спасешься, но я умру.

Она так зависела от этого человека. С ним она узнала наивысшее наслаждение.

— Ты огорчишься, если я умру?

Она вела себя как маленькая девочка и, говоря это, кокетливо улыбалась.

— Конечно, — ответил Римо.

Она была единственной, кто знал что-либо об этой секретной установке.

— Правда?

Она ненавидела себя за этот вопрос. Она никогда не думала, что будет так говорить. Она не представляла, что будет как девчонка-школьница унижаться, чтобы услышать хоть одно ласковое слово от человека, которого любила.

— Конечно, — ответил Римо. — Не волнуйся по поводу аэропорта. Люди видят только то, что хотят увидеть.

— Но ты же не можешь сделать нас невидимыми?

— Нет, но люди не будут смотреть.

Она поражалась тому, как все может быть просто и логично. Люди могут опознать их по лицам, по одежде, по росту. А по словам Римо, все получалось иначе — то, что видит глаз, не обязательно фиксирует мозг. Ей не нравилось это путешествие, но Римо велел слушаться и подумать о своем будущем.

Для доктора Кэтлин О’Доннел это было несложно. Она была готова остаться с этим человеком навсегда. Она знала, что находится на борту аэроплана, потому что почувствовала подъем. Но не знала, как там очутилась. Она сидела в кресле. Но проблема была в том, что двое других пассажиров стояли, потому что они с Римо заняли их места. Римо пошел показать этим людям на другие два места. Они больше не вернулись.

— Куда ты их дел? — поинтересовалась она.

— С ними все в порядке, — сказал Римо.

Когда самолет поднялся в воздух, обнаружилось, что один биржевик и один налоговый инспектор сидят в сортире.

Это был британский аэроплан. Кэти и Римо удобно сидели в течение всего пути через Тихий океан до Сан-Франциско.

В аэропорту Римо набрал специальный номер Смита.

— Его там нет, Смитти, — сказал Римо. — И близко не было.

— Мы кое-что обнаружили на северо-востоке, но пока не нашли. Русские собираются напасть. У меня нет точной информации, но я уверен в этом.

— Что я должен делать, Смитти?

— Мы должны завоевать доверие русских.

— Они вообще доверяют кому-нибудь?

— Они считают, что у нас есть флюорокарбоновые лучи. Они уверены в этом. Они думают, что мы используем это, чтобы их уничтожить.

— В таком случае, их невозможно будет убедить.

— Можно. Надо что-нибудь придумать.

— Что?

— Не знаю.

* * *

Кэти ждала возле камеры хранения, время от времени посылая Римо воздушный поцелуй. Это был ее мужчина. Часть ее самой. Она послала еще один поцелуй. Ее одежда была грязной. Она потеряла каблук от одной туфли в Ханое. У нее не было ни гроша. Ей было все равно. Нет, был единственный человек, чье мнение ее интересовало.

— Тебе нужны деньги?

— Нет, мне ничего не нужно, Римо. Так странно, раньше мне нужно было столько вещей, а теперь не нужно. У меня есть все.

— Хорошо, — ответил Римо. — А теперь я должен тебя покинуть.

— Обожаю твое чувство юмора.

— Прощай.

— Куда ты?

— Я ухожу, — ответил Римо, — у меня дела.

— Куда? — вновь спросила Кэти, только что поняв, что он действительно покидает ее.

— Я должен спасти мир, — сказал Римо. — Пока.

— Как насчет того, чтобы спасти мир от разрушения озонового слоя?

— Это второй номер. Столько катастроф, за всеми не поспеть.

— Как это может быть вторым номером?

— Тем не менее это так, — ответил Римо. Он поцеловал ее в щеку и направился к представительству “Аэрофлота”.

* * *

Смит допускал, что есть шанс, хоть и крошечный, что даже от Синанджу не будет пользы. Пытаясь спасти страну, он не сообщил России только о том, что посылает туда своего человека.

— Большое спасибо, — сказал Римо, услышав план, который одобрил сам президент Соединенных Штатов. — Но как, по-вашему, я выберусь оттуда живым?

— Римо, вы способны на все!

— Кроме того, на что вы меня посылаете. Вы посылаете меня на смерть.

— Нам приходится идти на определенный риск.

— Спасибо.

— Послушайте, Римо, если вы этого не сделаете, никто не сделает.

— Тогда попрощайтесь со своим мальчиком.

— Вы сможете, Римо, — сказал Смит.

Римо коротко рассмеялся и повесил трубку. Это было перед тем, как он попрощался с Кэти и направился к “Аэрофлоту”. Он взглянул на картинку с изображением советского лайнера, вспомнил, сколько людей Россия потеряла во Второй мировой войне, и медленно пошел назад. Он не мог лететь этим самолетом.

* * *

Доктор Кэтлин О’Доннел смотрела, как Римо уходит. Она подождала, думая, что он вернется. Она сказала себе, что он так шутит. Жестокая шутка. Когда он вернется, она скажет ему, чтобы он больше так не шутил никогда.

Пусть он делает с ней все, что угодно, но только не это. Пусть никогда не оставляет ее одну. Несколько мужчин, увидев, что рядом никого нет, попытались с ней заговорить. Какие-то сутенеры предложили ей поработать.

Когда она испустила вопль, от которого вздрогнули все вокруг, она наконец призналась себе, что он действительно это сделал. Он ее бросил.

Кто-то пытался ее успокоить. Она попыталась выцарапать утешителю глаза. Прибежали полицейские. Она кинулась и на них. Ее засунули в смирительную рубашку. Кто-то дал ей успокаивающее. В голове был туман, но чувствовала она только одно — всепоглощающую ненависть. Даже в таком состоянии она разрабатывала план мести.

Кто-то обнаружил ее паспорт. Непонятно, как она получила отметку о въезде в Англию, не получив отметки о выезде.

Она что-то им наврала и связалась по телефону с Римером Болтом. Болт дрожащим голосом объяснил ей, что еще не все потеряно.

Кэти велела ему связаться с юристами “Химических концепций”. Велела связаться с ее банкиром. Сказала, сколько денег ей выслать. Попросила забрать ее отсюда.

Она произнесла волшебные слова:

— Все будет хорошо, Ример.

— Конечно, но как?

— Я возьму все в свои руки.

— Проект? И всю ответственность?

— Конечно, Ример.

— Ты — самая замечательная женщина в мире, — сказал Ример Болт, поняв, что в этом и есть выход из всех затруднений.

Когда вечером того же дня техники пожаловались, что доктор О’Доннел собирается уничтожить весь мир, у Римера Болта не было к ним ни капли сочувствия. Вернувшаяся первым же самолетом, Кэти вихрем ворвалась в “Химические концепции” и, даже не переодевшись, стала отдавать техперсоналу приказы.

Болт радостно принимал все. Но скоро техники стали приходить и рассказывать разные истории.

— Мистер Болт, вы знаете, что она накрыла излучатель каким-то широким белым сводом и заперла?

— Нет. Честно говоря, меня это не волнует. Это проект доктора О’Доннел, и что она с ним делает, меня не касается. Я хотел помочь в маркетинге, но, боюсь, сейчас я уже ничего не могу сделать.

В кабинет Римера Болта вошел еще один лаборант.

— Вы знаете, что она строит еще один генератор?

— Спасибо, что сказали, — ответил Болт и начал быстро писать один меморандум Кэти, а другой — правлению директоров.

В нем говорилось, что целесообразнее было бы задействовать полностью один генератор, а потом уж строить второй.

Потом пришли все техники вместе.

— Вы знаете, что на втором генераторе она делает затемнение в центральной части с замкнутым перпендикулярным сводом?

— Нет, не знаю, — задумчиво ответил Болт. — Но мне не нравится, что вы ходите ко мне сплетничать о другом служащем корпорации. Ример Болт не принимает участия в интригах.

— Но дело в том, что, если она включит второй генератор, никто не выйдет отсюда живым.

— А как же противорадиационные костюмы?

— Они помогают только если стоишь рядом. А свод, который она устанавливает над вторым генератором, может уничтожить все живое отсюда до Бостона.

— Продолжайте работать, — сказал Ример Болт и немедленно принялся создавать отделение корпорации на Род-Айленде. Закончить с этим делом надо было до того, как она выпустит второй луч.

Кэти слышала все жалобы. Техники уже орали во весь голос. А ей было наплевать на этих людей. Она их почти не слышала. Ей даже не доставило удовольствия неподдельное страдание одного из лаборантов, который описывал ей тот невосполнимый урон, который она нанесет окружающему миру, если станет работать по программе с такими изменениями и дополнениями.

Кэти О’Доннел было наплевать. Римо ее покинул. За это заплатят все, и Римо в особенности.

Глава семнадцатая

Ирония была в том, что именно то, как Чиун понимал Россию, и заставляло слать Римо на смерть. У Смита не было выбора. Никто не мог ничего сделать, но все старались избежать смертельной опасности, с которой встретились.

Смит хотел, чтобы Чиун проник в Россию. Даже сейчас он с большей охотой забросил бы в Россию Чиуна, нежели Римо. Но Римо был всем, что они имели. А вот где был Чиун, и чем он занимался, не знал никто. Смит вспомнил, что Чиуну многое известно о России.

Чиун обладал удивительным даром читать русских, как дети комиксы. Всякая загадка, ставящая западного человека в тупик, для Чиуна являлась объяснением и ключом к решению проблемы.

Чиун, конечно же, не был сторонником войны — ни холодной, ни горячей. Так как искусство убивать в такого рода конфликтах всегда бывает испорчено полчищами дилетантов. Тем более, что войны не были законными, особенно войны последних лет, потому что “ваши восемнадцатилетние гибнут вместо генералов и королей”. Войны совершенно несправедливы, особенно когда людей заставляет убивать воинская повинность. Суть же в том, что правосудие — а не массовые убийства — может свершиться только убийцей-одиночкой, но никак не армиями.

То, что казалось Чиуну таким простым, что объясняло для него, почему мир катится в пропасть, было русской манерой сражаться. Чиун объяснял это понятиями “инь” и “янь”, страха и бесстрашия, силы и бессилия. Это был, несомненно, восточный подход. Чиун, казалось, всегда мог ответить на вопрос: что русские будут делать дальше?

Смит перевел суждения Чиуна на язык математики, предмет хорошо ему знакомый и близкий. Он назвал это русской формулой. Он сделал это для себя, однако однажды предложил формулу правительству. Но безуспешно. Откровенно говоря, он не мог сердиться на правительство, так как многие составные этой формулы были вещи типа “лица” или “спины”. Под термином “лицо” подразумевалось то, что Россия выставляла напоказ, а “спина” указывала на то, что она в действительности делала. “Спина” показывала, куда все движется. “Лицо” же могло выглядеть как угодно. Когда начались последние события, Смит ввел “лицо” в русскую формулу, выведенную им с помощью необычных умозаключений Чиуна. Хотя они могут и не казаться такими необычными, если воспринимать все как бесконечную борьбу за существование. Иногда русские казались идиотами, но работали они блестяще.

Чиун, похоже, нашел связь между уничтожением озонового щита и производством новых русских ракет. Ключом был страх. И каждый шаг, который Америка делала, только усиливал этот страх, потому что русские верили, должны были верить, согласно утверждению Чиуна, что Америка обладает оружием, которое без труда может уничтожить их, и что она собирается это оружие применить.

Согласно Чиуну, русские создали свои ракеты оперативного реагирования потому, что почувствовали: все остальное вооружение было абсолютно бесполезным.

Взаимный страх, который заставлял страны накапливать ядерную мощь, не сработал, так как Россия была уверена, что Америка выиграет эту войну. Вот что на самом деле являлось “спиной” России. “Лицо” выражало угрозу, “спина” говорила о страхе.

Когда американский посланник приехал в Россию с поручением в знак доброй воли раскрыть американскую систему защиты, это только подтвердило: Америка обладает чем-то таким мощным, что сделает обычные русские ракеты бесполезными. Но Америке во что бы то ни стало надо было показать русским, что уничтожение озонового слоя не является их оружием.

У Америки была слабая надежда, что перед тем, как поднимутся в воздух ракеты, им удастся доказать, что у Америки нет машины, разрушающей озон. Но возможности доказать это практически не было. Теперь они должны были продемонстрировать, что они обладают более страшным оружием, но не используют его.

Америка хотела дать понять русским, что, если захочет, то сможет разнести российское правительство, но предпочитает этого не делать. Но чтобы заставить поверить в это, не хватало одного американского слова. Америка должна была доказать это человеку, который в действительности руководил Россией. Особый посланник сообщал, что за спиной Генерального стоит еще кто-то. Это не было сюрпризом, потому что в формуле Смита премьер был “лицом”, хотя на самом деле это была хорошо спрятанная “спина”. И эта “спина” руководила Россией.

Когда Макдональд опять поспешил в Россию, Смит выпросил разрешение добавить специальное послание. Вот что в нем говорилось: “Тому, кто действительно отвечает за безопасность: мы знаем, что не можем доказать вам, что не открываем небеса секретным оружием как ключом. Пусть будет так. Но как только мы захотим, мы сможем посеять раздор в вашем Политбюро и сделать ваших лидеров заключенными в собственной стране. Но мы решили этого не делать. Почему? Потому, что мы вовсе не хотим вас покорять. Оружие это — лишь один человек”.

Затем шло описание Римо, чтобы они могли узнать, от кого исходит эта дьявольская угроза, но что человек этот предпринимает мирные шаги, а не миссию обнаружения и уничтожения в самом сердце Москвы.

Смит сообщил русским, что Римо направляется к ним. Тем самым он уничтожил главный козырь Римо — внезапность. Римо принял это. Но для него уже прозвучал сигнал опасности.

— Я не могу лететь “Аэрофлотом”, — сказал Римо.

— Почему?

— Если вы ожидаете какого-то суперопасного оружия и готовы положить миллионы своих людей только для того, чтобы выиграть войну, то неужели вы не собьете самолет с носителем этого оружия на борту?

— Мы заставим его лететь на огромной высоте, но знайте, что парашют на такой высоте не сработает.

— Ничего, я его модернизирую.

— Не валяйте дурака, вы же все прекрасно понимаете. И знайте, я не сентиментален. Но все же желаю удачи.

— Не нашли ничего более трогательного, чем это “желаю удачи”? — сказал Римо. — Смотрите, не разревитесь.

* * *

Макдональда Пиза привез последний самолет, которому разрешили посадку в Москве. Немногим позже командование ПВО получило странный приказ. Ни одному самолету не разрешалась посадка, даже самолетам “Аэрофлота”. Любой самолет, нарушивший запрет, немедленно должны были сбить службой ПВО, неважно, кто находился на борту.

Во всем этом трагическом деле Земятин нашел только одну светлую сторону. Они наконец-то указали изъян этого совершенного врага. Он сказал об этом генералу Ивановичу, показывая заявление американской мирной миссии. Старый фельдмаршал хорошо знал этого проницательного молодого человека, которого он многому научил, и который нашел себя в поисках связи между проблемой войны и секретным агентом. О том, что через сорок восемь часов может начаться атомная война, он умолчал. Иванович не должен был этого знать. Молодой генерал и без того знал слишком много того, чего Земятин не открывал ни одному человеку. Он показал Ивановичу заявление мирной миссии, которое привез Макдональд Пиз.

— Значит, он сам и является тем самым страшным оружием. Это все объясняет. Итак, Америка хочет мира, — сказал Иванович.

— Конечно, нет, они просто хотят попридержать нас, чтобы за это время придумать, как с нами покончить.

— Вы уверены?

— Абсолютно, — ответил Земятин. Они находились в его квартире. Телохранитель спал, громко храпя. — Они жертвуют менее значительным оружием, чтобы спасти главное.

— Если только они не говорят правды.

— Нет, они послали этого человека на верную смерть. Нам известно, что он обладает невероятной силой и удивительной реакцией, но это всего лишь человек. Он может увернуться от одной пули, но не от тысячи. Он всего лишь человек, и мы знаем его недостатки. Даже сержанту ясно, что с ним делать, — сказал Земятин.

Лицо Ивановича утратило свою невозмутимость, глаза остро прищурились.

— Да мы убьем его. Ведь он всего лишь человек. Но в чем его уязвимость?

Земятин уставился на свою чашку с коньяком. Все эти прошедшие годы, смерти, войны так утомили его, что он чувствовал себя совсем стариком.

— Его уязвимость в его командирах. Они просто подали его нам на тарелочке — вот что они собой представляют, отсюда можно и танцевать. Предстоящие дни принесут много смертей. А славно было бы, малыш, если бы в мире были одни дворецкие и буфетные?

Они осушили свои чашки с импортным коньяком в честь друг друга и с сожалением поставили их на стол. Предстояла работа, и с питьем было покончено. Телохранителя разбудили сообщением с переговоров в Кремле, что американец Макдональд Пиз только что обнаружил, что он арестован, и что в действительности никакой конференции нет. Пиз предлагал им альтернативное решение.

— Пристрелите меня или отпустите. Хотя, лучше пристрелите, потому что я все равно уйду.

— Что ж, — сказал Земятин, — сделайте то, о чем он просит.

Офицер и солдат вошли в комнату для переговоров. Солдат выстрелил Пизу в голову и оставил его в комнате запертым с американцами, которые перестали вдруг надеяться на то, что русские заинтересованы в мире.

Тело Пиза было специально оставлено там, чтобы американцы и не думали скрыться в посольство. Всем им вспомнились слова Пиза на борту самолета незадолго до посадки:

— Я мечтаю о том дне, когда застрелить американца будет считаться самым страшным преступлением. Тогда люди поймут, что наказание будет ужасным.

* * *

Русское ракетное командование сначала засекло американский самолет, летящий намного выше уровня досягаемости ракеты. Это был обычный самолет-разведчик, но на этот раз он сбросил груз, слишком малый для ядерной бомбы. Казалось, это было что-то вроде бревна. Около шести футов в длину и двух с половиной в ширину. Когда предмет спустился до пяти миль, стало ясно, что это человек.

— Это тот самый, — произнес штабной офицер. Вся оборонная системы города жаждала его заполучить. Никто, конечно, не знал, почему всем так хочется убить одного человека, но награда за это была очень велика.

Было желательно, чтобы его голова осталась неповрежденной для опознания.

— Стреляйте, когда раскроется парашют, — пришел приказ.

Машины КГБ были направлены в район приземления, чтобы подобрать то, что останется от трупа. Силы поддержки, подразделения местной милиции также были подняты по тревоге на поиски тела. У обеих групп были четкие приказы аккуратно прикончить человека, если вдруг он будет еще жив.

На высоте четырех миль пришел приказ открыть огонь.

Когда огонь продолжался на высоте и трех, и двух миль, начали шептаться, что он, вероятно, ушел. На высоте двухсот футов над землей на наблюдательном посту озадаченно захмыкали: в таком интенсивном огне вообще не было никакого смысла. При такой скорости падения у человека вообще нет шансов выжить.

Хорошо бы хоть кусочки от него остались. Радары не засекли внезапного движения падающего тела на высоте сто двадцать футов. Римо раскрыл парашют.

Если бы у него было время подумать, он обязательно погиб бы. Если бы он спускался, как обычный парашютист, то стал бы отличной мишенью. А так он выжил, только в последний момент дернув за кольцо.

Парашют был обнаружен через четыре минуты после приземления Римо.

Генерал Иванович, отвечавший за его уничтожение, был немедленно информирован. Он спустился в бункер под Лубянкой, в свой старый комитетский кабинет. Тела рядом с парашютом не нашли. Где же было тело? Может быть, американец так хорошо владел своим телом, что смог выжить при падении?

— Парашют открылся? — спросил Иванович.

— Да, товарищ генерал.

Иванович повесил трубку. Значит, он все-таки приземлился живым. Но ведь все было хорошо подготовлено к его встрече. Специальные приказы даны каждому, кто задействован в операции: сплошной огонь по всему пространству. Если в него нельзя было попасть, целясь, то сплошной огонь должен был помочь.

В Москве было одиннадцать часов вечера. К половине двенадцатого из гостиницы “Россия” поступило донесение, что верхний этаж захвачен. Последний этаж находился в ведении службы информации, начальник был раздражен и истерично орал:

— Гостиница “Россия” — самая лучшая в Москве, генерал! Он пробился через ваших людей, через ряды моих людей. Остановите его!

— Что он сделал?

— Выставил ваших людей идиотами. Ни на нем, ни на них нет ни царапинки.

— Что он сделал плохого, что вы так взволнованы?

— Он распространяет лживую информацию!

— Какую?

— Я в этой стране отвечаю за правду, которую мы сообщаем народу. Я не верю ничему, что говорит американец.

— Значит, вы разговаривали с ним. Вы знаете, что он американец. О какой лживой информации идет речь?

— Он вынудил меня подписать заявление, которое является заведомой ложью.

— В чем состоит эта ложь?

— В том, что мы бессильны перед ним, что я покойник, если не подпишу этого. И, как вам хорошо известно, он абсолютно прав.

— Благодарю вас, директор, — ответил Иванович.

В доме на Ленинских горах главнокомандующий войсками КГБ отказался подписывать какие-то бумаги. Он заплатил за это собственными ребрами. Их у него выдернули. Опять не пострадал ни один охранник.

— Мы поняли, что он был внутри дома, только когда было обнаружено тело.

Проникновение на дачу под Калугой. Вновь никто из охранников не пострадал. Адмирал был убит по странной причине: слишком медленно писал.

Министр обороны раздавлен насмерть в одном из зданий Кремля.

И так на протяжении всей ночи. Сквозь все преграды, ловушки и охраняемые объекты. Была надежда, что с наступлением утра нарушитель станет уязвимым. Но утром стала очевидной вся ужасная правда.

Квартира Генерального не только подверглась нападению, но и сам Генеральный записал на бумаге несколько молитв и обещал построить святилище нескольким богам в маленькой корейской деревушке.

Теперь нарушитель изъявил желание встретиться с “парнем, который здесь всем управляет”.

— Вы выиграли, — сказал Иванович.

Он известил Земятина. Изъяна найти не удалось.

— Этот человек разделался с нашим правительством.

— Я поговорю с ним, — решил Земятин. — Скажите ему, где я живу.

— Может быть, мне привести его к вам?

— Мальчик, тебя, наверное, удивит это, но я не хочу лишних потерь. Ты останешься здесь.

— Может быть, нам удастся как-нибудь подобраться к нему?

— Фронт рухнул, мальчик.

— Но мы проиграли.

— Мы увидели, что ты способен принимать правильные решения, ты нужен Руси-матушке. Ты будешь руководить Россией, когда я умру.

Земятин с посыльным передал молодому генералу, умевшему думать, сообщение. В сообщении содержалась жестокая правда о новом русском ядерном оружии, о ракетах, готовых к запуску. Без всяких указаний Иванович расположил своих людей около дома старика. Земятин не видел охранников или не обратил на них внимания. Он видел, как молодой американец проник в квартиру и начал давать распоряжения. К его изумлению, говорил он на старославянском языке, правда, не очень хорошо. Земятин плохо говорил по-английски, но лучше, чем американец — по-русски. Американец думал, что показал, как может покорить Россию.

— Видите, нам можно доверять, поэтому оставьте ваши новые ракеты и давайте вместе добывать эту штуку с лучами.

— Вы закончили? — спросил Земятин.

— Думаю, да, — ответил американец. — А вы хотите, чтобы я еще кого-нибудь убил?

— Нет, вы уже достаточно дел натворили. Я верю, что ваши люди считают вас тем сверхоружием, которое может победить флюорокарбоновые лучи. Это значит, что вы говорите правду.

— Вы должны знать, что представляет собой Америка. Кому нужно ваше место, когда у нас есть наше?

— Сынок, ты уже заслужил мое доверие.

— Тогда откажитесь от своих ракет.

— А вот с этим проблема. Придется подумать. Мы создали эти ракеты потому, что были уверены, что Америка изобрела какое-то новое оружие. Нам нужно было создать оружие, которое вы не смогли бы разрушить. Вы меня понимаете?

— Мы же показали вам, что можем уничтожить все ваши ракеты.

Земятин понимающе кивнул. Его не удивляло, что с виду этот человек такой обычный. Самое опасное всегда обычно. Ему не нужно было смотреть на мускулы. Достаточно было взгляда на тела по всей Москве.

— Эти новые ракеты подчиняются всего двум приказам: лететь или не лететь.

— Тогда дайте им приказ не лететь.

— Система отмены приказов очень сложна. В действительности это будет означать уничтожение ракет.

— Я не против, — ответил Римо.

— Если вы убьете меня, то некому будет отдать приказ об отмене запуска. Если вы будете меня пытать, то получите неправильную команду.

Да, это был тот человек, которого Римо искал. Хозяин. Тот, кто заключает сделки.

— В общем, молодой человек, у меня должно быть больше доказательств, чем ваши шумные показательные выступления, для того, чтобы дать им приказ не лететь, так что простите меня.

— Значит, это война?

— Не обязательно, у нас есть время, не скажу сколько, но есть.

— Вам этой войны не пережить, я превращу вашу страну в руины. Я не хочу завоевывать ее. Завоевать Россию значит не выиграть ничего.

— Для вас. Для меня это все.

Внезапно охранник включил аудиосистему, стоявшую у стены.