Серый Джо (№1) - Кот на грани

Приходилось признать, что Джо перестал быть нормальным котом, чья жизнь состояла из привычной череды драк, гулянок, еды, сна, ссор с другими обитателями дома — кошками и собаками — и заигрываний с Клайдом. Он стал нервным и потерял аппетит, у него совсем пропал интерес к соперничеству, и даже кошки почти перестали волновать его.

За окном гостевой комнаты в темноте двора ничто не двигалось. Да и в самой комнате все было тихо. Здесь стояла кровать, которой редко пользовались, под ней были сложены коробки с банками собачьих консервов. Еще здесь размещались тяжелые железяки Клайда для накачивания мышц и его старый письменный стол.

Покинув печальную сцену холостяцкой жизни Клайда, Джо крадучись направился через холл мимо кухонной двери к нише, служившей столовой. Ну конечно, собаки проснулись бы, если бы кто-то проник в кухню. Или, по крайней мере, проснулись бы три другие кошки и подняли бы шум, разбудив собак.

По пути в гостиную Джо снова услышал знакомое царапанье. Звук шел от передних окон. Кто-то пытался снаружи открыть раму. Забыв от злости прежний страх, Джо прополз по вытертому псевдоперсидскому ковру, всем телом приникая к плотному ворсу и напрягая слух. Шторы были подняты, занавески раздвинуты — Клайд редко задергивал их, если не ждал в гости женщину.

Рассвет уже тронул ночное небо, первые лучи солнца просочились между бледными облаками. Джо запрыгнул на подоконник и выглянул в окно.

На него смотрело лицо. Человеческое лицо, всего в нескольких дюймах от его усов. С испугу Джо отпрянул и свалился с узкого подоконника. Неловко приземлившись, он взглянул вверх на окно. Худое бледное лицо все еще маячило там, довольно усмехаясь. У Джо не хватало сил отвести взгляд, его усы дрожали, а лапы стали скользкими от пота. Это был он, тот самый человек. Убийца Бекуайта.

Джо почувствовал запах свежего дерева: в нижней части оконной рамы он увидел только что сделанное отверстие — возможно, его проковыряли отверткой или даже просверлили ручной дрелью. Инструмент явно прошел насквозь.

Понимая, что человек вскоре сможет открыть окно, Джо развернулся и бросился в кухню. Напрыгивая на закрытую дверь, он выл и царапался, пока не разбудил ретривера Барни. Тот проснулся и зарычал, за ним зарокотал Руби. От их совместных усилий затрясся весь дом.

Однако в спальне по-прежнему было тихо, Клайд, похоже, даже не перестал храпеть.

Когда псы на мгновение умолкли, с улицы донесся звук отъезжающего автомобиля. Кот бросился в холл и вскочил на подоконник.

Не зажигая фар, темная машина рванула прочь, развернулась, слегка притормозила, проезжая мимо дома, затем прибавила скорость и исчезла. Отъехав подальше, водитель включил фары, на мгновение осветив попавшиеся по пути стволы деревьев и кусты.

На улицу вернулась тишина. Убийца скрылся.

Окна соседних домов оставались темными. На фоне медленно светлеющего неба чернели дубы. Джо уселся на середину вытертого ковра, где уже виднелись нити основы, и попытался поймать почудившуюся блоху.

Но это была не блоха, это было судорожное подергивание, вызванное страхом. Джо психовал, как попавшая в ведро мышь.

Все это было уже чересчур. Попытка взлома переполнила чашу кошачьего терпения. И так чувства Джо были в полном раздрае, когда он обнаружил, что перестает быть нормальным котом. Теперь же он столкнулся с чем-то гораздо более серьезным, чем ему хотелось. И что с этим делать, Джо не знал.

Испытывая потребность в человеческом обществе, он вернулся в спальню к Клайду.

Ну, разумеется, Клайд все проспал. Он продолжал храпеть — громко и безостановочно, словно бензопила. Джо захотелось забраться под одеяло и уютно устроиться в безопасности возле теплого голого плеча Клайда.

Но он не мог спрятаться в постели под защитой хозяина. Это было бы поступком испуганного котенка, а не взрослого кота. Котам в расцвете сил не пристало трусить. Джо свернулся клубком на сарукском коврике у кровати.

Этот коврик был настоящим персидским. Маленький, ручной работы и дорогой. Его подарила Клайду одна из наиболее серьезных подруг. Точить когти об этот коврик было приятнее всего.

Так Джо и поступил. Не зная иного способа избавиться от страха и разочарования, он принялся вонзать и с оттяжкой выдергивать когти из ковра, одновременно пытаясь сообразить, что делать дальше.

Убийца Бекуайта явно решил во что бы то ни стало разыскать его. Видимо, он разъезжал по улицам в надежде выследить Джо или же расспросил местного ветеринара о владельце серого кота. Но почему? Он что, думает, что кот собирается свидетельствовать в суде? Столь настойчивый интерес к его персоне просто парализовал Джо, лишая всяких сил.

Он смотрел, как бледный рассвет просачивается сквозь опущенные шторы, придавая им цвет коричневой оберточной бумаги; затем внезапно облака расступились, первые лучи солнца пробуравили шторы и золотым потоком хлынули вниз, выхватив из сумрака джинсы и фуфайку Клайда; в этих лучах рисунок на потертом сарукском коврике стал ярко-красным, словно свежие кроличьи потроха. Пересмешник снова попытался запеть на одних диезах и бемолях.

Джо не стал сообщать Клайду о своих проблемах. Его друг не имел ни малейшего представления об удивительных речевых способностях Джо. Поэтому Клайд не мог знать о том, что кот стал свидетелем убийства. Сам же Клайд, расстроенный смертью своего делового партнера и целиком поглощенный собственными мыслями, вряд ли заметил смятение Джо.

Когда Джо впервые осознал, что понимает человеческую речь, он попытался убедить себя, что подобным даром обладают все коты. Что этой способностью они просто не пользуются, игнорируют, дабы не отвлекаться.

Но это был чистой воды самообман.

Позже, обнаружив, что может еще и говорить, Джо настолько пал духом, что спрятался в нише в фундаменте дома и затих там, съежившись в холодной и тесной бетонной дыре, дрожа от волнения и страха.

Он не выходил на призывы Клайда и даже не откликнулся на приглашение к ужину. А когда Клайд нашел его и попытался извлечь из убежища, Джо разодрал ему руку.

Позже ему стало стыдно, но он так и не вышел. Он оставался в своем бетонном укрытии целые сутки. Заботливый, как всегда, Клайд оставлял ему воду и еду на полу в нижней комнате, однако Джо так и не притронулся ни к пище, ни к питью.

Наконец он все-таки вышел и, прежде чем подняться наверх, утолил жажду, но вышел только потому, что смог убедить себя: его дар — отличная штука, другие коты будут ему завидовать. Он, Джо, будет настоящим кошачьим королем. Джо убеждал себя в этом до тех пор, пока его всепоглощающий страх не сменился самолюбованием.

Он немедленно разыскал своих знакомых соплеменников, чтобы испытать на них свой новый талант, и обратился к ним с обычными человеческими словами, пытаясь говорить понежнее:

— Давай, Снежок, иди к нам, устраивайся поудобнее. Эй, Пушок, подходи перекусить с приятелем, похрустим вискасом.

Котам это не понравилось. Их глаза расширились от ужаса, шерсть вздыбилась, хвосты застыли, словно посудные ершики; зашипев, они поспешили унести ноги.

Попробовав поговорить со своей тогдашней подружкой, Джо тоже потерпел полное фиаско. Результат был чудовищным: подружка полоснула его когтями по носу, взлетела по дереву на крышу и исчезла из виду. С тех пор она не приближалась к нему, предпочитая встречаться с рыжим, грязным, но не разговаривающим на человеческом языке котом.

Ни один из собратьев, когда-либо встречавшихся ему в жизни, не понимал самой простой фразы человеческой речи. Некоторые знали только: «Иди сюда, киса» и «Обед готов». По интонации, высоте и громкости голоса они различали, сердится человек или зовет приласкать, знали язык человеческого тела. Не больше. Когда Джо заговаривал с ними, в ответ они убегали или нападали. После нескольких драк Джо отказался от этих попыток.

И, конечно, он не пытался разговаривать с жившими в доме собаками. Что вообще может знать собака?

А в прошлое воскресенье Джо обнаружил, что может не только понимать и говорить, но и читать.

Всю жизнь он внимательно разглядывал банки с кошачьей едой, кружа возле них в ожидании, что кто-то принесет консервный нож. Все изменилось в воскресенье утром, когда Джо подцепил когтями и открыл дверцу буфета, выпихнул оттуда консервную банку, проследил траекторию ее падения, а затем встал над ней, завываниями призывая Клайда.

Слова на этикетке вдруг обрели смысл.

«Свежий океанский лосось от Сент-Мартина, — прочитал Джо. — Этот продукт приготовлен специально для домашних кошек».

Утром по воскресеньям Клайд делал все невыносимо медленно. Не умывшись и не побрившись, он надолго зависал над развернутой газетой. В этот раз Джо, как всегда, нетерпеливо ждал, истошно мяукая, но при том он внимательно разглядывал рецепт своего завтрака: «Кусочки рыбы, пшеничная мука, рыбий жир» и так далее. Никакой гадости вроде рыбьих потрохов.

Джо не сразу понял, что может читать, а когда наконец осознал это, от испуга и потрясения заорал еще громче и голосил до тех пор, пока Клайд не пришел открыть банку.

Испытывая жгучую необходимость восстановить душевное равновесие, Джо яростно накинулся на содержимое банки и сожрал все в три огромных глотка. Позже, когда ничего не подозревающий Клайд держал его на руках и поглаживал, чтобы успокоить, он смачно рыгнул рыбным ароматом хозяину в лицо, однако ни единого слова не сказал в свое извинение.

Вскоре после завтрака Джо начал экспериментировать с газетой, бродя взад-вперед по полосам и читая наугад. Политические колонки его не очень заинтересовали, зато полезные советы на все случаи жизни вызвали у кота смех. Кто, кроме людей, мог напутать такой клубок хитроумных интриг в простом вопросе секса? Без интереса Джо просмотрел полосу с некрологами и светской хроникой, а затем покинул газету — никакой ценности она для него не представляла.

На кушетке он нашел театральную программку, но в ней тоже ничего интересного не оказалось. Потом в спальне Джо обнаружил коллекцию пылких личных писем, торчащих из приоткрытого ящика комода. Это уже было что-то. Джо выудил их когтями и битый час читал, усмехаясь в усы.

Сейчас, в светлеющей спальне, он сосредоточенно наблюдал за тенями птичек, стремительно порхающих за окном с ветки на ветку. Как легко быть обыкновенным котом, жаждущим птичьей плоти, а вот быть непонятно кем, отягощенным человеческими заморочками, — это, знаете ли…

Простой способ отвлечься больше не действовал. Птички казались далекими и не стоящими внимания. Таким же пустяком, каким он когда-то считал напечатанные на бумаге слова, глупые и бессмысленные. Джо вспомнил, как, будучи котенком, он глядел на Клайда, уставившегося на печатную страницу, и возмущался, чувствуя себя отвергнутым. Невнимание Клайда бесило его.

Правда, его мнение довольно быстро изменилось, когда он понял, что в этих закорючках есть какая-то магия, нечто, заставляющее Клайда без конца говорить с ним.

Джо расхаживал по спальне, размышляя о долгих часах, которые он провел, свернувшись калачиком рядом с Клайдом, пока тот читал ему вслух разнообразные книги.

Забавно, что ни он сам, ни Клайд не понимали, что, слушая и разглядывая маленькие черные значки, Джо учился вещам, которые кошкам обычно знать не положено.

Но, хотя Джо счел свое неожиданное умение читать печатный текст крупным кошачьим достижением, это было не самой тревожной особенностью его новой непонятной жизни. Его смущало то, что он не только обладал человеческими умениями, он и думал как человек.

Последнее время, проснувшись утром, Джо начинал строить планы на день. Он спрашивал себя, не пойдет ли дождь, испортив охоту на птиц, зато выгнав кротов из их норок, и по-прежнему ли черные дрозды питаются мушмулой, растущей за домом. Дрозды наедались этих пьянящих ягод так, что их качало, и становились смехотворно легкой добычей. Он задавался вопросом, не пропало ли любовное желание у той миленькой абиссиночки с их улицы, и выпустят ли хозяева ее из дому.

Кошки не строят планов. Они просто вскакивают и идут заниматься своими кошачьими делами. Все кошки, но только не он, Джо. Он просыпался в большой двуспальной кровати рядом с Клайдом и начинал планировать свой день, как какой-нибудь мерзкий старый банкир, делающий пометки в рабочем календаре.

Вот и сейчас — любой нормальный кот немедленно увлекся бы порхающими тенями и принялся царапать дверь, чтобы выйти. Вместо этого Джо залег на кровати, анализируя свои мысли, что совершенно не свойственно кошачьей натуре.

Он спрашивал себя — что произойдет, если он заговорит об этом с Клайдом? Что предпримет Клайд? Сможет ли он помочь? Может быть, он попытается объяснить этот феномен?

Как же. Держи карман шире.

Если бы Клайд узнал, что живет бок о бок с говорящим котом, он, пожалуй, вышвырнул бы его, заявив, что уж если он умеет говорить, то пора кончать с халявным житьем, и велел бы ему отправляться в цирк.

Джо прожил с Клайдом четыре года. Ровно четыре года прошло с того момента, как Клайд нашел в водосточной канаве больного кота, трясущегося в лихорадке, и спас его.

Клайд Дэймен был автомехаником, владельцем самой престижной мастерской в городке, специализирующейся исключительно на иностранных машинах. Там обслуживали «БМВ» и «Роллс-Ройсы» обитателей Молена-Пойнт. Клайд арендовал огромное помещение для своей мастерской у агентства по продаже иномарок, которое держал Сэмюэл Бекуайт. Клайд любил родео, футбол и бейсбол, любил смотреть по телевизору фрагменты старых встреч по боксу; его кумиром был Джо Луис, и Клайд коллекционировал всякие вещи, с ним связанные.

По вечерам, если не было свиданий или покера, Клайд читал: триллеры, детективы, мистику и разные прочие удивительные книги, которые, казалось, никак не вязались с его характером. Он говорил своим подругам, что мог бы написать хитроумный детектив, если бы у него достало на это времени. По мнению Джо, для писательства Клайду не хватало дисциплины и усидчивости; он был любопытен, обладал буйным воображением, но слишком уж нетерпелив. Писательский труд, как представлялось коту, — это что-то вроде разделения вещей на составные части и складывания их заново, но иными способами. Любой кот понимал, что для этого нужно. У Клайда был талант, однако он не мог достаточно долго усидеть на месте, чтобы быть писателем. А если хочешь мышь на ужин, нужно сидеть у мышиной норки как вкопанный.

Джо улыбнулся. Он мог критиковать Клайда, но на самом деле был обязан ему жизнью. Родившийся за шеренгой переполненных мусорных баков, первый в выводке из пяти котят, Джо рано научился бороться за самое необходимое, бросать вызов своим страхам и обходить то, с чем он не мог справиться. Он терпел житье в переулке лишь до тех пор, пока не подрос настолько, чтобы уйти в большой мир, первая встреча с которым оказалась весьма болезненной, причем по его же вине. Он поднялся за двумя малолетними оборванцами на третий этаж многоквартирного дома, где наткнулся на принадлежавшего детям бульдога. Доказав свое превосходство, Джо подчинил и очаровал этого пса, так что тот стал его сторонником и защитником. В этом-то доме коту и сломали хвост, когда пьяный хозяин, вернувшись с покера, наступил на него среди ночи.

Джо поспешил покинуть этот дом навсегда. Через несколько дней хвост воспалился. В нем толчками пульсировала кровь, хвост гноился, от него шел ужасный запах. Джо нашел убежище в водосточной канаве, но вскоре ему стало так плохо, что он уже не мог искать себе пищу. Перемежающиеся горячка и сильный озноб совсем лишали его сил, он не мог выкарабкаться, даже чтобы напиться воды. Обезвоживание становилось опасным, сознание путалось, Джо не понимал, что происходит и что делать дальше.

Однажды, ближе к вечеру, он очнулся от горячечного сна, ощутив прикосновение человеческих рук. Джо был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Сквозь жар и боль он почувствовал, что его подняли и понесли. Джо услышал бормочущий мужской голос, но лишь гораздо позже он понял, что это было за бормотание — так взрослые говорят с младенцами.

Клайд положил его в машину. До этого Джо никогда не был в автомобиле, от зловония бензина и шин он пришел в ужас. Это была его первая поездка и первый визит к ветеринару. Лежа на металлическом столе, Джо чувствовал, как его мяли, прощупывали, чем-то в него тыкали, затем игла вонзилась ему в задницу, и он провалился в черноту, глубокую, как канализационный колодец.

Больше Джо ничего не помнил, пока не очнулся в картонной коробке, лежа на чем-то мягком, пахнущем все тем же человеком. В комнате было восхитительно тепло, воняло собаками, а еще жареным мясом, прямо как из ресторана неподалеку от его родной улочки. Джо был так слаб, что даже не мог вылезти из коробки. Вот тогда-то, повернувшись, чтобы лизнуть кольнувший болью хвост, он обнаружил, что хвоста нет.

Его великолепный хвост исчез. Остался лишь обрубок длиной не больше дюйма.

Но Джо все еще чувствовал весь хвост целиком. И этот отсутствующий хвост болел просто адски. Не веря собственным глазам, Джо разглядывал саднящий обрубок, свою покалеченную, изуродованную задницу.

На несколько недель утрата хвоста вывела его из равновесия, не говоря уже об ударе по самолюбию — какой-то врач в ветлечебнице взял да и лишил его хвоста; зато Клайд не позволил кастрировать своего подопечного, и Джо был ему бесконечно благодарен.

Когда к коту снова вернулись силы и отсутствие хвоста стало привычным, он почувствовал, что теперь его место здесь, у Клайда. Джо нравилось холостяцкое житье Клайда, и уж конечно он не скучал по своему прежнему хозяину-пьянице и его шумным детям. Вскоре Джо разобрался и с другими четвероногими обитателями дома: сначала подчинил себе трех кошек, а потом подружился и с собаками. Он решил, что этот дом — его постоянное и окончательное жилье.

Но сейчас все изменилось. Внутренний голос настойчиво твердил: «Сматывайся. Беги». Джо знал, что ночной визитер придет снова. А после убийства человека — что для него жизнь какого-то кота?

Кроме того, если Джо останется в доме, преступник может причинить вред не только ему. Если Клайд попытается защитить его, то и ему не поздоровится. Что значит еще один удар по голове, после того как нанесен первый?

Джо вылизал лапы, умылся и пригладил усы. По пути в гостиную к кошачьей дверке его снова начала бить дрожь. Понимая необходимость бежать, Джо в то же время чувствовал себя попавшим в ловушку, расставленную огромным и запутанным человеческим миром, который лежал за пределами его собственного маленького царства.

Сжавшись в комок перед пластиковым прямоугольником дверки, он попытался мысленно подготовиться к уходу.

К одиночеству. Возможно, к смерти. Наверное, этот побег станет последним его приключением, кульминацией короткого и полного событий жизненного пути.

Когда солнце выкарабкалось из-за крыш соседних домов и полупрозрачный пластик дверки побледнел, Джо толкнул ее и выглянул наружу.

Не увидев никого во дворе, он просунул голову и плечи в отверстие, ощутив утреннюю прохладу. Посмотрел вдоль дома направо, внимательно оглядел кусты, затем посмотрел налево. Почувствовав, что все чисто, Джо вышел, еще раз быстро окинул взглядом улицу и пустился бежать.

Глава 3

Пестрая кошка была очаровательной маленькой легкомысленной воровкой, более проворной и расторопной, чем любой двуногий домушник. А тщательно выбираемые трофеи доставляли ей гораздо большее наслаждение, чем любому из ее человеческих «коллег»: ей нравились запах и нежная поверхность шелковых ночных рубашек, которые она таскала из соседних домов; часы напролет она могла тереться мордочкой о похищенный кашемировый свитер. Соседи, живущие в скромных коттеджах под деревьями на склоне холма, знали маленькую воровку Дульси и любили ее.

Дульси была изящной рыже-коричневой киской, извилистые шоколадные полосы на ее шкурке перемежались с полосками цвета нежного персика; эти два оттенка сливались в роскошный рисунок, напоминавший роспись по шелку. Светлую мордашку и ушки тоже подцвечивал легкий персиковый тон, мягкий животик и лапки были желтовато-рыжими. Она была восхитительна, маленькая красавица в затейливо расписанной шубке.

А еще она была игривой, как девчонка. Шаловливая улыбка приподнимала уголки ее розового ротика, при этом белые усы задирались вверх, как сигнальные флажки. Ее ярко-зеленые глаза светились таким умом, что бродившие по городку туристы частенько останавливались полюбоваться на удивительную кошку; их привлекали грациозная посадка ее головы и испытующий пристальный взгляд.

Дульси принадлежала — насколько вообще кошка может принадлежать — Вильме Гетц, одинокой старой деве. Прежде та была инспектором по надзору за условно осужденными, а после отставки пошла работать в городскую библиотеку Молена-Пойнт. Вильму всегда поражали воровские наклонности Дульси. Иногда, проснувшись пораньше, чтобы прогуляться вдоль скалистого берега или по пляжу, Вильма, стоя у окна и прихлебывая кофе, видела, как Дульси пересекает двор, таща за собой розовый лифчик или черную кружевную ночнушку. Киска со всей решительностью волокла вещичку по влажным от росы цветам. Через мгновение Дульси со своей добычей уже пролезала сквозь кошачью дверку.

В кухне она роняла свое приобретение, терлась о вещицу носом и с довольным видом улыбалась Вильме.

Ну и как, скажите, можно было ее ругать?

Обычно Вильме, извлекшей очередной галстук или верх от купальника-бикини либо из-под тахты, либо из-под ванны на уродливых ножках, удавалось вернуть похищенное владельцам. К Дульси старая дева относилась гораздо снисходительнее, чем прежде к своим подопечным. Никому и никогда из условно осужденных или освобожденных под подписку не прощалась кража.

Вильма Гетц была высокой худощавой женщиной, длинные седые волосы она собирала на затылке в хвост. Ее коллекция серебряных и золотых заколок для волос вызывала живейший интерес Дульси; шкатулка с украшениями была для кошки предметом страстного и восторженного изучения. Вильма проработала в службе федерального надзора до пятидесяти пяти лет, а потом ей пришлось уйти в отставку — работа была слишком рискованной. Среди своих «клиентов» она слыла теткой упертой, с которой лучше было не связываться.

Теперь, когда Вильма вела более спокойную жизнь, без подопечных, требующих постоянного присмотра, она могла вволю потакать своим сентиментальным наклонностям. Могла быть гораздо более терпимой и снисходительной к объекту своей единственной опекунской обязанности, к своей ненаглядной маленькой кошке-воришке.

И у кого бы повернулся язык ругать невинную киску за ее порочные замашки? Дульси была так взволнована, так увлечена каждым своим новым приобретением, с таким удовольствием терлась о него и каталась по мягкой и яркой ткани! Что ж тут плохого? У нее никогда не было дурного умысла — причиной всех ее краж было чистое наслаждение похищенным предметом.

На заднем крыльце Вильма держала большой деревянный ящик, куда и складывала принесенные Дульси трофеи, так что соседи в любое время могли их забрать. Крыльцо Вильмы было известно в округе как склад всевозможных вещичек «кошачьего» размера.

Крутой склон холма поднимался сразу за домом Вильмы, поэтому коттедж был построен так, что и черный ход, и парадное крыльцо выходили на улицу. Добраться до заветного ящика было несложно; нужно было только пересечь южную сторону двора по петляющей каменной дорожке, шагнуть под широкий навес, и вот вы уже у сундука с кошкиными сокровищами.

Дульси любила этот ящик. Ей нравилось свернуться клубочком среди шелка и атласа, иногда попадалась и бархатная вещица. Здесь, развалившись среди всей этой незаконно добытой роскоши, она могла обозревать окрестности, видеть все, что происходит вокруг: собачьи драки, играющих с мячом детей, всех людей, приходящих в ее мир и уходящих из него. Казалось, она не возражала, когда соседи заглядывали, чтобы покопаться в ее имуществе. Дульси довольно мурлыкала, пока соседка старательно перебирала похищенные свитеры и ночные рубашки; обычно ей доставалась изрядная порция ласки и почесывания за ушами, прежде чем дама уходила, забрав свое сокровище. А вскоре кошка приносила какой-нибудь новый предмет взамен отобранного.

Дульси знала способ пробраться в любой из соседних домов. Она могла когтями открыть окно или раздвижную заднюю дверь; могла, подпрыгнув, ухватиться за ручку двери и повернуть ее. Молена-Пойнт — спокойное, хорошо охраняемое полицией место, поэтому в дневное время коттеджи часто оставались незапертыми.

Как только Дульси удавалось проникнуть в выбранный дом, она прямиком направлялась в спальню. Здесь она могла прихватить симпатичную кофточку, висящую на стуле, мягкий шлепанец или пинетку — что угодно могло увлечь ее. Она была способна аккуратно стянуть нежной лапкой с лески в ванной шелковый чулок, вывешенный сушиться, осторожно унести его домой и спрятать под кроватью, а потом лежать там и мурлыкать, зарывшись в шелковую дымку. У одной из юных соседок были черные атласные домашние шлепанцы, — к ним Дульси питала особое пристрастие. Кошка уносила их, а Вильма возвращала хозяйке, и хотя этих возвратов было никак не меньше дюжины, на гладкой ткани не осталось ни единой отметины от кошачьих зубов. Однажды Дульси забралась в дом к Джеймисонам во время обеда и стянула льняную салфетку с коленок пятилетней Джулии; кошка летела из дома, размахивая салфеткой, как флагом, а пятеро детей Джеймисонов, вопя от восторга, гнались за ней.

Украв розовый кашемировый свитерок, который десятилетняя Нэнси Коулман купила на старательно сэкономленные карманные деньги, Дульси и не догадывалась, какие страдания доставила девочке. Дульси была кошкой и не имела ни малейшего представления о финансовой стороне жизни.

Впрочем, в глубине души она чувствовала, что брать чужое нехорошо. Каждый котенок быстро уясняет, что такое территория, получив хорошую трепку от старших и более сильных сородичей. Чужую территорию нужно уважать. И Дульси знала, что вещи — это тоже территория, но все равно воровала — с тем же проказливым восторгом, с которым она влезла бы и в чужую постель.

Кража была игрой. Дульси воровала, улыбаясь во весь свой розовый ротик, ее зеленые глаза сияли, а полосатый хвост подрагивал от удовольствия. Однажды она притащила домой фирменную, украшенную дорогим шитьем пижамку.

Вильма вернула ее. Пижамка была влажной по краям — Дульси долго ее облизывала.

В другой раз кошка стащила вязаную куклу в красных леггинсах. У нее до сих пор хранилась эта кукла — Дульси спрятала ее в темном углу кладовки. Она любила мурлыкать, обняв куклу лапами.

Дульси лихо запрыгивала в окно автомобиля, если обнаруживала там предмет, достойный ее внимания. А привлечь ее могло что угодно: аудиокассета, детская погремушка, автомобильные перчатки. Она делала это так незаметно, что соседи редко видели сам момент кражи. Хотя Вильма, любившая вставать рано, иногда наблюдала, как кошка тащит через росистую лужайку очередную находку — например, серебряную ложечку, забытую после пикника на складном столике в саду.

Один раз трофеем стала изящная фарфоровая чашечка с яркими цветами; Дульси донесла ее до дома в целости и сохранности и спрятала под ванной. Из этого же тайника Вильма извлекла часы, потерю которых она оплакивала целый год, — ив этот раз, против обыкновения, Дульси здорово досталось.

Вильма не могла долго сердиться на свою любимицу. Ведь киска так чистосердечно радовалась своим приобретениям, была так счастлива и игрива, словно маленький эльф. Когда ее ругали, она склоняла голову набок и улыбалась. Вильма иногда делала ей подарки — мешочек для сушеной лаванды, кружевной платочек, словом, то, что доставит Дульси удовольствие.

Когда кошка узнавала о подарке, она садилась на задние лапы, поднимала и протягивала передние, и ее розовый рот растягивался в довольной улыбке. Зеленые глаза при этом светились таким умом, что Вильма часто задавала себе вопрос: может быть, Дульси совсем не такая, как другие кошки?

Связь между ними была глубокой, нежной и несомненной. Вильма думала: «Если бы я была богатой, я подарила бы ей бриллианты. Да, моя Дульси носила бы драгоценности!»

В ближайших шести кварталах, которые Дульси считала своей территорией, над кошечкой посмеивались, но ее любили; и уж, конечно, никто не помышлял причинить ей какой-либо вред.

За холмом, у подножия которого среди дубов и других коттеджей приютился домик Вильмы, простиралось необжитое пространство — крутой скалистый берег, свысока взирающий на океан. С точки зрения людей, это была открытая, продуваемая всеми ветрами пустошь. Но для местных кошек то были настоящие джунгли: высокая густая трава скрывала их с головой. В травяных зарослях в изобилии водились полевые мыши, кроты, кузнечики и маленькие змейки.

Здесь были охотничьи угодья Дульси. А иногда она просто сидела, скрытая продуваемой ветром травой, и глядела на океан, слушая рокот этой величественной и загадочной воды. Ритмичные удары прибоя представлялись Дульси громким мурлыканьем или ритмичным биением сердца, и она снова чувствовала себя котенком, уютно примостившимся возле матери под успокоительный рокот материнского мурлыканья. Дульси считала океан могущественным и мудрым.

Вот там-то, сидя в укрытии среди высокой ржи и впитывая послеобеденное солнечное тепло, Дульси и поняла, что за ней наблюдают.

Какой-то мужчина следил за ней. Ветер доносил его запах, резкий и странно нервозный, хищный запах зверя на охоте. Дульси медленно приподнялась и выглянула из травы, подрагивая от нехорошего предчувствия.

Он смотрел на нее сверху, стоя на утесе у самого обрыва, там, где кончалась тропинка: худощавый, бледный, с длинными спутанными волосами. Пристальный взгляд мутноватых глаз был холодным и плотоядным. Мужчина следил за ней сосредоточенно, словно обезумевший пес. А еще в его глазах она мельком уловила какую-то наглую фамильярность. Она чувствовала, что этот странный человек видит ее насквозь, видит всю ее скрытую сущность. Кошка прижалась к земле и застыла, почти не дыша.

Дульси никто и никогда не причинял зла — она жила у Вильмы с тех пор, как рассталась со своей матерью. Никто и никогда не обижал ее, но она знала, что в мире существуют жестокость и боль. Ей случалось наблюдать грубое обращение с соседскими животными. Однажды на ее глазах мальчишки избили собаку. Она видела, как несколько каких-то пришлых детей убили кошку. Сейчас она чувствовала тот же самый запах, ощущала испепеляющую ярость этого человека, и никаких сомнений в его злодейских намерениях у нее не было.