Будет радость

      Иван Сергеевич. Да; старуха, должно быть, украла.
      Федор. Читали?
      Иван Сергеевич. Нет. Возьми же. Не хочешь? (Рвет письма и бросает).
      Федор. Не верите?
      Иван Сергеевич. Чему не верю? Чему не верю? Чему не верю? Да сговорились вы все, что ли? Или с ума сошли, в самом деле? (После молчания). Ну, полно же, полно, Федя… Ну, беда, несчастье… Не сумели уйти вовремя. Ну, вот и все… Все. Федя? Все? Что ж ты молчишь?. (Подходит и кладет ему руки на плечи и смотрит в лицо).
      Иван Сергеевич. Молчишь? Молчишь?
      Федор идет к двери.
      Иван Сергеевич. Федя, постой…
      Федор, остановившись в дверях, оглядывается.
      Иван Сергеевич. Ну, что ж? Ну, что ж?.. Чья же вина?..
      Федор. Уж не ваша ли?
      Иван Сергеевич. Да, Федя, моя.
      Федор. Прощаете?
      Иван Сергеевич. Я себя не прощу.
      Федор. А я себя прощу?
      Федор уходит.

XI

      Иван Сергеевич один. Идет к двери, вдруг останавливается и с тихим стоном хватается за голову.
      Иван Сергеевич. Что я сделал! Что я сделал! Что я сделал!
      Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ПЕРВАЯ КАРТИНА

      Старинная белая зала с колоннами. Посередине комнаты — круглый стол; на нем лампа и самовар. Слева — стеклянная дверь на террасу, справа — в прихожую. Ночь.

I

      Федор, Татьяна и Мавра.
      Мавра. Лошади поданы, барыня. Вещи выносить прикажете?
      Татьяна. Нет, погоди. Ступай. Я скажу.
      Федор (смотрит на часы). Половина двенадцатого. Поезд в час с четвертью. Пока доедем до станции… Дорога скверная.
      Мавра. Скверная, батюшка: яма на яме — не дай Бог, случится что, костей не соберешь. И куда, на ночь глядя? Подождали бы утречка. А то, вишь, темень какая, дождь, буря: добрый человек собаки не выгонит!
      Татьяна. Ну, хорошо. Ступай.
      Мавра уходит.

II

      Федор и Татьяна.
      Федор. Что же, едем?
      Татьяна. Сейчас, погодите. Что-то еще надо было… Да, письмо.
      Федор. Да ведь вы его двадцать раз читали, наизусть помните.
      Татьяна. Все равно, дайте.
      Федор дает письмо. Она читает.
      Татьяна. Где это, Солнышкино?
      Федор. Недалеко, верст тридцать.
      Татьяна. Он теперь там?
      Федор. Нет, должно быть, выехал: я с нарочным ответил.
      Татьяна. Значит, скоро здесь будет?
      Федор. Скоро.
      Татьяна. А вы верите?
      Федор. Чему?
      Татьяна. Да вот, что он пишет, чтоб все решили сами, и как решим, так и будет?
      Федор. Таня, опять… Зачем?.. Ведь мы решили…
      Татьяна. Да, решили. И как хорошо, как просто! Иван Сергеевич с Катей в Москву, Гриша в монастырь к бабушке, вы в Петербург, а я на озеро Лугано, в санаторию к доктору Шидловскому… Павел Павлович Шидловский на озере Лугано… Боже мой, как глупо, как глупо! Иногда снится, что по узкому коридору идешь, все уже да уже — надо идти и некуда — стены сходятся…
      Федор. Таня, если ехать…
      Татьяна. Ну, что ж, едем… А ночь-то какая — добрый человек собаки не выгонит! Ох, Федя, устала я… Вот, кажется, легла бы на пол, да и лежала так, не двигаясь. И куда, зачем? Все равно, от себя не уйдешь. Разве ты не видишь, что пропали мы? Петля на шее — хотим развязать узел и только стягиваем…
      Федор. Полно, Таня, ничего мы не знаем сейчас. Надо прийти в себя, опомниться… Ну, так значит, не едем?
      Татьяна. Нет, погоди… все равно, со следующим поездом.
      Федор. Он сейчас будет здесь.
      Татьяна. Кто? Он? Нет, нет, только не он! Едем, едем! А знаешь, Федя, я ему не верю, а если и верю, то еще хуже. Я не понимаю, что это. Добродетель христианская, что ли? Ударили по правой щеке, подставляет левую?.. А может быть. просто глупость, чепуха какая-то, стыдная, стыдная, подлая…
      Федор. Не смей о нем так, не смей, слышишь!
      Татьяна. А-а, вот что! Значит, ты его все-таки…
      Федор. Таня, довольно! Возьми себя в руки. Нельзя же так. В самом деле, глупо и подло. Ну, пусть, пропали — но надо же с достоинством…
      Татьяна. С достоинством? Это не в твоем духе, Федя. Какое уж достоинство?
      Федор. Все равно, кончать надо, решить как-нибудь…
      Татьяна. Ну, хорошо, будем кончать. Позови Катю.
      Федор. Катю? Зачем?
      Татьяна. А ты думал, я не знаю? Ну, скажи, что ты ее…
      Федор. Ничего не скажу, ничего не знаю. Разве можно так, с петлей на шее? Я уже сказал: я больше никогда не увижу ее, и она это знает.
      Татьяна. А все-таки, все-таки?.. Ну, скажи, — что тебе стоит?.. Не хочешь? (подходит к двери на лестницу, открывает и зовет). Катя! Катя! вы еще не легли? Сойдите ко мне на минутку. Я сейчас уезжаю.
      Федор. Ты сама петлю стягиваешь.
      Татьяна. Не бойся, не на твоей шее. Ну, уходи, не мешай!
      Федор уходит.

III

      Татьяна и Катя.
      Катя. Едете?
      Татьяна. Еду, Катя, я хотела вам сказать на прощание… У меня к вам просьба большая — вот даже не знаю, как сказать…
      Катя. Скажите просто. Я все, что могу, сделаю.
      Татьяна. Сделаете? Обещаете?
      Катя. Обещаю.
      Татьяна. Катя, я ведь понимаю, об этом нельзя говорить. Мне самой трудно. Но если б вы знали…
      Катя. Я знаю. О Федоре Ивановиче?
      Татьяна. Катя, вы его любите?
      Катя молчит. Татьяна опускается перед нею на колени.
      Татьяна. Ради Бога, Катя, помогите, спасите меня! Одно слово, одно слово: любите, да?
      Катя. Люблю.
      Татьяна (обнимая стан ее). А он вас?.. Ну, что ж? Что ж вы молчите? Что вы на меня так смотрите?
      Катя отстраняет руки ее, встает и отходит. Татьяна тоже встает и следит за нею пристально.
      Татьяна. Испугались? опять, как тогда, испугались? Не верите?
      Катя. Да, не верю.
      Татьяна. А все-таки ответьте, Катя. Ведь вы обещали…
      Катя. Я не хочу говорить с вами.
      Татьяна. Не хотите? Страшно?
      Катя. Не страшно, а гадко. Вы лжете. Вы тогда лгали и теперь лжете.
      Татьяна. Вот что! А знаете, Катя, не будемте-ка лучше ссориться: это для нас обеих невыгодно. Куда вы? Постойте. Мы еще не простились, как следует. Наши счеты не кончены. Вы не знаете главного: Федя… извините… Федор Иванович — мой…
      Катя. Молчите! Молчите! Я знаю…
      Татьяна. Знаете? Не может быть! Знаете — и все-таки… так вот вы какая — «на аршин от земли, несуществующая, нерожденная, приживалка, втируша»! Втерлись-таки, родились, сошли на землю — удостоили. Ну, поздравляю! А я-то считала вас простенькой…
      Катя. Какая вы грубая!
      Татьяна. Грубая? А вы, нежная, не хуже нас, грешных, делишки свои устраиваете, в мутной воде рыбку ловите, моя милая девочка!
      Катя. Пустите! Я не хочу быть с вами. Пустите, или я…
      Татьяна. Или вы что? Позовете защитника. Как бы только рыцарь ваш не оказался плох. Любит вас, да ведь и меня любит. Обеих вместе. Невозможно? Для других невозможно, а для него все возможно. Я его знаю лучше вашего. Он мне сам говорил… а, может быть, и вам? Или ничего? Согласны и на это? Не брезгуете?..

IV

      Татьяна, Катя и Федор.
      Катя. Федор Иванович! Федор Иванович!
      Федор. Что вы, Катя?
      Катя. Нет, ничего… потом…
      Катя уходит.

V

      Татьяна и Федор.
      Федор. Таня, что это?
      Татьяна. Не бойся: все, как следует. Мы с нею кончили. Ты ведь сам говорил, что надо кончать. Ну, вот и кончили.
      Федор. Да что, что такое? Что ты сказала ей?
      Татьяна. Ничего не сказала — она и так знает все. А ты лгать хотел? И чтоб я покрывала, сводила вас?.. Полно, Федя, возьми и ты себя в руки… Ну, едем, едем!.. Пора. Я сейчас. Скажи Мавре, чтоб лошади, вещи…
      Федор. Я не еду.
      Татьяна. Не едешь? За нее испугался. А за меня не боишься?.. Ну, что ж, оставайся. Жди его. Ведь он простил. Было, как не было. До свадьбы заживет. Все по-хорошему. Ладком да мирком. Я не Федра, ты не Ипполит. С такими, как мы, никогда ничего не бывает, кроме пошлости. И это значит — «с достоинством». Фу! Я — грубая, бесстыдная, но я бы так не могла…
      Федор идет к двери. Татьяна бросается к нему и обнимает его.
      Татьяна. Федя, Федя, милый, куда ты? Неужели так, не простившись? Нет, Федя, я же знаю, ты любишь меня… и ее любишь, но ведь и меня тоже? Боишься, что обеих вместе? Ничего, не бойся: я для тебя все могу, все вынесу. Я же знаю, что вернешься ко мне. Ты не можешь ее так любить, как меня. Ты для меня отца не пожалел. Федя, подумай, — отца!
      Федор. Ступай прочь! Сумасшедшая… (Отталкивает ее).
      Татьяна (падает на колени и обнимает ноги его). Нет, Федя, нет, не гони! Пусть сумасшедшая, но ведь и я человек. Нельзя же так, как собаку… Федя, сжалься! Ну, хочешь, умрем вместе сейчас? Хочешь? Пойдем туда, к тебе… в последний раз, в последний раз, мальчик мой, родной, любимый, единственный!
      Федор. Уходи! Уходи! Уходи! (Вынимает револьвер).
      Татьяна. Постой, Федя, не надо… иду, иду…
      Федор (прячет револьвер, идет к двери и открывает ее). Мавра! Мавра! Велите вещи выносить, барыня едет.
      Татьяна проходит мимо него и останавливается.
      Татьяна. Федя…
      Федор. Ступай! Ступай!
      Татьяна. А все-таки помни: вернешься ко мне. До свидания! До свидания!
      Татьяна уходит.

VI

      Федор один.
      За дверью голоса и топот шагов. Потом стук колес и звон колокольчика. Федор открывает стеклянную дверь на террасу. Ветер врывается в комнату. Лампа мерцает, меркнет, почти гаснет. Он вглядывается в темноту и прислушивается. Колокольчик затихает вдали. Входит Катя.

VII

      Федор я Катя.
      Катя. Федор Иванович, где вы?
      Федор. Здесь, Катя.
      Катя. Что вы делаете?
      Федор. Ничего. Жду. Колокольчик — слышите?
      Катя. Татьяна Алексеевна?
      Федор. Нет, он.
      Катя. Кто? Иван Сергеевич?
      Федор. Да, от Солнышкина. Слышите?
      Катя. Ничего не слышу.
      Федор. Странно. Чудится мне, что ли?.. Вот, вот опять.
      Катя. Нет, только ветер и дождь.
      Федор. Да, ветер и дождь. Какая ночь! Добрый человек собаки не выгонит… Ну, я пойду, Катя…
      Катя. Куда?
      Федор. К себе, в Эрмитаж.
      Катя. Не уходите, Федор Иванович. Страшно…
      Федор. Страшно? Отчего же страшно?
      Катя. Не знаю. Не уходите!
      Федор. Она вам сказала?
      Катя. Сказала.
      Федор. И что люблю обеих вместе? А разве можно обеих вместе даже такому, как я, разве можно, Катя?
      Катя. Нельзя.
      Федор. Так как же?
      Катя. Вы одну любите.
      Федор. Кого?
      Катя. Не знаю.
      Федор. Не знаете? И вы, Катя, не знаете?.. Я тут сейчас едва не убил ее, как собаку. Как собаку, выгнал… и все-таки люблю?
      Катя. Может быть, любите.
      Федор. И к ней вернусь? От вас — к ней? Или к другой — все равно. И другая — тоже она. Она одна — всегда, везде. Только вы и она. Обеих вместе нельзя, а одну не могу… Уйдите. Катя. Видите, я брежу, с ума схожу… уйдите!
      Катя. Нет, не уйду.
      Федор. Прощаете? И вы прощаете, как он? И с этим жить? Кто прощает врагу, собирает горящие угли на голову его. На голове «макаки» — угли горящие. И вы смотрите и жалеете. И Таня жалела, тут вы с нею… Катя, зачем вы меня слушаете? Уйдите же… (Молчание). Вот опять! Слышите? Неужели и теперь не слышите?
      Катя. Да, слышу: едут. Далеко.
      Федор. Нет, близко. Вот, вот, как близко, слышите?
      Катя. Что с вами, Федор Иванович?
      Федор. Боюсь. Катя, ох, как боюсь! лица его боюсь… Мне все одно и то же снится: будто я с нею, и он тут же, но мы его не видим, а только знаем, что он. Я когда-нибудь с ума сойду, умру во сне от ужаса… Ну, скорее, скорее, Катя, прощайте! Прощай, милая, радость моя! Какие у тебя волосы! Если их распустить, — будет дождь золотой — солнце сквозь дождь…
      Катя. Что ты, Федя, как будто навеки прощаешься?
      Федор. Навеки? Нет, увидимся. Помнишь, дождь золотой? Помнишь радугу? уснем от печали — проснемся от радости. Будет радость, будет радость! Перекрести же меня, поцелуй. Вот так. Ну, а теперь…
      Слышен звон колокольчика и стук колес.
      Катя. Куда ты, Федя?
      Федор. Он! Он! Ступай к нему, скажи ему все, — как я люблю его, как я вас всех люблю… Не пускай его ко мне… скажи, что уехал… Ступай же, ступай, ступай, если любишь меня!
      За дверью слышен голос Ивана Сергеевича. Катя уходит.

VIII

      Федор один. Идет на террасу, вынимает револьвер. Оглядывается, прислушивается. За дверью голоса Ивана Сергеевича и Кати. Федор выбегает в сад. Комната несколько минут остается пустою. Потом входит Иван Сергеевич и Катя.

IX

      Иван Сергеевич и Катя.
      Иван Сергеевич. Уехала? И он с нею?.. Катя, неправда. Он здесь. Не хочет видеть меня. Все равно, пойдем к нему. Где он?
      Катя. Нет, не надо… постойте…
      Иван Сергеевич. Почему не надо? Что с ним? Где он?
      Из сада, сквозь шум дождя и ветра, слышен далекий глухой выстрел.
      Иван Сергеевич. Что это? Что это?
      Катя стоит неподвижно. Потом вдруг выбегает на террасу и в сад.
      Катя. Федя! Федя! Федя!
      Занавес.

ВТОРАЯ КАРТИНА

I

      Терраса с колоннами, та же, что в первом действии. Поздняя осень, деревья сада полуголые. Дорожки усыпаны желтыми листьями. Вечер. Благовест. Гриша и Катя. Гриша сидит в саду на скамейке и читает письмо. Катя идет с террасы в сад и проходит мимо Гриши.
      Гриша. Куда вы, Катя?
      Катя. Никуда — в сад. Хочу пройтись.
      Гриша. Можно с вами?
      Катя. Можно…
      Гриша. Вы говорите: можно, — как будто нельзя.
      Катя. Я к Феде на могилу, а вы туда не ходите.
      Гриша. Ну. Ступайте.
      Катя. Вы что-то хотели мне сказать?
      Гриша. Да, хотел.
      Катя. Говорите, я слушаю.
      Гриша. От Татьяны Алексеевны письмо.
      Катя. А-а. Ну, что же?
      Гриша. Все то же, денег просит.
      Катя. Опять денег?
      Гриша. Да. Собирается на сцену, кажется. «Федру» хочет играть. И еще о «святости искусства» пишет, о «красоте и вечности»…
      Катя. Об этом вы и говорить со мной хотели?
      Гриша. Нет, не об этом.
      Катя. Так о чем же? Что это вы, Гриша, все с подходцем — уж лучше бы попросту…
      Гриша. Я уезжаю, Катя…
      Катя. В монастырь, к бабушке?
      Гриша. Да, сначала к ней, а потом куда старец пошлет.
      Катя. Ну, что ж, с Богом. Ведь вы давно решили? а Гриша. Решил, но вот не знаю, как отцу сказать.
      Катя. Жалко, что ли? Полно, Гриша, что за жалость! Снявши голову, по волосам не плачут. Кончайте, что начали. И чем скорее, тем лучше.
      Гриша. «Что делаешь, делай скорее»? (Катя молчит). Вам тяжело со мною, Катя?
      Катя. Тяжело. Да… и ненужно. Мы все равно не поймем друг друга… Ваша беда. Гриша, что вы кое-что имеете, но больше берете на себя, чем имеете.
      Гриша. Беру чт? дают.
      Катя. Кто дает? Старец, бабушка?
      Гриша. Да, они, а через них — миллионы, века и народы.
      Катя. Ну, века и народы уже не с вами.
      Гриша. Были и будут с нами.
      Катя. А если не будут. — огнем истребятся?
      Гриша. Это не я сказал.
      Катя. Но вы не пожалеете, как брата не пожалели?
      Гриша. Не говорите о брате. Вы не знаете…
      Катя. А вы знаете — и успокоились, умыли руки? Не ваша воля? Опять старец да бабушка? И совесть не ваша? Святое послушание, смирение, венец христианской добродетели?
      Гриша. Ничего, ничего вы не знаете, Катя, — муки моей не знаете…
      Катя. От кого мука? Уж не от Того ли, чье имя вы так легко называете?
      Гриша. А вы и назвать не хотите?
      Катя. Не хочу при вас. Для Него вы и брата убили?
      Гриша. Что вы говорите, что вы говорите, Катя?
      Катя. Говорить нельзя, а делать можно? Говорить: Господи! Господи! — и делать то, что вы с братом сделали…
      Гриша. Бог с вами, Катя! Может быть, когда-нибудь…
      Катя. Нет, никогда… А вам казалось, Гриша, что вы меня любите?
      Гриша. Я вас любил и теперь люблю.
      Катя. Ну, так помните: никогда, никогда не прощу! Ступайте. Вот Иван Сергеевич. Ступайте же!
      Иван Сергеевич выходит из дома на террасу.

II

      Гриша, Катя и Иван Сергеевич.
      Катя. Иван Сергеевич, постойте! (Взбегает на террасу и хочет взять его под руку).
      Иван Сергеевич. Полно, Катя: ноги еще носят, слава Богу! Я сегодня молодцом — видишь, погулять захотелось.
      Иван Сергеевич идет в сад. Катя усаживает его на скамейку.
      Катя. Не сыро ли? Хотите что-нибудь на ноги? Я сбегаю.
      Иван Сергеевич. Нет, тепло, хорошо. Не суетись… И что ты со мною все, как с маленьким, нянчишься?
      Катя. А вы не капризничайте. Лекарство приняли?
      Иван Сергеевич. Ну их! Этакий вечер да воздух лучше всех лекарств.
      Гриша (встает и целует отца). Доброй ночи, папа.
      Иван Сергеевич. Опять к старцу, Гриша?
      Гриша. Да. Может быть, поздно вернусь или переночую в обители… (После молчания, с усилием, тяжело и прерывисто). Папа, а что же мне старцу сказать?
      Иван Сергеевич. О чем?
      Гриша. Да вот, что к бабушке еду, может быть, университет брошу, а там в монахи или в священники…
      Иван Сергеевич. Ну, так что же, Гриша? В чем дело?
      Гриша. Я уже вам говорил: без вашего согласия старец не благословит… не отпустит меня.
      Иван Сергеевич. Что ты, Гриша, Бог с тобой! Да разве я когда-нибудь мешал тебе жить по-своему?.. И неужели твой старец не понимает? Ну, если не понимает, так скажи ему: согласен, согласен на все.
      Гриша. Папа, я бы и сам не хотел против вашей воли…
      Иван Сергеевич. Нет, Гриша, должно быть, и мы друг друга не понимаем, или я не умею сказать.
      Катя. Полно, Гриша! Ну, зачем вы опять?.. Ступайте…
      Иван Сергеевич. Постой, Катя… Гриша, я не могу, не умею, вот как он, твой старец, — слов у меня таких нет… но я тебя и без слов… мальчик мой милый, родной мой, единственный… я же люблю тебя, верю в тебя, знаю, что хочешь доброго. Ну, живи по-своему, по душе, по совести… Ну, Господь с тобой! Господь с тобой!
      Иван Сергеевич обнимает Гришу. Тот целует его и быстро уходит, как будто убегает.

III

      Иван Сергеевич я Катя. Катя садится рядом с Иваном Сергеевичем, берет голову его, кладет себе на плечо и ласкает, гладит волосы.
      Иван Сергеевич. Ну, вот и он ушел. Одни мы с тобою остались, Катя. А потом и ты… Ведь и тебе пора…
      Катя. Не надо, милый… Зачем? Вы знаете, что я от вас не уйду.
      Иван Сергеевич. Что ты, Катя! Не век же тебе со мной, стариком, вековать. У тебя своя жизнь — вся жизнь впереди, а я… Ну, да и я здесь не останусь. Пусто, холодно — весь дом точно вымер. Бабушка-то, помнишь, все каркала: «быть худу! быть худу!» — вот и накаркала… пусто, — только могила бескрестная… Да хоть бы и не пусто… Нельзя мне здесь оставаться. Вот подлечусь немножко и опять на работу. Опять к ним, к верным друзьям, на верное дело. С ними начал жизнь, с ними и кончу. Уж теперь никуда не уйду…
      Катя. И я, и я с вами! Как же вы не видите, что я к д. тому же пришла, что и я уж никуда не уйду, и некуда, больше. Если бы вы знали, что вы для меня сделали.
      Иван Сергеевич. Я для тебя?
      Катя. Ну да, вы. О самоубийстве, помните? Как я мучилась тогда! Главное — тем, что тут правда с ложью сплелась…
      Иван Сергеевич. Какая же правда в самоубийстве?
      Катя. Да нет, не в самоубийстве! А чтобы душу потерять: кто душу свою не потеряет, тот и не сбережет ее… Как я мучилась тогда, понять не могла, а вот теперь понимаю!
      Иван Сергеевич. Да, ты об этом! Знаешь, Катя, как странно… ведь и я все думал, когда еще с ними, с прежними друзьями был, — что это значит: потерять — сберечь душу. Думал, понять хотел… (Помолчав). И, знаешь, разве они… не такие же были? Не самоубийцы, нет, а вот… жертвенные, подвижники, «града взыскующие»… Нового града — прежде всего, а о себе и о душе своей не думали.
      Катя. Видите, видите, поняли, лучше моего знаете!
      Иван Сергеевич. Нет, Катя, не знаю, ничего я не знаю. Тогда ведь запутался, — может быть, потому и ушел от них.
      Катя. А теперь к ним же вернетесь?
      Иван Сергеевич. Вернусь. Откуда ушел, туда и вернусь — на то же место. Не могу не вернуться.
      Катя. Нет, не то: теперь уже все не то — все по-новому.
      Иван Сергеевич. Не знаю.
      Катя. Хорошо, если и по-новому. Хорошо по той же лестнице вверх идти, если сил хватит.
      Катя. Да, вверх, вверх — и вместе!
      Иван Сергеевич. Катя, неужели правда, что ты… что вы, новые, молодые, такие, как ты, — с нами, вот в этом, главном? В деланьи жизни новой, в твореньи правды общей, в любви к свободе? До жертвы, до смерти любовь, ты понимаешь?
      Катя. Да, с вами, с вами в этой любви, в этой борьбе на веки веков!
      Иван Сергеевич. А если и там опять — будут только могилы бескрестные?
      Катя. Пусть могилы — из могил встанут мертвые.
      Иван Сергеевич. А Гриша думает…
      Катя. Пусть думает, пусть сберегает душу свою.
      Иван Сергеевич. Да ведь и я сберегал. Может быть, за то и наказан… А ты думаешь, те-то, живые, поймут?
      Катя. Ведь вы же поняли.
      Иван Сергеевич. Понял ли?.. Ну, дай Бог час!
      Катя. Как вы хорошо сказали, милый!
      Иван Сергеевич. Что?
      Катя. Да вот это: дай Бог.
      Иван Сергеевич. А-а, насчет Бога. Ну, это я так, нечаянно.
      Катя. И хорошо, что нечаянно.
      Иван Сергеевич. Хорошо? Да, вот как смотрю на тебя, — все хорошо, и кажется, что будет радость…
      Катя закрывает лицо руками.
      Иван Сергеевич. Что ты, Катя, милая?
      Катя. Ничего…
      Иван Сергеевич. Нет, скажи, а то, в самом деле, подумаю, что не понял…
      Катя. Поняли, поняли! А это я оттого, что вы сейчас, а как он…
      Иван Сергеевич. Кто? Федя?
      Катя. Да, теми же словами, как он, о радости — вот, что «будет радость»…
      Иван Сергеевич. Как он? Ну, так что же? И хорошо, что как он, что вместе с ним?
      Катя. Да, вместе! Я же вам говорила, что вместе. Все вместе.
      Иван Сергеевич. Катя, Катя, вот смотрю на тебя и кажется, что будет радость, а отчего — не знаю.
      Катя. Нет, знаете.
      Иван Сергеевич. От чуда, от вашего чуда, что ли?
      Катя. Не от нашего, а оттого, что наше чудо и ваше — одно.
      Молчание. Сумерки. Такая тишина, что слышно, как желтые листья падают.
      Иван Сергеевич. Катя, пойдем к нему.
      Катя. Лучше завтра. Устали вы…
      Иван Сергеевич. Нет, сейчас. Мне сейчас хорошо. Не бойся, Гриша боится, думает, могила бескрестная, — значит, проклятая, а ведь мы так не думаем. Ну, и пойдем. Поплачем — ничего, что поплачем — все-таки… будет радость.
      Катя (обнимает и целует его). Да, милый, будет радость, будет радость!
      Занавес.
      [1914]