На горах (Книга 2, часть 3)

      - На светика на моего, на Самойла Иваныча сел! - говорила недавно схоронившая мужа старушка.- Хорошо, надо быть, другу моему советному на том свете у Христа, у батюшки! Веселится, знать, мой Самойло Иваныч во светлом раю! Недаром сел на могилку его блаженненький.
      Молоденькая женщина лет двадцати подошла к Софронушке. Протягивает к нему исхудалого, чуть живого ребенка, а сама умоляет:- Молви святое слово, батюшка отец Софрон, не утай воли божией... Будет аль не будет жить раб божий младенец Архипушка?
      Вскочил блаженный с могилы, замахал руками, ударяя себя по бедрам ровно крыльями, запел петухом и плюнул на ребенка. Не отерла мать личика сыну своему, радость разлилась по лицу ее, стала она набожно креститься и целовать своего первенца. Окружив счастливую мать, бабы заговорили:
      - Будет жив паренек, будет жив, родная! Молись богу, благодари святого блаженного!
      Вынула молодица из-за пазухи бумажный платок и, с низким поклоном подавая его блаженному, молвила:
      - Прими, батюшка отец Софрон, от всего моего усердия. Сделай милость, прими.
      Софронушка взял платок, скомкал его и бросил в стоявшую неподалеку девушку.
      - Замуж скоро выйти тебе, Оленушка,- заговорили бабы.- Готовь ручники (Ручник - полотенце. Ручниками просватанные невесты дарят жениховых поезжан.), сударыня!
      Закраснелась Оленушка, взяла платок и спрятала дар праведного мужа.
      - Советно ли с мужем-то будет жить? В достатке ли?.. Молви, батюшка отец Софрон! - пригорюнясь, спрашивала, насилу пробившись сквозь толпу, мать Оленушки.
      - А у дедушки Кириллушки пчелки-то гудят, гудят, колошки на ножках несут да несут,- запел блаженный и, не допевши, захохотал во все горло.
      - В богатстве жить Оленушке,- заговорили бабы.
      - Советно ли жить-то будут - не утай, скажи, батюшка отец Софрон!..приставала Оленушкина мать.
      В это самое время сквозь толпу продрался мальчишка лет девяти. Закинув ручонки за спину и настежь разинув рот, глядел он на Софронушку. А тот как схватит его за белые волосенки и давай трепать. В источный голос заревел мальчишка, а юрод во всю прыть помчался с погоста и сел на селе у колодца. Народ валом повалил за ним. Осталось на погосте человек пятнадцать, не больше.
      - Нишкни, а ты, Ермолушка, нишкни!- унимают бабы разревевшегося парнишку.Бог здоровья даст, а вырастешь большой, ума у тебя много будет. Счастливый будешь, таланливый.
      Парнишка не унимался, хоть и отец его с матерью утешали и приказывали не реветь, а в церковь идти да за великую благодать богу помолиться. Насильно увели мальчугана с погоста.
      - А Оленушке житьецо-то придется, видно, не больно ахти,- говорили на погосте бабы.- Бить станет сердечную... Недаром блаженный Ермолке вихры-то натрепал.
      - Вестимо, будет драчун,- говорили другие.- Ермолку на счастье блаженный потаскал, а Оленушке горьку судьбину напророчил.
      - Помните, бабы, как он Настасье Чуркиной этак же судьбу пророчил? бойко, развязно заговорила и резким голосом покрыла общий говор юркая молодая бабенка из таких, каких по деревням зовут "урви да отдай".-- Этак же спросили у него про ее судьбину, а Настасья в те поры была уж просватана, блаженный тогда как хватит ее братишку по загорбку... Теперь брат-от у ней вон какой стал, торгует да деньгу копит, а Настасьюшку муж каждый божий день бьет да колотит.
      - А для че жену не поколотить, коли заслужила?..- с усмешкой молвил пожилой, мрачный и сердитый мужик.- Не горшок - не расшибешь!..
      - А расшибешь, так берестой не обовьешь,- подскочив к нему, подхватила юркая бабенка.- Нам всем в запримету, у всех чать на памяти, как мужья по две жены в гроб заколачивают. Теперь и на третьей рады бы жениться, да такой дуры не сыскать на всем вольном свету, чтобы за такого драчуна пошла.
      - Смотри, егоза, не больно сорочи (Сорочить - резко болтать вздор или пустяки, язык чесать. ), не то тако словцо при народе скажу, что до утра не прочихаешься,- огрызнулся драчливый вдовец.
      - Како тако слово?.. Како?.. Говори, говори! - приставала бабенка да так начала на вдовца наскакивать, что тот, не говоря худого слова, долой с погоста.
      А Оленушка стоит пригорюнившись, а у матери ее на глазах слезы. Бабы их уговаривают, хотят утешить:
      - Эх, Оленушка, Оленушка! Да с чего ты, болезная, таково горько кручинишься?.. Такая уж судьба наша женская. На том свет стоит, милая, чтоб мужу жену колотить. Не при нас заведено, не нами и кончится! Мужнины побои дело обиходное, сыщицка на свете хоть одну жену небитую. Опять же и то сказать: не бьет муж, значит не любит жену.
      Не утешили уговоры Оленушку, не осушили они глаз ее матери.
      А на селе у колодца вкруг юродивого такой сход собрался, что руки сквозь людей не просунуть. Все лезут к Софронушке про судьбу спросить, а иным хочется узнать: какой вор лошадушку свел со двора, кто новину (Новина - крестьянский суровый холст.) с луга скрал, кто буренушке хвост обрубил, как забралась она в яровое, какой лиходей бабу до того испортил, что собакой она залаяла, а потом и выкликать зачала. Бабы и руки и одежу у отца Софрона целовали. До того были усердны, что вздумали, во что бы ни стало, волосиков с блаженного добыть пользительны, слышь, очень они, ежель водицы на них налить и той водицей напоить недужного. И до того бабы усердствовали, что блаженный крепился, крепился да как заорет во всю мочь. Насилу вытащили его из толпы дворецкий с Пахомом и отвели из села в безопасное место - на пасеку. Бабы тем недовольны остались...
      Увели блаженного, и все разошлись по домам. Дослушивать службу в церковь никто не пошел. Большухи (Большуха - старшая в семье женщина.), возвратясь домой, творя шепотом молитву, завертывали в бумажку либо в чистый лоскуток выплюнутые Софронушкой скорлупы, а те, что сподобились урвать цельбоносных волосиков со главы или из бороды блаженного, тут же их полагали, а потом прятали в божницу за иконы вместе с хлопчатой бумагой от мощей, с сухим артосом, с огарком страстной свечи и с громовой стрелкой (Артос - по-гречески, кислый хлеб. У нас артосом, или артусом, зовут хлеб, носимый на Пасху вокруг церкви, а в субботу святой недели раздаваемый народу. Страстная свеча - с которою стояли за Церковными службами вербного воскресенья, великой пятницы, великой субботы и светлого воскресенья. Громовая стрелка - пальчатая сосулька, образовавшаяся от удара молнии в песок, часть которого мгновенно расплавилась. Также - белемнит, окаменелый допотопный червь. И то и другое зовется также чертовым пальцем.).
      В каждом доме за ужином только и речи было, что про батюшку отца Софрона припоминали каждое его слово, каждое движенье, и всяк по-своему протолковывал, что бы такое они означали. Поужинавши, спать полегли - кто в клети, кто на сеновале, кто на житнице, а кто и на дворе в уголку, либо на матушке на сырой земле в огороде... А в избах пусто. Жарко уж очень и душно, там никак не уснешь.
      Сильней и сильнее темнеет, тихий безоблачный вечер сменяется такою же тихою, теплою, душною ночью. Луны нет, на бледно-сером небесном своде кой-где мерцают звездочки, а вечерняя заря передвигается с солнечного заката к востоку. Пала роса, хоть не очень обильная, но все-таки благоухание испарений с душистых трав и цветов наполнило воздух. Душно. Парит от долгой засухи, скоро, видно, дождется народ православный божьей благодати - грозы с дождем. Без того совсем беда, яровые пожелкли, озимый колос не наливается - травы выгорели. Чего уж ни делали православные! И молебны-то пели, и образа-то поднимали, и по полям со крестами ходили, и попов поили, кормили,- а все господь не шлет дождичка, что хочешь делай... По небесным закроям поминутно вспыхивает зарница. Быть грозе, быть дождю...
      Сослал господь с тихого неба на шумную землю покой безмятежный. Ходит сон по селам, дрема по деревням: ни ближнего говора, ни дальнего людского гомона не слышно. Все затихло, все замолкло; лишь кузнечики тянут неугомонные свои песни, перепела во ржи перекликаются да дергач (Дергач, иначе коростель болотная птица, средняя между перепелом и водяной курочкой. Rallus rex.) резким голосом кричит на болоте.
      Изредка собаки ни с того ни с сего поднимут бестолковый лай. Померещится кудлашке, что чужой на дворе, тявкнет раз, тявкнет другой, третий, и по всем дворам поднимается лай. Налаявшись досыта, один пес, опустив хвост, уляжется, бурча понемножку, зевнет и заснет. За ним и другая и третья собака, и опять на селе мертвая тишина, и опять нигде ни звука.
      Спит село, а в барском доме глаз не смыкают. В ночной тиши незримо от людей нечто необычное там совершается.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      В нижнем этаже барского дома, под той самой с мраморными стенами залой, что так понравилась Дуне в день ее приезда, была точно такая же обширная комната, хоть и не так разукрашенная. Никогда не отпиралась она, и ключ от нее всегда был в кармане у Николая Александрыча. Дневной свет не проникал в ту комнату, толстые ставни, вделанные в окна, не отворялись. Во время оно у генерала Луповицкого до перемены его бывало тут беспросыпное пьянство, и туда по бурмистрову приказу десятками приводили разряженных девок и молодиц... Теперь она зовется "кладовою", хоть ни старых, ни новых домашних вещей и никакого хламу в ней нет.
      Это - сокровенная сионская горница. Тут бывают раденья божьих людей. Рядом вдоль всей горницы коридор, а по другую его сторону семь небольших комнат, каждая в одно окно без дверей из одной в другую. Во время оно в те комнаты уединялись генеральские собутыльники с девками да молодками, а теперь люди божьи, готовясь к раденью, облачаются тут в "белые ризы". Пред сионской горницей были еще комнаты, уставленные старой мебелью, они тоже бывали назаперти. Во всем нижнем этаже пахло сыростью и затхлостью.
      Только что смерклось, в комнату, что перед сионской горницей, стали собираться люди божьи. Прежде всех пришли богаделенные. Привели они и Лукерьюшку, еще не видавшую соборов людей, познавших тайну сокровенную. Привела Матренушка и дочку свою духовную, не вполне еще приобыкшую к таинственным обрядам Василисушку. Раза три бывала она на раденьях, слыхала и словеса пророческие и новые песни, но еще не была "приведена".
      На Лукерьюшке и на Василисе были надеты синие поневы, новенькие, с иголочки. В синих, а не в красных, как ходят девушки в той стороне, они были одеты - то знак отречения от суеты мира и от замужней жизни.
      Богаделенные расселись по креслам и стульям, обитым обветшалым бархатом. Немного погодя пришел дворецкий Сидор с целым ворохом пальмовых ветвей. Молча, строгим взором окинул он богаделенных и приведенных ими девиц: нет ли на ком серег либо колец, чисты ль у всех платки и полотенца. За дворецким пришел приказчик Пахом с дьяконом и матросом, пасечник с Софронушкой, ключница с Серафимушкой. Все сидели молча, недвижно склонивши головы и не глядя друг на друга. Блаженный присел возле печки на полу и, рассыпав кучку лутошек, принялся строить из них домик. Никто на него не смотрел.
      - Все, кажется, в сборе,- тихо промолвил дворецкий.- Пойти доложить господам. Время.
      Ни словом, ни движеньем никто не отозвался ему. Только блаженный ни с того ни с сего захохотал во всю мочь, приговаривая:
      - Баре придут, медку принесут, чайком попоят, молочка дадут...
      Дворецкий пошел наверх, и не прошло пяти минут, как один за другим пришли: Николай Александрыч с братом, с невесткой и племянницей, Кислов с Катенькой, Строинский Дмитрий Осипыч.
      Вошли, стали в круг и начали друг другу земно кланяться.
      - Христос воскресе! - сказал Николай Александрыч.
      - Свет истинный воскресе! - певучим голоском ответила Катенька Кислова.
      - Бог истинный воскресе! - громко вскрикнул сам Кислов.
      - Сударь батюшка воскресе! - еще громче закричал Дмитрий Осипыч.
      - "Воскрес Иисус от гроба, яко же пророче, даде нам живот вечный и велию милость",- скороспешно заревел дьякон на церковный напев.
      А другие продолжали обычные у божьих людей друг другу приветствия.
      - Царь царям воскрес!
      - Бог богам воскрес!
      А блаженный, сидя на полу, строит себе домик да под нос выпевает "Христос воскресе из мертвых".
      Вынул из кармана ключ Николай Александрыч и отпер тяжелый замок, висевший на железных дверях сионской горницы. Вошел он туда только с братом и дворецким. Прочие остались на прежних местах в глубоком молчанье. Один Софронушка вполголоса лепетал какую-то бессмыслицу, да дьякон, соскучась, что долго не отворяют дверей, заголосил:
      - "Возьмите врата князи ваша и возьмите врата вечные и внидет царь славы! Кто есть сей царь славы? Господь сил - той есть царь славы!" (Псалом XXIV.).
      Как ни унимали Мемнона, уйму не было. Очень уж расходился зычный голос отца дьякона.
      Растворились, наконец, двери, и божьи люди один за другим вошли в ярко освещенную сионскую горницу. Там в двух старинной работы люстрах, похожих на церковные паникадила со множеством граненых хрустальных подвесок, горело больше полусотни свеч. В трех углах и по сторонам дверей входной и другой, что выходила в коридор, стояли высокие бронзовые канделябры тоже с зажженными свечами, а в переднем углу перед образами теплилось двенадцать разноцветных лампад. Весь потолок был расписан искусной кистью известного в свое время художника Боровиковского (Советник Академии художеств, ученик Лампи (ум., в 1825 г.), был одним из деятельных членов хлыстовского корабля Татариновой. В 1819 году он на потолке сионской горницы, бывшей в квартире Татариновой, в Михайловском замке, написал святого духа, (окруженного девятью кругами небесных сил. Писал картину с портретами членов корабля и другие. Он езжал и в провинции к богатым хлыстам-помещикам. ), бывшего в корабле Татариновой и приезжавшего в Луповицы для живописных работ в только что устроенной там сионской горнице.
      На потолке были изображены парившие в небесах ангелы, серафимы, херувимы, девятью кругами летали они один круг в другом, а в средине парил святой дух в виде голубя с сиянием, озаряющим парящие круги небесных сил. По стенам развешаны были картины того же художника: "Распятие плоти", "Излияние благодати", "Ликовствование", "Ангельский собор" точно такой же, как на потолке, а возле него собор Катерины Филипповны (Татариновой. ). Она была изображена сидящею среди участников "духовного союза", между ними генерал Луповицкий с женой, трое важных духовных особ, несколько человек со звездами, на одном низеньком гладко выбритом старичке была даже андреевская. Вдоль стен расставлены были стулья и диванчики, другой мебели в сионской горнице не было, кроме стола в переднем углу, накрытого чистой скатертью из гладкого серебряного глазета. На нем лежали золотой напрестольный крест и в дорогом окладе Евангелие.
      Кто ни входил в сионскую горницу, клал по нескольку земных поклонов перед образами и перед картинами, и после того уходил в коридор. Остались Лукерьюшка с Василисой; по приказу Матрены они сидели у входной двери. Вскоре пришла Марья Ивановна в черном платье и привела Дуню. На ней было белое платье из пике, подпоясанное белой лентой, на голове и на шее белые из плотной шелковой ткани платки, даже башмачки были белые атласные. Ни серег в ушах, ни колец на пальцах. Одевая ее, Марья Ивановна даже золотой тельной крест сменила ей на деревянный и повесила его на белом снурке.
      Посадила Марья Ивановна Дуню возле Лукерьюшки, а по другую сторону сама села.
      Поразил Дуню вид ярко освещенной и своеобразно убранной сионской горницы. Она пришла в недоуменье и на все смотрела удивленными глазами.
      - Что это такое? - спросила она у Марьи Ивановны, указывая на потолок.
      - Девять чинов агельских в небесном восторге носятся кругами, а посреди их дух святой,- сказала Марья Ивановна.- Знаешь стихеру на Благовещенье: "С небесных кругов слетел Гавриил"? Вот они те небесные круги. Такими же кругами и должны мы носиться пред богом и прославлять его в "песнях новых". Увидишь, услышишь...
      - А это что? - спросила Дуня, указывая на картину "Ликовствование". На ней изображен был Христос с овечкой на руках, среди круга ликующих ангелов. Одни из них пляшут, другие плещут руками, третьи играют на гуслях, на свирелях, на скрипках, на трубах. Внизу царь Давид пляшет с арфой в руках и плещущие руками пророки и апостолы. Подвела Марья Ивановна Дуню к картине.
      - Читай,- сказала она.- Видишь, над Христом что написано? "Обретох овцу мою погибшую". Читай теперь нижнюю надпись: "Тако радость будет на небеси о едином грешнике кающемся, нежели о девятидесятих и девяти праведник, иже не требуют покаяния" (Луки. XV - 6 и 7.).
      Такое ликовствование бывает на небесах, такое же и здесь у нас бывает. Увидишь. Не блазнись только, но с верою твердо держи на уме, что враг не дремлет и такие теперь против тебя козни будет строить, каких никогда еще не страивал. Не хочется ему, чтоб ты, ругаясь его миру и злой его власти, вошла во святый круг божьих людей. Всячески будет он соблазнять тебя!.. Как только начнется святое дело, я ни на шаг не отойду от тебя. Сказывай мне каждую свою мысль, каждое сомненье, каждое недоуменье. Нарочно не пойду в святый круг, чтоб быть возле тебя.
      - Что ж здесь такое? Ни такого убранства, ни такого множества свеч никогда я не видывала,- молвила Дуня.
      - Здесь сионская горница,- сказала Марья Ивановна.- Такая же, в какой некогда собраны были апостолы, когда сошел на них дух святый. И здесь увидишь то же самое. Смотри,- продолжала она, подходя с Дуней к картине "Излияние благодати".
      - Это что? - спросила Дуня.
      - Видишь - отрок в белой одежде,- сказала Марья Ивановна.- Видишь, раскрылись над ним небеса, видишь, дух святый изливает на него свою благодать. Так и здесь, в сионской горнице, она невидимо на круг божьих людей изливается. "Тайная вечеря" здесь уготована, сокровенная небесная тайна земным людям здесь открывается. Блюди же себя, храни душу от лукавого, о каждом помысле мне говори... Забудь о мире и суетах его, забудь и о теле своем, будь равнодушна ко всему, что в мире. Тот лишь достигает блаженства, кто видя не видит, кто слыша не слышит...
      Тот блажен, кто глух к говору сердца, тот лишь блажен и преблажен, кто в печали не скорбит и в счастье не радуется. Тот блаженства преисполнен, для кого и радость, и горе, и счастье, и несчастье равны. Главное - возненавидь свое тело, возненавидь его, как темницу души, построенную врагом бога и человеков...
      Сама посуди, для чего это тело? На что оно уготовано? Чтобы черви потом съели его. Какая ни будь женская красота, хоть бы весь мир не мог надивиться ей,- что такое она?.. Пища могильных червей... Да и что это за тело? Полно нечистот, называть их даже за стыд почитается самими чувственными людьми. Кости, мясо, жилы, кровь, желчь - вот и все!.. Возьми каждое порознь мерзость...
      А все вместе красивая, состроенная лукавым тюрьма для святой и вечной души человеческой, излиянной из самого божества. Давно хотела я сказать тебе все это, но, обсудивши, оставила до теперешних минут, когда воочию увидишь корабль людей божьих, управляемый небесным кормщиком, святым духом. Убивай грешное тело, умерщвляй пакостную плоть свою, не давай врагу веселиться. Всячески утомляй тело постом и трудом, чтоб не смело оно, скверное, с твоим духом бороться.
      Молчала Дуня, складывая в сердце своем слова Марьи Ивановны.
      Вошел в сионскую горницу Николай Александрыч в длинной до самых пят рубахе из тонкого полотна, с необыкновенно широким подолом. Подпоясан он был малиновым шелковым снурком, на ногах одни чулки. В правой руке держал он пальмовую ветвь, в левой белый платок. Через плечо у него было перекинуто тонкое полотняное полотенце без кружев, без вышивок. Точно так же были одеты и Андрей Александрыч, и Кислов, и Строинский. Варвара Петровна с дочерью и Катенька в таких же точно рубашках, шеи у них были повязаны батистовыми, а головы шелковыми белыми платками. Остальные люди божьи в таких же одеждах, только не голландского полотна, а тонкого крестьянского холста. У всех в руках пальмы, у всех белые платки, и у каждого через плечо полотенце. Платки "покровцами", полотенца - "знаменами" назывались.
      Медленным шагом, с важностью во взоре, в походке и голосе, Николай Александрыч подошел к столу, часто повторяя: "Христос воскресе, Христос воскресе!" Прочие стали перед ним полукругом - мужчины направо, женщины налево. И начали они друг другу кланяться в землю по три раза и креститься один на другого обеими руками.
      - Зачем это они друг на друга молятся? - прошептала Дуня.- Разве можно молиться на людей? Ведь они не святые, не угодники.
      - Именно они святые угодники,- сказала Марья Ивановна.- Великой ценой искуплены они богу и агнцу. Все мы святые праведные, нет между нами ни большого, ни малого, все едино во Христе. Ни муж, ни жена, ни раб, ни господин, ни богатый, ни убогий, ни знатный, ни нищий - не разнятся в сионской горнице. Все равны, все равно святы и праведны.
      - Да зачем же молиться на людей? - в недоуменье спрашивала Дуня.
      - А помнишь заповедь? - сказала Марья Ивановна.- "Не сотвори себе кумира, ни всякого подобия, да не поклонишися им и не послужиши им"... Когда мы бываем в искаженной и забывшей божьи уставы мирской церкви, то и мы поклоняемся подобиям, то есть образам, но делаем это, чтоб избежать подозрений. А здесь, в тайне от темных людей, не разумеющих силы писания, поклоняемся единому истинному образу и подобию божию... В чем его образ и подобие?.. В человеке... Одного человека создал господь по образу своему и подобию. Не тело - снедь червей, а душа, излияние божества его, образ его и подобие. Ей божьи люди и поклоняются.
      Сел у стола Николай Александрыч, остальные расселись по стульям и диванчикам. Мало посидя, встал он и, поклонясь собранию в землю, возгласил:
      - Простите, братцы и сестрицы мои любезные, простите, ради государя нашего милостивого, ради батюшки нашего света искупителя, ради духа святого, нашего утешителя.
      И все земно ему поклонились. И каждый, кланяясь, приговаривал:
      - Ты нас прости, батюшка, ты нас прости, красное солнышко, ты нас прости, труба живогласная!.. Созови к нам с небес духа святого утешителя, покрой нас, грешных, господним покровом!..
      Снова кормщик сел у стола, выдвинул ящик, вынул книгу, стал ее читать. Все слушали молча с напряженным вниманием, кроме блаженного Софронушки. Разлегся юрод на диванчике и бормотал про себя какую-то чепуху. А Николай Александрыч читал житие индийского царевича Иоасафа и наставника его старца Варлаама, читал еще об Алексее божием человеке, читал житие Андрея Христа ради юродивого. Потом говорил поучение:
      - Прославляйте бога в грешных телесах, прославляйте его во святых душах ваших. Плоть смиряйте, без жалости умерщвляйте, душу спасайте, из вражьей темницы свобождайте. Лукавому не предавайтесь, бегайте его, храните чистоту телесную и душевную. Телесную чистоту надо постом хранить, трудами, целомудрием, больше всего целомудрием. Вы, мужеск пол, сколь можно реже глядите на жен и девиц. Вы, жены и девицы, пуще огня мужчин опасайтесь, враг не дремлет, много святых и праведных погублял он плотскою страстью. Ничего, что живет и что движется на земле и в воздухе, отнюдь не вкушайте, рыбу вкушать можно, а лучше и ее в рот не брать. Вина не пейте, ни браги, ни пива, ничего хмельного,- вино кровь самого князя врагов божьих - бойтесь к нему прикасаться, проклято оно богом вышним. Всего лучше, всего праведней питаться духом, телесный голод утолять пением и радением. На свадьбы, на родины, на крестины, даже на похороны не ходите, суетных мирских веселий бегайте, как огня, всячески их чуждайтесь. То служение врагу, отцу лжи и всякого зла. Сердце чисто созиждите в себе, дух правды храните в душах своих праведных.
      И долго, долго говорил Николай Александрыч поучение. Дуне понравилось оно.
      Близко к полночи. Божьи люди стали петь духовные песни. Церковный канон пятидесятницы пропели со стихирами, с седальнами, с тропарями и кондаками. Тут отличался дьякон - гремел на всю сионскую горницу. Потом стали петь псальмы и духовные стихи. Не удивилась им Дуня - это те же самые псальмы, те же духовные стихи, что слыхала она в Комаровском скиту в келарне добродушной матери Виринеи, а иногда и в келье самой матушки Манефы.
      На колокольне сельской церкви ударило двенадцать. Донеслись колокольные звуки и в сионскую горницу. Божьи люди запели церковную песнь: "Се жених грядет в полунощи", а потом новую псальму, тоже по скитам знакомую Дуне. Хоть и не слово в слово, а та же самаяпсальма, что скитская.
      Тайно восплещем руками,
      Тайно воспляшем, духом веселяще,
      Духовные мысли словесно плодяще!
      Яко руками, восплещем устами
      Дух святый с нами, дух святый с нами!
      Гласы различны днесь съединяйте,
      Новые песни агнцу вспевайте,
      Дух свят нас умудряет,
      Яко же хощет дары разделяет
      Дары превелики - апостольски лики,
      Ангельское пенье, небесно раденье...
      Дары премноги шлет дух во языки,
      Шлет во языки, шлет во языки...
      Мужие и жены, силы всполнися,
      Яко пианы, язычником явишася,
      Древле не знанны, сташа познанны,
      Гласы преславны, гласы преславны!..
      В немощах силу нам бог обещает,
      Дух святый здесь приход совершает,
      Из пастырей - царей, из немудрых рыбарей
      Апостолов творит, апостолов творит!
      Только что кончили эту псальму, по знаку Николая Александрыча все вскочили с мест и бросились на средину сионской горницы под изображение святого духа. Прибежал туда и блаженный Софронушка. Подняв руки кверху и взирая на святое изображенье, жалобным, заунывным напевом божьи люди запели главную свою песню, что зовется ими "молитвой господней".
      Дай к нам, господи, дай к нам Исуса Христа,
      Дай к нам сына божьего и помилуй, сударь нас!..
      Пресвятая богородица, упроси за нас сына твоего,
      Сына твоего, Христа бога нашего,
      Да тобою спасем души наши многогрешные *.
      * Из производившихся о хлыстах дел известно, что эта молитва была у них в употреблении еще в начале XVIII столетия. Ею начинается каждое собрание божьих людей. Хлыстовских песен известна не одна тысяча: иные поются в одном корабле, другие - в другом, но "Дай к нам, господи" - во всех непременно. Ее певали у Татариновой, где участвовали очень знатные лица, ее в прошлом столетии певали в тех мужских и женских монастырях Москвы, откуда и распространилась по народу хлыстовщина. Ее поют и во всех крестьянских домах, где только собираются божьи люди. Есть несколько вариантов этой песни, но они незначительны. Здесь приведена она в том виде, как певалась у Татариновой и у других хлыстов из образованного общества.
      Громче и громче раздавалась хлыстовская песня. Закинув назад головы, разгоревшимися глазами смотрели божьи люди вверх на изображение святого духа. Поднятыми дрожащими руками они как будто манили к себе светозарного голубя. С блаженным сделался припадок падучей, он грянулся оземь, лицо его исказилось судорогами, вокруг рта заклубилась пена. Добрый знак для божьих людей - скоро на него "накатило", значит скоро и на весь собор накатит дух святой.
      Только что кончилось пение "молитвы господней", женщины составили круг, а вне его составился другой из мужчин. Новую песню запели.
      Царство, ты царство, духовное царство,
      Во тебе, во царстве, благодать великая,
      Праведные люди в тебе пребывают,
      Живут они себе, ни в чем не унывают...
      Строено ты, царство, ради изгнанных,
      Что на свете были мучимы и гнаны,
      Что верою жили, правдою служили,
      От чистого сердца бога возлюбили.
      Кто бога возлюбит, его не забудет.
      Часто вспоминает, тяжело вздыхает:
      "Бог ты, наш создатель, всяких благ податель,
      Дай нам ризы белы и помыслы целы,
      Ангельского хлеба со седьмого неба,
      Сошли к нам, создатель, не умори гладом,
      Избави от глада, избави от ада,
      Не лиши духовного своего царства!" *
      * Редакция песни из корабля Татариновой. Есть и варианты.
      Еще половины песни не пропели, как началось "раденье". Стали ходить в кругах друг за другом мужчины по солнцу, женщины против. Ходили, прискакивая на каждом шагу, сильно топая ногами, размахивая пальмами и платками (Это называется "раденье кораблем". ). С каждой минутой скаканье и беганье становилось быстрей, а пение громче и громче. Струится пот по распаленным лицам, горят и блуждают глаза, груди у всех тяжело подымаются, все задыхаются. А песня все громче да громче, бег все быстрей и быстрей. Переходит напев в самый скорый. Поют люди божьи:
      Как у нашего царя, Христа батюшки.
      Так положено, так уложено:
      Кому в ангелах быть и архангелом служить,
      Кому быть во пророках, кому в мучениках,
      Кому быть во святых, кому в праведных.
      Как у нашего царя, Христа батюшки,
      Уж и есть молодцы, все молоденькие,
      Они ходят да гуляют по Сионской по горе,
      Они трубят во трубы живогласные,
      От них слышны голоса во седьмые небеса...
      Как у нашей-то царицы богородицы
      У нее свои полки, все девические,
      Они ходят да гуляют во зеленом во саду.
      Во зеленом во саду, во блаженном во раю,
      Они яблочки-то рвут, на златом блюде кладут,
      На златом блюде кладут, в терем матушке несут.
      Государыня примала, милость божью посылала,
      Духа свята в них вселяла и девицам прорекала:
      "Ай вы, девушки, краснопевушки,
      Вы радейте да молитесь, пойте песни, не ленитесь,
      За то вас государь станет жаловать, дарить,
      По плечам ризы кроить, по всему раю водить".
      Вдруг песня оборвалась. Перестали прыгать и все молча расселись - мужчины по одну сторону горницы, женщины по другую. Никто ни слова, лишь тяжелые вздохи утомившихся божьих людей были слышны. Но никто еще из них не достиг исступленного восторга.
      - Ни на кого не накатило! - жалобно молвил старый матрос.- Никому еще не сослал господь даров своих. Не воздвиг нам пророка!.. Изволь, кормщик дорогой, отец праведный, святой, нам про духа провестить,- сказал он, встав с места и кланяясь в ноги Николаю Александрычу.
      И другие подходили к кормщику и земно ему кланялись, прося возвестить от святого писания, как дух сходит на божьих людей. И мужчины подходили, и женщин большая часть.