Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

Если этот мир – ад, то страдание в нем не безмерно, и сам он не вечен. Это ад, в котором человек может быть вынужден терпеть глубокое унижение и боль, но в то же время сюда в безоблачные летние дни нежный морской ветерок доносит благоухание фиолетовых клематисов; ад, в котором убожество, нищета и разложение вездесущи, но в нем поздней весной вишневый цвет одевает землю, словно в свадебный наряд. Иначе говоря, ад, в котором в избытке и страдание, и красота. Если эта жизнь – предел нашего отдаления от Бога, и если это начало длинного пути назад к нему, пути сквозь сферы, где все больше света, все меньше боли, то гностическая философия, которая учит обо всех этих истинах, очень оптимистична. Вероятно, поэтому тот свет, что она роняет в нашу темноту, постоянно привлекал новых последователей, которые искали посвящения в гностики. Андреа де Коллини по-прежнему жил в собственном доме и проводил регулярные встречи для философских дискуссий и молитв, и он имел небольшую группу учеников, которые впоследствии должны будут принять гностическое крещение. В кампании, начатой против нас фра Томазо делла Кроче, фактически наступило необъяснимое – и, без сомнения, временное – затишье. Мои источники доносили мне, что доминиканец часто бывал в Риме, но Андреа де Коллини по какой-то причине был оставлен в покое. Я конечно же не думаю, что делла Кроче считает, что он сжег Лауру – и этого хватит. Томазо делла Кроче не успокоится, пока таким же образом не разделается с самим Андреа. Думаю, что внимание инквизиции было занято Лютером и событиями в Германии, так что не оставалось времени на такую относительную мелочь, как гностическое братство. На чисто личном уровне Томазо делла Кроче просто презирал Андреа де Коллини – ни в чем другом я не был так сильно уверен. Он презирал бы его, даже если бы магистр был образцовым католиком, но инквизитор фанатично следовал принципам и поэтому не стал бы действовать просто из личных побуждений.

Я еще раз сходил на еженедельную встречу в дом Андреа де Коллини, но не ради того, чтобы услышать что-то новое из учения. Я гораздо больше хотел выяснить, какие у него намерения в отношении Томазо делла Кроче. И мне все время приходилось быть осмотрительным, поскольку к тому времени я уже был довольно известен как приближенный Папы. Если учесть мою внешность и то, что я присутствую почти на всех папских мероприятиях, то как я могу быть неизвестен? Лев заметил мое регулярное отсутствие, но ничего не сказал; решил, наверное, что я где-то содержу любовницу. Лишь однажды у меня возникло неприятное, зловещее ощущение, когда мне показалось, что Биббиена внимательно наблюдает за мной; но если это и так, то всего лишь из-за того, что я предпочитаю больше общаться с Серапикой, чем с ним, а не из-за любопытства к моим занятиям в свободное время.

Нет, Андреа де Коллини был уже не тем человеком, каким его я знал раньше. Раньше он олицетворял власть, огонь и рвение, теперь же он ходил ссутулясь, часто говорил сам с собой, забывал слова литургии, которые когда-то знал наизусть. Кроме того, магистр помешался на том, что он называл «наукой чисел», и это явно имело какое-то отношение к его желанию вызвать решающую битву с Томазо делла Кроче. Лично я ничего не мог понять в мутных и тонких рассуждениях, которыми он пытался меня заинтересовать. Они казались мне диким бредом, смесью нечетких и несвязанных между собой положений, которые только распаляли мозг до горячки и затуманивали его некогда кристально чистый рассудок.

Все это было очень грустно. Я чувствовал, что скоро настанет день, когда меня попросят перенять должность магистра нашего братства. Я не представлял себе, что будет делать Андреа де Коллини, когда это случится, но я был готов принять управление не только ради сохранения нашего братства, но и ради самого гностицизма.

Магистр сумел не ответить ни на один мой вопрос о «покупке» трех уродов. Он ничуть не был смущен ни тем, что я узнал о его сделке с маэстро Антонио, ни тем, что я понимаю, что он явно уворачивается от ответов.

– Понимаешь, Пеппе, – сказал он мне однажды вечером, после того как группа разошлась, – это точная наука. Ошибки быть не может, ожидания не обманутся, и что должно быть – не может не сбыться. Когда поняты числовые ряды и запущен обозначаемый ими механизм причинно-следственных связей, конечный результат обеспечен. Неизбежен!

– Смотри: имя Томазо делла Кроче в сумме дает 8. Это – о! – это же число бедствия! Оно управляется Сатурном, суровым непредсказуемым Сатурном, несущим хаос, несчастье и вражду! Делла Кроче обречен на мрачный конец, поверь мне, Пеппе. Во время последней встречи, которую я подготавливаю, его нумерологическая матрица произведет уничтожение. Жребий брошен.

– Каким же образом вы получили число 8?

– Вот смотри, сейчас покажу!

Его лицо ярко вспыхнуло лихорадочным огнем, глаза заблестели безнадежной болезненной одержимостью, и он, чтобы я понял, написал для меня следующее вычисление:

Т О М А S О D E L L A C R O C E

4 7 4 1 3 7 4 5 3 3 1 3 2 7 3 5

– Видишь? Вот! Теперь понимаешь? Имя «Томазо» дает в сумме 26, которое мы сводим к 8 – к числу Сатурна! Уже в самом начале нам говорится, что будет дальше. «Делла» и «Кроче» дают соответственно 16 и 20, которые мы сводим к 7 и 2. Затем 8, 7 и 2 все вместе дают 17, которые опять сводятся к 8. К 8, Пеппе! Другого результата я и не ожидал!

– Число 7 указывает на путешествие. Оно дает нам образ человека беспокойного, находящегося в постоянном движении, человека, которым управляют приливы Нептуна, а у него приливы и отливы бесконечны. Приливы и отливы никогда не успокаиваются, Пеппе, так же как и наш друг Томазо делла Кроче. Его побуждает некая внутренняя страсть к движению. Во всяком случае, мы знаем, что он проводит свои дни в переездах с одного места на другое – обычно преследуя какого-нибудь несчастного, которого он решил подвергнуть пытке и уничтожить. Таким образом, наши первые данные – это отсутствие устойчивости, текучесть, неспособность оставаться на месте. Это, как мы знаем из опыта, должно трактоваться как образ жизни, включающий в себя постоянные разъезды. Значит, числа говорят мне, я должен преодолеть этот фактор, если я хочу привести Томазо делла Кроче к себе, стать с ним лицом к лицу.

– Число 2 сообщает, что душа человека зачарована романтическим идеалом. Числом 2 управляет Луна – планета мечтаний, ночного огня, завороженности, очарования и идеализма! И действительно делла Кроче заворожен мечтой, идеалом чистой ортодоксальной истины, ради защиты которой, я уверен, он не пощадит даже собственной жизни. Его ведет как раз лунный свет мечты о нерушимой доктрине. Но 2 – это число не только мечтателя и поэта, это и число фанатика. Это число 2 вдохновляло его на то, чтобы причинять физическую боль бесчисленным несчастным существам, которые случайно не согласны с его пониманием истины. Как раз число 2 питает пламя, складывает вязанки хвороста, это число 2 доводит его до пределов жестокости, когда он служит своей истине.

– Затем «Кроче» снова дает число 8. Сатурн! О, Пеппе, просто счастливый брак имени и числа! Ведь «крест» это на самом деле тьма, страдание и смерть, и все это он получит. Общей суммой «Томазо делла Кроче», словно в подтверждение тех данных, что уже у нас есть, является вездесущее 8.

– Но что это все значит?

Он уставился на меня, словно я умственно отсталый.

– Ты что, совсем не понимаешь?

– Вообще-то нет.

– Смотри: эти намеки, символы и знаки позволят мне привлечь его к себе. И после этого именно они обеспечат мне победу в нашей последней битве. Победу, Пеппе!

Дышал он глубоко и часто, глаза его, казалось, почти ничего не видели, они были сосредоточены на каком-то внутреннем образе, доступа к которому У меня не было. Этот образ захватил его полностью.

– Во-первых, – сказал он, – я должен положить конец блужданиям Томазо делла Кроче и привлечь его сюда, в этот город. Сделать я это должен, используя его фанатичную веру в то, что он считает религиозной истиной.

– Как?

– Очень просто! «Roma» дает число 14, которое мы сводим к 5. Следовательно, я должен вступить с ним в контакт таким образом, чтобы подвергнуть его воздействию числа 5. Это может быть анонимное письмо с сообщением о том, что в Рим недавно прибыл пятый член пресловутой группы еретиков, или имя, в сумме дающее 5, – и он не сможет не приехать сюда. Остальное будет просто.

Для меня все это было просто абракадаброй, но я не сказал ему это. Когда я уходил, магистр все еще сидел, склонившись над письменным столом. Лицо его искажала гримаса крайнего сосредоточения. Я молча сокрушался о потере человека, которого я когда-то знал, о превращении человека благородной души в дурака, помешанного на числах, рунах и мистических заклинаниях.

Тем временем каждый раз, когда Лев не находился под воздействием своего помешательства на клане Медичи, он начинал замечать, что он, оказывается, вытолкнут на середину сцены, где идет бесконечный политический спектакль.

Людовик XII Французский, примирившись с Римом, начал делать откровенные дружественные предложения королю Испании Фердинанду. В качестве платы за союз он предлагал руку своей дочери Рене (совершенно избалованной сучки, по всем сведениям) любому из внуков Фердинанда (тому, кто сильнее всех захочет стать мужем сучки) вместе с Миланом и Генуей, а также отказывался от всех притязаний на Неаполь. Фердинанд не счел это предложение привлекательным и не принял его, но 13 марта 1514 года между Испанией и Францией все-таки было заключено перемирие на год. Бедный Лев совершенно не ожидал такого поворота событий и был в панике. Он хотел любой ценой держать Испанию и Францию врозь и боялся превосходства одной из этих сил в Италии. Как итальянец он ненавидел мысль о сколько-нибудь значительном иностранном присутствии на итальянском полуострове, а как Папа он был обязан защищать духовную и мирскую независимость папского престола. Поэтому он немедленно направил все усилия против любых шагов, которые сведут Неаполь и Милан вместе под властью одного монарха. Он был также в ужасе оттого, что одним махом потерял все преимущества, которые давала вражда между Францией и Испанией.

Лев всюду рассылал срочные послания, порицая предложение о браке между Рене и одним из внуков испанского короля, – как я уже говорил, это предложение отвергли, но Лев в то время еще не мог знать этого. Во Францию был направлен посол Флоренции Роберто Аччаюоли, чтобы попытаться повлиять на Людовика. Вообще-то из-за того, что Лев боялся превосходства Испании больше превосходства Франции, он сделал резкий volte-face, и вот он уже, расплываясь в улыбке, приветствует в Риме представителя Людовика; до этого же момента он этого представителя просто презирал. Это отнюдь не способствовало уже затянувшимся переговорам между кардиналом Лангом, представителем Максимилиана, и Венецианской республикой, которые уже долго пытались достичь перемирия. Ланг, которого я вам уже описал, был высокомерным, алчным человеком с манией величия. В середине этих тонких и пока бесплодных переговоров он вдруг потребовал себе должность постоянного легата в Германии. У Льва не было намерения предоставлять ему эту должность, но Лев не хотел отказывать лично, так как Максимилиан прислал письмо с поддержкой требования Ланга. Поэтому Лев поступил очень хитро: он сообщил консистории кардиналов, проходившей 10 мая, что конкретно будет означать для них предоставление такой милости (в первую очередь, значительное сокращение доходов курии), и оставил вопрос на усмотрение Их Высокопреосвященств, они и отказали. Ланг наконец распрощался со Львом. После прощальной аудиенции, во время которой Ланг долго и высокомерно говорил о своих способностях (теперь, конечно, потерянных для папства, по его мнению), 11 мая он, обиженный, отбыл в Лорето, где в то время как раз находился Биббиена, зализывающий раны, нанесенные ему острым, как рапира, языком Серапики.

Общая ситуация была крайне сложна. Всюду заключались договоры и антидоговоры, союзы создавались и распадались. Слухи, сплетни и донесения от шпионов наполняли папские апартаменты смрадом предательства и двуличности точно так же, как пердеж Льва наполнял их смрадом выпущенных газов. Иногда вся эта деятельность становилась такой лихорадочной, что Лев был вынужден, для того чтобы сохранить свой рассудок, на несколько дней полностью предаваться поиску удовольствия, что чаще всего требовало услуг молодого жеребца из сточных канав Рима. Со временем различные международные кризисы углубились, и в городе стали поговаривать, что Его Святейшество охвачен такой тревогой, что проводит много ночей без сна. Я могу подтвердить, что ему действительно не спится ночи подряд, но только это не имеет никакого отношения к тревоге.

Со смертью Людовика XII и восшествием на французский престол Франциска I дела наконец приняли новый непредсказуемый поворот. Франциск был молод, одарен и амбициозен и находился под сильным влиянием своей матери Луизы Савойской, жадной до власти старой карги. Еще во время правления Людовика сестра Луизы Филиберта была предложена в невесты Джулиано, брату Папы. Это стало до смеха очевидным политическим маневром, так как Филиберта была страшна как смерть и слишком стара для Джулиано; хотя вообще-то 25 июня 1515 года Джулиано и Филиберта действительно поженились. Лез никак не мог выбрать: с кем ему публично и официально заключить союз, с Францией или с Испанией? Проблема выбора стояла для него на первом месте. Между этими двумя крайними цветами спектра находились десятки сил, властей, престолов и господств, требовавших, чтобы Лев наконец решил, на чьей он стороне. Джулиано, теперь муж тетки Франциска I, естественно, подталкивал Льва в сторону Франции, но Биббиена составил проект условий союза между папским государством, Максимилианом, королем Испании, Миланом, Генуей и швейцарцами, который имел цель ограничить как власть, так и амбиции Французского короля. Лев вступил в длительный период, который некоторые называли «колебаниями», а я предпочитаю именовать в высочайшей степени искусной и продуманной отсрочкой принятия решения. Он даже заявил, что ратифицировал условия Лиги, но продолжал вести переговоры с Франциском.

Казалось, что вот-вот начнется война. Лев дважды пытался заставить Франциска отказаться от претензий на Неаполь: один раз через Лудовико ди Каносси (одаренного и очень хитрого дипломата) и один раз через французского посла Монмо. Обе попытки не удались. И Лев решил начать военные приготовления. Условия Лиги, включавшей Папу, императора, Испанию, Милан и швейцарцев (но не Геную, которая перешла на сторону французов), составленные Биббиеной, были наконец полностью ратифицированы, хотя публичное заявление об этом Лев все еще откладывал. Публичное заявление он сделал только после первого военного удара, который нанес молодой неопытный герцог де Гиз. Но заявлению все еще никто не верил, ведь Лев так долго откладывал принятие решения. Я слышал, как Биббиена сказал венецианскому послу: «Ch'el Papa havia dato la bolla de la liga fata agli oratori yspani». И больше никто ничего не понял, что же все-таки такое Лев сделал на самом деле.

– Что же все-таки вы сделали на самом деле? – спросил я однажды вечером.

– Ой, хоть ты не начинай! – простонал Лев, почесывая живот. – У меня какая-то сыпь появляется. Как думаешь, может быть, я что-нибудь не то съел?

– Или не то подцепили, – сказал я.

– Свинья. Никогда не посочувствуешь. Почему не развлекаешь меня? Ты в последние дни не выкидываешь никаких смешных фокусов.

– Их достаточно выкидывает Ваше Святейшество, – заметил я.

Он гневно посмотрел на меня плавающим взглядом слезящихся глаз.

– Я должен поступать так, как считаю нужным, – крикнул он в свое оправдание. – А что мне, по-твоему, делать? Ухватиться за первый попавшийся союз? В этих делах нужна крайняя осторожность… но что ты в этом понимаешь! Все обвиняют меня в том, что я суечусь и не могу ни на что решиться…

– Ни в чем подобном я вас не обвиняю, – перебил я. – Я по крайней мере знаю, что то, что кажется колебанием, на самом деле – проявление, как вы выражаетесь, крайней осторожности. Мне просто интересно, почему вы так долго не делали публичного заявления…

– Я все надеялся, что Франциска удастся переубедить, – сказал Лев, – до последней минуты.

– Ну, Ваше Святейшество, последняя минута давно прошла.

Лев глубоко вздохнул и еще больше развалился в кресле.

Наконец он проговорил:

– Кажется, у меня есть для тебя частное поручение, Пеппе.

– Какие-то особые пожелания?

– Хорошо сложенный, конечно…

– Хорошо сложенный или хорошо оснащенный?

– И то и другое, конечно.

Остальное, я уверен, вы теперь уже знаете.

У Франциска была тридцатипятитысячная армия, сосредоточенная под Лионом, шестьдесят пушек и сотня кулеврин. Среди генералов были Тривульцио, Тремуй и Робер де ла Map. Эта армия перешла Альпы через Коль д'Аржантьер, взрывая на своем пути скалы и перекидывая мосты через пропасти, и совершенно неожиданно напала на миланскую кавалерию под командованием Просперо Колонна. Вскоре французы уже владели западной частью Миланского герцогства и полностью разметали швейцарское войско. Папская армия под командованием Лоренцо де Медичи робко нападала и защищалась, но даже не потрудилась перейти реку По. Лев тут же заговорил о бегстве.

– Я отправлюсь в Гаэту, – заявил он.

– Вы не сможете, Ваше Святейшество!

– Почему? Ладно, тогда в Искью. В это время рода в Искье превосходно.

– Ну, Боже мой!

– Ай, я уже вижу, как французы занимают Рим!

Серапика, не стесняясь, заплакал.

– Они полностью разрушат мою коллекцию статуй и разворуют все предметы античности, – всхлипывал он. – Вы же знаете, какие эти французы… они же варвары! Эта сучка Филиберта наверняка просто злорадствует… о-о-о…

Тут Лев тоже заплакал.

Вообще-то он был удивлен победой французов, так как до этого считал, что наблюдения швейцарцев за альпийскими перевалами в сочетании с военным искусством Просперо Колонны было вполне достаточно, чтобы остановить продвижение французов. Биббиена, которого мне стало уже по-настоящему жаль, от страха писался в исподнее: как-никак Лига была его замыслом. Он не был ни политиком, ни дипломатом, так что ему было очень сложно примирить свою веру в семью Медичи и преданность Церкви с суровой политической действительностью.

– Это все из-за него! – проверещал Серапика, показывая дрожащим пальцем на красного и оскорбленного Биббиену.

– Выродок безмозглый! Как ты смеешь!

– Заткнитесь, во имя любви Господа! – прокричал Лев, танцуя между ними двумя, и вскоре все трое закружились друг вокруг друга в высшей степени нелепом allemande. Это было так несуразно, что я рассмеялся. Если бы только глаза принцев, королей и прелатов могли видеть то, что видел я! Они бы мне не поверили.

Затем в дело вмешался кардинал Джулио де Медичи, которого Лез назначил легатом при папских войсках под командованием Лоренцо. Лев отдал Джулио особый приказ удерживать города Модену и Реджо, которые стремился заполучить алчный герцог Феррарский, так что Биббиене пришлось вступиться за Джулио, чтобы на него не взваливали еще и этого бремени. Его доводы не вызвали у Льва сочувствия.

– Не нужно было мне назначать его легатом, – сказал Лев. – Каждый день я получаю от него письма с жалобами, он все сетует на опасности и трудности. Драгоценная кровь Христова! Он что думает, что я тут сижу на жопе удобно и в безопасности? Я все еще не снимаю вины с Джулио и Лоренцо за позор своей армии. Ничего не хочу слышать в его защиту!

Сказать такое Льву было трудно, если учесть его слепую любовь к своим родственникам, но тем не менее он это сказал. Вообще-то, если быть справедливым, Джулио прекрасно знал, что во время всех этих событий Лев бесстыдно продолжал тайные переговоры с Франциском, и владение этой информацией вряд ли могло способствовать рвению на поле брани. Произошло одно любопытное событие, однако: король Генрих VIII Английский уже довольно долго просил назначить Томаса Уолси кардиналом, но ему было отказано. Теперь же, чтобы обеспечить себе хоть какую-то поддержку на случай, если все остальное обратится против него, на консистории 11 сентября 1515 года Лев назначил Уолси. Все были удивлены.

Армия Франциска тем временем подошла к окрестностям столицы Ломбардии и разбила лагерь под Мариньяно. Стойкий и свирепый старый кардинал Шиннер, который, казалось, постоянно где-нибудь с кем-нибудь воевал, изо всех сил пытался воодушевить швейцарское войско, и ему действительно удалось оттеснить французов, но с наступлением ночи битва прекратилась. Льву доложили, что сам Франциск спал на лафете.

– Скорее имел потаскуху на лафете, – едко заметил Лев.

На следующий день швейцарцы были разбиты французами, к которым присоединилась венецианская конница. Надо сказать, что сведения доходили довольно медленно, и это являлось причиной недоразумений. Вначале мы получили сообщение от Лоренцо о том, что Шиннер потеснил французов, и все, кроме Льва, с ума посходили от радости. Биббиена ездил по городу в карете и нарочно сбивал как можно больше венецианских и французских граждан и покрывал их руганью. Затем сообщили, что швейцарцам сильно досталось, несмотря на их героизм, и все погрузились в скорбь. Посол Венеции Марино Джорджи (он все время что-нибудь затевал, совал свой нос в чужие дела, да и вообще постоянно мешался) тут же явился в Ватикан в невообразимую рань, одетый в полный церемониальный наряд. К счастью, первым его встретил Серапика.

– Я должен говорить с Его Святейшеством, – сказал Джорджи.

– Его Святейшество еще в постели, спит.

Хотя Его Святейшество действительно находился в постели, спал он или нет, было неизвестно, поскольку в то время он делил постель с молодым человеком, которого я добыл для него накануне вечером.

– Вы должны разбудить Его Святейшество, – настаивал Джорджи.

– Ничего подобного, – сказал Серапика так величественно и надменно, как только смог.

– Я настаиваю на разговоре с Его Святейшеством!

В конце концов, после того как я пробрался в спальню ко Льву и, обнаружив, что Зевс и Ганимед действительно оба спят, выволок не очухавшегося голого юношу из папской постели и запихал его в чулан, Джорджи был допущен к Папе. Серапика и я задержались в спальне, чтобы послушать, что скажет посол. В том, что он будет злорадствовать, мы не сомневались.

– Что вам надо? – прошипел Лев, натягивая одеяло к своим подбородкам.

– Святой отец, по примеру Христа я воздам добром за зло. Вчера Ваше Святейшество сообщили мне плохое и одновременно ложное известие, я же сегодня принес хорошую весть, которая к тому же и правдива: швейцарцы потерпели поражение.

– Это известие мы уже получили, – храбро ответил Лев, – поражение было незначительным.

– Ваше Святейшество может увидеть правду в этой депеше, – сказал Джорджи елейно, протягивая Папе свое официальное письмо вместе с официальным письмом венецианского представителя при французском короле.

Лев был сильно потрясен, но он старался ничем этого не показать Джорджи. Его челюсть ослабла, а рот то открывался, то закрывался, как у рыбы, вынутой из воды, но Лев попытался сделать вид, что долго и протяжно зевает. И сделал он это, раз даже я сам так говорю, с величайшим мужеством.

– С позволения Вашего Святейшества, – сказал посол, – я удалюсь, чтобы Ваше Святейшество могло приступить к туалету.

Он удалился, но лишь затем, чтобы броситься сообщить новость Биббиене и другим кардиналам.

Потом Джоржи несколько дней не показывался в Ватикане, так как швейцарская гвардия так разозлилась, что пригрозила оторвать ему яйца и поджарить их на сковородке, если только он им попадется. Немного позже, правда, он присутствовал на аудиенции, во время которой Лев – униженный и подавленный – сказал ему:

– Мы бросимся в объятия самого христианнейшего короля и будем просить о милости.

– Святой отец, – ответил Джорджи, – поступив так, вы не нанесете вреда ни себе, ни престолу Петра. Король – истинный сын Церкви.

Лев тут же начал приготовления для примирения с Франциском. Я никогда не видел нашего бедного дорогого Льва в таком унынии. Биббиена настаивал на том, чтобы объединенные силы папства, императора, Испании и швейцарцев возобновили войну, так как он хотел любой ценой сохранить разваливающуюся Лигу, но Лев и слышать об этом не хотел. Даже Альфонсина Орсини положила два дуката, написав Лоренцо, что «Биббиена своими действиями во второй раз нас погубит».

Мирные переговоры несколько затянулись, но Франциск проявил удивительное великодушие. Произошло это, вероятно, из-за того, что он опасался коалиции Максимилиана и Генриха VIII Английского (который теперь, когда Томас Уолси был назначен кардиналом, стал верным другом Льва), боясь лишиться плодов победы еще до того, как у Папы будет возможность эти плоды официально признать. Венецианцы были встревожены больше всех, так как обнародованные условия договора, как выяснилось, совершенно не учитывали их интересы. Лично я этому был рад, так как уже давно считал, что эту высокомерную, наглую, предательскую и хитрую республику следует хорошенько проучить. Марино Джорджи практически разбил паралич, как я слышал, хотя сам я, к сожалению, этого не видел.

Самым тяжелым условием договора был отказ от притязаний папства на Парму и Пьяченцу. С этим условием Льву было трудно смириться, но он все же смирился – он втайне надеялся на то, что покупка Модены снова объединит ту территорию с землями Церкви. На самом деле именно так и вышло.

Одиннадцатого октября 1515 года Франциск I с большим триумфом вошел в столицу Ломбардии.

Лев попытался удалиться в Витербо под предлогом осеннего отдыха, и мы с Серапикой отправились с ним. Но когда мы там находились, предаваясь каждый своим забавам, до нас дошли сведения о том, что Франциск сам хочет явиться в Рим для личной встречи с Папой. Ну и удивились же мы, я вам говорю! Однако Лев ни за что не хотел впускать Франциска в Рим и предложил встретиться в Болонье, на что Франциск согласился. Так что мы упаковали вещи и направились на север, намереваясь добраться до Болоньи через родной город Льва – Флоренцию.

Город этот встретил нас достойно. Всю дорогу Лев много ворчал, так как язва в жопе создавала ему большое неудобство, но даже он сумел улыбнуться, когда увидел, как приготовились к нашей встрече. Художники такого уровня, как Джакопо Сансовино, Андреа дель Сарто и Понторно, старались превзойти друг друга, выдумывая украшения, которые были удачной смесью архитектуры, скульптуры и живописи. Было воздвигнуто двенадцать триумфальных арок, и они были украшены не только воспроизведением элементов самых знаменитых образцов архитектуры Древнего Рима, но и надписями, которые красноречиво воспевали первого Папу-флорентийца. На гладком фасаде Duomo Андреа дель Сарто написал воистину удивительную картину в chiaroscuro.

Когда мы входили в город через Римские ворота, нас приветствовала музыка, и Лев несколько раз давал распоряжение процессии остановиться, чтобы он мог насладиться украшениями и произведениями искусства, вывешенными на стены, которые во многих местах пришлось для этого даже выровнять.

Точный порядок и детали торжественного въезда были тщательно разработаны Парисом де Грассисом – непревзойденным специалистом в этих делах. В процессии приняли участие восемнадцать кардиналов, а также Лоренцо де Медичи и Флорентийский муниципалитет. Вообще-то можно было подумать, что это Франциск капитулирует перед Львом, а не наоборот. Кардинал Джулио де Медичи отслужил в Duomo мессу, после чего Лев дал свои обычные благословения и отпущение грехов. Затем настало время для дела.

Лев обсудил с Парисом де Грассисом церемонии, которые будут устроены в Болонье в честь Франциска. Ему очень хотелось, чтобы французский король получил воистину великолепный подарок, и де Грассис предложил панагию с драгоценными камнями, но Лев отверг эту идею. В конце концов он решил подарить крест из чистого золота с драгоценными камнями, когда-то принадлежавший кардиналу Асканио Сфорца. Крест происходил из сокровищницы Юлия II, в чем и состоит ирония, если учесть то, как французы ненавидели Юлия за причиненные унижения. Бедный Юлий в гробу бы перевернулся, если бы узнал. Закончив дела с де Грассисом, Лев с большим чувством отслужил мессу в Сан-Лоренцо, а затем в слезах стоял на коленях перед порфировым саркофагом с телом своего отца, Лоренцо Великолепного. Он также нанес визит своему брату Джулиано, который лежал в постели тяжело больной во дворце Медичи.

Седьмого декабря мы прибыли в Болонью, где не было никакой достойной упоминания церемонии встречи. Лев слишком часто оказывал предпочтение врагам Болоньи, так что город не испытывал никаких теплых чувств к Папе из рода Медичи. Бентивольо вообще просто ненавидели его, и когда мы проходили по улицам, то были слышны крики: «Sega! Sega!» – так как на гербе семьи Бентивольо изображена пила. Сопровождавшие нас кардиналы были крайне оскорблены враждебностью жителей Болоньи и потребовали, чтобы Лев прервал процессию и выразил свое недовольство, но Лев отказался, он предпочел идти дальше с растянутой на лице улыбкой, словно не замечая ничего плохого.

Одиннадцатого декабря с большой помпой в Болонью прибыл Франциск I, и в его честь звонили все колокола церквей. У порта Сан-Феличе его встречали девятнадцать кардиналов. Кардинал Риарио произнес короткую приветственную речь, во время которой остальные кардиналы обнажили головы. Франциск произнес ответную речь на французском языке, тоже с обнаженной головой. Вообще-то вся свита, собранная Франциском, разочаровала тысячи вываливших поглядеть людей, так как все его люди были безоружны, и основным мотивом была простота. Лев наблюдал за происходящим из окна Палаццо Публико.

Встреча Папы с королем длилась утомительно долго. Порой доходило до нелепостей. Большой зал на третьем этаже Палаццо Публико был заполнен до отказа: кардиналы, прелаты помладше, представители знати и просто зрители разного достоинства и ранга набились так плотно, что пол начал опасно скрипеть и потрескивать, и возникли серьезные опасения из-за того, что он может рухнуть. Думаю, Лев втайне надеялся, что пол все-таки рухнет.