Загадочный остров Пасхи

Постепенно перед нами вырисовывался каменный ковер, отполированный руками человека. В центре он был разделен странным желобом, шириной 10 и глубиной 8 сантиметров. К нему стекалось множество мелких желобков, исчезавших там, где свод соединялся с полом. Интересно, что желоб был заполнен киеа, красной землей, которой некогда мужчины и женщины разрисовывали себе тело и которая использовалась также для лечения ран и смазывания только что отрезанной пуповины. По мере того как мы расчищали поверхность, перед нами открывался пол из настоящего полированного мрамора. Он сверкал при свете факелов, как листок, покрытый росой, на котором вырисовывались прожилки, красные от киеа. После упорного труда мы расчистили наконец всю пещеру, образованную громадным пузырем лавы. Это была либо пещера-больница, либо место, где происходил ритуал посвящения. Но вся эта масса киеа, принесенная сюда и потом зачем-то рассыпанная, нас очень заинтересовала. Пришлось долго рыться в мусоре, в углублениях стены, над входом в тайник, и именно там, в нише, мы вскоре нашли удивительный предмет - единственный на острове Пасхи. Этот предмет даст понять некоторым ученым, что, по нашему мнению, в исследованиях нужно учитывать не только полинезийское заселение острова. Это была маленькая фигурка из базальта, 30 сантиметров высотой, но, к сожалению, без головы. Изваянная в прекрасном стиле, она воспроизводила позу рожающей женщины. Мои друзья воскликнули: "Это место, где женщины давали жизнь детям вождей!" Не знаю, так ли это было в действительности, но я был уверен, что мы находились в помещении, служившем чем-то вроде больницы, где принимали роды. В дальнейшем мы нашли также много ножниц из обсидиана, судя по их форме, они могли использоваться и для хирургических целей. На острове Пасхи это было первое открытие такого рода. Однако самой важной и интересной была фигурка женщины. Как жаль, что у нее нет головы, которая могла бы очень помочь в определении ее стиля и происхождения. Ночи напролет мы искали ее в мусоре. Голова, вероятно, была отколота очень давно, так как излом был старый и имел такую же патину, как и вся фигурка. Но откуда появилась здесь эта статуэтка? По этому поводу, естественно, возникает много мнений. Во всяком случае, если бы она была не единственной на острове, проблема выглядела бы иначе. Произошло бы то же самое, если бы мы нашли глиняную посуду, которую так упорно искали, вспоминая указания Роггевена, первого европейца, побывавшего на острове: "Для приготовления еды они, как и мы, пользуются глиняной посудой". Именно такие мелкие факты могут опрокинуть любые предположения. Это была первая пещера-тайник, которую нам удалось увидеть. Перед нами открылся другой мир подземное царство. В последнюю ночь все опять было тщательно замаскировано, сомкнулись листья папоротника, и в пещере, быть может навсегда, воцарился покой. Все чаще и сильнее лили дожди, становилось все холоднее, и вскоре нам предстояло покинуть лагерь. В те несколько дней, которые оставались, мы с утра отправлялись к пустынным местам через блестящее от дождя плато Пойке. После сильного дождя мы находили там то каменные топоры, токи, то каменные развалины дома, как будто нагроможденные колдуньей. По плато бродило около 10 тысяч овец, мокрых и тупых. Пугаясь наших лошадей, блея, они бросались в глубь вечной пустыни, по которой бродят день за днем. Завтра, чтобы помочь нам перевезти лагерь, приедет джип директора Фундо. Только один день нам осталось провести в этой гигантской пустыне, а осмотреть надо было хотя бы бегло еще два места. На холме, обращенном к заливу Лаперуза, друзья рапануйцы показали нам изумительный домлодку. Огромные камни его фундамента были сплошь покрыты наскальными изображениями [Эти камни следовало бы выкопать, чтобы тщательно изучить изображения, которые кажутся мне чрезвычайно интересными]. Это был единственный дом такой величины и с такими украшениями, который нам довелось увидеть здесь. Обработка камней и расположение дома позволяют предположить, что он был, вероятно, одним из самых красивых на острове, и я снова и снова вспоминаю эту вечно новую архитектуру, вписывающую свои строгие линии в хаотический пейзаж. Последнее паломничество к вулкану. Горько покидать этих вечно безмолвных, стоящих и лежащих каменных великанов. Пошел дождь, и утес засверкал миллионами причудливых отблесков. То тут, то там в лужах отражались изменчивые лики статуй. То тут, то там, обещая дождь, бродили, собираясь, тучи. Я стоял, внимательно вглядываясь в лицо великана, испещренное щербинами, как будто после какой-то странной оспы. Один из наших друзей, увидев, как внимательно я рассматриваю эти пятна, сказал: - Франсис, ты знаешь, что это такое? Нет. - Такими цветными точками покрывали лица ученых, изучавших небо. Это небо, расцвеченное в нашу последнюю ночь яркими точками звезд, было небом безмолвия. На рассвете лагерь был снят. Начинался дождь, и мы с покорным безразличием ждали джип. Мы возвращались в деревню к людям, а позади, как будто стараясь спрятать от нас скалу богов, скакали на лошадях наши друзья. За ними мчался табун одичавших лошадей, вздымая в воздух землю острова, уже превратившуюся в прах. Остановка в Ваитеа, на ферме морского ведомства. Здесь есть вода, и, когда английская компания захватила власть на острове, именно здесь был создан животноводческий центр. Эвкалипты и цветы вокруг дома нашего чилийского друга изменили пейзаж, придав ему некоторую мягкость. Изысканная вежливость, небольшой отдых, и снова в путь, к нашему убогому дому, где ждет нас моя жена. Дорога, если ее можно так назвать, извивается между камней до самых ворот лагеря Ханга-Роа. Сигнал автомобиля - сторож торопится открыть ворота. Мы, белые, въезжаем быстро, очень быстро, так как я спешу к людям, которых люблю и которых солнце и дождь раскрасили, как индейцев.
      Глава XV. ЛАГЕРЬ ЛЮДЕЙ
      Обнаружить здесь то, что называют цивилизацией, то есть найти истинные источники, питающие человеческий разум, оказалось трудно. Меня сразу же вызвали в jefatura militar [Военная комендатура (исп.). - Прим. перев], чтобы ознакомиться с планом нашей дальнейшей работы. "Confonne, Senor! Я хотел бы на несколько дней остаться здесь, со своей женой". "Conforme!" [Хорошо, сеньор! Пожалуйста! (исп.). - Прим. перев] Должно быть, произошло что-то сверхъестественное, так как представители власти волновались. Причиной тому было вот что. В доме старого Пакарари, матроса и нашего друга, в этом убогом жилище, собирались по вечерам дети и их родители, чтобы поговорить с нами, послушать магнитофон, узнать о том, что на свете есть джаз, что жизнь прекрасна и прекрасно чувствовать себя свободным! Что случилось? Ничего, ничего, Франсис. Неправда, скажи же! О, я просто устала бесконечно разъезжать на лошади в поисках продуктов. Я ходила к сеньору губернатору с просьбой, чтобы мне, как и чилийцам, выдавали говядину и молоко. Отвечают: "Молоко? Невозможно, его очень мало, только для детей чилийских властей". - Вот как! Для цветных детей на острове Пасхи нет молока. И это в 1964 году! - А в очередь за мясом надо записываться с 6 часов утра. Три килограмма на семью в неделю. Но ведь нам надо прокормить 20 человек! - Ответ один: "Это рапануйцы? Тогда это ваше дело". Все это, конечно, очень печально. В конце концов, ничего страшного, будем питаться, как островитяне. На острове все это делается в открытую, а редкие туристы, проводящие здесь десяток дней, и официальные лица, прибывающие сюда, чтобы поближе познакомиться с местными девушками, не знают или не хотят знать об этом. Кто же из этих бедняг осмелится сказать им правду?! Теперь-то я знаю, что у них есть все основания бояться говорить об этом. Кто из них осмелится сказать, что одиннадцать месяцев и двадцать дней в году ворота Ханга-Роа заперты? Что раз в месяц людям, у которых, естественно, нет денег, бесплатно выдают по одному барану на двоих? Что животные эти имеют болезненный вид? Шерсть с них состригают для военно-морского ведомства, и остается покрытое слизью мясо, от которого болеют дети. Здесь царит хроническая дизентерия. На 40 тысяч овец на острове нет ни одного ветеринара! Мало кто интересуется сегодня жителями острова Безмолвия. Пусть читатели простят мне эту маленькую защитную речь. Но это дело чести, без этого этнология - мертвая наука. В течение оставшихся трех месяцев мы должны были организовать нашу жизнь так, чтобы, соединив приятное с полезным насколько это возможно, облегчить жизнь наших друзей и одновременно завершить очень трудную работу. Всю ночь лил дождь, и цистерны заполнились водой. Всю ночь мы латали водостоки, сделанные из консервных банок. Уже угадывался рассвет, когда, разорвав тишину, раздался крик, передававшийся от хижины к хижине: - Миро! Миро! Таким же криком когда-то встречали Роггевена. Корабль! Здесь, на острове, это слово приобретает совсем другое значение - Жизнь! Жизнь! Именно так здесь его и следует понимать. Для них корабль - это радость, это возможность обменять скульптурки на одежду и другие заморские диковинки. Эти новые, прибывающие издалека люди говорят иногда так спокойно и так ласково. Вдали виден американский линейный тральщик, выбирающий место для стоянки. А в это время к бухте устремляется безумная кавалькада: женщины и дети скачут по двое и по трое на лошади с мешками, набитыми скульптурками, резными тростями, ожерельями. Теперь они смогут обменять их и хоть чем-то скрасить свою жизнь. Мы тоже счастливы - ведь и мы сможем несколько часов поговорить на другом языке, услышать новости, свежие остроты. А на берегу бухты - базар. Как только американцы сходят на берег, все набрасываются на них, пытаясь обменять принесенные предметы... Американцы хотят покататься на лошадях. Смешно смотреть, как большие неуклюжие моряки трусят, волоча по земле ноги, а потом срываются в галоп и теряют на ходу фуражки и пачки сигарет, которые тут же подбирают островитяне. Оке! Бедные островитяне тут же подхватывают это слово - оке и смеются, смеются! Вскоре мы узнаем, что это океанографическое судно с группой ученых на борту. Хотя губернатор и забыл представить нас гостям, они все же наносят нам визит вежливости. Очень быстро мы находим общий язык, и, увлеченные нашей работой, они решают отправиться вместе с нами ко рву длинноухих. Едва лишь они увидели рельеф местности и обнаруженный нами в двух местах излома почвы конгломерат древесной пыли, похожий на легкий непрерывный фриз, на их лицах появилось знакомое и понятное нам выражение. Исчезли все сомнения. По мнению группы геологов, это остатки огня, горевшего не только во рву, но и по всему плато. Из обоих наших шурфов они взяли наиболее характерные образцы. Сфотографированные и пронумерованные, они в дальнейшем будут изучаться в Калифорнийском университете. На обратном пути мы осмотрели нашу площадку на РаноРараку, и я смог дать им множество образцов угля дерева ги, оставленного в разрезе, сделанном при расчистке одного из десятиметровых моаи. Три дня оставались исследователи в деревне, и, после того как я рассказал им об истинном положении несчастных островитян, они стали приносить им разные подарки и сигареты. Накануне отъезда они попросили меня указать им лучших скульпторов острова. Мы решили, что будет проще собрать их всех в одном месте с товаром. Американцы были поражены, когда я сказал им, что они смогут расплатиться бельем, обувью, мылом, сигаретами. Вечером все собрались в доме Хуана, который очень искусно украсил вход, приготовил чай и немного бананов. Все были восхищены, а американцы ошеломлены и растроганы всем этим. Затем началась вакханалия. Каждому хотелось купить побольше скульптурок. Споря друг с другом, они выкидывали из морских мешков груды курток, брюк, обуви, зажигалок... Надо было видеть, как все смеялись, примеряя эти куртки, обувь при свете ламп. На это стоило посмотреть. Наконец все было кончено, как вдруг один американец, которому во что бы то ни стало хотелось заполучить каменную скульптурную голову, снял с руки часы и отдал их скульптору. Я до сих пор не могу забыть, как тот ошеломленно посмотрел на меня, не зная, что сказать. Так ребенок смотрит на отца, не осмеливаясь взять что-то без его разрешения. Вскоре американское судно покинуло остров, а вслед за этим, как всегда после ухода судка, закрылись ворота Ханга-Роа. И снова на острове тишина, дождь. Каждый вечер мы собирали у себя в доме всех стариков, у которых в памяти могли еще сохраниться обрывки старинных песен. Часами мы выслушивали их споры, следили, как они, помогая друг другу, вспоминали отдельные фразы из песни каменотесов, и вечер за вечером мы восстанавливали Легенду. Сидя в теплом доме, мы прислушивались к порывам ветра, который, казалось, вторил возрождающейся песне. Когда старики вспоминали песню целиком, они разучивали ее вместе с другими присутствующими, а затем уж мы записывали все на магнитофон. Медленно и величественно лилась песня. Но певцы не осмеливались подчас посмотреть друг на друга: им было стыдно, так как иногда никто уже не понимал слов древнего языка. Когда раздавалась мелодия этой песни, вся молодежь собиралась в хижине, молча и тревожно вслушиваясь в нее. Музыка, зов далекого прошлого навевали неясные мечты, и иногда в такие моменты старый Хуан рассказывал о пещерах. Поздно ночью, когда от ветра дрожали хрупкие стены дома, одни уходили в ночь, к своим далеким хижинам, а другие хотя и мерзли, но сидели до зари, погруженные в мечты. Так, собирая по капле, мы смогли сделать более чем семичасовую запись этих уникальных свидетельств.
      Глава XVI. ОРОНГО - СВЯЩЕННАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ
      Рассвет заставал нас верхом на лошадях скачущими во весь, опор по склонам Рано-Као. Мы часто работали там среди развалин Оронго. С огромного, изрытого оврагами склона вулкана дикие лошади, с развевающимися по ветру гривами, следили за нами. А потом, взметнув копытами тучи красной пыли, они срывались в галоп и мчались в другие уединенные места. А на скалах Оронго холодный ветер превращал густой туман в сказочно прекрасные одеяния, придавая ему форму птиц, высеченных на скалах. Оронго - это название ветра, в нем звучит все очарование пейзажа, застывшего на гребне самого большого кратера. С одной стороны, тихое, заросшее тоторой озеро, с другой - навечно влюбленное в три птичьих островка, ласкающее их море. Часами мы с Бобом осматривали эти скалы, покрытые сотнями въевшихся в них следов пребывания птиц. Скалы, словно клыки гигантской челюсти, окружают изящно высеченную площадку, от которой лучами расходятся семь коридоров, ведущих в темные маленькие пещеры. И коридоры, и пещеры очень малы: проникнуть туда и жить там в молчании и темноте можно было лишь согнувшись в три погибели. Для чего служили эти семь каменных ниш? Может быть, выбирали только семерых тангатаману, которые находились там в ожидании, пока Макемаке сделает выбор. Может быть, те, кто владел Знанием, приходили туда, чтобы доводящее до экстаза дыхание ночи помогло им угадать и предсказать будущее. Норвежская экспедиция хотела увидеть здесь солнечную обсерваторию. Это место прекрасно подошло бы и для этой цели, но ничто не подтверждает и не отвергает этот тезис. Как знать, удастся ли археологам вообще понять когданибудь Оронго? Производили ли мы обмеры или ждали просветов, чтобы сделать съемки, мы все время ощущали какуюто особую, завораживающую силу, исходившую от этого звездного храма. Невольно опять на память приходили слова Лоти, написанные им на острове Пасхи: "Меня охватывает какое-то смутное беспокойство, чувство подавленности, равного которому мне не довелось испытать ни на одном из островов, кроме этого". Восточная сторона Оронго оканчивается проломом, здесь вулканическая порода обрушилась в море и ожидает последнего удара волн, чтобы открыть перед ним зеркало своего внутреннего озера. На западе Оронго окружают тридцать девять странных, почти ушедших под землю построек. Эти мегалитические [Культовые сооружения из огромных камней. - Прим. перев.] сооружения похожи на убежища пастухов Прованса или нураги [Древние циклопические башни в Сардинии. - Прим. перев] Сардинии. Врытые в землю плиты образуют пол, а плоские, концентрически расходящиеся каменные пластины образуют слегка закругленную крышу, покрытую дерном. Издали заметить их невозможно. Казалось, что жилища тангата-ману не хотел тревожить даже ветер, несущий на себе птиц. Очень узкий вход в мрачные норы всегда обращен в сторону трех птичьих островков. Все хижины построены с учетом рельефа местности, спускающейся здесь к морю. Наружные плиты, как черепица, наложены одна на другую, а внутренние просто примыкают друг к другу. Когда-то они были великолепно украшены нарисованными или высеченными изображениями тангата-ману и Макемаке. Сейчас почти все хижины разорены или растащены, а те, которые нам удалось найти, были в очень плохом состоянии. У большинства из них крыши обрушились под тяжестью животных или, что более печально, были разрушены теми немногочисленными туристами, которых возит сюда чилийское морское ведомство. Хижины эти чаще всего овальной формы, 7 метров в длину на два метра в ширину. Высота потолка редко превышает 1,6 метра. Однако весьма вероятно, что эти дома оседали, засыпаемые землей, а раньше люди могли стоять в них во весь рост. Кэтрин Раутледж считает, что эти жилища были предназначены для гостей во время праздников а Оронго. Перед одним из них можно увидеть остатки большого настила, на котором, должно быть, устраивали танцы. Всю эту местность следовало бы расчистить и содержать в порядке. Эта работа была бы полезна для чилийских солдат и послужила бы делу сохранения драгоценного искусства. Но к сожалению, пока все здесь совершенно не так. Принимая во внимание количество и размеры этих домов, можно сказать, что во время весенних праздников здесь могло разместиться около четырехсот человек. Попытайтесь представить себе толпу татуированных мужчин и женщин, в накидках, развевающихся по ветру, на головокружительной высоте гребня вулкана. Часто по утрам, когда мы поднимались к вершине вулкана, вместе с нами отправлялся маленький Атан Атан верхом на неоседланной лошади. Это было очаровательное зрелище. Маленький четырехлетний человечек то прыгал по скалам, истерзанным наскальными изображениями, то исчезал в узких входах хижин. Обнаружив новые фрески или застрявший между плитами обсидиановый наконечник, он звал нас к себе. Так приятно было видеть, как он смеялся, наслаждаясь свободой, в то время как многие дети и даже взрослые люди никогда не выходили за ворота Ханга-Роа. Когда маленький Атан Атан вырастет, едва ли он согласится терпеть эти "аусвайсы" на выход из деревни. В то время как мы заканчивали обмеры в Оронго, моя жена осматривала многочисленные пещеры, которые островитяне показывали ей одной. Каждый вечер она подробно описывала их нам, например целиком вырубленную в скале и отполированную руками человека пещеру на Пойке, где в стенах были пробиты ниши по форме установленных в них предметов. Хотя подчас и было обидно, что мне самому никогда не увидеть эти драгоценности, я прекрасно понимал это особое отношение островитян к моей жене, чью генеалогию от Рангиреа они знали. Что бы там ни писали, мы-то совершенно точно знаем, что никто никогда не только не посещал, но даже и не видел настоящую семейную пещеру, где хранятся последние богатства народа, у которого отняли уже почти все. Таких пещер осталось очень мало, всего около десятка, а входы в другие навсегда затерялись в упорном молчании последних стариков, которые предпочли умереть, не раскрыв тайны. Да и как еще смог бы владелец пещеры сохранить свое достояние, если бы некоторые люди на острове вдруг узнали о существовании семейной пещеры. Ведь здесь законы писаны не для всех одинаково. После окончания работ в Оронго мы собирались отправиться на остров Моту-Нуи, где жили манутара, и попытаться найти остатки самого необыкновенного аху [Его название - АхуРикирики], воздвигнутого на головокружительной высоте скалы, отвесно падающей с Оронго в море. Нам предстояло пройти на лодке вдоль нее, а затем подойти к островку. Однажды мы уже проделали этот путь на судне, но сегодня, при ярких вспышках молний, утес вздымался над нашей лодкой, как невиданный пограничный столб поглощенного морем мира. 300 метров отвесного обрыва, 300 метров, покрытых сотнями глаз, которые были не чем иным, как входом в недоступные сейчас гроты. А когда-то по этой скале взбирались мужчины, неся магическое яйцо. Здесь сохранилась и каменная платформа, на которой раньше стояли статуи, сброшенные потом в море. С приоткрытыми глазами они покоятся сейчас среди водорослей. Как могли люди соорудить эти аху с моаи там, куда мы не можем подойти даже на лодке? Там, куда невозможно подняться и по скале. Какая мана перенесла сюда этих многотонных великанов? Кто? Как? Здесь равно бессильны и теория использования подстилки из батата, и теория применения деревянных катков! Значит, именно здесь и надо искать ключ к раскрытию тайны. Смотреть на эти статуи, стоящие на двухсотметровой отвесной скале, было, вероятно, так же жутко, как и в глаза тех, кто ждал сигнала с Моту-Нуи, где совершалось таинство. Кажется иногда, что эти язычники чувствовали себя очень близкими к богу. Изредка у нас с Бобом возникало четкое ощущение, что остров заколдован, так как наш образ мышления беспрестанно ставился под сомнение, а логика оказывалась бесполезной. Поскольку наше подводное снаряжение осталось на судне, не было никакой возможности провести исследования в море, и мы вечно будем сожалеть о том, что не смогли побывать у неподвижных великанов, покоящихся на коралловом ложе. Метрах в пятистах от утеса из воды выступают три островка. Именно сюда приплывали когда-то мужчины, чтобы провести здесь долгие бессонные ночи. Странные, почти пустынные сейчас эти острова. С тех пор как прекратил существование этот обряд, птицы почти не залетают сюда. Вокруг растет сорная трава, поваленная морским прибоем, а птиц почти не видно. Островитяне говорят, что здесь есть пещера-тайник, где хранятся дощечки с письменами. Вход в нее скрыт где-то под длинными волосами травы. Сохранились еще "пещеры для наблюдений", где жили будущие тангата-ману. Теперь только ветер посещает их. В одной лежит странный маленький моаи, 40 сантиметров высотой. Но что еще живо и против чего бессильно время это трагическая красота борющейся с волнами скалы Оронго, на которой солнце исполняет вечером последний акт своего спектакля. С ранней зари до поздней ночи люди, зачарованные ожиданием первого яйца, переживали здесь мгновения бессмертной поэзии. Весь обряд тангата-ману совершался между скалой и островками, и ветер был последним его очевидцем. Бесполезно было пытаться делать здесь пробные выемки, все равно мы не смогли бы сделать их так, как нам этого хотелось. Лучше уж оставить этот островок нетронутым, чтобы какая-нибудь другая экспедиция смогла провести здесь серьезные исследования. Однако на этом клочке земли есть одна чрезвычайно интересная вещь - это ее растительность. Здешняя трава интересна прежде всего своей текстурой: она длинная, но вместе с тем жесткая и густая, как лишайник. Другая ее особенность - возраст. Когда-то трава росла по всему острову Пасхи, но была истреблена овцами и введением выборочного травосеяния. При более внимательном изучении трава эта поражает своей удивительной прочностью и эластичностью. Ночью мы спали на этом естественном матраце, а проснувшись, были удивлены тем, как легко ее примятые стебли принимали свое прежнее положение. Беседа с друзьями рапануйцами навела нас на мысль, что такая трава с успехом могла быть использована для перевозки статуй. Этой мыслью, вероятно, не следует пренебрегать.
      Глава XVII. ПУТЕШЕСТВИЕ В НЕВЕДОМОЕ
      Мы не собирались нарушать покой громадного кратера вулкана Рано-Као, напротив, мы мечтали погрузиться в него, почувствовать всей душой его холодное величие. Однако нужно было внимательно обследовать его безукоризненную окружность, осмотреть доступные пещеры и попытаться найти тот прекрасный камень с высеченными на нем изображениями, о котором нам рассказывали. В благородном и безупречном по форме кратере, спрятавшись от животных и ветра, доживают свой век три последних дерева торомиро. Придавая особое своеобразие дикому уголку, они стоят там как последние живые свидетели мира, чье тонкое и величественное искусство погибло, потеряв свои корни. Мы рассматриваем эти последние деревья, прилепившиеся к огромной скале из лавы. Островитяне заботятся о них, как о детях со слабым здоровьем. Семенами этих деревьев можно было бы засеять весь остров, можно было бы возродить их, но ведь здесь царствуют овцы! "К тому же, вы знаете, эти островитяне такие лодыри, что не хотят заниматься земледелием! Посмотрите на участок у церковного дома, у меня такая хорошая морковь!" Вот это да! Какова логика! Искусство на острове почти выродилось из-за отсутствия благородного материала. Оно гниет, как и древесина домов островитян. А торомиро на острове Пасхи было прекрасно, оно отличается от полинезийского и даже чилийского. Здесь оно похоже на живой мрамор, спаянный ветром и лавой. Эта особенность древесины придавала утонченную строгость уникальным произведениям искусства. Для того чтобы обойти вулкан, нужно много времени, он ведь огромен, более трех километров в окружности. Когда сильный ветер врывается в кратер и начинает метаться в Черной яме Хаумака, он выглядит мрачным и угрюмым. Но когда спокойное солнце играет в зеркале его огромного водоема, он кажется самим приютом покоя. Там, в полукружиях пещер, люди жили в заколдованном закругленном мире, а сейчас оттуда доносится только пение диких петухов. Именно эти пещеры, эти убежища, на чьи пороги солнце вечно приходит в одно и то же время, нам и нужно было осмотреть. Все они хороши по-своему, но одна, по крайней мере из тех, которые мы успели осмотреть, просто великолепна. Она расположена на северо-восточном склоне, почти посередине между гребнем и дном кратера. Широкий крытый вход, усыпанный осколками обсидиана, вел в настоящий, хорошо освещенный вестибюль, вокруг на стенах было высечено несколько очень красивых изображений головы Макемаке. Затем пещера поднималась на один этаж вверх, отсюда начинались два коридора, прорубленных руками человека. Коридоры в свою очередь выходили в два слабо освещенных круглых зала, а из них опять выходил узкий коридор и терялся вверху, в крошечных темных альковах. Пещера, несомненно, была создана природой, а потом уже благоустроена человеком. Это было поистине убежище грез и цитадель одновременно. Настоящее совершенство, как бы созданное гением Ле Карбюзье. Здесь следовало бы произвести раскопки, но, так как у меня нет разрешения, оставляю эту работу другим. В окружности кратера есть не только отдельные благоустроенные пещеры на северном склоне мы наткнулись даже на целую деревню. И каково же было наше удивление, когда мы нашли здесь несколько кусков торомиро, не тронутых за столетие ни солнцем, ни дождем, ни холодом. Удивительной была эта деревня, с террасами, нависающими над озером. Здесь, несомненно, жило несколько сот человек. Единственными следами их жизни кроме камней остаются изуродованные фиговые деревья, цепляющиеся корнями за осыпи. Продвигаясь дальше по склону, вы попадаете в зеленый оазис завезенной сюда акации. Где-то здесь должен быть огромный камень с наскальными изображениями. Разыскивая камень, мы увидели прямо против нас, в изломе верхнего края вулкана, пышный каскад цветущей бугенвиллеи [Бугенвиллея род южноамериканских лазящих кустарников семейства ночецветных. - Прим. перев], цветы которой изумительно оживляли и украшали серую скалу. Наконец один из наших друзей нашел этот камень. Это была огромная закругленная и отшлифованная эрозией глыба, покрытая лишайником, под которым прятались изображения и интересные петроглифы. Постепенно счищая мох, мы открывали непонятное переплетение линий. Только когда расчистка была закончена, мы увидели многочисленные фрески, две были особенно интересны. Одна больше всего напоминала пингвина с хвостом кита, а вторая изображала абсолютно неизвестную на острове Пасхи голову. Это была голова бородача с глазами насекомого. На его черепе ветвились оленьи рога. Можно было подумать, что это изображение шамана или ритуального головного убора, употреблявшегося индейцами Крайнего Севера. Интересно в связи с этим вспомнить, что подобное изображение встречается как у сибирских народов, так и у яганов и алакалуфов Огненной Земли. Весьма вероятно, что в данном случае можно говорить о каких-то контактах и что рассказ Ануа Мотуа, достигшего мыса Горн, находит здесь свое подтверждение. Островитяне заявили: "Это человек-насекомое". Не знаю, а потому и ничего не могу сказать, быть может, фотография добавит когда-нибудь какойнибудь любопытный штрих. Но во всяком случае, этот образ был создан не полинезийцами; он абсолютно своеобразен, как, впрочем, и многое другое, что делает этот остров необыкновенным. Проходили дни и ночи, начинавшиеся пением стариков. Пора уже было оставить в покое РаноКао, Черную яму Хаумака. В интервалах между грозами мы собирались продолжить работу у Ханга-Роа. Чем дальше мы продвигались в своих исследованиях, тем больше документов приносили нам местные жители. Надо было бы прожить здесь по крайней мере года два. У подножия вулкана Рано-Као, вокруг холма Орито, есть огромная складка вулканической породы. Это большой карьер из обсидиана, с которым связан происшедший в свое время переворот как в производстве предметов из камня, так и в искусстве. Когда прекращался дождь, трудно было найти что-то более прекрасное, чем эти искрящиеся под лучами солнца миллионы осколков разной величины. Обсидиан - это черное вулканическое стекло. Если сделать из него клинок, он будет очень острым, а само стекло приобретает матовую прозрачность. Длинная, ярко прочерченная дорожка из обсидиана похожа на след от торможения космического корабля. Изучал ли кто-нибудь все возможности образования этой породы?! А ведь такое исследование нужно было бы провести. К сожалению, наш сцинтеометр вышел из строя, поэтому мы не смогли определить радиоактивность этого обсидиана, чем-то отличающегося, по-моему, от других подобных пород. Мы не могли отделаться от этой мысли, так как ровная борозда 800 метров длиной и 200 метров шириной казалась слишком уж необычной. Кроме того, на траектории этой линии есть место, никогда не отмечавшееся исследователями. Оно напоминает след от удара или столкновения. Его можно увидеть на склоне холма примерно с двухкилометрового расстояния, так как растительность здесь очень отличается от окружающей... Ровный круг как будто образовался от столкновения какого-то неизвестного тела с Землей. Проходили часы, дни, а мы все рылись в этих дантовых отходах и находили то множество кусков обсидиана, то инструменты, то заготовленные и обтесанные на месте крупные нуклеусы [Дисковидная заготовка. - Прим. пер]. Некоторые авторы совершенно без всякого на то основания считают, что обработка этой стекловидной массы была освоена очень поздно.