В плену страстей

      Рэн отбивалась обеими руками, когда Баском потащил ее наверх.
      – Убери от меня руки! Помогите! Кто-нибудь! – пронзительно кричала она, чтобы быть услышанной в грохоте волн, обрушивающихся на корабль. – Я убью тебя, поганый ублюдок! – надрывалась девушка, одновременно нанося удары по костлявому телу Баскома.
      Никто даже не попытался вступиться за нее. Все просто стояли и не препятствовали своему сумасшедшему предводителю. Рэн продолжала взывать о помощи и сопротивляться, но тщетно. Видя, что люди глухи к ее мольбам, девушка обратилась к Богу:
      – Прошу тебя, Господи, не оставляй меня сейчас! Избавь меня от этого безумца, который намеревается убить меня!
      Баском тоже взывал к Богу, но с молитвой об очищении ее души и вопил, что делает все возможное, чтобы следовать инструкциям, полученным во время видения.
      Калеб был ошеломлен, увидев на квартердеке две мечущиеся фигуры. Что, черт возьми, происходит? Он старался рассмотреть, есть ли на палубе его люди, но все матросы находились на своих местах. Калеб не мог бросить штурвал, поэтому лишь наблюдал за ужасающей сценой. В его ушах звенели призывные крики Рэн, и впервые в своей жизни Калеб почувствовал себя беспомощным. Сердце колотилось в груди со страшной силой от тревоги за Рэн.
      Баском выпустил из рук кричащую девушку, когда на них обрушилась ледяная волна. Рэн удалось ухватиться за бочку с водой, которая стояла рядом с тяжелым ящиком со снастями. Она изловчилась вклиниться между ними и попутно закрепить петлей толстые канаты вокруг запястий.
      Баском выкрикивал молитвы Богу, слова которых казались непристойными для притупившегося сознания Рэн.
      В ярком свете вспыхивающих молний Калеб увидел приближающуюся волну и закричал от бессилия. Рэн смоет за борт!
      А дождь все хлестал колючими струями, словно пытался искрошить все встречающееся на пути.
      Калеб редко обращался к Богу, но сейчас он молился: «Прошу Тебя, спаси ее! Ты должен услышать мою просьбу, ведь я прошу не за себя!»
      Рэн увидела волну одновременно с Калебом. Придется держаться. Девушка втискивалась в щель между бочкой и ящиком для снастей до тех пор, пока грубое дерево не вонзилось ей в ребра. Это было единственным, что она сейчас могла сделать, остальное – в руках божьих. Рэн крепко зажмурилась, поэтому не заметила, что Баском ушел с квартердека и исчез из поля зрения за пеленой дождя.
      Калеб беспомощно наблюдал со своего поста у штурвала за всем происходящим. Он видел, как отбросило волной Баскома. Если бы Рэн только смогла продержаться и не ослабить хватку, то, может быть, и уцелела бы… От напряжения у Калеба застучало в голове.
      Корабль бросало на гигантских волнах, как щепку; мачты стонали под напором ветра. «Сирена» то балансировала на гребнях головокружительной высоты, то проваливалась в бездну.
      Шторм продолжался уже несколько часов. Калеб не мог видеть Рэн в ее укрытии, не знал, жива ли она. Как он сумеет объяснить Сирене и Ригану, что допустил, чтобы Рэн смыло за борт? Они никогда не простят его. Особенно Риган, который любит Рэн так, будто она его плоть и кровь. Риган будет укоряюще смотреть агатовыми глазами… Риган никогда не простит его.
      Калеба охватило сознание потери, какое он не испытывал ранее. Рэн… Как отчетливо помнил он ощущение ее теплого стройного тела в своих объятиях! Даже тогда он понял, что хотел бы узнать ее ближе, как мужчина узнает женщину, как Риган знал Сирену.
      Калеб чувствовал себя ужасно. Он буквально валился с ног от усталости. Шторму не было видно конца. Как долго он сможет терпеть эти муки? Огромным усилием воли Калеб поднял голову. Грудь, налегающая на штурвал, горела огнем. Калеб знал, что когда он отнимет руки от штурвала, то кожа на них будет стерта до крови. Он мог вынести физическую боль, но душевная рана останется на всю жизнь. Мысль о том, что тело Рэн швыряет в безжалостном океане, была невыносима. И вдруг Калеб понял, что отдал бы жизнь, чтобы спасти Рэн. Он едва знал эту девушку, но каким-то образом его всегда тянуло к ней, с того самого момента, когда они впервые встретились.
      Калеб приехал навестить Сирену и находился в библиотеке ее лондонского дома, когда фрау Хольц вошла с очаровательной маленькой девочкой, одетой во все розовое. Впервые он услышал ее имя из уст Сирены.
      – Иди сюда, Рэн. Я хочу тебя кое с кем познакомить. Калеб приехал с Островов Пряностей, он сын господина ван дер Риса.
      Рэн рассматривала его, позабыв о новом платье, которое хотела продемонстрировать Сирене. Она медленно подошла к Калебу и тихо спросила детским голоском:
      – Ты знаешь Морскую Сирену? Золотисто-коричневые глаза девочки светились изнутри, как язычки свечи.
      Калеб рассмеялся, сверкнув крепкими белыми зубами.
      – О, я хорошо знаю эту историю. Морская Сирена была прекрасной леди, – он шагнул к девочке и опустился на колено. – Думаю, она была почти такой же красивой, как ты, – он взял ручку Рэн и поднес к губам, а смеющиеся глаза спокойно смотрели на ребенка.
      Когда Рэн заговорила, ее тихие слова удивили и фрау Хольц, и Сирену.
      – Надеюсь, мужчина, которого любила Морская Сирена, был похож на тебя.
      Калеб оторопел на миг, а потом прошептал:
      – Я тоже надеюсь. Я бы очень гордился, если бы такая женщина, как Морская Сирена, полюбила меня.
      Рэн понимающе улыбнулась.
      – Когда я вырасту, то стану такой же, как Морская Сирена. Тогда я смогу… – она задумалась на мгновение. – Ты подождешь меня, пока я вырасту?
      Подождешь меня… подождешь меня…
      Слова, сказанные маленькой девочкой, по силе были, скорее, словами молодой женщины, и они снова и снова эхом отдавались в голове Калеба.
      Подожди меня… подожди меня… Эта короткая фраза напоминала песню сирен, зазывающих моряков в море…
      Шторм бушевал в течение двенадцати часов, с яростью обрушиваясь на «Морскую Сирену». Калеб уже давно висел на штурвале полуживой, но занемевшие руки продолжали вести корабль сквозь огромные водяные валы и проливной дождь.
      За час до рассвета буря стихла, и океан успокоился. Питер, первый помощник капитана, и Харкин, второй помощник, отвязали Калеба от штурвала и унесли в каюту. Позвали Фаррингтона. Он посмотрел на Калеба со страхом и жалостью и немедленно принялся за работу. Мало ли что он когда-то говорил или делал, но старик любил Калеба как родного сына. Он бережно обработал раны Кэла и сел у его постели.
      Харкин вновь появился в каюте капитана – с безжизненным телом Рэн на руках. Фаррингтон в изумлении приподнял седые брови. Второй помощник осторожно опустил девушку на другую койку и мрачно изрек:
      – Не знаю, жива ли она. Я нашел ее висящей на ящике со снастями. У нее вывихнуто плечо, надо его вправить. Я видел, как это делают, но никогда не пробовал сам. А этот священник, целый и невредимый, молится на палубе за наши души. Он говорит, что все мы направляемся прямо в ад и только он сможет вырвать нас из когтей дьявола. Мне нужно чье-то разрешение выбросить его за борт, пока капитан без сознания.
      Фаррингтон махнул Харкину, чтобы тот замолчал, а сам не спускал глаз с Рэн. Он всматривался в ее бледное лицо и обнаружил, что корсаж ее платья разорван и обнажает глубокие красные ссадины. Харкин был прав: девушка была скорее мертва, чем жива, дышала она быстро и хрипло. Но если необходимо вправить ей плечо, то сейчас самое подходящее время, пока она не знает, что с ней произошло, и ничего не чувствует.
      – Харкин, подойди сюда и помоги мне. Если ты не справишься, позови кого-нибудь другого. Я буду держать ей шею и плечо, а ты вправляй руку. Старайся как следует, парень, за все ответишь перед капитаном.
      Голос Обри звучал грубовато, в нем не было и намека на жалость, которую он испытывал к Рэн. Его познания в медицине были очень ограниченными, и обычно он полагался на общеизвестные средства: теплые одеяла, горячий чай, перевязку ран и нежный, заботливый уход.
      Фаррингтон изо всех сил заботился о молодых людях, оберегая и исцеляя их израненные тела. Оба время от времени бредили. Рэн жалко всхлипывала:
      – Калеб, помоги мне!
      А мужчина на соседней койке, казалось, отвечал ей:
      – Рэн, я подожду тебя… Рэн! – крики его были полны отчаяния и разрывали старое сердце Обри.
      Хотя Фаррингтон валился от усталости, сбивая температуру и меняя повязки, он отказался от помощи команды и отверг предложение одной женщины из трюма помогать ему в уходе за Калебом и Рэн. Никому, кроме себя, не позволял он пальцем прикоснуться к больным и проводил долгие часы, лежа на полу между их койками.
      К концу третьего дня Калеб пришел в себя. Довольный Фаррингтон ласково заговорил с ним:
      – Кэл, это я, Обри. Ты должен лежать тихо. Уже несколько дней у тебя жар. Я почти уверен, что у тебя сломаны ребра, но опасался делать тебе прокол из страха, что могу повредить легкое. Я сделаю это сейчас, но ты должен лежать спокойно. Кэл, ты понимаешь меня? Просто кивни головой.
      Калеб слабо кивнул. Поняв, что он хочет о чем-то спросить, Обри предупредил, что не стоит тратить силы.
      Калеб был слаб, как новорожденный младенец, ему едва удалось приподнять голову. Обри помог ему и ловко перевязал грудь Калеба полосками материи. Силы оставили капитана, и он провалился в глубокий естественный сон. Старый денди вздохнул. Калеб скоро поправится. Если о ком-то нужно беспокоиться, так это о девушке. Пора бы ей прийти в себя. Она то затихала, бледная и неподвижная, словно мертвая, то металась в беспамятстве и звала на помощь Калеба.
      Когда на следующий день Калеб проснулся, он услышал голос Рэн. На мгновение ему показалось, что он снова привязан к штурвалу среди бушующего шторма и слышит крики Рэн о помощи. Калеб поднял полные страдания глаза на Фаррингтона. Старый картежник указал пальцем на соседнюю койку, и Калеб обомлел от неожиданности. Это было похоже на чудо: она жива и действительно зовет его! Калеб сделал слабую попытку встать, но боль, пронзившая тело, отбросила его назад.
      – Скажи, Обри, она плоха? – едва выдохнул он. Фаррингтон пожал плечами.
      – Я не доктор, Кэл. Думаю, она умирает. Она постоянно зовет тебя, но в сознание не приходит. У нее очень высокая температура, как и у тебя, но ты вышел из кризиса. У нее помяты ребра и было вывихнуто плечо, хотя не очень серьезно. Мы с Харкином вправили его; не могу сказать, что процедура была приятной, но она все равно ничего не чувствовала. Последние несколько часов ее знобит, я закутал ее одеялами, какие только мог найти. Харкин постоянно носит с камбуза горячие кирпичи, но, кажется, ничего не помогает. Я не знаю, что делать. Извини, Кэл.
      – Это я во всем виноват. Я не должен был оставлять ее с этим негодяем-священником… Сделай же что-нибудь! – взмолился Калеб.
      – Ждать – вот что нам остается, – грустно промолвил Фаррингтон.
      – Ждать и смотреть, как она умирает, – простонал Калеб.
      Вдруг он вспомнил, как однажды у сына Сирены, Майкла, была страшная лихорадка. Мать положила его в свою постель, чтобы согреть мальчика теплом своего тела, и лихорадка скоро прошла. Правда, через два дня Майкл скончался, но Калеб не желал думать о смерти. Рэн не умрет! Она не может умереть!
      – Принеси ее сюда, Обри, и положи рядом со мной. Не смотри на меня так, старый лис. Тепло моего тела спасет ее. Сними с нее все. Я не смогу согреть ее, когда она закутана в мокрые от пота одеяла. Действуй осторожно и аккуратно, Обри.
      Превозмогая боль, Калеб отодвинулся к стене, освобождая место для Рэн. От напряжения и волнения Кэл почувствовал головокружение, ему стало трудно дышать.
      Обри уложил девушку рядом с Калебом и скромно отвел глаза в сторону, когда Кэл нежно обнял Рэн и стал баюкать ее, шепча ласковые слова, которые Фаррингтон не мог разобрать. Картежник решил, что самое время отправиться наверх: неприлично смотреть на то, что видеть не полагается.
      – Калеб, помоги мне, – чуть слышно выдохнула девушка.
      Кэл осторожно прижал ее к себе, стараясь не причинить боли.
      – Я здесь, Рэн, я здесь…
      Целый день Рэн звала Калеба, а он отвечал, прижав рот к ее уху. Сильные руки моряка бережно обнимали ее тело, а губы время от времени нежно целовали девушку в щеку.
      Ночью, когда лихорадка стала спадать и сон Рэн стал спокойнее, ее слова зазвучали более отчетливо. Теперь девушка не только звала Калеба. Он слушал, что говорила Рэн, и сердце его готово было разорваться, когда постепенно она рассказала, что с ней сделал Малькольм. Сначала Калеб толком ничего не понял, но на исходе ночи, в течение которой он продолжал нашептывать девушке успокаивающие слова, Рэн довольно связно поведала, как Малькольм проиграл ее в карты грубым и угрюмым матросам. Она зажмурила глаза от ужаса, словно опять переживая тот кошмар, но слова снова и снова слетали с языка. Казалось, лишь звук голоса Калеба давал ей силы. Ближе к рассвету Рэн смогла ответить на простейшие вопросы, и Калеб уже ни капли не сомневался, что ужасы, описанные Рэн, не были бредом больной. Все это произошло с ней на самом деле.
      Калеб чуть не обезумел от ярости. Ему хотелось убивать, крушить, разрушать. Калеб пытался убедить себя, что испытывает естественную реакцию брата, который узнал, что его сестру изнасиловали. Но когда Рэн успокоилась и доверчиво прижалась к нему, Калеб понял, что боль эта гораздо глубже, чем просто братская. Не стоило долго убеждать себя, но он мог бы полюбить Рэн. Он сумел бы переждать, пока мучительные воспоминания девушки о ее первом физическом контакте с мужчиной. Калеб проникся уважением к внутренней силе Рэн и ее мужеству жить после совершенного над ней надругательства. Он сам был свидетелем опустошения женщины после изнасилования. Вспомнив, что произошло с Сиреной, и представив, что сотворили с Рэн, Калеб еще крепче прижал к себе девушку, которая мирно спала на его руках. Глаза его подернулись влажной туманной пеленой, и свет единственной лампы расплывался перед ним.

* * *

      К полудню следующего дня у Рэн начала снижаться температура. Калеб осторожно слез с койки, стараясь не потревожить девушку. Со времени шторма она впервые спала нормальным сном. Осторожно поддерживая помятые бока, Калеб махнул Фаррингтону, который спустился проведать их, чтобы тот возвращался наверх.
      Одевшись, Калеб еще долго стоял, глядя на Рэн. Его снова захлестнуло желание защитить ее и уничтожить Малькольма Уэзерли. Рука его сама потянулась, чтобы отбросить спутанную прядь волос со щеки Рэн, но Кэл быстро остановил себя. Он не должен испытывать к ней ничего, кроме братских чувств. Рэн необходимо прийти в себя после потрясения, а не бросаться в очередной любовный роман. После того, что ей пришлось пережить, сможет ли она когда-нибудь довериться мужчине? Сирене понадобилось много времени, чтобы преодолеть воспоминания о перенесенных страданиях, прежде чем признать свою любовь к Ригану и отдаться ему.
      Калеб сказал себе, что у него нет времени для таких игр. Рэн – его сестра, или почти сестра. А свои физиологические потребности он удовлетворит с другой женщиной, которая не будет рассчитывать на что-то большее. Если Рэн захочет выговориться, он всегда будет рядом.
      Поднявшись на палубу, Калеб нетвердой походкой направился в рулевую рубку, чтобы посмотреть, как справляется его первый помощник. Удостоверившись, что корабль идет верным курсом, капитан вместе с Фаррингтоном отправился на квартердек. Голосом, какого картежник никогда от него ранее не слышал, Калеб тепло поблагодарил старика за заботу о Рэн.
      – Не стоит меня благодарить, Кэл. Ты бы сделал для меня то же самое, – уверенно заявил Обри.
      – Это действительно так, старина. Но уже второй раз ты приходишь мне на помощь. Помнишь таверну «Совиный глаз», где меня чуть не убили? Я твой должник.
      – Просто отвези меня на Мартинику, где я смогу продать свои камешки. Это все, что мне от тебя нужно, Кэл. Ты же мне как сын. О, я знаю, что ты порой теряешь со мной терпение, и я действительно бываю абсолютно невыносим, но в одно ты должен верить свято: я отношусь к тебе как к сыну! – голос старика звучал тепло и искренне.
      Вот ведь штука! Как только Калеб решил, что разгадал этого старого лиса, и собрался наказать его за нечестную игру, Фаррингтон совершил поступок, списавший со счетов все его предыдущие провинности.
      Но сейчас у Калеба не было времени беспокоиться о Фаррингтоне: Рэн стала его главной заботой. «А пока, – с тихой яростью подумал он, – я пойду к этому Стоунхаму и сверну его костлявую шею, чтоб он стал похож на дохлого цыпленка!»
      До возвращения в Англию Калеб ничего не мог предпринять против Уэзерли, но поклялся себе, что разыщет негодяя, даже если на это уйдет вся жизнь. А когда он найдет его, Уэзерли проклянет тот день, когда впервые увидел Рэн.
      Вернувшись в свою каюту, Калеб склонился над спящей девушкой, чтобы удостовериться, что она дышит глубоко и ровно. Рэн была очень бледна, но Калеб знал, что она обязательно поправится, наверное, не так быстро, как он сам, но она жива и будет жить – это самое главное.
      Калеб медленно спустился по трапу, ведущему в трюм; пассажиры его, как обычно, молились. Увидев омерзительное лицо Баскома Стоунхама, Калеб с трудом подавил желание удушить его собственными руками и ограничился тем, что вырвал из рук проповедника молитвенник и швырнул его на пол. Со всех сторон раздались удивленные вздохи и возгласы.
      – Я в своей жизни повидал много дураков, но тебе нет равных! – прорычал капитан. – Ты хоть соображаешь, что мог убить Рэн, вытащив ее на палубу во время шторма? Это просто чудо, что вы оба остались живы! С этого моменты ты и все остальные не покинете трюма. Меня не волнует, нравится вам это или нет. Я отдал распоряжение своим людям немедленно докладывать мне, если кто-нибудь из вас попробует подняться наверх. Ты понял меня, Стоунхам?
      – Неверующий язычник! – набожно воскликнул Баском. – Твою сестру было необходимо очистить от грехов, а не самое ли лучшее сделать это во время творимых Господом чудес природы? Ты сам только что сказал, что мы уцелели чудом. Именно это и произошло – чудо! Если ты не хочешь, чтобы мы выходили на палубу, мы останемся внизу вместе с крысами. Но прошу тебя сжалиться над моей сестрой и позволить ей ежедневно дышать свежим воздухом. Она чувствует себя неважно с самого начала плавания, но что бы мы ни делали, ничего не помогает. Сара, – позвал он, – подойди сюда.
      Сара поднялась на ноги и медленно подошла к брату и Калебу. Она попыталась улыбнуться, но ее так сильно тошнило, что вместо улыбки на лице появилась какая-то болезненная гримаса. Калеб нахмурился. Если он выполнит просьбу Баскома, то устроит у себя целый лазарет. Но Сара действительно выглядела больной, и капитан не мог оставить ее здесь и не чувствовать угрызений совести.
      – Ладно, она отправляется со мной наверх.
      Не было необходимости сообщать Баскому, что девушка разместится в одной каюте с Рэн. Чем меньше будет знать этот богобоязненный джентльмен, тем лучше для всех.
      Сара послушно последовала за Калебом вверх по трапу, а затем в его каюту. Она никак не отреагировала, увидев спящую на койке Рэн, и Калебу показалось странным, что, будучи подругой его сестры, Сара даже не поинтересовалась ее здоровьем.
      Калеб проследил, как Сара легла на пустую койку и натянула одеяло до самого подбородка. Темные тени вокруг глаз и зеленоватый оттенок лица – явные признаки морской болезни – пробудили в Калебе что-то похожее на жалость. Девушка выглядела очень изможденной, и Кэлу вдруг захотелось, чтобы ее неприятности были вызваны только морской болезнью. Не хватает только вспышки тифа или чумы на борту корабля! Калеб хотел уже поместить Сару в другую палату, подальше от Рэн, но увидел, что девушка забылась в каком-то болезненном сне. Не найдя в себе смелости снова потревожить Сару, Калеб уселся на рундук и вытянул ноги. Немного солнца, свежего воздуха и кружка рома – вот что ему сейчас нужно, чтобы вновь прийти в доброе расположение духа.

ГЛАВА 12

      Малькольм Уэзерли быстро вывел из терпения Обри Фаррингтона.
      – Проживешь и так! – грубо бросил Обри. – У тебя нет выбора. Ты согласился на любые условия, лишь бы плыть на этом корабле.
      – Послушай меня, скотина. Я уже сыт по горло. Мне нужна горячая пища и свежий воздух. Я сижу в этой отвратительной яме, как в аду, и если ты не организуешь мне прогулки по ночам и не снабдишь нормальной едой, клянусь я убью тебя, – пригрозил Уэзерли. – Сделать это очень просто.
      Фаррингтон ощутил дрожь во всем теле. Уэзерли выглядел отвратительно уродливым. Не осталось ни красивой внешности, ни хороших манер; глаз ослеп, и по всему лицу протянулся зловещий, покрытый коркой шрам. Когда-то элегантный джентльмен теперь напоминал загнанного зверя.
      – Я подумаю, что можно сделать, но не хочу давать никаких обещаний. Калеб сейчас отдыхает на палубе. Если подвернется возможность, я утащу для тебя что-нибудь горячее. По поводу свежего воздуха: все будет зависеть от того, кто стоит на посту. Я с самого начала говорил тебе об этом и предупреждал, что иногда придется поголодать, не говоря уже о других неудобствах. Ты согласился. Если хочешь, чтобы все наши старания пошли прахом, поступай как знаешь. Если Кэл обнаружит тебя здесь, что с тобой будет? На случай, если ты не знаком с флотской жизнью, позволь сообщить, что это помещение используется как камера для преступников.
      Уэзерли скривил губы, ему очень хотелось ударить старика. Он не мог допустить, чтобы последнее слово осталось за Обри.
      – Тогда достань мне чистую одежду. Мне не пристало носить такие лохмотья. От них воняет, – злобно проворчал он.
      Фаррингтон ничего не ответил и вышел за дверь. «Не стоит обижаться на хамов», – проворчал себе под нос Обри, задвигая тяжелый железный засов, и улыбнулся. Если все пойдет по плану, этот ублюдок сгниет здесь, и никто ничего не заподозрит. Обри снова улыбнулся и потер нос. Уэзерли прав: тухлая рыба пахнет лучше, чем он.
      Оказавшись на палубе, Фаррингтон подошел к Калебу, который сообщил ему о Саре.
      – Я займу твою каюту, поэтому тебе придется переехать к команде, – распорядился Калеб, не обращая внимания на явное недовольство Фаррингтона. – А если увидишь, что этот идиот Стоунхам сделает хотя бы один шаг на палубу, сразу зови меня. Матросов я уже предупредил. Да, вот еще что… Обри, я хочу, чтобы ты позаботился о женщинах. Отнеси им поесть и присматривай за Рэн. Она сможет выйти на палубу дня через два. Вверяю дам тебе. Я не знаю, чем больна девица Стоунхам, но уверен: ты найдешь лекарство и для нее.
      Фаррингтон уловил в голосе Калеба металлические нотки и не отважился возразить. Он увидел усталое выражение лица Калеба и понял, что его друг плохо себя чувствует.
      Ничего не поделаешь – придется одновременно исполнять роль тюремщика и сиделки!

* * *

      Тем же вечером, пока Сара прогуливалась по палубе, Калеб спустился в свою бывшую каюту взглянуть на Рэн. Она лежала в постели, хрупкое тело едва угадывалось под одеялами, лицо было бледным и усталым, но тем не менее девушка собралась с силами и улыбнулась ему.
      – Рад, что ты выглядишь бодрее. Как поживает твое плечо? – заботливо спросил Калеб.
      – Спасибо, гораздо лучше, – прошептала она, не спуская глаз с Кэла.
      – У тебя есть все необходимое? Хочешь пить?
      Рэн кивнула. Калеб осторожно приподнял ее голову и поднес к губам стакан. Девушка пила медленно, с трудом глотая.
      – Теперь ты будешь не одна, я кое-кого привел к тебе, – он так же бережно опустил Рэн на подушку и направился к двери.
      – Калеб, подожди, – едва слышно позвала Рэн.
      Словно почувствовав, что она собирается сказать, Калеб помедлил, затем неторопливо пересек каюту, стараясь держаться свободно и естественно. Он понимал: лучше выяснить все сейчас, чем избегать этого разговора. В любом случае ей будет больнее, чем ему.
      – Калеб, я… у меня такое ощущение, что я… я рассказала тебе кое-что о… о…
      Девушка была не в состоянии произнести эти слова вслух, но в них не было необходимости. По боли в глазах Калеба Рэн поняла, что он все знает.
      – Калеб, я не переживу, если ты отвернешься сейчас от меня. Я стала противна тебе? – слабым голосом спросила Рэн, задыхаясь от волнения.
      Он мгновенно опустился перед ней на колени и приблизил свое лицо.
      – Никогда! – заверил он дрогнувшим голосом. – Я считаю тебя самой храброй, самой отчаянной девушкой… – продолжать он не мог.
      – Я знаю, что случилось с Сиреной. Фрау Хольц рассказывала мне. И еще знаю: если она смогла жить дальше, то и я смогу. Но мне невыносимо видеть, с какой жалостью ты смотришь на меня, Кэл. Это все, о чем я тебя прошу.
      – Нет, Рэн, я никогда не буду смотреть на тебя с жалостью, только с восхищением! И пообещаю еще кое-что. В Англии я разыщу этого зверя и заставлю его поплатиться за все, что он сделал с тобой. Клянусь! Как только я найду его, жизнь его оборвется, чего бы мне это ни стоило.
      Мстительные нотки в голосе Калеба испугали Рэн, и она легко прикоснулась кончиками пальцев к его щеке.
      – Успокойся. В этом нет необходимости. Каждый раз, глядя на свое отражение в зеркале, Малькольм будет вспоминать, чего стоила ему его похоть.
      Медленно, задыхаясь от усилий, Рэн поведала Калебу, как ей пришлось поступить, чтобы спастись от матросов и Малькольма. Она призналась в убийстве одного из бандитов и, затаив дыхание, ожидала встретить выражение ужаса в глазах Калеба. Увидев там только уважение и восхищение, Рэн с облегчением вздохнула, почувствовав себя очищенной после трудной исповеди.
      – А сейчас поспи, малышка, – сказал Калеб, нежно прикоснувшись рукой к ее лбу.
      Он боялся, что после столь тяжелого разговора у Рэн снова подскочит температура.
      Она послушно закрыла глаза. Но прежде чем Калеб успел выйти из каюты, Рэн опять окликнула его:
      – Ты еще зайдешь навестить меня?
      Не дождавшись ответа, девушка провалилась в сон, и лицо ее было спокойным и безмятежным.

* * *

      Через два дня Рэн снова была на ногах. Калеб уже полностью поправился и приступил к обязанностям капитана «Морской Сирены».
      Был час пополудни, когда Рэн заглянула в глаза Обри Фаррингтона и произнесла:
      – Спасибо вам, что спасли мою жизнь. Я никогда этого не забуду. Не знаю, смогу ли когда-нибудь отплатить за вашу доброту и заботу.
      Обри моргнул и слегка нахмурился. В это незабываемое мгновение Рэн заняла прочное место в его сердце. Обри она казалась какой-то особенной девушкой – более женственной, более уверенной в себе, чем другие. Он не был знаком с ней ранее, но лицо Рэн показалось ему таким детским и беззащитным, когда Харкин принес девушку в каюту Калеба. Обри не мог объяснить своего отношения к ней – возможно, просто думал о всякой чепухе, как говорил Калеб. Поэтому Обри решил списать свои мысли и ощущения на счет глупых фантазий старого человека. А может, он составил о Рэн предвзятое мнение из-за слов Калеба, называвшего ее капризной, безответственной, испорченной, с языком «сварливой бабы с пристани», а теперь убедился, что Рэн совсем другая?
      – Не надо меня благодарить. Я сделал то, что сделал бы любой, окажись на моем месте. Ты должна сказать спасибо Калебу. Именно он спас тебе жизнь, когда лихорадка достигла критической точки. Я уже ничем не мог помочь тебе, а ему это удалось. Так что благодари его, а не меня.
      Сара сидела молча, прислушиваясь к беседе. Девушка пребывала в задумчивости. С Рэн она почти не разговаривала с того дня, как Калеб привел ее сюда. Рэн много спала, а когда просыпалась, предпочитала свою собственную компанию и молчала. Сару также не очень-то тянуло на разговоры, и, в конце концов, долгое молчание – тоже своего рода общение. Сара размышляла, можно ли довериться Рэн и рассказать ей о своих страхах. Иногда становится легче, если выговоришься кому-нибудь, даже такой пустой девчонке, как Рэн. Один раз Сара попыталась завести этот разговор, но была ошеломлена выражением глаз Рэн: в них появилось что-то женское, глубокое; подруга больше не была «глупой школьницей». И все же чего ждать от Рэн? Чтобы она выслушала и сделала резкие замечания, если ей что-то не понравится? К тому же, Сара сомневалась, что сможет открыться Рэн и сказать, что отцом ребенка, которого она носит, является Малькольм Уэзерли. Она просто не имеет права в этом признаться. Но что же ей делать? Если об этом узнает Баском, никакой бог не спасет ее.
      Сара задрожала, и Фаррингтон сразу забеспокоился, что у нее начнется очередной приступ морской болезни. Сара улыбнулась и заверила, что чувствует себя хорошо. Обри с облегчением вздохнул. Забота о двух больных девушках пошла на пользу старику: он повеселел и даже выглядел помолодевшим.
      «Возможно, он поможет мне, когда мы доберемся до берегов Америки, – раздумывала Сара. – Фаррингтон – опытный человек и многое повидал в жизни. А старые мужчины любят молодых женщин. И если я найду к нему правильный подход, то наверняка обведу вокруг пальца и заставлю плясать под мою дудку. Но не стоит забывать и о Калебе. Ведь он сжалился надо мной и привел в свою собственную каюту, чтобы я могла восстановить свои силы после болезни. Это неспроста…»
      В итоге Сара пришла к выводу, что если поведет себя умно и разработает разумный план действий, то сумеет обеспечить себе и ребенку, растущему в чреве, безоблачную жизнь. Надо только хорошенько разобраться в обстановке и не терять даром времени.

* * *

      Наступил следующий день. Жаловаться на погоду не приходилось: была середина мая, и солнышко пригревало все жарче.
      Сара и Рэн по-прежнему не разговаривали. Настроение Рэн перешло от глубокой депрессии к гневу, когда девушка поняла, что Калеб даже не смотрит в ее сторону. Он заходил несколько раз проведать ее, но тогда, когда в каюте находились либо Сара, либо Фаррингтон. С тех пор, как Рэн выздоровела, ни одна ее попытка разыскать Калеба и поговорить с ним не увенчалась успехом. Каждый раз, когда Рэн подходила к рулевой рубке, кто-нибудь из команды отправлял ее назад со словами, что у капитана нет времени на болтовню.
      Рэн решила высказать Калебу все, что она о нем думает, перед прибытием в Америку – и о трюме, и о Баскоме, и о многом другом. Сдерживая слезы, Рэн не хотела признавать, что Калеб стал избегать ее после рассказа об убийстве матроса и увечьях, нанесенных Малькольму. Какое же отвращение он, наверное, испытывает, глядя на нее! Она оттолкнула его своим признанием, уж можно не сомневаться.