Спящая красавица

Анна смотрела, как двое мужчин беседуют. Она сняла куртку и снова села, отхлебывая пиво, прислушиваясь не столько к их словам, сколько к звуку голосов. Голос Лео был плотным, как его телосложение, слова четкими и решительными, как шаги солдата на марше. Голос Джоша казался более низким и размеренным, голос человека, которому приходится много объяснять другим людям.. Этот голос был сильным и уверенным. – «Очень хороший голос», – подумала Анна. Так она думала и в своем кабинете, хотя тогда он был напряженным, боле жестким, чем сейчас, и самоуверенным.

Был ли? Она не уверена. Так сказала Дора. Анна удивилась, как много увидела и услышала, потому что была готова к этому, помня описания Доры.

Джош посмотрел на нее и встретился с ней глазами.

– Вы собираетесь часто бывать здесь?

– Да, – сказала она. – Это чудесное место.

– Вы впервые здесь? Нет, конечно, нет. Гейл рассказывала, что она приезжала сюда, когда ей было пять лет. Вы должны были быть с нею.

– Да.

Через минуту Лео сказал.

– Я бывал здесь дважды до того, как Итан взял меня на работу. Теперь мне не верится, что так было, я переезжал сюда, практически ничего не зная об этом месте. Что если бы оно мне не понравилось?

– Что ты сделал в первую очередь? – спросила Анна.

– Отправился на перевал Дугласа. Думал помру; слабые мускулы и разреженный воздух, а я выбрал, вероятно, самый трудный маршрут. Но вид с горы меня потряс. Я сидел там, жуя пирожок, ни единой души вокруг, ни облачка, только солнце и голубое небо, небольшой ветерок, чтобы освежить тебя после ходьбы. Я смотрел вокруг – триста шестьдесят шесть градусов над уровнем моря, но то, что мог бы проклясть, а ведь это был целый чудесный мир, пики и долины, леса, реки и озеро Дугласа несколькими тысячами футов ниже, и я понял: Итан был прав, это рай. Там мое самое любимое место.

– Вы помните, что делали здесь впервые? – спросил Джош у Анны.

– Я ездила на санях, которые тянула собачья упряжка, – она улыбнулась. – Я ходила в походы с моим дедушкой и нашла волшебное место, и сказала, что хотела бы жить там вечно.

– Где это было? – спросил Лео.

– Ривервуд. Недалеко от вашего дома. Конечно, тогда у него не было названия; вся земля принадлежала нескольким фермерам. Я называла его моим тайным садом, что было большой натяжкой, потому что там находились фермеры и их семьи, не считая скота, лошадей, собак, кошек и кроликов, которых дети держат в загончиках, но когда я бродила там, прячась в соснах и сидя у ручья, все там было мое и я вполне могла поверить, что никто на свете его не обнаружил это место и не обнаружит.

– Прячась в соснах? – переспросил Джош.

Легкий румянец тронул ее щеки.

? У всех детей есть свои места, где можно укрыться. А где было ваше?

– В музеях, – быстро ответил он. – Я ходил туда раз в неделю, когда не играл в бейсбол; мои родители поставляли меня туда после школы и забирали перед закрытием. Однажды меня там заперли; это потрясло меня. Я сидел за витриной, срисовывал статую египетского карлика, и сторож не заметил меня, когда проходил по залам, объявляя, что музей закрывается, а я ничего не сказал ему, потому что хотел закончить рисунок. Затем я сразу же узнал, что гаснет свет и не раздается никаких звуков. Но через минуту отовсюду стали доноситься звуки; все поскрипывало, ворчало и нашептывало мне, было темным-темно, я распластался на полу, чтобы не наткнуться на стеклянную витрину, и плакал.

– Сколько вам было лет? – спросила Анна.

– Девять. Я пообещал Богу все, что у меня было на свете, если только выберусь оттуда. Я даже пообещал ему два раза в день упражняться на фортепьяно.

– Но ваши родители ждали вас на улице, – сказала она.

– Они крикнули сторожу, чтобы открыл зал. Он открыл, меня нашли. На четвереньках, все еще со своим блокнотом для рисования и заплаканного. А я был так рад видеть их, что не успел смутиться.

– А хотелось вернуться туда на следующей неделе? – спросила она.

Он поднял брови.

– Вы первая, кто задает мне такой вопрос. Я не был уверен, что хочу пойти в музей снова, но родители подумали, что мне надо пойти, так что я опять там оказался. Какое-то время я ненавидел запах музея, эхо от шагов и тени в углах. Но это быстро кончилось, через пару недель я уже не вспоминал о том случае.

– Джош профессор, – сообщил Лео Анне. – Археология, в Университетском колледже Лос-Анджелеса. Хотя ты это знаешь, так ведь? Вероятно, ты знаешь о нем больше, чем... – и сделал глоток. – Извини, – пробормотал он. – Кругом полно зыбучих песков.

Джош разразился смехом.

– Все нормально, Лео. Не надо обходить это; это всего лишь дело и моя гордость, а я разберусь и с тем и с другим. А мисс Гарнетт великолепный адвокат, и я хотел бы воспользоваться ее услугами, если когда-нибудь они мне снова понадобятся.

Анна удивленно посмотрела на него.

– Спасибо, – сказала она. Лео посмотрел на свои часы.

– Мне кажется, пора идти. Нам понадобится десять-пятнадцать минут, чтобы вернуться и забрать нашу воду. Согласны? Я сейчас хочу еще раз поблагодарить Тимоти.

Джош придержал дверь, пропуская Анну вперед, они подождали Лео на улице. Здесь было пусто и темно, слабый свет от старинных фонарей ложился кругами по обе стороны от них.

– Завтра я занят с друзьями, – резко сказал Джош, – но я бы хотел позвонить вам в понедельник. Можно? Примерно в полдень, если подойдет.

Анна посмотрела на него долгим взглядом. Он не отвел глаза. В них не было ни малейшего намека на самоуверенность.

– Я бы этого хотела, – сказала Анна.

ГЛАВА 12

– Здесь есть место, которое называют Озеро Вызова, – сказал Джош по телефону в понедельник. – Очень красивое в малоизвестное, так что много народу там не должно быть. Я подумал, что мы могли бы пойти туда и устроить поздний обед, если вы не против.

– Да, – сказала Анна.

Она не стала упоминать, что уже много лет не ходила в походы; она пойдет своим обычным шагом, а если это для него слишком медленно, то пусть он или приноравливает свой шаг к ее шагам, или идет вперед. Ей понравилась идея сходить на озеро. «Одолжу у Гейл туристические ботинки», – подумала она.

– Я заеду через полчаса, – сказал Джош. – Вряд ли у вас есть рюкзак, я положу дополнительную поклажу в мой.

– Не надо, я одолжу рюкзак у Гейл, – возразила Анна. – Я хотела бы внести свою долю. Что мне прихватить для обеда?

– Ничего, все уже есть. Пока.

Когда он подъехал, Анна сидела на валуне перед домом и читала. На ней были шорты цвета хаки, голубая – башка с засученными рукавами и белый теннисный козырек Гейл.

Гейл и Лео взяли детей на парад в честь Дня труда – сказала она, бросая рюкзак на заднее сиденье его джипа. – Все они передают привет.

– Какую книгу вы читали? – спросил Джош, поворачивая к главной дороге Ривервуда.

– «Лос-Анджелесский юридический журнал».

– Вы всегда привозите с собой работу, когда приезжаете сюда?

– Всегда. А вы нет?

– Тоже беру. Я могу уехать от моих кабинетов, но не от моего портфеля.

– Сколько у вас кабинетов?

– Два. В университете и в музее. Вы были в Музее Древней истории?

– Нет. У меня не хватает времени на музеи. Я слышала, что там чудесно.

– Так оно и есть. Если хотите, мы как-нибудь устроим частную экскурсию после закрытия музея. Когда вы возвращаетесь?

– Завтра.

– Вы здесь бываете каждый уик-энд?

– О, нет. Я не могу отлучаться часто; мне бы хоть раз в месяц сюда выбраться. Если мне удастся делать это чаще, то нужно будет снять какое-то жилье.

– Гейл и Лео этого не говорили.

Анна улыбнулась.

– Конечно нет. Но я всегда предпочитаю быть в своем собственном доме; я остаюсь с ними, потому что они настаивают. Но даже этому есть предел.

– Но вам нравится быть с ними.

– Да.

Краткие ответы, подумал Джош. Простые, выверенные, почти ничего не позволяющие домысливать. Замкнутая личность. «Я всегда предпочитаю быть в своем собственном доме. Вероятно, в нем не слишком много места Для кого-то еще», – подумал он. Хотелось задать ей так много вопросов, особенно о ее месте в семье Четемов; почему она от них уезжала и когда – она сказала, что это было давно, а как давно это было? – и почему все эти годы, что он был знаком с Дорой, никто никогда не упоминал о ней. Однако он оставил свои вопросы при себе. Когда-нибудь они узнают друг друга настолько хорошо, что она будет откровенна с ним.

Он проехал по долине и свернул на узкую дорогу которая, судя по указателю, вела к ранчо.

– Этот участок принадлежит моим друзьям, они чудесные люди. Я надеюсь, вы познакомитесь с ними однажды. Тропа начинается в их владениях, так что почти никто не пользуется ею. До озера всего несколько миль, но местами подъем довольно крутой; если ваш рюкзак тяжелый...

– Он не тяжелый.

Дорога была покрыта листьями осины, которые, кружась, разлетались из-под колес машины. Анна смотрела на них и вдыхала теплый воздух, пахнущий солнцем и землей. Она на мгновение закрыла глаза, вспоминая Итана и их прогулки, и как он рассказывал ей по пути, как называются цветы и деревья, и помогал очистить сосновую смолу с кончиков пальцев, и смеялся над ее удивлением, когда она впервые нашла маленькую закрученную раковину, и рассказывал ей, что, действительно, в горах водятся улитки; сухопутные улитки, в точности похожие на тех, что живут в воде. Все в мире казалось наполненным чудесами и красотой в те дни, до ее тринадцатилетия.

– Они сейчас в городе, поэтому я не могу познакомить вас, – сказал Джош, когда они проезжали мимо дома из камня и дерева, рядом с которым располагались загоны для лошадей. – Может быть, в следующий раз.

Дорога повернула и пошла в гору, стала неровной, на ней попадались обломки скал, наполовину вросшие в землю.. Они проехали через высохший ручей к небольшой площадке рядом с дорогой.

– Это здесь. Тропа начинается на другой стороне.

Они надели рюкзаки и пошли по лесу, Джош впереди.

Тонкие белые стволы осин смыкались на тропе. Узкие лучи солнечного света пробивались сквозь желтые листья, еще висевшие на ветках, испещряя пятнышками солнца желто-коричневые кусты вдоль дороги и пробивавшиеся на тропе винно-красные кустики сумака. Последние пурпурные цветы горечавки и голубых горных астр виднелись под колючими кустами малины с увядшими листьями, сухие верхушки растений слегка шуршали под ветерком, это были единственные звуки, кроме звуков шагов Джоша и Анны по опавшим листьям осины на траве, которые нарушали царившую в лесу тишину. Они не разговаривали. Анна смотрела на спину Джоша, на его широкие плечи, на мускулистые икры ног, на его военную поступь, когда он опирался о камни, встречавшиеся на тропе; как легко он шел, помахивая руками в такт ходьбе. Он был опытным туристом, шел расслабленым шагом, который Анне показался почти медленным.

Но через несколько минут он уже не казался ей слишком медленным. Незаметно тропа становилась все круче и круче, и по мере того, как они шли вперед, ноги у нее начали болеть, их стало трудно поднимать, воздуха не хватало и слегка кружилась голова. Она попробовала заглянуть за спину Джоша, чтобы посмотреть, не видно ли конца тропы, но потом решила не делать этого. Если бы она знала, далеко ли им еще идти, то не смогла бы поддерживать заданный ритм, сделать шаг, еще один и еще. Джош упорно взбирался по крутой тропе – она совсем не слышала, тяжело ли он дышит – и она ни за что не сдастся. Она доберется до озера вместе с ним.

– Отведи плечи назад и дыши глубже, – сказал Джош через плечо. – Наполни легкие и дыши в одном темпе с шагами.

Анна расправила грудную клетку, расправила плечи и стала глубоко дышать. Головокружение прошло. Она начала соразмерять дыхание со своими шагами и перестала задыхаться.

– Спасибо, – сказала женщина и вспомнила, что он уже обратился к ней проще, по-дружески, и это было приятно. «Если бы он еще заставил мои ноги работать», – подумала она, но сил еще на какие-то слова у нее не хватило: она только старалась не отставать от него и шла вперед шаг за шагом.

Джош протянул назад руку, передавая ей пластмассовую бутылку с водой. Она отпила на ходу, проглотила бархатистую прохладу и оставила во рту кубик льда, возвращая бутылку. Тропа выровнялась и теперь они шли по сосновому лесу, а потом оказались на высокогорных лугах, где солнце оставалось обжигающим, как в чаше, где оно как будто хранилось. Потом они вошли в другой сосновый лес, темный после золотого сияния осиновых рощ и лугов; сюда солнце не проникало. Воздух был мягким и прохладным, терпким от запаха смолы; тропу покрывал настил из сосновых иголок, от этого она была упругой и шаги стали беззвучными. Джош и Анна шагали в молчаливом согласии. Серые сойки перелетали с ветки на ветку, сопровождая их, по сторонам от тропы изредка мелькали бурундуки. Анна двигалась, как будто была частью природы. Это был момент чистого счастья А потом она взглянула вверх и увидела вершины деревьев, слегка колышущиеся под ветерком, их тонкие стволы сужаясь уходили ввысь и становились маленькими точечками на фоне яркого неба. Они слегка поскрипывали. «Прислушайся, Эми. Деревья скрипят как в фильме ужасов. Закрой глаза и ты поверишь, что сейчас должно случиться что-то ужасное».

Она плакала. Шагая вслед за Джошем, упрямо заставляя себя делать шаг за шагом, чтобы идти в ногу с ним, выпрямив спину, чтобы поддержать рюкзак. Она чувствовала, что по ее лицу текут слезы. Деревья качались, дорога расплывалась перед глазами, на губах оставался вкус слез. Она не могла остановить их, что-то внутри нее рыдало, а слезы текли сами по себе, не подчиняясь ее воле. Казалось, эта дорога была бесконечной по скалистому склону, где встречались валуны, и через еще один сосновый лес, пока Джош не замедлил шаги, показывая налево.

– Озеро Вызова. Названо так в честь группы горняков, которые бросили вызов ужасной зиме и выжили. – Он обернулся. – Анна, в чем дело? Что случилось?

Она покачала головой.

– Сейчас все будет в порядке.

Внезапная остановка выбила ее из ритма, и от слабости Анна едва держалась на ногах. Она встала на колено, притворяясь, будто завязывает шнурки на ботинках, и сделала несколько глубоких вдохов. Слезы перестали течь. Встав и поправив рюкзак, сказала уже твердым голосом:

– Ты был прав: это очень красивое место. Спасибо, что взял меня с собой.

– Тебе плохо?

– Нет. Со мной все в порядке.

– Это было воспоминание?

Она бросила на него быстрый взгляд.

– А у тебя есть воспоминания, которые могут вызвать слезы?

Он слегка улыбнулся.

– Я не знаю никого, у кого бы их не было. Я знаю, ты думаешь, я неспособен чувствовать достаточно глубоко, чтобы плакать над чем-нибудь, но у меня есть воспоминания, вызывающие слезы. Будем искать место, чтобы пообедать?

– Да.

Снова он пошел вперед. Небольшое озеро лежало на дне чащи, образованной соснами, как кусочек индейской бирюзы. От берега деревья карабкались по уступам на пятьсот футов вверх, потом уступали место серым скалам, так что над озером высилось кольцо горных вершин. Джош пошел по узкой песчаной полоске у края воды, лотом повернул в лес. Анна шла за ним. Боль прошла. Столько лет она приучала себя блокировать воспоминания, чтобы всем сердцем поверить, что ничего этого больше нет, и вести себя так, словно все было отлично. Она следовала за Джошем, который вернулся к озеру и через минуту они вышли к плоским валунам, нависающим над водой.

– Иногда я прихожу сюда завтракать, – сказал он.

– Один? – спросила Анна.

– Иногда, – он снял рюкзак. – Ты проголодалась?

– Нет. Сил у меня хватало только, чтобы думать о своих ногах.

Он хмыкнул.

– Очень симпатичные ноги.

Анна освободилась от лямок своего рюкзака и подложила его за спину. Она разогнула плечи.

– Я бы еще выпила воды.

Джош уже снимал пластмассовую бутылку со своего ремня, протянул ей.

– Пей, сколько хочешь. У меня есть еще одна в рюкзаке.

Она напилась, потом села на самый большой камень, вытянув ноги, поддерживая себя руками, и закрыла глаза, подставив лицо солнцу.

Джош сел рядом с ней.

– Если хочешь поговорить об этом, я хороший слушатель.

Она покачала головой с закрытыми глазами.

– Спасибо. Здесь не о чем говорить. Расскажи мне о своей работе. Я хотела бы услышать о Египте, если ты не против.

Джош смотрел на нее. Нос и подбородок у нее были розовыми. Следовало предупредить ее о горном солнце, подумал он. Он должен был остановиться на тропе, посмотреть, не устала ли она, вместо того, чтобы ломиться вперед, как пещерный человек. Надо было пустить ее впереди себя и дать ей возможность идти подходящим для нее шагом. Нужно было постараться помочь ей, когда увидел, как по лицу у нее текут слезы, как дрожат губ от сдерживаемых рыданий. Он вспомнил отшлифованный образ Анны Гарнетт, юриста, в солидной обстановке кабинета и то, как гладко стекали аргументы с ее чувственных и холодных губ. «Теперь она выглядела человечной и даже более красивой, – подумал он ? обожженная солнцем, с волосами, растрепанными ветром; с длинными ногами, поцарапанными ветками кустов протянувшимися через тропу; в рубашке, мокрой от пота». Но он вспомнил, как подумал в ее кабинете, что хотел бы увидеть ее радостную улыбку, и хотя сейчас она выглядела расслабленной, но все еще не улыбалась. А теперь он хотел больше: хотел увидеть, как она смеется от радости и проявляет какие-то теплые чувства к другому человеческому существу.

– Я пойму, если ты не хочешь говорить об этом, – сказала Анна, не открывая глаз. – Я не очень много знаю о суевериях, но знаю, что такое работать конфиденциально.

– Шесть лет я проработал над теорией о фараоне по имени Тенкаур, жившем при Восемнадцатой династии, – сказал Джош, сам себе удивляясь, с какой легкостью он говорил. Об этом проекте он не говорил ни с кем, кроме сотрудников в Университете и в Египте. – Я нашел упоминания о нем, но четких свидетельств нет; фактически, я подозреваю, что какой-то политический противник сделал все от него зависящее, чтобы после своей смерти этот фараон стал незначительной персоной.

– А когда была Восемнадцатая династия? – спросила Анна.

– В период между 1570 и 1320 годами до нашей эры. Интересующее меня время относится к 1300 году, в царствование Эхнатона.

– Того, кто верно любил свою жену?

– Да. – Было неприятно вспоминать эту записку, которую он написал Доре, но его больше заинтересовало то, что Анна запомнила такую мелкую подробность. – Ты запомнила это.

– Ты запомнил, за каким столиком сидел в ресторане три с половиной года тому назад. – Она открыла глаза и они обменялись улыбкой. – А что же такого сделал твой фараон, что ты так интересуешься им?

– Еще не знаю точно. И не узнаю, пока не найду его гробницу. Кажется, он был вовлечен в какие-то семейные интриги; он поссорился со своим сыном и, возможно, со священниками. Гармонию в семье и в то время было найти не легче, чем теперь. Анна, не знаю, как ты, а я созрел для обеда.

– Я тоже. Как только я вытянула ноги, все остальное тоже пришло в норму. А ты всегда вот так ходишь в походы?

– Один или с друзьями из города. Но не с теми, кто живет на уровне моря. Прошу прощения.

? А я думала, что только со мной. Чтобы убедиться, что на этот раз выиграл ты.

Он поднял брови.

– Мог бы, – и помолчал, открывая свой рюкзак. – Я знаю, что не рванул бы так сегодня, но когда ты стала наступать мне на пятки, кажется на меня напало упрямство. – Он покачал головой. – Как подросток в соревнованиях. Я прошу меня извинить.

Анна наблюдала, как он вынимает полиэтиленовые пакеты из рюкзака. Она порадовалась такому честному обмену мнениями.

– Наверное, это не первый раз, когда ты проигрываешь женщине.

И снова он помолчал.

– Это первый раз, когда я вообще проиграл кому бы то ни было.

– Это неправда.

Джош поставил на камень две пластмассовые тарелки и наполнил их тонкими ломтиками ростбифа, помидоров, латука, хлеба и оливок. Вынул из упаковки бутылку белого вина и достал два стакана, обернутых салфетками. Он наполнил их и протянул один Анне.

– Ты можешь есть вилкой или подбирать все хлебом, он хоть и промокнет, но вполне удовлетворительный.

Анна положила еду на хлеб, и когда он промок, пошире открыла рот и откусила немного.

– О, чудесно, – сказала она. – Какой замечательный обед.

Несколько минут они спокойно ели, глядя на голубовато-зеленое озеро. Они наблюдали, как форель выпрыгивала из воды и за доли секунды хватала насекомых, прежде чем снова скользнуть в воду и продолжать плавать близко к поверхности, пока не выследит новую добычу и не прыгнет вверх. Мелкие волны от их прыжков величественно расходились широкими кругами к берегу, мирно плескаясь о скалу, на которой сидели Джош и Анна. Появились облака, большие громоздящиеся массы чистых белых волн на лазурном небе. Что-то шевельну лось в душе Анны, она почувствовала тоску, которой не позволяла проникать в свой мир, насколько помнила. Ей захотелось больше чем то, что было перед ней. Больше красоты и безмятежности, больше этой странной удовлетворенности, не похожей на чувство триумфа от по беды на судебном процессе, это было ее собственное редкое удовлетворение, скорее чувство узнавания того что ждет впереди. Ей в голову пришло, что каким-то образом она потеряла контакт с маленькими, спокойными чудесами мира; все в ее жизни было угловатым, раздавленным, сплющенным работой, блестяще успешной, поглощающей и безустанной. В гуще всего этого небольшие удовольствия жизни были раздавлены.

«Но, вероятно, так и должно быть, – подумала она. – Такой жизнью я живу, я не могу изменить ее в одночасье». Об этом следовало подумать. Сейчас важнее было поговорить с Джошем. Что-то ее беспокоило, что-то она сказала раньше. Она подумала и вспомнила.

– Если ты никогда не проигрывал, – сказала она, – как же у тебя могут быть воспоминания, от которых хочется плакать?

Он усмехнулся.

– Хороший вопрос, но я говорил не об этом. Я сказал, что никогда никому не проигрывал. Я был побежден судьбой, или Богом, или, как сказали бы древние египтяне, Богами, или самим собой, но меня никогда не побеждал другой человек. – Он налил еще вина в их стаканы. – Я много об этом думал, это кажется невероятным, но я так не считаю. Я не дрался на кулаках, когда был ребенком, и не занимался индивидуальными видами спорта, я играл в бейсбол и футбол, мы выигрывали и проигрывали как команда. Думаю, это же можно сказать о большинстве подрастающих детей. Я потрясающе умел играть в шарики, но проигрывая, знал, что промахнулся. Проиграл самому себе, другими словами. Мне кажется, это верно и в отношении других людей тоже; мы не используем полностью наш потенциал. И когда погибли мои родители, я обвинял Бога, всех египетских богов, и греческих, и римских, а потом – судьбу. Не было человека, которого я мог бы обвинить. Я думаю, сравнительно редко нам бросает вызов другой человек, обычно, это оправдание, к которому мы прибегаем, умалчивая тот факт, что мы оказались недостаточно хороши или сильны, чтобы победить: то есть мы проиграли сами себе.

Анна сидела очень тихо.

–Это невероятно самонадеянно.

– Правда? Мне говорили, что я слишком строго отношусь к самому себе. Почему ты говоришь, что это самонадеянно?

– Тебя может победить только Бог. Или потребуется целая армия богов: египетских, греческих, римских. Но никакой смертный это сделать не может, только если ты промахнешься, какое-нибудь слабое человеческое существо получает шанс напрячься и сделать что-то лучше тебя.

Джош с любопытством посмотрел на нее.

– В твоих устах это звучит как что-то плохое. Я бы не судил так строго. Ну а если я так поступил? Что в этом плохого? Ты не думаешь, что в нас есть нечто, что могло бы помочь нам побеждать гораздо чаще, если бы мы нашли это. Ведь, возможно, большинство из нас позволяют себя побеждать, потому что слишком хлопотно отбиваться?

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – яростно сказала Анна. – Ты не знаешь, какой вред могут нанести люди, какое разрушение...

– Ты права, – быстро сказал он. – Я зашел слишком далеко. Боюсь, я часто себе это позволяю; беру великолепную идею и дурачусь с нею, пока она не растягивается, как искра, до чего-нибудь абсурдного, до очень тонкого предела.

Он продолжал говорить, чтобы дать ей время успокоиться. Он задумался, не были ли ее сегодняшние слезы связаны с кем-то, одержавшим над ней верх в прошлом.

– Я вступаю в борьбу каждый раз, когда пишу статью. У меня много времени, чтобы поиграть с идеями, пока не добираюсь до крайней точки, приходя к самым безумным выводам. Обычно, я прихожу в себя прежде чем меня занесет слишком далеко. И в довершение всего я забыл десерт.

– Я принесла десерт, – сказала Анна. – И я тоже прошу простить меня. Я была груба. Не знаю, почему я так расстроилась.

«Да, ты расстроилась, – подумал Джош, – и что бы это ни было, это было ужасно, и ты все похоронила, но недостаточно глубоко, чтобы не было всплесков, когда возникает волнение, как вызвал его я». Он смотрел на Анну, достававшую маленькую золотую коробочку из своего рюкзака.

– Трюфели! – воскликнул он. – Ты просто замечательная. Какие?

– Шоколад и орехи.

– У тебя безупречный вкус. Такой же, как у меня. Спасибо, – он положил конфету в рот, не откусывая от нее.

Анна сделала то же самое. Шоколад медленно таял на языке, превращаясь в мягкую, теплую горьковато-сладкую массу, которая текла прямо в горло. Она вздохнула, долгим вздохом наслаждения, и посмотрела на Джоша. Он улыбнулся ей.

– Что еще нужно для пикника. Не могу себе представить, чего еще пожелать. Разве что... я возьму еще одну?

– Еще две, – ответила Анна. – Я не думала, что поход затянется настолько, чтобы каждому полагалось по три конфеты.

– В следующий раз мы выберем более длинный маршрут. – Он взглянул на облака, которые стали больше и темнее, чем несколько минут тому назад. – Нужно идти, если мы не хотим попасть под дождь.

– Мне жаль, – сказала Анна. – Здесь так хорошо.

Они доели сладости, допили вино, и начали упаковывать остатки обеда.

– Что расстроило тебя в деле с Дорой? – спросила она. – Проиграть ей или проиграть самому себе? Ты можешь говорить об этом?

– Конечно. Я проиграл самому себе и тебе. Деньги – это не выход. Для Доры – выход, но не для меня, хотя я бы предпочел не платить их. Самое важное – мои слабости и тот факт, что ты воспользовалась ими таким образом, что почти невозможно было выстроить какую-либо защиту. Мы могли бы доказать, что Дора с самого начала понимала, что я не хотел жениться на ней и никогда не давал повода думать, будто я передумал. Однако, как только ты установила факт моего молчания, когда я должен был говорить, всякая защита была ослаблена. Не совсем разбита, но серьезно ослаблена. Я всегда гордился тем, что не допускал таких вещей; настоящие ученые не позволяют загнать себя в угол, где их доводы выворачиваются наизнанку, а аргументы разбиваются.

– А твоя записка на день рождения? – спросила Анна.

Он резко потянул шнурки своего уложенного рюкзака.

– Это во мне безумствовал поэт. С тех пор я научился контролировать его. Странная вещь: я считал, что понимаю прошлое и знаю, как пользоваться им. Моя жизнь вращается вокруг прошлого, здесь я едва ли больше, чем там. Но с Дорой жизнь сложилась так, что все узнанное мною за всю жизнь, получалось, не имело никакого значения.

– Почему оно так важно? – спросила Анна. – Почему ты больше там, чем здесь? Это такое необычное утверждение.

– И не совсем точное. Я пользуюсь прошлым так же как пользовался музеями, когда был ребенком: как гаванью. Иногда как местом, где можно затеряться. Когда погибли мои родители...

– Сколько лет тебе было?

– Тринадцать. Они были на Аляске, мой отец был фотографом и они летели в Брук Рейндж на маленьком самолете, попали в бурю, самолет упал. На шесть месяцев я выпал из настоящего, полностью отрицал его и жил в прошлом. Я не виделся со своими друзьями, Бог свидетель, я не играл в бейсбол. Я ходил в музеи и читал. Я жил в доме моих дедушки и бабушки, а у них была прекрасная библиотека, там-то я и проводил все свое время. Они были очень терпеливы со мной, договорились с руководством средней школы, так что я мог ходить в школу, когда был готов, и мог делать уроки после шкалы и вечером. В то время я не думал об их чувствах, но, конечно, они не были такими сокрушающими, как мои; мы беседовали об этом позже, когда я уже учился в колледже. Они были замечательными людьми, и провели меня через тот ужасный год. Долгое время я думал, что тринадцатый год нужно вообще убрать из жизни.

Анна смотрела на него, полностью поглощенная его рассказом.

– Я не собирался делать из этого историю одной жизни, – с улыбкой сказал Джош. – Ты спросила о прошлом. Я провел там много времени, потому что так делают все археологи, мне доставляет большое удовольствие представлять себе, что происходило много лет назад, и почему, и как сложилось будто из кирпичей, то что мы имеет сейчас. Я провожу над этим много времени потому, что это мое убежище, когда мне надоедает университет и музейная политика, дорожное движение в Лос-Анджелесе или сам Лос-Анджелес, или когда я хочу уйти от мыслей о чем-то, что я сделал, как считаю, не лучшим образом. Прошлое – хорошее место для пряток, знаешь, оно всегда ждет тебя и в нем можно начать заново с того места, которое оставил, зная, что все осталось по-прежнему. И тебе не нужно делиться им с кем-то, чтобы получать эту радость.

Он замолчал, глядя на озеро, почти говоря сам с собой.

– В чем и состоит проблема с настоящим: его требуется с кем-то разделить. Когда изо дня в день ты идешь, а шагам твоим не вторят другие шаги, а мысли твои никто не разделяет и тебе не с кем обменяться ими, возникает пустота.