Дегустатор

Та самая Алина Каменева – что она делает здесь, почему перелетела сюда собственным ходом из Милана в легкой блузке и буклетовом жакете, начав замерзать на холмах Бадена и Пфальца буквально сразу?

Я очнулся: стол, скамьи, Франц Хербстер только что произнес приветственный тост, и не просто так: он пытался погасить очередной скандал. Монти, это же опять Монти. Алина, утопающая в моей куртке, – она оказалась у меня под правым боком, все вежливо оставили ей это место, – внимательно слушала, происходившее ее забавляло.

– Три красных вина из одного кооператива в трех абсолютно разных стилях! – Монти почти тыкал пальцем в грудь Седову, демонстративно не замечая, что к ним прислушивается автор этих трех вин, Франц, пусть и без самурайского меча в зоне видимости. – Когда я вижу на полке десять вин из Бургундии, я знаю, что покупаю, – у них один стиль и миллион оттенков в рамках этого стиля, и так уже минимум пятьдесят лет, а сами они говорят, что два столетия. А что мне делать у полки со здешними винами? Пусть мне сообщат, когда закончат с их экспериментами!

Тут Монти увидел, что я смотрю на него в упор, и чуть наклонился ко мне через стол – мы сидели почти напротив:

– Сергей, при всем уважении к вашей сострадательной русской душе, которая открыта всем обиженным – я имею в виду госпожу и господина Бах, – вы можете меня процитировать: все германское красное вино – это ослиная моча.

Франц переводил взгляд с одного лица на другое. Я не хотел спорить, но вызов был брошен лично мне.

– Несколько общих замечаний, – сказал я, не сводя глаз с Монти. – Первое: спорить о вкусах – великолепное занятие, но в любых спорах, касающихся вина, не должно быть англичан. Потому что они слишком много знают о предмете, а еще для них существует либо британское мнение, либо неправильное.

Вокруг раздались счастливые смешки: мой оппонент оказался изолированным и не знал, что с этим делать.

– Второе, – продолжал я. – Я хочу пить то, что мне интересно, что вызывает удивление, а не то, что предписывают мне из столицы мировой винной сверхдержавы – Лондона. Вы уже породили в свое время стиль Бордо – и хватит, дайте теперь немцам сделать что-то свое без вас. А они уже жалуются, что ваш рынок диктует им легкие нетанинные вина для мяса на гриле. Вы убьете их живую душу, Монти. Пусть в Бордо делают великое бордо, в Испании – великую риоху. А в Бадене – все подряд, единственное в мире подобное место. Дайте мне выбрать, и пусть выбор этот будет мой. Монти, мир хорош тем, что он очень разный.

Он молчал. Невероятно – но Монти молчал. Секунды, наверное, две.

И тут над притихшим столом раздался голос Алины – низкий, тихий, такой, что люди вокруг, кажется, боялись даже звякнуть вилкой:

– Джентльмены, вы были великолепны. Ваша бескомпромиссность, Монти, против авантюризма господина Рокотова. Правы оба. Вы никогда не победите друг друга. Вам остается только уважать оппонента – и пожалеть нас.

– Дебаты в палате лордов, честное слово, – пробормотала по-русски Юля, быстро бросив взгляд на Алину.

Монти молчал – и я даже знал, в чем дело. Акцент. Страшное оружие одного англичанина против другого – это акцент. Монти, кажется, не только не был лондонцем, но даже ливерпульский акцент, поднятый на пару социальных ступеней усилиями «Битлз», был для него слишком высок.

Мойра, очевидно, подумала о том же.

– Сергей, вы спрашивали меня в прошлом году о моем произношении. Я ответила, что это не акцент высшего общества – он оскорбителен, – а то, что мы называем оксфордским. И вот я с радостью слышу его у вашей соседки. Госпожа… Кам-менева (Мойра справилась)… вы учились где-то в упомянутых мною краях?

– Ну что вы, дорогая Мойра, Московский университет. – У уголков рта Алины появилось несколько веселых складок.

Они начали общаться через стол, а получивший от соотечественницы социальный щелчок по носу Монти мрачно приступил к еде, заговорили все сразу.

– Сергей, – обратился ко мне Гриша, – я понимаю, что для вас разговор о вине – как для гинеколога сами знаете о чем, но все же. Вот вы тут ругаетесь, а что пить бедному еврею?

Вопрос был хороший, потому что Франц поставил перед каждым по три бокала с вином и предложил подумать спокойно, к какой еде каждое подходит. С этого, собственно, и начался очередной скандал – Монти не понравилось ни одно, Седов с ним не вполне согласился…

– Так, – сказал я, бросая взгляд на Гришину тарелку. – Курица с брусникой. Вот здесь – вино чуть угольное, очень деликатное, мягкое, но… То, что черно-муаровое – там изумительное послевкусие малины. Но вам лучше вот это, называется, кажется, не совсем по-немецки. «Святой Георг». Регент с пино нуар. Сладкое у корней языка, гладкое, нежное. Еще смородиновый лист в послевкусии. Яркая штука, понятная для начинающих – если это вас не обидит. Франц назвал его рыцарским вином. Хорошо, что не самурайским.

– Я, конечно, не рыцарь, – сказал задумчиво Гриша. – Хотя есть в создаваемом мною языке такое хорошее слово – жидальго. Это как бы испанский идальго еврейского происхождения.

Справа и почти сзади – поскольку я сидел, повернувшись к Грише, – я услышал тихий смех.

– А что, госпожа Каменева, – Гриша, с его носом и очками, почти лег мне на колени, – поскребите испанца – и найдете знаете кого? Там же везде наши люди. Так, Сергей, а это вино не отравлено? Вы уверены? У меня жена и трое детей.

– Мы сейчас проверим, – отозвался я, беря бокал Гриши. – Так, очень хороший фруктовый нос, сладкая ржаная корочка… Дети могут спать спокойно.

– Спасибо, – сказал Гриша и сделал глоток.

А я повернулся к Алине.

Ей было тепло, она вне всякого сомнения наслаждалась тем самым вином, с которого я начал – угольным, деликатным, мягким. И ей нравилась гордость Бадена – колбаса из какой-то дичи.

– Наконец-то я понимаю, что ваше вино и моя мода… – начала она.

Слева мне на плечо легла чья-то рука – Гришина, чья же еще. Сжала плечо очень сильно, начала давить меня вниз. Гриша встал и стоял какое-то время, явно собираясь произнести тост.

Потом молча повернулся, перешагнул через скамейку. Сделал несколько шагов вдоль стены и аккуратно опустился на пол, лег на бок. Его ноги мелко дергались.

4. Здравствуйте, товарищ майор

– Дайте я ему только раз врежу, уроду, – хрипел потерявший человеческий облик Игорь Седов, пытаясь достать ботинком на толстой подошве до Гриши, – который к этому моменту уже полусидел и явно понимал, что доигрался.

Потому что в углу две девушки из кооператива приводили в чувство Мануэлу, ее голова с прилипшими ко лбу волосами и посеревшим лицом лежала на чьем-то плече; Франц, захлебываясь, бормотал в мобильник – видимо, звонил доктору.

Седов извернулся и вновь замахнулся ногой, но над поверженным Гришей встали мы, я и Алина, как два скорбных ангела. Седов отлетел от моего плеча, рванулся обратно – и наткнулся на взгляд Алины Каменевой.

Она ничего особенного не делала (как и я), просто стояла на пути у Седова с опущенными руками и внимательно смотрела ему в глаза.

Игорь сделал шаг назад и перевел страшный взгляд на Гришу.

– У меня жена и трое детей, я еврей, – напомнил тот снизу. – Игорь, вы же тоже немножко еврей, как же вы можете. Ну, я просто хотел оживить обстановку, воссоздать картину преступления.

Проговорив все это – в ускоренном темпе, – Гриша, удостоверившись, что опасность миновала, осторожно поднялся и начал отряхиваться. И продолжил монолог:

– А то вы все о минеральных оттенках, концентрации и прочем – как будто нелюди какие-то. Знаете ли, Игорь, когда человек вдруг утрачивает чувство юмора, то это очень плохой признак, говорит о неожиданных психиатрических проблемах. А если этого чувства и не было, то дело совсем плохо.

Потом Гриша неуверенными шагами приблизился к Мануэле, та посмотрела на него и отвернулась.

Франц мужественно напомнил нам, что десерт заказан и готов, и нет лучшего способа сделать людей добрее, чем дать им чего-то сладенького.

– Аналогичный случай был в «скорой помощи», – вполголоса начал рассказывать мне Гриша, на которого все прочие старались не смотреть. – Сцена такая: едет перевязанный, но в полном сознании пациент в «скорой помощи», в которой еще врачиха, санитар и шофер. И видит такую сцену. Светофор, машина тормозит, вдруг шофер подносит руки к горлу и начинает дико хрипеть. Врачиха со всей силы лупит его сумочкой по голове, хрип немедленно проходит. Проехали еще километр – и тут санитар вываливает язык и как-то странно раскачивается. Врачиха снова берет сумочку и шарашит по голове уже санитара, и у того симптомы тоже мгновенно исчезают. «Что у вас тут творится?» – спрашивает больной, а санитар ему отвечает: «Да фигня, просто у нее недавно муж повесился, и мы теперь над ней прикалываемся». Вот. Госпожа Каменева, вы что, тоже на меня сердитесь?

Она не сердилась.

– Они поднимут нас опять в семь утра, – сказала Алина ровным голосом. – Это невозможно.

– Да нет же, завтра день отдыха, – напомнил я. – Мы ночуем во Фрайбурге, делаем что хотим, вечером торжественный ужин с местной винодельческой знатью – и все. Потом в Рейнгау. Фрайбург – отличный город, там торгуют ведьмами, я покажу.

– Ах, город, – вздохнула Алина. – Я буду спать. И весь день тоже. Но после завтрака я отдам тебе наконец куртку, потому что пойду куплю себе что-то подходящее. Ты покажешь где?

– Обязательно. Это будет просто.

И опять – когда мы расходились спать – опять этот взгляд пришедшей в себя Мануэлы.

Она смотрела на меня. Очень странно. С удивлением?

Утром пришло тепло, мы впервые за три дня вышли утром из гостиницы без вещей, никуда не спеша; вышли к кривым, горбатым улицам под матовым черным булыжником, к серым остроконечным крышам с печными трубами. И вздохнули, доставая сигареты.

Конечно, конечно к нам тут же подошел Гриша Цукерман, в полной боевой форме – в ермолке, долгополом лапсердаке, со щетиной и очками.

– Можно я просто постою три минутки рядом с вами, чтобы вы поняли, как я признательно к вам отношусь? – спросил он у нас с Алиной. – А потом, с вами приятно. Вы такие колоритные. Две белокурые бестии, как будто сошли с того страшного собора, который мы вечером проезжали. Дать вам по щиту и двуручному мечу – и картина будет полной. Вы такие… как бы средневеково изогнутые. Вот посмотрите, госпожа Каменева, как он стоит, этот Сергей Рокотов, отставив длинную ногу. Этот его прямой нос и белокурый хвостик сзади… или это косичка… я никого еще не обидел? Сергей, вы с этим хвостиком были бы похожи на православного священника, но вы не похожи. Скорее на гардемарина или на какого-то гвардейца времен матушки Екатерины. Повязать вам черную шелковую ленту на хвостик, вложить кружевной платочек за широкий обшлаг, шпагу – вот так вы надо мной вчера и стояли. А вы, госпожа Каменева, у вас такое неземное лицо. Удлиненное, как у господина Рокотова, тонкое и без сомнения средневековое. А вы знаете, что вы похожи – может быть, у вас общие предки, какие-нибудь крестоносцы или тамплиеры?

Отвечать Грише было бесполезно, да мы бы и не успели, потому что его начал осторожно дергать за рукав подошедший к нам юноша весьма яркой внешности. То есть, собственно, за рукав Гришу дергал один такой юноша, но всего их было трое, и все в каком-то смысле одинаковые.

Один черный и густо заросший чем-то средним между щетиной и бородой. Другой бледно-беленький (и сливочно-пухлый), третий рыжий. Все с колечками волос, длинными полами, а беленький и вообще весь в черном и в хасидской шляпе.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.