Сто одиннадцатый

Так же внезапно, как и возник, свист прекратился.

Сразу же послышался стук в дверь, и она сдвинулась, прежде чем кто-либо из пассажиров купе успел откликнуться.

В коридоре столпились несколько человек из соседних купе, видимо раздражённых.

– Вы что, – почти закричал один из них, – с ума сошли, что ли?

– В чем дело? – спросил пожилой пассажир и тут же, догадавшись, прибавил: – Не мы же свистели.

– А кто же?

– Безобразие! А ещё культурные люди!

– Детей разбудили!

– Штрафовать таких!

– Тут им не стадион!

Молодой врач молча улыбнулся. Пожилой уже начал сердиться.

– Что я, по-вашему, пьян? Или вы принимаете меня за мальчишку? Мы не знаем, что это свистело. Может, встречный поезд. У меня самого до сих пор в ушах звенит.

– Встречного не было! – сказал подошедший проводник вагона.

Он подозрительно смотрел на обоих, не зная, как ему следует поступить в таком из ряда вон выходящем случае. Солидные люди, трудно подумать на кого-нибудь из них. Но ведь дикий свист, переполошивший весь вагон, донёсся отсюда, из этого купе.

Обстановку разрядила пожилая пассажирка.

– Очень странно! – протянула она недоверчиво и ушла в своё купе, обронив на ходу по адресу проводника: – Позаботьтесь, чтобы этого больше не было!

Пример оказался заразительным. Один за другим пассажиры разошлись по своим местам, никто не решился произнести слово «хулиганство», наоборот, все испытывали неловкость. Весь вагон знал, что пожилой пассажир – директор крупного завода, а молодой – врач из Латвии. К тому же хорошо видно, что оба совершенно трезвы.

«Видимо, свист донёсся снаружи, – думал каждый. – И чего мы на них набросились?»

Проводник тоже не решился ничего сказать. Он только заглянул зачем-то в купе и спросил скорее всего для очистки совести:

– Что же это все-таки могло так засвистеть?

– Это вас надо спросить! – Директор завода все ещё не мог успокоиться. – Это вы должны знать, что может свистеть в вашем вагоне. Черт знает что такое! «Это ему не стадион!» А, как вам нравится? Я и на стадионе никогда не свистел. Тоже нашли мальчишку!

– Мне кажется, вы напрасно сердитесь, – спокойно и рассудительно сказал врач. – На нас подумали вполне естественно. Так и должно было случиться. Что ещё можно было подумать? Скажите-ка лучше, – обратился он к проводнику, – в котором часу моя станция?

– В десять двадцать. Чаю принести?

– Да, принесите, пожалуйста!

– И мне, – уже спокойно сказал директор.

Проводник ушёл. Рассуждения молодого врача окончательно убедили его, что свист донёсся снаружи.

Инцидент был исчерпан.

– Ну а вы сами, доктор! Что думаете об этом? Что это был за звук?

– Понятия не имею! И ведь раздался-то он не за окном, а именно здесь, у нас в купе. Иначе он не был бы столь оглушителен. Вот ведь что странно!

– Да, действительно!

Несколько минут оба молчали.

Внезапно директор вздрогнул и беспокойно оглянулся. На его полном лице появилось выражение тревоги и недоумения.

– Послушайте, – сказал он, зачем-то понижая голос до шёпота, – вам не кажется, что тут кто-то есть, кроме нас двоих?

– Где же? – удивился врач. Он показал рукой. «Сами видите, – говорил этот жест, – спрятаться тут негде. Никого нет».

– Не знаю, не знаю! Но мне определённо кажется. Я даже слышу какие-то звуки, не то дыхание, не то… не знаю! Очень тихие! Да вы прислушайтесь!

– Не пытайтесь меня уверить, что у вас галлюцинация слуха, – улыбнулся врач. – Никаких звуков нет! Даже из соседних купе. И, кроме нас, здесь никого быть не может!

– Вы правы, конечно! Этот свист так подействовал на нервы.

– Ну конечно!

Постучав, вошёл проводник. Поставив на столик стаканы и положив рядом пакетики с сахаром, он молча удалился.

– Перед самым этим проклятым свистом, – сказал директор, – я хотел вам сказать, доктор, что попасть в Н…ск быстрее и проще не из города, где вы хотите сойти с поезда, а со станции Озёрная. Можете мне поверить, я хорошо знаю эти места, бывал здесь. И Н…ск знаю. Скучный городок! И что вас потянуло сюда, да ещё от моря?

– Как раз это самое. Мне надо несколько лет пожить в континентальном климате. А Сибирь – чего уж лучше!

– А, ну это другое дело! Летом Н…ск довольно живописен. Много зелени. Да, так вот, от Озёрной до Н…ска всего полчаса пути на автобусе. Они часто ходят. А от областного города будете трястись почти два часа.

– А когда мы будем в этой Озёрной?

– На два часа раньше. В восемь двадцать. Так что вы экономите не меньше чем три, три с половиной часа.

– Спасибо! – сказал врач. – Воспользуюсь вашим советом. Тем более, что в субботу в областном центре мне нечего делать. Учреждения не работают. Так и так придётся туда съездить в понедельник.

– На всякий случай справьтесь у проводника.

– Откуда ему знать, я больше вам верю. Да мне, помню, говорили, что проехать можно ближе.

Ничто не изменилось.

Те же пятеро серебристых операторов, в тех же «креслах», перед тем же пультом, что и в момент старта Норит сто одиннадцать.

Те же светящиеся растения за прозрачной стеной и то же звёздное небо. И далеко-далеко тот же бледно-жёлтый диск.

Там, возле него, неведомая планета, где сейчас находится Норит сто одиннадцать, если только он не погиб сразу же. Что там, на планете, никто не знает!

В помещении пульта включены все двенадцать сферических экранов. На всех, кроме одного – прямо напротив середины пульта, – огромные залы, заполненные до отказа. Это учёные, крупнейшие инженеры, руководители административных центров.

Пятеро операторов знают: там, в этих залах, на экранах видны они сами.

По всей планете (она не вращается вокруг оси, и время на ней повсюду одно и то же) все ждут…

Возле пульта воздух сух и тёпел. Этого требуют приборы. Долго оставаться здесь трудно. И поочерёдно, то один, то другой, серебристые операторы покидают кресла и на триста – четыреста секади исчезают в бассейне.

Никто ведь не знает, сколько придётся ждать…

Но пока не выяснится судьба Норит сто одиннадцать, никто не покинет своего места. И пока не выяснится, что происходит на неведомой планете, нельзя приступать к работе.

Летят секади… В такие моменты кажется, что они очень длинны.

Близится утро!

Три поколения уже плохо понимают это слово, его первоначальный смысл. Для всех, живущих сейчас, утро – это только определённое время (одинаковое для всех), когда сон сменяется бодрствованием, и только! Вокруг ничего не меняется!

Планета ждёт…

Вензот, руководящий экспериментом, видит перед собой маленький кружок прибора, стрелка которого неподвижно замерла на точке, означающей конец видимого и осязаемого мира. За этой точкой неведомое, которым научились пользоваться учёные, но до конца осознать которое не в силах никто.

За точкой лежит безграничная и одновременно не имеющая протяжённости сфера, охватывающая собой всю Вселенную, не имеющая никакого радиуса, вечно существующая и не имеющая временного существования…

Стрелка неподвижна!

С расстояния, которое почти невозможно себе представить (расстояния в этом, привычном, мире, а не в том, где нет никаких расстояний), стрелку заставит шевельнуться сам Норит сто одиннадцать. И этого мгновения нельзя пропустить. Правда, имеется звуковой сигнал, но Вензот не спускает глаз со стрелки. А когда он удаляется в бассейн, за ней следят другие четверо серебристых.

Планета ждёт… Пятеро операторов ждут напряжённее всех.

И все же отрывистый звонкий щёлк сигнала раздаётся неожиданно!

Стрелка вздрагивает и чуть заметно отходит от прежней точки. И сразу… исчезает!

Мгновенно повёрнуты нужные тумблеры. По всей планете, на всех экранах одновременно появляется…

Вензот и его коллегам кажется, что они ясно слышат изумлённое восклицание, вырвавшееся одновременно у многих миллионов!

Кроме их самих – пяти операторов.

Они ожидали этого!

Девяносто восемь раз появлялись уже на экранах обитатели иных миров. Память о них сохранила видеозапись, хорошо знакомая всем серебристым. Почти все были разными!

И вот перед ними девяносто девятый!

Никто, кроме Норит сто одиннадцать, не мог заставить шевельнуться стрелку маленького прибора на пульте. Никто, кроме Норит сто одиннадцать, не может появиться на экране…

Это он, но… в облике аборигена той планеты, на которой сейчас находится!

Что из того, что этот облик совсем не походит ни на что привычное! Это облик разумного существа!

Знакомый всем голос Норит сто одиннадцать произносит с экрана, рассеивая все сомнения:

– Во имя жизни!

И сразу вместо него появляется цифра: «320».

А внизу знак направления.

Экран гаснет. Все экраны гаснут одновременно.

Потом, в заранее согласованное время, экран вспыхнет снова, но уже только здесь, в помещении пульта. И не один раз! А для всей остальной планеты все, что нужно, уже сказано:

НОРИТ СТО ОДИННАДЦАТЬ ЖИВ! НУЖНА КОРРЕКТИРОВКА ЛУЧА НА ТРИСТА ДВАДЦАТЬ АРЭ В УКАЗАННУЮ СТОРОНУ! РАБОТУ МОЖНО НАЧИНАТЬ!

ГЛАВА 4,

о том, как в отделении н…ской милиции разыгралась сцена из корриды, а Саша Кустов вновь проявляет выдающиеся способности к «ясновидению»

Кабинет Аксёнова невелик, в два окна и с двумя дверьми. Одна выходит в коридор, а вторая – в кабинет следователя, которого сейчас не было, так как его вызвали в район. А из кабинета следователя вторая дверь выходит в тот же коридор. Обе двери были заперты. В кабинете Аксёнова ключ висел на стене, рядом с дверью, а второй ключ следователь всегда уносил с собой.

И вот, когда присутствующие поднялись, чтобы разойтись, в запертом кабинете следователя внезапно раздался пронзительный свист, за ним страшный грохот, а затем… мычание!

Случалось ли вам, читатель, слышать, как мычит корова или бык в небольшом замкнутом помещении? Если случалось, вы можете себе представить впечатление, произведённое на офицеров этим оглушительным, а главное, необъяснимым звуком, раздавшимся из помещения, где не могло оказаться не только быка или коровы, но и самого маленького котёнка.

– Черт возьми! – воскликнул Аксёнов, вскакивая и бросаясь к двери. – Что же это творится в нашем городе?!

Но пока он снимал ключ и вставлял его в замочную скважину, из-за стены раздалось новое мычание, вернее мощный рёв, заставивший всех офицеров схватиться за пистолеты, а затем треск ломаемого стола или шкафа. Одновременно все услышали глухой стук копыт по полу.

– А ведь и вправду похоже, что там находится бык, – сказал Саша. – Как же, однако, он туда попал? Осторожнее, товарищ капитан! Вы же не тореадор, чтобы…

Договорить Саша не успел и подобно другим офицерам выхватил пистолет из кобуры. Аксёнов отлетел к стене, отброшенный ударом распахнувшейся двери, и перед ними предстал огромный бурый с белыми подпалинами бык с пеной на морде, с налитыми кровью глазами, видимо до крайности разъярённый.

Все последующее произошло в несколько секунд, но офицеры успели увидеть позади быка разгромленный кабинет, стол, превращённый в груду щепок, и опрокинутый шкаф с разбитыми стёклами дверец. А также совершенно целую, запертую дверь, ведущую в коридор.

«Не мог же бык влететь в окно!» – подумал каждый.

Но размышлять и решать загадки не было времени. Бык явно не собирался спокойно смотреть на людей.

Капитан лежал на полу. Половину офицеров отделял от двери в коридор стол для заседаний, как нарочно покрытый КРАСНЫМ сукном. Остальные ни за что не покинули бы товарищей в опасности.

Оставалось одно…

Бык наклонил голову, выставив вперёд два великолепных острых рога, его мощное тело напряглось, шея вздулась и… он с шумом свалился, пронзённый шестью пулями. Как выяснилось впоследствии, ни один из стрелявших не промахнулся, да и трудно было сделать это на таком расстоянии.

На выстрелы сбежались все находившиеся в здании и в изумлении остановились у порога, глядя на огромную тушу, лежавшую на полу кабинета. Никто не мог понять, как попал сюда бык.

Три часа назад семье Кустовых показалось чудом исчезновение Белки. Чудом могло показаться и исчезновение Анечки, хотя там, в доме Болдыревых, никто не подумал о «чуде». Но во всех трех случаях имело место именно чудо, потому что «чудом» как раз и называется все, выходящее за рамки естественного на уровне современной науки.

– Ну, теперь-то они не смогут отмахнуться от моего донесения, – сказал капитан Аксёнов. Он пришёл в себя, встал и взялся за трубку телефона. – Теперь у нас есть бесспорное доказательство! – Он кивнул на тушу быка.

Так и получилось. Ни в районе, ни в области на этот раз, видимо, не усомнились в истинности слов капитана, хотя бы потому, что оставалось одно из двух – либо поверить, либо прийти к выводу, что начальник н…ской милиции сошёл с ума, а для этого не было оснований.

– Они выезжают к нам, – сказал Аксёнов.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Кузьминых. – Может быть, вызвать врача?

– Нет, не надо. Меня довольно сильно ударило дверью, больше ничего. Ну и ошеломило, конечно. Разойтись! – приказал он, обращаясь к толпе любопытных у порога двери.

Коридор опустел.

Саша вспомнил о полученном приказании.

– Товарищ старший лейтенант, – сказал он, – разрешите идти для выполнения вашего приказа.

– Да, идите!

Уходить Саше не хотелось, но дисциплина есть дисциплина. Он чётко повернулся и вышел. Ему казалось ненужным после всех происшествий сегодняшнего утра предупреждать домашних, чтобы они молчали об исчезновении Белки. Он подумал, что гораздо лучше поступить наоборот и предать все это самой широкой гласности, – авось кому-нибудь придёт в голову правильная догадка.

Пять минут быстрого хода, пять минут дома (Саша не мог не рассказать отцу и матери о происшествии в милиции, этого все равно нельзя было скрыть от жителей города), и через пятнадцать минут Саша подходил обратно к отделению. Возле дома стоял старенький ГАЗ, показавшийся ему знакомым (где-то он видел совсем недавно эту машину), а подойдя к двери, Саша едва не столкнулся с дедом, Степаном Никифоровичем, который, как уже известно читателю, работал в колхозе.

– Привет дедушке! – сказал Саша. – Какими судьбами?

– Ох, внучек! – Степан Никифорович заметно волновался. – Кабы ты только знал, что у нас случилось!

– А кто исчез?

Старик посмотрел на внука диким взглядом.

– Ты… что? – спросил он, запинаясь на каждом слове. – Ты… откуда знаешь? Разве в милиции… знают?

– Все мы знаем, все нам известно. Так кто же у вас исчез? Говори, не томи, ради бога!

– Ну, знаешь! – Степан Никифорович с шумом выдохнул воздух. – Ну и ну! Это, однако, здорово! – Он, видимо, совсем растерялся от неожиданности. – Что же это… по распоряжению…

– Вот именно! По распоряжению свыше исчезают коты и дети. Это у нас, а у вас кто?

– Бык исчез!

– Как ты сказал?

– Бык исчез, говорю!

– Бык?!

От удивления Саша совсем по-детски раскрыл рот. В колхозе бык, и здесь тоже бык. Там пропал, здесь появился! Что за дьявол!

– Исчез бык, – повторил Степан Никифорович. – Наш знаменитый производитель симментальской породы. Медалист!

– Исчез сегодня, в десять минут восьмого? Так?

– Да… вроде этого. Десять минут восьмого, да… наверное, так. Значит, это… что же… по радио…

«При чем тут радио? – подумал Саша. – Заговорился дед! Да и неудивительно!»

– Бурый с белыми подпалинами? – спросил он, желая убедиться окончательно, хотя и так все было ясно до жути.

Старик даже не смог ничего ответить. Он знал, что Саша никогда не видел их знаменитого быка, так как после возвращения из школы милиции ни разу не был в колхозе. А бык совсем молодой.

– Идём, дед! – сказал Саша.

Ему не хотелось говорить здесь, на улице, что медалист симментальской породы лежит в кабинете начальника милиции, годный в лучшем случае только на мясо. Дед сам увидит. Саша знал, как дорожат в колхозах такими производителями, и ему было жаль огорчать Степана Никифоровича.

Оказалось, что за время отсутствия Саши капитану Аксёнову стало настолько плохо, что спешно был вызван врач. Разъярённый бык (кто знает, что ему пришлось испытать, прежде чем он оказался в кабинете следователя) с такой силой ударил головой в дверь, что дело не ограничилось для начальника н…ской милиции синяком на лбу, как сгоряча показалось самому пострадавшему. Было обнаружено повреждение левой руки и два сломанных ребра.

Когда Саша с дедом вошли в кабинет, врач как раз говорил по телефону, вызывая машину «скорой помощи». Его присутствие оказалось весьма кстати и для Степана Никифоровича.

Старый колхозник, увидя на полу мёртвого быка, того самого, который исчез на его глазах три часа назад в пятнадцати километрах отсюда, так разволновался, что медицинская помощь потребовалась незамедлительно.

И как тут было сохранить спокойствие! Ведь если даже бык не «растворялся в воздухе», если его исчезновение только померещилось, то и тогда самый факт, что он очутился в Н…ске, в пятнадцати километрах от родного колхоза (быки, как известно, не отличаются резвостью орловских рысаков), не говоря уж о том, что лежал он не на улице, а внутри здания милиции, был столь необъяснимым, что доджен был подействовать на нервную систему старого человека сильнейшим образом. Дело могло кончиться совсем скверно, не окажись здесь врача.

Степана Никифоровича не отправили в больницу вместе с капитаном Аксёновым, а уложили в одной из комнат, где стоял небольшой деревянный диван. Врач приказал не беспокоить старика в течение часа, но стоило ему только покинуть помещение милиции, как Кузьминых, оставшийся за начальника, тут же попросил рассказать обо всех обстоятельствах, при которых из колхоза исчез бык. Старшим лейтенантом руководило не любопытство (вполне простительное в данном случае), а необходимость. Очень скоро в Н…ск прибудет начальство из района и области. Начальство будет задавать вопросы в отсутствие капитана Аксёнова именно ему, старшему лейтенанту Кузьминых, и он, естественно, хотел быть в курсе дела, чтобы ответить на любой вопрос.

Рассказ Степана Никифоровича был очень похож на то, что рассказывал час назад Саша. Только дело происходило не в комнате, а на дворе животноводческой фермы. Старый Кустов работал на этой ферме, и в его обязанности входило выпускать по утрам единственного в колхозе быка-производителя во двор «размять ноги». Так поступил он и сегодня. Открыв стойло, вывел быка. И вдруг у самой двери во двор бык заупрямился и не захотел выходить, тогда как обычно выбегал весьма охотно. Степан Никифорович, удивлённый таким поведением быка, слегка хлопнул его рукой по крупу, но бык пятился назад, и тогда старик, рассердившись, схватил стоявшую у двери метлу и сильно ударил упрямца.

– Вот тут и случилось это, товарищ начальник, – сказал Степан Никифорович. – Он, бык, значит, кинулся вперёд – и только миновал порог, как исчез, ну словно провалился сквозь землю. Вышел я, огляделся, а его и след простыл. Во всем дворе никого и ничего. Я один! Ворота как были закрыты, так и стояли нетронутые. Не мог же бык перескочить через забор. Он высокий, метра на два, недавно построенный. Раньше на нашей ферме забора не было. Я туда-сюда, нет быка, да и только. Ну, пошёл я к председателю. Вместе поискали, потом другие подошли. Можно сказать, обнюхали всю деревню. Пропал бык! Тогда председатель и говорит: «Сейчас машина пойдёт в город. Поезжай, Степан Никифорович, и расскажи кому следует». – «Суббота, – отвечаю я, – нет никого, однако». – «Ничего, в милиции работают». Ну вот я и приехал. А вы уже и сами все знаете.

– То есть как это мы все знаем? – удивился Кузьминых. – Мы понятия не имели о том, что этот бык вашего колхоза.

– Да вот он, – Степан Никифорович указал на вспыхнувшего Сашу. – Внук мой, значит. Он сказал, что вы, однако, все уже знаете. И что все это…

– Постой! – перебил старика Саша, испугавшись, что его разговорчивый дед вспомнит и выложит старшему лейтенанту не слишком удачную шутку его, Саши, насчёт «распоряжения свыше». – Постой! Я, товарищ старший лейтенант, просто угадал…

– Опять, значит, ясновидение! – Кузьминых улыбнулся. – Тебя скоро придётся в цирк отправить. Ну ладно! – Он поднялся. – Спасибо за сообщение! Лежите, Степан Никифорович, как врач велел. И не гневайтесь на нас за своего быка. Иного выхода, как только застрелить его, у нас в ту минуту не было.

– Где уж тут выход! – сказал Кустов, довольный уважительным отношением к себе милицейского начальника. – Если не иметь опыта, с быками лучше не связываться. Но, однако, зачем вы затащили его в дом?

– Не затаскивали мы, он сам к нам пожаловал. Тут-то и есть загвоздка, Степан Никифорович! Но нам с вами её не понять, пока учёные люди не разберутся.

– Это уж точно! Эх, приехать бы мне пораньше! Был бы живой наш бычок. А ещё раньше и по дороге его захватили бы!

– Вы думаете? – с выражением, которого не понял старый скотник, спросил Кузьминых.

– А как же! Он был тихий, что телок. Добродушный, одним словом. Я бы его сразу успокоил.

– Тогда да, жаль!

– Был бы живой!

– Живой-то живой… – проворчал Кузьминых, выходя с Сашей из комнаты. – Да все равно не рассказал бы, где находился три часа, вот в чем дело! А дед говорит «по дороге захватили бы»… Был он на дороге, как же!

Только войдя вслед за старшим лейтенантом в кабинет – арену недавней корриды, – Саша спросил:

– Где находился три часа? Ты думаешь, он где-то находился?

– А как же иначе!

– Значит, и Анечка где-то находится, и наш Белка тоже?

– По-моему, да!

– Где же?

Кузьминых нахмурился.

– Я не ясновидец, как некоторые, – сказал он. – Откуда я могу это знать. Но где-то они должны быть, если живы. Впрочем, – прибавил он, – мёртвые тоже не могут исчезать бесследно. Они тоже где-то должны быть. Кот, растворившийся в воздухе! Чушь зелёная! Девочка – тем более!

Он задумчиво посмотрел на тушу быка (до приезда начальства было решено ничего не трогать) и вздохнул.

– Вот кто мог бы рассказать многое, да не расскажет. Как ты думаешь, может, мы поторопились, может, можно было не убивать его? А? Например, накинуться на него всем разом, повалить… Глупости! – перебил он сам себя. – Все равно пришлось бы убить, только кроме капитана в больнице оказалось бы ещё человек пять. Работать стало бы некому.

– Однако, – сказал Саша, – я и забыл совсем, что я сегодня дежурный по отделению.

– Вспомнил, наконец! – усмехнулся Кузьминых. – Дежурит старшина Груздев. Это ещё капитан приказал. В таком деле, как у нас сегодня, без ясновидца не обойтись.

– Да будет вам, товарищ старший лейтенант! – сказал Саша, официальным обращением показывая, что ему очень неприятны эти шутки. – Какой я ясновидец. Все дело в Белке.

– Простите, товарищ младший лейтенант! – Кузьминых вздохнул и сказал серьёзно: – Давай-ка, Саша, подытожим события, разберёмся до приезда начальства. Есть мысли? Если есть, выкладывай!

– Я думаю…

– Вот и хорошо, что у тебя есть о чем думать. А у меня никаких мыслей нет. Словно этот бык ударил дверью не капитана, а меня и вышиб мозги.

Могло показаться странным, что после всех необъяснимых происшествий сегодняшнего утра они могли спокойно говорить и даже обмениваться шутками. Словно и не исчезала трехлетняя девочка, не лежал тут же рядом неведомо как оказавшийся здесь бык, – словом, ничего, выходящего за рамки обыденного, не случилось. Но это действовал инстинкт самозащиты. Мозг, неосознаваемо для них, защищал себя от вторжения того, что могло нанести ему вред. Так было не

Отсутствуют страницы 51, 52

Младший лейтенант Кустов, самый молодой сотрудник н…ской милиции, до сегодняшнего дня ничем не примечательный, внезапно приобрёл в глазах Кузьминых непререкаемый авторитет. Раз он говорит надо, значит, надо!

Но старшему лейтенанту не пришлось придумывать предлог для своего звонка или передавать трубку Саше. Едва только он сказал: «Говорят из н…ской милиции» – чей-то голос на том конце провода радостно воскликнул: «Вот хорошо, а мы только что собрались звонить вам!» А дальше ошеломлённый старший лейтенант услышал такое, что в первое мгновение усомнился – уж не спит ли он? Не прерывая собеседника, он слушал минуты три, потом спросил только: «В каком состоянии?» – и, получив ответ, положил трубку. Ни слова не говоря Саше, вопросительно смотревшему на него, Кузьминых позвонил и приказал вошедшему сержанту:

– Машину к подъезду!

Сержант ответил «Есть!» и вышел. Кузьминых нервно (его руки дрожали) переставил зачем-то чернильный прибор, сильно потёр пальцами виски, повернулся к Саше и не менее минуты смотрел на него, словно впервые видел.

– Она там? – спросил Саша.

– Послушай! – Старший лейтенант снова потёр виски, хотя голова у него и не болела. – Что это означает, однако? Ты что, и в самом деле ясновидящий? Ну с чего ты взял, что Анечка в деревне Фокино, а не на станции Озёрная?

Саша поморщился при слове «ясновидящий». Ещё прилипнет к нему это прозвище, потом не отделаешься!

– Все очень просто, – сказал он. – Просто и не требует никакого ясновидения. Я подумал, что если мог вернуться бык («Откуда вернуться?» – снова мелькнула все та же мысль), то почему должна пропасть бесследно девочка? Не логичнее ли предположить, что и она вернулась? («Вот привязалось слово!») А если так, то где она может оказаться? По аналогии – в пятнадцати километрах от города, то есть от места исчезновения, но в другую сторону, вернее в ту же сторону, если продолжать аналогию с быком. А там как раз расположено Фокино, на одной линии, если провести её от колхоза через город. Через город. Вот и все! А как она, Анечка? Появилась, как бык, в доме?

– Нет, её увидели на улице.

– Раздетую? В одной рубашке?

– Да, в рубашке и босиком. На снегу, в двадцатиградусный мороз. И она совершенно здорова, их фельдшер осмотрел её. Но тут не все ясно. Они толкуют о какой-то плёнке. Я что-то не понял. Сейчас подадут машину. Заезжай за Болдыревой и за доктором, я позвоню в поликлинику. Фельдшеру я не слишком доверяю. И в Фокино! Я бы сам поехал, но начальство вот-вот пожалует. Только ты позвони мне оттуда обязательно.

– А что она, Анечка, говорит?

– Не знаю! Об этом они мне ничего не сказали, а я забыл спросить. Слишком был ошеломлён таком новостью. Но ведь главное, в конце концов, в том, что девочка не замёрзла, как это ни удивительно. Подумать только, из тёплой постели – и прямо на улицу, на мороз!

– Через три часа, – добавил Саша.

– Что через три? Ах, да, верно! Где же она все-таки могла находиться эти три часа?

Саша ещё раз пожал плечами, хотя этот жест никогда не был ему свойствен.

– Снова тот же неразрешимый для нас вопрос, – сказал он. – Не стоит и пытаться ответить на него, это явно бесполезно. Я все время думаю вот о чем. Если бык мог, допустим, пройти пятнадцать километров от колхоза, где работает мой дед, до Н…ска, то трехлетняя Анечка никак не могла пройти те же пятнадцать километров от Н…ска до Фокино. Правильно? Значит, они не шли это расстояние. И, уж конечно, не ехали, особенно бык. Получается, что они вообще не передвигались. Во всяком случае, не передвигались понятным, привычным нам способом. И все же оказались в пятнадцати километрах от места, где исчезли. И почему-то «переместились» точно в одну сторону, по одной линии! Да ещё плёнка какая-то! Что за плёнка, откуда?.. Послушай, старший лейтенант, тебе не страшно?

– Страшно? Пожалуй, да, есть немного. Не по себе как-то! Что ни говори, а к чудесам мы не привыкли, однако.

Тот же пульт с двенадцатью сферическими экранами перед ним.

Те же пятеро серебристых операторов, в одинаковых креслах, на равном расстоянии друг от друга, по всей длине пульта.

Кажется, все, как было, ничто не изменилось после первого кратковременного появления на экране Норит сто одиннадцать в облике аборигена неизвестной ещё планеты.

Более чем странный, непонятный, трудно воспринимаемый сознанием облик! Только усилием воли можно заставить разум примириться с виденным, признать подобное «произведение природы» разумным существом, а следовательно, и равным, а главное, почувствовать в нем «брата по разуму». Трудно, очень трудно, несмотря на практику почти сотни предыдущих встреч.

Потому и сочли необходимым девяносто восемь предшественников Норит сто одиннадцать, а теперь и он сам, прежде всего поступить именно так – показать, как выглядит «хозяин» того мира, с которым, быть может, придётся вступить в контакт, подготовить сознание своих соотечественников к восприятию чуждого облика, как бы ни был этот облик чудовищен с привычной для них точки зрения.

Пятьдесят семь раз был показан сам подлинный «хозяин», а сорок один раз его облик вынуждены были по тем или иным причинам принимать посланцы планеты. В двенадцати случаях разумная жизнь не была обнаружена.

И вот в сорок второй раз посланец планеты предстал на экранах своей родины в облике аборигенов того мира, куда был послан. Это означало одно из двух: либо Норит сто одиннадцать не может находиться там в своём естественном виде (это могло грозить ему какой-нибудь опасностью, так уже бывало не раз), либо он решил строго придерживаться инструкции по поведению на чужих планетах, требующей не рисковать и открываться аборигенам только после проверки их отношения к чуждому и непонятному. Такая проверка будет осуществлена по сигналу самого Норит сто одиннадцать, когда он сам найдёт это нужным.