Ужин, во многом соответствующий английскому стилю, был подан в этот вечер в большой столовой, в которой Торна и Чарли допрашивали накануне и которая, по всей вероятности, служила в дневное время залом для заседаний.
Поражало обилие мясных блюд и огромный выбор домашней птицы; к каждому блюду подавались овощи. Торн так и не понял, был ли это обычный армейский обед в Морристауне или специально устроенное пиршество в его честь на тот случай, когда ему придется встретиться с британским командованием в Нью-Йорке.
Следом за вторыми блюдами подали пироги и пудинги, после чего, приподняв огромные медные канделябры, убрали прекрасную льняную скатерть. Вскоре на столе по всей его длине стояли большие вазы с яблоками, маленькие с орехами и вином в таком количестве, что хозяева и гости провели целых два часа, произнося тосты и закусывая их орешками.
Тосты в угоду английскому гостю произносились очень осторожно, без обычных проклятий в адрес британцев. Все сердечно зааплодировали, когда титулованный англичанин встал и предложил:
– За американских леди, непревзойденных красавиц, умных и очаровательных.
Прощаясь с главнокомандующим и желая ему спокойной ночи, Торн спросил, можно ли ему еще раз увидеться с Чарльзом Стюартом Гленденнингом.
– К сожалению, нет, сэр.
– Тогда, может быть, письмо… – Он слегка улыбнулся. – Открытое письмо, просто несколько слов на прощание, которые могут прочитать все, кто пожелает.
– Полковник Гамильтон возьмет ваше письмо, лорд Водсвортский, и позаботится о его доставке.
На следующее утро, прежде чем сесть завтракать, командующий и его помощники вместе прочитали прощальное послание лорда Водсвортского своему другу.
Дорогой Чарльз Стюарт!
Очень жаль, что мы расстались так поспешно, но я всегда буду помнить теплоту и радость наших отношений и чувствовать признательность за дружбу, которая установилась сразу же, как только мы преодолели убеждение, что наша обязанность – повесить друг друга.
Пусть наша дружба, Чарли, останется незыблемой, несмотря на ссоры парламентов, конгрессов и королей. Надеюсь снова встретиться с тобой, когда для двух наших стран наступят лучшие времена.
Об одном прошу тебя: если когда-нибудь встретишь мою жену, забудь, что мы знаем друг друга; не говори, что я в Америке и знаю, где ее можно найти. Иначе она может исчезнуть снова, а меньше всего на свете мне хотелось бы начинать поиски заново.
Армия во время войны не самое безопасное место, поэтому будь осторожен, мой друг. Я горевал бы вдвойне, если бы тебя поразила британская пуля.
В хорошие иль плохие времена, к твоим услугам,
Чарльз Стюарт
Торн Холлоуэй,
Лорд Водсвортский.
ГЛАВА 50
Улучшение в погоде, хотя и довольно незначительное, способствовало более быстрому возвращению Торна в Нью-Йорк, сделав ожидание менее тягостным. Причалив на Гудзоне со стороны города, он нанял экипаж, довезший его до британской штаб-квартиры, велел кучеру ждать его с единственной дорожной сумкой.
Генерала сэра Генри Клинтона не было на месте. Торн вскрикнул от досады, узнав от одного из помощников, что он чем-то занят. Конечно, ему следовало бы помнить генеральскую привычку играть по утрам в бильярд или в шары со своей свитой.
Торн разговаривал в самой чопорной манере, напомнив таким образом собеседнику, что, помимо всего прочего, он – лорд Водсвортский.
– Мне нужно поговорить с кем-нибудь, кто может дать информацию о местонахождении американской женщины по имени Лайза Микэ, которой разрешили прибыть в Нью-Йорк под охраной британской и американской армий.
– Как ее зовут?
– Миссис Лайза Микэ.
– Вам следует поговорить с капитаном Андрэ. Если вы присядете, лорд Водсвортский, я узнаю у него.
Когда помощник вернулся, он имел довольный вид.
– Капитан Андрэ просит зайти в кабинет генерала, милорд. Следуйте за мной.
Капитан Джон Андрэ приветствовал Торна из-за стола генерала Клинтона. Они тепло пожали друг другу руки, вспомнив, что знакомы еще со времен службы Торна в армии.
Не было необходимости играть для Андрэ роль лорда Водсвортского, поэтому он сразу перешел к делу.
– Лайза Микэ – моя жена. Я забрался в центр расположения американской армии в Нью-Джерси, чтобы отыскать ее, а выяснил только то, что наша штаб-квартира санкционировала ее приезд в Нью-Йорк. Где она сейчас?
Андрэ с сочувствием пожал плечами.
– Она приехала вчера вечером и остановилась в гостинице, сопровождаемая охраной. Этим утром, – он посмотрел на часы, – если уже завершила свое дело, возможно, пересекает Гудзон по пути в Нью-Джерси.
– А какое у нее дело? – спросил Торн. Андрэ опустил глаза и нервно побарабанил пальцами по столу.
– Она была названа умирающей женщиной, тоже американкой, опекуном ее только что родившегося ребенка. Генерал распорядился, чтобы ей дали достаточно времени и охрану, чтобы забрать ребенка и уехать.
– Уехать! Боже! Я ищу ее уже четырнадцать месяцев, чтобы забрать – нет, не сюда, а в Англию. Отправьте за ней лодку. Проклятие, ее надо вернуть.
– Весьма сожалею, милорд, – ответил Андрэ мягко. – Ваш приезд непредвиденный, а мы гарантировали ей безопасную переправу через Гудзон и возвращение на американскую сторону.
– Где и когда она должна пересечь Гудзон? – резко спросил Торн.
– Если вы подождете минутку, я возьму копию приказа.
Торн ходил взад-вперед по кабинету до тех пор, пока не вернулся капитан, протягивая ему листок бумаги. Он вручил его Торну, заметив с сожалением:
– Сомневаюсь, что у вас хватит времени догнать ее, милорд, если только у вашего экипажа не вырастут крылья.
Торн на ходу поблагодарил его, выскочил из комнаты, пронесся по коридору и по ступенькам к ожидающему экипажу. Он указал направление, добавив:
– Плачу вдвойне, если будете ехать так, как будто все дьяволы гонятся за вами.
– Сделаю все возможное, – заверил его кучер, щелкнув кнутом. Торн был почти выброшен из сиденья и держался за ручку во время всей этой короткой, опасной гонки, бросив несколько однофунтовых банкнот ему в руки.
– Ждите здесь, независимо от времени, – попросил он, – и получите еще больше.
На пристани он обратился к стоявшему солдату.
– С этой пристани должны были отправить с охраной женщину с ребенком. Она еще не уехала?
– Вон там, на краю причала, как раз садится в лодку, – показал солдат.
Торн посмотрел и бросился туда бегом, остановился на причале, в течение нескольких секунд любуясь ее бледным привлекательным лицом.
Ничего не замечая, сосредоточив все внимание на маленьком, завернутом в одеяло свертке, лежащем на ее согнутой руке, она передвинулась на скамье, пытаясь занять более удобное положение; с ее головы упала шаль, и взору Торна открылось золото волос, заплетенных в две шелковистые косы, скользнувшие по плечам и опустившиеся ниже пояса.
– Лайза. – Ему казалось, что он просто выдохнул ее имя, но она повернула голову, и ее недоверчивый вздох: «Торн!» – повис в воздухе, как громкая команда.
Четыре солдата, стоявшие между ними, словно растворились вдали, когда Торн, немного наклонясь, прыгнул в лодку и оказался рядом с ней. Он обнял ее вместе с ребенком, радуясь уже тому, что она наконец-то с ним, что держит ее так близко. Лайза, в конце концов подняла голову, ожидая первый поцелуй.
Торн повернулся к ближайшему солдату.
– У вас есть дети?
– Трое, сэр.
– Прекрасно. Тогда вы знаете, как подержать вот этого ребенка. – Он взял сверток из рук жены и передал его улыбающемуся капралу, снова привлек ее в объятия и стал целовать долгими и жадными поцелуями.
Когда к поцелуям примешался соленый привкус от слез, скатывающихся по лицу Лайзы, Торн поднял лицо и нежно высушил ее слезы носовым платком.
– Грош цена моим решениям, – сказал он, взяв ее за руки. – Четырнадцать месяцев клялся, что прежде чем поцеловать, побью тебя.
– А я поклялась вовсе не целовать тебя. Лицо Торна застыло при этом намеке.
– Первым делом объясни, как изъять тебя из этой проклятой лодки.
Прежде чем Лайза успела открыть рот, в их разговор вмешался сопровождающий ее лейтенант.
– Извините, сэр, – почтительно сказал он Торну. – Мне приказано немедленно доставить леди на другую сторону, чтобы передать ее в руки американцев.
– Так пусть тогда эта лодка быстрее отправляется! – резко скомандовал Торн. – Я поеду с вами и буду говорить с людьми на той стороне.
Он шлепнулся рядом с Лайзой на твердое узкое сиденье, и капрал вернул ребенка.
– Торн, – сказала она мягко, когда лодка отплыла от пристани, – нашим солдатам приказано доставить меня обратно в Морристаун. Даже если бы я захотела, они не…
– Пытаешься убедить, что ты не хочешь? Поцелуи говорят об обратном.
– Никогда не говорила, что не люблю тебя, Торн. Люблю. И всегда любила. Но мы оба давно решили, на чьей мы стороне: мой выбор – Америка, а твой – Британия. Я ненавижу британцев, – ее голос внезапно дрогнул, – и сейчас даже больше, чем прежде.
– Почему?
– Не выходила множество американских солдат – из-за этой малышки. – Она плотнее прижала ребенка к себе. – Если она умрет, потому что ее мать была американкой, то кого мне винить в этом, если не британцев?
– Мне жаль ваших солдат, как и наших, если уж говорить об этом. Жаль мать этой малышки, и, вернувшись со мной, будь уверена, о ней в Нью-Йорке позаботятся наилучшим образом.
– Не в Нью-Йорке она получит наилучший уход – он ждет ее в Джоки-Холлоу. Доктор Эли бен-Ашер… единственный человек, которому я доверю ее жизнь.
– Итак, после четырнадцати месяцев разлуки, – горько констатировал он, – я должен оставить тебя, удовлетворившись отпущенными мне четырнадцатью минутами времени?
Вместо ответа Лайза развернула одеяло, открывая неправдоподобно крошечное, бледное личико.
– Ты предлагаешь мне выбирать между жизнью для нас и смертью для нее?
– Бог мой, конечно, нет. Не хочу иметь это ни на своей совести, ни на твоей, а просто прошу принять во внимание возможность медицинской помощи в Нью-Йорке – мы в состоянии обеспечить самую лучшую.
– Эли бен-Ашер, возможно, самый перегруженный и низкооплачиваемый доктор во всех тринадцати штатах, но уровень выздоровления пациентов у него очень высок. Он самый лучший врач, а у Гленниз, – ее глаза наполнились слезами, когда она укутывала малышку, – должен быть самый лучший. Я – должница матери и дочери.
Она бросила взгляд через Гудзон на берег Джерси.
– Гленниз, – сказал он задумчиво. – Прекрасное имя. Она будет нашей дочерью, Лайза? Нашим первым ребенком?
– Я… я собиралась удочерить ее, – запинаясь проговорила Лайза, а ее сердце дрогнуло от такого естественного вопроса.
– Разве тебе не кажется, что малютка должна иметь и отца тоже?
– А ты… хочешь? – Смалодушничав, она отказалась от мысли рассказать о Джей-Джее в оставшееся у них время.
Он кисло улыбнулся.
– Разве тебе не удавалось все время делать со мной то, что хочешь ты? – спросил он. – Доказательством тому служит и то, что я против своего желания принимаю твое намерение вернуться в Морристаун. Но не думай, – добавил он вдруг окрепшим голосом, – что останешься там навсегда.
– Торн, я хочу… А что, если… – Она спрятала дрожащие руки в складках одеяла. – Обещаю, – начала она снова, – даю тебе слово, что приеду к тебе в Нью-Йорк или в Англию, как только ты пожелаешь, в любой момент после окончания войны.
– После окончания войны! Ты предполагаешь, это устраивает меня? Пока еще ни моя сторона, ни твоя не объявила, когда наступит это счастливое событие. Может пройти еще четырнадцать месяцев, а то два или три раза по четырнадцать. – Его голос звучал резко. – Не собираюсь жить без жены, без детей и – грубо говоря – вести монашеский образ жизни!
Лайза покраснела, солдаты в красных мундирах быстро наклонили головы, пытаясь спрятать улыбки, а его голос летел над Гудзоном.
– Мы женаты, ей-Богу, Лайза, и я хочу, чтобы ты была там, где и должна быть, – со мной.
Пока лодка причаливала, в воздухе висело напряженное молчание. Несколько американских солдат, одетых в более щеголеватую форму, чем Лайза привыкла видеть в Джоки-Холлоу, вышли им навстречу, но британский лейтенант загородил дорогу Торну.
– Сожалею, сэр, но полученный мною приказ не разрешает вам выйти здесь.
Еще раз Торн взял завернутую малышку и передал ее капралу. Еще раз он поцеловал свою жену, пылко и томительно долго, как будто они были одни во всем мире.
– Делай то, что считаешь нужным, Лайза, – сказал он ей на ухо, – но помни, что и я буду делать то же самое.
ГЛАВА 51
Все собрались у входа, чтобы попрощаться с Сэмюелем. Эли подарил ему новую пару сапог, и никто не осмелился спросить, где он их взял; Шошанна приколола булавками его пустой левый рукав к чисто выстиранной рубашке. Помятую жестяную солдатскую флягу, найденную на трупе британского драгуна в Монмуте, наполнили смесью рома с водой. Джей-Джей прилип к его ноге, жалобно хныча «па-па», – Сэмюель едва сдержал слезы.
– Скажите мисс Лайзе, – попросил он охрипшим от волнения голосом, – что я был огорчен, уехав, не попрощавшись с ней.
Ему махали руками, пока он спускался по ступенькам. Когда за Сэмюелем закрылась дверь, Эли, увидев вокруг себя подавленные лица, резко сказал:
– Нечего переживать, как будто похоронили его, а он жив, остался мужчиной и едет домой! – Доктор щелкнул пальцами. – Живо все за работу. Это госпиталь, а не дом отдыха. А тебе, малыш, – он подбросил Джей-Джея на плечо, – пора отправляться спать.
– Я уложу его, – предложила Феба, протягивая руки, но Эли отрицательно покачал головой.
– Попросил бы, чтобы ты побыла немного с этим мальчиком… с тем, который участвовал в походе лорда Стерлинга на Стейтен-Айленд.
– С Джессом Доуном?
– Да, с ним.
– Очень трудный парень, – согласился Аза Холланд задумчиво, – но я не осуждаю его – вряд ли ему когда-либо придется ходить.
Все разбежались по своим делам. Эли задержал Фебу, легко прикоснувшись к ее плечу. Она взглянула на него чистым, дружелюбным взглядом. «Будь это рука Дэниела, – подумал он печально, – этот взгляд выражал бы совсем другое».
– Да, Эли?
– Феба, как врач не могу понять, почему этот мальчик не встает на ноги: у него нет ни пулевых, ни резаных ран, ни переломов, ни даже контузии. Кажется, все дело в страданиях души, а не тела.
– Но как это может влиять на ноги?
– Если бы удалось ответить на этот вопрос, малышка, я стал бы генеральным директором всех госпиталей в Соединенных Штатах; однако уверен, что дух может управлять телом. На моих глазах произошло множество необъяснимых случаев. У этого мальчика идет непрестанная работа мысли. Сумей мы разгадать его думы, возможно, нашли бы способ вылечить его. – Уже поднимаясь по ступенькам с Джей-Джеем, он добавил, как будто эта мысль только что пришла ему в голову: – Попробуй расшевелить его своими стихами!
Неплохая мысль, решила Феба, полчаса спустя вымыв Джесса, сменив ему ночную рубашку и постельное белье. Все время, находясь с ним, она беспрестанно говорила, но в ответ не только не услышала ни единой реплики, но даже не заметила изменения выражения лица сурового солдата.
Ну что ж, нечего терять, придется попробовать предложенный Эли вариант. Задумавшись на несколько мгновений и глубоко вздохнув, девушка стала у подножия кровати Джесса, чтобы ему были видны ее глаза, и сказала:
– Я написала стихотворение о тебе. – И начала быстро декламировать его:
У нас поселился Доун – солдат.
Грейс-Холл удивился:
Что мрачен так, брат?
Хотим мы все вместе
Джессу сказать:
Хмуриться хватит,
Хватит страдать.
На соседней кровати раздался смешок, и Джесс сердито посмотрел на Фебу.
– С какой радости мне улыбаться?
– Может, и ни с какой, – ответила она бесстрастно. – Но ты не один здесь такой несчастный, однако все остальные не ведут себя подобным образом.
– Если они такие дураки, что им безразлично, как сложится дальше их жизнь… Вам бы вы понравилось, если бы, не могли ходить?
– Совсем не понравилось, но я бы не бездействовала.
– Может быть, у вас найдется для меня пара новых ног?
– У меня нет, а вот у тебя, держу пари, есть. Она выбежала из палаты, хотя он продолжал звать ее:
– Вернитесь сюда, вернитесь ко мне, девушка. Мы же не закончили разговор, несомненно.
Она была так возбуждена, что без стука ворвалась в крошечную комнату, ранее служившую чуланом, а теперь превращенную в кабинет доктора Бена, где он мог урвать несколько случайных часов для сна.
Эли сидел на своей походной кровати, ссутулясь и опустив голову на руки. Увидев капли крови на его незастегнутом рукаве, Феба опустилась перед ним на колени и взяла за руки – у него всегда был такой вид, когда кого-либо не удавалось спасти.
– Кто на этот раз? – прошептала она.
– Гарри Лоув. Вынужден был ампутировать… гангрена… знал, что рискую… он не выдержал. Слава Богу, дал ему достаточную дозу наркотика, чтобы не чувствовал боли… не понимал… Не забуду его улыбку перед смертью, успокаивающую меня! «Я буду лучшим мужчиной, чем большинство тех, кто имеет две ноги, док», – вот что он сказал… и это верно… но у меня не хватило умения спасти его.
Феба поднялась, силой увлекая его за собой.
– А сейчас не время заниматься самобичеванием, – спокойно возразила она, стягивая с него окровавленную рубашку. – Если ты не мог спасти его, значит, никто не смог бы, кроме Бога; а тебе пока не следует сравнивать его с собой. Смени рубашку и умойся, приведи себя в порядок перед тем, как пойти к Джессу Доуну. Я ушла от него несколько минут назад, вся сложность заключалась не в том, чтобы разговорить его, а в том, как остановить, – он готов к твоему лечению.
Эли вытащил чистую рубашку из кожаного чемодана, оживившись в предвкушении новой сложной задачи.
– Феба, ты колдунья. Ты совершенно права по отношению ко мне: действительно, это было просто самобичевание. Спасибо, малышка. – Он наклонился и запечатлел быстрый поцелуй на ее полуоткрытом рте. – Передай, чтобы его перевезли в столовую, моя дорогая. Если он действительно готов к разговору, нам лучше всего остаться без свидетелей.
Феба вышла, без всякой надобности сильно захлопнув дверь, не совсем понимая, что так рассердило ее. Решив, что причина крылась в покровительственном обращении, громко обратилась к закрытой двери:
– Я не малышка!
Смущенная и немного огорченная, зачем-то приложила пальцы к губам, которые только что поцеловал Эли. Поцелуй – если его можно так назвать – закончился почти раньше, чем начался, поэтому непонятно, что она почувствовала в это время. Будь он более продолжительным, возможно, знала бы… Когда же Дэниел хоть раз поцелует ее, пусть дружески, или торопливо, или в знак благодарности, как сделал это Эли!
Закрыв глаза, Феба представила поцелуи Дэниела, которых так ждала с их первой встречи… о них так тосковала, но так и не дождалась.
Он любил ее, в этом была уверенность. Казалось, между ними вспыхивают искры, когда они оказываются в одной комнате, – его глаза сияют, голос приобретает другой тембр. Однако, несмотря на ее чувства, приветливые взгляды, дрожащие ресницы, приглашающие его, соблазнительные улыбки, Дэниел всегда соблюдал дистанцию.
– Будь он проклят! – громко воскликнула Феба, кончиками пальцев поглаживая свои нецелованные губы. – Будь проклят! Проклят! Проклят! Неужели самой придется добиваться его?
– Мисс Феба, что с вами?
Открыв глаза, Феба встретила мягкий обожающе беспокойный взгляд Лиши Хиксома, еще одного помощника Эли.
– Ничего, – ответила она, покраснев от досады и смущения. – Элиша, доктор Бен просил, чтобы рядового Джесса Доуна – ну того, который не может ходить – доставили в столовую. Можете воспользоваться креслом-каталкой.
Поздним вечером, когда столовая из конференц-зала снова превратилась в обеденный зал, где они не только ели, но и отдыхали, расположившись поудобнее, Эли рассказал о чудесном излечении Джесса Доуна: ввезли его в комнату в кресле, а вышел он оттуда на собственных ногах.
– Из-за долгого пребывания в постели ему трудно было держаться на ногах, но шел он совершенно нормально.
Тилли поставила на стол блюдо с бараниной.
– Это было чудо! – сказала она через голову Шошанны с легкой непринужденностью, царившей в Грейс-Холле.
– Не совсем так, Тилли, – усмехнулся Эли, а затем нежно улыбнулся. – Во многом это заслуга Фебы. Она так взбудоражила его, что все дурное настроение, которое так долго накапливалось, выплеснулось… и ему захотелось сорвать злость на ком-нибудь.
– Так в чем же была загадка, Эли, – спросила Шошанна, – если, как выяснилось, его ноги были вовсе не повреждены?
– Он боялся, – ответил Эли. – После шести месяцев службы в армии та перестрелка в середине января, когда они пытались захватить британский лагерь на Стейтен-Айленд, оказалась его первым настоящим сражением. Ему впервые довелось услышать свист пуль, несущих смерть, увидеть убитых друзей рядом с собой… кровь, стоны, крики, запахи, и его охватил страх смерти – он запаниковал, бедный парнишка. Боже мой, это ведь все в семнадцать лет.
– Он сделал что-нибудь такое, что заставило его стыдиться самого себя? – уточнил Дэниел.
Эли одобрительно кивнул.
– Вот в этом вся суть, Дэниел: он стоял за кустами, дрожа от страха, пока через несколько минут Стерлинг не приказал отступать. Все то время, пока они добирались до своего лагеря, его естественный инстинктивный поступок трансформировался в его мозгу в величайший акт трусости.
Тилли, которая не ушла на кухню, продолжая с интересом слушать обсуждение, снова вмешалась в разговор.
– Ну и ну, доктор Бен. Вы говорите, что его неспособность ходить связана с уверенностью, что он оказался трусом?
– Так оно и есть, Тилли. – Он обвел взглядом всех присутствующих за столом. – У меня нет, конечно, никаких научных доказательств, кроме рядового Доуна, но я убежден, что это так.
Доктор Аза Холланд, обладающий аналитическим складом ума, в течение какого-то времени обдумывал свой вопрос к Эли.
– В этом случае, доктор бен-Ашер, ваш вывод таков: из-за того, что ноги не смогли вынести его на поле боя, а он был уверен, что они должны были сделать это, его мозг продиктовал телу соответствующее заслуженное наказание – потерю способности пользоваться ими?
– Хорошо сказано, доктор.
Феба уходила из столовой последней. Весь обед она чувствовала взгляд Дэниела, выражающий гордость и пылкое одобрение, и нарочно задержалась, надеясь, что он скажет ей об этом сам.
И Дэниел сказал.
– Мисс Феба, восхищен тем, что вы сделали сегодня.
Она подошла к нему ближе.
– Правда, Дэниел?
Дэниел проглотил подкативший к горлу комок, когда почувствовал шуршание юбок у своих ног и прикосновение к себе затвердевших кончиков ее грудей.
– Да, мадам, восхищен.
– Тогда не называй меня «мадам» и «мисс Феба».
Она подвинулась ближе к нему, и у Дэниела закружилась голова от ее податливой близости – его одурманил чистый запах лавандового масла и сияющие темные глаза, завораживающе уставившиеся прямо на него.
– Феба, – прошептал он. – Феба.
– Ты уверен, что восхищаешься мной, Дэниел?
– Да, Феба.
– Тогда докажи это.
Его ухаживание могло быть слишком медленным и осторожным, но он не был настолько неискушенным в любви, чтобы спрашивать, что имелось в виду: его руки обняли ее, он прижал ее тело к себе и стал целовать со страстной нежностью влюбленного молодого человека, сгорающего от желания.
Феба поняла, что отвечает на его поцелуи с таким же пылом – этому не надо учиться, пронеслось у нее в подсознании. Умение приходит само собой, инстинктивно, и улучшается с каждым новым поцелуем.
Прижавшись тесно друг к другу, поглощенные взаимными поцелуями, они не увидели и не услышали, как Эли вернулся за забытой записной книжкой.
Он отступил назад – записную книжку можно забрать и позже: не стоит мешать так страстно влюбленной паре… его другу… и девушке, которую они оба любили.
С самого начала ему было ясно, что Феба – не его девушка: об этом говорили взгляды, которые она бросала на Дэниела, а он на нее. И тем не менее воспоминания о страстно целующейся паре ранили его намного больше, чем он мог предполагать. Потерять ее, так и не имев…
Он задержался в коридоре возле маленького коричнево-красного стола, протянув руки к зажженной свече – длинные профессиональные руки хирурга.
– Благословенный наш Лорд, Бог наш, Король всей Вселенной… – пробормотал он. – А ты, Эли бен-Ашер, поблагодари Бога за то, что они имеют то, чего у тебя никогда не будет.
Шошанна, увидев ту же сцену, что и Эли, тихонько скрылась в темноте коридора – слишком интимный момент, чтобы обнажать его: ни Эли, ни любой другой мужчина не хотел бы, чтобы его незащищенное сердце и душу выставили напоказ.
Слезы катились по ее щекам, когда она попыталась найти успокоение с Джей-Джеем – слезы сочувствия к Эли, страха за Фебу и жалости к себе.
ГЛАВА 52
– Лайза приехала! Лайза приехала!
Радостное известие разнеслось по всему Грейс-Холлу, и Эли, Шошанна, Феба, служанки Тилли и Эми, так же как и Хайрам, даже некоторые из солдат, неуклюже передвигавшиеся на костылях, бросились друг за другом к двери, чтобы первыми встретить ее.
Поток холодного воздуха ворвался вслед за ней в прихожую, где она весело обменивалась объятиями и поцелуями.
– А как Джей-Джей? – был ее первый вопрос, и настоящий хор голосов, заверявших, что он здоров, раздался вокруг нее.
Джей-Джей, естественно, рос прекрасным, восхитительным, как во поле трава, самым любимым, самым испорченным ребенком на свете!
– А как он перенес, что его отняли от груди?
– Покапризничал немного, но потом ему очень понравилась разнообразная пища, которой мы его кормили.
– Слава Богу! – воскликнула Лайза. – А то этой крошке понадобится все питание, которое я могу дать ей.
Под их недоверчивыми взглядами она осторожно вынула из глубины полотняной, ручной работы сумки, висевшей у нее на руке, маленький, из фланелевого одеяла сверток и, развернув его, открыла крошечное бледное личико.
– Ребенок! – раздалось сразу несколько голосов.
– Ее зовут Гленниз. Гленниз Сент-Джон, – сообщила Лайза, глядя на спящую малышку глазами, полными слез. – Она такая хрупкая и слабая; мне сказали, что родилась на шесть или семь недель раньше срока. У нее не хватает силы, чтобы сосать, поэтому приходится каждую каплю молока или воды вливать в нее мне. – Всхлипнув, она протянула ребенка Эли. – Как ты думаешь, спасем мы ее?
Эли взял малышку.
– Во всяком случае, сделаем все возможное и невозможное. Взгляни на Джей-Джея, пока я буду осматривать эту маленькую мисс.
– Да, конечно. – Лайза взбежала по ступенькам. – Как я скучала без него! – бросила она через плечо. – Как тосковала по всей своей родной семье!
Спустя полчаса она отыскала Эли; Джей-Джей спал у нее на руках, обняв за шею, положив взъерошенную голову на плечо, упершись голыми ногами ей в живот.
– Как хорошо снова оказаться дома, – призналась Лайза, когда Эли усадил ее в кресло-качалку. Она умиротворенно раскачивалась взад-вперед, целуя золотистые локоны Джей-Джея. – Чувствую себя надежно только дома.
– Ты слишком молода и хороша собой, чтобы прожить свою жизнь, беспокоясь только о надежности, Лайза, – ответил Эли, и она насмешливо подняла брови.
– Да, действительно! Посмотрите, кто читает наставления! – высмеяла она его ласково. – Что-то не вижу, чтобы и ты прилагал большие усилия, пытаясь изменить свою жизнь.
– Лайза, Феба любит моего друга Дэниела, а он любит ее, и любая попытка с моей стороны встать между ними только замутит воду.
– Даже если ты больше подходишь ей, чем он?
– Это решает она, Лайза.
– Хочешь сказать, чтобы я не вмешивалась не в свое дело?
– Нет, хочу сказать, что ценю дружбу, на которой основан твой интерес, но не верю, что можно что-то изменить.
Лайза наклонилась вперед и протянула руку, которую он тепло пожал.
– Ладно, мой друг. А сейчас расскажи о малышке. Выживет ли она? Я так боялась по дороге сюда. Временами казалось, что она умирает.
– Конечно, было бы лучше подождать, пока девочка окрепнет, а уж потом совершать такое путешествие, но и понятно твое беспокойство о Джей-Джее. Он…
– О, нет, Эли, нет! Я бы никогда не стала рисковать Кр… ребенком, только исходя из эгоистического желания быть с Джей-Джеем несколькими неделями раньше; к тому же знала, что он здоров и находится в строгих и надежных руках – твоих, Шошанны, Фебы, Тилли. Есть вещи, о которых не могу рассказать тебе сейчас, но у меня не было другого выхода, как только немедленно увезти Гленниз. Что можно сделать, чтобы спасти ее? Готова испробовать все возможности.
– Не думаю, что от тебя потребуется что-то особенное. Старайся накормить ее грудью как можно больше, держи в тепле, создай уют и удобства. Пусть спит больше, но когда будет бодрствовать, укачивай на руках, чтобы она проявляла интерес к окружающему миру и хотела бы жить. Надеюсь, понимаешь, что Джей-Джей будет ревновать тебя, – предупредил он.
– Знаю, – ответила Лайза, судорожно прижав к себе своего собственного здорового ребенка. – Как будто у меня не хватит любви на них двоих!
Так как Лайза отдавала Джей-Джея на попечение других женщин, когда кормила малышку грудью, он не ревновал, что его собственность отдана незнакомке, и, к удивлению всех, обращался с Гленниз как с привлекательной и необычной игрушкой, предоставленной в его распоряжение, – что-то вроде выводка котят на кухне.
Укачивал ее в колыбели, из которой вырос несколько месяцев назад, издавал ласковые успокаивающие звуки, когда она плакала. Ему очень хотелось посадить ее, чтобы поиграть – мысли об играх решительно владели им, – поэтому приходилось внимательно следить за ними обоими.
