Родерик Аллейн - Смерть в театре «Дельфин»

Она решительно толкнула дверь и вышла на сцену, чтобы позволить Перигрину пройти. Когда он поравнялся с ней, Герти дотронулась до его локтя и спросила:

— Вы разве не отправились на зловещий ужин с Дестини?

— Лично я — нет.

— Не пригласили? Как и меня?

— Вот именно, — беззаботно признался Перигрин, всей душой желая, чтобы Герти перестала смотреть на него таким взглядом.

— Хотите знать, какого я мнения о мистере Хартли Граве? — тихо спросила она, приблизившись к Перигрину. Работая в театре, мистер Джей наслушался всякого, но эти восемь слов заставили его заморгать.

— Герти, дорогая!..

— Да, да. Герти. Дорогая. И дорогая Герти знает, что говорит, не беспокойтесь.

Она отвернулась от Перигрина и пошла прочь.

* * *

— Эмилия, — начал Перигрин, когда они медленно поднимались по Причальной набережной, — надеюсь, вы не думаете, что тут все подстроено заранее… Что я специально избавился от Джера, чтобы было поудобнее ухаживать за вами. Нет, не подумайте, что я… то есть, что я отказываюсь… Но у меня просто духу не хватило бы устроить столь очевидный трюк.

— Полагаю, что так, — спокойно ответила Эмилия.

— Правда, не хватило бы. Вы, наверное, заметили, что творится с Джереми?

— Трудно не заметить.

И тут они оба, неизвестно по какой причине, вдруг весело рассмеялись. Мистер Джей взял Эмилию под руку.

— Подумать только! Отсюда рукой подать до «Лебедя», «Розы» и «Глобуса». Шекспир тысячи раз должен был проходить этой дорогой после окончания репетиций — точь-в-точь как идём сейчас мы. И знаете, Эмили, мне бы ужасно хотелось прокатиться по реке до Блэкфрира.

— Приятно находиться в обществе, где о Шекспире говорят без смущения и идолопоклонства.

— Но ведь он действительно уникален, так почему бы ему и не поклоняться? Вам не кажется, Эмили, что талант вечно в плену у своего среднего уровня, тогда как гений постоянно — или почти постоянно — совершает сокрушительные промахи?

— Типа указующей вперёд Агнес и фрагментов «Цимбелина»?

— Да. По-моему, гениям почти всегда немного недостаёт вкуса.

— Во всяком случае, они обходятся без интеллектуального снобизма.

— Безусловно!

— Вы довольны тем, как идут репетиции?

— В общем и целом.

— Мне всегда казалось, что, должно быть, ужасно приносить написанную тобой вещь в театральный котёл. Особенно если вы и повар при этом котле.

— Да. Приходится наблюдать, как твоё детище профильтровывается сквозь личности актёров и превращается в нечто совершенно иное. И с этим приходится соглашаться, потому что большинство перемен — к лучшему. Иногда мне кажется, что я раздваиваюсь, что как режиссёр отделяюсь от автора и при этом перестаю понимать, о чем, собственно, пьеса.

— Я могу себе это представить.

Они шли рука об руку, два муравья среди спешащих из города толп. Блэкфрир уже опустел, улочка, на которой жили Джереми и Перигрин, была безлюдной. Они поднялись на верхний этаж и сели у окна. Потягивая сухое мартини, они пытались разглядеть на противоположном берегу реки «Дельфин».

— Почему мы не говорим о перчатке и записке? Ведь это потрясающе! — проронила Эмилия. — Вы, наверное, чувствуете себя, как паровой котёл, внутри которого все кипит.

— Взрываться — хобби Джереми. А вообще это дело специалистов-экспертов.

— Как странно, — сказала Эмилия. Она сидела на диване, подобрав под себя ноги и упираясь подбородком в скрещённые на валике руки. Её открытое лицо казалось очень юным. Перигрин понимал, что сейчас самое время постараться выяснить, о чем она думает, что ей нравится, а что — нет, любила ли она или любит, и если да, то кого.

— Как странно, — повторила Эмилия. — Подумать только, Джон Шекспир сделал их для своего внука на Хенли-стрит. Интересно, он делал их сам или с помощью подмастерья?

— Сам. В записке сказано: «сделаны моим отцом».

— А почерк? Такой же неразборчивый, как и подпись?

— Да, но не совсем. Люди пишут не так, как подписываются. Графологи сошлись на «определённых признаках».

— Но что с этими реликвиями будет дальше? Их продадут тому, кто больше заплатит? А он не думает оставить их здесь? О, как это было бы хорошо, как справедливо!

— Я пытался сказать ему об этом, но он оборвал меня, как будто захлопнул капкан.

— Джереми, наверное, просто взвоет, если они будут проданы за пределы страны.

— Джереми?

— Да. Он ведь просто помешан на идее сохранения национального достояния. Ничуть не удивлюсь, если окажется, что именно Джереми украл «Веллингтона» Гойи, чтобы не дать увезти его из Англии.

Перигрину показалось, что здесь пахнет романом, и он сразу увял. Эмилия же продолжала говорить о Джереми Джонсе, его магазине, собранных там сокровищах и о том, насколько его взволновал новый оборот событий.

— Вам не кажется, что он способен пробраться в логово мистера Кондукиса и заявить, что перчатка со всем прочим должна остаться в стране?

— Надеюсь, вы преувеличиваете.

— Не думаю. Он — фанатик.

— Вы хорошо его знаете, не так ли?

— Да. Я иногда помогаю в магазине. Конечно, Джереми в основном полагается на своего партнёра, потому что занят в театре, но в промежутках между контрактами делает очень много. Он меня обучил почти всему: как восстанавливать ткани, чистить потускневшее золотое шитьё… Недавно он приобрёл несколько чудесных гравюр и книг.

— Знаю, — бросил Перигрин. — Я был там.

Эмилия медленно повернула голову и задумчиво посмотрела на него.

— Он просто загорелся идеей скопировать перчатки для спектакля. У него есть пара маленьких перчаток периода Иакова. Он собирается снять с них бисер и сделать такую же вышивку, как на перчатке Гамнета.

— Знаю. Джер говорил.

— Он разрешил мне помочь ему.

— Вам повезло.

— Да. Он мне очень нравится. Надеюсь, его безумное увлечение Дестини постепенно выгорит, хотя… сомнительно.

— Почему?

— Он милый, но до сих пор не переживал ничего подобного. По крайней мере, мне так кажется.

Перигрин с облегчением перевёл дух и затараторил о перчатке, пьесе и о том, что у них на ужин. Касательно последнего он повёл себя несколько экстравагантно, заказав все, что считал наилучшим: копчёную сёмгу, фаршированную икрой, холодных куропаток и два сорта салатов. По счастью, их вкусы совпали. К копчёной сёмге был подан «Бенкастлерский доктор». Вино оказалось таким хорошим, что его решили оставить и к куропаткам. Из-за дезертирства Джера пришлось поднапрячься, чтобы съесть все.

Затем они вернулись к окну и смотрели, как темнеют воды Темзы и загораются огоньки на другом берегу. Перигрину очень хотелось поухаживать за Эмилией. Он не сводил с неё глаз и постепенно говорил все меньше и меньше. Наконец он решился положить свою руку на её кисть. Эмилия ответила лёгким пожатием и отняла руку со словами:

— Было очень приятно, но мне пора. Очень уж далеко добираться.

— Я отвезу вас. Джереми оставил машину, а наш гараж — сразу за углом.

— Чудесно! Но мне все равно не хотелось бы оставаться здесь чересчур долго.

— Я бы хотел, чтобы вы остались здесь навсегда и ещё на один день.

— Это звучит как песня на два голоса.

— Эмилия, у вас есть молодой человек?

— Нет.

— А список поклонников?

— Нет, Перигрин.

— И вы всегда так неприступны, уравновешенны?

— Всегда.

— Ну что же, — вздохнул Перигрин. — Это, конечно, оригинально.

— Это не уловка, чтобы сводить с ума и воспламенять.

— Именно этого я и боялся. Ну, ладно. Хотите, я зажгу свет и покажу вам свои фотографии?

— Хочу.

Они пересмотрели все сокровища с полок Перигрина и Джереми, снова вернулись к неизбежной теме о театре, и, наконец, Эмилия встала, чтобы уходить.

Перигрин галантно подал ей пальто и бросился одеваться сам.

Когда он вернулся, Эмилия стояла, засунув руки в карманы, и смотрела в окно.

— Нет, просто невозможно, чтобы с такими локонами, голосом, лицом, фигурой и умом вы даже не задумывались о том, как вы соблазнительны, — воскликнул Перигрин.

— Приношу глубочайшие извинения.

— Наверное, вы не дадите мне разрешения на один не очень страстный поцелуй?

— Один — пожалуйста. Только почему не очень?

— Эмилия! — пробормотал Перигрин, и у него перехватило дыхание.

Когда они добрались до её квартиры в Хэмпстеде, она ещё раз поблагодарила за вечер и Перигрин опять поцеловал её — на этот раз не так страстно.

— Для собственного успокоения, — пояснил он. — Доброй ночи, Эмилия.

— Доброй ночи, Перигрин.

— Знаете что?

— Что?

— Мы открываемся ровно через две недели.

* * *

«ПОДАРОК СУДЬБЫ ДЛЯ ПОКЛОННИКОВ ШЕКСПИРА!»

«СНОГСШИБАТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ!»

" "БЕСЦЕННО « — ГОВОРЯТ СПЕЦИАЛИСТЫ-ЭКСПЕРТЫ»

" ТАИНСТВЕННАЯ ПЕРЧАТКА.

КТО ЕЁ ОБНАРУЖИЛ?"

«НАХОДКА В ОТКРЫВАЮЩЕМСЯ „ДЕЛЬФИНЕ“»

«НАЙДЕНА СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ СТОЛЕТИЯ!»

"УЧЁНЫЕ МУЖИ УТВЕРЖДАЮТ:

«НЕ ПОДДЕЛКА»"

«ПЕРЧАТКА УМЕРШЕГО СЫНА ШЕКСПИРА»

«СОБСТВЕННОРУЧНАЯ ПОДЛИННАЯ ЗАПИСКА ПОЭТА ВДОХНОВИЛА ДРАМАТУРГА ДЖЕЯ»

"ВАЖНОЕ ОТКРЫТИЕ:

Исследования, проведённые самыми уважаемыми учёными и авторитетнейшими экспертами…"

"ПЕРЧАТКА — ЗАПИСКА — СЕНСАЦИЯ:

"Я никогда не испытывал большего волнения «, — говорит драматург Перигрин Джей.»

«КТО ВЛАДЕЛЕЦ ПЕРЧАТКИ ИЗ „ДЕЛЬФИНА“?»

«СКАЗОЧНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ИЗ США»

«НЕВЕРОЯТНЫЕ НАХОДКИ!»

«ТАЙНА ПЕРЧАТКИ ИЗ „ДЕЛЬФИНА“»

«…Представитель Кондукиса утверждает: никаких решений о продаже пока не принято. Реликвия может отправиться в Штаты.»

"ХРОНИКА СОБЫТИЙ:

Отреставрированный театр "Дельфин « открывается во вторник новой пьесой „Перчатка“, написанной и поставленной Перигрином Джеем под влиянием потрясающего открытия, которое…»

"ОТКРЫВАЕТСЯ ЗАВТРА!

Театр «Дельфин», Причальная набережная. Под покровительством Королевы. "Перчатка " Перигрина Джея. В фойе демонстрируется перчатка из "Дельфина «с документами. Все билеты проданы на четыре недели вперёд. Желающие могут записаться.»

* * *

— Вы были так любезны, открыв доступ к перчатке и уделив мне столько времени, — говорил Джереми Джонс молодому сотруднику музея, — что вам, наверное, небезынтересно взглянуть на готовые копии.

— Спасибо, это действительно очень интересно.

— Разумеется, это всего лишь театральный реквизит, — пояснил Джереми, открывая картонку. — Но они потребовали больше хлопот, чем обычно, потому что передние ряды партера непременно будут сравнивать их с подлинником.

— Скорее потому, что это ваше хобби, не так ли, Джереми? — с улыбкой вмешалась Эмилия.

Мистер Джонс развернул старый шёлк и показал аккуратно сложенные перчатки. Молодой ассистент склонился над ними.

— Думаю, передние ряды партера будут полностью удовлетворены. Копии просто великолепны. Откуда вы достали такой материал?

— Из запасов. Шёлковая ниточка там, жемчужина тут. В основном, конечно, фальшивые. Но блёстки действительно викторианские.

— На расстоянии не отличить от оригинала. Надеюсь, мистер Джонс, вы не испытаете искушения заняться подделкой антикварных редкостей: вы слишком искусны.

— Это единственный род занятий, который вызывает у меня отвращение.

— Рад это слышать. Насколько я понял, завтра сюда пришлют за перчаткой машину. Мне поручено доставить её в театр и проследить за её размещением. Вы не откажетесь составить компанию? Мне не хотелось бы делать это в одиночестве. Слишком уж большой шум подняли вокруг.

— С удовольствием, — согласился Джереми.

— В театре, кажется, будет наблюдатель, который проверит меры безопасности. Кто-то из полиции?

— По-моему, да, — сказал Джереми. — Я рад, что процедура будет обставлена так тщательно.

* * *

Предпремьерная лихорадка схватила Перигрина, но не за горло, как того требует чистота жанра, а самым прозаическим образом: с ним приключилось нечто вроде медвежьей болезни.

В половине седьмого утра во вторник мистер Джей посмотрел на себя в зеркало и с отвращением увидел вытянутое, серо-зеленое, покрытое мелкими морщинками лицо с тёмными кругами под глазами. Неприглядную картину дополняли щетина, впалые щеки и белые губы. Шарма явно не хватало.

Пять часов тому назад закончилась генеральная репетиция. Через четырнадцать часов поднимется занавес, после чего в следующие двадцать четыре часа на автора и постановщика обрушится сокрушительный поток критики.

«Боже, Боже мой! Зачем только я написал эту кошмарную вещь!»

Пережить этот день казалось решительно невозможно. Делать что-либо — мучительно, не делать — ещё хуже. Нужно позаботиться о цветах, послать телеграммы, ответить на телефонные звонки. А затем слоняться по любимому театру без цели, без связных мыслей, отделываясь от всяких встреч, и время от времени подкрепляться виски.

Перигрин попытался было лечь обратно в постель, но почти тут же вскочил, побрился, принял душ, оделся, испытал невероятный приступ сонливости, лёг и тут же понял, что обязательно должен пройтись.

Он снова встал, прижал ухо к двери Джереми, услышал его храп и тихонько спустился по лестнице, чтобы затеряться в звуках и запахах раннего утра, возле реки, в переулках, улочках и улицах. Рассвет был свеж и ясен, день обещал стать тёплым. Перигрин добрался до любимого местечка, с которого открывался вид через Темзу. Теперь уже не приходилось напрягать зрение, чтобы отыскать отремонтированный, свежевыкрашенный театр, а позолоченный флагшток «Дельфина» сиял так, словно его специально подсветлили. Вот по нему что-то скользнуло, и на ветру затрепетал их новый флаг: чёрный дельфин на золотом фоне. Джоббинс был точен, поскольку именно в этот момент Биг Бен и все колокола города звонко отсчитали восемь ударов. Момент был волнительный, и Перигрина охватило редкое, странное, но вместе с тем радостное и трепетное предчувствие удачи, хоть он и побоялся себе в этом признаться.

Перигрин был пронзительно счастлив. Он пылал любовью ко всему человечеству, а более всего — к Эмилии Дюн, и, окрылённый этим ощущением, бросился обратно на свой этаж, насвистывая мелодию из «Риголетто».

— Как, хвост морковкой?! — встретил его Джереми. — Ты ещё можешь радоваться?!

— Могу и радуюсь!

— Да будет твоя радость долгой.

— Аминь.

Завтракать мистер Джей был решительно не в состоянии. Даже кофе казался противным. Ровно в девять Перигрин собирался быть в театре, поэтому вышел заранее, а Джереми отправился в музей, чтобы взять там вместе с Эмилией и ассистентом бесценную перчатку. Он тоже искрился и трясся от премьерной лихорадки.

Театр уже заполнили уборщицы и аранжировщики с цветами в руках. Поднимаясь по лестнице, Перигрин услышал, как в его кабинете звонит телефон. Бар был забит ящиками и коробками, а на верхней площадке Джей натолкнулся на два уже раскрытых контейнера с лоснящимися бронзовыми дельфинами на узорчатых железных пьедесталах, — дар мистера Кондукиса — которых Гринслэду было поручено заказать у «лучшего мастера». Последний вполне справился со своей задачей: дельфины, правда, выпадали из общего стиля, однако были достаточно декоративны и похожи сами на себя, чтобы не приводить в смущение окружающих. Перигрин и забыл, что сам распорядился поставить их по обеим сторонам лестницы.

Он пересёк фойе и вошёл в свой кабинет.

Уинтер Моррис уже сидел за столом. Он был не один. В комнате находился очень высокий, элегантно одетый тип с властным взглядом, который вежливо поднялся при появлении Перигрина.

«О, Господи, — подумал Перигрин, — ещё какая-то шишка от Кондукиса!»

— Привет, старина, — поздоровался Моррис. — Ты очень кстати. Мистер Перигрин Джей, суперинтендант Аллен.

Глава 5

КУЛЬМИНАЦИЯ

Аллен был знаком с миром театра. Ему доводилось принимать участие в четырех полицейских расследованиях, где главные роли играли актёры (причём слово «играли» следует понимать как оперативный термин). В итоге Аллена стали считать в Скотленд-Ярде специалистом по данной разновидности человеческого рода.

Впрочем, в «Дельфине» он оказался вовсе не по этой причине. Дело в том, что лет пять назад дом мистера Вэссила Кондукиса на Друри Плэйс подвергся ограблению. На место происшествия был послан инспектор Аллен, который умудрился за двадцать четыре часа не только поймать вора, но и вернуть похищенное. Мистер Кондукис тогда отсутствовал, однако, вернувшись, попросил Аллена прийти, вероятно, имея намерение выразить свою признательность в осязаемой форме. Возможно, манеры Аллена заставили мистера Кондукиса изменить первоначальное решение и ограничиться парой тусклых фраз, произнесённых тихим, глухим голосом. Аллен откланялся и с удовольствием забыл про этот случай.

Тем не менее та короткая встреча, очевидно, сказалась на характере записки за подписью самого Кондукиса, которая легла на стол шефа Аллена и содержала просьбу о содействии в обеспечении охраны шекспировской перчатки и документов.

— Он хочет вас, Рори. Разумеется, звание и социальное положение тут ни при чем, — сказал шеф. — Просьба сформулирована очень холодно. Впрочем, не будь её, я все равно послал бы вас, учитывая ваше театральное прошлое и благоговение перед Шекспиром. Эти экспонаты, будь они неладны, похоже, вполне могут навлечь на наши головы Ограбление Века. Посоветуй ему оплатить услуги какой-нибудь фирмы понадёжнее, а нас оставить в покое.

— С удовольствием.

— Не ври. Суперинтендант Аллен наверняка уже сгорает от нетерпения хоть разок взглянуть на эти вещи.

— Зато суперинтендант Аллен вовсе не желает взглянуть ещё раз на Кондукиса.

— Вот как? Разве от него пахнет ещё чем-нибудь, кроме денег?

— Нет, насколько мне известно.

— Что же, в таком случае узнай, когда треклятые объекты собираются перевозить, и позаботься о безопасности. Только никаких сюрпризов! Хватит того, что на нас уже висит Гойя.

В результате этого разговора Аллен оказался в «Дельфине» в девять часов утра в день премьеры.

Перчатку и документы предполагалось разместить в нише, сделанной в стене зрительного зала над лестничной площадкой, которая располагалась тремя ступенями ниже уровня круглого фойе. В нише установили стальной сейф с прозрачной передней стенкой из специального стекла. Дверь сейфа находилась сзади. Она была замаскирована панелью в тон остальной стене. Перед стеклом соорудили скользящие стальные дверцы, которые приводились в движение с помощью рубильника. Когда они открывались, автоматически включалось освещение. Перчатку и документы, таким образом, могли видеть зрители, стоящие на ступеньках, на лестничной площадке и в фойе.

Аллен был более или менее знаком с такими сейфами. Шифр состоял из пяти символов, их комбинация выбиралась заказчиком и основывалась на ключевом слове и очень простом коде. Чаще всего, например, за основу брался алфавит, буквам которого присваивались цифровые значения от 1 до 0 в строгом порядке от «А" до „И“, от „И“ до „Т“, от „У“ до „Ь“ и любые для „Э“, „Ю“, „Я“. Таким образом, на каждую цифру приходилось не менее чем три буквы. Согласно этой системе, слово „вечер“ кодировалось как 36568.

Джереми распорядился обтянуть сейф внутри мягким жёлтым шёлком. На дне стояла чёрная вельветовая подставка с регулируемым наклоном, достаточно большая, чтобы расположить на ней перчатку и два листка. Мистер Джонс каллиграфическим почерком поведал историю этих реликвий и повесил этот собственноручный документ в красивой рамке под нишей. Стальные двери предполагалось открывать только во время представления.

Аллен провёл тщательное обследование, которым остался доволен. В преступном мире не так уж много виртуозов, способных справиться с аналогичным замком. Самая современная система сигнализации гарантировала, что тревога поднимется уже при попытке проникнуть в здание театра. Пока перчатка и документы остаются в «Дельфине», сейф открываться не будет. Стальные двери и подсветка управлялись переключателем, который находился в глубине ниши. Аллен поинтересовался насчёт охраны. Его заверили, что, покуда объекты в театре, на лестничной площадке будет дежурить человек. Ради этого Джоббинс, бывший служащий «Фиппс Браса», был облачён в новую, с иголочки, униформу. Ему поручили дежурить с четырех часов дня до полуночи, после чего его должен был сменять агент службы безопасности, прошедший специальную подготовку. Остаток ночи Джоббинс мог спать в незанятой гримерной, чтобы быть под рукой в случае нужды. Дополнительно нанятый сторож заступал с восьми утра и оставался на посту до четырех, когда снова появлялся Джоббинс. В обязанности Джоббинса входило также включать систему сигнализации, когда он запирал театр после того, как его покинут зрители и актёры.

Когда Перигрин вошёл в свой кабинет, Аллен был уже полностью в курсе дела. Пожимая руку мистеру Джею, он отметил его бледность и чёрные круги под глазами. «Предпремьерная лихорадка», — с жалостью подумал он.

— Мистер Аллен уже ознакомился с принятыми мерами безопасности и нашёл их превосходными, а теперь должен проследить за размещением реликвий, — сказал Моррис. Тут его телефон зазвонил, он извинился и снял трубку.

— Не обращайте на меня внимания, — обратился Аллен к Перигрину. — Ваша крепость, кажется, надёжно защищена, и, если позволите, я хотел бы теперь просто пройтись по этому замечательному театру. Ваши усилия дали потрясающие результаты!

Эти слова настолько не соответствовали представлению Перигрина о полицейских, что Аллен успел дойти до двери, когда растерявшийся директор наконец выдавил из себя:

— Я с удовольствием покажу вам театр, сэр.

— Что вы, что вы. Не стоит затрудняться. У вас наверняка своих дел по горло.

— Вовсе нет. Моррис действительно загружен до предела, а моя беда как раз в том, что мне абсолютно нечем заняться. Я буду счастлив показать вам «Дельфин».

— В таком случае…

Экскурсия была исчерпывающей. Аллен выказывал такой искренний интерес и столько всего знал, что Перигрин просто наслаждался. Незаметно для себя он перевёл разговор на пьесу, её сокровенный смысл и то, как возник замысел при взгляде на перчатку Гамнета Шекспира.

Аллен помнил пункты завещания Вильяма, знал, что одежда досталась Джоан Харт. Перигрин под конец мог бы поклясться, что суперинтендант знает о Шекспире и его пьесах не меньше, чем он сам.

Со своей стороны, Аллену понравился этот звенящий от внутреннего напряжения, интеллигентный, скромный молодой человек. Он надеялся, что тому удалось написать и поставить действительно хорошую пьесу. Аллен задал один-два наводящих вопроса, и, поскольку был специалистом своего дела, Перигрин обрёл в разговоре ту лёгкость, которой не ждал от себя после десятиминутного знакомства. Речь становилась взволнованнее и сбивчивее, а голос выдавал пылкую любовь к «Дельфину».

— Давайте пройдём за сцену. Или нет, подождите секунду. Я сейчас подниму железку, и вы увидите декорации Джереми Джонса к первому акту.

Перигрин оставил Аллена в партере, скрылся за дверью и поднял изящно разрисованный противопожарный занавес. Обратно через эту дверь мистер Джей мчался, как заяц. «Как это называется, нервное перевозбуждение?» — промелькнула шальная мысль. Голова слегка кружилась, предметы перед глазами подрагивали и расплывались.

Уборщицы открыли верхнее окно, и на сцену падал столб солнечного света, в котором плясали мириады пылинок.

— Что случилось? — раздался рядом чей-то непривычный бас. Суперинтендант Аллен быстро спустился по центральному проходу к сцене. Перигрина шатало, хоть он и опирался на перила оркестровой ямы.

— Не… то есть ничего. Просто я вспомнил своё первое посещение «Дельфина».

То ли это воспоминание оказалось чересчур ярким, то ли Перигрин за последнюю неделю слишком мало ел и ещё меньше спал, но ему вдруг стало очень скверно. Аллен и представить себе не мог, чтобы лицо молодого человека могло приобрести такой мертвенно-бледный оттенок. Перигрин опустился на ближайшее сиденье и провёл рукой по губам. Когда он поднял глаза, Аллен уже поднялся на сцену и стоял перед ним. «Как раз там, где была дыра», — подумал Перигрин, а вслух сказал:

— Знаете, прямо под вашими ногами находится каменный колодец с дверью. Люк. Он поднимается и опускается. В него проваливается Арлекин, Тень отца Гамлета и… о. Господи!

— Подождите вставать, посидите немного. Вы совершенно вымотались.

— Думаете? Не знаю. Просто за годы, прошедшие после бомбёжек, этот колодец постепенно заполнился грязной, зловонной жижей, и в одно прекрасное утро я едва не захлебнулся в ней.

Аллен слушал, а Перигрин говорил и говорил. Собственный голос доносился до него словно со стороны. Ему было приятно наконец высказаться, особенно перед этим странным полицейским, и он шаг за шагом описал все события того утра, не упуская ни одной детали.

— Ну вот. До сих пор об этом не знала ни одна живая душа, кроме Джереми Джонса, — закончил Перигрин. — Так что сейчас я, наверное, совершил нечто вроде измены, однако угрызений совести не испытываю. Мне стало гораздо лучше.

— По крайней мере, вы уже не такой зелёный. Вы буквально убили себя этой постановкой.

— Да, так оно обычно и бывает, к сожалению.

— Простите меня. Я не должен был тащить вас за собой по всем лестницам. Где опускается железный занавес? Слева? А, вижу. Сидите, сидите. Я сам. Конечно, это небывалое нарушение устава, но, думаю, ничего страшного не произойдёт.

Противопожарный занавес начал медленно опускаться. Аллен взглянул на часы. Процессия из музея могла прибыть с минуты на минуту.

— Признаюсь, ваше приключение совершенно фантастическое, — сказал он. — Но не будь его, по-видимому, не было бы ни театра, ни вашей пьесы… ни сегодняшней премьеры.

— Да, сегодня премьера. О, Господи!

— Может, вам стоит отправиться домой и отдохнуть пару часов?

— Нет, спасибо. Я совершенно здоров. Извините, что я так глупо повёл себя, да ещё, неизвестно зачем, заставил вас выслушать целую сагу. Надеюсь, вы не расскажете мистеру Кондукису? — добавил Перигрин, ероша свои волосы.

— Гарантирую абсолютное молчание, — улыбнулся Аллен.

— Я просто не в состоянии объяснить, до чего он странный человек.

— Я имел удовольствие встречаться с мистером Кондукисом.

— Как, по-вашему, он сумасшедший? Злодей? Или просто плутократ?

— Я не в силах отнести его к какому-либо типу.

— Когда я спросил, где он нашёл сокровище, он ответил: «на море». Вот так коротко: на море. Это звучит по меньшей мере странно.

— Не на яхте ли «Каллиопа» случайно?

— Яхта… «Каллиопа». Подождите-ка… Что там было с яхтой «Каллиопа»?.. — пробормотал Перигрин. Он пребывал в каком-то оглушённом, словоохотливом и, как ни странно, довольно приятном состоянии, однако не был уверен, что при попытке встать не упадёт от головокружения.

— Яхта «Каллиопа»… — повторил он.

— Это была его личная яхта, которая раскололась пополам и затонула в тумане у мыса Сан-Винценте.

— Вспомнил! Господи Боже… Из фойе раздался гул голосов.

— Похоже, реликвии прибыли, — сказал Аллен. — Вы посидите ещё или пойдёте встречать?

— Пожалуй, пойду.

Когда они с суперинтендантом вышли из зрительного зала, то увидели Эмилию, Джереми Джонса и ассистента из музея, который нёс металлический ящик. Навстречу им по ступенькам сбегал Уинтер Моррис. Все вместе они прошли в директорский кабинет, и процедура вдруг приобрела официально-торжественный характер. Сначала Джереми представил ассистента всем и каждому. Потом ассистент водрузил металлический ящик на стол Перигрина и открыл его.

— Думаю, нам не следует отступать от протокола, — сказал он, оглядев собравшихся и остановив глаза на Перигрине. — Будьте любезны, проверьте содержимое и подтвердите, что приняли его в хорошем состоянии.

— Лучше, если это сделает Джереми, — ответил Перигрин. — Он специалист и, думаю, успел изучить на перчатке каждое пятнышко и каждый стежок.

— Вы правы, — согласился ассистент с теплотой в голосе. — Тогда, мистер Джонс, не будете ли вы…

— С превеликим удовольствием. Джереми достал из металлического ящика шкатулку и положил её на стол.

— Видите, она в пятнах, — прошептал Перигрин Аллену. — В заключении сказано, что пятна оставлены морской водой.

Джереми открыл шкатулку. Его ловкие, жёлтые от никотина пальцы осторожно развернули ткань, и все увидели маленькую морщинистую перчатку и два листочка.

— Вот так, — сказал он. — Надо ли…

— Пожалуйста.

Мистер Джонс с крайней осторожностью извлёк реликвии из шкатулки и положил на стол.

— А теперь разрешите откланяться, — с облегчением в голосе произнёс ассистент. — Мистер Моррис, вот официальное описание. Будьте добры, завизируйте документ вашей подписью.

Пока Моррис читал и расписывался, Перигрин предложил Аллену:

— Подойдите и взгляните.

Приближаясь к столу, Аллен успел отметить, что Перигрин стоит рядом с мисс Эмилией Дюн, что взгляд Джереми Джонса, склонившегося над перчаткой, отсвечивает фанатизмом, что Уинтер Моррис так расправил плечи, будто получил права собственности на реликвию, и что Эмилия Дюн помягчела, когда рядом с ней очутился Перигрин. Затем Аллен тоже склонился над перчаткой и документами, всей душой желая оказаться в одиночестве, потому что в такие моменты бывает слишком много ожиданий и неуместных попыток выдавить из себя соответствующую реакцию, тогда как чувства, вызываемые реликвией, тонки, смутны и не предназначены для афиширования. Не говорить же вслух: «Подумать только, четыре столетия назад живая рука великого поэта пробежала по этому листочку, а перчатка натягивалась и расправлялась на руке больного ребёнка, и некая леди с инициалами М. Э, спустя долгие годы скупо напомнила об этом потомкам». Аллену горячо захотелось, чтобы пьеса Перигрина, как волшебное зеркало, оживила и записочку Шекспира, и перчатку юного Гамнета. Он отыскал взглядом мистера Джея.