Приключения в Африке

— Но как же такие храбрецы могли допустить, чтобы зулусы овладевали их страной?

— Необходимость и борьба за существование превратили мирных людей в отчаянных и свирепых воинов.

— Но странно, что они не вернулись назад и не пытались отнять свои земли у завоевателей. Они могли бы померяться силами с зулусами. Этим и кончается история, Суинтон?

— Нет еще. Но, может быть, вам уже надоело слушать?

— О нет. Пожалуйста, продолжайте.

— Побежденные грикуа мантати скоро, однако, оправились и, собравшись с новыми силами, решили напасть на куруманов, в области которых находилась миссионерская станция. Грикуа ушли уже домой, а бечуанов мантати презирали и не считали за врагов.

Получив известие о вторичном приближении врагов, м-р М. написал Уаторбоэру, начальнику грикуа, прося его немедленно вернуться. Но Уотербоэр ответил, что громадные полчища мантати движутся к Желтой реке, и грикуа должны остаться, чтобы защищать свои области. Он советовал м-ру М. ехать с семьей к грикуа в город под защиту.

Медлить было нельзя, и миссионеры оставили станцию и поспешили укрыться в городе грикуа. Едва успели они приехать, как были получены новые известия о том, что войска мантати изменили свой путь. Одна часть направилась к востоку, к областям, отнятым зулусами, другая часть овладела уже страной вблизи реки Оранжевой, где жили племена, с которыми мантати воевали уже много лет. Третья часть осталась охранять завоеванные уже области и, наконец, четвертая сделала нападение на страну западных кафров.

— И что же с ними сделалось?

— Они победили одного или двоих из кафрских начальников. Кафры обратились тогда за помощью к англичанам-колонистам, которые и прислали громадную, прекрасно вооруженную армию.

Соединенными силами войска осадили новый город мантати вблизи реки Умтата. Опять было страшное кровопролитие. Пули, ядра и ракеты посыпались на несчастных осажденных дикарей, стиснутых со всех сторон врагами. Кафры не щадили ни мужчин, ни женщин, ни детей.

Такова история мантати. Истребление их было ужасно, но неизбежно.

— Совершенно верно, — сказал Александр. — И лучше было для них погибнуть немедленно в этой кровопролитной борьбе за существование, чем вымирать потом годами от голода и истощения. Какое-нибудь из враждующих племен должно было быть уничтожено, чтобы освободить место другому, более жизнеспособному.

— Он еще хотел бы вас спросить, Суинтон, — сказал майор, — в каком положении находились наши миссионеры во время этих кровопролитий. Мне кажется, им должно было приходиться очень тяжело.

— Несомненно так и было.

— А между тем я не раз читал и слышал, что их осуждали и порицали. Отчего могло это происходить?

— Я полагаю, что так думали и говорили люди, знавшие, что на миссионерства выходили большие суммы денег и не знавшие, вместе с тем, как эти деньги тратились. Они не думали о том, что в это время сеялось горчичное зерно, из которого только со временем могло вырасти большое развесистое дерево. Ждали немедленных результатов затраченных сумм и усилий. Результаты, конечно, были, но их не было заметно, потому что они являлись лишь малой каплей среди моря языческих племен. Я не говорю про миссионеров других стран. Возможно, что они и допускали злоупотребление чужими средствами, я их не видал и ничего о них не знаю. Но здесь мне приходилось сталкиваться с миссионерами очень часто, и всегда я встречал самое добросовестное отношение к обязанностям и долгу. Везде миссионеры жили только своим трудом и почти ничего не тратили на себя из общественных денег.

— Я вполне верю вам, Суинтон, — сказал Александр, — но в чем же обвиняли миссионеров?

— Многие считают вообще всех миссионеров фанатиками, думающими об узких богословских вопросах, не согласующихся с широким милосердием религии нашего Спасителя. Говорят, что большинство из них — люди невоспитанные, грубые, нетерпимые и несправедливые, совершенно неспособные ввести в среду дикарей чувства человеколюбия и стремления к знанию. Может быть они и правы, что среди миссионеров очень мало людей образованных и воспитанных. Многие из них даже только ремесленники. Но мне кажется, что люди простые, подчас даже грубые, но честные и искренние, могут принести большую пользу дикарям, чем люди с утонченным, но отвлеченным образованием. Язычник-дикарь отнесется с большим почтением к человеку, который научит его починить оружие, построить дом или даже испечь как следует хлеб. Но для него будет долгое время чужд образованный миссионер, толкующий с ним о разных отвлеченных и непонятных для него вопросах. Миссионеру с высшим образованием и воспитанием всегда труднее войти в жизнь дикаря, чем простому практическому работнику. Кроме того, где взять высокообразованных и воспитанных миссионеров? Согласятся ли молодые люди из университетов идти на жизнь, полную лишений и труда? Согласятся ли они иметь дело с грубыми и кровожадными дикарями, быть в постоянной опасности и не знать спокойного часа? Боюсь, что таких найдется очень немного. Да и приходится ли говорить о талантливых и образованных проповедниках христианства, когда известно, что первые двенадцать апостолов были только простые рыбаки? Кто подумал бы при виде этих людей, закидывающих сети в озеро, что им суждено служить обновлению мира? Разве не способствовали они уничтожению язычества в образованнейших государствах древности? Они не были образованны, но божественное вдохновение помогало им учить и просвещать людей. Та же сила вдохновляет и простых миссионеров, искренно проповедующих здешним язычникам слово Божие. Ведь здешние уроженцы вообще смотрят на нас, как на людей высшей расы, и каждый хороший пример с нашей стороны приносит им пользу. К сожалению, нельзя отрицать, что не всегда они видят этот хороший пример. Часто, наоборот, наталкиваются на жестокость, корыстолюбие и нечестность, которых не встречают даже в своей среде. Конечно, если среди миссионеров встречаются люди с такими качествами, то они приносят громадный вред, роняя веру в благотворность христианского учения. И такие миссионеры играют роль Иуды среди апостолов. Но лично я мало знал таких миссионеров. Наоборот, мне приходилось только поражаться стойкостью, милосердием и терпением, с какими несли свои тяжелые обязанности здешние миссионеры. Некоторые из них забирались в самую глухую пустыню, отказываясь от всего необходимого для жизни, чтобы провести слово Божие в среду самых закоренелых язычников. Вот это-то усердие и считают диким фанатизмом многие, остающиеся дома и говорящие, что деньги, жертвуемые на просвещение дикарей, все равно что бросаются в печку.

— Несомненно, что дикари, живущие около миссионерских станций, очень отличаются от своих соотечественников, — сказал майор. — Но приходилось ли вам видеть, что христианское учение имеет влияние на поступки этих дикарей? Я хочу сказать, относились ли они сознательно к этому учению, полюбили ли его или их отношение осталось равнодушным?

— История одного из начальников, Африканера, ясно доказывает влияние христианства на дикарей, — ответил Суинтон.

— Может быть, вы расскажете нам и эту историю, Суинтон? — спросил Александр.

— С удовольствием. И я хотел бы, чтобы вы рассказывали ее всем, нападающим на миссионеров. Африканер был вождь и потомок вождей готтентотов, которые пасли свои стада на собственных землях, в ста милях от Капштадта. Колонисты размножились, забирая земли у готтентотов, оттесняя их все дальше и дальше.

Лишенные земель и скота, готтентоты стали служить покорившим их бурам. Они пасли отнятый у них же скот. И если бы буры хотя обращались по-человечески с порабощенными людьми, все обошлось бы довольно мирно. Но они относились к работавшим на них готтентотам, как к вьючным животным, не считая их за людей. Африканер видел, что народ его страдал и вымирал, под владычеством жестоких европейцев. Для защиты скота от нападения бушменов готтентоты были всегда хорошо вооружены. Поработители всегда боялись возмущения и потому решили разделить народ Африканера, послав часть его в более отдаленные места, чтобы ослабить весь клан. Но Африканер угадал их намерение и решил сопротивляться. Распоряжения за распоряжениями посылались в хижины клана. Все отказывались исполнять их. Они требовали платы за долгую службу и позволения уйти внутрь страны. На требование получился отказ, и затем было приказано явиться в колонию. Боясь сопротивляться, Африканер пошел с братьями в колонию. Но один из братьев спрятал под плащ ружье. Когда они пришли, к ним вышел бур и ударом свалил Африканера на землю. Тогда брат выхватил ружье и застрелил бура. Жена, видевшая из окна убийство мужа, начала кричать и звать на помощь. Но готтентоты запретили ей кричать и потребовали, чтобы она выдала им все оружие, какое есть в доме. Она не смела ослушаться и исполнила их требование. Африканер тотчас же поспешил в клан, собрал весь народ и повел его к реке Оранжевой. И только этим убийством бура отомстили они за целый ряд обид и насилий людям, ограбившим и поработившим их. Один из начальников племени намака уступил Африканеру часть земли, на которой он и поселился со своим народом. Таких примеров нехристианского отношениях колонистов к местным жителям я знаю очень много, но о них поговорим в другой раз. Теперь уж поздно и пора спать.

— Мы будем к вам милосердны, Суинтон, и не будем злоупотреблять вашей добротой, — сказал майор. — Покойной ночи, и желаю вам не слыхать серенады львов.

— Да, это было бы недурно. Их музыка слишком оглушительна, чтобы быть приятной. Доброй ночи.

ГЛАВА XX

Сообразительность Омра. Охота на львов. Молчание и осторожность. Неприятный сюрприз. Самопожертвование антилопы. Суинтон продолжает рассказ. Беседа о львах. Анекдоты. Толстый Адамнаказан.

На рассвете следующего утра, наполнив водою бочонки, караван оставил берега Черной реки, чтобы продолжать путь к северу через области бушменов. Но так как путешественникам было известно, что до реки Желтой они не встретят никакой воды, то они решили некоторое время держаться направления к западу по течению Черной реки. Около реки Желтой они рассчитывали найти много всякой дичи, особенно жирафов и носорогов.

Несмотря на то, что в это время года река почти высыхала, по берегам ее оставалась еще кое-какая скудная растительность, состоящая большею частью из камыша и высокого тростника. Пропитание для скота было достаточное, но и опасность немалая, так как кругом то и дело шныряли львы и другие дикие звери, всегда находящиеся во время засухи вблизи берегов рек, чтобы доставать воду.

К полудню караван прошел около пятнадцати миль к западу и во все время этого пути имел совершенно достаточно воды. Быков не выпрягали, давая им есть по дороге, так как отпускать их на ночь было бы опасно. Спешить было некуда, потому путешественники ехали только в продолжение дня, вечера проводили в охоте, а ночью усиленно караулили быков, лошадей и овец.

Таким образом животные не утомлялись, а путешественники имели достаточно времени, чтобы охотиться за дикими зверями и мелкой дичью для снабжения каравана свежей провизией.

Проехав довольно большое пространство, караван остановился у подножия небольшой возвышенности, в четверти версты от реки и на опушке густой рощи из мимоз и других деревьев. Быков выпрягли и пустили к реке пить, а путешественники поднялись на возвышенность, чтобы осмотреть окрестности.

Когда они пробирались через рощу к вершине, Омра указал на сломанные ветви многих деревьев и сказал:

— Слоны были здесь недавно.

Бремен подтвердил его слова, говоря, что, вероятно, слоны были здесь около недели назад и пошли теперь по течению рек. В это время Омра указал на следы какого-то животного и, не зная, как назвать его по-английски, стал изображать его разными телодвижениями.

— Кого он хочет изобразить, — спросил Александр, — может быть, гну?

Омра отрицательно покачал головой и поднял руку, желая показать, что животное вдвое выше быка.

— Подите сюда, Бремен, — позвал Суинтон, — какому животному принадлежит этот след?

— Буйвол, сэр. И свежий след. Он был здесь ночью.

— Вот кого хотелось бы мне убить, — сказал майор.

— Берегитесь, как бы он не убил вас, — сказал Суинтон. — Это страшно опасный зверь, не меньше, чем лев.

— Во всяком случае мы не вернемся без него, — сказал Александр, — так же, как непременно убьем и льва, если встретим его в одиночку. Должны же мы привезти домой его шкуру. До сих пор мы встречали их все по несколько за раз, так что условия борьбы были слишком неравны.

— Вполне согласен с вами, — сказал майор. — Как вы на этот счет думаете, Суинтон?

— Конечно, я не имею ничего против этого и не откажусь быть с вами, когда вы будете охотиться за львом. Но, с другой стороны, надо помнить, во-первых, что здесь найдется многое не менее интересное, чем лев, а во-вторых, что нам нужно беречь лошадей, так как у нас нет запасных. Я участвовал несколько раз в охоте на львов голландских буров. Но они имеют свой способ охоты.

— Какой же это способ? — спросил Александр.

— Прежде всего, буры убивают львов не для удовольствия, а из самозащиты. Львы истребляют страшно много скота. Колонисты выходят на охоту в количестве не менее двенадцати человек, все на прекрасных лошадях и вооруженные длинными винтовками. Нужно еще принять во внимание, что буры почти все без исключения превосходные стрелки. Из нашего каравана, кроме нас троих, Бремена и Сваневельда, вряд ли найдется хотя один порядочный стрелок. Выследив льва, лежащего где-нибудь в кустарниках, буры приближаются на некоторое расстояние и спешиваются, сомкнув лошадей плотным рядом. Конечно, это чрезвычайно опасно, так как лев, бросившись на лошадей, может убить кого-нибудь из всадников. Если лев остается неподвижным, охотники приближаются к нему еще шагов на тридцать, выставляя при этом лошадей вперед, как щиты. Они знают, что лев непременно бросится на лошадей. Бывает так, что вначале лев смотрит на них довольно спокойно и даже благодушно помахивает хвостом, но когда они приближаются еще на несколько шагов, он предостерегающе рычит. Если охотники продолжают приближаться, лев приподнимается на задних лапах и готовится к прыжку. Глаза его горят, как раскаленные угли, грива щетинится от ярости. Это самый критический момент. Дается сигнал и половина охотников стреляет. Если этим первым залпом лев не убит, он бросается, как молния, на лошадей. Тогда стреляет вторая половина охотников и уж очень редко этим не кончается охота. Но обыкновенно пропадает одна или две лошади, тяжело раненные или убитые львом. Случается, хотя и очень редко, что гибнет какой-нибудь из охотников. Так что, видите, эта охота всегда сопряжена с большим риском.

— Совершенно верно, но все-таки не хотелось бы возвращаться в Капштадт, не убив ни одного льва.

— Только мое мнение таково, что лучше не искать встречи со львом, а идти дальше, не думая о нем. Львов здесь так много, что, пожалуй, охота на них будет неизбежна.

— Смотрите, господа! — вскричал Бремен, указывая на семь или восемь антилоп в версте расстояния.

— Видим, — сказал майор, — но только они как будто не похожи на тех антилоп, которых мы видели.

— Это особый вид антилоп, так называемые хемсбоки, — сказал Суинтон. — Вот такой образец приятно будет заполучить. Слезем с лошадей и поползем потихоньку от дерева к дереву, от куста к кусту, пока не будет возможности выстрелить.

— Очень красивые животные. Смотрите, какой большой самец! Он, кажется, предводительствует стадом. Какие великолепные рога! — восхищался Александр.

— Оставьте лошадей на Омра и Сваневельда. Бремен пойдет с нами. Тише… Они смотрят в нашу сторону, — сказал майор.

— Постарайтесь относительно большого самца, — сказал Суинтон, — я особенно хотел бы заполучить его.

— Господа, — сказал Бремен, — нам нужно ползти до тех кустов, затем в них спрятаться и стрелять.

— Да, только осторожнее, они очень боязливы, — прошептал Суинтон.

Они молча и осторожно ползли один за другим пока не достигли кустов, отделяющих их от животных. Остановившись, они огляделись кругом. Антилопы перестали есть и повернули головы к кустам. Большой самец стоял впереди всех, уставив вперед рога и уткнув морду в землю.

Охотники молча подстерегали добычу.

Антилопы точно замерли на месте.

— Они чуют нас, — прошептал Александр.

— Нет, сэр, — сказал Бремен, — ветер идет не от наск ним; может быть, они видели нас.

— Во всяком случае, мы немного выиграем, если будем продолжать сидеть здесь, — заметил майор. — Лучше спуститься и приблизимся к ним.

— Это верно, — ответил Суинтон. — Пойдем дальше, только, как можно тише.

Они снова бесшумно пробирались некоторое время среди кустов и уже остановились, чтобы прицелиться, когда услыхали шорох внутри кустов. Бремен дернул за рукав майора и дал знак к отступлению. Но прежде чем друзья поняли, чего хотел от них готтентот, так как он все время держал палец у рта в знак молчания, страшный рев раздался в кустарниках. Ошибиться было нельзя, рев повторился, сопровождаясь треском, и в нескольких шагах от охотников на поляну выскочил лев. Все невольно оглянулись, думая увидеть жертву страшного зверя.

— Милосердный Боже! — вскричал Александр. — Никто не ранен?

— Нет, господин. Лев занят антилопами. Теперь можно зайти с другой стороны кустарников и легко убить его.

Бремен повел охотников через заросли. Они скоро обошли кусты и приготовили уж ружья, как вдруг остановились, точно остолбенев от изумления. Лев и большой самец антилопы лежали рядом. Антилопа была мертва, но и лев едва дышал, пронзенный ее рогами. При виде охотников лев с ревом поднял голову. Глаза его блестели, как уголья, но видно было, что он мучился ужасно. Александр выстрелил первый и прострелил голову животного, которое упало рядом с антилопой.

— Никогда еще ничего подобного мне не приходилось встречать, — сказал Суинтон. — Я слыхал, что рога антилопы роковые для льва, но не верил этому. Они пронзили его почти насквозь. Концы чувствуются под шкурой.

— Понимаете теперь, господин, почему антилопа стояла, уткнув морду в землю и наставив рога? — спросил Бремен. — Она увидала льва и хотела сразиться с ним, чтобы спасти стадо.

— Это поразительно, — заметил Александр. — Какое благородное животное! Однако мне все-таки удалось застрелить льва, майор, теперь очередь за вами.

— Я хотел бы только, чтобы в мою очередь мы не находились в такой страшной опасности, какой только что избегли, — сказал майор. — Да, какая разница между львами пустыни и львами зверинцев. Последние больше похожи на громадных кошек, чем на настоящих львов.

— Это верно, — сказал Суинтон. — Но я теперь вполне удовлетворен, у меня есть редкий вид антилопы и превосходный экземпляр льва. Набивая чучело льва, я хотел бы придать ему позу и выражение, которые мы видели до выстрела Александра. Это выражение ярости вместе с агонией было великолепно. Недаром льва называют царем зверей. Бремен, пошлите Сваневельда за людьми из каравана. Я хочу сохранить скелет и шкуру антилопы и шкуру льва.

Путешественники были вполне довольны результатом охоты и вернулись домой, захватив шкуры убитых животных и поручив Омра нести часть мяса антилопы для ужина. Готтентоты остались около трупов, чтобы снять остальное мясо с костей антилопы. На возвратном пути они видели на далеком расстоянии от лагеря стадо буйволов и решили завтра поохотиться, если они не уйдут за ночь дальше. Мясо этого вида антилопы оказалось вкуснее мяса гну. После ужина, когда скот был приведен в порядок и костры были зажжены, Александр попросил Суинтона продолжать историю Африканера.

— Как мне помнится, я остановился на том, что Африканер ушел вместе со своим народом в страну племени намака. Делали попытки поймать его и привести пленником в колонию, но безуспешно. Отправляли экспедицию за экспедицией, но Африканер не подпускал никого близко к своей области. Наконец, колонисты обратились к грикуа, обещая им большую награду, если они доставят им Африканера. Грикуа под предводительством известного вождя Бренда, тоже несколько раз пытались осилить Африканера. Загорелась жестокая война, и ни та, ни другая сторона не одерживала верх.

Африканер, узнав, что колонисты подкупили Бренда, обратил на них свое мщение. Буры сделались жертвой его ярости. Он уводил много скота и долгое время держал в страхе колонии. Уроженцы областей намана тоже несколько раз пытались сражаться с Африканером, но он разогнал их по всем концам пустыни. Африканер и его братья славились необыкновенными мужеством и находчивостью во время сражений, но немало также рассказывали о их снисходительности и благородстве. В 1810 году миссионеры пришли в страну намана, и к несчастию как раз в это время произошли распри между приверженцами Африканера из-за скота. Последний потерял часть своего скота. Противники его жили вблизи миссионерской станции, и миссионеры были настолько неблагоразумны, что вступили в эту ссору. Это возбудило гнев Африканера, и он собрал войско на миссионеров. Миссионеры были принуждены бросить станцию и вернуться в колонию. Африканер овладел станцией и сжег ее дотла. Очень любопытный эпизод произошел во время этой войны. Воины, ища поживы, вошли случайно на кладбище, и один из них, подойдя к свежей насыпи, услыхал из нее тихие звуки музыки. В величайшем изумлении и страхе он остановился и ждал, что сейчас встанет мертвец. Подошли другие воины и тоже слышали музыку. Тогда они все отправились к Африканеру и сообщили ему о чуде на кладбище.

Вождь, не боявшийся ни живых, ни мертвых, пошел за воинами на кладбище и смело вступил на свеженасыпанный холм. Тотчас же послышалась из-под земли тихая музыка. Африканер приказал раскопать могилу, чтобы разгадать тайну. Откопали зарытое в земле фортепиано жены миссионера, которое думали спасти таким образом от уничтожения. Струны звенели от сотрясения, когда наступали на землю. Африканер никогда не видал такого инструмента и, желая рассмотреть его подробнее, оборвал все струны. Миссионер м-р С. хотел восстановить разрушенную станцию и написал об этом письмо Африканеру. Ответ был получен милостивый, и м-р Е. — другой миссионер — отправился к вождю послом от миссии. Скоро после этого Африканер, два его брата и много людей из их племени были крещены. Никто не думал, чтобы крещение и принятие христианского учения оказали заметное влияние на дикого и мстительного вождя, потерпевшего много обид от тех же христиан. Но, однако, в нем произошла удивительная перемена, которой долго не. хотели верить враждовавшие с ним племена. Он не только сам сложил оружие, но пытался даже уговорить других вождей сделать то же самое и старался уладить все возникшие распри мирными переговорами и уступками. «Посмотрите на меня, — говорил он, — сколько битв выиграл я, сколько отвоевал скота, и теперь я только скорблю обо всем этом и считаю всю жизнь свою позорной». Одним словом, с этих пор и до самой смерти, он был миротворцем и христианином не только на словах, но и на деле. Вся его жизнь была посвящена добру и милосердию, и многие следовали его примеру, тоже принимали христианство и из кровожадных воинов делались кроткими и миролюбивыми людьми.

— Да, Суинтон, вы действительно дали нам доказательство, что труды миссионеров не пропадают даром. Сколько бы жизней было еще погублено, если бы Африканер не обратился на путь истинный и продолжал свои войны. Теперь же, наоборот, сколько людей привел он к спасению и к познанию Бога.

— Суинтон, — сказал Александр, — я хотел еще предложить вам один вопрос и чуть не забыл. Когда Бремен указал нам на льва, подкарауливающего антилопу, он сказал, что в льва можно стрелять, потому что у него теперь закрыты глаза. Что это значит? Почему у льва были закрыты глаза в это время?

— Это правда, у льва действительно были закрыты глаза. И это бывает всегда, когда он терзает и мучает какое-нибудь животное. Он закрывает глаза, когда нацеливается на добычу и не открывает их, пока его жертва не испустит последнего вздоха. Я сам был свидетелем, как один готтентот стрелял во льва, схватившего его быка. Он побежал за ним, выстрелил и промахнулся, лев не обратил внимания на выстрелы и продолжал нести свою жертву. Готтентот выстрелил во второй раз и снова промахнулся, наконец, выстрелил в третий раз и прострелил голову льву.

— Как это странно!

— Да, и трудно объяснить, от чего это происходит. Может быть, животное после долгого поста слишком наслаждается вкусом крови, которая течет в его рот, пока оно раздирает когтями и зубами свою жертву. Но у льва есть и другие странности. Вообще, это самое умное и благородное животное. Я собрал много рассказов о нем от бушменов, которые прекрасно знают все его привычки, почему им и не приходится иметь дело с разными случайностями. Да и немудрено, ведь они живут в стране, где больше львов, чем их самих.

— А правда ли, что лев так же, как и другие животные, не выносит взгляда человека? — спросил майор.

— Да. Я думаю, это зависит от того, что вообще всякое животное признает силу человека. Я заметил еще, что лев гораздо опаснее здесь и в других странах, где жители не знакомы с огнестрельным оружием. Как это ни странно, но он как будто понимает смертоносность ружья и потому боится человека, у которого видит его. Помните мой рассказ о миссионере, которого лев караулил больше двух суток, не трогая его и в то же время не позволяя ему взяться за ружье. Лев может пройти мимо человека, несущего ружье, но непременно бросится на него, если он будет стрелять в него. Примером этого может быть случай с известным охотником на львов Дидрихом Мюллером. Он был однажды на охоте за дичью один и случайно встретил льва, который был, вероятно, голоден или зол и намеревался броситься на него. Мюллер тотчас же прицелился в лоб животного, уверенный, что не даст промаха. Но, к несчастью, лошадь, которую он вел на поводу, испуганно отпрянула в сторону, дернув его руку. Мюллер промахнулся, лев рванулся было на него, но остановился в нескольких шагах. Охотник был совершенно беспомощен, лошадь ускакала, а ружье было разряжено. Некоторое время человек и животное стояли друг против друга и смотрели один на другого. Наконец, лев начал потихоньку пятиться, как бы желая уйти. Мюллер стал заряжать ружье. Лев остановился и заревел. Мюллер оставил ружье, но не спускал глаз с животного. Лев повернулся и пошел, по временам оглядываясь через плечо. Как только охотник брался за ружье, он предостерегающе ревел, пока не скрылся из виду.

— Действительно, должно быть лев сознает опасность ружья, — сказал майор.

— Очевидно. Иначе он не приходил бы в такую ярость при виде его. И несомненно он чувствует почтение к людям, вооруженным ружьем. Потому он боится больше колонистов, чем дикарей. Я утверждаю, что здесь лев опаснее, чем в других странах. И это происходит, во-первых, от того, что здесь он гораздо чаще остается победителем в борьбе с человеком и, во-вторых, от того, что каждый из них хотя раз отведал человеческого мяса. А после этого, как я уже говорил вам, лев не будет есть ничего другого. Если льву удалось захватить какого-нибудь бушмена из его жилища, то он будет приходить туда каждую ночь, пока не перетаскает чуть не половину населения или не вынудит его переселиться в другое место. Отсюда, говорят, явился у бушменов обычай помещать престарелых и больных членов семьи ближе к выходу. Если лев придет, ему попадется под руку тот, кто скорее отягощает семью, чем приносит ей пользу.

— Конечно, при таких условиях льву нечего и бояться человека, — заметил Уильмот. — А его манера подкрадываться ночью вовсе не доказывает благородства его натуры, на котором вы так настаиваете.

— Манера подкрадываться вообще принадлежность всех животных кошачьей породы. Лев — глава кошачьего семейства, потому ему свойственна эта манера при охоте за добычей. Волк, собаки и другие животные в этом роде снабжены особенно тонким чутьем, поэтому могут выслеживать добычу исподволь и издалека. Животные кошачьей породы берут больше живостью и быстротой движений. Если они не возьмут добычу сразу, с одного прыжка, они обыкновенно перестают преследовать ее. Лев может сделать прыжок от девяти до двенадцати аршин расстояния, и через несколько секунд он может повторить этот прыжок и обогнать самую быструю лошадь, но продолжать еще делать такие усилия он уже не в состоянии.

Одним словом, лев — это гигантская кошка и так же, как она охотится за добычей. В этих местах его добычей являются преимущественно разных видов антилопы, самые легкие и быстроногие животные на свете. Разве мог бы лев успешно охотиться на них, если бы предупреждал их своим ужасным ревом. Он хорошо знает свое дело, и потому выжидает где-нибудь в засаде, когда антилопы спустятся к реке или озеру пить, и тогда в один прыжок бросается на ближайшую. Благородством натуры льва я считаю не манеру его охотиться за добычей, а то, что он вообще вредит другим только из голода или для самозащиты. Также и перед человеком лев не отступает с такой трусостью, как леопард, гиена или другие звери. Он не убегает, а спокойно наблюдает своего противника, как бы соразмеряя свои силы с его. Мне кажется, что у льва есть тайное сознание того, что человек собственно не есть его добыча. Поэтому, не уступая человеку, лев не хочет и нападать на него, если человек не выказывает страха или враждебности. Но, конечно, это чувство почтения к человеку может совершенно исчезнуть, если лев голоден, озлоблен или должен защищать самку и детенышей. Вообще, если задеты его инстинкты, лев делается очень опасен.

Один старый начальник племени намана, который с детства привык ко львам, вполне подтверждал все, что я говорю, и, кроме того, указывал на то, что есть что-то во взгляде человека, что смущает льва. Он уверял меня, что лев очень редко нападает на человека, если его не раздразнят. Но он всегда приближается к нему и как будто наблюдает его. Иногда он решается идти за ним, чтобы не встречаться с его взглядом и, может быть, незаметным образом броситься на него. Он говорил, что, если в таком случае человек попробует бежать, он подвергается страшной опасности. Если же у него хватит присутствия духа повернуться к зверю и в упор посмотреть на него, то почти всегда он заставит его через некоторое время удалиться.

Я уж рассказывал вам о Мюллере и о том, как лев не выдержал его взгляда. Могу привести и еще один пример, еще более убедительный, потому что встреча была на более близком расстоянии, и лев уж знал вкус человеческой крови.