Дракон из Перкалаба

Мы с Владкой, конечно, не относились к этому серьезно. До поры до времени. А однажды встретили Лесю, настоящую потомственную мольфарку.

* * *

В Лесиной жизни были постоянные неприятности и беды, она с этим ничего поделать не могла, изменить ничего была не в силах, терпела и боролась. Вот она, например, не лечила, не ворожила. Но могла и умела. Иногда, бывало, карты кидала. Но Владке резко отказала. Хотя они дружили долго, пока Владка в Вижнице училась. А однажды вдруг Леся куда-то исчезла. Пока Владка не ушла, я долго не понимала, если женщина, которой на роду мольфаров потомственных написано, почему-то не знахарствует, не помогает людям в домашних делах – урожай спасти, непогоду унять, от страха ребенка избавить, – то какую же роль в этой тихой и потаенной, тяжелой, мучительной даже службе, предначертанной еще прапрабабкой своей, какую роль в этом всем играет мольфарка юная, мужественная Леся?

Так вот, спустя долгих шестнадцать лет муж ее Васыль объяснил мне, честно сказал, не лукавя и не красуясь, признался, как о беде своей, что Леся – их мало совсем, таких, как Леся, – что у нее самое сложное было: она была проводник. Ей так было дано. Ей это было назначено.

* * *

Не знаю, как в других местах, но в Карпатах есть множество обитаемых миров – в разных слоях, разных временах, разных плоскостях. В разных измерениях. Собственно, наверное, как и во многих других местах на планете. И в Шотландии на озере у горного таинственного разлома Грейт Глеем, где обитает длинношеее диво дивное, да мало ли кто там в Лохнесском озере еще обретается. И в Мексике у пирамиды Чичен Итца в честь крылатого змея Кукулькана, который дважды в год появляется в виде солнечного луча в день весеннего и осеннего солнцестояния и ползет-ползет, извиваясь, вверх по крутым ступеням пирамиды, а потом взлетает к солнцу. Опять же – здесь, у нас, в Карпатах, есть потайные места, где находятся особые брамы, современным языком говоря, порталы, то есть ходы в иные миры, в иные пространства. И вот открывать такую браму назначено особым сущностями. И в ритуале этом давнем – в проходе в иной свет – участвуют слаженно, по молчаливому уговору, не только люди или животные, птицы, змеи или стихии, деревья, камни, вода и металлы, а также вольные чувства и способности человеческие – озарение, радость, доверие, любовь.

И очень несладко живется-можется этим сущностям, кому такая миссия дана, такое предначертано, несладко живется в обычном мире. Потому что служба их непрерывна и бесконечна, как бесконечна жизнь и мерцающие над ней звезды.

Глава четвертая

Брудный дол

Есть высоко-высоко в Карпатах место одно потаенное. Вот пусто кругом, сосны гудят тихо-тихо, как будто кто-то нежно трогает басовую струну, и вдруг птицы затихают, даже ветер замирает, леденеет вдруг воздух, как будто кто-то время останавливает и только – ААААА… – отчаянный, горький взрыд. И не птица вовсе. И не зверь. Что это за плач, что это… Кто это плачет? Кого оплакивает?

* * *

Были у него крылья или не было у него крыльев? И когда о нем рассказывали, я все время спрашивала: а крылья? Были крылья? Как же он летал? Одни говорили так, другие иначе. Но правды до сих пор никто не знает. Однажды небольшой компанией мы бродили в горах и встретили двух древних-древних старцев… Еле они плелись. Говорим:

– Слава Иисусу!

А они:

– Навикы слава!

Так испокон веков здороваются в Карпатах. И эти двое, в постолах, с сучковатыми палками-клюками, из-под седых косматых бровей как блеснут молодыми синими глазами! Опасно так, остро. Оказалось, два брата. Старики эти лихими хлопцами были в юности и в основном разбоем промышляли. Они и рассказали, обстоятельно трубку раскуривая, что вот, например, идет жизнь обыкновенная там, наверху, в горах, идет себе и идет. А потом ты спустился в долину ночью, ограбил там, например, крамницу, или шинок поджег, или что, напился, если повезет, к своим наверх поднялся, все как всегда, утро, день, ночь, и вдруг случается – идешь куда-нибудь, спускаешься, плотно ставишь ноги в сапогах, чтоб не поскользнуться, гвер (это обрез такой) рукой за ремень на плече придерживаешь, другой рукой – шапку, чтоб веткой не сбило, идешь всесильный, молодой, уверенный, жизни этой владетель, гор этих собственник – всякую тропинку наизусть, на ощупь знаешь, всякий листок – с закрытыми глазами жилки пересчитаешь, каждый бук столетний – тебе отец или брат, и вдруг как будто на стену натыкаешься – сначала звон какой-то в ушах, как будто где-то в большом гулком зале много людей, и все говорят, негромко, но одновременно, как будто где-то невидимое осиное гнездо потревожили, и голова кружится, такая муть из души подымается, не унять, и тень перед тобой, и все ярче, ярче проявляется, потом вдруг громадная мерцающая тугая спираль, вся из колец, и кольца в один миг разворачиваются так стремительно, резко, неожиданно, и вдруг наступает мертвая тишина, тонкий свист, как от хлыста, и оно взмывает. Змей. Гигантский. Вот так он передвигается – фьююю! – спираль развернулась, и он уже в другом месте, свернулась и опять – фьююю! – и опять, туго посверкивая, разворачивается и растворяется… был, только что – свистело, сверкало, тугие кольца вот тут, и вдруг – нету. Пусто. Только мертвая тишина вокруг – ни ветра, ни звука, не шуршит ничего под ногами – как весь мир будто оглох совсем. Стоишь примороженный, ослабевший. Стоишь и стоишь, и с места не сдвинуться. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Никак вообще.

И после этого все меняется, вся жизнь меняется, как будто ты раньше и не жил, а только грабил и пил, и все, ничего больше не хочешь. Потом, спустя какое-то время, вдруг слышишь, что пропал кто-то из твоих. Вот так вот тоже шел, посвистывал, потом вдруг у всех перед глазами яркая спираль – и все, исчез человек, ни следа. И понимаешь, это тебе знак, предупреждение. И от страха – бежишь в тот же миг: спускаешься в долину, сдаешься властям, не знаю, как у кого там получалось, или прячешься, или уезжаешь. А потом всегда помнишь, до самого последнего дыхания – эту вот спираль, еле слышный тугой свист. И муть в душе так и не осядет никогда.

Говорили старики, что он вроде был проводник, змей этот. И ведь спросишь у них, как это «проводник», куда проводник, а они и так немногословные, отвечают: тай, чэрэз браму. И потом смотрят тебе прямо в глаза и молчат. И что это означает, думай сам. Ну, как объяснили уже потом ученые, которые приезжали этого змея ловить, в горах, там ведь дыры всякие – временные, пространственные, пустоты как омуты, проходы, каналы – и шары огненные оттуда вылетают, и смех птиц каких-то нездешних доносится, и – вот это вот самое жуткое – плач, причитание вдруг слышатся. Плач, всхлипы, стоны, рыдания и смех горький, иногда даже истерический.

И если подняться чуть выше, через звори (сквозь чащу) пройти и выйти на вершину горы – оттуда в бинокль, а в ясную погоду и невооруженным глазом видно место одно страшное в Румынии, серое всегда – как будто солнечный луч вообще забыл туда дорогу. Это разрушенное поместье. Нет, не приглаженный отреставрированный или перестроенный замок для туристов, а настоящие угрюмые руины усадьбы, где жил и по сей день живет дух лукавый, ожесточенный, мстительный и неутоленно жадный до человеческих слез, известный в истории Трансильвании как Цепеш Колосажатель, Цепеш Пронзитель.

Был давно когда-то в Венгрии основан рыцарский Орден Дракона, созданный для защиты Креста Святого от мусульман. И отец Цепеша, и сам он носили на шее орден с изображением дракона и даже чеканили силуэт дракона на своих монетах. Но не исполнил Цепеш рыцарскую клятву, и нарекли его люди не рыцарем дракона, а сыном его, сыном Дракона, то есть Дракулой.

Тянет оттуда безысходностью и хладом, от тех развалин, заросших чертополохом выше человеческого роста, под пепельными, стылыми, промозглыми небесами.

И вот именно там, неподалеку, чуть ниже от того места – она, последняя брама. То есть ворота. Редко кто заходил в те места. Люди этот дол обходили, хоть места и ягодные, и грибные, и богатые на травы. И старики молодым наказывали туда не ходить, а те – уже своим детям. Во-первых, что места счарованные, что там блуд берет, не выйдешь, запутаешься, небо с водой перепутать можно, а во-вторых, там чужинци ходили, перебежчики разные: кто из беглых каторжников румынских – то бишь из заключенных, а бывало, что из политических, тогда в Румынии режим Чаушеску лютовал, а кто из наших посмелей – тоже туда переходил, да потому что поделили границы и не посмотрели, что семьи разделили – старые родители в Румынии остались, а дети их оказались в Советах.

И вот там, в Брудном доле, у подножия последней, самой высокой горы в гряде поставили погранзаставу. Кто такой безглуздый приказ отдал, зачем… И ведь говорили им местные, ох и нехорошее вы место нашли. Самое неподходящее место. Ну никто же не верил в эти сказки, пока сами не убедились.

Во-первых, именно над ней, над заставой, и появлялись огненные шары. Сначала как мыльный пузырь, почти прозрачные, потом наливаются, наливаются красным и давай полыхать вовсю. У всех, даже у самых здоровых, голова начинает болеть. Ориентацию теряют – бродят растерянно, – давай крутиться на одном месте в звори (в дебрях, значит), такая паника – холодный пот, звон в ушах, некоторые вообще вдруг падали без сознания.

И этой же ночью, когда шары, через казарму, где солдаты спят, вдруг быстрые шаги, дыхание частое, хриплое, как будто погоня, и запах пыли, кожи, крепкого табака – а никого не видно. Парни, у кого нервы послабее, любыми путями пытались оттуда удрать – родителей в письмах умоляли. К одному мама приехала, остановилась в домике для гостей, специально срубленном. Несколько комнаток – ничего особенного. И говорит, всю ночь кто-то дрова рубил, ну зачем же вы – упрекает она молодого лейтенанта, командира заставы – заставляете солдат ночью дрова рубить. Ребята молодые, еще растут, устают днем, ночью они должны спать. Лейтенант как-то плохо посмотрел на нее – сам еще мальчик, только из училища, – походил по гостевому домику и обнаружил в пустой дальней комнате – топор. Да. Только топор в потолок был вбит. Да так, что надо было лестницу подставлять, пытались его вытащить, и старшина – сто килограмм весу – мастер спорта по рукопашному бою, ухватился за топорище и даже повис на нем, а вытащить все равно топор не смог, с такой неслыханной силой был он в потолок вколочен. Еще со страхом, боясь поверить в увиденное, кто-то робко: мол, может, пошутил кто. Ничего себе – кто-то пошутил!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.