Принцесса Клевская (сборник)

Вернувшись с победой в Леон, король распорядился передать отцу дона Рамиреса все должности и владения моего отца, но даже в этих условиях я остался верным нашей с ним дружбе. Конечно, после оказанных мною в двух военных кампаниях услуг я мог рассчитывать на то, что все, чего лишался мой отец, король передаст мне, и тем не менее не стал противиться королевской воле. При встрече с доном Рамиресом я сказал ему, что, как ни горько видеть мне потерю нашим родом огромного состояния, утешением для меня служит то, что оно переходит в дом моего друга. Несмотря на природную сметливость, он не нашелся что ответить – столь сильным было его смущение перед лицом моих дружеских чувств, которых он менее всего заслуживал. Я же тогда расценил его молчание как невыразимую словами признательность за мое доброе к нему отношение.

Лишение моего отца огромной доли богатства было воспринято двором как его окончательное падение. Почести, перешедшие к отцу дона Рамиреса от моего отца, и покровительство со стороны герцога поставили моего неверного друга почти в такое же положение, в котором до этого находился я. Их новые отношения стали для всех очевидными, хотя оба старались не выпячивать их. Постепенно дворцовая публика отвернулась от меня, перенеся свои пристрастия на нового любимчика герцога. Любовь Нуньи Беллы не оказалась достаточно прочной, чтобы выдержать столь резкие перемены в моей судьбе. Она ценила во мне как мои личные качества, так и мое положение в свете. Но когда я попал в немилость, только большая любовь могла сохранить наши отношения. Для большой же любви ее сердце оказалось слишком маленьким. Вскоре при наших встречах я заметил в ее манере держаться со мной некоторую отчужденность и поделился своими мыслями с доном Рамиресом. Затем я решил поговорить об этом и с Нуньей Беллой. Она заверила меня, что ничего не изменилось, и, поскольку у меня не было конкретных оснований для сетований и все мои переживания основывались на обрывочных впечатлениях, ей нетрудно было убедить меня в моем заблуждении. Она действовала так ловко и так искусно, что на какое-то время смогла успокоить меня.

Дон Рамирес рассказал ей о моих подозрениях. Ему хотелось узнать, как она относится ко мне на самом деле, насколько в своих сомнениях я близок к истине.

– Мое отношение к Консалву не изменилось, – ответила она ему. – Я его люблю так же, как и любила. Но если я буду его любить меньше, то вряд ли будет справедливым упрекать меня в этом. Разве страсть вспыхивает и затухает по нашей воле?

Интонация, с которой Нунья Белла произнесла эти слова, не оставила у дона Рамиреса ни малейшего сомнения в том, что я больше не любим, а вспыхнувшая в глубине души искра надежды заставила его по-новому взглянуть на мою неверную возлюбленную и полнее оценить ее красоту. Он был настолько поражен своим открытием, что, потеряв над собой контроль, воскликнул:

– Вы правы, сеньора. Мы не властны над нашими чувствами. Я хорошо понимаю вас, так как тоже охвачен безудержной страстью, которой не в состоянии противиться.

Смысл его слов не ускользнул от Нуньи Беллы и смутил ее. Дон Рамирес также почувствовал себя неловко. Эти слова вырвались из его уст помимо воли, и он был поражен ими не менее собеседницы. В его памяти вдруг промелькнуло все, чем он был обязан моей дружбе. В замешательстве он опустил глаза и погрузился в молчание. Смущенная Нунья Белла также не знала, что сказать, и они расстались, не обменявшись больше ни единым словом. Он корил себя за непроизвольно высказанные чувства, она терзалась тем, что не нашла достойного ответа. Подавленный и недовольный собой, дон Рамирес выбежал из комнаты, не ощущая под ногами пола. Чуть позже, несколько успокоившись, он задумался о том, что произошло, и чем больше думал, тем больше удостоверялся в охватившей его страсти. Только теперь он понял, какую опасность таили в себе его частые встречи с Нуньей Беллой, осознал, что удовольствие, которое он получал от разговоров с ней, объяснялось совсем другими причинами, что он давно уже был влюблен и слишком поздно разобрался в своих чувствах.

Убедившись, что Нунья Белла не питает ко мне прежней любви, дон Рамирес решил не сопротивляться своей страсти. Ища самооправдания, он уверял себя, что полюбил ее лишь после того, как она охладела ко мне. Его самолюбию, однако, льстило, что перед ним открывается возможность завоевать сердце, которое принадлежит пусть и не полностью, но другому. Отбив у меня возлюбленную, он умножил бы число своих побед. Но когда он явственно представил себе, что речь идет о Консалве, о том самом Консалве, который не проявлял по отношению к нему ничего, кроме самой верной, самой искренней дружбы, он вдруг устыдился своих мыслей и с такой решимостью отогнал их, что ему показалось, будто он уже одержал над своей слабостью верх. Он тут же поклялся не говорить больше Нунье Белле ни слова о своей любви и избегать поводов для подобных разговоров.

Нунья Белла, которая упрекала себя лишь в том, что не нашлась, как ответить дону Рамиресу, не предавалась столь глубоким размышлениям. Она убеждала себя, что поступила правильно, сделав непонимающий вид, что при столь частых встречах с мужчиной ее, несколько иное, чем просто обходительное, отношение вполне естественно и что к тому же никакого особого смысла в свои слова он не вкладывал, хотя на самом деле прекрасно разобралась в его чувствах. Наконец, чтобы перестать корить себя и сохранить добрые отношения с доном Рамиресом, она решила при последующих встречах вести себя так, как будто ничего не произошло.

Какое-то время дон Рамирес оставался верен данному слову, хотя сдержать ему его было нелегко. Он встречался с Нуньей Беллой каждый день, она была красива, меня больше не любила, с ним держалась приветливо – соблазн был слишком велик. В конце концов дон Рамирес не устоял и принял решение отдаться велению сердца, а приняв решение, избавился и от угрызений совести. Первое предательство повлекло за собой второе: он перестал говорить мне правду и рассказывать о содержании своих бесед с Нуньей Беллой. Кончилось это тем, что он признался ей в любви. Уверяя ее, что испытывает неимоверные страдания, нарушая законы мужской дружбы, дон Рамирес ссылался на безудержную страсть. Он говорил, что не претендует на взаимность, понимает разницу между его и моим положением и невозможность занять в ее сердце мое место, но просит лишь выслушать его, помочь ему преодолеть свою любовь и не открывать его слабость мне. Опасаясь нашей ссоры, Нунья Белла пообещала ему последнее, но отказала с нотками нежности в голосе в двух других просьбах, не желая якобы стать соучастницей неблаговидных действий в случае, если инцидент будет иметь продолжение. Продолжение действительно последовало: любовь дона Рамиреса и его дружба с герцогом решили мою участь. Я стал для Нуньи Беллы фигурой менее привлекательной, она уже не видела преимуществ, которые могла бы дать ей наша совместная будущая жизнь. Ничего хорошего не сулила ей и моя возможная ссылка в Кастилию. Она была осведомлена о желании короля отправить меня к отцу, как и о том, что возражения герцога на этот счет были продиктованы исключительно чувством долга. Она не верила, что Герменсильда когда-нибудь станет женой дона Гарсии, так как, оставаясь его конфиденткой и пользуясь любовью дона Рамиреса, была в курсе всех дел. Ей было известно, что король совсем не расположен дать свое согласие на наш брак, тогда как у него не было никаких причин возражать против ее брака с доном Рамиресом, в котором она нашла все, что когда-то нравилось во мне. Наконец, она пришла к выводу, что благоразумие и предусмотрительность требуют сменить привязанность и отказаться от человека, который не может стать ее мужем, в пользу другого, который станет им наверняка. Вряд ли нужны более веские доводы, чтобы оправдать женское непостоянство. Нунья Белла была готова открыто заявить о своей связи с доном Рамиресом, но от этого шага в тот момент ее удержали прежняя любовь ко мне и прежде данные обещания – несмотря на перемену чувств, она не нашла в себе силы признаться в этом в тяжелые для меня дни королевской опалы. Дон Рамирес также боялся сделать достоянием гласности свое коварное поведение. Они договорились, что Нунья Белла будет держать себя со мной, как и раньше, рассчитывая без труда обвести меня вокруг пальца. Их расчет был верен, поскольку я продолжал искренне делиться с доном Рамиресом всем, в том числе и мучившими меня сомнениями, которые он сразу же передавал своей сообщнице. Они решили также рассказать о своих взаимных симпатиях дону Гарсии и просить его отнестись к ним благосклонно. Разговор с герцогом взял на себя дон Рамирес, хотя стыд и опасение быть уличенным в недобропорядочности не облегчали ему задачи. Он, однако, подбадривал себя тем, что, владея секретом любви герцога к моей сестре, мог в случае чего воспользоваться этим козырем. И действительно, ему удалось добиться от герцога всего, что ему было надо, и даже больше – он уговорил дона Гарсию замолвить перед Нуньей Беллой за него слово. Конфидент герцога не только стал его фаворитом, но и заполучил в конфиденты своего хозяина. Нунья Белла, также опасавшаяся осуждения со стороны герцога, испытала облегчение и стала еще чаще встречаться с доном Рамиресом, не теряя при этом бдительности. Герцог и дон Рамирес решили также, что, поскольку до этого они никогда от меня ничего не скрывали и их перешептывание между собой может показаться мне подозрительным, дон Рамирес будет приходить к герцогу через потайной ход, когда во дворце не будет других посетителей. Таким образом, я был предан теми, кого любил больше всего на свете, ничего не подозревая и находясь в полном неведении.

Если при встречах с Нуньей Беллой я замечал малейшее изменение в ее чувствах, – а ее чувства больше всего занимали в эти дни мой ум и сердце, – я спешил к дону Рамиресу излить свою печаль. Он, в свою очередь, спешил к Нунье Белле и советовал ей лучше играть роль притворщицы. Когда он находил меня более умиротворенным, его охватывало волнение – он опасался, как бы к ней не вернулось ее прежнее чувство. Тогда он требовал, чтобы она умерила свой пыл. Она слушалась его и начинала проявлять больше сдержанности. Дон Рамирес испытывал наслаждение, видя, как его соперник бежит к нему со своими обидами, которые наносятся по его наущению. Особую радость он испытывал, когда узнавал по моим сетованиям, что Нунья Белла, несмотря на его наставления быть со мной пообходительней, не подчинялась ему. Он тешил свое честолюбие и распалял свою страсть, наблюдая за раздавленным соперником, и был бы полностью счастлив, если бы его не мучила ревность.

В то время, как я был поглощен мыслями о своей возлюбленной, мой отец полностью отдался своим честолюбивым замыслам. С помощью всевозможных козней и интриг ему удалось собрать силы, которые, как он полагал, позволят ему открыто выступить против короля. Но прежде он хотел, чтобы я покинул двор из-за опасения оставить меня королю в качестве слишком дорогого заложника. О моей сестре он так не волновался, считая, что девушке, особенно красивой, вряд ли что-то могло угрожать. Нуньес Фернандо послал в Леон верного ему человека, чтобы оповестить меня о готовящемся мятеже и передать приказ незамедлительно возвращаться в Кастилию, не ставя об этом в известность ни короля, ни герцога. Посланец был крайне удивлен моим отказом: я просил передать отцу, что участия в мятеже принимать не намерен, что не считаю его действия оправданными, что, хотя король и лишил его почти всех привилегий, ему следует смириться с королевской немилостью, которую к тому же он вполне заслужил, и что я не собираюсь покидать двор и никогда не выступлю против его величества с оружием в руках. Посланец отвез отцу мой ответ, который поверг его в отчаяние, так как мое непослушание срывало все его замыслы. Он предупредил меня, что от своих планов не откажется, а поскольку я его ослушался, пойдет до конца, даже если король Леона отрубит мне голову. Зная отцовскую любовь, я не сомневался, что все это пустые угрозы.

Страсть дона Рамиреса к Нунье Белле между тем росла, и он уже не желал мириться с двусмысленностью своего положения.

– Вы, сеньора, смотрите на Консалва прежними глазами, – не выдержал он после одной из моих продолжительных встреч с Нуньей Беллой. – Вы говорите ему те же слова, что и раньше. Пишете те же письма. Могу ли я быть уверен, что вы не питаете к нему прежних чувств? Когда-то он очаровал вас, и сегодня, сеньора, вы не в состоянии избавиться от первого увлечения.

– Помилуйте, – возражала Нунья Белла, – я делаю только то, что вы от меня требуете!

– Согласен с вами, но от этого моя боль становится еще более невыносимой: осторожничая, я вынужден давать вам советы, которые приводят меня в исступление. Слыханное ли дело, чтобы влюбленный просил возлюбленную ублажать его соперника! Я дошел до предела, переступив который не смогу за себя поручиться: в моем положении мне легче убить Консалва, чем продолжать истязать себя. Отняв у него ваше сердце, я не остановлюсь и перед тем, чтобы отнять у него и жизнь.

– Ваш мозг слишком воспален, и я не думаю, что вы исполните вашу угрозу. Представьте себе, сколько неприглядного вы извлечете на свет, сделав неверный шаг, и каким позором покроете самого себя.

– Я не слепой, сеньора, – не унимался дон Рамирес, – и я прекрасно представляю себе, что если для исполнения моей угрозы большого ума не требуется, то уж наверняка надо полностью его лишиться, чтобы бесстрастно наблюдать, как чуть ли не каждый день вы мило секретничаете с интересным молодым человеком, к которому неравнодушны. Если бы все это было от меня скрыто, я находился бы в состоянии блаженного неведения, и только. Но все это происходит у меня на глазах, и я испытываю невыносимые мучения – я вижу, как вы встречаетесь с ним, я ношу вам его письма, я утешаю его, когда он жалуется мне на ваше невнимание. Ах, сеньора, у меня нет больше сил терпеть эти муки! Если вам дорого мое спокойствие, сделайте так, чтобы Консалв покинул двор. Добейтесь согласия герцога на его отправку в Кастилию, как на том настаивает король.

– Вы понимаете, на что вы меня толкаете! – воскликнула Нунья Белла.

– Прекрасно понимаю. Но после того, что вы уже ради меня сделали, стоит ли проявлять щепетильность. Ваше нежелание расстаться с Консалвом лишь укрепит меня в намерении разлучить вас. Где доказательства, что вы к нему охладели? Вы с ним постоянно встречаетесь, мило беседуете, он от вас без ума. Вы утверждаете, что не испытываете к нему прежних чувств, но ваша манера держать себя с ним не изменилась. Я поверю вам лишь тогда, когда вы пожелаете отдалить его от себя. Пока же буду считать, что вы не притворяетесь, когда говорите ему о своей любви.

– Ну что же, – заговорила после некоторого молчания Нунья Белла. – Ради вас я уже совершила немало предательств, совершу еще одно. Но вы должны мне помочь. Герцог всячески противится воле короля и вряд ли откликнется на мою просьбу, вразумительно объяснить которую мне будет просто невозможно.

– Хорошо, – согласился дон Рамирес. – Я сам поговорю с герцогом, и, если вы дадите ему понять, что не возражаете, он, я уверен, перестанет упорствовать.

Нунья Белла дала обещание продолжить коварную игру, и в тот же вечер дон Рамирес навестил герцога и намекнул ему, что не в их, дескать, общих интересах удерживать меня при дворе. При этом он не забыл попросить герцога обратить внимание короля на его, дона Рамиреса, рвение. Уговаривать дона Гарсию долго не пришлось, так как помимо всего прочего он испытывал чувство стыда за свое неблаговидное поведение, и мое присутствие служило ему постоянным живым укором. Нунья Белла выполнила данное дону Рамиресу обещание, и было решено, что при первой же оказии герцог уведомит короля о своем согласии на мою ссылку, при том, однако, условии, что для всех остальных я отправлен в Кастилию вопреки его воле.

Вскорости случай представился. Король, взбешенный очередной выходкой сына, во всем обвинил меня, заподозрив, что тот действовал по моему наущению. Дон Гарсия, не пожелавший предстать перед королем, сказался больным и провел несколько дней в постели, и ее величество королева пеклась, по своему обыкновению, об их примирении. Навестив сына, она рассказала ему о причине отцовского гнева.

– Король, матушка, гневается по другой причине, – отвечал герцог, – которая мне хорошо известна: он просто ненавидит Консалва. Консалв для него – виновник всех бед. Король не желает видеть его при дворе, и я никогда не угожу ему, пока не соглашусь на ссылку моего друга в Кастилию. Я очень люблю Консалва, но, видимо, мне придется расстаться с ним. В противном случае на расположение короля рассчитывать не приходится. Скажите, матушка, отцу, что я отступаюсь, но пусть мое решение останется для всех тайной.

Слова герцога несказанно удивили ее величество.

– Мне ли не радоваться вашему послушанию воле отца, – промолвила королева, – но я поражена вашим согласием на отъезд Консалва.

Герцог пробормотал что-то невнятное и поспешил перевести разговор на другую тему.

Случайно при их беседе присутствовала одна из фавориток королевы – наша с Нуньей Беллой самая близкая приятельница. Она находилась недалеко от постели, и от ее слуха не ускользнуло ни одно слово. Услышанное настолько поразило ее, что она предпочла бесшумно удалиться. Я застал ее в глубоком раздумье, и она даже не заметила, как я подошел к ней и заговорил, подтрунивая над ее мечтаниями.

– Вы должны благодарить меня, а не насмехаться надо мной, – сказала она. – Я только что услышала такое, что никак не укладывается в моей голове.

И Эльвира – так звали девушку – поведала мне о разговоре герцога с королевой. То, что она рассказала, потрясло меня, уж наверное, сильнее, чем ее. Я попросил еще раз повторить рассказ слово в слово. И когда она его уже почти закончила, королева вышла от сына, прервав наш разговор. Не находя в себе сил встретиться с герцогом с глазу на глаз, я вышел вслед за ее величеством и уединился в королевском саду в надежде разобраться в столь неожиданном повороте событий.

Мне казалось невероятным, что герцог, всегда проявлявший ко мне самые лучшие чувства, мог беспричинно согласиться с моим изгнанием, тем более настаивать на нем. Я не понимал, что заставляло его продолжать держаться со мной как с другом, если таковым для него я уже не был. Я не видел повода для такой перемены и просто не мог поверить услышанному. Я искренне любил герцога и был огорчен случившимся до глубины души. Мне ничего не оставалось, как пойти к дону Рамиресу и поделиться своим горем.

С этими грустными мыслями я вернулся во дворец и попросил камердинера дона Гарсии вызвать дона Рамиреса для срочного разговора, если тот еще не ушел. Комнатный служитель, которого я когда-то рекомендовал герцогу, ответил, что дон Рамирес пока не появлялся, так как, по обыкновению, приходит, когда дворец пустеет. Эти слова меня удивили, мне даже показалось, что я ослышался. И все-таки кое о чем они мне говорили и заставили меня задуматься о некоторых странностях в поведении герцога и дона Рамиреса. До сих пор у меня и в мыслях не было кого-нибудь подозревать, но сейчас, после открывшегося предательства герцога, я заподозрил их в тайном сговоре. Я спросил у камердинера, который всегда был со мной откровенен, как часто дон Рамирес наведывается во дворец после ухода гостей и посетителей. Он в свою очередь выразил крайнее удивление, полагая, что я-то уж наверняка должен был бы знать и о встречах дона Рамиреса с герцогом, и о содержании их разговоров. Я ответил, что мне ничего об этом не известно и что я озадачен молчанием дона Рамиреса. Камердинер не поверил моим словам, решив, что я хочу проверить его честность, и, желая доказать свою преданность, поведал мне об ухаживаниях герцога за моей сестрой и о посреднической роли дона Рамиреса. Он сказал, что не раз украдкой присутствовал при их разговорах, да и многое узнал от самого дона Рамиреса, которому герцог вручал письма для передачи Герменсильде. Мне открылась вся неприглядность действий герцога и дона Рамиреса, но осталась сокрытой роль, которую играла в этом Нунья Белла.

– Вот почему дон Гарсия изменил ко мне свое отношение! – вырвалось у меня. – Совершенное им предательство делает для него мое присутствие невыносимым. Боже мой! Он влюблен в мою сестру, она любит его, и дон Рамирес у них на побегушках!

На этих словах я замолк, не желая выказывать слуге свои чувства. Я приказал ему держать язык за зубами и побрел к себе, где предался гневу и отчаянию. В моей голове рождались планы мести: я готов был поразить кинжалом сердца дона Гарсии и дона Рамиреса. Однако, несколько успокоившись, я принял иное решение: я порываю отношения с доном Рамиресом, увожу Нунью Беллу в Кастилию, добиваюсь у ее отца согласия на наш союз, а поскольку ее отец, как и мой, питал ко двору ненависть, присоединяюсь к ним, принимаю участие в мятеже и войне против леонского короля, который будет лишен трона, а следовательно, будет лишен трона и его наследник, дон Гарсия. Другого выхода я не видел.

Мне не терпелось увидеться с Нуньей Беллой. Только ее сочувствие могло облегчить мои страдания. Я уже готов был покинуть дом, как появился ее посыльный, который вручил мне письмо, сообщив, что госпожа весьма огорчена, но принять меня сегодня вечером не имеет возможности по причинам, изложенным в послании. Испытывая неотложную необходимость во встрече с Нуньей Беллой, я попросил посыльного подождать моего ответа. Вернувшись в кабинет, я вскрыл письмо и прочел:

«Не знаю, благодарить мне Вас или, напротив, упрекать за разрешение, которое Вы соизволили дать мне на то, чтобы я выразила Консалву свою боль по случаю его отъезда. Я чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы Вы запретили мне встретиться с ним и тем самым избавили бы меня от неприятной обязанности. Хотя Вам и было больно видеть мою манеру держаться с Консалвом после его возвращения с победой над маврами, Вы все-таки страдали меньше моего. Вы не сомневались бы в этом, если бы знали, какие муки я испытываю, уверяя в своей любви человека, к которому давно не питаю никаких чувств. Я кляну себя за то, что полюбила его, и готова заплатить жизнью за те слова, которые вынуждена была говорить ему и которые должны были быть предназначены исключительно Вам. Когда он покинет двор, Вы поймете, насколько были несправедливы ко мне, а радость, которую Вы прочтете на моем лице, будет самым верным тому подтверждением. Герменсильда вне себя от негодования из-за того, что герцог слишком долго беседовал вчера с дамой, которая уже неоднократно давала ей повод для ревности. Именно этим объясняется ее отказ сопровождать королеву в покои герцога. Желательно, чтобы герцог не выдавал Герменсильде своей осведомленности об этом. Она действительно от него без ума и… Мне пришлось прервать письмо, так как произошло крайне неприятное событие. Одна из моих подружек слышала сегодняшний разговор герцога с ее величеством королевой о Консалве и тут же передала ему слова дона Гарсии. Она только что побывала у меня и сообщила мне об этом, как о чем-то, что, по ее мнению, должно возмутить и огорчить меня. Консалв наверняка заподозрит Вас в сговоре с герцогом и попытается докопаться до истины. Представьте себе, чем это может обернуться. Я – в полной растерянности и не знаю, как вести себя. Я собираюсь отложить нашу намеченную на сегодняшний вечер встречу с Консалвом, так как не смогу объяснить ему Вашу скрытность и вообще не знаю без Вашего совета, что ему сказать. До скорого свидания. Постарайтесь войти в мое положение».

Меня как громом поразило. Я стоял, оглушенный и ослепленный гневом. Мое душевное равновесие было до предела нарушено уже ранее открывшимся предательством со стороны моих лучших друзей. Но прежние переживания были ничем по сравнению с новым ударом, обрушившимся на меня в результате случайной ошибки. Я продолжал стоять как вкопанный, в больной голове путались мысли.

«Вы разлюбили меня, – кричала моя душа, – но вы не удовлетворились тем, что охладели ко мне. Вам понадобилось оскорбить меня жалким обманом и войти в предательский сговор с человеком, которого, после вас, я любил больше всего на свете. Сколько несчастий свалилось вдруг сразу на мою голову, – продолжал я разговаривать сам с собой, – сколько нанесено обид, которые заслуживают скорее презрения, чем негодования! Я отступаю перед невиданной жестокостью судьбы. Если у меня были и желание, и воля отомстить коварному герцогу и неблагодарному другу, я оказался бессильным перед низостью Нуньи Беллы. В ней было все мое счастье. Она отвернулась от меня, и все мне стало безразличным. Никакая месть не сможет послужить утешением. Только что я был на самой вершине. Меня вознесли на нее имя моего отца, моя доблесть, покровительство герцога. Мне казалось, что я любим самыми дорогими мне людьми. Судьба горько посмеялась надо мной – меня обманула сестра, предал герцог, украл мою любовь друг. О, Небо! Возможно ли, Нунья Белла, что вы предпочли мне дона Рамиреса? Как могло статься, что дон Рамирес мог отнять у меня человека, которого я так страстно любил и который был так со мною нежен? Я потерял вас обоих – самых близких мне друзей – и лишен даже слабого утешения излить свое горе хотя бы одному из вас».

Я терял рассудок. Каждое из свалившихся на меня в этот день несчастий, даже самое незначительное, отдавалось в сердце нестерпимой болью, а все вместе затуманивали ум. Я не знал, на чем сосредоточить внимание. Посыльный Нуньи Беллы ждал ответа. Оторвавшись на мгновение от мрачных мыслей, я сказал ему, что отошлю ответное письмо на следующий день, и приказал слугам никого не принимать.

Воспаленный мозг попытался разобраться в том, что произошло со мной, что изменилось в моей нынешней жизни по сравнению со вчерашней. Переменчивость судьбы и человеческая недобропорядочность подтолкнули меня к мысли навсегда оставить общество людей и закончить жизнь в отшельничестве. Внутренний голос настоятельно твердил, что другого выбора нет. Я мог уехать к отцу. Однако, зная, что он собирается взяться за оружие, отбросил эту мысль, не считая возможным даже при моем отчаянном положении поднять руку на короля, который к тому же ничем меня не обидел. Если бы мои беды объяснялись лишь роковым стечением обстоятельств, я бы поднял брошенную судьбой перчатку и постарался доказать ей, что она обошлась со мной незаслуженно. Но на что еще я мог уповать после того, как был предан самыми дорогими мне людьми, которым доверял безгранично? «Смогу ли я быть более верным слугой, чем был для дона Гарсии? – спрашивал я себя. – Смогу ли я быть лучшим другом, чем был дону Рамиресу? Смогу ли любить кого-нибудь сильнее, чем Нунью Беллу? И именно они меня предали! Я должен навсегда оградить себя от мужского вероломства и женского коварства».

Мои размышления о дальнейшем жизненном пути были прерваны появлением молодого человека по имени Олмонд, который боготворил меня и отличался редкой добропорядочностью и душевной чистотой. Дон Олмонд был братом девушки, поведавшей мне о предательстве герцога, и пришел сообщить об уже известном мне разговоре дона Гарсии с королевой, который услышал от сестры. Он знал меня достаточно хорошо и, видя мое крайне возбужденное состояние, должен был догадаться, что сама по себе утрата знатного положения при дворе не могла расстроить меня до такой степени. Это, однако, ему в голову не пришло, и, решив, что причиной моего удрученного вида является вероломство герцога, он принялся утешать меня. Я всегда относился к нему с самыми дружескими чувствами, не раз поддерживал в трудную минуту, но предпочтение все-таки отдавал дону Рамиресу. Чтобы как-то загладить вину и, возможно, желая хоть с кем-то поделиться горем, я рассказал дону Олмонду о вероломстве самых дорогих мне людей. Выразив возмущение предательством со стороны герцога и дона Рамиреса, он без особого удивления выслушал мои упреки в адрес Нуньи Беллы. Как оказалось, он узнал от сестры не только о разговоре дона Гарсии с ее величеством королевой, но и о том, что Нунья Белла уже давно не питала ко мне прежних чувств и многое от меня скрывала.

– Взгляните на это послание, Олмонд. – Я протянул ему письмо Нуньи Беллы. – Вы найдете здесь полное подтверждение вашим словам. Письмо попало ко мне по ошибке. Нетрудно догадаться, что предназначалось оно дону Рамиресу.

Дон Олмонд был потрясен содержанием письма и, поняв наконец причину моего горя, дал мне возможность закончить печальную исповедь.

– Я убеждал себя, что хорошо знаю Нунью Беллу, и считал поэтому, что могу быть уверен в ее любви. Но это были химерические надежды. Проникнуть в душу женщин нельзя – они и сами-то не знают себя. Их чувствами руководит случай. Нунья Белла думала, что любила меня, но любила лишь мой сан и мое положение. Не исключаю, что в доне Рамиресе ее привлекает то же самое. Но как смириться с тем, что она обращалась ко мне со словами, которые подсказывал ей дон Рамирес! Как пережить унижение человеку, который бежал к своему сопернику, чтобы поделиться с ним своими радостями и печалями! Разговаривая с Нуньей Беллой, дон Рамирес пекся о своих интересах, а я, наивный, полагал, что он оказывает мне дружескую услугу. Какой наглый и циничный обман! Разве я заслужил это? Вероломный посредник – между мной и Нуньей Беллой, вероломный друг – между мной и доном Гарсией! Я вверил двум самым близким людям судьбу сестры – они свели ее с герцогом. Союз Нуньи Беллы и дона Рамиреса, которому я сам способствовал и которому радовался, обернулся против меня. О Небо, почему ты не хочешь покарать тех, кому не должно быть на земле места?

Выплеснув боль, я вновь вернулся в мыслях к Нунье Белле, коварство которой затмевало все остальное. Меня вновь охватило отчаяние, и я поделился с доном Олмондом своим решением навсегда расстаться с обществом. Он бурно запротестовал, но, выслушав меня, убедился в твердости моих намерений и тщетности своих возражений, по крайней мере, в тот момент. Я собрал все свои драгоценности, и, оседлав лошадей, мы поспешили покинуть дом, не дожидаясь королевского указа о моем изгнании.

Мы провели в седлах всю ночь и с рассветом добрались до дома одного из друзей дона Олмонда, где, отдохнув с дороги, я предложил ему расстаться. Сам я намеревался дождаться ночи и продолжить путь в одиночестве. Он начал было протестовать, но в конце концов согласился при условии, что я не покину этого места, пока он не съездит в Леон и не узнает, какое впечатление произвело при дворе мое исчезновение и не произошло ли каких-либо событий, способных побудить меня изменить свои планы. Он так скорбно умолял меня, что мне не оставалось ничего иного, как пойти ему навстречу, но при этом я также выставил условие: он умолчит о встрече со мной и о месте моего пребывания. Я внял его просьбе не потому, что надеялся на какое-то чудо, а просто уступил невольно проснувшемуся любопытству – мне захотелось узнать, как восприняла мой отъезд Нунья Белла.